Кыш, выродок!

– Гламурное дежа вю об этой стране не в формате…
– Малява для блатных, ботающих по фене, блин…
– Афтар жжот колбасню на олбанском…
– Басня в прозе, на самом деле…
(Из рецензий в русскоязычных СМИ)



Оглавление


Предисловие шиворот-навыворот, или Послесловие наизнанку


Часть первая. «Кыш, зимородок!»

Глава 1. Трупный запах
Глава 2. Обнажённая натура
Глава 3. Языки на вынос
Глава 4. Пупукинские брэнды
Глава 5. «Нарнай баклы жур, однако!»
Глава 6. Натягивая «шкурку на кисель»
Глава 7. Обкуренная конкуренция
Глава 8. Мужчинки любят погорячее
Глава 9. Бордель начинается с «вешалки»
Глава 10. «Крепче за шофёрку держись, баран!»
Глава 11. Сделки за «железными занавесками»
Глава 12. «Любовь зла…»
Глава 13. Душка сутенёра
Глава 14. Неопознанные свидетели


Часть вторая. «Кэш, Самородок!»

Глава 15. И курочка Ряба может «вылететь в трубу»!
Глава 16. «Великая депрессия» маленького человека
Глава 17. Путеводная звезда вора
Глава 18. Сделки века
Глава 19. Реликтовые выродки
Глава 20. Яйца с насморком
Глава 21. Попка-фраер
Глава 22. Скотские шалости
Глава 23. «Нарнай баклы жур» по-филиппински
Глава 25. Новая русская флора
Глава 26. Искусство требует кэш
Глава 27. Среди живых и мёртвых
Глава 28. Великие переселения
Глава 29. Самый человечный трубочист
Глава 30. Оазис под крышкой «гроба»
Глава 31. Дело, не стоящее выеденного яйца
Глава 32. Невольничий рынок
Глава 33. Стычка искусства с реальностью
Глава 33. Выродок – это наше всё!
Глава 34. «Смешались в кучу кони, люди…»
Глава 35. Мечты зверей и людей


Часть третья. «Куш, выродок!»

Глава 36. Вопросы Вовочки римскому папе
Глава 37. Манифест «кентавра»
Глава 38. Тще-души… «туши свет»!
Глава 39. Странная коллекция
Глава 40. Ощущение вечности
Глава 41. Выродки ао Вселенной
Глава 42. Нотная грамота
Глава 43. «На трубу сел трубочист…»
Глава 44. Собирайте не початки, а «бочатки»!
Глава 45. Пильщики в «мокрых штанах»
Глава 46. «Шило – мыло – шило»
Глава 47. Бал с «блатной музыкой»
Глава 48. Возвращение заблудшего «тельца»
Глава 49. Кому куш, кому кукиш
Глава 50. «С кем поведёшься, от того и наберёшься!»
Глава51. По следам «рыжеволосого дьявола»
Глава 52. Мусор или вещдоки?!
Глава 53. Знак беды
Глава 54. Единый Закон Вселенной
Глава 55. Жил и умер по-человечески
Глава 56. В ожидании «соскоба»
Глава 57. «Труба зовёт!»



Предисловие шиворот-навыворот, или Послесловие наизнанку

       Какая глупость – жить даже не в трубе, а в бочке с наглухо законопаченным днищем, и ощущать при этом себя свободным! Чем мыслитель Диоген лучше гексогена?! Его взгляды – пулемётная очередь, выпущенная человечеством себе в лоб! Были люди, – и нет их! Днём с огнём не сыскать…
       Но разве пуля свободна?! Сначала она зажата в цоколь патрона и ожидает толчка извне. А потом, подчинившись чужой воле, оголтело летит по прямой, – не останавливаясь, не виляя, не сворачивая с заданной траектории… не рассуждая!
       Распилите патрон, расчеканьте ствол ружья, – и мир вокруг сразу изменится. Перестаньте уничтожать и крушить, – посмотрите через окуляры труб на звёздное небо. Не сфокусированный, свободный и раскрепощённый взгляд упокоится на бесконечности пространства и времени. Думайте! Подбирайте свои слова, фиксирующие краеугольные смыслы! И этого окажется достаточно, чтобы решить все ваши земные проблемы. Пропадёт необходимость нажимать на спусковой крючок, сводить счёты с действительностью…
       Если не нашли выхода, ищите вход. Может, в этом и есть смысл вашего бытия. Может, вы ещё даже не вошли в безграничный, удивительный и прекрасный мир, а лишь слепо плутаете по лабиринтам собственных предубеждений. Поиск чужих мишеней и обманных целей – это дорога в никуда, путь к самозабвению и небытию. Это – судьба летящей пули.
       Ищите самого себя. Кто вы: человек?... зверь?... а может, кентавр?
       Или выродок без рода и племени?!
       
 

Часть первая. «Кыш, зимородок!»

       «На севере эта часть суши Земли омывается водами Северного Ледовитого океана. Следуя классификации землян, воды на западе следовало бы именовать Неверным ****овитым океаном, на востоке – Скверным Ядовитым океаном, а на юге – Суеверным Недопитым океаном. Изучение быта, традиций, нравов и обычаев всех живых существ, обитающих на данной территории, чрезвычайно затратное и не имеет практической пользы для Пространства и Времени. Достаточно ограничиться наблюдением за незначительной частью земной суши, условно называемой ЧТО ЭТО (Чумно-Трубный Объект, Эквивалентный Территориальному Образованию). Следует считать: ЧТО ЭТО – часть социо-культурной плоти Земли, взятой нами для исследования. Анализ «соскоба» (таинственный сигнал землян «SOS!Коба!» пока не расшифрован) даст более точное представление о состоянии данной цивилизационной программы и перспективах её субъектности…»
(Наблюдатель: ЁН-ВОДА.
Должность: бэу-, вау-, коучер Первой инстанции, обслуживающий в горниле Раскуроченной Чёрной Дыры созвездие Четвертованного Неблюя  из Раскрученно-Колесованной Вселенной).


Глава 1. Трупный запах

       Он часто вспоминал эту ржавую и заветренную, как селёдка на торговом прилавке, трубу… водосточную «флейту» своего детства. Только лилась из неё совсем не волшебная мелодия. Из неё хлестала кровь жертв «жёлтого дьявола», коварно задрапированного в шкурку «золотого тельца»!
       Подобного кровопускания в другом месте не встретишь. Вся вода в ритуальном затоне окрашивалась в пугающий алый цвет. Если в далёкие годы эту чинную заводь сравнивали с зелёным сигналом светофора, то теперь – даже не с жёлтым, а исключительно с красным.
       Не удивительно, что от увиденной картины у кого-то кровь стыла в жилах, у кого-то сердце обливалось кровью, а у кого-то наливались кровью глаза…
 
       На берег больной – медлительной и тучной – реки «малёк» Мосёл приходил едва ли не каждый день. Разматывал удочки и часами глядел, как мельтешится в иглах света и пузырьках воздуха рыбья мелочь. Тогда она представлялась мальцу драгоценным «золотом» и «серебром», ссыпавшимся через отверстие в сером пасмурном небе на песчаное дно речной копилки.
       Клёв здесь был необыкновенный. Сумасшедший клёв! Знали об этом немногие. А те, кто знали, держали язык за зубами. Публика на берег собиралась отборная. Она шла на рыбу по запаху, как гончая идёт на зверя.
       Между тем пахло на берегу совсем не селёдкой, не воблой и даже не пивом с раками… пахло наживкой!
       У тех, кто присмотрел это место, имелся условный клич. «Труба зовёт!» – сообщал рыбак-масон другому адепту ложи. Сие означало, что имярек направляется к тому самому потаённому месту, где собираются только посвящённые.
       Какой это был народец! Хоть и малообразованный, хамоватый, но ушлый, с крепкой кулацкой хваткой. Надо понимать, что наживу он не упустил бы ни при каких обстоятельствах. Особенно – дармовщинку…
       Порыжевшая, зашлакованная труба многим мнилась символом невиданной халявы. Она напоминала рог изобилия, из которого «всего много».
       Труба, как и все приличные учреждения, имела вход и выход. Одним своим концом она выходила на берег, другим пронзала неприступный каменный забор с начёсом из колючей проволоки и исчезала на территории живодёрни (так по старинке называли местный мясокомбинат).
       Здесь не фонтанировал исцеляющий и животворящий природный источник. Отсюда вытекал испепеляющей и «живность растворяющий» Стикс индустриализации. Его русло не пересыхало, обеспечивая процветание царства мертвых и давая заработок сотням бездушных Харонов.
       
       Об ультра-живодёрне следует сказать особо.
       Она кормила всех в округе. Ароматная продукция исчезала из цехов и с прилавков в мгновение ока. С «барского плеча» кое-что перепадало и живности.
       Помимо косяков рыб, ежедневно столовавшихся у трубы, к гиганту пищевой индустрии присосались стаи бездомных псов и голубей, выводки крыс и мышей, полчища муравьёв и тараканов, а также отдельные одичавшие представители семейства кошачьих, – все те, кто никогда не попадал в планы пятилеток и не учитывался в сводках Госстата.
       Сюда любили наезжать чиновники из влиятельных контор, потому что обеды в столовой комбината стоили копейки. По блату хаживали к «душегубам» рядовые продавцы соседнего универмага: как говорится, услуга за услугу – натуральный обмен дефицитом! К «раздаче слонов» подтягивались и некоторые ушлые клиенты. В основном это были экспедиторы. Они втайне алкали отобедать в комбинатской столовой, немало экономя на дешёвых раздачах…
       По решению дальновидного руководства, скидку в столовой поначалу сделали только для своих работяг, дабы у тех не возникало искуса постоянно обкрадывать государство, изымая у него то печень, то почки, то вымя. Потом на халявку подтянулись и остальные: от великого почина до смешного – всего одно копыто!
       И всё же часть тружеников индустриальной живодёрни продолжала обманывать начальство. Это были лаборанты, в чью задачу входило выявление у забитых животных заболеваний и проверка качества сосисок, сарделек, колбас и прочих всенародно обожаемых мясопродуктов.
       Советские лаборанты не жировали. Жили на скромную зарплату. Их лакомое – перестроечное – время ещё не наступило. Но в период «застоя», за дверями своей секретной лаборатории, они уже научились поджаривать на стеклянных спиртовках вырезку, деликатесные телячьи языки и бараньи яйца. Ничуть не боясь авангардно бушевавшего ОБХСС и сопящего в тылу народного контроля, они мудро потакали их естественным аппетитам и такому понятному (хотя и непроизвольному!) слюноотделению.
       Для настырного проверяющего в лаборатории всегда можно было найти не только закуску, но и чистый медицинский спирт. Его «глушили» литрами для стерилизации (чего уж тут скрывать!) неутешительных результатов проверок.
       На выходе из-за обеденного стола визави лаборантов становились послушнее ягнят. Это называлось «мешоковой терапией ослов». Она не обрекала на заклание в убойном цехе мясокомбината, а, наоборот, сулила благоденствие «оглушенным» проверяющим. Определение «ослепленные» сюда бы не подошло. Гости всё видели, но понимали: упрямство ишака в условиях живодёрни лишь продлевает его агонию. Посему контролеры, навьюченные мешками деликатесов, благополучно покидали окольцованную колючей проволокой зону, где другие неразумные твари душераздирающе мычали, блеяли и били копытами.
       Суют – бери! Не мычат, не телятся – мочи!
       
       Вневедомственная охрана на проходной обычно дремала. Между тем, дешёвых (а по сути, дармовых) обедов персоналу мясокомбината не хватало. Поэтому итээровцы и рабочие отправлялись к семейному очагу, обвешавшись «гирляндами» сарделек, «мишурой» сосисок, «шарами» котлет и «палками» колбас. Не исключено, что идея назвать сеть ресторанов «Ёлки-палки» возникла именно у тех, кто знал животрепещущую тему «тёлки-палки» отнюдь не понаслышке.
       Охранники выборочно обыскивали несунов: когда по подсказке, когда по догадке, когда из праздного любопытства.
       Процесс досмотра носил ярко выраженный сексуальный характер. Все расхитители госсобственности прятали мясные изделия в самых неожиданных местах. Чаще всего – в интимных.
       Мужчины, например, засовывали замороженные свиные почки или суповой набор прямо в трусы. Только не в меру оттопыренные гульфики порой выдавали их с головой.
       Что касается дам, то они, как правило, увеличивали размер своего бюста за счёт копчёных рулек и кусков карбоната, вложенных в безразмерные «парашютные» чехлы, или наращивали объём бёдер с помощью говяжьей вырезки и шматков шпика.
       Опытный охранник намётанным глазом замечал избыточность аппетитных форм. После чего следовало стандартное приглашение посетить комнату досмотра, которая (как свидетельствуют свиные языки, не изъятые на проходной) превращалась в дом терпимости.
       Приметные молодые мамаши, смазливые девицы находились под колпаком у мюллеров из вневедомственной охраны. Перечить им и сопротивляться – себе дороже. Факт воровства налицо. Наказание грозит суровое. А до ближайшей амнистии – одна ударная пятилетка.
       Попытку несушки отсрочить обыск хотя бы до прихода женщины-охранницы вневедомственный «кобель» купировал бесцеремонным щипком за ягодицу и сальным намёком на «удовольствие втроём».
       Как видим, заявление об отсутствии секса в Советском Союзе было весьма скоропалительным. На мясокомбинате секс встречался, хотя и имел явный привкус охотничьих сосисок, вяленой грудинки и бараньих семенников. Вполне себе целомудренная борьба за сбережение государственной собственности диалектически превращалась в разбазаривание ценностей нравственных.
       Единственным символом свободной, не обременённой условностями связи «мёртвой зоны» с окружающим миром являлась сточная труба. Через неё в реку беспрепятственно спускались обрезки и ошмётки снеди. Место если не хлебное, то мясное уж точно! Этакая тихая заводь «для своих».
       
       Дно реки поднималось благодаря терриконам деликатесного прикорма, которым молча лакомились пескари, окуни, ерши и прочий рыбный электорат.
       На придонной свалке пищевых отходов обитатели вод нагуливали вес, пока вдруг не осознавали, что попались на чью-то удочку или (что совсем уж удивительно!) в чей-то клюв.
       Дело в том, что в этих живописных краях появлялся ещё один рыбак – стремительное крылатое существо, для которого девизом всей жизни стала такая же крылатая фраза: «Чем всю жизнь питаться падалью, лучше один раз напиться живой крови». Звали это чудо природы зимородок.
       Маленькая птичка привлекала внимание своей самостоятельностью, яркой индивидуальностью в поведении. Как настоящий кладоискатель, она выискивала в реке только живое «золото» и «серебро», чураясь загрязнённых мутных сбросов и помойных отходов, мусорных куч и разлагающейся падали...
       Мосёл так зауважал это природное создание, что в поисках его описания, вопреки своим привычкам, просидел битый час в читальном зале библиотеки.
       Его усидчивость была вознаграждена. На месте передовицы в одном из номеров городской газеты он нашёл статью с интригующим названием «Привет, зимородок!». Её авторство приписывали мелководной «акуле пера» журналисту Валютину, хотя, по сути дела, корни произведения надо было искать в трудах маститого орнитолога Бутурлина. Поскольку имя учёного местному сообществу ничего не говорило, а Валютина знали даже дохлые мыши, его имя и всплыло на первой странице издания. Плагиат на страницах газет и журналов не считался разбоем. Воровство чужих идей и текстов стало обыденным явлением.
       В повествовании от своего имени Валютин уложил образное, поучительное и непредвзятое описание зимородка – то ли настоящего самородка, то ли выродка из клана пернатых:
       «Приятно после городского шума тихо сидеть на берегу нашей любимой реки. Спокойный вечер, в воздухе будто все застыло, листва деревьев не шелохнется, и трава ласкает глаз своей свежей зеленью.
       Из сырых кустов, где видна осока, раздаются песни болотных камышевок. На противоположном берегу желтеет глинистый приречный обрыв. Широкая полоса его верхнего края пестрит многочисленными отверстиями — входами в подземные норки береговых ласточек, которые вьются тут же, цепляются за края норок, влезают в них, снова выскакивают и начинают свой воздушный танец: птички ловят мелких насекомых. Приятная, мирная картина. Глядя на эту незатейливую и деятельную жизнь птиц, невольно задумаешься: а как живём мы, люди?!
       Неожиданно в воздухе раздаётся резкий и громкий крик: “тиип-тиип-тиип...”. Над водой, сверкая кобальтовым оперением, как сверхзвуковой многофункциональный истребитель Су-30КН, проносится небольшая птичка. С разлету она садится на свисающий над водой сухой древесный сук… Это – наш общий любимец зимородок! «Пернатый мира» вернулся из дальних странствий. Нравится ему в наших краях, поэтому каждую весну он прилетает в родные пенаты.
       Эту птицу сегодня можно встретить повсюду: в Европе, начиная от Британских островов на западе, и далее на восток, в Азии, включая Японию. На юге она встречается от Марокко до границ Сахары и Цейлона. К северу гнездовая область малышки простирается до средней Швеции и Финского залива. Птичка очень выносливая. Порой кажется, что она оснащена системой дозаправки в воздухе и приспособлена к действиям в любой точке мира в любое время суток и при любых погодных условиях…
       Любимые места обитания зимородка — берега речек, ручьев, а также озер и прудов, при наличии обрывистых песчано-глинистых берегов, в которых птичка роет свои норы. Иногда она устраивает их в черноземной или известковой почве. Голых, безлесных районов зимородок избегает: ему необходимы прибрежные кусты, большие камни, тростники, с которых можно высматривать добычу…
       Парочке зимородков на рытье норы приходится положить много тяжелого труда. Случается, что нора наполовину вырыта, а на пути попадается корень или камень. Тогда работа поневоле оставляется, и зимородки на новом месте начинают дело сначала. Часто около обжитой гнездовой норы можно видеть две-три начатые и брошенные: случайные причины и трудности помешали птицам довести их дело до конца… Изредка зимородки гнездятся в дуплах деревьев: в ольхе или ветле близ воды…
       Птичка сидит на яйцах очень крепко: можно стучать по обрыву около норы, а самочка не показывается у входа своего жилья. Если начать раскопку норы и добраться до середины, зимородок приходит в замешательство и, пугаясь, выскакивает из темного убежища. Насиживание продолжается не менее двух недель.
       Только что выклюнувшиеся птенчики настолько же комичны, как и безобразны. Они голые, слепые, голова в отношении к маленькому розоватому тельцу кажется несуразно большой. Нижняя челюсть заметно длиннее верхней, что придает маленькому существу очень странный облик. Позднее, когда птенчик начинает оперяться, все тело его покрыто жёсткими синевато-серыми шипиками, которые неприглядно торчат на фоне красновато-розоватой кожи. Такое своеобразное строение появляющихся перьев обусловлено тем, что каждое из них заключено в роговой чехлик, который долго не лопается. Эти уродцы беспомощно копошатся в обширной гнездовой камере…
       Из нашей среднеевропейской полосы зимородки улетают относительно рано, в конце августа. В степной полосе некоторые остаются до конца сентября».
       
       
 Глава 2. Обнажённая натура
       
       «Рыбак рыбака видит издалека»! Теперь во время вылазок к реке Мосёл внимательно следил за повадками элитного пернатого, который всё больше и больше поражал его уединённостью и самобытностью своей жизни, нежеланием подстраиваться под разноголосую стаю-свору падальщиков. Наблюдения настолько увлекали его, что он нередко забывал следить за поплавком, упуская поклёвку.
       Подглядывание за птицами закончилось тем, что Мосёл приобрёл фоторужьё с длиннофокусным объективом и кольцами-насадками, чтобы иметь возможность вести съёмку с большого расстояния, спрятавшись в высокой траве или кустах.
       Он также начал посещать кружок фотодела в местном Доме культуры. Но эти занятия натуралисту-наблюдателю мало чем помогли. Руководитель кружка слыл поклонником классики и заставлял учеников до умопомрачения, с разных ракурсов, фотографировать одну и ту же модель – гипсовую голову Аполлона. Чтобы усложнить задачу начинающим фотографам, он отколол у красавца кусок носа и обязывал находить такие точки съёмки, чтобы изъян не был заметен.
       Лучшие работы вывешивались в фойе Доме культуры. Аполлон анфас и в профиль пучился на зрителей буквально со всех сторон. Создавалось впечатление, что лупоглазый мачо баллотируется в законодательное собрание, потому повсюду расклеены листовки с его опупенной мордашкой.
       Когда смазливое чело стало вызывать у Мосла тошноту, он оставил организованные занятия в кружке и начал обучаться фотоделу самостоятельно.
       Его художественный вкус выделил среди возможных объектов съёмки женский нудистский пляж, где под лучами солнца поджаривали упругие попки городские красавицы. Одну из них, блондинку с роскошными формами, он фотографировал особенно часто. Она привлекала его не только пышной косой, высокой упругой грудью, стройными точёными ногами, но и серьёзным выражением курносенького личика, к которому ему никак не удавалось присмотреться. Тёмные солнцезащитные очки скрывали самое интересное – форму носа, разрез и выражение глаз. Снимок на лоне природы получался невыразительным и мало походил на портрет.
       Задумав создать подлинный шедевр, Мосёл решил подобраться к объекту поближе. Он как бы случайно познакомился с девушкой и пригласил её на свидание.
       Парочка, пребывая в романтическом настроении, гуляла по городскому парку, ела мороженое, пока в ход событий не вмешался старый мерин, запряжённый в раздолбанный тарантас. Кавалер и барышня решили прокатиться на нём по тенистым аллеям, не подозревая, чем может обернуться эта затея.
       Не успела повозка проехать и двадцати метров, как мерин задрал хвост и стал натужливо, громко пукать. Ладно бы он только набросал на зелёное сукно ландшафта десяток своих пахучих «шаров» и прекратил безобразие. Так нет же! Этот ломовик за всё время поездки ни на минуту не выключил свою пукалку, вгоняя в краску девицу и повергая в некоторое смущение её ухажёра.
       Понятное дело, при такой лошадиной какофонии человеческий разговор не клеился. Сгорая от стыда, воспитанная (но вполне себе загоревшая даже в весьма интимных местах!) Мальвина распрощалась с Мослом, не оставив никакой надежды на новую встречу. Сколько ещё судеб разбил таким же образом несдержанный мерин, сказать трудно. Но Мослу он подгадил основательно.
       
       Фотографу ничего не оставалось, как вернуться на берег реки и продолжить наблюдение за жизнью зимородков.
       Эта птичка не стеснялась целомудренной наготы, демонстративно выставляя на всеобщее обозрение свои природные прелести.
       Изящная спинка яркого бирюзово-синего цвета поражала своей красотой начинающего фотомастера. Перья на затылке образовывали маленький хохолок, который придавал срамнице сходство с игривыми артистками мюзик-холла. На горлышке – шарфик беловато-оранжевого цвета. Крылья – как многослойная, распахивающаяся на ветру накидка. Внимательный глаз различил бы в ней оттенки от зеленовато-голубого до синевато-черного. На ногах у щеголихи – кораллово-красные сапожки.
       Собравшись порыбачить, зимородок обычно усаживался на сучок, свисавший над рекой, и пристально смотрел на воду, опустив долу орудие лова – длинный, тонкий и прямой, острый на конце клюв.
       Возможно, это был один из родителей, решивший покормить своих детей. Вот он поймал личинку стрекозы – деликатесное лакомство. Прежде чем отправить его в рот птенцу, родитель обязательно проводил обработку жертвы, отрывая ей голову и ножки. Это уже чуть позже он начнёт таскать малышу мальков и рачков, не опасаясь, что птенчик ими подавится.
       Для себя самого смелый добытчик ловил более крупных уклеек, щучек и пескарей, которые, в свою очередь, нагуливали вес в сточных водах мясокомбината.
       Очистить дно реки никому из людей даже в голову не приходило. Дармовые харчи либо поедались сразу, либо сплавлялись вниз по течению, либо отмокали «до востребования» на искусственной отмели.
       Жители близлежащего микрорайона воспринимали сточную трубу как вполне пристойный атрибут местного пейзажа.
       Раздражала их совсем другая полость – оголтелое пустотелое чудовище, что пристроилось по соседству и непрерывно выбрасывало в атмосферу ядовитый дым и осадки засекреченного содержания. Пользы от этой хреновины не видел никто: ни люди, ни звери, ни птицы, ни растения. Она торчала тлеющим бревном в глазу микрорайона, маячила виселицей в гибнущем парке и на отравленных приусадебных участках горожан. Живность обегала, облетала, обползала трубу стороной. Семена отказывались давать всходы в радиусе нескольких километров от неё.
       Срыть эту индустриальную колдобину, сравнять её с землёй и опустить хотя бы до уровня мирового океана обещали все политики, рвавшиеся во власть. «Злопыхательница» стала тренажёром для сатириков, оселком для оттачивания перьев всех начинающих журналистов.
       Но никто не верил в реальность умерщвления этого индустриального монстра. Сооружение берегли как последний гнилой зуб в старческом рту: ощущение его мифической пользы выигрывало в сравнении с реальной болью от действий дантиста.
       К тому же эта «вертикаль» выброса, гармонируя с «горизонталью» слива создавала законченную систему координат, в которой развивалось местная промышленность вплоть до самого начала перестройки…
       

Глава 3. Языки на вынос
       
        Это событие воистину мирового масштаба любитель фотодела и рыбалки Мосёл встретил в зените своей полововозрастной, но не гражданской зрелости. Он так и не сообразил, радоваться ли ему такому стечению обстоятельств или обижаться на произвол судьбы. Проблема заключалась в том, что ни Мосёл, ни перестройка не были готовы принять друг друга. Они просто не смотрелись в паре. А самое главное – говорили на совершенно разных языках.
       Как справедливо заметил один великий сатирик, высший подарок человеку от Бога – слово. Не случайно самых умных Он целует в темечко. Но куда лобызнул Всевышний Мосла, понять было невозможно. Вероятно, туда же, куда и молодых солисток, чуть позднее отблагодаривших Создателя проникновенным рефреном: «Ой, люли мои, люли, ой люли – поцелуи…»
       …О великодушный, любвеобильный, всеядный и жгучий русский язык! Каким надо быть идиотом, чтобы начать тебя изучать только в период полововозрастной зрелости?! В каком бутике застряла та Ева, что обрекла своего Адама на самостоятельный поиск плодов орфографии в дупле древа познания?! Чем занималась та мамаша, ребёнок которой впервые неправильно произнёс слово «катаклизм», употребив его в женском роде?! И каким же надо оказаться несчастливцем, чтобы лишь на склоне лет обречь себя на поиск замшелых житейских истин, скрытых в семантике слов и их орфоэпии?! ...
       
       Следует честно признать, что учиться общению, как таковому, Мосёл начал только в период перестройки. Раньше просто не появлялось повода.
       О гласности он даже не задумывался: кощунственно это – чесать язык в условиях застоя и стагнации, падения мировых цен на энергоносители. Сам Мосёл этого, может, и не понимал. О тайнах загибающейся экономики не знали ни его родители, ни широкая общественность. И лишь теневики – невидимая закулиса – владели ситуацией и помаленьку осваивали секретную лексику. С их уст слетали таинственные и ошеломляющие менеджер, франчайзинг, дефолт, кэш…
       Не случайно, когда началась перестройка, первыми получили инсульты редакторы академических словарей и секретари обкомов КПСС. Что же касается молодых да ранних, к коим относился и Мосёл, то период иноязычной «бури и натиска» они пережили весьма спокойно и безответственно. Не спешили штудировать словари. Не фиксировали словесный понос в графе «Прибыль». Не задавали политологам наивных вопросов типа: «А где у актора гусеницы?… а прошёл ли он техосмотр?»
       Поняв позднее, что тягаться с языковыми гурманами им не под силу, молодые митрофанушки стали изобретать свой новояз, который дополняли непристойными жестами и умопомрачительной мимикой. Чуваки и чувихи быстро научились понимать друг друга и без тени смущения пополнили ряды перестройщиков-ударников. Изобретенный ими язык оказался птичьим, – каждый чувикал на своём, не понимая чувиканья окружающих.
       Между тем Мосел рос и рос над собой. Он рассчитывал стать неотъемлемой частью нового мира. Не худшей – филейной! – его частью. Однако для этого ему надо было освоить язык элиты.
       Изучение и осмысление мудрёных слов заняло бы массу времени. При этом не было гарантии, что окружающие начнут понимать ход твоей мысли. Поэтому Мосёл принял смелое решение: обо всем всегда говорить уверенно, без обиняков, – так, как понимаешь сам. Это пусть у слушателя замыливаются мозги. Говорящему до этого дела нет!
       
       По мере того, как перестройка набирала обороты, трубная система координат ветшала. Труба-вертикаль ещё продолжала дымиться. Труба-горизонталь иссякла окончательно и бесповоротно.
       На берег реки масонская рыбацкая ложа собиралась всё реже и реже. Подкормка из рога изобилия не поступала, – и чешуйчатая живность охладела к этим некогда «грибным» местам.
       Мосёл появлялся на берегу по привычке. И хотя здесь день ото дня становилось тоскливее, он продолжал ждать с реки погоды. Рыбак подходил к трубе, заглядывал в её опустевшее нутро и, ничего не увидев в кромешной тьме, мрачно усаживался на скользкие валуны. В эти минуты он напоминал сестрицу Алёнушку, тоскующую о братане Иванушке.
       В один из таких визитов Мослу свезло (это слово Мосёл употреблял на «новорусский» манер – вместо привычного «повезло»). При осмотре трубы он обнаружил, что в ней появились какие-то признаки жизни. Она почему-то нагрелась, по её стальному телу пробежала мелкая дрожь, а откуда-то из глубины донеслось странное повизгивание.
       Уже на следующий день Мосёл увидел в зияющем отверстии дневной свет, словно на другом конце трубы снесли Берлинскую стену, превратив «мёртвую зону» в шубутную шенгенскую.
       
       В действительности же на мясокомбинате не в переносном, а в самом прямом смысле началась перестройка. Оборудование растаскивали, по дешёвке продавали налево и направо…
       Дошла очередь и до трубы. Её обкорнали, отрезав газовым резаком две трети прежней длины. Индустриальная топ-модель превратилась в колченогую коротышку. Назвать такую уродиху магистралью – язык не поворачивался! Покрытая водорослями и ржавчиной, загогулина больше напоминала коленку, разбитую о речные валуны и наспех замазанную «зелёнкой».
       После «ампутации» конечности руководство мясокомбината потеряло к обрубку всякий интерес. По другую сторону забора начался поиск более ценных объектов для продажи.
       «Куй железо, пока Горбачёв!» – призывало мудрое «сарафанное радио».
       Но железо не ковали, а резали, пилили, превращали в опилки. Под нож была пущена вся страна. Продавали всех и вся.
       Что не продавалось (а это были совесть и честь!), ценности не составляло. Бесценным тем более не становилось.
       
       Мосёл очень хотел пристроиться к перестройке хоть в каком-либо качестве. Однако не понимал, – кем, как и куда. Банально украсть оставшуюся часть трубы и сдать её в металлолом он не мог. Начать распиливать железяку, – значит привлечь внимание, обречь себя на вечную зависть окружающих.
       Но ничего другого под распиловку не предлагалось
       От безысходности Мосёл затосковал, осунулся. Более удачливые и расторопные сограждане отторгали, делили, крушили, несли, продавали, акционировали, а он всё никак не мог найти в наступившей реальности своего глагола. Рано или поздно кто-то должен был ему помочь подобрать (с земли? ... на помойке? …) желанное слово. Ведь мир не без добрых людей.
       Однако вначале помог случай. А «Случай – это псевдоним Бога»! Слышать голос народа – глас божий! – обязан каждый. Вот и Мосёл прислушивался, сидя одиноко на берегу.
       Народная мудрость его науськивала: с пустой трубы – хоть шерсти клок. Сказано – сделано! И в один из дней случилось долгожданное чудо: из рога изобилия на отрока вывалилось… «золотое руно». Точнее – рулон шкур. Кто-то спустил его по ржавой горке с территории мясокомбината.
       Вначале Мосёл хотел прикарманить дар небес и смотать удочки. Однако в его мозгу вдруг созрело нечто, что продвинутые перестройщики небезосновательно назвали бы бизнес-планом.
       Притаившись за валунами, он дождался появления добытчика «руна» и взял его с поличным на месте преступления. Будь Всевышний действительно причастен к этой истории, можно заподозрить, что он отправил на встречу с Мослом одного из своих апостолов. Если это был рыбак, то имя ему – Пётр.
       О привычной в подобных ситуациях схватке добра со злом новейшая история умалчивает. Достоверно известно лишь одно: молодые людей сумели быстро договориться. Кто кому сказал заветное слово, кто кого обратил в свою веру, – разберутся летописцы. Однако уже сегодня юрисконсульты могут легко определить, что юноши, не достигшие возраста Христа, стали подельщиками на криминальном пути быстрого и лёгкого обогащения.
       Теперь регулярно шкуры и шкурки сплавлялись по обрезку трубы на берег реки. Мосёл принимал товар, к производству которого не имел ровным счётом никакого отношения. А на территории ожившей «зоны» орудовал его напарник по имени Петро.
       
       Это был малограмотный уроженец Полтавщины, которого перестройка застала врасплох на чужой территории. Вряд ли высшие силы сподобились бы доверить этому необразованному субъекту какой-то серьёзный проект. В Украине он разводил кроликов, на что, как утверждают знатоки, своего ума не надо.
       Прибыв в соседнее государство, Петро устроился бойцом на мясокомбинат и нелегально заселился в рабочую общагу. Дело у него было не пыльное. Можно даже сказать – мокрое. С раннего утра до позднего вечера он в резиновых сапогах и клеёнчатом фартуке приводил в исполнение смертные приговоры коллег по цеху. Хроника убойного отдела выглядела примерно так.
       Крестьяне из окрестных деревень свозили скот на мясокомбинат. Здесь его принимали по живому весу. Чтобы бурёнка казалась упитаннее, её опаивали водой. Эту крестьянскую хитрость приёмщики могли и не заметить, если сдатчики успевали позолотить им ручку. «Усушка» и «утруска» скотинки снижала в итоге высокие трудовые показатели и наносила экономический урон всему трудовому коллективу. Зато сами приёмщики зарабатывали на своём рабочем месте неплохие деньги. Они любили повторять: «Не надо мне большого оклада, – поставьте только приёмщиком склада».
       Скотина, которую сдавали на убой, дожидалась своего смертного часа в загоне под открытым небом. Тоскливое мычание бурёнок, истошный визг поросят красноречиво свидетельствовали, что некогда домашнее «зверьё моё» чуяло опасность и не испытывало уже никакого доверия ни к своим прежним хозяевам, ни ко всему человеческому роду.
       
       Работа на мясокомбинате требовала немалых душевных сил. Сохранить психику здоровой могли здесь только потенциальные изверги, у которых полностью отсутствовало воображение и память. Рассказывали даже, что один из ветеринаров, насмотревшись на комбинатские страсти-мордасти, после двух лет работы попал в психлечебницу. Другой – пристрастился к выпивке. Третий – подался в монастырь…
       Таким образом, коллектив мясокомбината формировался путём естественного отбора. Здесь оставались либо те, кому было всё до фонаря, либо те, кого нигде больше не ждали.
       Петро относился ко второй группе. Вообще-то он был сердобольным человеком, который и курицы не обидит, не говоря уж о крупнорогатом скоте. Стать бойцом убойного цеха его заставили суровые жизненные реалии: отсутствие денег, постоянной прописки, а потом – временной регистрации. Мясокомбинат помог решить эти вопросы в обмен на душевные муки своего работника.
       Увы, но новая профессия мешала… новым знакомствам. Петро не мог найти себе не то что постоянную спутницу жизни, но даже заурядную сожительницу. Когда какая-нибудь мнительная особа при просмотре возбуждающего фильма вдруг вспоминала, что её соблазняет «забойщик парнокопытных», у неё сразу отнималась речь и подкашивались ноги. Ни о каком «бойцовском порно» не могло уже идти и речи! Жизненная реалия, соотнесённая с кинокадрами, напрочь глушила женское начало в «заячье-куриных» мозгах.
       
       «Язык мой – враг мой!» Ведь, если строго следовать правде жизни, отвергнутого женским сообществом бойца нельзя было назвать ни убийцей, ни палачом. Петро лишь глушил скотинку! Он вставлял ей в ухо железный штырь на длинной рукоятке – своего рода шокер-гарпун, «ёлку-палку» под напряжением.
       Когда обречённая тёлка скопытивалась от удара током, совсем другие люди подвешивали её за заднюю ногу на крюк-ролик и по рельсу, прикреплённому к потолку, подтаскивали к профессиональному головорезу. Быстрыми уверенными взмахами ножа он перерезал жертве горло и спускал кровь.
       Тело, конвульсивно вздрагивая, продолжало катиться по рельсу дальше. На других рабочих местах тушу подвергали дальнейшей обработке: сдирали с неё кожу, вынимали внутренности, делали ветеринарный осмотр и клеймение.
       Так происходило перевоплощение поэтической бурёнки с чудесными волоокими глазами и длинными ресницами в прозаические филей, оковалок, кострец, край, челышко-соколок, огузок, грудинку, подбедёрок, пашинку, лопатку, шею, рульку, зарез, голяшки. Окантовка всего этого изобилия нарекалась куда скучнее: хвост и голова. Чуть веселее величались рога и копыта. Но совсем уж унизительно (если не оскорбительно!) обзывались ливер и потроха.
       Однако на разделочной доске хозяйки картина резко менялась: здесь уже красовались презентабельные и эстетичные стейки, бифштексы, ромштексы.
       Как тут не свалиться с языка тургеневскому: «Друг Аркадий, не говори красиво»?!
       
       К появлению на свет всех этих «русскоязычных гнусностей» и «иноязычных вкусностей» Петро имел лишь опосредованное отношение. Но разве станут входить в его положение чиновники, решающие – давать или не давать бойцу постоянную прописку?! Разве они поймут, что, сея чужую смерть, Петро всего лишь боролся за свою жизнь?!
       Эта борьба принимала и другие крайние формы. Одной из них стала кража шкур. Петро первым сообразил, что «дырявая» при прежней власти проходная в период перестройки не принесёт ему долгожданного счастья.
       Новые хозяева мясокомбината охраняли свою собственность пуще государственной границы. На обыск полногрудых мамаш с пышными бёдрами были брошены лучшие силы пограничников и отборные подразделения спецназа. Военнослужащие подрабатывали на проходной, числясь в бессрочной сытной «увольнительной».
       Тягаться с погранцами и спецназовцами Петро не рискнул. Посему осваивал свободное пространство забытого всеми обрезка трубы. Это был тот самый случай, когда «обрезание» может пойти на пользу даже хохлу.
       Помощь новоявленного подельщика в лице Мосла тоже оказалась кстати. Один воришка контролировал ситуацию на входе в объект, другой разруливал её на выходе.
       Работа спорилась. Запас украденных шкур пополнялся день ото дня. Оставалось лишь наладить их сбыт.
       
       
       Глава 4. Пупукинские брэнды

       Но вскоре появились первые проблемы. Шкуры завоняли.
       Хотя они и хранились в старом заброшенном сарае, вдали от обжитых и часто посещаемых мест, однако стали вдруг объектом внимания бродячих псов. Собаки тревожно поводили носами, пытаясь понять, откуда доносился странный запах. Свора облаивала и грозилась покусать каждого, кто приближался к секретному хранилищу.
       По этой причине шкуры надо было срочно выделать. Понадобился скорняк-индивидуал, представитель весьма редкой даже в прежние – сытные – времена профессии.
       Пока же Мосёл предложил расстелить шкуры на крыше сарая, чтобы птицы выклевали их них остатки мяса и жира. Замысел удался. Продукт не только слегка выветрился, но и приобрёл вполне товарный вид.
       Наконец, был найден и мастер, решившийся взяться за выделку шкур. Им оказался спившийся от безделья таксидермист Пупукин. Мосёл нашёл его по объявлению в газете. В нём бедствовавший пенсионер предлагал гражданам свои услуги по изготовлению чучел домашних любимцев – от хомячков до тигровых питонов.
       Соседям Пупукин любил пересказывать почти мифическую историю, как один из «новых русских», поверивший в искусство таксидермии, завещал мастеру бальзамирование своего тела после смерти. Богач даже заказал в архитектурной мастерской проект мавзолея, где планировал увековечить свои драгоценные останки.
       Пупукин придирчиво изучил чертежи постройки, напоминавшей контуром сталинскую высотку, и вынес одобрительный вердикт. Правда, при этом не преминул заметить, что лучше потратиться на качественное сохранение тела, чем на завоз импортного гранита.
       Позднее стало известно, что кичливый заказчик изменил планы и в качестве стройматериалов надумал приобрести обломки гостиницы «Россия», которые планировалось продавать с аукциона. Вероятно, его душу бередила мысль об исторической связи разобранной по частям «Родины» с вековой брусчаткой Красной площади и гранитной усыпальницей великого вождя пролетариата.

       Пока же Пупукин пребывал в состоянии постыдного простоя. От невостребованности в грандиозном проекте он попивал горькую. Его трясущиеся с похмелья руки все менее уверенно держали инструмент, так что иногда он вынужден был уходить в незапланированный творческий отпуск, во время которого выполнял куда менее ответственную и тонкую работу.
       Лишь «шкурное дело» опять открыло перед ним новую перспективу.
       – Послушайте, коллеги, – обращался он не раз к своим молодым заказчикам, – давайте заключим трастовый контракт. У вас грандиозный проект, у меня – талант. Почему нам не стать монополистами на рынке услуг?!
       Если Петру эти предложения казались пьяным бредом, то Мосёл искал в них здравый смысл. Он уверовал в невероятную образованность Пупукина и втайне ему завидовал.
       Правда, его очень смущало слово трастовый. Оно было воспринято им совсем не в том смысле, которое вкладывал в него чучельник. На уме у Мосла почему-то вертелось слово педерастовый, значение которого он представлял достаточно неплохо. Настораживал и термин контракт, который воспринимался им, как контр-акт. Надуманный смысл лишь усиливал сомнения, навевая отрывочные сведения о ненормальности в интимных отношениях полов.
       Переспросить же Пупукина, уточнить понятия Мосёл не решался. Выставить себя малограмотным в глазах ветерана науки было выше его сил. Посему, ввиду незнания терминов и явного непонимания сути проблемы одной из сторон, никакой трастовый контракт партнёрам не улыбался (как, впрочем, и не грозил).
       Выделка партии «руна» затягивалась, а сбытом его не пахло вообще.
       Постепенно Пупукин становился центральной фигурой процесса, поскольку контролировал его технологию и время. Он быстро сообразил, что шумнуть на него владельцы шкур не смогут, поскольку природа происхождения «руна» явно криминальная. Да и рынок скорняжных услуг оказался монополизированным, что полностью развязывало Пупукину руки.
       Мастер вёл себя манерно и важно, давая понять, что организовать бизнес без него никак не получится.
       Петра такое поведение Пупукина раздражало, и после очередного взбрыкивания таксидермиста он пригласил его на прямой разговор.
– Вам, Пупукин, мы доверили свои капиталы, – обиженно начал Петро, – а вы тянете резину. Шкуры – товар скоропортящийся, сезонный. У нас покупатели их прямо с шерстью отрывают.
       Тут Петро явно преувеличивал, и Пупукин сразу раскусил маневр заказчика.
– Предположим, сбыт у вас пока не налажен, – твёрдо констатировал он. – И покупатель ваш – один Тарзан безпорточный. Чем он рассчитываться с вами будет? Бананами, кокосами или яйцами кукабар? Вас же бартер, насколько мне известно, не интересует?
       Слово бартер могло повергнуть в шок Мосла. Но Петро точно знал, о чём идёт речь. Он давно занимался натуральным обменом, всучивая знакомым шмоток залежалого сала за банку консервированной кильки или маринованных огурцов. В общаге в условиях тотального дефицита такой бизнес стал обыденно-обеденным делом.
       – Если у вас есть конкретные предложения, мы готовы их рассмотреть, – продолжал Петро. – Но драть с нас по три шкуры мы больше не позволим. Вам уплачен аванс, выданы кредиты, а дело стоит! На рынке вот-вот появятся конкуренты, и мы можем вообще прогореть. Если хотите, займитесь не только выделкой, но и сбытом. Ваших двадцать процентов с продаж.
       Услышав такое предложение, Пупукин тотчас надул щёки: его пригласили в дело, он становился компаньоном… Но таксидермист не мог насобирать даже осколков трезвой мысли и представить, куда можно пристроить шкуры.
       Впрочем, он давно держал в уме адрес одного обувщика, который в застойные годы подпольно занимался индивидуальным пошивом обуви. Однако этот малый только-только начинал выходить из тени и не набрал ещё заказчиков из числа состоятельных граждан. Да и вряд ли бы он потянул бы такую оптовую закупку, – сумма платежа набегала немалая.
       Появились и другие трудности.
       Пупукин внезапно обнаружил, что для выделки всего объёма продукции химреактивов явно не хватает. Раньше он имел дело с хомячками и снегирями, но никак не с крупным рогатым скотом. Заказы от «новых русских» на мумифицирование многопудовых хряков и свиноматок (мода на домашних свиней-карликов появилась несколько позже) пока не поступали. А масштаб новых работ оказался сродни заказу из Беловежской пущи.
       По случаю Пупукину удалось приобрести несколько литров формалина у некоего Сташевского, сторожа местного ветеринарного техникума, который притаранил бесхозную бадью, оставленную в коридоре учебного заведения без всякого присмотра. Какая в ней хранилась жидкость, Сташевский понятия не имел. Но консультироваться у специалистов времени не оставалось, – неопознанный раствор надо было срочно приватизировать, пока его не выпили многочисленные конкуренты.
       Дружбу со Сташевским Пупукин поддерживал вынужденно. Общих интересов они не имели. Но взгляды на жизнь у обоих стопроцентно совпадали.
       Необоримый дух мародёров обуял их плоти и сплотил в едином порыве. При необходимости, в бытовке Сташевского можно было найти как «живую воду», так и другие бренды, менее раскрученные в народных сказаниях и былинах.
       Пупукин теперь направлял поиск Сташевского. Он придал его сумбурным изысканиям конкретность и плановость. Сторож больше не собирал по коридорам, помойкам и кладовым пузырьки с остатками жидкостей. Он действовал целеустремлённо, тщательно готовясь к сливанию из учебного процесса нужного «для практиков» раствора.
       
       
 Глава 5. «Нарнай баклы жур, однако!»

       Тем не менее, для целей, которые наметили Петро и Мосёл, продуктов химии катастрофически не хватало. Пупукин вынужден был заниматься очковтирательством, тянул время, чтобы не дискредитировать себя и свою редкую профессию.
       Не известно, сколь долго мог продолжаться этот спектакль, не поймай Петро за хвост северную «жар-птицу».
       «Птаха» предстала перед бойцом мясокомбината в образе престарелого оленевода Васильева, который тоже решил подзаработать в период перестроечной оттепели.
       Он привёз из тундры на зверобойню своих быстроногих питомцев в расчёте пустить их под нож, на деликатесную колбасу. За это предательство ему, как бывает в таких случаях, мясокомбинат обещал отвалить «тридцать сребреников».
       Для Васильева это был вынужденный ход. Оленеводческая семья фактически перестала развиваться как ячейка государства, поскольку весь хозяйственный расчёт в ней вёлся не в условных (как в целом по стране) единицах, а в отчётливо осязаемых на вкус винно-водочных изделиях. Ещё немного, – и в тундре запили бы даже олени. А потом беспробудное пьянство, наверняка, охватило бы всё промысловое зверьё. Анекдоты про «зайца во хмелю», вполне вероятно, родились именно в среде северных народов. Европейский «братец Кролик», друг Винни-Пуха, совсем не похож ни манерами, ни привычками на своего академически спивающегося собрата.

       Васильев поселился в городской гостинице. Номер ему достался люксовский – со всеми обязательными атрибутами европейского комфорта.
       Не прибедняясь, оленевод пользовался благами цивилизации на полную катушку. Мылся два раза в день под душем, включал на полную громкость то телевизор, то радио (глуховат, однако, старик!), заполнил холодильник всякой снедью.
       При выходе в город оленщик никогда не забывал вставить в автомат для чистки обуви свои уникальные чуни. К концу проживания Васильев освоил также автоматы по продаже газет и прохладительных напитков. Причём, выпадение в ящик баночки пива или «колы» всегда вызывало у оленевода неудержимый хохот (забавно, однако!).
       Но находился у него в номере предмет, назначение которого так и осталось для жителя тундры тайной за семью печатями.
       Фаянсовая «игрушка» походила на унитаз, но таковым не являлась. Украшал её хромированный краник, при включении которого изящная водяная струйка била прямо в лицо (любопытно, однако!). Всё говорило о том, что Васильева, как человека достойного и уважаемого, поселили в номер с фонтаном. И оленевод с детской радостью наслаждался такой роскошью.
       Однако история закончилась весьма печально, когда Васильев, по душевной простоте, запустил в сказочный фонтан живого карпа. Его он приобрёл (для полного кайфа, однако!) в рыбном отделе универсама.
       Карп плавал в фарфоровой лагуне ровно сутки, пока его не увидела горничная. Какой тут поднялся шум (нарушение правил проживания, однако!), – лучше не вспоминать.
       Оленевода выселили из гостиницы, а карпа, как улику, администраторша Верка якобы утопила в унитазе.
       Однако, «сарафанное радио» до сих пор считает эту версию явным преувеличением. Во-первых, Верка находилась в указанное время в декретном отпуске. Во-вторых, сливное отверстие унитаза слишком узкое и совсем не похоже на прорубь. В-третьих, карп умеет плавать (что уже само по себе не требует свидетельских показаний!).
       Так что, скорее всего, рыбу персонал гостиницы банально зажарил на тефлоновой сковородке с двойным покрытием (достижение науки, однако!) и прозаически съел.
       
       Две ночи под открытым небом не сделали оленевода умнее. Ему бы вернуться в свою родную тундру, – и дело с концом!
       Бухгалтерия зверобойни за оленей платить, может, и собиралась, но не сразу. Бизнес с аборигенами – известно какой. Бусы и зеркальце за золотой самородок – стандартный бартер. А что северному человеку для полного счастья надо?! «Живая вода», однако!
       Но у Васильева совсем другой случай. Он водку не пьёт. Ему наличные позарез нужны! Но на комбинате это не сразу поняли. Старик казался каким-то странным. Придёт за деньгами, получит от ворот поворот, но на прощание обязательно поклонится и гордо скажет:
       – Нарнай баклы жур, однако!
       Что означала эта фраза, никто из образованных финансистов не знал. Может, проклятие, может, заклинание какое… поди, разберись!
       Но с мёртвой точки дело всё равно не сдвигалось. Красавцы олени уже давно в однородный фарш превратились, а банк кэш не выдаёт. И банкоматы в тундре устанавливать не собирается… Блевать ему как на Васильева, так и на его неблюев!
       Спас северного человека родной кинематограф. А, может, телевидение (бывает же такое, однако!).
       Вспомнился оленеводу видеосюжет, как кто-то из его соплеменников построил чум из оленьих шкур прямо в городской черте, напротив удушливой высотки. И жил в нём припеваючи!
       Но где взять строительный материал Васильеву?! Где те самые оленьи шкуры, что укроют его в непогоду? Как это – где?! Под мышкой у Петра, однако!
       
       В один из вечеров боец из убойного цеха возвращался, как всегда, с контрибуцией. И оленевод сразу зацепил зорким глазом драгоценную шкуру, – уж больно хорошо он помнил эту приметную расцветку одного из своих рогатых любимцев. Сколько времени мелькала она в тундре у него перед взором, пока не взбрело Васильеву в голову приехать на злополучный мясокомбинат!
       Сговориться с Петром, который по неизвестным оленеводу каналам добыл свои трофеи, оказалось довольно легко. «На ловца и зверь бежит!» Покупатель сам вышел на продавца. Правда, шкуры теперь обошлись оленеводу дороже, чем он их продал мясокомбинату в живом весе оленей (рынок, однако!) Но куда деваться бедному пастуху?! Нашёл он рядом со свалкой и свободный пятачок земли, на котором споро соорудил – дело привычное! – свой одноэтажный коттедж.
       Городской житель, вероятно, плохо представляет, что такое чум. Между тем, этот конический шалаш из жердей, которые покрываются берестой, войлоком или оленьими шкурами, – весьма распространённая форма жилища. Её можно встретить по всей Сибири, от Уральского хребта до берегов Тихого океана, у финно-угорских, тюркских и монгольских народов. Историки уверены, что чум стал первым искусственно созданным жильём, в которое человек переселился из пещер и полых, дуплистых деревьев. Его прообразом могли послужить прислонённые наклонно к стволу ветки.
       Как считают исследователи, в европейской России чум давно утратил своё былое назначение и превратился в служебную хозяйственную постройку. У марийцев, удмуртов, чувашей, татар его жердяной остов служит овином (шиш): покрытый соломой, он прикрывает ход в погреб. У западных финнов — в северной Финляндии и Карелии — он называется кота и служит в летнее время кухней. Посредине чума, под отверстием в его вершине, обычно помещается очаг, сложенный из мягких камней. Такого же рода кухни из еловых жердей встречались в 19-ом веке у эстонцев. Диаметр чума в нижней части обычно составляет от 3 до 8 метров.
       
       У мастеровитого Васильева чум получился прочным и красивым на загляденье. Разнообразного подручного материала на свалке – пруд пруди. Это ведь не тундра, где валяются только сброшенные в топи и забытые навсегда вездеходы и бульдозеры. Здесь и верёвки, и цветная проволока, и много других пригодных не только для сбыта, но и для быта вещей.
       День прожил Васильев в чуме – новая беда. Собрались к его хибаре странные личности – небритые, замызганные, источающие весь аромат свалки. Пришли с бумажными кулями, мешками, картонными коробками. А в них… бутылки, однако! Правда, уже пустые. Никак сдавать принесли?!
       Чуток просчитался Васильев с топографией. Чум разбил на том самом месте, где ставил свою палатку-тент оптовый перекупщик стеклотары. Васильев, конечно, на него мало похож. У оленевода северный загар и песни грустнее. Но что-то общее всё же есть. Иначе не обманулись бы обитатели свалки, не приняли бы старика за своего. Это уже позже в местном фольклоре закрепится тут же родившееся прозвище – чумак. То ли потому, что старый чувак чум построил… То ли потому, что кто-то, очень на него похожий, по телевизору всех от чумы уберечь обещался…
       
       Васильев, наученный в тундре только полные склянки пусть не заговаривать, но уговаривать, – от пустой посуды отказался. Хотя бомжи её настойчиво всучивали.
       «Их бы на мою родину, – подумал оленевод, – там такого богатства – пруд пруди! За каждой кочкой если не пивная бочка, то пустая бутылка – уж точно!»
       Вознаградить сборщиков вторсырья за труды праведные Васильеву было нечем. Он изрядно поиздержался, а за оленей ему ещё не заплатили.
       Пребывание оленевода на свалке явно затягивалось. Жизнь почему-то постоянно глючила и глушила гарпуном-электрошокером!
       

       Глава 6. Натягивая «шкурку на кисель»
       
       У таксидермиста Пупукина дела тоже шли из рук вон плохо. Реактивов не хватало, а заказчики теребили каждый день. Всё складывалось по сюжету прибаутки: «Семеро по зайцам, а шкурки нет».
       Однажды Мосёл даже пригрозил поставить таксидермиста на счётчик. Да и боец убойного цеха мясокомбината становился всё злее. Его профессиональные навыки не оставляли сомнений в том, что с мокрым делом он справится одной левой…
       Петро, душа коммерческого проекта, мучился больше других. Ему надо было срочно искать покупателей, иначе дело не стоило бы и выеденного яйца.
       Столкнувшись с оленеводом в бухгалтерии мясокомбината (сюда Васильев приходил за обещанной суммой едва ли не каждый день), боец решил поинтересоваться, куда и на что пошли оленьи шкуры. Не мог же человек в здравом уме просто выбросить деньги на ветер. Оленевод, учуяв в хохле собрата по несчастью, без утайки поведал грустную историю своей командировки.
       «Однако, старик – красавчик! – восхитился Петро. – И в тундре в тёплом месте устроился, и в городе не пропал». И тут его осенила идея. А что, если предложить шкуры бомжам в обмен на пустые бутылки?! Ходили ведь наши предки в звериных шкурах, спасаясь от холода. Потом самые умные – и богатые! – догадались из них жилища сооружать.
       Может, попытаться ещё раз «натянуть шкурку на кисель»… точнее – напялить её на безвольный и аморфный «человеческий студень»?! Почему бы не предложить бездомным бомжам природный строительный материал и услуги архитектора из тундры?! Чем не благотворительность, умноженная на деловую сметку?!
       Петро напросился к Васильеву в гости.
       Его визит привлёк внимание обитателей свалки: не каждый день здесь появляются такие солидные люди.
       Боец произнёс перед бомжами пламенную речь. С помощью доходчивых сравнений он объяснил старожилам помойки, что «родная страна затягивается в штопор», что «программа строительства бесплатного жилья пока успешно реализована только в бобровом заповеднике», что «зима не только на носу, но и на голой заднице», что «положиться в этой жизни можно только на архитектора из тундры Васильева».
       После этого участников рекламной акции повели на экскурсию по чуму, наглядно демонстрируя, что обойтись без парового отопления, канализации и мусоропровода можно и в наше время.
       Экскурсанты остались чрезвычайно довольно показом внутреннего убранства современного жилища. За неимением книги отзывов, они норовили оставить доброму человеку что-нибудь по мелочи из своих запасов (благо дело, каждый таскал за собой, как улитка раковину, мешки и пакеты с нехитрым скарбом).
       Васильев был сражён щедростью и искренностью чувств соседей и обещал «помнить об этом всю жизнь».
       
       Буквально на следующий день на свалке закипела работа. Чумак трудился, не покладая рук. Таким темпам строительства могли позавидовать не только североамериканские индейцы, но и московское правительство. На согласование проекта застройки ушли считанные минуты. Взяточники, как класс, здесь даже не проклюнулись. Стройматериал завозился строго по графику и не разворовывался. Объекту впору было присвоить звание «Образцовый» или что-нибудь в этом роде.
       
       Вскоре среди унылой равнины из хлама и мусора выросли «чумаковские горки» – десяток просторных и тёплых чумов. Они мало походили на Горки Ленинские и, конечно, по многим параметрам уступали постройкам на Николиной Горе. Однако для обитателей городской помойки, старожилов канализационных люков это были долгожданные и желанные Нью-Черёмушки.
       В силу и мощь чумака поверили даже те, кто в своё время отказался идти голосовать за первого российского президента, свалившегося на мягкий трон с жесткого сиденья трамвайного вагона. Казалось, объяви сейчас выборы мэра, – и на этом земельном участке для неизбранных за Васильева проголосуют так же, как голосуют аборигены за пришлого хозяина Чукотки.
       
       От реализации оригинального строительного проекта выиграли все. Обитатели свалки стали новосёлами. Компаньоны в лице Петра, Мосла и Васильева помимо народного доверия получили возможность развивать бизнес. В самом красивом и прочном чуме теперь работал фирменный пункт стеклотары под привлекательным названием «Стёклышко». По окружности чум опоясывали два весёлых плаката «Обслуживаем только на трезвую голову» и «Оставь посуду всяк сюда входящий».
       Щедрым и бескорыстным подарком для бомжей стал общественный туалет. Его архитектурные формы абсолютно ничем не отличались от основных построек, а внутренняя начинка включала однотипные унитазы, изготовленные по единому ГОСТу.
       Планировка не позволила разместить сантехнику так, чтобы посетители при отправлении естественных надобностей выдерживали строгую армейскую линейку. Однако размещение сливных бачков по окружности чума подчёркивало демократичность этого заведения и давало возможность взглянуть прямо в глаза своим соседям по общежитию.
       Впрочем, реклама этого редкого (даже в центре мегаполиса) объекта оказалась настолько куцей, что за всё время круглосуточного функционирования его не посетил ни один обитатель свалки.
       Привычка по-прежнему заставляла аборигенов справлять нужду беспардонно и беспорядочно – там, где душа пожелает: в чистом поле, под открытым небом, при свете далёких звёзд… Что поделаешь?! На солнце тоже есть пятна, и никто не уверен в благородности их происхождения. И если цивилизация достигла такого уровня, что мировые экскременты стали неотъемлемой составляющей топливно-энергетической революции, не стоит ли всем нам в целях экономии ресурсов прислушаться к интернациональному призыву: «Не ссыте в Сити»?!
       Этот лозунг, написанный на листе фанеры, естественно вписался и в окультуренное пространство свалки. Лишь отсутствие неоновой подсветки делало его малоэффективным.
       Последней элегантной точкой сервиса в окончании столь деликатной и животрепещущей темы стала общественная купель.
       Ввиду невостребованности уборной её место заняла баня, всё оборудование которой состояло из чугунной эмалированной ванны. Ею по очереди пользовались постоянные обитатели мусородрома. Помывка расписывалась по дням, часам и минутам. Для своих она была полностью бесплатной.
       О столь уникальном объекте прослышали нищие со всей округи. В свободное время по бартеру или за весьма умеренную плату акционеры помывочной разрешали поплескаться в «чумаковской купели» бомжам со стороны.
       Может, у Христа за пазухой жизнь приятней, но из обитателей свалки там никого ещё не прописывали. Поэтому скромный, минимально комфортный, быт – большая радость для живых существ. Человек, как и голубок, всегда готов с чужой руки покормиться. И отблагодарить не забывает.
       Теперь каждую десятую пустую бутылку старьёвщики жертвовали в «Фонд оленевода Васильева». Старик не участвовал в перепродаже посуды, – этот бизнес был целиком подконтролен компаньонам, начавшим когда-то с банальной кражи «руна». Но благородные бомжи согласились сотрудничать с Мослом и Петром только на условии оказания ими гуманитарной помощи чумаку.
       Трагическая участь оленевода, не имевшего рычагов воздействия на мясокомбинатскую мафию, вызывала у жителей «Чума-Сити» сочувствие. Мосёл с Петром не возражали против субботников в пользу Васильева. Оленевод им нравился и характером, и образом мысли, и природной сметкой. А вот Пупукин выводил их из себя.
       Несколько раз таксидермист появлялся на территории свалки, задумчиво бродил по её развалам, рассчитывая найти выброшенные кем-нибудь химреактивы. Отсутствие оных тормозило развитие проекта.
       Мосёл жалел Пупукина и готов был протянуть ему, как сизому почтарю, свою щедрую ладонь для кормления. Но прижимистый Петро твердо заявил, что не подаст таксидермисту руки, пока тот не вернёт все долги.
       Пупукин ни о чём не просил, угадывая настроения каждого из компаньонов. Он лишь наливался желчью и готовился отомстить чуть оперившимся предпринимателям.
       А как страшна месть таксидермиста пернатым, – знает каждый!
       
       
 Глава 7. Обкуренная конкуренция

       Имея в своём арсенале широкие познания из области химии, Пупукин запланировал изготовить из нескольких реагентов взрывное устройство.
       Да-да! Противоречия с ненасытными делягами зашли так далеко, что чучельник не видел иного способа мести, кроме как терроризм. Взрывпакет должен был уничтожить вражескую стеклотару и пролить бальзам на душевную рану специалиста.
       Переодевшись в прожжённую сигаретами фуфайку и короткие галифе с онучами, напялив на себя потёртую фетровую шляпу, на внутренней стороне которой ещё красовалась намертво пришитая этикетка фабрики «Красный примак», – Пупукин выдвинулся в сторону противника.
       Он без труда вписался в образ бомжа, потому что давно, по сути, им стал. И только спасательный круг животных инстинктов да светлая мечта стать платным могильщиком богатого «нового русского» ещё держали его на плаву в «мировом Солярисе».
       Пупукин знал наверняка, что стать артефактом в постоянной музейной композиции мавзолея или другой великолепной усыпальницы ему уже не суждено никогда. Но то, что его сначала не пустили под сень чума, а затем позорно скатили со ступенек пункта приёма стеклотары, – этого таксидермист не простил бы даже душке Дроздову, очень уважаемому им телеведущему из передачи «В мире животных».
       
       Искупавшись (в порядке живой очереди!) в «чумаковской купели», Пупукин вышел на воздух, чтобы провести рекогносцировку на местности.
       В ночном небе поблескивали звёзды, напоминавшие осколки битого стекла, которые разлетелись по Вселенной после основательной встряски химических реактивов в реторте Всевышнего. Пупукин должен был повторить его опыт. Как и Господь, он действовал планово.
       Поэтому «вначале было слово» И слово было: «Гады!» Именно его начертал на приёмном пункте стеклотары обиженный таксидермист. Надпись была сделана в стиле граффити с помощью баллона краски ядовито-зеленого цвета. Чуть подумав, чучельник дописал: «Дерьмососы поганые!»
       Удовлетворённо перечитав своё творение, внеся коррективы в дизайн, мститель восвояси удалился.
       
       Хулиганство неизвестного лица озадачило благодушно настроенную общественность. Среди бомжей прокатилось не рыдание, но ропот. Мало кто понимал смысл надписи, от которой веяло пещерной дикостью.
       Насторожились и предприниматели. Мосёл сразу подумал о наезде конкурентов, а Петро заподозрил в стихийном протесте одичавших крестьян из разорённого колхоза, находившегося по соседству – за асфальтовой лентой шоссе.
       Дело в том, что свалка некогда была частью пашни, отобранной у пахарей за долги. Сложные экономические расчёты убедительно свидетельствовали, что на данной географической широте и при сложившейся конъюнктуре мирового рынка цветущим полям здесь совсем не место. А вот полигон для мусора сулил огромную прибыль.
       Потребительский бум, который спровоцировал лавину закордонного мусора и отходов, почти дармовая рабочая сила, вполне понятное нежелани е проверяющих органов появляться среди зловонных отвалов, – обещали сделать владельцев свалки миллионерами. Бывшие колхозники с ужасом и страхом наблюдали за тем, как целлюлитное тело полигона продолжало добреть, расползаясь бесформенным пятном по былому левитановскому пейзажу.
       Версия наезда вскоре отпала. Собственники, прибывшие к месту событий, работы по благоустройству территории одобрили и высказались в том духе, что бояться нечего, – крыша у дерьмодрома весьма надёжная.
       У них тут же родился новый проект – построить у дороги кемпинг с ярким этническим колоритом. В уютных чумах предполагалось размещать на ночлег водителей-дальнобойщиков и автотуристов. Обслуживающий персонал могли бы составить ряженые колхозники и наиболее опрятные бомжи.
       Особые надежды владельцы свалки связывали с колоритной, почти фольклорной фигурой оленевода Васильева.
       Ему отводилась роль мажордома, гостеприимного администратора, «хозяина тундры». В кулуарах вынашивался план открытия борделя, где разбросанные по трассе плечевые проститутки должны были найти постоянное пристанище и стать «законными супругами» оленевода-многожёнца. Легальность прикрытия виделась бизнесменам в том, что, по существовавшему в тундре обычаю, гостеприимство хозяина чума выражается в предоставлении постояльцу на ночь одной или нескольких своих жён.
       
       Вопрос, как всегда, упёрся в отсутствие стройматериалов.
       Шкур, которые когда-то украли Мосёл и Петро, не хватало даже на реализацию половины проекта. Но, видимо, никогда «не оскудеет рука дающего». Удача не заставила себя долго ждать.
       В один из рабочих дней на мусорный полигон въехал грузовик, доверху наполненный… невыделанными шкурами животных.
       Как установил позднее Петро, на его родном мясокомбинате случилось очередное экономическое чудо. Согласно заключенному контракту, на переработку сюда завезли замороженное импортное мясо. Забой скота, выращенного местными фермерами, больше не планировался. Грядущие импортные поставки и явились тем самым фактором, который повлиял на техническое разоружение производства. Остановился конвейер. За ненадобностью была разрезана сливная труба, по которой в прежние годы в реку попадали обрезки мяса и потрохов.
       Когда забугорные туши заполонили страну, а местного товаропроизводителя пустили по миру для «обмена опытом», отпала надобность и в прежних технологиях. Замороженные куриные окорочка – ножки Буша – работники мясокомбината называли «донорскими трансплантатами, не пригодными для русской жопы».
       Кожевенные заводы тоже легли в дрейф. Не с кем стало делить шкуры даже убитых медведей, оленей и крокодилов. Воровство кож с мясокомбината представлялось теперь и вовсе бессмысленным занятием. Шкуры вполне легально, с правильно оформленными сопроводительными документами, вывозились на свалку, где их мог приватизировать любой желающий.
       И охотники за трофеями оказались тут как тут!
       Петро и Мосёл при участии оленевода Васильева и группы приближённых бомжей подобрали выброшенные шкуры, промыли и раскатали их на открытом воздухе.
       Стаи пернатых несколько недель кряду выклёвывали остатки мяса из некондиционного стройматериала, не забывая тут же на него и гадить (как и подобает обитателям любой уважающей себя помойки).
       На переговорах с инвесторами Петро и Мосёл утаили происхождение столь экзотического кровельного материала и назвали умопомрачительную сумму, которую они якобы заплатили поставщикам. Инвесторам ничего не оставалось, как признать за владельцами пункта приёма стеклотары право на долевое участие в новом проекте.
       В созданном закрытом акционерном обществе «Чум-Дрим» («Дом-Мечта») нахальные предприниматели получили 49 акций из ста. Одну акцию решено было подарить оленеводу в счёт его будущих заслуг, а остальные остались в распоряжении владельцев мусородрома.
       Поскольку основная работа по монтажу чумов ложилась на плечи Васильева и двух его подручных, команду строителей решили ежедневно обеспечивать бесплатным ящиком водки и трёхразовой горячей закуской.
       Это вполне устроило дуэт бомжей-подмастрьев. Они требовали от Васильева поддержать решение руководства, поскольку считали, что «там, где не бывает третьего, пьют антинародно». Оленевод, который и в тундре ставил капканы на «зелёного змия», попытался отбояриться. Он рассчитывал на компенсацию в виде наличных денег.
       Однако работодатели остались неумолимы. В своей алчности и нежелании рассчитываться казначейскими билетами они очень походили на бухгалтерию мясокомбината, на которую никак не мог найти управу Васильев.
       

 Глава 8. Мужчинки любят погорячее
       
       Вскоре на обочине шоссе со стороны колхозного поля развернулось грандиозное, по местным меркам, строительство.
       Первыми включились в работу юристы. Им поставили задачу обойти острые углы законодательства и найти такие решения, которые не позволили бы окончательно и бесповоротно коррумпировать местную власть. Самой удобной формой собственности, вероятно, мог бы считаться пролетарский шалаш, аналогичный тому, который сегодня является историческим и архитектурным памятником в Разливе.
       Но обилие шалашей на одной поляне могло привлечь внимание пожарников. А уж эти ребята знают, к чему придраться! Их вопросы типа: «Почему рядом с чумом отсутствует водная гладь океана?», «Где запасной выход для вывода людей из горящего чума?», «Почему пожарный лом такой выпукло-вогнутый?», – могли сбить с толку даже академиков. Одни расходы на организацию «вечера вопросов и ответов» с участием огнеборцев могли превысить капитальные затраты на строительство.
       Нет, идти надо было совсем другим путём!
       
       После основательного штудирования кодексов вызрело, наконец, и правильное решение.
       Специалист по недвижимости предложил оформить чумы как «тенты для автомобилей».
       Постройки по всем признакам, действительно, напоминали пресловутые «ракушки», которые волна перестройки вынесла на городской берег. У них не было фундамента, пола, они легко разбирались и носили все признаки «кочевого образа жизни». Поблизости отсутствовали канализационные люки, подземные коммуникации, перекрывать которые инструкцией категорически запрещалось.
       Конечно, могли заартачиться соседи – одураченные властью колхозники. Но кто из них при полном безденежье откажется от новых рабочих мест?! Да и постоялый двор обещал стать постоянным потребителем продукции с приусадебных участков.
       О намерении предпринимателей открыть «чум свиданий» никто из аборигенов и местного руководства пока не знал. И хотя на официальном плане застройки фигурировала всего лишь платная автостоянка, на самом деле велась закладка целого гостиничного комплекса с набором всевозможных услуг, включая интимные.
       
       Виртуозно орудуя шилом и дратвой, Васильев начал тачать один чум за другим. Казалось, поставь перед ним «партия власти» задачу обеспечения всех граждан жильём, – и он решит её за ночь, как сказочный герой.
       Житель тундры – вообще уникальный тип.
       Ещё ни один из них не скандалил в коридорах власти, не давал взятки, пытаясь попасть в очередь на жильё. Ни один пастух-оленевод не сбежал за границу, не попросил там политического убежища. А к кому ещё прилетают «на голубом вертолёте» волшебники из избиркомов, чтобы поинтересоваться, за кого Его Полярное Сиятельство изволит проголосовать!?
       Такого народа – самодостаточного, верного национальной присяге – и в светлую полярную ночь с огнём не сыщешь! Такой малочисленный народ мало в телефонной книге найти… Вы найдите его в реальности! На такой народ нюх надо иметь! А не только «лицензию на знакомство».
       Стать же губернатором у такого народа – вообще задача невыполнимая. Легче обаять гарем брунейского султана, прописаться в спальне английской королевы, уломать «владычицу морскую и столбовую дворянку» (в одном флаконе!), чем получить голоса домохозяек из затерявшихся в тундре чумов. А как ещё докажешь, что ты настоящий мужчина, если не зайдёшь в каждый чум, не разделишь ложе с женой каждого доброжелательного и совсем не ревнивого оленевода!?
 Нет, в этом суровом крае надо оставаться не только гигантом мысли, но и становиться колоссом секса. И тем, кому за пятьдесят, мало стать доктором оленеводческих наук, надо обязательно записаться в фитнес-центр, походить на тайский массаж, бросить курить, а главное – запастись не контрафактной виагрой. Только тогда к вам потянется народ! И даже по бездорожью тундры вы проложите заветную тропку к сердцу избирателей, а потом – и к карману государства...
       
       За время пошивочно-строительной кампании Васильев заметно приободрился.
       Он вкладывал в дело всю душу. Чумы, выросшие на помойке, словно опята на трухлявом пне, напоминали о далёкой родине. Самобытная культура маленького, но гордого народа, казалось, пробила брешь в стене, возведённой между мировыми цивилизациями. Нет, золотой миллиард без Васильева совсем не полный!
       Каждый чум возвышался над высоким бурьяном подобно пирамиде Хеопса. Но это были не унылые постройки. Оленевод каждый стежок на шкуре делал осмысленно, вкладывая в скучный процесс всё своё мастерство.
       И вот на поверхности конусов заиграли национальные орнаменты, замысловатые узоры, отдалённо напоминавшие загадочные письмена. Васильев оставлял в человеческой истории свой яркий образный след, обращаясь к потомкам с необычным художественным посланием. Приходившие к месту строительства колхозники удивлённо покачивали головами, чесали затылки, отдавая должное необыкновенному таланту старого оленевода.
       
       Когда чумы стройным рядком вытянулись вдоль шоссе, это место стало напоминать стартовую площадку военного полигона, где из-под земли торчат островерхие носы ракет с раскрашенными боеголовками.
       В памяти ассоциативно всплывали надписи на боевых машинах периода Великой Отечественной: «Наш подарок фюреру!», «Вперёд, на Запад!».
       Однако вскоре здесь прижились совсем другие призывы: прямолинейный «Встряхнись, самоед!», киношный «Мужчинки любят погорячее» и почти песенный «Крепче за шофёрку держись, баран!». От предложенного Мослом варианта – «Наставь рога своей тёлке!» – сразу отказались, справедливо посчитав такой рекламный ход хотя и образным, но довольно циничным и грубым.
       Издалека кемпинг напоминал не то кочевье, не то цыганский табор у обочины. И то, и другое привлекало водителей, колесивших по шоссе. Правда, останавливаться на ночлег в чуме отваживались пока немногие. Но покупки в продуктовой лавочке делал почти каждый. Это был знак благодарности находчивым предпринимателям, которые так самобытно развивали отечественный сервис.
       
       Особым вниманием посетителей пользовался оленевод Васильев. Его экзотическая внешность органично дополняла архитектурный колорит новых строений.
       Бывали случаи, когда юные путешественники-краеведы даже просили у чумака автограф. Но он явно не подготовил себя к столь головокружительному триумфу и поначалу категорически отказывал в подобных просьбах.
       Однако после обещанной руководством надбавки к жалованью начал вести себя раскованно, в духе эстрадных кумиров и спортивных «звёзд». Автографы раздавались всем желающим бесплатно, а за фотоснимок с оленеводом на фоне чума была установлена твёрдая такса: по сто рублей – с взрослых и по 50 рублей – с детей. Пенсионеры, участники войн и боевых действий, а также бывшие колхозники фотографировались с Васильевым бесплатно.
       Вполне понятно, что льготой могли также воспользоваться работники автоинспекции, для которых «везде у нас дорога». Пока стражи порядка лишь настороженно приглядывались к самострою и его обитателям, не рискуя вступать с бизнесменами в открытую конфронтацию.
       В то же время милиционеры и не бросались к ним в объятия. Вероятно, должно было пройти некоторое время, чтобы бизнес и власть нашли точки соприкосновения и прониклись пониманием проблем каждого.
       
       Глава 9. Бордель начинается с «вешалки»

       По мере того, как круг услуг в кемпинге расширялся, росла и его известность.
       Сначала о нем заговорили вездесущая шоферня и байкеры. Потом – жители окрестных городов и сёл.
       Подлинное признание наступило тогда, когда об экзотическом месте досуга написала местная пресса.
       Вслед за газетными обозревателями к кочевому стану подтянулись рекламодатели. Места для билбордов и растяжек продавались на условиях тендера, который обычно проводил ушлый Петро.
       Сначала он отказал в размещении рекламы фирме, которая проталкивала на рынок тупые лезвия для бритья (их изготовили на одном из оборонных предприятий).
       Затем забраковал плакатную аннотацию сборника стихов молодого поэта, влиятельный папа которого жил где-то в Риме и исповедовал чуждые нашему большинству религиозные идеи.
       Постояльцы могли насладиться буйством фантазии только тех рекламодателей, чьи достижения и замыслы впечатлили бойца убойного цеха.
       Так, на одном из рекламных щитов был нарисован бойскаут, который шёл в атаку на мирового потребителя со связкой ножек Буша. Надпись под картинкой гласила: «Курица не пицца! Ницца не заграница!»
       На другом плакате усатый кавказец с огромным носом провозглашал: «Полный комплект матрёшек хочу!». Он рекламировал мазь для повышения мужской потенции, расфасованную в известные изделия народного промысла.
       Зарубежный банк «Цвай-Драй» рассчитывал найти на обочине шоссе клиентов для своей «дочки», носившей имя «Раз-Драй». Кассирша-блондинка, имевшая все отличительные признаки фотомодели, игриво вопрошала с билборда: «Ваши деревянные ещё не уплыли?!»
       Замысловатой выглядела реклама политической партии «ПОЛИП».
       Аббревиатуру переводили по-разному. Точного наименования не знал никто. Креативная задумка политтехнологов предполагала обращение к самым широким массам избирателей. На слуху были названия: «Партия олигархов-правдоискателей», «Политическое объединение либералов и педерастов», «Политические импотенты и полигамы»…
      Из последнего названия партии явственно вытекало, что она рассчитывала на понимание и поддержку не лучшей половины человечества. Ну, какая леди согласится отдать свой голос за слабосильных или любвеобильных мужчин?! «Левое» и «правое» крылья партии явно не обеспечивали нужной тяги. Женщин больше устроила бы центристская позиция «сексуал-консерваторов». Тем не менее «полиповцы» самоуверенно зазывали всех: « С каждым днём растёт ПОЛИП! Это – твой и мой Олимп!»
       Под плакатом «ПОЛИПа» обычно кучковались жрицы любви, начавшие постепенно обживать сексодром.
       
       Самой первой здесь объявилась Втулка. Так дальнобойщики окрестили дебелую уроженку древнего города Тулы – Полину.
       Она совсем не вписывалась в «модельный ряд» записных красавиц. В её случае с идеальными параметрами 90Х60Х90 требовалось произвести определённые арифметические действия.
       Первое число следовало умножить на 2, второе – на 4, а третье, наоборот, разделить на полтора. При таких пропорциях центр её тяжести оказывался так высоко, что привести Втулку в горизонтальное положение не составляло никакого труда. Казалось, сама матушка-природа приспособила эту толстушку для регулярного опрокидывания.
       С первого дня Полина своими формами попыталась деморализовать Васильева, рассмотрев в нём одну из центральных фигур предприятия. Но поскольку оленевод давно охладел к плотским утехам, ухищрения соблазнительницы не дали результата.
       Гораздо любознательнее оказался Мосёл, который по молодости лет нуждался в опекунстве отзывчивой матроны. Хотя Полина и испытывала определённую неуверенность при сближении с молодым ухажёром, но трезвый расчёт и алчность взяли своё: без интимных контактов с работодателем много не заработаешь.
       
       Грехопадение Мосла состоялось в обеденный перерыв на колхозном поле.
       Пристроившись с Полиной у стога сена, кавалер открыл заранее припасённую бутылку «Смирновки» и начал спаивать толстушку-простушку.
       Женщина насмешливо подтрунивала над молодым человеком, давая ему понять, что он зря миндальничает с такой опытной особой.
       Провинциальная проститутка не особенно за собой следила. Из подмышечных впадин Втулки исходило такое амбре, что после приёма внутрь горячительного одного глубокого вдоха хватало на «занюхивание». Парализованные рецепторы вкуса не реагировали уже на другую закуску, представленную в данном случае двумя пирожками с капустой и одним яйцом вкрутую.
       Выпив вслед за женщиной полстакана водки, Мосёл полез целоваться.
       Для Полины это было непривычно. Она оценивала сеансы любви поминутно, что не давало клиентам возможности заниматься такими глупостями, как предварительные ласки. Шоферня действовала всегда грубо и споро, экономя рубли и гривенники для своих семей.
       Поцелуи молодого ухажёра Полина принимала неумело и практически не отвечала на них, пытаясь увернуться. Целовать её было неудобно, – мешали огромные груди, похожие на потрескавшиеся перезревшие дыни, которые вывалили для продажи на обочину шоссе.
       Мослу ничего не оставалось, как зацепиться за эти «овощи-близняшки». Он боязливо мял их пальцами, перекатывал из стороны в сторону, покусывал набухшие соски-хвостики. «Дыни» слегка потрескивали, заставляя Полину стонать от удовольствия и боли.
       
       Сексуальная забава затянулась до темноты. Со стороны она напоминала борьбу регбистов за два мяча, одновременно выброшенных на поле.
       В конце встречи Полина, наконец, раздвинула ноги, как бы признавая силу соперника и приглашая его «пробить штрафной по пустым воротам».
       Разгорячённый Мосёл в порыве страсти рванул на Полине трусы, но не добился результата и лишь обжёг тугой и прочной резинкой ладонь. Материал выдержал, – и тогда «нападающий» начал судорожно искать другой способ «обвода стенки».
       Сказывалось отсутствие опыта и знания правил игры. Покупать «матчи» оптом и в розницу парню не доводилось, и он не знал, что предварительные договорённости сторон в подобных случаях устраняют все неудобства. При определённых условиях соперница могла занести спортивный снаряд в ворота собственными руками.
       То, что перед ним не начинающая спортсменка, Мосёл, конечно, догадывался. Но он не мог предположить, что список всех партнёров Втулки был не только длиннее, чем скамейка запасных у регбистов, но и гораздо представительнее, чем реестр призывников в местном военкомате.
       Истинный размах сутенёрства и глубину падения в пропасть сладострастия Мослу ещё только предстояло познать.
       
       С грехом пополам завершив совокупление, пара допила водку (не пропадать же добру!) и вступила в диалог.
       – Мне понравилось, – первой поделилась впечатлениями Втулка. При этом одной рукой она держала стакан, а другой теребила ширинку Мосла.
– Что понравилось? – прикинулся валенком работодатель.
– А всё! – захохотала Полина и нарочито сильно сдавила осунувшийся член ухажёра. – Особенно вот этот «мальчик-спальчик с кем попальчик».
       Она где-то услышала это остроумное выражение, которое сразу врезалось ей в память, потому что имело прямое отношение к её профессии.
– «Мальчик» хоть и с пальчик, но ещё покажет «кузькиного тятю» вашим «центровым», – задиристо откликнулся на шутку Мосёл.
– Ну, к «центровым» его пока не приглашают, а вот на моей «жилплощади» он уже прописался, – набивала себе цену проститутка.
– Вижу, ты в нашу команду набиваешься, – догадался Мосёл. – Я не возражаю. Осваивай поляну. Полевой сексодром к полётам готов!
       Но у Втулки в голове мельтешила другая идея.
– Давай увековечим память о нашем первом свидании, – предложила Полина. – Стог хорошо себя проявил. Надо только накрыть его балдахином, – и получится отличный будуар. Представляешь, какая прелесть: тепло, темно и мухи не кусают!
       Мосёл по достоинству оценил замысел Полины. Одноместный бордель с оригинальным экстерьером и интерьером не шёл ни в какое сравнение с банальными саунами и съёмными клоповниками. Здесь – экстрим на природе! Романтика!
       Новаторскую идею поддержал и другой компаньон – Петро. Он дал Васильеву задание соорудить ещё один – более просторный – чум, в центре которого возвышалось ложе из пахучих трав. При этом оленевод даже не догадывался, что, возводя во внеправовом поле это сооружение, он роет яму самому себе.
       С момента появления в развлекательном комплексе Полины начался отсчёт его сомнительной карьере «многожёнца с юга». Старшей, самой любимой женой его сераля, становилась мощная славянка из центральной полосы России. Может быть, по переписке её полюбил бы западный миллиардер или восточный шейх, но географическая карта легла так, что не до конца раскрывшимся бутонам плоти суждено было дозревать в теплице скромного оленевода с севера.
       
       
       Глава 10. «Крепче за шофёрку держись, баран!»

       Жизнь на обочине уже начинала утомлять старика. Его тянуло в тундру, к родному очагу. Но бухгалтерия мясокомбината никак не могла собрать необходимую наличность, чтобы рассчитаться с поставщиком оленины.
       Васильев написал родным письмо, в котором поведал о постигших его бедах и обещал добиться справедливости любой ценой. Участие в бизнес-проекте помогало ему сводить концы с концами. Из своей небольшой зарплаты он ухитрялся откладывать на чёрный день небольшие суммы.

       Между тем к Втулке подтянулась подруга – малолетка Коко.
       Никто не знал точно, сколько ей лет. Но, судя по крутым выпяченным формам, её явно распирало сексуальное любопытство.
       Интерес к противоположному полу выражался столь явственно, что некоторые малохольные одноклассники избегали встреч с ней в тёмных закоулках. Юная особа внезапно накидывалась на объект своего любопытства и начинала нещадно его избивать. Жертве ничего не оставалось, как унять нападавшую, крепко обхватив её и прижав к себе.
       Малолетке же только этого и было надо! Она сразу прекращала драться, обмякала в распростёртых объятиях мальчишки и в горячечном жару шептала: «Возьми меня… а то Ваньке пожалуюсь!»
       Ванька, громила–второгодник, считался постоянным кавалером Коко. Говорят, именно он и совратил свою возлюбленную, когда она училась ещё в пятом классе.
       С той поры «голубку Коко» начали «кормить с руки» все, кому не лень.
       На почве беспорядочных и частых половых сношений у неё развился невроз. Мальчишки со знанием вопроса утверждали, что у невоздержанной девицы «хроническое бешенство матки». Зная, что она готова отдаться везде и кому угодно, осторожные подростки стали её избегать, боясь подцепить опасную хворь.
       
       Не находя отклика в кругу ровесников, Коко вышла на трассу.
       У неё завелись деньжата. Ревнивый Ванька, учуяв выгоду, не препятствовал легкомысленному промыслу. От заработка Коко ему тоже перепадало.
       Вскоре он узнал, что его новый статус в больших городах имел очень звучное название – сутенер. Громила почувствовал себя ключевой фигурой какого-то редкого для этих мест дела. Он больше не принадлежал к среде спивающихся трактористов и разжалованных комбайнёров и обходил стороной их шумные посиделки.
       Когда Иван грозной тучей проходил по улице, за ним, как шавка на привязи, обычно семенила Коко. Все знали, – эта парочка выдвигается на охоту за мужиками.
       «Крепче за шофёрку держись, баран!»
       
       Промысел на трассе спасал от безденежья. Перспективы бизнеса в чумном «квартале красных фонарей» окрыляли «ночных бабочек». Работать здесь было и безопаснее и теплее. Вся клиентура при посещении сексодрома проходила фэйс-контроль.
       Ваньку приняли на службу как раз по линии «силового блока». Он совмещал функции сутенёра, швейцара и вышибалы.
       По мере роста популярности заведения появилась и возможность отбора клиентуры. Ванька отдавал преимущество постоянным визитёрам, отшивая сомнительных личностей и тех, кто однажды был замечен в скупости. С массивной золотой цепью на жилистой шее он напоминал отца мафии и цыганского барона одновременно.
       К сексодрому теперь боялись подходить и бомжи со свалки, и бывшие колхозники с засиженного мухами поля. Без наличности в этом оазисе перестройки на постой не принимали, услуг не предоставляли.
       Дальновидный Ванька делал исключение только для девочек-подростков из соседних сёл, которые гурьбой прохаживались по обочине шоссе и, похихикивая, бросали любопытные взгляды на весёлое гульбище взрослых.
       Громила своим умом питекантропа сознавал, что за этими любознательными подростками будущее кемпинга. «Пусть понемногу осваиваются, – рассуждал Ванька, – Полине и Коко нужна смена. Не долог час, – клиентов на свежатину потянет». Сутенёр прослышал, что в городских борделях девственницы пользуются особым спросом. И цена за ночь у них совсем другая.
       Между тем две чумовые девицы по вызову выжимали из своего возраста всё, что могли. Он чуяли, что за спиной у них выстраивается очередь из молодых и более привлекательных хищниц. Зазеваешься – останешься без мужика!
       Полина и Коко не чадили, но горели на работе. Однако если для малолетки секс оставался естественной физиологической потребностью, то коллега по цеху уже начинала от него уставать.
       Необыкновенные груди естественного происхождения снискали их обладательнице славу среди разных слоёв общества далеко за пределами родной губернии. За ласками Полины приезжали издалека. Платили щедро и без торгов. Но от такой популярности толку мало, если никто в тебя не влюбляется и выйти замуж не предлагает.
       Полина приобрела такой огромный сексуальный опыт, что ей бы позавидовала и императрица Екатерина Вторая. Но распутная матрёна почему-то не радовалась жизни, сознавая всю нищету придорожной куртизанки.
       
       Однажды весь кемпинг для корпоративной вечеринки арендовала солидная транспортная компания «Вагон Групп».
       Гости изрядно выпили, много танцевали и орали под луной. Из числа пьяненьких менеджеров нашлись желающие совершить экскурсию на свалку. Их заинтересовал быт бомжей.
       За двадцать баксов услуги гида-переводчика взялся выполнить вездесущий Ванька. В погоне за прибылью вышибала опрометчиво покинул свой пост и оставил двух подопечных проституток без присмотра.
       Пока любители ландшафтной экзотики осматривали помойку, погружаясь в быт её обитателей, почитатели «клубнички» решили «бомбить теплицы».
       Гости затащили Полину в чум и начали по очереди насиловать. При этом каждый из насильников срывал с неё что-то из одежды и уносил с собой в качестве трофея.
       Когда очередь дошла до начальника «Вагон Групп», на Полине из одежды уже ничего не осталось. Это вызвало у шефа негодование. Его самолюбие было уязвлено.
       Кто-то из подчинённых предложил боссу снять с женщины последний предмет – сережки и заняться с ней оральным сексом.
       Идея начальнику пришлась по вкусу (чего нельзя сказать про замученную проститутку). Пока Полина в трансе «заглатывала удава», он держал её, «как кролика», за уши и громко подсмеивался:
– Как тебе члены вагин-групповухи?! Пойдешь с нами в рейс? Мы тебя на трубе «паровозика» покатаем… ты никогда не сидела на трубе?! Неужели не сидела?! Помнишь загадку: «А и Б сидели на трубе…» Ты ведь у нас б…?! Или я чего-то не понимаю?!
       Полина не отвечала. Её сковали мёртвое отупение и страх. «Что у них ещё на уме? – терзалась женщина. – Эти изверги ведь и убить могут…».
       
       Когда удовлетворённый босс показался из чума, вся мужская компания дружно прокричала «гип-гип, ура!» и исполнила «праздничный салют». В воздух полетели сорванные с Полины вещи. На земле их уже не ловили, – вероятно, ритуал имел свою историю и повторялся много раз.
       После того, как очумелые мужики разбрелись по «номерам», Полина при свете звёзд начала собирать разбросанный гардероб. За эти занятием её и застал Ванька. Он сразу сообразил, что случилось нечто из ряда вон выходящее, и стал помогать голой подопечной…
       Поутру на производственной летучке владельцы кемпинга приняли решение взыскать с постояльцев плату за сверхнормативные услуги и причинённый ущерб. Присмиревшие насильники поняли, что лучше откупиться сейчас, чем потом платить дознавателям, прокурорам и судьям.
       Из чёрной кассы пострадавшей стороне заплатили немалую контрибуцию. Вопрос замяли. Полине вернули сережки, а на выплаченный гонорар она позднее не только подлечилась, но и приоделась.
       Однако этот случай заставил проститутку призадуматься. Общение с грубоватой шофернёй обходилось без тех страстей-мордастей, которые пришлось испытать ей при контакте с воспитанными, казалось бы, клиентами.
       Бизнес на обочине шоссе становился тем опаснее, чем больше он приносил прибыли. На запах больших денег стали слетаться «осы» и «трутни», состоящие на государственной службе.
       
       
       Глава 11. Сделки за «железными занавесками»

       Первыми в кемпинге появились работники санэпидемстанции. Они долго принюхивались к шкурам, из которых оленевод Васильев изготовил чумы. Запах им не понравился. И хотя Мосёл убеждал, что источником дурмана является вовсе не кровельный материал, а близлежащая свалка, проверяющие стояли на своём.
– А вы уберите свалку, – тогда мы вам поверим, – прикидывались дурашками чиновники. – Если запах гнили исчезнет, штрафовать не будем.
       Мосёл подсчитал, что заплатить отступные выйдет дешевле, чем перенести мусорный полигон в другое место. Поэтому спорить не стал, признав своё интеллектуальное поражение и необходимость поделиться с врачами частью прибыли.
       
       Когда нагрянула проверка из милиции, руководство кемпинга уже держало наготове конверт со штрафом. Честные опера для «очистки совести» поднатужились и обнаружили отсутствие печатей на тыльной стороне шкур, что свидетельствовало об их весьма тёмном прошлом.
       Мосёл, привыкавший принимать удар на себя, даже не подумал оправдываться и доказывать, что шкуры эти бесхозные и найдены на свалке. Он правильно угадал, какого ответа ждали от него контролёры, и безоговорочно вручил им конверт с бумажками, на которых стояли все необходимые отметки государственного банка.
       Денежные знаки скрасили недружественный визит и с лихвой компенсировали отсутствие иных – чернильных – знаков на шкурах.
       
       Гораздо дольше держались пожарники. Видимо, к этому их обязывала профессия. Набор потенциальных источников опасности грезился им таким большим, что последний день Помпеи на фоне этих угроз казался просто детской забавой.
       Для затравки придирчивый служака забраковал «лакокрасочное покрытие» чумов, заявив, что оно «может легко воспламениться».
       Когда же выяснилось, что шкуры имеют естественный – природный – окрас, он придрался к тому, что ни у одного из чумов нет запасного выхода. И при пожаре их обитатели «не смогут быстро эвакуироваться».
       Логика в данном случае казалась безупречной. Спорить с тем, что два выхода лучше, чем один, а развести костёр на поляне безопаснее, чем в цехе по производству пуховиков, – не приходилось.
       Не порадовало пожарников и отсутствие молниеотводов, которыми, «согласно последнему распоряжению», должны оснащаться все наземные постройки. Тут попытался было вставить своё слово Васильев, который прожил в тундре без малого целый век и ни одного чума с молниеотводом не встречал. Однако Мосёл толкнул старика в бок, давая понять, что противостоять огнеборцам – всё равно, что писать против ветра.
       И без того удручающую картину дополнили огнетушители с просроченным сроком хранения. А таковых, как и осетрины второй свежести, в природе водиться не должно.
       Перечень всех недостатков занял так много места, что подготовленное огнеборцами предписание не поместилось в настольном сейфе Мосла. Поэтому не удивительно, что к штрафу в виде наличных добавилось несколько счетов на оплату «дополнительных услуг для пожарной части»: то ли поблизости достраивали новую каланчу, то ли «вперёд смотрящий» начальник начал в своей квартире евроремонт. «Жить безопасно», по сегодняшним меркам, означает «жить красиво»!
       Да и секс в стране должен быть безопасным со всех сторон, а не только с парадного входа!
       
       Претензиями к традиционной одежде тружеников тундры ознаменовался набег на чумный городок налоговой инспекции.
       Когда изучение документов не подтвердило криминального характера бизнеса, налоговики решили заглянуть в карманы предпринимателей.
       И тут выяснилось, что в повседневной экипировке оленевода этот элемент одежды, обязательный для каждого горожанина, отсутствует напрочь. Ну, не лазают оленеводы по карманам – ни по своим, ни по чужим! Как не появляются в тундре ни инкассаторы с мешками, ни кенгуру с подсумками. Другие здесь культура и климат! И слышит табунщик звон не монет, а колокольчиков (на шеях оленей) да монист (на бубне шамана).
       Однако налоговикам всё э то невдомёк. Подозрителен им Васильев, как инородный элемент рынка.
       Сделали они запросы, проверили его кредитную историю. Но чист перед налоговой инспекцией оленевод! Участвует лишь в натуральном обмене. Портит только воздух, но не статотчётность…
       Чтобы не обижать налоговиков, среди которых так много беременных женщин, Мосёл и Петро решили заплатить им отступные в привычном объёме, равном среднестатистическому по стране размеру взяток на душу чиновничества.
       У каждой «наложницы» после страданий и мучений в рыночном «вертепе» должен быть полноценный отдых у синего моря!
       
       Самым затяжным оказалось противостояние с представителями экологических и феминистских организаций. Эти правдоискатели никак не могли простить предпринимателям ни спущенных оленьих шкур, ни приспущенных мужских штанов, а потому выступили единым фронтом.
       «Позеленевшие» феминистки не соглашались на компромиссы и до посинения сидели напротив чумов с плакатами: «Не превращайте половой вопрос в шкурный!», «Нашим бы копытом – да вам по рогам!».
       Некоторые слоганы адресовались животноводам нового тысячелетия. Они призывали: 1) к улучшению условий содержания (вероятно, скота) – «Каждой тёлке – по мягкому месту!»; 2) к техническому переоснащению (возможно, дойки) – «Ёлочку-палочку» – в каждую светёлочку!»; 3) к повышению квалификации (очевидно, производителя): «Возьмись за ум, потом - за вымя!».
       Некоторым садомазохизмом были проникнуты призывы поклонников пока ещё не вылупившихся пернатых.
       Эти «орлы и орлицы», зарегистрированные в Минюсте под аббревиатурой «ЗОЯ», что в расшифровке означало «Защитники Отложенных Яиц», – действовали особенно смело и напористо.
       В их заявлении: «Перепелиные яйца нам дороже яиц Фаберже в лице Вексельберга и Абрамовича!» – угадывался явный политический подтекст.
       Критические нотки в адрес бизнесменов (кулинаров и фермеров) слышались в развёрнутых поучениях: «Если первый блин комом, не сваливай всё на яйца!» и «Кастрированный бык выеденного яйца не стоит!».
       Современный социальный мотив звучал в лозунге «Усынови кукушкины яйца!».
       Яркой правозащитной окраской сверкали те «страусиные яйца-эмигранты», для которых «ЗОЯ» требовала не только «визу на жительство», но и «постоянную регистрацию в Москве».
       Особой любовью и искренней заботой о ближнем был также проникнут совет-призыв: «Ты не в разведке: не прячь яйца в гнезде розетки!».
       С ним перекликалось наставление для старшеклассников, которые по новой школьной программе приступили к изучению совмещённого курса истории, фольклора, биологии, зоологии, логики и военного дела: «Если в пулемётном гнезде мелькнули яйца, значит, стреляет не Анка!». (Для курса, где был добавлен ещё и такой предмет, как право, существовала иная версия: «Яйца, замеченные в пулемётном гнезде, – неоспоримое алиби для Анки!»).
       Не оставила «ЗОЯ» без внимания и международную тематику.  Особой известностью в это время пользовалось изречение президента соседнего государства, обещавшего после увеличения надоев «взяться за яйца». Чтобы потрафить самолюбию «батьки», «ЗОЯшники» периодически скандировали: «Хорошему президенту яйца не мешают!», «На каждую вражью голову – по лукошку тухлых яиц!»…
       Демонстранты, державшие в осаде чумный городок и настроенные очень по-вегетариански, периодически переходили к активным действиям. Они не могли смириться с тем, что шумные посетители кемпинга мешают пернатым высиживать птенцов. Юные натуралисты подкрепляли свои кричалки более весомыми аргументами – меткими бросками тухлых яиц в сторону чумов. С «боеприпасами» проблем не возникало. Их в достаточном количестве находили на мусородроме среди выброшенных продуктов с просроченным сроком хранения.
       Примечательно, что протестующие защитники окружающей среды жили в современных экспедиционных чумах. Тем самым они демонстрировали достижения современной цивилизации.
      Стенки чума изготавливались из смесовой воздухопроницаемой ткани, обработанной японской водоотталкивающей пропиткой. Центральная стойка из специального сплава отличалась особой лёгкостью и прочностью. В помещении имелись вентиляционные окна с противомоскитными сетками, а также дымоотводные регулируемые отверстия. Уникальное жилище комплектовалось двумя видами печей, но в нём можно было разводить и открытый огонь. Чум устанавливался в течение нескольких минут усилиями одного хозяйственника-кострового, а разместиться в нём могли сразу десяток человек с двумя десятками яиц самого большого размера.
       
       За противостоянием предпринимателей и общественности со злорадством следил Пупукин.
       Однажды он решил подлить масла на сковородку, где виртуально томились и плавились яйца пернатых, – и организовал опасную провокацию. За словом последовало дело!
       Несколько ночей подряд таксидермист в личине защитника окружающей среды кружил по свалке, разбрасывая самодельные взрывпакеты и непрерывно, речитативом в стиле рэпа, выкрикивая: «А си-нич-ки взя-ли спич-ки, мо-ре си-нее за-жгли…»
       Вскоре едкий дым затянул всю округу. Горящий бумажный мусор перелетал через дорогу, грозя поджечь и чумы отдыхающих, и палатки протестующих.
       Коллектив бомжей, для которых полигон давно стал и местом работы, и родным домом, и курортом, выступил на защиту своих владений.
       Добровольная пожарная дружина проявила завидную огнеупорность, пламенно борясь с бушевавшей стихией.
       В итоге внештатные оперативники, завязав на несколько суток с потреблением горючих технических жидкостей, поймали, наконец, с поличным «птичку-поджигательницу» и здорово её пощипали.
       Громила Ванька также намеревался принять участие в публичной экзекуции Пупукина, грозя приготовить из «синички» чахохбили под острым соусом.
       Дело могло закончиться совсем плохо, если бы «позеленевшие» феминистки и сердобольная «ЗОЯ» не взяли преступника на поруки.
       Аборигены передали им чучельника с условием, что активисты снимут лагерь и найдут более загрязнённое место для своих протестных выступлений.
       Узнай тогда «ЗОЯ», чем таксидермист зарабатывает на жизнь в свободное от поджогов время, она, несомненно, провела бы встречную ревизию в натуральном хозяйстве лицемерного живодёра. А по её итогам вряд ли стала покровительствовать бессовестному яйцееду.
       
 
 Глава 12. «Любовь зла…»

      Рано или поздно, но справедливость всё равно восторжествует.
      Вопреки собственному замыслу, Пупукин не усилил давление общественности на своих обидчиков, а, наоборот, ослабил его.
      От такой неудачи таксидермист, отпущенный на поруки, в собственных руках твёрдость окончательно потерял. Он безудержно и неразборчиво запил и вскоре совсем перестал препарировать пернатых. В довершение всех бед бесконтрольный расход химреактивов на «непроизводственные нужды» подорвал экономические основу его дела.
      В то же время малый бизнес конкурентов не дремал. Он продолжал натирать мозоли на берущих руках местной администрации.
      Не получая от проекта регулярного навара, алчное чиновничество попробовало «закрутить гайки». Для этого в район кемпинга отрядили шагающий экскаватор, который обычно используют на горнорудных разработках.
      В чреве этого монстра укрывался недосягаемый для мести бизнесменов водитель. В случае разборок ему не потребовались бы ни бронежилет, ни каска. О таких мудрых былинных богатырях пишут: высоко сижу, меж пальцев на всё гляжу, вокруг пальца обвожу.
      Экскаватор изо дня в день методично изменял лик старушки-планеты, делая ей то массаж, то круговую подтяжку, то очищающую клизму. Петро и Мосёл тревожно наблюдали за процедурами «визажиста-проктолога». Своими действиями он наносил их бизнесу непоправимый ущерб.
      Заработки Полины и Коко резко упали, – они теряли даже давно «объезженных» и «прирученных» клиентов. Шум двигателя, напоминавший рык разбуженного среди зимы медведя, отпугивал приезжих, мешал посетителям секс-чума сосредоточиться.
      Стали сдавать нервы и у оленевода Васильева. Он привык к тишине тундры и болезненно реагировал на шумовые эффекты, придуманные ушлой администрацией.
      Чтобы положить конец беспределу ландшафтного «косметолога», акционеры обратились с жалобой в прокуратуру.
      Оттуда ушёл запрос к виновникам беспорядков, которые находчиво отбоярились, утверждая, что ведут поиск канализационной трубы. Ею якобы без всякой оплаты продолжают пользоваться жители обанкротившегося колхоза.
      Трубу планировалось срочно найти и изолировать от основной магистрали. Колхозники, облагороженные прежней властью, должны были почувствовать силу нового руководства на собственной заднице. «Раз не хотят платить за теплые сортиры, пусть вспомнят дедовские тропинки в рощицы и кустики», – посчитали чиновники.
      Прокуратура с доводами согласилась и не нашла в их действиях состава преступления.
      Шагающий экскаватор продолжил своё триумфальное шествие по полям. Казалось, нет такой силы во Вселенной, которая могла бы остановить его устрашающую поступь в светлое будущее жилищно-коммунальной реформы.
       
      На каждой летучке персонал кемпинга «перетирал» возможные меры борьбы с шумовой атакой.
      Разовые подношения чиновничеству проблему уже не решали.
      Мотивированный на расширение своего собственного направления в бизнесе, Ванька нашёл новое решение. Он предложил фиктивно оформить на должность смотрительницы чумов жену главы администрации, а затем, примитивно совратив её, сделать покладистой и управляемой любовницей. Громила, уверенный в своей сексуальной мощи, обещал без привлечения посредников в течение одной трудовой недели затащить «старушку» в постель.
      Однако план громилы завернули, так как вероятные расходы на содержание любовников не покрывали риски. Босс вполне мог обозлиться на супругу, если бы на неё вдруг стуканули вездесущие бабушки.
      Опасения имели почву. «Радио в сарафане» – единственное средство массой информации, которое нельзя заставить замолчать по указанию партнёра сверху.
       
      И тогда в качестве смирительной рубашки для неуёмного экскаваторщика предложила себя «мисс чумного городка» Полина-Плющка. «Счастье – это когда тебя запоминают», – вывела она собственную формулу благополучия. – Пусть только лизнёт, а дальше его от «мисски» за уши не оттащишь, – зло проронила проститутка. После группового изнасилования она пылала лютой ненавистью ко всем транспортникам и только ждала случая, чтобы отомстить им.
– А что?! Плюшка права, – встрепенулся Петро. – У мужика всегда одно на уме… Любой снеговик с «морковкой», завидев бабу с «метёлкой», первым делом запрыгнуть на неё норовит. Потом, правда, спрыгивает, поняв, что она не просто холодная, а до каблуков промёрзшая.
– Ну, предположим, Полинка – баба-огонь, – промямлил слегка взгрустнувший Мосёл. Он ревновал женщину к многочисленным клиентам и совсем не одобрял её жертвенность.
– Какой бы огонь не был, а «огнетушитель» у экскаваторщика пятилитровый! – язвительно поддел шефа Ванька. Но тут же сообразил, что переборщил, и поправился:
– Да если что, я ему лично «поршень» оторву и в «ключницу» вставлю!
       На этом дискуссия закончилась. План действий был поддержан.

       Осуществить задуманное Плюшке удалось достаточно легко и быстро.
       Экскаваторщик Аскольд Зиновьевич Ступников (в гараже его называли просто Азээс) потерял бдительность и угодил-таки в «колготки сеточкой», натянутые на головокружительный круп соблазнительницы. Это попадание в «силки» определило дальнейший ход событий.
       У экскаваторщика, засланного с особым заданием в тыл противника, сразу изменился рабочий график.
       Большую часть дня он проводил теперь не на гусеницах, а на Плюшке, раскатывая её своим мозолистым животом, как скалкой.
       Стереометрия тренированного женского тела от этих перекатов не менялась, сохраняя соблазнительность форм и объёма. Однако затрахать экскаваторщика Полине никак не удавалось: мужик явно вошёл во вкус и обрёл второе дыхание.
       Мало-помалу Азээс так втянулся в процесс, что стал забывать, для чего, собственно, был заслан в эти любвеобильные края.
       С аппетитной Плюшкой у него завязывался совсем не кутейный роман
       
       На период половых сношений со Ступниковым руководство кемпинга освободило Полину от основных обязанностей. Теперь она выполняла куда более ответственную миссию, нежели её товарка Коко. И, надо сказать без обиняков, справлялась успешно с поставленной задачей.
       Коко, также обладавшая недюжинными способностями в сексе, не страдала. Клиентура Плюшки частично перешла под её подол, развевавшийся переходящим знаменем на территории кемпинга.
       Развязка наступила внезапно, как обычно и бывает в амурных историях.
       В одно прекрасное утро персонал сексодрома не обнаружил ни Плюшки, ни Аскольда в их чуме, арендованном на сезон искромётной любви.
       Азээс в лучших традициях лирической драмы умыкнул возлюбленную на железном скакуне в ржавых яблоках-пятнах.
       Пренебрегнув положительными примерами литературных героев, Полина не оставила ни дневниковых записей, ни отчёта о проделанной работе. Ни на столе руководителя, ни в дупле векового дуба не оказалось даже жалкой объяснительной записки!
       
       Беглецов искать не стали. Плюшка на работе больше не появлялась. Зато в кемпинге вновь наступила тишина.
       Грустил лишь один Мосёл, не находя объяснения своему настроению. Вряд ли он предполагал жениться на проститутке. Но оскорблённое мужское начало (сравнимое с концом!), а также упущенная материальная выгода оставили в его душе две глубоких гусеничных борозды.
       У Петра бегство влюблённой парочки не вызвало серьёзных эмоций. Плюшка не числилась в должниках, полностью отработала производственную программу, дав накататься на крутых «русских горках» всем желающим.
       Хохлу достоверно было известно, что у многих мужиков голова продолжала идти кругом от этого чумного аттракциона.
       Ещё бы! Таких разлапистых и пушистых красавиц на других широтах не встретишь! В глубине души Петро даже поддержал порыв Полины. Он понимал неприкаянность женщины, лишённой своего домашнего очага и серьёзных отношений с мужчинами. Его самого периодически ввергали в тоску воспоминания о родном доме, где никто не спрашивал его о прописке и временной регистрации. Он с радостью поменял бы свой чум из шкур на хату с соломенной стрехой. Но бесстрастная экономика держала его за карман, не позволяя вернуться к любимым галушкам.
       Абсолютно равнодушно к побегу Плюшки отнёсся оленевод. И хотя он пребывал в ранге «супруга» беглянки, никакого смущения не испытывал. Наверное, если бы такой же трюк повторила и вторая «жена» Васильева – Коко, в нём не проснулись бы иные чувства. Закабалённому труженику тундры хотелось лишь одного – как можно быстрее получить наличные из бухгалтерии мясокомбината и вернуться к обрезанию дорогих его сердцу пантов.
       
       
       Глава 13. Душка сутенёра

       Между тем бизнес на обочине шоссе стал задыхаться. И совсем не от выхлопных газов. Просто сексодром уже не приносил прежних доходов.
       Мосёл и Пётр ломали голову, как извлечь прибыль из здоровых (и не очень) потребностей граждан, но креативности доморощенным предпринимателям явно не хватало.
       Чумы оснастили оригинальной подсветкой. На массивных сварных конструкциях из труб поместили неоновую рекламу, а также информационную «бегущую строку», которую водители могли легко прочитать прямо с трассы.
       Поступления от рекламодателей стали теперь основной статьёй доходов.
       На фоне чумов очень выигрышно смотрелись призывы купить пятиуровневый коттедж в окрестностях Лондона. Пустующее колхозное поле подчёркивало необходимость отовариться в турецком супермаркете. Костровище, на котором подгорали шашлыки, убедительно доказывало преимущество электроплит из Германии (правда, это чудо техники не могло скрасить быт оленевода в тундре по причине отсутствия нового плана ГОЭЛРО).
       Реклама японского высокопроизводительного экскаватора с навесным оборудованием и спутниковой системой навигации указывала на ущербность потуг работяги Аскольда, безуспешно пытавшегося выкопать канализационную трубу, которая затерялась где-то в недрах планеты. Фотографии длинноногих моделей, облачённых в шубы из редких мехов, намекали на убогость шкур крупного рогатого скота, из которых были изготовлены чумы и тулупы местных красавиц.
       В зрачках потенциальных потребителей – аборигенов и водителей с трассы – отражались драгоценности, пищевые деликатесы, швейный эксклюзив и противозачаточные средства фантастической конфигурации. Последние вызывали особый интерес у «зачумленных» водителей и зачумленных колхозников. Толпа с неподдельным восторгом глазела на диковинные заморские штучки, исполненные в образах жирафов, бегемотов, львов, тигров, волков, зайцев, медведей, баранов, козлов и других представителей фауны планеты.
       Обсуждение потребительских свойств товаров плавно перетекало в спор об их магазинно-бутиковой и лоточно-ларёчной цене.
       С особым доверием слушатели относились к высказываниям Ваньки, который демонстрировал не только глубокие теоретические знания, но и являлся пользователем некоторых изделий.
       Громила носил на шее массивную цепь, а на руке браслет и перстень – дешёвые побрякушки из турецкого золота. На его полинявшей, но ещё не истлевшей майке из вьетнамского трикотажа пока ещё отчётливо читалась надпись «BOSS», значение которой все в округе сразу поняли. На ногах у сутенёра были остроносые сапоги с металлической окантовкой, а на бёдра спускались потёртые напильником джинсы из китайского Техаса.
       С особым шиком вышибала разминал в заскорузлых пальцах гаванскую сигару (из Болгарии), которую так ни разу и не отважился закурить. Этот свёрнутый в трубочку табачный листок выполнял лишь представительскую функцию. Но именно он производил особое впечатление на всех зрителей, включая экспансивных пожарников и уравновешенного оленевода, многое повидавших на своём веку. Когда Ванёк начинал демонстративно пощёлкивать изящными щипчиками, предназначенными для откусывания кончиков сигар, все окружающие сразу умолкали. В эту минуту они напоминали колхозников, которые ожидают раздачу земельных долей по количеству ртов, заткнутых на общем собрании.
       За время работы в фирме Ванька обзавёлся двухстворчатым саквояжем, в котором носил походные гантели и туалетную бумагу, портмоне с 15 отделениями, складной зонтик и зубную щётку «с ручкой, выпиленной по форме кисти» (именно так гласила инструкция по пользованию этим гигиеническим орудием). Ещё при нём была баночка с зубочистками, которыми он почему-то ковырял только в ушах, навернув на острие сантехническую паклю.
       Само собой разумеется, что сутенёр, как и любой ретивый администратор какого-нибудь офиса, следил за внешним видом Коко и Полины. Проститутки отоваривались в магазине сэконд-хэнда, где модные вещи продавались на вес и за очень низкую плату.
       Иногда вышибала сопровождал своих подопечных, помогая им отбирать самые экстремальные модели.
       Заходить в отделы женского белья Ванька, как и большинство мужчин, стеснялся. Но на регулярных «субботниках» с участием Коко и Плюшки отводил душу, подолгу рассматривая фасоны снятых с них лифчиков и трусиков.
       Можно утверждать, что его познания в области пошива и продажи галантерейных изделий превышали среднестатистический потребительский уровень.
       Он искренне, без зевоты, свойственной другим мужчинам, исполнял роль благородного наблюдателя и благодарного слушателя.
       Обе проститутки воспринимали вышибалу как бельевой шкаф с зеркалом, перед которым можно смело повертеться и осмотреть себя со всех сторон. Ванька застёгивал крючки и пуговички, поправлял бретельки, разглаживал складки, нисколько не смущаясь и не теряясь при этом, словно в прежней жизни только и делал, что побеждал на профессиональных конкурсах геев-служанок и евнухов.
       Такую же основательность сутенёр демонстрировал, занимаясь сексом. Его академическая педантичность не зажигала Коко и уж тем более не распаляла Полину, которые прошли (и не по одному разу!) через более азартных и «рукастых» мужчин-водителей. «Крепче за шофёрку держись, баран!» – «заводили» они обычно неумелого партнёра. При этом сами успевали и «переключать скорости», и «добавлять газа», и «следить за дорогой», и «выполнять лихие повороты», а когда потребуется, то и «притормаживать»…
       
       Вероятно, экскаваторщик Аскольд оказался из числа тех, кто сумел-таки выделиться из общей массы мужчин и в скучном потоке трудовых будней просигналить клаксоном «оду любви», чем и приглянулся искавшей семейного забвения Плюшке.
       Баба в чуме ничем не лучше женщины на корабле.
       Вскоре после исчезновения Полины бизнес сутенёра пошёл вразнос. И вовсе «не рокот сексодрома» снился теперь взгрустнувшему Ваньке, а шекспировские призраки измены и предательства...
       Беспросветной казалась судьба некогда перспективного проекта. Тоскливой представлялась старость без зафиксированного в трудовой книжке стажа. К тому же нежданно-негаданно забеременела Коко, и неясным оставался вопрос, кто отец ребёнка…
       Все мечты и чаяния в одночасье вылетели в трубу! По чумам бродили неприкаянные постояльцы. Бесплодный секс безропотно уступил месту материнству, – и ничего поделать с этим было уже невозможно!
       На аборт Коко не соглашалась. Насколько инициативно она действовала раньше, затаскивая в свою постель всех зазевавшихся мальчишей-кибальчишей, настолько воздержанной и осторожной стала теперь.
       А на сутенёра, как грозовая туча, надвигалось отцовство. Укрыться, спрятаться в открытом поле от этой напасти невозможно. Хорошо бы найти спасительные кустики, рощицы, овраги… И Ванька решил отбояриться, обвинив Коко «в профессиональной неграмотности, несоблюдении правил техники безопасности и преступной халатности»…
– Лучше бы вес нагуливала, корова безмозглая! – ругался опростоволосившийся «пастух». – Смотри, какая тощая, а туда же – телиться собралась! Что жрать-то будешь?! Я ведь теперь тоже работу потеряю… Меня твой «передок» кормит, а не волчье вымя.
       Про волчицу, вскормившую Ромула и Рема, основателей Рима, вышибала узнал из рекламного плаката, который призывал россиян покупать молоко какой-то «пастеризованной» госорганами итальянской фирмы. Древняя история так поразила Ваньку, что он не уставал пересказывать её при каждом удобном случае. В образе кормящей волчицы ему виделась какая-то необузданная сексуальность, богохульство природы.
       Что подвигло Коко на столь решительный шаг – родить малютку?!
       Ответа сутенёр не знал. Он мог лишь предположить, что пример Полины, внезапно обретшей женское счастье (пока лишь на его промежуточном этапе!), не прошёл бесследно. Вероятно, сработали скрытые пружины, подтолкнувшие к осознанию необходимости продолжить род.
       Этот животный инстинкт стимулировало и чувство соперничества, которое постоянно присутствует в женской среде. Стать матерью – означало для Коко изменить в корне свою жизнь, выбраться из болота, в котором она увязала всё больше и больше.
       Свой большой живот проститутка носила по территории кемпинга с необыкновенным достоинством. Перед изумлённой шофернёй плыл настоящий «корабль пустыни», горделиво перевернувшийся на корму и устремлённый в небо! Степенность и осмысленность чувствовались в каждом его неторопливом движении. Попробуй взять на абордаж этот фрегат: он готов отразить любую атаку! Абортарий не пройдёт!
       Кажется, именно такой решительности и целеустремлённости Коко больше всего опасался Ванька. Он только ждал случая, чтобы сбежать из акватории предстоящего боя.
       И такой повод представился. Видимой причиной побега послужило громкое происшествие, потрясшее (в прямом и переносном смысле) всю округу…

       Глава 14. Неопознанные свидетели

       Канализационная труба, проложенная где-то под землёй, наконец, дала о себе знать. Та самая «золотая жила», на которую рассчитывала хитромудрая администрация, обнаружилась сама по себе.
       Помог взрыв, прозвучавший внезапно всего в нескольких десятках метров от чумового городка.
       Это был не пустяшный фейерверк, не разрыв новогодней петарды. Взорвался газ, каким-то чудесным образом заполнивший постсоветскую канализацию, – «тихую сапу» перестройки. Случилась та самая техногенная катастрофа, «о которой всё время говорили большевики».
       Взрыв окончательно утопил мечту пахарей о светлом канализационном будущем региона. Утопил в куче дерьма и в омуте бесхозяйственности. Утопил окончательно и бесповоротно…
       На колхозных пашнях теперь сиротливо маячило новое пугало – «призрак капитализма». А ведь они (пашни) вполне могли превратиться в современные – постиндустриальные! – поля орошения, составив конкуренцию своей деловой и хваткой соседке – мусорной свалке.
       Однако история распорядилась иначе!
       
       О природе взрыва откровенно высказались как приезжие специалисты, так и аборигены.
       Взрывотехники предполагали закладку безоболочного взрывного устройства. Колхозники судачили о самовозгорании биогаза, который якобы выработался в результате брожения навоза и других разновидностей каловых масс.
       Скорый на руку следователь, дабы отчитаться о своевременно принятых профилактических мерах, поспешил упрятать в кутузку Пупукина. Именно на него пало подозрение в совершении теракта. Таксидермиста сдали местные бомжи, вспомнившие недавние случаи погрома полигона.
       Допрошенные по делу Мосёл и Петро о знакомстве с чучельником умолчали. Раскрытие криминальных связей грозило серьёзным наказанием. Воровство, незаконная выделка шкур, сутенёрство – всё это тянуло на солидный срок изоляции начинающих предпринимателей от благочинного гражданского общества.
       
       Решение об аресте Пупукина следователю далось нелегко.
       Свидетели не имели обычных документов, удостоверяющих личность. Кто-то легкомысленно предъявил справку из мест заключения. Кому-то показался весомым профсоюзный билет. Но достоверность этой некогда всемогущей книжицы была утрачена: в неё не вклеили марки, свидетельствующие об уплате членских взносов за последние десять лет и семь месяцев.
       Какой-то продвинутый бомж-свидетель предъявил «корочку» кандидата наук и искренне уверял, что в чуме у него хранятся ещё пять свидетельств об изобретениях. Следователь решил, что бедолага просто спятил, поскольку об изобретателях, обитающих в безлюдной степи, пустыне, тайге, тундре или на мусорной свалке, никогда ранее не слыхивал.
       С большим доверием он отнёсся к почётной грамоте однорукого калеки-дружинника, которую тот получил двадцать лет назад за активное участие в охране общественного порядка. Правда, фамилия Сморчко с одними лишь инициалами, написанная на бумаге с золотым тиснением, ничего не говорила о половой принадлежности ее владельца. Хотя добропорядочный гражданин с активной жизненной позицией и представлялся следователю Владимиром Викторовичем, не исключалось, что грамотой были отмечены заслуги какой-нибудь Варвары Венедиктовны или Василисы Вольфовны.
       Служителю Фемиды довелось изучить также две ксерокопии старых советских паспортов, одну уведомительную открытку из загса, справку из вендиспансера, железнодорожный билет нового образца, безымянное приглашение в салон меховых изделий и квитанцию из прачечной.
       Не вызывали сомнений в подлинности и татуировки, явленные двумя бродягами-собутыльниками. Под грязными тельняшками у них на теле обнаружились удостоверяющие личность надписи: «Кеша из Магадана» и «Аркаша. Дембель. Не забуду ВДВ!».
       Но сослаться на все эти документы эпохи, а тем более приобщить их к делу не получалось.
       Не убедительными оказались и карманные часы с гравировкой, в которой встречалась буква «ять» и упоминание имени последнего российского императора.
       Сорвалась также провокация (а может, и уловка!) какого-то опившегося до умопомрачения свидетеля-добровольца. Он настойчиво тыкал то себя, то дознавателя в грудь и, словно собираясь сыграть в прятки, заунывно бормотал считалочку собственного сочинения: «Ты – босс, я – барбос! Я – босс, ты – барбос!»…
       
       Главный подозреваемый Пупукин по отношению к бывшим партнёрам по бизнесу повёл себя крайне не благородно.
       Для себя он давно решил: «Пропадать – так с музыкой! Если играть похоронный марш, то всему миру…».
       Как на духу, он выдал следователю самые сокровенные тайны чумного бизнеса. Служитель Фемиды не без тщеславия констатировал, что развязал-таки язык таксидермисту. А ведь разгадка одного преступления потянула за собой цепочку новых разоблачений.
       Оказывается, документов, удостоверяющих личность, не имели не только свидетели, проживавшие на мусорной свалке, но и те дикие животные, чей земной путь закончился в неустановленных желудках.
       Сложись судьба оленей иначе, каждая из шкур, которая послужила когда-то Васильеву стройматериалом, имела бы с тыльной стороны казённую печать. Но на кожах клейма отсутствовали.
       По логике дознавателя, ни одно госучреждение с таким сырьём связываться не стало бы. Криминальность сделки не пугала лишь кожевенников-кустарей, к цеху которых принадлежал и таксидермист Пупукин.
       
       Когда в мастерской таксидермиста проводилось изъятие «не документированных» оленьих шкур, на одном из подоконников наблюдательный Мосёл, также присутствовавший при обыске, заметил знакомую птичку.
       По размеру чуть меньше скворца, она выделялась блестящей зеленовато-голубой окраской спины и головы, рыжим брюхом и длинным тёмным клювом. Сомневаться не приходилось: это был стремительный, как комета, зимородок.
       Мосёл растерялся и, слегка присвистнув, махнул на него рукой:
– Кыш, дурень!
       Лишь в последнюю секунду парень сообразил, что его попытка спасти птицу, мягко говоря, запоздала.
       Таксидермист давно сделал из речного «истребителя» ростовой макет, который не смог бы теперь совершить ни взлёта, ни посадки, ни быстрой атаки.
       Чучело птицы Пупукин обработал мастерски, с большой любовью и тщанием: зимородок выглядел как живой, провоцируя даже у искушённых наблюдателей обман зрения.
       К сожалению, такого же визуального обмана не случилось при осмотре чумов. Разоблачительные показания чучельника полностью подтвердились. Теперь в кемпинге запахло не столько просоленными шкурами, сколько «жареными рогами и копытами».
       Арест предпринимателей казался неизбежным.
       
       Однако акционеры поскребли по сусекам и сумели всё-таки отмазаться.
       Прибывший по особо важному делу следователь перед собой важных тел не узрел и особо важничать не стал. Он легко согласился на ту сумму взятки, которую сумели наскрести подозреваемые в незаконном обороте шкур.
       Но поток клиентуры иссяк полностью. И когда крах предприятия не вызывал уже ни у кого сомнений, Ванька решился на побег от своего находившегося на 7-ом месяце отцовства.
       Для Коко трусость возлюбленного означала лишь одно: она превращалась в мать-одиночку без средств к существованию. На зарплату, выходное пособие и помощь после родов в их заведении рассчитывать не приходилось.
       Чуть в лучшем положении оказался оленевод Васильев. Не получив причитавшейся ему суммы за потопленные в собственной крови «парусники тундры», он откладывал каждую лишнюю копейку на чёрный день и белые ночи.
       За неимением карманов оленевод прятал заначку в полиэтиленовых пакетах, которые носил вместо стелек для обуви. Его романтическая, но прагматичная душа в прямом смысле ушла в пятки.
       Однако разве мог дедушка-душка представить, насколько безответственной окажется юная Коко, назначенная ему акционерами в «младшие жёны»?! Мог ли старик, всегда живший по законам гостеприимной тундры, бросить в беде несчастную?! Вопрос праздный и неуместный. Самозваная «жена», конечно же, получила подъёмные от сердобольного «мужа», который ею никогда не обладал!
       Брак по просчёту снова сделал сердобольного оленевода нищим.
       Возвращение в тундру откладывалось на неопределённое время.

 

Часть вторая. «Кэш, Самородок!»


       Глава 15. И курочка Ряба может «вылететь в трубу»!

       Время, как зимородок, летит стремительно. Особенно, если ты его коротаешь, сидя в тюрьме, и не торопишься, выйдя на волю, снова встретиться со своими врагами.
       Находясь в заточении, Пупукин легко обходился без общения с себе подобными. Но он ни за что бы не выжил без телепередачи «В мире животных».
       Глядя в зарешеченное окно, таксидермист часто вспоминал поэтические строчки: «Мой грустный товарищ, махая крылом, кровавую пищу клюёт под окном…» Они лаконично и точно описывали всё случившееся с ним за последнее время.
       Птицы, будущее которых прежде всегда находилось в его руках, теперь лишили его работы. Они почему-то оказались более востребованными, чем его незаурядный талант.
       «Грустный товарищ» потеснил Пупукина на рынке труда. Глупые птахи, а не он, высококлассный специалист, теперь выклевывали из шкур остатки мяса и доводили их до необходимой кондиции. Химреактивы им не нужны!
       А таксидермиста, к несчастью, природа клювом не наградила.
       Крылья же ему подрезали люди.
       Сначала он потерял работу, а теперь и свободу. Последнее было особенно обидно, поскольку подрыв кемпинга в его планы никогда не входил. Он скорее взорвал бы голубятню… или дюжину скворечников… на худой конец – курятник, птицефабрику. Но с «залётными» автомобилистами ему нечего было делить!
       
       Следователю пока не удавалось собрать улики против коварного злоумышленника. Однако само пребывание таксидермиста в «обезьяннике» казалось ему вполне логичным. «За всё надо платить, – философски рассуждал сыскарь. – Каждому полезно побывать в чужой шкуре!»
       Дело о взрыве канализационной трубы, как говорится, «легло на полку». Следователи называли этот висяк «говном на полочке» и посмеивались над коллегой: они не верили в причастность таксидермиста к взрыву канализации.
       Но следак отстаивал свою версию.
       Поскольку дело о шкурах (их справедливо отнесли к категории отходов производства) пришлось закрыть, ещё раз терять своё лицо юристу не хотелось. Ведь только на хорошего ловца зверь бежит!
       Обещая громкий судебный процесс, милиционер иносказательно намекал коллегам: «Вот увидите: на мою чапаевскую бурку не один ещё Шкуро клюнет!».
       
       Но те, кого следователь понимал под шкуро-шкурами, влачили теперь жалкое состояние.
       Предприятие Мосла и Петра прогорело. На земле, которую они временно арендовали, её настоящие владельцы задумали построить загородные коттеджи.
       Собственники чумового кемпинга со своим опустевшим сексодромом в партнёры уже не годились. Новое дело обещало быть очень и очень прибыльным. И попасть в долю хотели не только жалкие владельцы шкурок, а подлинные «хозяева жизни» – влиятельные чиновники.
       Поскольку земельные угодья хитроумным способом давно перешли во владение группы руководящих товарищей, а рядовые колхозники ни о чём не догадывались, – решение о строительстве коттеджного городка прошло по всем инстанциям без сучка, но с задором.
       Согласование проекта стоило немалых денег. Его взяткоёмкость внушала уважение понимающим людям. Лишь непосвящённые лохи продолжали рассматривать на свет свои ваучеры, – так разглядывают дырявый носок, решая выбросить его или нет. Ну, а шкуры – этот клок шерсти с паршивой овцы! – годились разве на то, чтобы сделать из них стельки для валенок.
       «Золотое» же руно прибрали к рукам совсем другие люди.
       Петро проявил исключительную напористость, чтобы остаться в поле зрения богатых инвесторов. И его, в конце концов, приняли на работу прорабом.
       Мослу повезло меньше.
       Потеряв свой маленький бизнес, а, следовательно, и источник доходов, он долго не мог оправиться от поражения и запил. Его часто видели под кайфом на берегу реки, в том самом месте, куда когда-то зазывала рыбаков «флейта» водосточной трубы.
       Приняв на грудь пару «соточек», Мосёл залезал в пустое жерло и отсыпался нём в полной тишине и забвении. Металлические стенки защищали его от ветра и, прогревшись на солнце, становились своего рода печкой, в которой уставший «колобок» набирался сил, чтобы отправиться в новое путешествие.
       Мясокомбинат давно перестал баловать окружающую среду своими деликатесами. Убой скота, за отсутствием оного как класса, прекратился. Предприятие работало на давальческом сырье, перерабатывая в колбасу импортное мясо.
       Отходов производства, по сути, не оставалось, – рыбы и другая живность кормились теперь из рук вон плохо. Лишь зимородки, никак не привязанные к опустевшему «рогу изобилия», продолжали свои полёты над водной гладью.
       Добыча – чешуйчатое «золото» и «серебро» – давалась им теперь не так легко, как в прежние времена. После появившихся сбоев в кормовой цепочке рыба ушла. И птице приходилось трудиться, не покладая крыльев.
       
       Не жировали и рыбаки. Рыбалка из культурного отдыха постепенно превратилась в банальную пьянку и не внушала былого доверия жёнам, которые продолжали принюхиваться к своим любимым.
       Мосёл же и вовсе вылетел в трубу, куда злая судьба не удосужилась подстелить даже прошлогодней соломки. «Железный телекс» не связывал его ни с розово-голубоватым прошлым, ни с голубовато-розовым будущим, – лишь с одним только криминально-ржавым настоящим.
       Глядя на полёты трудяг-зимородков, натуралист решил нанести им неофициальный и недружественный визит по месту жительства. В период наступившей бескормицы он рассчитывал поживиться яйцами из норы птицы. Для этого Мослу пришлось залезть в воду и пошурудить руками в кустах, которые нависали над высоким берегом, скрывая убежище крылатого охотника.
       Разворошив норку, издававшую отвратительное зловоние, он наткнулся на толстый слой измельченных и перемешанных мелких рыбьих костей, чешуи, надкрылий жуков и экскрементов птенцов. Вся эта помойная куча, казавшаяся со стороны уютным гнездышком, кишела личинками мух.
       Кладки в гнезде не было.
       Вспомнив, как безобразно выглядят вылупившиеся птенцы зимородка, Мосёл решил, что зря восхищался этой птицей. Генетика – штука тонкая! «Снесла курочка Ряба яйцо-самородок, а вылупился из него цыплёнок-выродок, – сделал он для себя простой и понятный вывод. – Не всё золото, что блестит!»
       

       Глава 16. «Великая депрессия» маленького человека

       Но чтобы не выродиться самому и не попасть в Красную книгу, необходимо было срочно найти возможность для пропитания.
       И вот однажды, решительно протрезвев и погладив брюки, Мосёл направил свои стопы на биржу труда. Это был поступок, достойный настоящего мужчины. Ему предстояло выстоять в длинной очереди себе подобных, чтобы перед лицом государства защитить свой генетический код.
       Несколько лет назад биржа занимала одно из лучших помещений района – шестнадцатиэтажный вытрезвитель.
       В годы перестройки его закрыли, поскольку постоянные клиенты больше не могли оплачивать услуги этого богомерзкого и богоугодного (в одном флаконе!) заведения. Они не имели средств, чтобы испить из тех живительных источников, визит к которым предварял посещение вытрезвителя.
       «Источники» в народе прозвали «тремя составными частями мазохизма». Так называли пиво, вино и водку, которые смешивались в разных пропорциях в зависимости от состояния отечественной экономики. При этом состояние человеческого организма в расчёт не принималось.
       Если «источники» по каким-то причинам были недоступны, в тело шёл «тройной одеколон» или, как его здесь окрестили, «три джина в одном кувшине». Никакого джина, естественно, в этих краях отродясь не водилось. Но любовь к теме оказалась столь крепкой, что оба названия прочно укоренились в народном сознании.
       
       Учреждение по трудоустройству оказалось малопривлекательным для основной массы безработных.
       Без боязни на биржу приходили только алкоголики, знавшие дорогу на местную Голгофу не по красочным рекламным буклетам и справочникам. Все прочие граждане обходили вытрезвитель-небоскрёб стороной и пытались трудоустроиться в менее травматичных для психики условиях.
       Администрация, в конце концов, поняла свою расточительность и перенесла биржу в одну из выселенных квартир на первом этаже жилого дома. Но тут на безработных свалилось новое несчастье – ненависть жильцов.
       На очередь, которая перекликалась с раннего утра, трудоустроенные граждане смотрели поначалу свысока, а потом – с нескрываемой брезгливостью. Собаки, выведенные ими на прогулку, осознанно вцеплялись в щиколотки и задницы соискателей рабочих мест.
       Но самым большим горем стало отсутствие туалета. В конторе он был, но его закрывали на ключ, который выдавали только штатным сотрудникам. Посетители разносили свои писюльки и какашки по округе, прячась в кустиках и на заброшенных стройках. Те, кому уж очень приспичивало, залезали на чердак биржи и справляли естественные надобности в компании голубей и крыс – животных гостеприимных и непривередливых.
       В итоге «подъезд образцового содержания» превратился сначала в проходной двор, а потом – в сточную канаву. Жильцы, разумеется, разъярились и заставили чиновников установить на входных дверях кодовый замок.
       Безработные вновь оказались в критическом положении. Если раньше в ожидании открытия биржи они могли погреться у батареи парового отопления, то теперь им приходилось мёрзнуть, стоя под проливным дождём и на холодном ветру. Войти в подъезд могли только те, кто знал код замка, – то есть жильцы дома и сотрудники биржи.
       
       Мосёл стойко перенёс все испытания и попал-таки на приём к инспектору.
       Это была молодая девушка, которая держалась за своё место только потому, что сама рассчитывала найти на бирже более клёвую работу. Неограниченный и оперативный доступ к базе вакансий давал такую возможность. Сапожница, если захочет, никогда не останется без сапог!
       Поскольку Мосёл не относился к категории блатных или знакомых, ему предложили стандартный «суповой набор» безработного из расчёта – «на тебе, Боже, что нам негоже».
       Вначале его направили на мясокомбинат, где, согласно заявке, требовались грузчики морозильных камер.
       К преимуществам работы на этом некогда передовом производстве относились дешевые обеды и обеспечение бесплатной рабочей одеждой –тулупом и валенками.
       Однако нервная система Мосла оказалась не такой крепкой, как у Петра, который несколько лет орудовал гарпуном-шокером в убойном цехе живодёрни. Вид окровавленных туш оказался для Мосла непереносимым. В отделе кадров мясокомбината поняли состояние безработного и отпустили его с миром.
       Затем Мосёл попал в руки рыночной мафии. Она, как выяснилось, нуждалась в сторожах, которые несли службу в общей компании со сворой обозлённых псов. С собаками Мосёл опять не сумел найти общий язык: они, узрев в человеке конкурента, не пустили его даже на территорию рынка. О перспективном сотрудничестве с этим бесчувственным отродьем не могло, конечно, идти и речи.
       Чуть успешнее завершился визит в ресторан «От винта!», в который парня приняли на работу с испытательным сроком. Мосёл в течение месяца мыл посуду, что получалось у него достаточно неплохо. Однако, по мнению хозяев заведения, он так и не научился точить ножи, что входило в его обязанности разнорабочего пищеблока. По этой причине новобранца уволили, не заплатив ему не копейки, как не прошедшему испытание. Позднее Мосёл выяснил, что подобным образом здесь поступали со всеми, – это был своеобразный бизнес-финт, позволявший получать прибыль без всяких затрат.
       Парню стало понятно, что сношения с государственной системой трудоустройства носят ненавязчивый и гигиеничный характер. Это были стерильно чистые отношения – «секс по телефону». Система делала вид, что работу предлагает. Мосёл прикидывался, что работу ищет. Но обе стороны прекрасно понимали, что на «поле чудес» зарывают золото только дураки. Приличный заработок нужно искать самому и по другим каналам. А пособие по безработице похоже на бесплатный презерватив, который выдаётся благотворительной организацией для защиты от виртуальных «услуг по телефону».


Глава 17. Путеводная звезда вора
       
       В очередной раз Мосла выручил хохол. Петро набирал бригаду шабашников на строительство коттеджей для «новых русских» и очень кстати вспомнил о товарище.
       Мосла оформили снабженцем, хотя никогда прежде он этим делом не занимался. Но Петро закрыл глаза на нулевую квалификацию друга, понимая, что в столь сложном проекте без помощи верного и проверенного подельщика ему не обойтись.
       На должность сторожа объекта пригласили оленевода Васильева: судьба обманутого старика по-прежнему вызывала у друзей искреннее сочувствие.
       Петро набирал по окрестным дачам гастарбайтеров, которые кто в одиночку, кто мелкими группами подрабатывали на приусадебных участках. Завлечь их на стройку можно было только более высокими заработками. И сделать это прорабу удалось.
       Весть о том, что открываются новые «хлебные места» в считанные дни облетела округу. К чумам, которые предполагалось приспособить под строительные бытовки и общежитие для рабочих, потянулись неискушённые искатели счастья. Среди них преобладали выходцы из Средней Азии, чей труд оценивался не дороже труда прирученной пчелы.
       
       В задачу Мосла входила закупка инвентаря и стройматериалов.
       Первую партию товара – дюжину совковых и штыковых лопат – снабженец приобрёл с существенной скидкой, которую положил себе в карман. Схема, позволявшая иметь навар, считалась элементарно простой и бытовала повсеместно.
       Продавец, который рассчитывал на постоянный оптовый сбыт своего товара, заключал со снабженцем негласный договор, отчисляя ему с каждой сделки определённый процент наличными. Пусть проглотит свой язык тот, кто назовёт эту схему коррупционной! Ведь именно так развивался и развивается до сих пор рынок во всём мире.
       Конечно, будь Мосёл и Петро акционерами фирмы, у них не появился бы соблазн «химичить» таким примитивным способом. Но теперь они являлись не совладельцами бизнеса, а всего лишь наёмными работниками, – по сути, временщиками. Присказка «хочешь сей, а хочешь куй, – всё равно услышишь «хенде хох!»» в данном случае вполне себя оправдывала.
       По мере просеивания через дырявую экономику рыночных отношений, а через не менее дырявую башку – золотников мысли, Петро приходил к убеждению, что воровство не такое уж зло.
– Кто такой вор? – вопрошал бывший боец убойного цеха. И, артистично выдержав паузу, сам же себе отвечал:
– Вор – это блуждающий изотоп, который вызывает цепную реакцию в обществе. Его начинают преследовать, разыскивать… Поднимается на ноги милиция, общественность, пресса… По следу вора пускают служебных овчарок…. В работу включаются эксперты-криминалисты… Когда ещё какой-нибудь зачуханный оборванец бывает так интересен обществу?! Сядь он с протянутой рукой на паперти, – никто его и не заметит! Словом, ничего греховного в воровстве нет. По сути, это – всего лишь перемещение предмета в пространстве. Вот лежали часы в чужом кармане с координатами один градус северной широты и два градуса долготы, а теперь лежат в моём портфеле. И хоть координаты вещи уже другие, разве что-то от этого во Вселенной изменилось?! Да ничего! Издержек больше от какого-нибудь нечаянно пукнувшего старичка. Он или старушку разбудит, или настроение соседу испортит… А если вспомнить, что «пук» – это заблудившийся «ик», то повсеместная икота наносит человечеству куда больший вред, чем отдельно взятая кража. Однако ж за икоту в тюрьму не сажают! Между тем икают все, а воруют – только избранные. Дело это и хлопотное, и трудоёмкое. Но никто его не ценит! Все только возбуждаются и мечутся, как ошпаренные муравьи…
– …а муравей – он вор или не вор? – рискнул вставить своё слово Мосёл. – Он ведь палку или лист стибрит в одном месте, а тащит в другое. И ни у кого разрешения не спрашивает!
– В природе всё по уму устроено, – согласился Петро. – Круговорот воды в природе – это закон. Попробуй его нарушить – хлопот не оберёшься. Любое растение свои семена по миру разбросать норовит. Если птица плоды в другую часть света занесёт, – от этого только польза. Пчела на лапках пыльцу перенесла, – опять плюс! Ни зверь, ни растение лишнего не возьмут, на ненужное не покусятся. На фига козе баян, а зайцу гусли?! И медведь всю зиму только лапу сосать будет, а не папиросу.
– Да, – оживился Мосёл, поняв ход мысли доморощенного философа, – а вот человеку всего мало. И два автомобиля ему подавай, и три шубы, и пять мобильников… А если кто-то излишки отберёт, такой хай поднимают! Круговорот вещей в обществе только на пользу! Что толку от товара на складе? Гниёт, портится, окружающую среду загрязняет… И если какой-нибудь миллионер на люди выходит, он же две шубы на себя не одевает. А у жены его только два уха и десять пальцев на руке. Куда ей столько украшений?! Или рассчитывает, что её отпрыски, в результате естественного отбора, в каких-нибудь выродков превратятся… с несколькими парами рук, ног и ушей?!
       В таком незатейливом диалоге друзья ещё больше сблизили свои позиции, прониклись пониманием простых житейских истин. Им предстояло выиграть в конкурентной борьбе за право переставлять предметы по всей Вселенной, разгоняя их как бильярдные шары по разным лузам.
       При этом становиться законными собственниками вещей, оказывается, вовсе не обязательно. Отсутствие гармонии в расстановке особняков, автомобилей, яхт, драгоценностей, случайность координат женской верхней одежды и нижнего белья, а также звериных шкур и птичьих перьев, – оправдывало любое действие этого самобытного дуэта по изменению установившейся картины мира, наведению нового порядка в природе и обществе.
       Применительно к существующему положению вещей подобные деяния можно было бы назвать «перестроением», «перестройкой».
       Хотя кто-то усмотрел бы в этом простое воровство.
       
       Строительство особняков велось на пахотной земле, неподалёку от того места, где когда-то начинали свой бизнес владельцы кемпинга.
       Заброшенное поле давно ощетинилось сорняками. Кое-где его неприглядно разворотил ковш экскаватора. Эти следы напоминали о поиске в земных недрах затерявшейся канализации. Так археологи ищут следы исчезнувших цивилизаций… Так геологоразведка штурмует пласты тверди, чтобы пробить путь к кладовым планеты…
       На этот раз строителям предстояло вырыть котлованы под фундаменты элитных домов.
       Пока рабочие набивали на руках мозоли, прораб и снабженец выстраивали схемы личного обогащения. История, к счастью, сохранила примеры, достойные их внимания.
       Скажем, строители Вавилонской башни, говорившие на разных языках, так и не справились с поставленной задачей. А ушлый бухгалтер современности эту задачу решает в два счёта! Лейтмотив любой сметы расходов – «раздели – и властвуй!» Делят не только стройматериалы, но и зарплату рабочих, которые не находят общего – русского – языка, ни с бухгалтером, ни с начальниками, ни друг с другом. Что ни объект, – то «вавилонская башня»!
       Приписки, фиктивные ведомости, завышенные сметы – весь набор бухгалтерской псевдо-отчётности работал на интересы воровского тандема.
       Сумма затрат на выемку чернозема пополам с суглинком у Мосла и Петра вот-вот грозила превысить расходы космического агентства на доставку пыли с поверхности Луны. Отличие было лишь в одном: в роли лунохода выступали безмолвные луноликие гастарбайтеры.
       Чтобы увеличить заначку, Петро и Мосёл придумали хитроумную комбинацию.
       Хотя труд землекопов оплачивался ниже даже древнеегипетских стандартов, общие затраты всё равно влетали в копеечку. Снизить их могла только высокопроизводительная техника. Вот почему Мосёл однажды вспомнил об экскаваторщике Аскольде, который умыкнул их пышногрудую сотрудницу Полину.
       Ступников отныне объявлялся «Преступниковым» и обязан был возместить ущерб трудовому коллективу. А поскольку Азээс, переместивший Плюшку в пространстве, не изучал воровской философии, его решили взять на испуг.


       Глава 18. Сделки века
       
       Узнав у всезнающих бабулек-колхозниц адрес экскаваторщика, Петро и Мосёл в сумерках нагрянули к нему на подворье.
       Аскольд Зиновьевич как раз готовился к вечерней дойке (Полина так и не освоила всех премудростей ведения натурального хозяйства, и роль дояра в конечном итоге взял на себя влюбленный Азээс).
       Пока он подлаживался под переступавшую с ноги на ногу бурёнку, Петро, подойдя сзади, надел ему на голову оцинкованное ведро. Аскольд Зиновьевич от неожиданности присел и попытался выскользнуть из-под крупнокалиберного «рыцарского шлема». Но Мосёл сильно стукнул по «забралу» кулаком, чем показал решительность своих намерений:
– Не дёргайся… а то тёлку придушим!
       О какой «тёлке» шла речь, – оставалось лишь гадать. Но Азээс понял, что в его ситуации пререкания не уместны, – лучше сразу подчиниться воле налётчиков.
       Вымогатели сразу предъявили ультиматум. Ступников обязан вернуть долг Полины, вырыв на поле котлованы под коттеджи. В этом случае Аскольду прощались все грехи, и он мог продолжить свой растительный образ жизни. На выполнение задачи Азээсу отводилось две недели. Больничные листы и прочая блажь в расчёт не принимались.
       Экскаваторщику совсем не улыбалось противиться воле бандитов. И он, крепя любящее сердце, согласился выполнить все их условия.
       Таким незамысловатым способом Мосёл и Петро увеличили свою чистую прибыль в несколько раз. Услуги землекопов значились только на бумаге, на самом же деле работу на субботниках выполнял за них Аскольд Зиновьевич Ступников. «Не рой другому яму: заставят вырыть ешё! – иронично резюмировал горе-похититель. – На чужом котловане своё счастье не построишь».
       После окончания земляных работ на стройплощадке началась закладка фундамента и возведение стен. Мосёл, вдохновлённый первым успехом, уже беззастенчиво занимался фальсификацией отчётной документации. Немало он зарабатывал и на откатах поставщиков стройматериалов. Все полученные неправедным путём доходы подельщики делили поровну.
       
       Стройка стремительно брала разбег, а таксидермист Пупукин продолжал сидеть в заточении. Следователь уже собрался передавать дело в суд, но ситуация вдруг резко изменилась.
       В милицию с повинной пришёл… оленевод Васильев. Всю вину он брал на себя. С его слов, в одну из ночей он нечаянно набрёл на колодец и, подняв из любопытства крышку люка, бросил в разверзшуюся бездну горящую газету. Тогда и случился взрыв, напугавший всю округу. Сам Васильев, по его же словам, только чудом остался жив, хотя и был слегка контужен
       Следаку показалось, что оленевод говорил убедительно. Причин самооговора не просматривалось. Правда, существовали отдельные «но».
       Оставалось, например, загадкой, как старый человек сумел в одиночку поднять тяжёлую крышку люка. Возникал вопрос о способе подрыва канализации, о качестве и пропорциях взрывной смеси.
       Но добровольное признание и в наши дни не перестало считаться «царицей доказательств». А «говно на полочке» давно надо было разгребать…
       Не найдя в действиях оленевода состава уголовного преступления, власти решили привлечь Васильева к административной ответственности. Ему выписали штраф, даже не подозревая, что более страшного наказания для жителя тундры просто не существует.
       Где взять наличные, если мясокомбинат не рассчитался за оленей, если жалкие накопления в благотворительных целях переданы молодой роженице?! На эти вопросы правоохранительная система ответы дать не могла, а, может быть, просто не захотела.
       
       Таксидермиста выпустили из «силков» на волю, чего никогда не случалось с его визави, чьи чучела украшали полки школьных зооуголков и местного краеведческого музея.
       Пупукин искренне радовался свободе.
       Выйдя из каталажки, он принял позу суслика: прижал руки к груди, стал на цыпочки, со свистом втягивая воздух и напряженно озирая окрестности. «Чёрные вороны» не появились: горизонт сверкал чистотой и незапятнанной репутацией.
       Самое удивительное, что следователь принёс Пупукину извинения и пожелал ему доброго здоровья. Именно этого запойному таксидермисту и не хватало.
       Чучельнику вернули все личные вещи и подарили открытку с видом вытрезвителя, который одно время даже носил гордое название «Биржа труда».
       Именно в этот период ретивая администрация города решила отметиться и запечатлела для потомков историческую постройку – одну из немногих достопримечательностей города.
       После того, как трудоустройщики переехали в описанный людьми и собаками подъезд жилого дома, на первом этаже здания вытрезвителя открыли загс с поэтическим названием «Гнездо кукушки».
       Среди претендентов на строение оказались также совет ветеранов-августят, добровольное общество «Скопцы Евразии», бильярдная для олимпийских чемпионов по шахматам, частная Лаборатория общего матанализа мочи, штаб-квартира партии «ПОЛИП», общежитие сестёр милосердия «Крест-накрест», общественная консультация гинеколога «Будущее без прикрас!», кружок мягкой игрушки имени двоюродных братьев Церетели и Телицели, фан-клуб «Геишник», Центр борьбы с лишним политическим весом «Ни грамма лишнего!», гипермаркет «Интим за рулём», хор свистунов «Соловей-разбойник», фитнес-центр «Глюкоза и Венероза» и бюро ритуальных услуг ВОЗ & НАГ «РОЖДЕНИЕ».
       Трезвый расчёт в противовес здравому смыслу взял верх. Всем означенным новообразованиям дали по этажу. «Хорошо, что не по морде!» – шутили фанаты-геишники. «Хорошо, что не в подвале!» – радовались похоронщики.
       Подоконник последнего, шестнадцатого, этажа чиновники негласно сдали в аренду парашютистам, дельтапланеристам и любителям «тарзанки» (прыжков на резинке). Оплату за подоконник взимали только кэшем. Спонсором этого богоугодного дела, по некоторым данным, выступал Самородок, всемерно поддерживавший полёты, «залёты» и боевые вылеты не только во сне, но и наяву.
       
       Пока Пупукин аккумулировал в лёгких воздух свободы, оленщик искал деньги, чтобы заплатить государству штраф.
       Среди гастарбайтеров сострадающих не оказалось. Землекопы тряслись над своей наличностью, которую зарабатывали потом и кровью.
       Васильеву ничего не оставалось, как отдать себя в руки судьбы и смиренно ждать решения своей участи в высоких инстанциях.
       

       Глава 19. Реликтовые выродки
       
       Коттеджный посёлок рос быстро, как плесень в мяклом сене.
       Сезонные рабы шебаршились в котлованах, устремляя в поднебесье каменные башенки, арки, мансарды. Домики смотрелись яркими игрушками, в которых вот-вот должны поселиться сказочные принцы и принцессы.
       Но эти герои куда-то запропастились. Вместо них на горизонте замаячили грузные и сумрачные фигуры с огромными животами и золотыми цепями под кадыком. Они вальяжно и деловито прохаживались по стройке, присматриваясь и прицениваясь. Казалось, пацаны вот–вот окунут в бетономешалки свои расклешённые пальцы, а потом поднесут их ко рту, пробуя импортную смесь на вкус.
       Среди этих физически мощных персон попадались просто уникальные.
       Один чудак вдруг начал испытывать на прочность кирпичи, раскалывая их головой. Другой сложил из листа жести треуголку и, дико гогоча, нахлобучил её на голову своего охранника.
       Кажется, качество стройматериалов удовлетворяло самых взыскательных покупателей. После дегустаций и проб число возможных владельцев каменных чумов стремительно росло. Продавцы резко взвинтили цены, но это не остановило раззадоренных нуворишей.
       Демонстрация недюжинного физического здоровья сменялась у них показом своей финансовой мощи. Ухандохать конкурента означало «не лезть в карман» ни за копейкой, ни за словом, ни за носовым платком.
       В этот период старый оленщик на одних только чаевых поднялся выше плинтуса. Его возвышали зелёные бумажки, сложенные стопками под стельками чуней. Он словно поднялся на малахитовый пьедестал посреди раскуроченного поля.
       Кэша вполне хватило бы на возвращение административной задолженности государству, но Васильев упивался обретённой независимостью и не торопил час оплаты.
       
       Совсем не хило шли дела и у Мосла с Петром.
       В своей криминальной связи они срослись, словно сиамские близнецы. Перемещая в пространстве материальные и денежные ценности по маршруту, известному только им одним, они рассчитывали подняться даже выше крыши.
       Большие деньги любят не только тишину последних этажей небоскрёбов, но и молчание земляных впадин-котлованов. Посему владельцы бизнеса о накоплениях своих топ-менеджеров даже не догадывались.
       Гораздо более наблюдательным оказался остроглазый оленщик.
– Где олени тропкой прошли, там охотнику широкая трасса, однако! – любил повторять Васильев.
       Он безропотно следовал в фарватере державших нос по ветру «маралов».
       Этой кличкой «чумных дел мастер» наградил своих знакомых. Он не очень хорошо расслышал ругательство экскаваторщика Аскольда, который однажды окрестил держателей акций придорожного сексодрома аморалами.
       В тонкостях языка оленщик не разобрался и положился на свои доморощенные знания, пустившие глубокие корни в его экологически чистой душе.
       Так, разбитные Пышка и Коко представлялись ему в образах ездовых коров на распутье.
       Азээс, всегда угрожающе поднимавший ковш экскаватора, очень походил на рогатого изюбра перед случкой.
       Что касается таксидермиста-пропойцы Пупукина, то, по мнению Васильева, это был чистой воды неблюй. Так называют годовалого телёнка-пыжика, сосущего материнское вымя.
       Чучельник, правда, пристрастился к жидкостям искусственного происхождения – из разряда растворителей и очистителей. Но по градусам и цветовой гамме они не уступали «Молоку матери» – немецкому вину, очень популярному в среде интеллигентов «застольного периода». Все химреактивы легко впитывались в фактуру таксидермиста, превращая его то в «неблюя подшофе», то в «витязя в тигровой шкуре эпохи недолито».

       У таксидермиста была тайная мечта – открыть частный музей мамонтовой фауны.
       Чтобы продемонстрировать миру останки всех перерожденцев ледникового периода: пещерных львов, шерстистых носорогов, саблезубых тигров и прочих выродков, – нужны были немалые средства и площади.
       Справедливости ради отметим, что затраты на это общественно-полезное дело не превышали сметы расходов на строительство мавзолея с мумифицированным «новым русским», также представлявшего определённую культурную ценность.
       Значительная экономия возникла бы в результате объединения двух этих проектов. Углубившись в грунт, не трудно было оформить экспозицию «Мамонт в яме охотника», а чуть выше, на цокольном этаже, установить саркофаг с мумией инвестора.
       В наземной части здания легко уместились бы стенды с найденными в вечной мерзлоте костями животных, а также панорама с их муляжными копиями, которые Пупукин предполагал изготовить лично.
       Техническими изюминками экспозиции стали бы искусственное северное сияние в усыпальнице бизнесмена и рёв мамонта в окопе-ловушке с использованием фонограммы. Для постановки световых эффектов планировалось пригласить осветителя из местного драмтеатра, а для воссоздания голоса вымершей твари – арендовать студию звукозаписи, принадлежащую местной эстрадной певице Наволочкиной.
       Предполагаемые затраты выглядели мизерными в сравнении с мировыми ценами на черепа и костяшки. Не случайно с началом экономических реформ в некоторых регионах люди забросили привычные дела и переключались на поиск древних выродков. Пупукин всё время держал в уме, что в родных краях в вечной мерзлоте находится 96,25916002 % всех костных неминерализованных останков. Он заранее вступил в переписку с жителями поселка Андрюшкино, которые отказались от оленеводства, рыбалки и добычи пушнины, поскольку сбор реликтов мамонтовой фауны по размеру прибыли превышал все эти виды деятельности вместе взятые.
       Внимательно следил Пупукин и за происходящим на планете потеплением. Под его влиянием вечная мерзлота отступала, обнажая сотни тонн новых костей. Их нужно было успеть собрать первым. В связи с этим в некоторых местах появились целые семейные кланы палеонтологов. Им наступали на пятки трудовые династии таксидермистов. Любит, однако, наш народ ковыряться не только в носу, но и в сырой землице!
Следуя законам рынка, Пупукин сумел выстроить смелую схему источников финансирования музея. Первый из них предполагал кассовый сбор; второй – торговлю сувенирами; третий – организацию передвижных экспозиций в других городах и странах; и, наконец, четвертый – производство и продажу музейных экспонатов на международных аукционах.
       Для подстраховки Пупукин вынашивал резервный план. Он хотел заняться тотальной консервацией пока сохранившихся видов. Существовало опасение, что уже в ближайшие годы они могут дать дуба, как в свое время окочурились пещерные львы и саблезубые кошки.
       Необходимо было торопиться, чтобы стать эксклюзивным держателем скелетов современных выхухолей и орангутангов, какаду и зимородков.
       

       Глава 20. Яйца с насморком

       Первыми новосёлами в коттеджном городке стали владелица студии звукозаписи, эстрадная дива Анастасия Наволочкина (сценический псевдоним – Клеопатра) и владелец автомобильного техцентра Ираклий Гогиевич Гогоберидзе (среди водителей-клиентов он был известен под прозвищем И-го-го, а в криминальном сообществе – под кличкой Самородок).
       Наволочкина въезжала в посёлок с помпой в прямом и переносном смысле.
       «Помпой» называли её продюсера – коротышку Тим Зяма. Он напоминал пожарный насос, который засасывал и разгонял бабло по видимым и невидимым теле-, радиоканалам, мостя певичке-молокососке дорогу к славе.
       По сути, Тим Зям помогал шустрой бабёнке дурить публику, изготавливая фонограммы, без которых она никогда не выходила на сцену. В тусовке его так и прозвали «помпой» – по аналогии с «помрежом» и тому подобными должностями.
       Халявщица от эстрады привезла с собой целый зоопарк больных тварей: пуделя, похожего на взбесившуюся мочалку; старого ворона, усыпанного перхотью; крокодила с вывихнутой челюстью; питона-трансвестита, однажды по глупости завязавшегося морским узлом и теперь пожизненно пребывающего в трансе; хряка, севшего на соевую диету; компашку лингвистически озабоченных попугайчиков; колонию полумёртвых (или полуживых – как кому нравится!) королевских креветок и почти остывшие яйца морской черепахи (сама черепаха, страдающая рассеянным склерозом, по дороге то ли потерялась, то ли отстала).
       Яйца являлись предметом особой заботы Клеопатры. Она носилась с ними, как курица, которая доверилась «суррогатной матери» – инкубатору, неожиданно попавшему в зону веерного отключения электричества.
       Любой спец, заочно изучивший в Гнессинке животный мир планеты, знает: курица – не пингвин. Её жизнелюбивые, но нежные яички не обливаются холодной водой, не плещутся в Северном Ледовитом океане, поэтому боятся морозов.
       Мудрая, казалось бы, черепаха, на поверку оказалась такой же легкомысленной несушкой. Она отстала от автопоезда, не успев закалить родные яйца, чем обрекла их на электрообогрев и дальнейшее искусственное вскармливание.
       Клеопатра с остывшим лукошком бросилась сначала к гастарбайтерам. Она рассчитывала найти среди них аборигена, который бы надоумил, как поступить в столь критической ситуации.
       Но гастарбайтеры певицу не поняли. Они приняли её за торговку с рынка и готовы были за кровные наличные купить натуральный продукт для омлета или глазуньи.
       Тогда расстроенная Клеопатра в отчаянии метнулась к сторожу Васильеву.
       По душевной доброте он не смог отказать в помощи. Приняв лукошко с яйцами, словно люльку с брошенными младенцами, оленщик даже прослезился. Надо понимать, что частично насиженное яйцо – это уже живое существо. И отношение к уникальному дитю природы должно быть самое трепетное и уважительное. Ведь в споре, кто появился раньше – яйцо или курица, пока ясности нет.
       Васильев готов был заменить сироткам не только отца и мать, но и всех других – близких и дальних – родственников по линии земноводных. История умалчивает, кому в данном случае оленевод сочувствовал больше – гипотетическому выводку или реальной примадонне…
       Как бы там ни было, заказ на высиживание яиц Васильев принял. Но об оплате спросить постеснялся.
       Клеопатра же оказалась особой с рыночным мышлением и сразу вручила оленщику предоплату – заветную зелёную бумажку с родины Гринписа. Она символически отображала сумму и суть сделки – 100 у.е. – одна «палочка» и два «яйца». За первый выход земноводных в свет Васильеву пообещали дополнительное вознаграждение.
       Дразнить удачу тундровик не стал и сразу принялся за обустройство быта переохладившихся особей.
       
       Глубокими познаниями из жизни черепах оленевод не отличался. Но он знал всю подноготную северного быта, отличавшуюся простотой и непритязательностью.
       По мнению Васильева, конус чума имел магическую силу, поскольку сверху был открыт солнцу – источнику всего живого на Земле. Исходя из этих соображений, опытный тундровик решил построить для южных морских черепашек переносной чум-инкубатор.
       Его устройство поражало своей простотой. Кулёк из куска кожи, похожий на абажур, да лампочка с аккумулятором, – вот и вся монтажная схема! Чтобы создать нужную температуру, лампочку поднимали или, наоборот, опускали под «юбкой»-отражателем. Максимальный эффект при минимуме затрат! Наглядное пособие для птицеводов, действующий макет для зоотехников!
       Теперь оленщик не только сторожил стройматериалы, но и приглядывал за чужими яйцами, накрыв каждое конусом-стаканом с искусственным освещением.
       Такой вот «напёрсточник»-многостаночник из далёкой тундры!
       

       Глава 21. Попка-фраер
 
       Самородок заселял свой особняк с гораздо меньшей помпой. Он избегал посторонних глаз, ведя скрытный образ жизни. Его переезд проходил под покровом ночной темноты в условиях полной конспирации. Чтобы грузчики не сбились с пути и не попадали с крутых лестниц, им даже выдали приборы ночного видения.
       Простоватый с виду, Самородок, между тем, мог составить конкуренцию любому шпиону. Он виртуозно менял адреса и реквизиты своей фирмы, явно претендуя на звание «Лучший напёрсточник недвижимости». Ни один налоговый орган, ни один судебный пристав не находил Гогоберидзе по тому адресу, который он указывал своим клиентам.
       И-го-го слыл рукастым малым. «Сила рук, – и никакого мухлежа!» – любил он приговаривать, забивая «козла».
       
       В тревожной молодости Самородок сделал несколько ходок в зону. Способ воровства, изобретенный им, определил его известность и авторитет в профессиональном сообществе.
       Поскольку людям вор абсолютно не доверял, его единственным напарником и подельщиком стал… молуккский какаду. Эта элегантная птица с нежным бело-розовым оперением, крепким чёрным клювом и оранжевым хохолком, который в минуту опасности смешно топорщился, представляла собой интеллектуальную элиту пернатых.
       Ад (так звали птицу) под мудрым руководством хозяина легко выучил несколько жаргонных словечек и фраз из блатной музыки. Обращаясь к гостям Самородка, он, например, настойчиво требовал: «Тартай тарачки!», что в переводе на нормальный русский означало «Тащи папиросы!». Получив окурок «Мальборо» или пустую пачку от «Кэмела», Ад начинал сердиться, взъерошивал хохолок, становясь выше и грознее, и чётко оттарабанивал: «Фраер с кушем, фраер с кушем…» (подразумевалось, что сейчас он имеет дело с дураком, у которого можно хорошо поживиться).
       Какаду не выносил женского общества. Заметив боковым зрением какую-нибудь особу со сверкающей бижутерией, он зависал вверх лапками на кольце и в такой оскорбительной для собеседницы позе начинал талдонить: «Шмара-шкура, шмара-шкура…». В хорошем расположении духа какаду мог снисходительно бросить в адрес гостьи: «Чёвая марёнка…», подразумевая, что бабёнка вполне себе ничего.
       Хозяина птица называла не иначе, как старый шлиппер, напоминая бывшему вору о его по-прежнему крепких связях с преступным миром.
       В самый разгар застолья какаду, обиженный отсутствием внимания к свой персоне, начинал вдруг истерически выкрикивать в сторону собравшихся за столом гостей: «Гакуру бусать, гакуру бусать…». С высоты своего положения он трезво и осуждающе косил глазом на тех, кто невоздержанно и неумеренно «пил водку».
       В лексиконе попугая легко прижились и такие словечки, как хазать (обедать), зинзибер (спирт), харить (иметь половое сношение), сара (деньги), мас (товарищ), масло (взятка), кича (тюрьма), зоя (растяпа), зырить (смотреть). Их часто употреблял хозяин дома, общаясь с узким кругом знакомых.
       Но вот где попугай услышал и выучил своё излюбленное зюмар-зюга (22 копейки), – не знал никто.
       Гогоберидзе подозревал, что на далёких Молуккских островах, откуда контрабандой вывезли пернатого вундеркинда, попугай мог озвучивать цену на какой-нибудь местный экзотический фрукт, который постоянно покупали сошедшие на берег русские матросы.
       Поскольку попугай торговался по старым советским ценам, можно было сделать вывод, что он уже далеко не молод. И действительно, птица отпраздновала свой шестидесятилетний юбилей, и её со всеми почестями проводили на пенсию. Как заметил один приличный вор, «Ад отошёл от дел».
       
       То, чем какаду занимался прежде, на блатном жаргоне звучало как форточник высшего разряда. Равных ему не было в мире.
       Зная природное пристрастие попугая к открыванию всевозможных засовов, задвижек, запоров и других хитроумных (с человеческой точки зрения!) приспособлений для изоляции животных, И-го-го научил крылатого друга отрабатывать «хлеб свой насущный». Он регулярно выходил с ним, как с соколом-охотником, на промысел и обкрадывал незадачливых хозяев, оставлявших открытыми форточки своих квартир.
       Попугая бросали бело-розовой грудью на «амбразуру», и он, оказавшись в замкнутом пространстве и в незнакомом месте, за считанные секунды открывал оконные шпингалеты. Далее действовал сам И-го-го, который через окно проникал в квартиру и обчищал её с не меньшей удалью и скоростью.
       Однажды, в трудные годы начала перестройки, какаду, по наущению и наводке хозяина, сумел даже отвернуть крепёжные болты, а затем и секретную гайку на колесе припаркованной «Волги». Деньги, вырученные от продажи на барахолке краденого, спасли дружный тандем от голода, а удачно проведенная операция положила начало новому бизнесу.
       Самородок открыл частную автомастерскую, запчасти в которую нередко приносил в своём клюве престарелый Ад. Самородок ценил подельщика, кормил его отборными семечками, грецкими и кедровыми орехами, свежим творогом и яйцами с рынка.
       Не в пример прежнему хозяину с индонезийских островов, который относился к уходу за птицей и её воспитанию спустя рукава, И-го-го всегда искренне заботился о своём друге. Именно на островах вечно голодный пернатый вундеркинд и занялся преступным промыслом, совершая набеги на плантации местных крестьян. Труженики индонезийских полей возненавидели птицу и её собратьев до такой степени, что через некоторое время орнитологи вынуждены были занести их в Красную книгу.
       И сегодня уцелевшие дальние и близкие родственники какаду живут сытной, но достаточно скучной жизнью в зоопарках по всему миру. Только в России Самородок не позволил талантливой птице зарыть свой талант в образцово-показательный чернозём и нашёл ему занятие по способностям.

       Когда в большинстве квартир российских граждан брать стало нечего, домушники переключились на потрошение приисков. Именно в этот период за Гогоберидзе закрепилась кличка Самородок. Отчасти этому способствовал и талант пернатого вундеркинда с Молуккских островов, который поразил воровской мир своими нестандартными навыками и умениями.
       Золотодобытчики хорошо знают, что самородок – это не безликое золото в слитке, цена которому несколько долларов за грамм. Каждый самородок имеет свою судьбу. Он – неповторимое и уникальное ископаемое.
       Родившись миллионы лет назад в глубинах планеты, застывшая слеза земли медленно поднимается на поверхность, миллиметр за миллиметром пробивая гранитную твердь. Шрамы и царапины на её поверхности могли бы о многом рассказать людям.
       Некоторые самородки имеют удивительную, неповторимую форму и без всякой ювелирной обработки могут стать драгоценными украшениями. Надо лишь научиться понимать их красоту. Если же находка не особенно изящна, ею могут заинтересоваться коллекционеры. Поэтому коммерческая цена самородков в несколько раз выше цены заключенного в них золота. Не случайно Россию считают богатейшей страной мира, – она просто наводнена самородками! Самый большой из них весит более двух пудов, а те, что помельче, вообще не поддаются учёту.
       Перед выездом на какой-нибудь прииск грабители-подельщики изучали маршрут, режим работы старателей. Следя за золотодобытчиками из укрытия, Самородок определял, кто из них излишне любопытен.
       Когда старатель, уединившись в укромном месте и потеряв бдительность, начинал при дневном свете изучать драгоценную находку, выпущенный на волю попугай на подлёте выхватывал её из рук зои-растяпы и приносил в клюве хозяину. Какаду, по сути, копировал маневр сокола-охотника. Только его добычей становился не жалкий зайчонок, а драгоценный самородок.
       

Глава 22. Скотские шалости
 
       Как и положено в цивилизованном сообществе, Ад, достигнув пенсионного возраста, с почестями ушёл на заслуженный отдых. И хотя он по-прежнему оставался находчивым и предприимчивым, брать его на дело перестали.
       Причин тому было несколько. Во-первых, Самородок стал авторитетным вором и рук теперь не марал, а, во-вторых, у птицы ухудшилось зрение, и появилась старческая дрожь в лапах. В довершение всех бед попугай испытал жесточайший стресс, увидев по телевизору, как какой-то выродок топчет флаг его родной Индонезии. После этого он стал выщипывать себе перья, превращаясь в лысое и пупырчатое существо с выпученными опустошёнными глазками. Если прежде за его красоту покупатели, не задумываясь, могли выложить несколько тысяч долларов, то теперь за калеку с самострелом не дали бы и жалкие зюмар-зюга.
       
       Охота к перемене мест у Ираклия и его пернатого друга исчезла с возрастом. Когда-то ради того, чтобы обчистить богатую квартирку, они готовы были улететь за тридевять земель. Теперь мешала солидность, не позволяло здоровье.
       Однако нельзя утверждать, что бизнес на авторемонтной станции стал апофеозом всех их жизненных устремлений. Иначе чем можно объяснить, что И-го-го приватизировал не только метеостанцию, но и планетарий, откуда вывез в свой особняк самую мощную в средней полосе России подзорную трубу. Для неё на территории участка он построил башню с раздвижным куполом, куда рассчитывал приводить своих гостей, которые, как и хозяин дома, вели преимущественно ночной образ жизни.
       
       Плох тот полуночник, который не мечтает стать звездочётом.
       Для Самородка начинался новый период познания мира. И первой звездой на его небосклоне стала, безусловно, Клеопатра. Именно она попала в объектив его мощного бинокля, когда в неглиже и в сопровождении апатичного крокодила вышла вечерком поплескаться в своём бассейне.
       Для Наволочкиной такой экстрим был не в диковинку. Желая перещеголять звёздных подруг по части экстравагантности, она нередко повышала адреналин каким-нибудь необычным способом.
       Однажды папарацци сфотографировали её в обнимку с удавом, который, как и подобает настоящему трансвеститу, совершенно не реагировал на её чарующую наготу. Клеопатра же изгалялась, как только умела! Она представлялась изумлённым наблюдателям то царевной, избегающей домогательств ползучего гада, то стриптизёршей, безуспешно массирующей вялый обмякший шест... Чего только не сделаешь ради рекламы!
       Впрочем, купание с крокодилом, который давно нуждался в помощи челюстно-лицевого хирурга, никакой опасности тоже не представляло. Аллигатор думал о своём, наболевшем, и не обращал никакого внимания на кувыркания сумасбродной хозяйки.
       Но отяжелевший от пива И-го-го, наблюдая за обворожительной русалкой, вдруг почувствовал себя влюблённым Ихтиандром и решил поближе познакомиться с соседкой. Этому в немалой степени поспособствовал командирский бинокль, приоткрывший завесу над тайнами «звёздного» быта.
       
       После первой же встречи у соседей установились дружеские отношения, которые обещали перерасти в более совершенное – неземное – чувство.
       Наволочкина многое повидала на своём коротком веку. Но вот о «чёрных дырах Вселенной» и «космическом ветре» слышала впервые. Самородку предоставлялся уникальный шанс очаровать поющую нимфетку и стать её ангелом-хранителем в ночи. Однако для этого ему следовало также подружиться с представителями не эстрады, но фауны, которые занимали немалое жизненное пространство в особняке Наволочкиной.
       И здесь случилось недоразумение.
       Очень нагло повели себя самонадеянные попугаи, которых выпустили из клетки на вечерние полёты. Всей стаей они уселись на голову Самородка и принялись её изучать «методом проб и ошибок», как некий научный объект. Подобной фамильярности не позволял себе даже обласканный Ад, который знал своё место и всегда держал уважительную дистанцию между собой и черепом хозяинаи.
       Совсем уж по-хамски повёл себя хряк-лилипут, который навалил кучу на крокодиловые туфли гостя, а потом долго и влюблённо тёрся о его ногу. Поскольку хозяйка при этом чесала милого кабанчика за ухом, Ираклий вынужден был стоически терпеть свинские выкрутасы.
       Более достойно держался старый ворон, который при виде незнакомого посетителя смахнул на него подрезанным крылом свою перхоть и голосом телефонного автоответчика вдохновенно прокричал распространённый в то время назидательный упрёк: «Борис, ты не прав!».
       Нельзя сказать, что это был последний писк моды. Более продвинутые попки давно уже твердили боевое и почти экстремистское «Борис, борись!». Однако и прокарканное вороном не шло ни в какое сравнение с застойным – общеизвестным и незатейливым – «Борька – дурак!»
       Некоторые недальновидные и легкомысленные птицы так и не освоили хронологический порядок этих знаменитых фраз, путались в датах и интонациях. Поэтому конъюнктурные хозяева накрывали их покрывалами, дабы крылатые твари не ляпнули чего-нибудь лишнего, не явили внешнему миру свою дремучую отсталость.
       Вообще-то обучение птиц лучше начинать в младенчестве – в яйцевый, так сказать, период их жизни. Но если при прежней – долговременной и устойчивой – идеологии это имело смысл, то в революционных ситуациях такой процесс, по сути, невозможен. Ситуация меняется так быстро, что даже длинной жизни мудрого какаду не хватает на то, чтобы вместить в свой лексикон всю череду политических перемен.
       

       Глава 23. «Нарнай баклы жур» по-филиппински
 
       Взаимоотношения между гламурной особью и преступной особой развивались стремительно.
       Правительство ещё не забило первый костыль в шпалу на скоростной магистрали Москва-Санкт-Петербург, а Самородок уже возвёл гидро-трубопровод со своего участка на территорию Наволочкиной.
       И-го-го слыл пассионарной личностью, любил широту и размах.
       Как-то омывая стопы в одном из зарубежных аквапарков, он решил, что аналогичное сооружение должно появиться и на его «малой родине».
       Но земельный надел для грандиозного строительства оказался мал, и Гогоберидзе вынужден был ограничиться только отдельными элементами конструкции. Первым шагом и стало открытие трубы-горки, которая своим основанием утыкалась в бассейн соседки. Совместное предприятие по организации досуга грело душу эстрадной певице, искавшей любую возможность, чтобы удивить своих друзей и знакомых.
       Первым испытателем трубы стал крокодил, который, вероятно, впервые в жизни испытал шок и потрясение, летя с высоты по замысловатой траектории к родному водоёму. А ещё говорят, что крокодилы не летают! Это – смотря какие крокодилы! Наши летают! Даже с вывихнутой челюстью.
       Вторым живым существом, диким визгом проклявшим изобретательный человеческий род, оказался кабанчик, которому привычное барахтанье в грязи заменили воздушно-десантной высадкой в бассейн. Клеопатра приобретала хряка в целях самозащиты. Свинтус принадлежал к особой породе хрюшек-телохранителей, которых специально дрессировали для защиты своих хозяев. Неожиданное испытание заметно прибавило «пятачку» смелости и сноровки.
       
       Среди людей, желающих полезть на рожон, смельчаков не нашлось. Никто не хотел рисковать собственной шкурой. И тут, как всегда, на выручку пришёл всеми востребованный оленевод.
       Хотя Васильев не умел плавать, он отважился на эксперимент в расчёте получить новый кэш и увидеть с высоты хоть какую-то перспективу.
       Не без страха, в семейных трусах, похожих на задник Большого театра, он залез на вышку и оттуда с зажмуренными глазами бросился в урчащее жерло трубы. Стремглав пролетев по искусственной водной дорожке, которая облегчала скольжение, оленщик лихо нырнул в бассейн, потеряв при этом свой винтажный предмет туалета.
       Потеря нижнего белья выбила старика из колеи, – такого поворота событий он явно не ожидал. Наблюдавшая за испытаниями Клеопатра отвернулась, чтобы оленевод не заметил её улыбки. Зато И-го-го остался чрезвычайно доволен экспериментом, отвалил испытателю целых сто зелёных, а самое главное – предложил ему престижную должность дворецкого в своём особняке.
– За филиппинца сойдёшь, – напутствовал «новый русский» слугу с экзотической внешностью. – Таких пацанов, что и на русском калякают, и оленю «по рогам» дать могут, даже в филиппинской разведке не найдёшь!
       Судя по словам Самородка, следующим этапом жизни оленщика могла стать служба в разведке одной из стран Азии. Оставалось только найти заказчика и объект для шпионской деятельности в тундре.
       Но, как говорится, всему своё время.
       
       Пока же Васильев смиренно драил трубу-горку, протирал линзы подзорной трубы и факультативно насиживал яйца морской черепахи.
       Новый работник всем устраивал хозяина. Но чуткий носик певицы Наволочкиной при каждой встрече с оленеводом испытывал серьёзные перегрузки. От пастуха-дворецкого пахло сложным ароматом тундры, звериных шкур и мужского пота. Сам оленщик не испытывал особых проблем с гигиеной. Он был человеком, закалённым и задубелым в длинных зимовках и переездах, когда не столько думаешь о собственном теле, сколько о здоровье собак и оленей.
       И всё же, следуя правилам хорошего тона, Самородок решил отдать амуницию оленевода в химчистку, а самого его – подвергнуть основательной гигиенической и косметической обработке.
       После визита в турецкую баню Васильев последовательно посетил массажный салон, парикмахерскую и педикюрный кабинет, где ему сделали модную молодёжную стрижку и покрыли бесцветным лаком ногти на пальцах ног. Теперь он мог босиком ходить по бортику бассейна, не боясь вызвать неприязнь чувствительных барышень.
       Посетители вечеринок обращали внимание на диковинный наряд оленевода, но проявляли сдержанность и не задавали праздных вопросов об авторе-кутюрье и стране-производителе оригинальных изделий. Поскольку публика была хоть и богатая, но в основной массе не очень образованная, – мало кто из неё сомневался, что на роль дворецкого приглашён именно модный филиппинец. Как они там, в своей «Филиппинии», одеваются, никто из гостей даже не представлял.
       Но что особенно поражало и восхищало друзей Самородка, так это лингвистические познания его слуги.
– Ты ему на русском «пятиэтажным», а он тебе строго и ласково – нарнай баклы жур… В натуре всё понимает! – делились впечатлениями конкретные пацаны. – Где бы ещё такого хмыря надыбать?!
       Васильеву щедро давали чаевые. Он всё чаще улыбался, чувствуя прилив душевных сил, которые, казалось, покинули его совсем после бесполезных визитов в бухгалтерию мясокомбината. Там сидели какие-то злые духи, которые отобрали у него надежду вернуться в любимую тундру с честно заработанным кэшем. К тому же события, которые то и дело разворачивались вокруг оленщика, связывали ему руки. По своей душевной простоте и доброте он не мог оставить в беде других людей и всегда помогал им, чем мог. В том числе – и наличными!
       В условиях обнищавшей страны накопить деньги на дальний авиаперелёт – мечта почти не осуществимая. Всегда найдётся тот, которому нужна твоя кровная копейка, как нитка для пуповины. И если твои боги научили тебя помогать людям, не шей себе рубашку, которая «ближе к телу», – сшей лучше большое одеяло! Пусть оно будет похоже на это звёздное небо, которое не вмещается даже в хитроумную подзорную трубу, но при свете одинокого костра может вдруг отразиться – целиком! – в глазах оленя.
       А эти мигающие звезды – не осколки ли тех подзорных труб безумных звездочётов, что пытались заглянуть в потаённые закоулки Вселенной?! Почему никто из них не заглянул в широко открытые глаза пыжика, который сделал первый шаг по замёрзшему ягелю и с первым вдохом вобрал в себя необъятный мир, где суждено ему прожить свою таинственную и такую короткую, по человеческим меркам, жизнь?!
       Оленщик научился видеть в оленьих глазах то, чего не видят другие люди. Как родители умеют читать правду по глазам своих детей, так и Васильев научился узнавать чужие судьбы по глазам неблюя. Но вот - горе! Эти волшебные зеркала Вселенной он должен когда-то разбить, как разбивали их отцы, деды и прадеды. А это – всегда к несчастью! И неправда, что охотнику убить оленя легко и привычно. Это - всё равно, что вырвать из промёрзшей земли тундры смелое дерево, которое пробилось к свету из одинокого глупого семечка, случайно занесенного легкомысленным ветром в студёные безлюдные края.
       Уйдут из тундры олени, – и расстанется с тундрой оленевод. А пока олени рядом, они – его продолжение, его тень под светом луны и тёмным покровом Вселенной…
       

       Глава 25. Новая русская флора
       
       Самородок всё больше привязывался к своему дворецкому. В его кротости, непосредственности он находил то, чего никогда не ощущал в самом себе. И такое обретение доставляло ему куда больше радости, чем покупка каких-нибудь новых салонных причиндалов.
       Несколько раз на пирушках хозяин пытался затащить слугу за стол, приглашал его выпить. Но старик упорно отказывался, сохраняя – один из немногих! – верность однажды данному обещанию: никогда больше не брать проклятого зелья в рот! Сколько его друзей, знакомых, родных ушли за этим злым призраком в неизвестность и навсегда пропали!
       Когда память об ушедших становилась невыносимой, оленевод садился в каком-нибудь отдалённом уголке дома и начинал петь заунывную песню, слов которой Самородок не понимал. Но оставаясь, по сути, отзывчивым мужиком, он чувствовал искренность и задушевность этого пения, открывал для себя что-то новое, что прошло мимо него в прежней жизни.
       Наверное, под влиянием старика, которого почем зря окрестили чумаком (то есть, по-древнерусски, «кабачником», «целовальником»), И-го-го стал благодушнее относиться к окружающим и, прежде всего, к своей соседке Клеопатре.
       Однажды он по-свойски и от души «пригвоздил» её букетом caryophyllus (в простонародье эти растения прозаично называют гвоздиками). Наволочкина не представляла И-го-го с цветами в руках, настолько они диссонировали с его внешним обликом и манерами.
       В обрамлении caryophyllus Самородок был похож на бюст борца Поддубного, установленный посреди клумбы. На его усатом лице внезапно мелькнул отсвет того светлого чувства, которого любой женщине так не хватает в мужчине.
       Возможно, это и было зарождение любви… Но кто об этом может сказать достоверно?!
       Как водится у власть предержащих, они оказывают друг другу мелкие услуги, привлекая для этого сторонних лиц. Симпатия и забота о ближнем выражается набором стандартных предложений: «Мань, возьми моего водителя, – он тебя в бутик отвезёт», «Коль, я пришлю к тебе своего парикмахера, – он классно стрижёт!», «Дунь, мой охранник тебя проводит!». Ну, а самые щедрые могут пообещать: «Вань, у моего губернатора знаешь, какие связи в Москве?!»
       Не был оригинален в этом смысле и Самородок. Видя, что соседка не справляется со своим зверинцем, забывая то покормить живность, то убрать в клетках, И-го-го предложил ей воспользоваться услугами Васильева, который не очень был загружен работой в дневное время.
       Наволочкина восприняла предложение, как скрытый комплимент, и отказываться от него не стала.
       
       Ухаживать за зверями оленеводу нравилось.
       Казалось, он вернулся в знакомый мир, где все его понимают и любят. Особенно оленщик симпатизировал пуделю по кличке Простофиля (хозяйка называла его коротко Филей с ударением на втором слоге). Он напоминал Васильеву лаек, которые помогали в тундре пасти оленей, предупреждали о появлении волков, а иногда тоскливо и протяжно выли о чём-то своём, собачьем…
       Филей носился по территории усадьбы, гонял попугаев и старого ворона, когда хозяйка выпускала их на волю. В отношениях с постоянно чавкающим хряком по кличке Орбит и питоном Севой, напоминавшем в поперечном разрезе рулон туалетной бумаги, пудель занимал лояльную центристскую позицию, признавая за этими уникумами право на охрану хозяйки и её дома.
       Самому Филею, лентяю и повесе, заниматься сторожеванием не хотелось. Его лай не носил никакой содержательной нагрузки, и поэтому часто выводил из равновесия окружающих. Но Васильев не обижал своего любимца, отдавал ему лучшие куски и регулярно выгуливал.
       
       Ситуация резко изменилась, когда в дом по соседству заехал ещё один новосёл – держатель акций нескольких пивоваренных заводов Максим Кругляшкин.
       Он тоже привёз с собой домашний зверинец, выкупленный, что называется, на корню у одного западного предпринимателя.
       В числе экзотических животных оказался и маленький оленёнок-пыжик, которого держали на конюшне вместе с породистым арабским жеребцом и карликовой слонихой.
       Васильев приходил теперь часто под стены зооуголка и в неизбывной тоске смотрел, как выгуливают юного невольника. При этом Филей становился помехой: он зло и ревниво лаял, пугая малыша.
       В один из визитов пёс обнаглел до такой степени, что облаял и Кругляшкина, подъехавшего к дому на чёрном «мерине». Сопровождавший пивного короля охранник отшвырнул пуделя ногой и набросился с кулаками на Васильева. В этом верзиле оленевод вдруг опознал сутенёра Ваньку, который исчез в неизвестном направлении после неожиданной беремённости Коко.
       Ванька тоже узнал чумака, и вместо того, чтобы набить ему морду (как полагалось по инструкции), заключил его в свои объятья.
       По случаю неожиданной встречи старые знакомые заварили чай и провели за дружеской беседой несколько приятных часов.
       Васильев рассказал, как неплохо ему живётся у Самородка, и надоумил охранника сменить хозяина:
– Он кэш не жалеет. Платит честно. И в обиду не даст!
       Ванька обещал подумать. Работать у Кругляшкина ему не очень нравилось. Хозяин крохоборничал и наказывал рублём за малейшую провинность.
       Это был патентованный капиталист!
       
       С того времени у Васильева появился ещё один подопечный – пугливый рыжий неблюй.
       По протекции Ваньки, Кругляшкин разрешил доступ к малышу в любое время. Зная повадки оленей и рецепты народной ветеринарии, оленевод легко нашёл общий язык со скотником Мудрогеем, который отвечал за здоровье, спортивную форму и опрятный внешний вид животных.
       Васильев составил для пыжика рацион, показал, как надо за ним ухаживать. До этого неблюю скармливали витаминизированную овсяную кашу и сублимированное яблочное пюре, которые закупались упаковками в магазине детского питания. Васильев объяснил Мудрогею, что яблони быстрее зацветут на Марсе, чем в тундре. Да и овёс за полярным кругом раньше выращивали только юннаты, которых теперь и самих в белые ночи с огнём не сыщешь.
       Пока карликовую слониху продолжали кормить всухомятку ячменным жмыхом, надоевшим ей хуже горькой редьки, пыжик уже столовался «по науке».
       После кормления Васильев гладил оленёнка заскорузлыми пальцами, целовал в янтарные глазки, прижимал к себе и даже пытался носить на руках. По этой причине его униформа опять приобрела затрапезный вид, пропиталась запахом далёкой тундры.
       
       А вот у будущих потомков морской черепахи дела шли неважно.
       Хотя «под колпаком» у чумака были все условия для нормального развития зародышей, последние почему-то не спешили появиться на свет. Это вызывало обоснованную тревогу у Клеопатры, которая, как и её пудель Филей, начинала тайно ревновать оленевода к свалившемуся невесть откуда неблюю.
       Одной из причин этой зависти была невозможность «переплюнуть» Кругляшкина, зверинец которого не шёл ни в какое сравнение с зооуголком Наволочкиной.
       Своими «меньшими братьями» бизнесмен мог по праву гордиться. Одних из них занесли в Красную книгу. Другие имели родословные с гербовыми печатями. Третьи получили дипломы и грамоты на международных выставках. Таких знаков отличия не было даже у самого Кругляшкина, что пивного магната втайне очень раздражало.
       Эту зависть он компенсировал уничижительными подписями на табличках, которые крепились к клеткам, вольерам и загонам. Так, смеющуюся птицу кукабару он обозвал «Абракадаброй», полосатую зебру назвал «Шестёркой с зоны», а маленькую слониху окрестил «Портативным говнемётом».
       Гости, посещавшие зверинец, тоже имели возможность отличиться и придумать собственное название редкому экземпляру заморской фауны. Название увековечивалось на табличках примерно так, как и «послания потомкам», сделанные туристами на скалах, хулиганами – на заборах, а конкурирующими между собой кандидатами в депутаты – в заказных газетных статьях.
       Единственным представителем отечественной фауны оставался редкий и чудаковатый зверёк с соблазнительным для издёвок названием – выхухоль. Именно ему больше всего досталось от однобоко мыслящих друзей и компаньонов Кругляшкина. Как только не обзывали бедняжку: и «смехухоль», и «мухухоль», и «трахухоль», и «похухоль», и «нахухоль». Казалось, что названий придумали даже больше, чем осталось на воле самих зверьков.
       От таких издевательств бедная выхухоль облезла и постарела. В её глазах погас тот огонёк надежды, который присутствует у всех зверей, занесенных в Красную книгу. Казалось, свою родословную она могла теперь продолжить только в сказках и преданиях, потому что дарвиновский «естественный отбор» рекрутировал последнюю особь в зверинец господина Кругляшкина.
       

       Глава 26. Искусство требует кэш

       С редкими зверями из коттеджного посёлка любили фотографироваться местные политики.
       Далеко не все партии могли похвастаться присутствием в их рядах раскрученных артистов и скрюченных травмами чемпионов. В таких случаях симпатяга-бегемот и «собака Баскервилей» вполне конкурировали, скажем, с певческим дуэтом Монтсеррат Кабалье и Николая Баскова. Говорят, фотография будущего главы районной администрации с питоном так загипнотизировала избирателей, что они, как кролики, пришли на избирательные участки и безропотно за него проголосовали.
       Питон Сева оказался вообще на редкость харизматической личностью (чего не скажешь о сером чиновнике). Подивиться на его занятия йогой приходили целые делегации школьников и пенсионеров. Если малышей привлекали размеры животного, то стариков больше интересовало то, как ползучему гаду удаётся выживать без пищи столь продолжительное время. Наволочкина таких деталей не знала. И, честно говоря, певичку больше волновала не структура питания змеи, а отсутствие такого же большого числа зрителей на собственных концертах.
– Где мои поклонники?! – орала «звездюлька» на продюсера Тим Зяма. – Или ты считаешь, что для создания моего фан-клуба достаточно одних только креветок и черепашьих яиц?!
       Тим Зям хранил невозмутимое спокойствие и продолжал вершить свой беспримерный подвиг.
       Для нового рекламного плаката он решил сфотографировать Клеопатру верхом на карликовой слонихе. Но зная, как устроены мозги у зрителей, легко было предположить, что они скорее придут смотреть не на поп-диву, а на экзотическую тварь. Да и как вытащить «портативный говнемёт» на сцену?! Как заставить его продемонстрировать своё мастерство?! В общем, от идеи харизматической звериной морды в проекте пришлось отказаться.
       Тогда «помпой» решил сделать ставку на… силиконовые имплантаты.
       Протезы не раз выручали его в сценической практике. Кого-то из артистов он убеждал вставить искусственные зубы, кому-то советовал увеличить размер бюста или ягодиц.
       Клеопатра пока решилась только на силиконовую инъекцию в верхнюю губу и татуировку на щиколотке. Этого было явно недостаточно.
       Целиной зияла зона пупка. Девственно чистыми оставались ягодицы. А для того, чтобы взять верхнее «до», певице явно не хватало объёма груди. Это Тим Зям понимал не как искусствовед, но как мужчина. Ему было хорошо известно, что спонсоры куда охотнее реагировали на необычные телесные параметры, нежели на оригинальность голоса раскручиваемой «звезды».
– Ну, что ей делать со своим «первым номером» на Первом канале?! – возмущались слюняво-плешивые «кощеи». – Пусть закачает в «чашки» пару галлонов слизи, чтоб пипл от восторга захлебнулся… Тогда и мы по размеру лифчика отслюнявим!
       «Помпой» видел и много других изъянов, мешавших Клеопатре, занять достойное место на эстраде. Будь его воля, он бы ей и ноги переломал, чтобы потом увеличить их длину с помощью прибора профессора Илизарова.
– Сейчас даже в Китае мужиков ниже 170 сантиметров на работу не принимают. А у нас – стада низкорослых «козлов» и «козлих», – изливал свою душу коллегам по цеху взыскательный Тим Зям. – Кому интересен этот гербарий из «засушенных гераклов» и «сплющенных матрёшек»?! Папики деньги скорее в землю зароют, чем в помойную оркестровую яму…
       Вот и получалось, что питон Сева приобрёл куда большую известность в массах, чем Клеопатра. Ведь он был не только длиннее, но и гораздо «гибче» своей хозяйки. Жизнь, как говорится, поломала!
       
       Ещё одной возможностью прорваться в высокие слои шоу-бизнеса являлось сотрудничество с какой-нибудь политической структурой.
       Когда однажды глава районной администрации сфотографировался на фоне завязанного морским узлом питона, он предложил его хозяйке вступить в ряды новой партии «ПОЛИП», защищавшей не только интересы малоимущих граждан, но и начинающих артистов.
       Отказываться от этого заманчивого предложения Наволочкина не стала, но с ответом решила повременить, – вдруг найдётся другая, более могущественная и богатая, структура, готовая взять её на буксир.
       Такой же точки зрения придерживался и Тим Зям, который видел не только плюсы, но и минусы в предложенном сотрудничестве.
– Эти «полиповцы» халяву ищут, – наставлял он Клеопатру. – Им бы только нас запрячь, чтобы выборы выиграть. Платить за концерты они не будут. А когда по кабинетам рассядутся, о нас забудут. Зуб питона даю!
       В противовес идее опартачивания эстрадного творчества «помпой» выдвинул иное предложение – исполнить социальный заказ какой-нибудь коммерческой структуры. Он давно уже подкрадывался к руководству местного мясокомбината, которое в новых экономических условиях уверенно нагуливало политический вес.
       Тим Зям обратился к Валютину с предложением придумать слова для корпоративного гимна процветающего предприятия.
       На страницах газеты журналиста давно величали колумнистом (плохо подкованный в лингвистике Мосёл, наверняка, «расшифровал» бы в этом колумбе перестройки перекрасившегося коммуниста). Как и большинство коллег, модный автор не чурался подработка и без стеснения строчил джинсу.
       Стиль Валютина отличали пасторальность, романтичность, проникновенность. В то же время он следовал веяниям моды, которая приветствовала в рекламных текстах налёт эротической двусмысленности.
       Уже на следующий день борзописец представил на суд Тим Зяма смелый зачин:
«Живодёрня – скатерть–самобранка!
Бьём козлищ – не делаем подранков!

Загляните вы бойцу в трусы,-
там на стрёме палка колбасы!

Патриотам этот финт не нов –
защищать державу без штанов!

Загляните ветврачам под юбки, -
там сарделек наливные губки!

Если юбки здесь не поднимать,
гол прилавок будет,
вашу мать!»
       
       Продюсеру такая половозрелая метафоричность показалась излишней. От неё веяло лёгкой пошлятинкой. По мнению «помпоя», в стихах просматривался и скрытый криминальный подтекст.
– Заглядывая в трусы работникам мясокомбината, мы, как и охрана, выражаем им недоверие, – здраво рассуждал Тим Зям. – Проявите больше либерализма… попробуйте сместить акценты. Расскажите, например, о полезности обрезания… применительно к мясопродуктам, конечно. Если, скажем, вороватая продавщица магазина не отрезает верёвочный хвостик у колбасы, то это уже тревожный тренд торговли… но не производителя! К тому же от нашего произведения должен получить кайф коллектив живодёрни, а не спецназовцы на проходной.
       Идеология гимна, таким образом, была забракована и отправлена на переработку.
       

       Глава 27. Среди живых и мёртвых

       А жизнь в коттеджном городке всё больше приобретала европейский лоск.
       Инвесторы и строители постарались на славу. Каждый домик имел все необходимые удобства. Улицы посёлка вымостили цветной плиткой и спрямили аллеями каштанов.
       В центре жилого массива появился фонтан. Его оживляла скульптурная группа, которая броско символизировала борьбу за свободу предпринимательства. Большой, Г-образно согнутый гвоздь из нержавеющей стали торчал из мраморной глыбы, на которой наборными бронзовыми буквами сверкала надпись «Не пропадёт ваш скорбный труп…» В тексте явно допустили ошибку, что имело своё оправдание. На сооружении фонтана трудилась группа мастеров-камнерезов из соседней республики, которая привыкла к текстам погребально-ритуального содержания и не очень хорошо знала русскую классику.
       Проверить правильность цитаты никто не мог (мешала малограмотность коллективного заказчика), да и не пытался. Все обращали внимание на масштабность и величественность сооружения, а что на нём было написано, – это никого не интересовало.
       После исполнения заказа скульпторы отбыли на историческую родину. О том, что в посёлке возводился фонтан, а не эшафот или семейный склеп, они так и не узнали.
       Между тем на улицах городка развернулась бойкая торговля. Здесь продавались свежие овощи и фрукты с приусадебных участков. Наверное, продавцы рассчитывали на приезд экскурсантов, которые рано или поздно обязаны были появиться в этих краях. Внимание иногородних граждан уже привлёк разнообразный животный мир, который дополнял утробный быт «новых русских».
       Ситуацией немедленно воспользовался и Пупукин. Наступал «год крысы» и таксидермист наладил массовое производство чучел этих животных. Грызунов ловили живьём, чтобы не испортить шкурки. У школьников таксидермист скупал пищащие «заготовки» по десятке деревянных, а молчащие чучела продавал уже в пять раз дороже.
Так на практике он подтверждал хорошо известную миру истину, что «молчание – золото»!
 Приезжих туристов проблема уничтожения местной фауны не волновала совсем, и они охотно покупали оригинальные поделки для себя, своих родственников и коллег по работе. Но население городка вдруг подспудно начал волновать вопрос, какие сувениры-самоделки изготовит предприимчивый Пупукин накануне «года лошади». За судьбу «зелёного змия» они почему-то не переживали.
       А зря!
       
       Мода на экзотических тварей приобрела характер эпидемии.
       Стоило на скотном дворе пивовара Кругляшкина появиться зачуханному страусу, как тут же на соседнем участке какого-нибудь виноторговца заводилась кривоногая антилопа-мутант с выпавшими от авитаминоза рогами.
       Правда, переплюнуть слонов и верблюдов Кругляшкина всё равно никому не удавалось: его мощный «ноев ковчег» не шёл ни в какое сравнение с утлыми «судёнышками» соседей.
       Лишь одному Самородку удалось убедить пивовара продать оленёнка, не вписавшегося в формат редких и драгоценных животных. Своим присутствием он разрушал единство ценной коллекции.
       Приобретение неблюя больше всего порадовало оленевода Васильева. Он продолжал исправно нёсти службу на нескольких фронтах, не сдавая позиций даже на таком безнадёжном направлении, как высиживание морских черепашек.
       Клеопатра, кажется, перестала верить в эту затею, но оленевод не сдавался. Он регулярно прикладывал яйца к уху и просматривал их на свет через линзы бинокля.
       Но скорлупа хранила молчание. Зародилась внутри яиц жизнь или нет, – никто не знал. Природа строго берегла свои тайны.
       
       Уход за животными составлял смысл жизни оленщика.
       А подзорная труба, как ракета-носитель, выводила его на орбиту новых мыслей и чувств. Разглядывание звёздного неба вызывало у Васильева прилив сил и энергии.
 Ему казалось, что среди бесконечно далеких миров затерялась и его тундра. На полотне неба он мысленно выстроил свою собственную конфигурацию звёзд, которую назвал Маленький Пыжик. Ведь если есть в природе созвездия двух Медведиц, нескольких Псов, Жирафа и даже… Мухи, – то почему бы не появиться и созвездию, поименованному в честь оленя?! Без этого зверя в бескрайней тундре не появятся чум, пища, одежда, упряжка... Не будет оленя – пропадёт и оленевод. А без оленевода исчезнет целый народ, такой самобытный, талантливый, отзывчивый, добрый и смелый!
Что там говорить! Маленький Пыжик заслужил право подарить своё имя сверкающей бездне. На лоскутке неба, в глубине тёмного колодца, окантованного жерлом подзорной трубы, оленёнок нашёл себе новое пристанище. Васильев отчётливо видит его. Вот он, пыжик, – стремительная тень тундры, её судьба, её прошлое, настоящее и будущее…
       С необъяснимой грустью всматривается старик в бездну, откуда, кажется, раздаются знакомые голоса животных. Охотнику и табунщику известно, что небеса, как и тундра, лишь обманчиво пустынны…
 Вот пискнул самый маленький северный зверёк лемминг, а из-за облачка- кочки за своей добычей наблюдает хитрый песец… Тут же неподалёку притаился редчайший красавец – горностай… Шумно втягивает ноздрями холодный воздух ноздрями овцебык, чуя вышедших на охоту росомах... А вот на оторвавшейся льдине морж смешно топорщит усы, отпугивая нерпу и морского зайца – лахтаку… Тут же на «небесном ковчеге», построенном оленеводом, нашли себе пристанище белая сова и тундряная куропатка, белая и розовая чайки, сибирская гага... Где-то на подлёте из космических просторов белолобый гусь и черная казарка, галстучник и бурокрылая ржанка, тулес и кулик-воробей, белохвостый песочник и краснозобик… Свои небесные созвездия-колонии образовали серебристые чайки и бургомистры, моевки и полярные крачки, чистики и люрики… Тут же «гнездятся» поморник и мохноногий канюк, рогатый жаворонок и пуночка, лапландский подорожник и краснозобый конек…
       А где-то рядом с ними, в заиндевевшей небесной тундре, проявляются лики далёких предков – с развевающимися на ветру седыми волосами и что-то беззвучно говорящими губами. Кажется, они благодарны оленеводу за этот необыкновенный подарок. Теперь и у них на небе есть своё звёздно-оленье стадо под названием Маленький Пыжик. Они не в одиночестве в безграничном пространстве! И скоро полетят на упряжке-космоплане по Млечному Пути, привечая и сближая другие миры…
Ну, а с родной Земли вслед им будет глядеть Васильев. Его добрый и любящий взгляд, пролетев по подзорной трубе-ускорителю, осветит, подобно солнечному лучу, иссиня-чёрную масть убегающей Вселенной…
Какой же глупой и никчемной на её фоне казалась суета земных обитателей! Сколько усилий они тратят на обретение сомнительных ценностей, которые Пространство и Время рано или поздно обязательно поглотят, разнесут на молекулы, атомы, кванты! Даже Мосёл и Петро не способны в своей «теории воровства» представить космические масштабы перемещений материальных объектов. Да, урки могут угнать на другой меридиан чужой автомобиль, перегнать на несколько градусов по параллели чью-то яхту и даже атомный ледокол… Но пусть-ка они попробуют переместить в пространстве Маленького Пыжика! Пусть взнуздают и обучат его бегать в упряжке по небесным просторам! Никакая «ловкость рук» здесь не поможет!
 В необозримом космосе всемогущей силой обладает только воображение. Лишь Мысль способна перестроить неисчислимое скопище небесных тел, придать им новые измерения и траектории, сблизить или удалить их друг от друга.
       Где тот небесный вор, который украдёт звёзду для своей любимой?! Где тот конокрад, который запряжёт Маленького Пыжика в огненную колесницу и угонит её куда-нибудь на край Туманности Андромеды?! Где тот карманник, что вытащит из «серебряного ковша» бриллиант Полярной звезды и вставит его в новую солнечную корону?! А какому «щипачу» удастся залезть в «чёрную дыру» и нащупать там луковицу карманных часов, отсчитывающих время жизни нашей Вселенной?!…
      «Украдите! – кричат вокруг. – И будете счастливы!» «Воровать не зазорно, – учат циники. – Это всего лишь перемещение вещей в пространстве!» «Тащите под себя сокровища, заработанные чужим потом и кровью! – кликушествуют чинодралы. – Ведь от перемены мест слагаемых сумма не меняется!»…
      Но небо научило Васильева совсем другой философии. И та самая наличность, которую он честно заработал, нужна ему вовсе не для того, чтобы построить в чуме камин с изразцами или подковать оленей золотыми подковами… Оленевод мечтал отправиться с подарками в гости к соседям. В холодной тундре, как и в дремучей тайге, играют совсем по другим правилам, – не по тем, которые придумала беспощадная природа. Здесь думают и заботятся о других, предоставляя кров и очаг, оставляя соль и спички для нуждающихся и заблудившихся...
      Конечно, оленщик давно мог удалиться восвояси. Презрев дикую и чужую цивилизацию, он мог законопатиться в чуме, зарыться в ягеле… Или, как представители других культур, уплыть от непрошенных миссионеров на пироге, залезть на пальму, спрятаться в джунглях, – лишь бы не вырывали его, как сорняк, из родной почвы. «Самолёт – хорошо, пароход – хорошо, а олени лучше!» В тундре «шестисотый мерин» не сравниться с пыжиком-неблюем. Здесь одна неполная оленья сила дороже ста лошадиных…
 
Глава 28. Великие переселения
 
      Васильев очень жалел животных, которые попали за решётку к «новым русским». Бедолаг провозили через границу контрабандой. И даже не в скотских условиях! Они были бы для зверей большим благом.
      Зверодобытчики и перекупщики не считались с болью и мучениями своих «меньших братьев». Без воды и пищи, в усыплённом состоянии попугаев и мартышек, рыбок и черепах несли, везли, кантовали, прятали в багажниках и трюмах, маскировали в моторных отсеках, законопачивали в бочках и цистернах, пробирках и грелках, отправляли по почте в посылках и бандеролях. При каждом удобном случае животные взбрыкивали, лягались, кусались, царапались, подавали голос.
      Бывали, конечно, случаи, когда курьер на несколько часов (а то и суток!) добросердечно пригревал на своей груди змею или другую «флегматичную» тварь, а в ответ получал опасную травму.
      Так, однажды дикие африканские пчёлы, замученные запахом потных подмышек, искусали свой неопрятный «улей». А толстая малазийская жаба, вспотев в пространстве между ног контрабандиста, внезапно стала недовольно квакать во время его прохождения через металлоискатель.
      Но самый удивительный случай произошёл с каким-то йогом, который, пытаясь подработать, отважился проглотить пластмассовую ампулу с редкими золотистыми пиявками. Во время плановой тренировки мышц в области кишечника он не рассчитал усилий и раздавил упаковку. Пиявки выбрались наружу и, осмотревшись, категорически отказались покидать внутренности курьера, – так им здесь понравилось.
      Йогу ничего не оставалось, как стать донором. Из него несколько суток выкачивали кровь, полностью заменив её синтетическим раствором. И лишь тогда, из-за отсутствия натуральной пищи, а также под давлением иных обстоятельств (к коим относились регулярные клизмы из раствора медного купороса), – нелегальные эмигранты покинули своё убежище…
      Если бы таможенники на границе оказались подслеповатее, а карантинные склады – попросторнее, Россию давно заселили бы жирафы и слоны, бегемоты и носороги.
      Появись спрос, – и в горах отловили бы всех «снежных людей» (для зимних работ на приусадебных участках), затралили бы «лохнесское чудовище» (для водолазных работ и промышленного разведения в прудовых хозяйствах), заарканили бы Кинг-Конга и его детёнышей (для охраны ночных клубов и дискотек)…
      Удивительно, но никто из «новых россиян» не додумался содержать в гаражах и на балконах оленей. Пределом изыска стали страусиные фермы и свинопитомники, где специальную породу расторопных «пятачков» натаскивали по программе бойцовых псов. Кое-где ещё продолжали разводить (в прямом и переносном смысле!) голубей, кроликов и глупых клиентов, доверившихся рекламе не слишком человеколюбивых фирм типа «МММ».
      Повсеместно пробовали одомашнивать клопов и бабочек (семейства моли), тараканов и сверчков, муравьёв и блох. В этом преуспело достаточно большое количество граждан. Но к ним претензии не предъявлялись, так как в основной своей массе они сумели создать довольно сносные условия для проживания и питания своих питомцев. С чешуйчато-крылыми делились – по-честному! – последними макаронами и остатками рассола. Им отводили самые тёплые углы в малогабаритных квартирах (в тесноте, но не в обиде!).
      Свобода передвижения насекомым гарантировалась мощным жилищно-коммунальным хозяйством, которое отвечало всем своим имуществом по рискам неофициально застрахованных особей.
      В страховании, как и везде, доминировали «чёрные» схемы. Это означало, что, в случае массовой потравы животных в отдельно взятой квартире, они могли спасти свою жизнь через «чёрные» входы и выходы. К таковым, прежде всего, относились стояки с трубами для водопровода и канализации. Тараканы, муравьи и иные неопознанные представители фауны могли ретироваться к соседям, живущим выше или ниже опасной зоны.
       Но тут их нередко встречала «Машенька»: инсектицидный мелок с таким уменьшительно-ласкательным именем безжалостно прорисовывал «черту оседлости» для мигрантов и перечёркивал их надежды на светлое будущее.
       Свободной зоной оставался лишь мусоропровод. Здесь полностью отсутствовал всякий визовый режим, санитарный и ветеринарный контроль. Насекомые имели неограниченный доступ к отбросам и алкоголю («дьюти-фри» отдыхало!) и могли даже примерить поношенные противозачаточные средства. Последними, правда, они никогда не пользовались. что приводило к бесконтрольному росту численности как коренного населения, так и блуждающих диаспор…
       Поскольку травля животных в мусоропроводах проводилась за отдельную плату (бесплатно химикаты выделялись только к государственным праздникам и дню рождения мэра города), эта благоухающая труба связывала в единое целое все анклавы, разные уровни жизни обитателей дома, становилась наиболее привлекательным местом для их труда и отдыха.
       Мусоропровод был своеобразным спасательным маршрутом, резервной магистралью к всеобщему благоденствию и процветанию. Иногда здесь наводила шорох какая-нибудь глупая домохозяйка, перекрывавшая основную «артерию» крупногабаритными отходами, пачкой старых газет или узелком тряпок… Тогда в трубу вёдрами заливали кипяток, шуровали в ней длинными палками, пытаясь размягчить утиль и освободить жерло. От такого горячего душа всем обитателям мусоропровода приходилось не сладко. Однако они стоически терпели! Порой в ход шли хитроумные ловушки, фумигаторы, липкие ленты. Но их мудрые насекомые обходили стороной. Чтобы отгородиться от своих «мельчайших братьев», люди изобретали новые порошки, таблетки, спреи, пасты, аэрозоли, лосьоны, кремы, гели, эмульсии, шампуни… Это был «бизнес на крови», но и он никак не спасал от напасти!
      Например, клопы легко прятались в любых щелях-укрытиях, ведь на голодный желудок они становились совершенно плоскими и мельчайшая выбоинка служила им окопом. При этом взрослая самка клопа обучала детёныша с первых шагов диверсионно-военному делу, – как правильно и осторожно попить из людей кровушки. Конечно, гомосапиенс способен уничтожить некоторое количество кровососов. Но те клопы, которые остаются в живых, никогда не простят гибели своих сородичей. Избежавшие геноцида твари, а также их потомки станут более выносливыми и приспособятся к химическому оружию, применяемому к ним в обход всех существующих международных конвенций.
       Не меньшую выживаемость в нечеловеческих условиях демонстрируют и блохи, которых в природе существует несколько тысяч подвидов. Один из них – крысиный – особенно докучает человеку. Потаёнными партизанскими тропами он проникает в жилые помещения из подвалов и других сырых мест. Паразитируя на домашних животных и их хозяевах, блохи, как кочевники, с легкостью заселяют и смежные территории.
       Но самыми креативными остаются всё же клещи и малюсенькие фараоновы муравьи. О борьбе с ними можно написать не одну басню, – только что толку?! Эти твари – не чета человеку! Они так дружны и так заботятся друг о друге, что ни одному гражданскому обществу и не снилось!
       Человечество нередко шло на откровенные провокации, натравливая одних животных на других. Так, для борьбы с рыжими тараканами люди заводили больших черных тараканов. Правда, какая разница между рыжим и брюнетом, остаётся пока тайной даже для провокаторов...

Глава 29. Самый человечный трубочист

       Любые существа, прописанные в городском ландшафте, имеют строгие координаты проживания. Животное похоже на бездомного человека. И того и другого тянет к трубе теплотрассы, канализации.
       По всей стране проложено такое количество коммуникаций, что не грех и запутаться. Подумать только, но в пространстве всех труб можно поместить 1000000 кубических метров газа, нефти, проводов и, конечно, дерьма. А если посчитать все полости и выемки в земной поверхности – колодцы, шахты, окопы, бункера, то представление о человеке, как о наземном существе, сразу изменится.
       Зарываясь (в обоих значениях слова), люди, как и животные, стремятся спрятаться. Они избегают напасти, беды, наказания, мести… Когда говорят, что именно квартирный вопрос испортил людей, это – правда. Но не вся! Есть те, кто сохранил чувство собственного достоинства, выбирая иное – особое – место в пространстве. К таким относился и оленевод Васильев.
       Его чумы – эти бакены-поплавки в океане тундры – построены без ущерба для других. Оленщик никому ничем не обязан, никто ему не завидует. Строит сам, без всяких планов и согласований. Приватизация чума для него не актуальна. Сегодня он – здесь, завтра – там… Поди-ка уследи за ним!
       Из чума оленевода не выселишь, за «дополнительные услуги» платить не заставишь. Никакие коммуникации ему не нужны: путы трубопроводов его не связывают.
       Поэтому у жителя тундры иное мироощущение и другой характер, нежели у других людей… Он – неотъемлемая часть природы, «полезное животное ископаемое» и редчайший элемент «таблицы Дарвина»…
       Подтащи к чуму трубу, выкачай его содержимое вместе с нефтью и газом, – и умрёт тундра… Вслед за нею исчезнет и этнос… А в конце концов, – «вылетит в трубу» всё человечество! Оленевод – последний проводник между человеческим обществом и природой. Благодаря ему, тундра озаряется светом и наполняется теплом…
       
       В городской маяте и сутолоке Васильев чувствовал себя не на своём месте. Все нити, связывавшие его с окружающим миром, казались непрочными. Даже построенные здесь чумы, животные в вольерах выглядели декоративно и противоестественно. Эх, кто бы мог переместить его, как украденную вещь, в пространстве – поближе к родному дому?! Тать, где ж тебя взять?! …
       Вокруг шебаршило разномастное племя шулеров и проходимцев, но никому из них не приходило в голову обратить внимание на старого оленевода. Никто не мог и подумать, что его рай – совсем в другом шалаше, за тридевять земель отсюда. Уют – дело сугубо индивидуальное. Душевный уют – тем паче.
       Доставая из поношенного сапога стопку купюр, рассматривая её на свет, Васильев словно нащупывал связь с непонятным миром. Будь его воля, он без сожаления оклеил бы странными зелёными бумажками свой чум. Но тогда перед ним закрылся бы вход в иное измерение. Прервалась бы всякая связь затравленной природы с человеческой сворой… А пока она шла по следу тундровика, наступала ему на пятки, стремясь на ходу оторвать и поглотить плохо пахнущие, дурманящие мозг, но почему-то всё больше манящие стельки…
       С тех пор, как оленщик увидел в небе созвездие Маленького Пыжика, его мучило раскаяние за свою былую жестокость.
 Он бездумно обрёк на смерть своих любимцев, которые ему безоглядно доверяли. Как выяснилось, эта смерть не стоила людям ни элементарного сочувствия, ни жалкого гроша…
       Васильев вспомнил, как в загоне, этой общей камере смертников, в предчувствии беды на оленьих шеях набухли жилы. Как он вдруг увидел в заслезившемся глазу одного из своих покорных любимцев собственное отражение. Это было последнее отражение жизни. Больше никогда не мелькнут в волшебных зрачках ни стремительный звездопад, ни конус заиндевевшего чума, ни блики раздобревшего на ветру костра, ни глупые жующие мордашки неблюев… Огромная Вселенная, вся её плоть и кровь, помещалась теперь в одной единственной глазнице, утопала в маленьком, ещё тёплом стекловидном теле, которое от имени всего живого безмолвно и понимающе прощалось с ним навсегда…
       Казалось, впервые человек и олень поняли друг друга без дополнительных ласк, понуканий и жестов. Это случилось в тот страшный миг, когда жизнь передавала на поруки смерти одного из прекраснейших своих пленников… Старик отчётливо сознавал: изменить порядок вещей в природе ему не дано. Но он корил себя за то, что не успел к этому разговору с глазу на глаз чуть раньше. Он опоздал увидеть то, чего не находил теперь в глазах людей, – звёздного неба и бесконечной Вселенной…
       В этот момент, будучи не в силах справиться с наплывом чувств, оленевод впервые в жизни заплакал. Заметил ли приговорённый к смерти друг слёзы старика, услышал ли его беззвучную просьбу о прощении?! Наверное, нет. В эту трагическую секунду олень смотрел уже в другую сторону, провожая взглядом уходящее за горизонт солнце. Он прощался теперь не с человеком, у которого так и не нашёл защиты, а со всем миром – таким большим, могущественным и таким… беспомощным…
       Последний удар рогами по необструганным горбылям загона передал такое неизбывное чувство отчаяния, что, казалось, весь мир содрогнулся от него.
       Волна душевной боли смяла оленщика. Он вдруг понял, что сам стоит на пороге между жизнью и смертью, что скоро придёт и его час выговаривать, вышептывать, вымаливать глазами слова прощания и прощения…
       У стариков слёзы непроизвольно катятся из глаз. Их не остановишь. Они как осенний последний дождь перед наступающими холодами. Старческие слёзы – это всё выстраданное и недосказанное…
       Но кому есть дело до этих слёз?!…
       
       Люди, окружавшие Васильева, вряд ли догадывались о его настроении.
       Оленевод по-прежнему оставался дружелюбным и отзывчивым. Его оглушающая искренность казалась родником чистой холодной воды, которой спасаешь себя во время иссушающей жары. Будь Васильев чуть откровеннее, чуть доступнее, ему давно бы собрали всем миром денег, по-доброму проводив в родные края.
       Но этот тундровик был скроен иначе. Он, добытчик-одиночка, всегда сам поддерживал других, становясь проводником только ему известных смыслов и взглядов, не принимая досужего сочувствия со стороны…
       Есть ещё такие странные люди, которые говорят с остальным миром на «птичьем языке». Или на «языке оленей». Почему они его выбирают, где ему научились, – поди, разберись! Да и некогда, честно говоря. Личные проблемы не позволяют отвлекаться на чужие фантазии.
       Мы не ищем друзей, – и обычно они появляются сами. Но почему никто не увидел преданнейшего, бескорыстнейшего друга в этом редком и удивительном «грибе-трудовике», растущего прямо под ногами?! Почему никто не нагнулся, не сорвал и не положил его в своё пустое лукошко?! С каким грузом идём мы по жизни, кого и что ищем, что и кого подбираем?! …
       У жителей коттеджного городка своя гламурная философия. Им бы успеть хапнуть и зазвездить, распилить и заквасить… Смысл жизни они ищут в светских кругах, а ответы на сложные вопросы бытия – в глянцевых журналах.
       Ну, а оленевод Васильев, в их представлении, годится разве что для высиживания морских черепах или строительства экзотических шалашей. Он – расходный материал, дешёвая канцелярщина, подлежащая списанию ещё до момента употребления.
       Какая пропасть между этими разными представителями человеческого рода! Пропасть-Вселенная, поместившаяся в омуте оленьих глаз…
       В природе нет больше живых существ, которые бы так далеко отстояли от своих сородичей и собратьев, как люди. Птицы живут колониями, волки стаями, олени стадами… И повадки каждой отдельной особи мало чем отличаются от поведения других.
       Когда же человек, обретя индивидуальность, сумеет слиться в духовном и нравственном, социальном и экономическом единстве с себе подобными?! Может, только природа и Вселенная способны объединить людей?!
       Зверь и человек – всего лишь сгустки энергии, импульсы мироздания… Солнце и другие звёзды не вечные. Рано или поздно они погаснут. Но что мы значим без них?! Вечное – это новое. Поиск нового – неизбежность, если мы хотим сохранить жизнь во Вселенной. А искать новое можно только сообща, научившись говорить на других языках, включая «олений» и «птичий»…
       Человек – очень странное существо. Эгоистичное, безрассудное, бесшабашное, расточительное…
       Разве не странно, что вырвавшись в открытый космос, затратив при этом гигантские усилия, положив на алтарь побед миллионы жизней и столетия поисков, – люди не дорожат временем, не спешат двигаться дальше?.. Не реальные общепризнанные заслуги перед обществом, не мужество и благородство, не высокая образованность и профессионализм, а какие-то абстрактные бумажки – кэш! – становятся пропуском во Вселенную. На околоземную орбиту летит не врач, не инженер, не учёный, а миллионер, всё достоинство которого – абстрактная цифра на банковском счёте.      
      Сколько запустят в космос пустопорожних «денежных мешков», столько же останется на земле талантов и гениев.
      В каком ещё животном сообществе встретишь подобную бесхозяйственность, потакание амбициям, откровенную глупость?!
       
       Вот и Васильев не обживает тундру, а высиживает черепашьи яйца, чтобы посредством зелёных бумажек – кэша – найти общий язык с остальным человечеством…
       Чтобы не ощущать тяжесть своего одиночества, оленевод старался полностью погрузиться в работу. На долгие часы он залезал внутрь акватрубы и «вылизывал» её так, как надраивает матрос палубу образцового эсминца.
       В недрах этой окостеневший пластмассой «кишки» тундровик походил на штурмана-навигатора, торящего дорогу в открытый космос. Сквозь полупрозрачные стенки, как через стёкла детской игрушки – калейдоскопа, в кабину «голубого экспресса» проникал солнечный свет. И тогда казалось, что оленевод, словно ангел во плоти, парит в поднебесье…
       Порывы ветра извлекали из трубы-горна необычные звуки. Она то басисто гудела и от натуги раскачивалась, то тихо, словно спеленатая тайным восторгом, повизгивала. Порой в неё забивалась пожухлая листва, которая сначала кружилась в воздухе, легкомысленно меняя маршрут своего движения, а потом обречённо летела вниз – к воде бассейна – по строго обозначенной траектории…
       Труба дисциплинировала и обязывала. Она строго ограничивала часть пространства, где изменялся заведенный порядок, устанавливались новые связи и взаимоотношения. Спустись по такой трубе с небес какой-нибудь инопланетянин, – он обязательно столкнулся бы с Васильевым. «Место встречи изменить нельзя»!
       В другой системе координат контакт с внеземным разумом мог быть нежелательным и даже опасным. Человечество взялись бы представлять недалёкая Наволочкина или запойный Пупукин, жадный Кругляшкин или продажный Валютин… Последствия такой встречи предсказать не трудно.
       Труба же вносила в мировой хаос определённый порядок, заданность целей, исключала случайность встреч.
       Для контактов с внеземными цивилизациями труба – полезная штука. Может быть, когда-нибудь у человечества появится такая конструкция, которая наподобие лифта по самой короткой и безопасной траектории соединит его с братьями по разуму.
       Земляне, конечно, заинтересованы во встречной космической проходке, когда в целях экономии времени и средств навстречу им выйдут трубопрокладчики из созвездия Рака или Маленького Пыжика. Сядет тогда зелёный человечек на аквагорку и скатится прямо в объятия гостеприимного Васильева, который без всякого сожаления отвалит дорогому марсианину кипу странных для них обоих зелёных бумажек…
       Или, кэш – он и в космосе кэш?!
       

       Глава 30. Оазис под крышкой «гроба»

       Однако фантазии тундровика – лишь помеха в серьёзном разговоре о делах насущных.
       Известно, чистка акватрубы – занятие не пыльное. Есть дела более грязные, хотя и не мокрушные.
       Как выяснили Мосёл и Петро, их соплеменники давно сорвали с воровства романтическую ауру. Оно стало банальным перемещением вещей в пространстве. Индивидуальный – интеллектуальный – криминал быстро деградировал, уступив место корпоративно-государственному примитиву.
       Чтобы быстро обогатиться и избавить от всех забот чиновников, оказалось вполне достаточно сменить «фактический адрес» предмета на «юридический». При этом мошенники и стражи порядка сразу переставали видеть друг друга, как бы оказываясь в разных измерениях. Параллельные миры, да и только!
       
       Когда коттеджный посёлок разросся, приятелей вдруг осенило, что стать хозяевами даже собственной жизни им вряд ли теперь удастся. Той степени свободы, которую даруют деньги и должности, они, увы, получить не смогли.
       В этом мнении подельщики утвердились ещё больше, когда увидели обстановку, в которой вознамерились обитать владельцы новых особняков…
       «Наладишь сбыт – получишь быт!» – любил повторять преуспевающий нотариус и богатейший домовладелец Антуан Заваровский. Внутреннее убранство его апартаментов походило на царские покои. Глаза сами собой закрывались от сверкания и блеска просто-таки неземных сокровищ.
       Старинные картины с аукционов, реставрированный узорный паркет, кровать с бархатным балдахином, потемневшие зеркала в обрамлении золотых амуров, несметное количество серебряной посуды и разных антикварных безделушек – всё убедительно свидетельствовало о том, что поднявшийся с колен «нотариат» полностью заменил опустившееся на четвереньки «родовспоможение».
       Вместо акушерок на вахту жизни заступили нотариусы!
       Под лёгким росчерком их пера теперь рождались несметные богатства. Чтобы стать миллионером, не нужно больше напрягаться и недосыпать… Достаточно лишь оказаться в нужном месте в нужное время, найти лазейку в законе или знакомого среди влиятельных чиновников. Новый Клондайк для рвачей и лентяев!
       Нотариус, который прежде жил достаточно незаметно и скромно, в одночасье превратился в одну из центральных фигур общества. Без его услуг не могли теперь обойтись ни богатые, ни бедные. Он походил на «золотой костыль» перестроечного бума-БАМа: выдерни его, – и весь состав, под завязку набитый сырьём и недвижимостью, полетит под откос.
       «Костыль» выглядел весьма солидно и респектабельно, по-европейски.
       На нём ладно уселись костюм-тройка и галстук-бабочка. На людях нотариус держался напыщенно и надменно, нарочито демонстрируя дипломатическую взвешенность слов и аристократическую сдержанность жестов.
       Общую картину портили лишь фактура и цвет лица, которое напоминало увядший плод лимона.
       Особой приметой являлась торчавшая под носом, словно продавец у запотевшей бочки с квасом, бородавка. В минуту задумчивости, «вызывая на ковёр» умную мысль, Заваровский прикладывал к ней, как к кнопке звонка, указательный палец. Одновременно в этом движении прочитывался и тайный намёк клиенту. По сути, сотворённый перстом и губами крест означал «молчание до гробовой доски за вознаграждение по договорённости».
       Заваровский причислял себя к тончайшей – наноэлитарной – прослойке общества. В профессиональном кругу он слыл «юристом в законе». Для того чтобы разбогатеть, ему не приходилось крышевать, мочить, мордовать… Его юридическое достоинство не омрачалось мелкими сделками с совестью. Он работал только по-крупному.
       Выпускники-однокурсники считали удачливого коллегу навьюченным верблюдом, который не пропал в пустыне беззакония, найдя в ней свой оазис. Известно, что ещё в древности дорогу для верблюдов никогда не мостили твёрдыми камнями. Её посыпали мелким золотистым песочком: большому «кораблю пустыни» – большое плаванье!
       
       Крышевал оазис Заваровского Ираклий Гогиевич Гогоберидзе.
       С нотариусом его связывала добросовестная дружба против недобросовестных конкурентов (главным из них считалось государство). Друзья предпочитали не только работать рука об руку, но и жить плечом к плечу.
       У тандема была ещё одна важная особенность: они говорили на малоизвестном редком языке, который другие просто не могли понять. Неразгаданной тайной дуэта и одновременно его основным прикрытием считалась блатная музыка.
       Для И-го-го, с малолетства сделавшего несколько ходок в зону, феня играла роль основного словарного запаса.
       Заваровский воровскому жаргону выучился в свободное от работы время. «Если хочешь лучше понять своего клиента, – считал он, – стань для него своим человеком, научись разговаривать с ним на одном языке». Клиентура у нотариуса, хотя и относилась к разряду криминальной, проблемной для государства, – была весьма щедрой.
       
       Утверждать, что дом Антуана Заваровского давно стал полной чашей, – значит, погрешить против истины. Поселись он в типовой квартире в панельной пятиэтажке, её закрома, безусловно, трещали бы по швам. Но поскольку многоярусный особняк-лайнер из монолитного железобетона уходил под землю на два уровня и возвышался над землёй ровно на столько же, – загрузка «трюмов» была совсем не заметна. «Титаник» Заваровского казался хорошо приспособленным к плаванию в любых житейских штормах и мог не бояться проверок в «ледяных торосах».
       Дом возводился с солидным запасом прочности. Достаточно сказать, что к стальным непробиваемым дверям особняка приложил свою руку «почтовый ящик».
       Именно там, на остановившемся военном заводе, Заваровскому изготовили на заказ секретную дверную секцию, которую не смог бы вскрыть ни вор-домушник, ни медвежатник. Запорное устройство выдерживало вкупе волну атомного взрыва и цунами. От удара снарядом 122-мм гаубицы на двери оставалась лишь небольшая вмятина. Нет, совсем не зря местная пресса рекламировала это изделие под рубрикой «Элитные двери»! Это был «последний писк» оборонки!
       Чуть ранее нотариус приобрёл и «элитные окна» – с негорючим и несминаемым каркасом, бронированными и тонированными стёклами, а также с решётками из сверхпрочного космического сплава.
       До этого к «элите» относили лишь мебель да сантехнику. Но вот дошла очередь до дверей и окон! Вероятно, когда-нибудь появятся и элитные водопроводные трубы, дымоходы, шпингалеты, электролампочки, вантузы и зубочистки. Надо лишь только «ждать, надеяться и верить»…
       По периметру усадьбу окружал глубокий ров с водой и высокий глухой забор, который являлся «пиратской» копией аналогичного уникального сооружения, расположенного на границе между США и Мексикой. Видеокамеры дополняли арсенал защитных средств, которые в совокупности своих возможностей сделали бы честь любому военному фронту или заградительно-оборонительной линии. Хозяин особняка явно не хотел, чтобы его дом постигла участь Зимнего дворца в Петрограде до того, как он стал Эрмитажем.
       
       При виде такой крепости-изюминки у люмпенов и светил воровского мира просто чесались руки. Взять без шума эту цитадель, переместить в пространстве несметные сокровища нью-Эрмитажа и нео-усыпальницы фараона под одной крышей, - представлялось даже почётнее, чем разнести по кирпичику ненавистную Бастилию.
       Воры-подельщики Мосёл и Петро не столько завидовали нотариусу, сколько испытывали вполне объяснимое любопытство: какие ресурсы прятал он под такой защитой?! Для чего человеку скромной гражданской профессии бункер-узилище, в котором можно пережить не только два дефолта и три черносотенных погрома, но даже ковровую бомбардировку?! От кого скрывает нотариус свой секретный звонок-бородавку под носом?!
       Ответить на все эти проклятые вопросы современности помогла бы разведка с воздуха. А проникнуть за редуты закрытой зоны способны были только три категории лиц: японский камикадзе, депутат Государственной думы и будущая жена нотариуса. Перевоплотиться в эти яркие образы злоумышленники, конечно, не могли.
       В ближайшей перспективе Мосёл мечтал только начать (чем раньше, тем лучше!) артподготовку к мрачному пенсионному периоду своей жизни. Он рассчитывал, пока есть силы, «бомбить, бомбить и ещё раз бомбить», совершенно не задумываясь, – где, кого и как.
       Ну, а Петро, не набрав ни там (на Украине), ни сям (в России) трудового стажа, мог вообще навсегда остаться «бомжем мира» и лишиться в будущем даже социального пособия от ООН.
       Между тем, друзьям уже сегодня хотели пожить на широкую ногу. Они, как и Васильев, нуждались в кэше. Но банк ни так (по закону), ни сяк (противозаконно) наличные не выдавал. Для этого надо было оказаться на короткой ноге с власть и деньги предержащими. Однако попасть в их среду можно лишь, имея… те же деньги и ту же власть.
       Два замкнутых элитных круга сливались в недоступную политическую и экономическую восьмёрку – знак бесконечности!
       
       
Глава 31. Дело, не стоящее выеденного яйца

        Как обойти закон – это предприниматели-воры худо-бедно ещё представляли. Крылья им пока не подрезали, но размах их был совсем не велик! У обитателей коттеджного посёлка и широта шага, и полёт мысли совершенно иные. Есть чему и удивиться, и поучиться…
       Прочитав в одном из журналов, сколько отваливают богатенькие Буратино за возможность поводить на поводке лису Алису или кота Базилио, Петро предложил Мослу переключиться с перемещения в пространстве банальных шпингалетов на элитарных устриц. Риск такой же, а навар – куда гуще!
       Мариновать насекомых, вялить пресмыкающихся, зажаривать пернатых, а тем более отлавливать их всех в природе, – кадровый боец мясокомбината, конечно, не собирался. Но вот выкрасть редкую тварь и перепродать её, – это, пожалуйста!
       Доказать, что именно ты украл какого-нибудь китайского воробья, практически невозможно. На лбу у птахи не написано, чья она и где жила прежде. Прилетела вот сама с юга, протиснулась нахально в форточку, вызывающе села хозяину квартиры на голову. Бери её голыми руками в пределах необходимой самообороны!
       Воробья для убедительности можно даже окольцевать Мол, сидел он в наручниках за решёткой при злобном коммунистическом режиме, претерпел от культурной революции. А сейчас вот вырвался из неволи, попросил политического убежища и находится в нелегальной эмиграции под чужим именем. Ну, а добряки – Мосёл и Петро – предоставили не перелётной птице кров и пищу.
       И пусть прежний хозяин хоть лбом о стенку бьётся: доказать своё право на владение экзотическим воробьём он никогда не сможет!
       
       Для реализации своего плана подельщики наметили несколько адресов. И хотя живность водилась у многих домовладельцев, выкрасть, скажем, одинокого мопса у такой же одинокой пенсионерки представлялось делом как кощунственным, так и опасным. Собачка может не вынести разрыва с близким ему человеком и прозаически сдохнуть. То же самое может случиться и с мадам. Умыкать же обоих – себе дороже. С домашней хозяйкой больше намаешься, чем с домашним псом.
       Поэтому воровать решили по крупному и с размахом – в домашних зверинцах.
       Первой жертвой грабителей стали яйца морской черепахи. Киднеппинг оказался удачным: яйца сменили прописку и из кулька-чума Васильева перекочевали к Петру в общежитие.
       В том, что оленевод не заметил пропажи, ничего удивительного нет. Воры всё предусмотрели. Вместо натуральных яиц под лучами лампы искусственного освещения теперь грелись их деревянные муляжи.
       Нужного размера заготовки Петро купил у мастеров народного творчества, которые делали пасхальные сувениры. Болванки он раскрасил и покрыл лаком. Подделка получилась на славу! Даже хранители зоологического музея остались бы довольны такой тонкой и изысканной работой.
       Но украсть – только полдела. Надо ещё сбыть краденое. Желающих купить яйца из-под полы не нашлось. Народ, пребывая в бедности, оставался всё же вдумчивым и начитанным. Если кэш у него и появлялся, то тратился на самое необходимое.
       Покупатели не рисковали. Они обязательно вспоминали о сроках хранения скоропортящейся продукции, а продавцы представить соответствующий сертификат не могли.
       Некоторые потенциальные приобретатели щеголяли знанием биологии, утверждая, что черепахи в нечеловеческих условиях просто не выживут. Политически подкованные граждане намекали на аналогии с яйцами Фаберже, отмытые каким-то меценатом где-то на далёких берегах…
       В местном зоомагазине к предложению взять яйца на комиссию отнеслись с подозрением и прохладцей.
– А вдруг из них крокодилы вылупятся, – вполне серьёзно заявила пенсионерка-продавщица. – Как я товар клиенту обменяю?
– Да пока они вылупятся, – начал успокаивать её Мосёл, – срок гарантии пройдёт. Чего магазину бояться?! Он любой суд выиграет.
       Но перспектива таскаться по судам пенсионерке явно не понравилась. Для вескости она вспомнила случай из своей молодости, когда ей вместо осетровой икры подсунули аналогичный лягушачий продукт.
– А вот этим летом, – продолжала набирать очки продавщица, – у моей соседки по даче вместо канадского газона одуванчики выросли… Она, дура, семена с рук додумалась купить!
       Со слов женщины стало понятно, что к эмбрионам, как и к семенам, она с некоторых пор относится с подозрением, посему брать продукцию на реализацию категорически отказывается.
       Всерьёз черепашьей темой заинтересовался только один школьник, который предложил сбытчикам краденого «махнуться не глядя». На бартер он выставил набор шоколадных яиц – «киндер-сюрпризов». В ответ Петро и Мосёл только посмеялись и заявили юному натуралисту, что не любят сладкого.
       Попытка пристроить яйца в чьи-то заботливые руки через ломбард тоже провалилась. Здесь не нашлось специалистов, способных по достоинству оценить редкий экземпляр фауны. К тому же оценщица сослалась на некую закрытую инструкцию санэпидемстанции, запрещавшую хранение подобных предметов в местах массового скопления людей.
– При гниении яиц выделяется сероводород, – решила блеснуть дама своими глубокими познаниями. – А он дурно пахнет и вызывает тошноту.
– Это ты пахнешь! – не удержавшись, схамил Мосёл. – А мои яйца в полном порядке! На вот – понюхай...
       С этими словами он поднёс к самому носу оценщицы несчастные яйца и ехидно добавил:
– Если не разбираетесь в предмете, не наводите на него напраслину. Да и порчу тоже!
       Оставался ещё один шанс найти покупателя – обратиться с объявлением в газету. Так на страницах весьма популярного издания «Из-под ног в руки» появилась рекламная заметка.
       Первым на неё откликнулся какой-то московский учёный, который хотел приобрести именно этот экземпляр для фондов своего НИИ. Но институт не имел наличных, чтобы заплатить за оригинальные яйца. Посему научный муж предложил продавцу сделать безвозмездный дар науке. За это имя Мосла могли бы навечно записать в книгу почёта института. Но ввиду полнейшего отсутствия у воришки тщеславия, а у покупателя – денег, сделка сорвалась.
       Ещё один читатель вознамерился приобрести яйца для своей частной коллекции. Однако он выставил условие представить сначала их родословную: где, когда и какого размера особью они снесены. Учуяв в этом справедливом требовании подвох, Мосёл предложил коллекционеру прилететь чартерным рейсом лично и рассмотреть яйца под микроскопом. Въедливый собиратель шутку не оценил и переписку прекратил…
       Поиск покупателей затягивался. Яйца могли дать течь, окислиться, высохнуть, но только не разболтаться… Говорить их не научили, а, значит, и жаловаться – тоже!
       Одно чудо природы удалось всё-таки пристроить. К яйцу проявил живой интерес художник Сироткин.
       Живописец рисовал масляными красками, разведенными на желтках. И продавцам удалось убедить мастера, что яйцо экзотического животного закрепит рисунок на полотне на сотни тысяч лет, сделав картину фактически бессмертной.
       Сироткин согласился взять яйцо, но только на условии бартерного обмена. Цену самородку он определил просто смехотворную, почти коммунистическую, – литровую бадью туалетной воды «Шон д`Ибин». Универсальная жидкость, как и водка «Жириновский», проходила по разряду дефицита, что слегка повышало её статусно-общественный градус.

       С вырученной по бартеру баклажкой подельщики направились к Пупукину. Они рассчитывали получить от него если не помощь, то хотя бы дельный совет.
       Таксидермист, почти полностью потерявший в запоях память и посему лишь на мгновение опознавший в посетителях своих знакомых, обнюхал бутылки, рассмотрел содержимое на свет и осторожно сделал пробный глоток.
       Раствор ему глянулся.
       Куда менее внимательно он отнёсся к яйцу, не придав информации о предмете никакого значения.
– Не объясняйте, – сам разберусь! – деловито пробубнил пропойца и приложил яйцо к уху, словно рассчитывая услышать в нём стоны или проклятия. – Приходите через часок-другой… Я что-нибудь придумаю. Пока одно ясно: объект нуждается в неотложной консервации.
       Мосёл и Петро вышли на улицу, где и провели в ожидании очередного таксидермического чуда несколько томительных часов.
       Когда же они вновь вернулись в квартиру таксидермиста, дверь которой никогда не закрывалась (хозяин давно пропил не только врезной замок, но и цепочку), – их постигло глубочайшее разочарование.
       Бутылка из-под туалетной воды оказалась пустой, а на сковородке ещё дымились остатки недоеденной глазуньи. По всему было видно, что Пупукин славно выпил и закусил. Теперь он мирно похрапывал, лежа прямо на полу под шкурой горного козла.
       На вопрос о судьбе черепашьего яйца, чучельник, сохраняя твёрдость в голосе, бодро отрапортовал, что «время упущено и объект подлежал не консервации, а скорейшей кремации».
– Как только яйца оказались в ваших руках, их следовало сразу заморозить, – поучительно выговаривал таксидермист. – А потом ценной бандеролью отправить в Новый Орлеан. Там сейчас создается зоопарк отмороженных. Ученые собирают в нём яйцеклетки исчезающих видов животных. Сначала – криоконсервация, потом – разморозка… Уже удалось таким способом вывести котят домашней кошки и цыплят североамериканского журавля – Mississippi sandhill crane. Слышали, наверное?! Ну, а ваши яйца успели перегреться… и не только в лучах славы! Я бы на их месте давно поменял хозяина. Даже если бы вас защищал международный суд по правам человека!
       Поняв всю серьёзность и непоправимость допущенной ошибки, находясь под угрозой потерять свои последние яйца, сбытчики краденого ретировались.
       
       
       Глава 32. Невольничий рынок

       Впрочем, в поселке миллионеров оставалось ещё немало объектов, занесенных в Красную книгу и числящихся в сводках Гринписа. Надо было лишь изучить покупательский спрос и предложение, понять систему ценообразования в особом сегменте рынка.
       Найти дорогостоящим тварям новых хозяев предполагалось теперь не в захолустье, а в Москве – городе вождей, ****ей и автомобильных пробок.
       Конечно, кому-то может показаться, что Москва – это столица Душанбе, Махачкалы или даже Пекина. Да, здесь есть свой Китай-город. Но он не так перенаселён, как Птичий рынок, который теперь тоже имеет свою крышу. Звери задыхаются, как и люди. Но животных в Москве всё же больше, чем приезжих…
       Вылазка на Птичку подтвердила догадки злоумышленников: в Москве шли на «ура» даже местные собаки и кошки, из которых замечательные гастарбайтеры готовили не менее замечательные интернациональные блюда.
       Что же касается всякой «экзотики» (кенгурятины, буйволятины и пр.) то в живом весе за неё, действительно, можно было выручить хорошие деньги.
       
       Петро и Мосёл приступили к разработке плана захвата тварей. Операция получила кодовое название «Зебра». Вероятно, подспудно воришки предполагали, что в случае неудачи их ждут не аксессуары от BOSS из кож африканских животных, а арестантские робы от отечественных ИТУ (исправительно-трудовых учреждений).
       Чтобы обеспечить индульгенцию от гражданского общества, урки решили последовать революционному призыву: «Грабь награбленное!» На этот раз их жертвой должен был стать Самородок, который не только не скрывал своё криминальное прошлое, но и гордился им.
       «Братья меньшие» этого ловкача имели разномастный и разнокалиберный вид. Но на «папашку» похож был только один – орангутанг Лёха. В своей сметливости он приблизился к И-го-го на опасное расстояние, а в волосатости даже его превзошёл.
       С Лёхой особенно любили фотографироваться крутые пацаны. Некоторые из них потом носили памятные фотографии в бумажниках и смешили ими проституток из провинции.
       
       Налёт на зверинец произошёл в одну из тёмных и дождливых ночей, когда хозяина не оказалось дома.
       Растревоженных зверей загрузили в заранее сбитые ящики и клетки, которые поместили в крытый грузовик.
       Прежние места заточения воры оставили настежь открытыми, чтобы сбить со следа милицию и создать видимость не кражи, а мелкого хулиганства: мол, «братьев меньших» кто-то выпустил на волю, чтобы покуражиться. Вот и подозревай в умысле хоть врагов, хоть друзей, хоть защитников животных, хоть случайных прохожих.
       Одного только оленёнка ввиду его «низкой ликвидности» решили отпустить на волю. К тому же, по хитроумному замыслу авторов, он становился своего рода «подсадным неблюем», который должен был отвлечь внимание поисковиков. Проложив тропу к водопою, пыжик увёл бы их по ложному следу.
       На первом этапе операции перемещение живых ценностей в пространстве прошло без сучка, без задоринки. Звери в полном здравии доехали до приснопамятного сарая, где в своё время складировались ворованные шкуры. Некоторое время они должны были находиться в этом отстойнике, как угнанные автомобили. Затем путь их лежал в далёкую столицу.
       
       Пропажу животных заметили уже на следующий день. Открытые калитки клеток, загонов и вольеров наводили на мысль, что звери выпущены на волю из хулиганских побуждений. Правда, в суматохе никто не заметил, что появившиеся около зверинца следы принадлежат от силы двум-трём животным. Но среди отпечатков собачьих и кошачьих лап легко угадывался свежий след от оленьего копытца.
       Самородок, срочно вернувшийся в родную обитель, рвал и метал.
– Я им пасть порву!– орал он в исступлении.
       Обескураженным слугам оставалось только гадать, о чьей пасти шла речь – звериной или человеческой. На всякий случай дворня держалась от И-го-го подальше: не ровен час, хозяин лягнет или укусит.
       Водитель-телохранитель Ванька, недавно перешедший на службу к Самородку, проявил известное здравомыслие и высказал предположение, что зверей похитили бомжи:
– Не поделили ареал обитания, козлы! Им на свалке, наверное, жрать нечего. А тут рядом ходячие отбивные и паштеты… Только осмаливай да пердячим паром ошпаривай!
– Тащи ко мне этих чебурашек, – ухватился за подсказку Самородок. – Я покажу им их «малую родину»… век не забудут!
       Отловить несколько бомжей на свалке удалось без особого труда. Взяли тех, кто совсем уж не заботился о выживании: спившихся до помутнения рассудка, окончательно раздавленных нищетой, а то и почти обездвиженных.
       Их привезли на допрос к И-го-го, но добиться чего-нибудь путного не смогли: бомжи лишь невнятно мычали и что-то бессмысленно бормотали.
       Рассвирепев ещё больше, владелец зоопарка принял казуистическое решение – заточить пленников в звериных клетках.
– Пусть эти твари на цепи посидят. Надо же гостям кого-то показывать, – озвучил свой план Самородок.– А там, глядишь, очухаются и по-человечески заговорят.
       Бомжей загнали в клетки и вольеры.
       Трезвых стреножили. Буйных посадили на цепи.
       
       
       Глава 33. Стычка искусства с реальностью

       В этот же день в «театре зверей» состоялась премьера.
       Гости-завсегдатаи, привыкшие фотографироваться с орангутангом Лёхой, теперь охотно позировали на фоне клеток с «невольничьим товаром». На прикреплённых к ним чистых табличках они оставляли глумливые надписи.
       «Здесь сидит Петя-петушок, над мотнёй гребешок», – гласила одна из них. «Я лягушка-путешественница: надуваюсь в жопу через соломинку», – насмехалась вторая. Новоселье в опустошенном зверинце справили также «конь с яйцами», «жираф на шампуре», «муха под мухой»», «стрекозел в собственном соку»… И хотя гости особым остроумием не блистали, но в «раб-коров-ском соревновании» сумели повеселить друг друга.
       О том, что перед ними живые люди, никто даже не задумался. Доведись совершить деловую сделку, бомжей легко обменяли бы на борзых щенков или аквариумных рыбок. О чем говорить, если распоясавшийся Самородок набросил на одного из несчастных старый кожух и стал палить по «утеплённой» цели из пневматической винтовки!
– «Идёт охота на волков, идёт охота…», – напевал повеселевший И-го-го. Ему явно пришлась по душе новая затея.
       Остальные гости, следуя примеру хозяина, тоже открыли стрельбу по «воробьям» и «воронам».
       Соревнуясь в меткости, они бросали в бомжей огрызки, окурки, пустые пластмассовые бутылки.
       Верхом смелости стала попытка помочиться на «спящего льва». Эту процедуру под общий хохот без тени смущения осуществил Кругляшкин –тайная «любовь» Наволочкиной. Он направил мощную струю прямо в лицо заснувшему на земле страдальцу, а по окончании грязного дела раскланялся перед зрителями, которые наградили его бурными аплодисментами.
– Не стоит благодарностей, господа! – кочевряжился охальник. – Извиняйте, что не смогу описать и вашу красоту: мешает то избыток чувств, то энурез.
       Сомнений не возникало: при желании этот франт мог бы опИсать прилюдно не только колесо президентского авиалайнера, но и знаменитый папомобиль папы римского. Нашлись бы только почитатели его таланта!
       Раззадорившись, светский лев, который только что публично справил малую нужду, решил обратиться к большой поэзии:
– Вашему вниманию предлагается опус поэта-прагматика Кузьмы Дотошного. Он повествует о неизгладимых впечатлениях от кино-, телевизионных встреч с актрисой Шэрон Стоун и звездой тенниса Марией Шараповой. Их сближает то, что обе умеют одинаково красиво раздвигать ноги. Учитесь, леди, и запоминайте, как это делается:

«Мне приоткрылась дивная Шэрон:
в известной сцене не она, а он!

Я изучил с моноклем «Основной инстинкт».
Уверен, – в кадре… зрелый трансвестит!

Теперь легко, услышав в паре стон,
мне отличить Шарапову от Стоун.

Но вот вопрос (пусть киновед простит!):
«шедевру» не грозит ли простатит?!»

       Чтецу опять удалось сорвать жизнеутверждающие аплодисменты собутыльников. Но уязвлённая и раззадоренная Наволочкина решила подкузьмить насмешника, напомнив некоторые тёмные стороны его жизни. Элегантно указывая пальчиком на позеленевшего от злости Кругляшкина, дива на выданье, запеленатая, как гусеница, в кокон манто, тонким детским голоском стала напевать:
– В СИЗО сидел кузнечик.
Перед Гринпис ответчик,
он «зеленью» сорил,
курил одну лишь «травку»,
ударил в пах козявку,
«под мухою» на мухе он также «залетел».

Но в суд пришла лягушка
и предъявила брюшко,
и, взяв судью на мушку,
отбила кузнеца.

Представьте себе,
представьте себе,
отбила кузнеца!

       «Обанкроченный» Кругляшкин надулся. Песенка напомнила ему о скором венчании (суде), которое угрожало его холостяцкой вольнице.
       Публика к поэтическим разоблачениям светской львицы в горностаевой шкурке отнеслась настороженно. Не все знали детскую классику. Да и новый стишок рассказывал не о самых приятных минутах жизни. Привыкшие перемещать вещи в пространстве, воры сознавали, что им самим постоянно грозит ограничение свободы передвижения: «За что боремся, на то и напоремся. Барабанной шкуры слушаться (лишиться прав) – это у нас раз плюнуть!» …
       
       Поозоровав в зверинце, гости стали разъезжаться.
– Мас (друг), не забывай народных масс! – вдохновлённый успехом, громогласно срифмовал Самородок. – В следующий раз ваш массовик-затейник устроит петушиные бои… как в зоне! Помнишь, Галоша?!
       Самородок приобнял щуплого, с провалившимся носом вихера (карманника), который почему-то сразу потупил взор, словно пытаясь разглядеть на одной из своих конечностей потешное каучуковое изделие.
– Сначала вшей от этих тварей избавить надо, – фыркнула Клеопатра, брезгливо отряхивая своё манто.
– На лаване быть (скрыться от властей) – и прыткому кузнечику не подфартит (не посчастливится)! – подмигнул певичке И-го-го. – Всех насекомых освободим: мухи отдельно, козлы отдельно!
       
       И действительно, уже на следующий день Ванька привёз в зверинец-бомжатник ветеринара.
       Врач, удивлённый и обескураженный, поначалу отказался осматривать невольников. Но Самородок словами и жестами, а главное – внушительной суммой наличных убедил доктора Айболита, что обычная «скорая помощь» к бездомным не поедет, что «больничные» безработным выписывать не надо и что долг любого врача, включая ветеринарного, – помогать людям.
– Ты что, «клятву гиппопотамам» разве не давал? – то ли пошутил, то ли оговорился Гогоберидзе. – Избавь одноклеточных от многоклеточных. Я плачу!
       Смущённый ветеринар, как умел, осмотрел бомжей. Он продезинфицировал ссадины и царапины, перевязал раны. Для пущей убедительности выдал каждому по горсти витаминов. И совсем уж расщедрившись, оставил обитателям зверинца ножницы, чтобы невольники на досуге подстригли себе ногти.
– А дезинфекцию разве делать не будешь? – угрожающе посмотрел на эскулапа Самородок. – Педикюр этим тварям не по чину…
       Сообразив, что дело принимает серьёзный оборот, ветеринар вздохнул, вытащил из сумки какие-то порошки и стал разводить их в ведре с водой.
– Сделаем на входе и выходе подушки для дезинфекции, – сообщил он, стараясь казаться послушным. – Тиф, чума и сибирская язва вам теперь не страшны. А вот сифилис мы, извините, не лечим!
       Освобождая вшей и другую животную мелочь от людей, И-го-го как-то не подумал, что у бомжей может оказаться букет венерических заболеваний. Раздосадовано почесав затылок, он вынужден был отпустить ветеринара восвояси, заплатив ему обещанный гонорар.
       
       
       Глава 33. Выродок – это наше всё!

       Однако от затеи организовать для гостей новое необычное представление Самородок не отступился. Ему очень хотелось продемонстрировать Клеопатре свою утончённую творческую натуру. Инстинктивно догадываясь, что певице претит его неотёсанность и грубость, И-го-го прилагал все усилия, чтобы чем-то привлечь внимание красивой женщины.
       И вот в один из званых вечеров Гогоберидзе представил на суд зрителей премьеру юмористического скетча, в котором сам выступил в амплуа актёра. Его партнёром стал Васильев, которого Самородок, как всегда, соблазнил солидным кэшем. От возможности заработать сто долларов наличными оленевод отказаться не смог.
       Сценку по заказу Самородка сварганил журналист-плагиатор Валютин. Она состояла из двух частей. Первая включала старую юмореску Семёна Альтова, вторая была полностью переработана и актуализирована им самим.
       Став на стул и подняв вверх указательный палец левой руки, Гогоберидзе с напускным акцентом объявил:
– Тэатр двух акторов прэдставляит пыесу «Страсты-мордасты по виродку».
       В этот момент перед публикой в повседневном зимнем наряде охотника-тундровика появился Васильев. В руках он нёс странный, смётанный на скорую руку, головной убор. Шапка была скроена из шкуры загадочного зверя, подвид которого не смог бы определить даже видавший виды Пупукин.
       Став, как на базаре, друг против друга, артисты вступили в комический торг. При этом оленевод, игравший роль продавца, всё время ласково приглаживал рукой мех, а покупатель (эту роль исполнял Гогоберидзе) брезгливо тыкал в него пальцем:
– А сколько стоит эта шапка?
– Сто пятьдесят.
– А в том магазине такая же триста пятьдесят.
– Не торгуйтесь. Эта последняя.
– Но почему в том магазине дороже, чем у вас? Шапка хуже? Или мех другой?
– На ярлыке написано сто пятьдесят, и я не продам и на рубль дороже!
– Ничего не понимаю. Вроде нормальная меховая шапка, а стоит дешевле. Из кого она? Чей мех?
– Государственный.
– Понимаю. Зверя самого как зовут?
– Вам-то что? Нравится – берите! Надоели! "Почему дешевле, какой зверь?" Выродок!
– Кто?
– Шапка из меха выродка. Понятно?
– Ах, это выродок... так вот он какой! То-то я вижу знакомое что-то... а в жизни на кого похож?
– На выродка и похож. Говорят, вроде помесь выдры с диким кабаном.
– Вот это да! Так он, собственно, что... хрюкает или плавает?
– Плывет и хрюкает. Копыта, плавники, клыки, крылья, рога, хвост. Такого куда ни кинь – выживет! Ну что вы! Выродковые шапки на экспорт идут.
– А что ж они такого зверя сами не могут вывести?
– Нет. Для выродка нужны определенные условия. Они только у нас.
– А им слабо создать условия получше?
– А ему надо, чтоб похуже. В хороших условиях выродок не размножается, гибнет. А когда все плохо, он только сил набирается, мех густеет.
– Героический зверь.
– А вы думали? В поисках корма по горам лазит, ныряет, по болоту на брюхе сколько хош проползает. Пищи нет, так он камень грызть может, нефть усваивает, при этом мочится чистым бензином!
– Ай да ученые! Кого вывели!
– А вы думали! Вот здесь все написано: пуленепробиваемый, противоударный.
– В смысле бьешь, а ему хоть бы что?
– А что ему сделается? Вот идете вы в этой шапке, дали вам по башке, – вас нет, а шапке хоть бы что! Выродок!
– А мордашка симпатичная?
– Когда поест, – да. Зато приручается быстро. Из рук ест.
– Что ест?
– А что дадут. Прямо из рук. Ну, а как все съест, за руку принимается. Я ж говорю, ручной зверек!
– А отчего волос жесткий и не гнется совсем?
– У него все время мех дыбом.
– Почему дыбом?
– Жизнь у него такая!
– А размножается как?
– Размножается делением.
– И что он делит?
– Что есть, то и делит. Найдут корку или кость и делят, рвут друг друга на части!
– Нет, я спросил, как они размножаются?
– Господи! Я ж вам говорю: делением! При дележке они друг дружку рвут и их больше становится. Как у ящерицы. Ей хвост оторвешь, у нее новый вырастает. И у выродка. Хвост оторвут, а через полчаса хвост до целого выродка вырастает. И так любой орган.
– Ничего себе! То есть, чем меньше того, чего делить, тем их больше становится?!
– Ну да! Я ж говорю: ценный зверек! Берете шапку? Последняя! Вон народ уже косится. Начнут делить, – разорвут.
– Можно примерю? Ну как?
– Натяните поглубже. Чего она над головой зависает?
– Да волосы чертовы, как не укладываю, все время дыбом! Жизнь, сами знаете...
       
       Первое отделение представления закончилось, и под бурные аплодисменты зрителей актёры удалились в «гримёрки», чтобы переодеться.
       Во втором акте на бортик бассейна – импровизированную сцену – первым опять вышел Васильев.
       На этот раз он был в смокинге с галстуком-бабочкой и выглядел респектабельно, как процветающий бизнесмен. В руках на вешалке с надписью «BOSS» он нёс объёмные – «семейные» – трусы из того же самого меха, из которого была изготовлена шапка – главный сценический атрибут первого акта пьесы.
       Затем на «сцене» появился абсолютно голый Самородок. В одной руке он держал бейсболку, которой прикрывал причинное место, в другой – пачку долларов.
       И снова начались торги. Только действие происходило теперь «двадцать лет спустя».
– У вас плавки есть? – вступил покупатель в диалог с продавцом.
– Есть.
– И почём?
– По двести?
– Деревянных?
– Да вы что?! Зелёных!
– Почему так дорого?
– Так изделие ж на меху!
– На искусственном?
– На натуральном! На искусственном – только у Бриджитт Бардо и активистов Гринписа.
– А мех для чего?
– Для согрева... Это ж плавки для «моржей». Они в проруби купаются. А ещё – для охотников и рыболовов. Ну, и для малых народов Севера, конечно!
– А отжимать их как?
– Кого?! Народы? Народ и так уже отжат… «упал – отжался»!
– Да, нет! Я про плавки.
– Плавки зачем отжимать? Они ж пылевлагонепроницаемые. И противоударные! От ударов ниже пояса защищают. Если у вас жена ревнивая, или личный охранник – фуфло, очень даже помогает… Нет-нет, плавки не промокают!
– Почему же не промокают?!
– Ну, это мех такой. Влаги не боится. С него, как с гуся вода…
– Вы хотите сказать, что это – мех Гусинского?
– Почему Гусинского? До приватизации был общенародный. Теперь – акционерный.
– Это понятно! Зверюшку-то как кличут?
– А вот это – секрет фирмы! Зверь у нас генномодифицированный. На него патент есть. Современные нанотехнологии, конверсия и всё такое… Словом, натуральный выродок.
– Выродок?! Это – клёво! И прикольно, блин! А у кого ещё есть?
– Что – плавки или мех?
– Ну, то или другое.
– У «Тарзана» есть. Жена его из цельного куска манто сшила, а ему из обрезков – стринги. Ещё, слышал, один певец разжился. У того – паричок. Тоже из обрезков. Но он вам не признаётся. Репутацией дорожит!
– А он на кого похож?
– «Тарзан»? Да на вас. Он тоже голый ходит. А певца ещё легче узнать! Он единственный, кто уже лет сорок и не седеет, и не линяет. У нас всё-таки военная технология!
– Опять вы меня не поняли! Этих обоих всё время в «ящике» показывают. Вы выродка опишите… который в клетке.
– Выродок сам на себя похож. Его ни с кем не спутаешь. Выродок – он и в Африке выродок! … Ну, а если вас из любопытства детишки о нём спросят, можно на врачебную ошибку сослаться. Мол, жил-был милый зверёк, очень похожий на помесь выхухоля с утконосом. Лечился от проказы у косметолога Айболита. Но… не долечился! И доброму доктору ничего не оставалось, как сделать из него плавки.
– Как же он мог лечиться, не зная языка?!
– А как другие звери с Айболитом общаются?! Чем выродок хуже?! Он и на русском чирикает, и по фене ботает, и на олбанском шпарит… полиглот, словом! К тому же я вам про виртуальную встречу рассказываю. Ни один ветеринар с нашим выродком ещё не виделся. Мы его в секрете держим и дальше вольера не выпускаем. Слишком много знает! И хитёр к тому же.
– Что знает?
– Как это – что?! Коммерческие тайны: бизнес-планы, сметы расходов, технологию производства. Про интимные отношения руководящего состава опять же наслышан. Нет, такое «сырьё» отправлять за границу никак нельзя! А в обработанном виде – пожалуйста! Плавки для сталеваров… министерские портфели для олигархов… портмоне для министров… босоножки и босоручки для народа… Недавно вот начали выпускать боксёрские перчатки для гастарбайтеров.
– И что они с этими перчатками делают?
– Работают в них и защищаются… не снимая ни днём, ни ночью! Но работодателям эта модель не подойдёт: в боксёрской перчатке кэш не пересчитаешь и фигу трудяге не покажешь!
– А детки-то у выродка есть? Бизнес расширять думаете?!
– Разве у такой твари могут быть дети?! Он же – вы-ро-док! Выродился полностью! И способность к размножению потерял! Его теперь только клонировать можно. Чем и занимаемся! Так что на следующей недельке вместе с женой заходите. Купальнички появятся. Да и новый фасончик плавок завезут!
       
       Закончив диалог, «высокие договаривающиеся стороны» обменялись визитками. Самородок напялил на себя купленные трусы и вручил Васильеву кэш за обновку. Под громкие аплодисменты и смех зрителей И-го-го нырнул в бассейн. Затем принял позу «поплавка» и показал из воды голую задницу, посредством которой послал возбуждённым зрителям громкий «воздушный поцелуй».
       Представление вызвало необычайный восторг.
       От души смеялась и хлопала в ладоши Наволочкина. Надрывал живот Кругляшкин. Катался по земле охранник Ванька. А гордый журналист Валютин подошёл к оленеводу и, поздравив его с удачным дебютом, предложил выпить на брудершафт.
       Васильев, произнеся традиционное «нарнай баклы жур», вежливо отказался, чем стимулировал у «акулы пера» пролонгированную волну икоты…
       И лишь один нотариус Заваровский хранил угрюмое молчание, словно предчувствуя трагическую развязку сценического сюжета уже в реальной жизни.
       

       Глава 34. «Смешались в кучу кони, люди…»

       Пока ограбленный Самородок размышлял о возможных путях борьбы с грозными болезнями бомжей и двигал вперёд сценическое искусство, Мосёл и Петро пребывали в состоянии прострации.
       Украденных зверей надо было чем-то кормить. Но перемещать в пространстве корма они посчитали делом невыгодным. К тому же пособия по зоологии, составленные ещё при Советской власти, не приоткрыли завесу таинства над процессами пищеварения разного рода иностранцев. Это и понятно: зачем патриотично настроенным академикам знать, что ест американский скунс или австралийский кенгуру?! Правительство на это деньги не выделяло.
       А вот то, что медведи на Камчатке питаются деликатесным лососем, хорошо изучено отечественными учёными в многочисленных дорогостоящих экспедициях.
       
       Воришки пытались действовать методом проб и ошибок. Они подсовывали зверям то картофельные очистки, то банановую кожуру, то хвосты и головы прибалтийской кильки. При этом экспериментаторы параллельно делали подлинные открытия.
       Например, их повергло в изумление отсутствие у содержимого рыбных консервов плавников (раньше они этого почему-то не замечали). Хвосты есть, а плавников нет! Может, в морях-океанах, как и в московским метро, развелись выродки-мутанты?!
       Ещё оказалось, что некоторые звери совсем не равнодушны к алкоголю.
       – Так вот почему их Пупукин на дух не переносит! – застолбил своё открытие Петро. – Попробуй напоить этого питона! У него ж горло пятиметровой длины. А потом сразу – жопа! Такого урода дешевле на спиртовке зажарить, чем заспиртовать после смерти. Зачем зря горилку переводить?!
       Мысль о необходимости нового контакта с таксидермистом удручала друзей. Бесполезность Пупукина, как практика, у них не вызывала сомнения. Но что делать в ситуации, если звери начнут пухнуть от голода?! Где их тогда содержать? Ведь разбухший питон – это два, а то и три питона! Зверюшки – хоть и не скоропортящийся товар, но требующий каждодневной заботы и внимания. Просидеть на одном квасе и кильке пряного посола мог бы Ихтиандр. Но гурман Леха привык к шоколадному ассорти, орехам, сырокопчёной колбасе.
       
       Составление меню для животных вызвало у воров не меньшее напряжение извилин, чем у членов пресловутого «пол-литрбюро» при принятии «сухого закона». В то время, как у «перемещённых» тварей грустнели глаза, вваливались бока и облезала шерсть, Мосёл и Петро испытывали интеллектуальные потрясения.
       Воровство требует твёрдых знаний не только о «твёрдых» валютах. Рынок «живого товара» в любую минуту может обвалиться. Здесь мало украсть и продать, – в промежутке надо ещё напоить и накормить.
       Первым получил «вольную» Лёха.
       Тягость своего существования он выражал очень по-человечески. Регулярное недоедание вызывало у него ярость, агрессивность и злобу. От отчаяния он начинал стучать пустой миской по полу, явно копируя действия митингующих шахтёров на Горбатом мосту.
       – Блин, насмотрелся политических шоу, – возмущался Мосёл. – Зырил бы «Спокойной ночи, малыши». Там «мисска» – ни дна тебе, ни покрышки! Когда её с накормленными и ухоженными зверюшками показывают, о жрачке сразу забываешь…
       Наконец, Лёхе опротивели подгнившие бананы, которыми его ежедневно пичкали, и он стал размазывать их по стенкам, создавая шедевры граффити. Видя готовность обезьяны до конца бороться за свои права, напарники решили не рисковать и выпустить бунтаря на волю.
       
       Тёмной ночью клетку с Лёхой привезли на мусорную свалку и открыли дверцу. Обезьяна моментально воспользовалась любезностью своих тюремщиков и ринулась на свободу. Среди пищевых отвалов орангутанг нашёл то желанное разнообразие в пище, которое так сближало его с человеком.
       Бесцеремонный новосёл оккупировал первый же чум, который попался ему на пути. Обитавший в нём бухальщик Вовочка, по кличке Верёвочка, не стал связываться со странной личностью. Бросив жилплощадь, он благоразумно ретировался.
       Лёха же, найдя в закромах чума кое-какой провиант, привередничать не стал.
       Долго не раздумывая, он допил остатки прокисшего портвейна «Батька Махно» и закусил его шоколадным батончиком «Президент» с просроченным сроком хранения. Колбасу, тянувшей по запаху на «докторскую», но по вкусу лишь на «кандидатскую», умная обезьяна есть отказалась, решив приберечь её до худших времён.
       Вскоре в полутёмном чуме разморенный алкоголем Лёха задремал, заложив за щеку окаменевший сухарь, который ему так и не удалось разгрызть. На спящего красавца пришли поглазеть практически все обитатели свалки, оповещённые о набеге прежним хозяином жилища.
       – Совсем пропился, милок, – сетовала распутная бомжиха Лилия, прописанная в этих местах под именем Лиляпутка. – Вон как исхудал и зарос до пяток! Принеси ему, Грибок, свои кальсоны, – пусть срам прикроет.
       Бомж Грибок нервно дёрнулся и стал отнекиваться:
       – Чевой-то всё я да я?! Пусть Мотыль поделится. Он намедни красным пиджаком разжился. Сам видел!
       Приговоренный к раскулачиванью Мотыль артачиться не стал. Третий сезон подряд он ходил в майорском кителе, не знавшем сносу. Красный же пиджак казался вещью непрактичной, легко мнущейся и приметной. Для бомжа сподручней одеваться не так броско. В военной форме милиция принимала его за опустившегося отставника-ветерана и по пустякам не тревожила.
       Мотыль осторожно прикрыл пиджаком волосатое тело мертвецки пьяного чудака, про себя отметив, что тот пахнет псиной. Но, приученный к разным ароматам, витавшим над свалкой, он оставил своё открытие без публичных комментариев. Кто меньше болтает, тот реже лечится!
       Удовлетворив любопытство и заочно приняв волосатика в свои ряды, племя бомжей рассредоточилось по чумам-особнякам и продолжило заниматься привычными делами.
       Между тем звери, которых Мосёл и Петро по мере истощения отпускали на волю, сжимали кольцо окружения вокруг свалки. Да и где, если не здесь, могли они найти пропитание?! «Сарафанное радио» бомжей периодически сообщало о появлении в окрестностях странных существ. Но алкаши не очень доверяли друг другу. Каждый понимал, что, допившись до чёртиков, и не такое можно увидеть.
       Куда больше бедолаг пугала перспектива оказаться в заложниках у Самородка. Слух о том, что он держит на привязи и в клетках несколько подозреваемых, держал выпивох в напряжении.
       Узнал о происшествии и оленевод Васильев. В поисках оленёнка он обошёл все близлежащие овраги и рощицы.
       Иногда он находил следы зверя и пытался по ним идти. Но потом всё же сбивался с пути и снова начинал плутать.
       Удача улыбнулась ему, когда он, кажется, потерял всякую надежду найти маленького беглеца.
       
       Проходя однажды по полю, он приметил около стога сена притаившегося телёнка. Стараясь приманить пыжика, он бросил ему подсоленную горбушку хлеба – любимое лакомство зверя. Дрожа то ли от холода, то ли от страха, неблюй всё же подпустил к себе человека. Васильев дал ему ещё одну краюху и стал ласково чесать малыша за ухом. Затем надел на шею оленёнка аркан и осторожно повёл за собой.
       Прежде, чем придти в посёлок, они несколько раз останавливались. Васильев каждый раз прикармливал зверя и, кажется, добился его полного расположения.
       Подведя пыжика к особняку И-го-го, он сдал его на руки хозяину.
       Самородок очень обрадовался находке, отблагодарил оленевода очередной зелёной бумажкой и решил по такому поводу объявить амнистию одному из заложников:
       – Иди и передай своим «козлам», что остальные донет курды (бараны) будут сидеть в клетках, пока все зверушки не найдутся.
       Освобождённый из застенков бомж на полном ходу рванул в родные пенаты. Из рассказов товарищей он понял, что экзотические звери обитают в окрестностях свалки. Но выловить их – задача посложнее, чем собирать пустые бухлянки (бутылки).
       Испытывая сострадание к оставшимся в неволе бомжам, Васильев тоже подключился к поиску и отлову драгоценных животных. Он был опытным охотником, умел читать следы, легко угадывал повадки зверей и птиц. Все эти качества могли появиться только у человека, ощущавшего себя частью природы, сросшегося с ней душой, понимавшего её особый язык.
       Уже первые дни принесли удачу. В вольеры вернулись несколько павлинов и страус, чьи хвосты и шея сыграли плохую службу своим хозяевам: они предательски их выдали при облаве.
       Страуса взяли в тот момент, когда он прятал голову в куче мусора и не заметил маневра Васильева, который совершил борцовский проход в ноги птицы и повалил её на землю. Страус попытался взбрыкнуть и ударить нападавшего своим «копытом». Но охотник накинул ему на голову мешок, лишив ориентации в пространстве.
       Разговор с павлинами был ещё короче: их повязали под покровом ночи и без проблем доставили в зверинец.
       Итогом поисковых экспедиций на свалку стало освобождение ещё нескольких бомжей, получивших на прощание от Самородка по «лещу», вяленой вобле и бутылке пива.
       И-го-го становился сказочно щедрым, когда его дела шли на поправку. Не остался без вознаграждения и оленевод. Самородок лично вручил ему перед строем бомжей конверт с кэшем.
       
       
       Глава 35. Мечты зверей и людей

       А вот бизнес Петра и Мосла прогорал. В неволе у них оставались самые стойкие и неприхотливые животные: прикидывавшийся валенком варан и флегматичная, как тюфяк, черепаха.
       Вероятно, эти твари за долгие тысячелетия естественного отбора попадали и не в такие передряги. Где-нибудь на затерявшихся в мировом океане островах им, наверняка, встречались придурки и покруче, нежели Мосёл и Петро. Возможно, звери-долгожители рассчитывали взять своих тюремщиков измором. В такой ситуации и шахматному «коню» было ясно, что мамонт «слону» не товарищ!
       
       Сполна воспользовался предоставленной свободой либерально мыслящий орангутанг.
       Сначала он, как и все бомжи, собирал пищевые отбросы на свалке. Но потом повадился воровать продукты из чумов. Приходил на всё готовенькое, когда хозяев не было дома, и упивался в стельку. Зачастую тут же в разграбленном чуме оставался и на ночлег.
       Вернувшиеся хозяева старались не беспокоить Лёху: в гневе он мог запустить в них любым предметом. Разумнее было дождаться пробуждения этого непредсказуемого существа, после чего он с головной болью (а потому без скандала и шума!) убирался восвояси. Опохмеляться зверь так и не научился, что делало его уязвимым в противостоянии с цивилизованным человечеством.
       Любопытство приводило Лёху и в близлежащие населённые пункты. В народе заговорили о появлении в местных краях не то «снежного человека», не то лешего, не то инопланетянина.
       Рассказывали, что у доярки Серафимы Мирошкиной, разведённой с передовиком-бригадиром, бесчувственный орангутанг вынес из дома альбом со свадебными фотографиями.
       Сам Кузьма Мирошкин, перебравшись на поселение к вдовствующей птичнице Анфёровой с коробкой наград за доблестный труд, – тоже утратил драгоценные реликвии после очередного набега обезьяны.
       Когда в деревне кто-то срезал со столбов электрические провода, все опять погрешили на таинственного незнакомца.
       Правда, позднее украденное обнаружилось на подворье у кузнеца Полёвкина. Но кузнечных дел мастер утверждал, что он решился на такой мерзкий поступок лишь потому, что «рыжий бес попутал». А под личиной «беса» все без сомнения узнали всё тот же профиль бессовестного воришки общенародной собственности.
       В жалобах, поступивших от местных жителей участковому Копейкину, числились: 3 разбитых крынки с молоком и простоквашей, 8 початых бутылок самогона, 26 опустошённых бутылок вина разных наименований, 1 опорожненный флакон одеколона «Жасмин», 1 опрокинутый утюг с углями, 4 порванных занавески, 2 растрёпанных пуховых перины, 1 исчезнувшая подшивка журнала «Техника-молодёжи» за 1980 год, двухтомник Льва Толстого «Война и мир» и 40 кассет с порнофильмами. Список убедительно свидетельствовал, что безобразник выпить был совсем не дурак, да и духовной пищи отнюдь не чурался.
       Конечно, жалобщики могли списать под сурдинку и то, к чему вор-погромщик даже не притрагивался. В деревне любит выпить каждый, а многие не прочь после этого и побуянить. Но если прежде все беды списывали на непогоду, то теперь в виновниках числился один только «рыжий».
       Правда, нет худа без добра. В результате погромов участковый нежданно-негаданно получил информацию, у кого есть проблемы с нравственностью, в каком доме гонят самогон, а где крутят порнуху. Только какой сегодня от этого прок?! На сельском сходе рассказать?! Так люди над незадачливыми соседями только посмеются. У колодца позубоскалят, – и вся недолга!
       Наивно, конечно, думать, что Лёха проявил вдруг интерес к виртуальному сексу. Но, вполне вероятно, он мог заинтересоваться необычными картинками на упаковочных коробках, где в пикантных сценах на тему зоофилии снимались и его сородичи.
       Впрочем, никому не дано залезть в мысли и чувства Лёхи. Ясно лишь одно: он непредсказуем, далёк от политических пристрастий и неразборчиво меркантилен.
       
       Во избежание новых краж и погромов Самородок решил усилить охрану животных и предложил Васильеву должность сторожа-смотрителя своего зоопарка. Это была работа по совместительству.
       Оленевод, долго не раздумывая, согласился. Он всё равно бесплатно ухаживал за пыжиком после того, как Самородок выкупил неблюя у Кругляшкина. Теперь за работу предложили наличные. Разве лишний кэш старику помешает?!
       А то, что оленёнок здесь был и останется единственным понятным и близким ему существом, он давно понял.
       Перелопаченное звездное небо стало для них общим домом. Над своими головами они видели теперь такую знакомую и понятную им тундру. В скоплениях планет Васильев безошибочно находил свои созвездия, которые зеркально отражали земной быт оленщика. Словно однажды он безошибочно бросил на чёрное сукно игральные кости, – и на небе засветились новые комбинации звёзд под знакомыми названиями: Чум, Лайка, Нарты, Ягель. … А сколько причудливых Оленьих Рогов разбросано в небесной дали! Их неповторимые конфигурации легко прочеркивались зоркими глазами охотника. Только он один и пыжик становились теперь обладателями всего несметного богатства тундры, увидеть которое не способен больше никто.
       Вероятно, вращая детскую трубу-калейдоскоп, каждый при желании может увидеть (но только на миг!) необычный узор, который безвозвратно исчезает при повороте волшебной трубки вокруг оси. Любому человеку, мечтающему о звёздных мирах, под силу сложить свою звёздную карту неба – неповторимую и закрытую для посторонних глаз.
       Люди могут стоять рядом, видеть одни и те же звёзды, но складывать их будут в разных, не похожих друг на друга, конфигурациях. Это и есть проявление свободы, дарованной человеку высшими силами! Человечество разделено мечтами и фантазиями отдельных личностей, индивидуализированными картинами необъятной Вселенной. Чтобы понимать друг друга, люди условились называть группы звёзд одинаковыми названиями: Большая Медведица, Рак, Водолей… Но никто не отнимал у человека право видеть звёздное небо под иным углом, составлять свои собственные комбинации планет, читать предсказания судьбы по новым рисункам и символам.
       Небо – это пространство, открытое взору всего человечества. Но это и тайна каждого из нас!
 
       Пыжик необычайно привязался к Васильеву, признав в нём вожака и защитника. А оленщик с внутренним содроганием вспоминал порой, как в тундре люди резали своих рогатых питомцев, пили из чашек их горячую кровь… Почему-то только сейчас, оказавшись далеко от оленьих пастбищ, он почувствовал сильнейшую привязанность к этим красивым и гордым животным. Общность их судеб на затерявшейся в космосе планете стала понятна именно теперь, на исходе его длинной жизни.
       Все оленята, едва появившись на свет, собирались в дальнюю космическую дорогу. Люди не оставляли им выбора. Редкий олень умирал от старости. Земной путь пыжика мог, по желанию хозяина, прерваться в любую минуту. И как бы ни было трудно смотреть в плачущие оленьи глаза, насильственная смерть становилась для этих животных роковой неизбежностью…
       Люди, олени, деревья, горы, ледники… – это всего лишь хромосомы в генетической цепочке природы. Меняется их количество, порядок взаимодействия, – и изменяется сама жизнь, её формы. Всё живое уничтожает живое. Этот странный круговорот может остановить только… смерть. Да-да, именно смерть, так ненавистная всему живому и в то же время неизбежная для него!
       Однако с наступлением ОБЩЕЙ СМЕРТИ жизнь, как явление природы, исчезает уже безвозвратно. Выходит, упорядоченное уничтожение – это и есть путь к продлению ОБЩЕЙ ЖИЗНИ?!
 Или есть иной, нам неведомый, путь?!
 
       

Часть третья. «Куш, выродок!»

       
Глава 36. Вопросы Вовочки римскому папе

       Прошло ещё несколько дней, и у Самородка в неволе остался один–единственный бомж.
       Не желая конфликтовать с законом, Гогоберидзе прекратил спектакль с участием «массовки» и выдал вольные «крепостным актёрам». Бомжи, которых надо было не только поить и кормить, но и создавать для них минимальные бытовые удобства, становилось в тягость.
       Если орангутанг Лёха никогда не просился в хозяйский туалет, а питон вообще вёл себя так, будто питался только духом святым, то бомжей почему-то часто тянуло в теплый нужник.
       Когда И-го-го понял, что гостевой сортир становится своего рода комнатой для релаксации, укрытием, где грязные оборванцы (их ещё и в баню надо сводить!) предпочитают прятаться от хозяйского гнева, – он решил лавочку прикрыть. Бомжей погнали со двора.
       Единственным, кто не попал под «амнистию», оказался Вовочка-Верёвочка, которого забрали в рабство самым последним.
       Теперь он, лишившись своего чума на свалке, обитал в собачьей будке и так с ней сросся, что мог бы в домашнем зверинце претендовать на статус гигантской садовой улитки. На роль Диогена он явно не тянул, потому что пылал дурацкой любовью ко всему человечеству. Так безответно и безоглядно может любить только глупая тварь.
       Бомж увлечённо читал в своей конуре какую-то толстенную книгу и порой даже забывал похлебать горячего варева из собачьей миски.
       О Верёвочке И-го-го вспомнил лишь тогда, когда своё законное место вознамерился занять вернувшийся из бегов сенбернар.
       Поскольку спальное место гигантского пса оказалось занято, тот, в отличие от покладистого Вовочки, не выдержал и ядрёно гавкнул, выражая своё возмущение.
       Прибывший на разборку Самородок решение принял в пользу законного владельца, а Верёвочке велел сматывать удочки.
       
       Бомж опять был застигнут врасплох. Чтение философского труда отправило его в дальнее странствие по закоулкам человеческих знаний, и он никак не успевал из него возвратиться к моменту вынесения нового приговора судьбы.
       Именно в таком разобранном состоянии, когда одна нога «здесь», а другая – «сейчас», его когда-то выставила из дома жена, решившая вдруг, что от профессорской зарплаты мужа не больше толку, чем от него самого.
       В подобном же состоянии духа застал его и набежчик Лёха, действием заявивший свои права на профессорский чум.
       А теперь вот и сенбернару сподобилось так громко тявкнуть, что даже неодушевлённая книжка вздрогнула в бережно обнимавших её руках и брякнулась на землю.
       
       Не окажись поблизости нотариуса, зашедшего в гости к И-го-го, пришлось бы Верёвочке не развиваться, а завиваться под лохматого пса, приближенного к хозяйскому телу. Бомжу сказочно повезло, что Заваровскому именно в это время понадобился человек по хозяйству – чернорабочий широкого профиля.
       Бывший учёный муж чем-то приглянулся нотариусу: то ли своей огромной, резонирующей, как астраханский арбуз, головой, то ли толстым и тяжелым, как калёный кирпич, фолиантом. Сочетание этих двух предметов выдавало в их носителе личность как незаурядную, так и основательную.
       Самородок на «человека-сенбернара» уже не претендовал, а Заваровский дарёному «кентавру» в зубы заглядывать не стал, – взял его под уздцы и по-цыгански увёл со двора. Переместил одушевлённую вещь в пространстве.
       В крепости-усадьбе бомжу выделили отдельную сторожевую будку-сарай. Здесь стояли топчан с расщатанными ножками, заляпанные масляной краской стол с табуретом и компьютер с жидкокристаллическим монитором.
       Комп оказался вещью нон грата в шикарных апартаментах. Дизайнер просто не нашёл ему места, как и собранию сочинений новомодной писательницы Пассатижевой. Посему «слоёными дровишками» растапливали теперь камин, а навороченную технику сплавили в сарай. Туда же подключили и Интернет, – не пропадать же добру, раз за него уплачено!
       Всё было бы замечательно, но проектировщики сарая допустили весьма существенный просчёт. Они предусмотрели только одну розетку для электроприборов. Верёвочке теперь приходилось постоянно ломать голову, когда и что включать.
       На покупку «тройника» у Вовочки денег не было, а попросить у хозяина взаймы он стеснялся. Вот и приходилось физику-ядерщику биться над решением совсем не пустяковой задачи, что в его жизни важнее: компьютер, электрочайник или настольная лампа. Совмещать полезное с полезным никак не получалось. А раскатывать губы на приятное оснований не появлялось вообще.

       В обязанности Веревочки входила заготовка и доставка дров, а также периодическая чистка камина. Ещё «бомж при дворе короля Антуана» следил за порядком на территории, докладывал о подозрительных шумах и всех других проявлениях жизни. Кормили Вовочку остатками с барского стола и давали по пятницам «на чай с сушками».
       За такую свободную и красивую жизнь в иные времена шли на смерть. Веревочке же повезло: судьба не просто повернулась к нему лицом, но и опустилась при этом на четвереньки, представ в образе злого сенбернара. «Не было бы счастья, да несчастье помогло!»
       Но настоящей роскошью для бывшего профессора стала возможность пошарить в «мировой паутине».
       Теперь отпала необходимость бродить по свалке в поисках книг и журналов. Весь вселенский «мусор» оказался под рукой. Нажал заскорузлым пальцем на клавишу, – и оказался рядом с тюленем в Северном Ледовитом океане. Ещё один тычок, – и ты в гостях у папуасов Новой Гвинеи. Играючи пощекотал мизинцем клавиатуру, – и перед тобой распахивает двери Белый дом во всём своём унизительном одиночестве. Ещё одно лёгкое усилие, – и ты уже в доме публичном – в сенате или на товарно-сырьевой бирже…
       Верёвочка в Интернете совсем потерял голову. И не мудрено! Сколько там неразрезанных страниц, сколько разрубленных туш, сколько загубленных душ! На каждом углу – зазывалы и пропагандисты, мародёрство и воровство, пересуды и зубоскальство. Каждому ты нужен и всем доступен…
       Самое удивительное, что страдавший стрессовой амнезией Вовочка забрался однажды в поисковую систему «Гугл» и нашёл там… свою фамилию! Набрав названия нескольких оставшихся в памяти научных работ, он с высокой степенью достоверности убедился, что на кафедре квантовой физики престижного госуниверситета и на международном форуме в Амстердаме его некогда привечали под фамилией Огурцов.
       Теперь стала понятна та грусть, что охватывала выпивоху при виде традиционной закуски босяков – солёного огурца с патиной белой плесени на ввалившихся боках. При взгляде на жалкий замордованный овощ ему всегда становилось солоно до слёз, а душу бередили неясные воспоминания и догадки…
       С некоторыми посетителями Интернета Вовочка вступил в переписку. Он подписывался своей нынешней кличкой Верёвочка, которую получил от таких же, как сам, забулдыг – забывшихся в запоях, сброшенных с обетованной земли на свалку личностей.
       Эти полулюди-полутени ещё бродили по мусородрому в ожидании нового приглашения – в преисподнюю. И никто не знал ни дня, ни часа своего самого последнего опрокидывания-опустошения, когда не увидишь уже «ни дна, ни покрышки». Вероятно, рядом с ними парили их ангелы-хранители – такие же пропойцы с удивительным прошлым, с лёгкой, как пламя свечи, душой…
       Кстати, а есть ли у ангела-хранителя душа?! Бывшему физику-материалисту стоило подумать над этим вопросом. Можно было бы и обсудить его на интернетовском форуме для верующих. Или же лучше задать вопрос в лоб самому папе римскому?!
       Кстати, какой он, к чёрту, папа?! Разве у него есть дети?! Ну, хотя бы внебрачные… или пусть даже приёмные.
       Опять эти материалистические вопросы без ответов!
       


       Глава 37. Манифест «кентавра»
       
       Интернет стал для бывшего учёного, а ныне дровосека-истопника Огурцова окном во Вселенную.
       За неприступными стенами замка-особняка, из-под крыши будки-сарая он видел теперь бескрайний мир и летал по нему с непостижимой скоростью. Раньше, только закрыв глаза, он мог позволить себе единственную в жизни роскошь – моментальное перемещение в пространстве и времени, уход в себя – в микрокосм – от реальности.
       Покидая жену, он оставил ей записку-признание. Это было послание от третьего лица, крик его мятущейся, неприкаянной души, утратившей свободу. Текст-манифест прорывал границу между материей и разумом, физическим и идеальным:
       «Он потому всегда мучился и страдал, что существовал в ограниченном пространстве.
       В чреве матери. На территории детского сада. В стенах школы и вуза. В формате газет и журналов. В рамках приличий. В тенетах законов. В границах государства. В пределах будущего рая или ада...
       Однажды он захотел улететь в космос. Мечтал сбросить там тесный скафандр. Но понял, что будет лимитирован атмосферой Земли.
       Он грезил встретиться с инопланетным разумом. Однако оказался стеснён размерами Вселенной…
       И тогда он закрыл глаза. Погрузился в бездну сознания. Теперь для него не существовало препятствий!
       Он летал быстрее света. Он тасовал, как колоду карт, секунды и тысячелетия, эпохи и цивилизации, атомы и мегагалактики, поражения и открытия, горе и радость, боль и наслаждение…
       Он становился недосягаемым и всесильным, неуязвимым и кротким. Он был прорицателем и пророком, медиумом и творцом. Он превращался во властелина всего сущего и непознанного.
       Он мог ВСЁ!
       Потому что стал истинно свободен.
       Потому что нашёл не только вход, но и выход.
 А ведь он просто закрыл глаза – и… ЗАДУМАЛСЯ!.»
       
       Жена порвала его записку. Как и все научные рукописи, которые он не смог опубликовать в разорившихся журналах. На антресолях, где хранились его записи, остались лишь дырявые кальсоны и вытертые до дыр пижамы. Их спас от уничтожения состав сырья: практичная жена решила сохранить хлопчатобумажное «мужнино добро» на тряпки. Всему «чисто бумажному» она уготовила другую участь…
       В памяти физика сохранилось ещё одно примечательное открытие, которое он сделал в самом начале своей учёной карьеры.
       Задумавшись над простым математическим равенством 1Х1=1:1, он внезапно пришёл к парадоксальному заключению: «Не может быть равенства там, где с одной стороны только умножают, а с другой – исключительно делят!» Иными словами, он неожиданно открыл нравственную природу такой сухой и абстрактной науки, как математика.
       Значит, и в числах живёт Бог!
       Теперь за бесстрастными цифрами никто не спрячет неравенство, несправедливость, чёрствость и другие человеческие грехи.
       Оказывается, и забавно-наивная детская формула: Саша+Маша=Любовь – вовсе не метафора! Это – гениальное предвидение ребёнка, которое спустя много лет нашло своё подтверждение и новое продолжение в отвергнутом равенстве…
       Все человеческие устремления и поступки теперь можно облечь не только в «одежды» букв, но и цифр! И для этого надо всего лишь глубоко задуматься…
       
       В коттеджном посёлке жизнь грозила стать такой же беспросветной, муторной и скучной, как и в захудалом спальном микрорайоне, откуда учёный сбежал на край света и тьмы.
       Однако, чтобы элитные слои общества не «засохли», этот слоеный «наполеончик» пропитывали ароматными забавами, прокладывали ядрёными тусовками.
       Саммиты и рандеву организовывали в порядке очередности. Круг приглашённых на посиделки оставался примерно одним и тем же. Его разбавляли только какой-нибудь поп-знаменитостью, начинающей моделью или перезревшим до желтизны журналистом-хроникёром.
       Для Веревочки такие вечеринки у нотариуса тоже становились минутами отдыха. Его, что называется, не кантовали, не заставляли выполнять монотонную отупляющую работу. Вовочка закрывался в своей будке-сарае, откуда не казал носа до последней минуты расставания с гостями. По мнению Заваровского, непрезентабельный служка мог испортить им настроение.
       Впрочем, у сторожа появилась теперь какая-никакая одежонка, волосы больше не топорщились в разные стороны, приняв вид аккуратной волны, а очертания раздобревшего подбородка скрывала окладистая, шириной в две ладони борода, придававшая её владельцу вид старообрядца, хранителя патриархальных традиций.
       Когда гости усаживались за стол, Веревочка наблюдал за ними из окна: оно как раз выходило на громадные стеклянные витрины зала приёмов, где для гостей накрывался огромный стол.
       Как на рекламной плазменной панели, перед ним во весь рост маячили новые хозяева жизни, тащившие на себе килограммы золота, драгоценных камней и дорогих мехов.
       Некоторые приезжали со своими телохранителями – крепкими мужиками с мешковатыми, бочкообразными фигурами, короткими стрижками, всегда сжатыми, готовыми к бою кулаками. Бодигарды из борцовских секций и спецназа нередко коротали вечер в будке-сарае у истопника, слушая его размышления о жизни или шаря беспорядочно по Интернету в поисках «клубнички».
       Один из них, бывший сутенёр Ванька, обслуживавший Самородка, вообще стал завсегдатаем огурцовской «избы-читальни».
       Пока хозяева лакомились устрицами, фуа-грой, телячьими языками и другими деликатесами, мужички чифирили, обжигая нутро и возбуждая мозги чёрным отваром из чайных листьев вперемешку с дубовой корой.
       Пребывая в состоянии несогласия с окружающим миром, Веревочка пытался разобраться в его тайных механизмах, заставлявших планеты вращаться, идеи превращаться, времена возвращаться, правителей совращаться, а народы, как следствие, сокращаться.
– Человечество превращается в однородную массу, – рассуждал Веревочка, потягивая через рафинад окрашенный кипяток. – Смешение культур, превращение их в монолит-конгломерат неминуемо ослабит людской род, сделает его беззащитным перед будущими катаклизмами. Сила – в разнообразии. Технологии, которые облегчают человеческую жизнь сегодня, сыграют свою пагубную роль завтра. Как только на Земле произойдёт событие, которым человек не сможет управлять, его судьба окажется незавидной. Скажем, на планете наступит похолодание. Условия жизни станут однообразно похожими на всей суше. А аборигенов, приспособленных к таким экстремальным условиям, уже и след простыл. Кого-то порешили. Остальные стали метисами, утратили природные качества, навыки и умения выживать в условиях холода. Вот тут и крышка всему человечеству! Если бы алеуты или чукчи сумели сохранить свою самобытность, они стали бы в экстремальной ситуации «непотопляемыми» хранителями человеческой культуры. Мне кажется, природа создала такое разнообразие форм жизни, чтобы сохранить её как уникальное явление. Природа не страшится того, что все динозавры вымрут. Ведь им на смену придут другие существа, которые окажутся более приспособленными к жизни в новых условиях.
– Это ты к тому клонишь, что тебя зря менты гоняют? – осклабился Ванёк. – Мол, не трогайте меня, – я среди вас для разнообразия.
– Можно и так рассуждать, – спокойно согласился бомж. – Попробуй какого-нибудь генерала на свалке поселить. Он и месяца не протянет! А я на ней уже пять лет в рекрутах. И, как видишь, живой! Но ведь не ровен час, – вся наша планета в многоярусный мусорный бачок превратится. Пока удаётся прятать концы в воду. Мировой океан бушует, но терпит. Но долго ли ещё?! Мусора впору опасаться, как и цунами, и тайфунов, и наводнений. Только от него никакая дамба уже не спасёт!
– Так сейчас, вроде, мусороперерабатывающие заводы появились, – возразил телохранитель.
       Но учёный продолжал гнуть свою линию:
– Мусор – явление неистребимое. Старый мусор порождает новый. Он живёт по законам сохранения энергии. Вечный двигатель запущен, – и человек должен приспособиться к замусоренной жизни. Это я понял, когда жена выгнала меня из дома. Я стал тогда человеком-мусором. А есть ещё мусор-народы, мусор-звери, мусор-культура. Как знать, может, наша жизнь для Творца – это тоже мусор. А может, и вся Вселенная того же свойства… дерьмом-с попахивает! Ну, кому, скажи, нужны эти планеты, эти скопления камней и газов?! Какой от них прок? Летают в пространстве, сшибаются друг с другом, разваливаются на части, пылят… Нет, определённо, с моей точки зрения, небеса мало чем отличаются от склада вторсырья. И всегда найдётся творец, который захочет пустить его на переработку. Пока мне известен только один такой тип…
– … и кто же это? – моментально отреагировал бодигард.
– Разве не ясно: человек! Да-да, этот живородящий мусороприёмник в образе гомосапиенс. Посмотри, как он приспособился к окружающей среде, как жадно захватывает и поглощает из неё то, что другие организмы отказываются даже нюхать.
– Это верно, – заливисто захохотал Ванька, – наши алкаши сегодня пьют не только то, что горит, но и то, что взрывается. Я тут одного «мудреца» встретил, – так он настойку на порохе пытался сварганить. Думал, что это пресловутые «фронтовые сто грамм» и есть. В школе пацан явно не по Менделееву-Ключевскому учился!
– Вот такая неразборчивость и погубит человека, – продолжал углубляться в тему учёный-бомж. – Модифицированные продукты – самый опасный мусор на планете. Он прерывают цепочку обмена, в которой человек – лишь слабое звено. Ведь и продукт естественной переработки на говно уже не похож. И муха, и червяк, и растение такой подлости от человека не ожидали. Этот «мусороприёмник» вместо качественного продукта с тысячелетним брендом вываливает вдруг такое... Сделать из говна ещё худшее говно, – это ж сколько надо иметь фантазии! Его только прессовать остаётся и в открытый космос выбрасывать – подальше от живых существ. Свалка, на которой я имел честь недавно обитать, навела меня на многие серьёзные мысли. Я не знаю, какие открытия делают в кабинетах власти, но в сортире, который мало чем отличается от моей постоянной среды обитания, наступает полная ясность мысли. Я по этому поводу даже стих сочинил. Про борьбу идеологий и партий. Хочешь, прочту?
– Валяй, – ответствовал бодигард, приняв позу умного политтехнолога.
       Бомж пригладил ладонью вихры, встал на раскрашенный, как ярмарочная карусель, табурет и, сохраняя на лице серьёзное выражение, продекламировал:
– В грязь общественной уборной
коммунисту сесть позорно.
Раз стульчак здесь выбирал,
по нужде ты – либерал.
Коль краснел, потупив взор,
значит, смоешь свой позор.
Только не забудь наказа:
дёрни ручку унитаза!
 
       Прослушав памфлет, Ванька удивлённо присвистнул:
– Да тебе в союз писателей пора. Или в депутаты…
– Писать-то мы научились, – ставя ударение на первом слоге глагола, улыбнулся Верёвочка. – Теперь задача – научить всё человечество какать. Расслабляется оно на славу и клизму ставит «на ять»… А вот убрать за собой – слабо! Даже кот благоразумно зарывает в землю свои «сушки». А наш собрат мало того, что в лифте не только написАть, но и напИсать норовит, так ещё и в море-океан нефтепродукты и кислоты сливает. Я тут в Интернете одно слезливое обращение ко всему человечеству вычитал: «Извините, что не могу описать вашу красоту: мешают то избыток чувств, то энурез»!
– Гля, а ты настоящий «струйный спринтер», – опять восхитился Ванёк. – Всяк босяк в твою «струю» попадёт, но не всяк дохляк её «догонит»!
– Это ты точно подметил, – на лице бомжа промелькнула ироничная усмешка. – Когда у меня в науке дела не заладились, и жена совсем уж «достала», – один знакомый биохимик предложил наладить выпуск экологически чистых удобрений. Я долго отнекивался, но потом всё же согласился. Голод, знаешь, не тётка и даже не племянник. Чтобы перед коллегами не краснеть, когда спрашивали, чем занимаюсь, я придумал такое деликатно-элегантное выражение: «Занимаюсь производством пудрета для жонкилей». Звучало это в духе технических инноваций и обманчиво уводило от сути предмета. Многие и по сей день считают, что я был связан с поставками дефицитной парфюмерии для жён всемогущих, по нынешним временам, киллеров. «Жон-кили?! А-а-а… понимаем!» – многозначительно подмигивали друзья. И никто из них не удосуживался заглянуть в словарь. Будь они любознательней, сразу бы поняли, что пудрет – всего лишь органическое удобрение, а жонкиль – сорт нарцисса. Да я и сегодня не прочь сушёного говна отсыпать для самовлюблённых пустоцветов… сорняков жизни! Посмотри, как они повсюду колосятся, как пыльцу всем в глаза пускают!
       С этими словами Верёвочка отдернул на окне занавеску, словно обнажая сценическую площадку, на которой в языках разноцветного пламени извивались, тормоша друг друга, тени тще-душ.
       Это был ритуальный танец смерти. Так у древних народов проводы соплеменника в мир иной приобретали характер неистового торжества, колдовства, магического действа. Здесь торжествовала плоть, потеснившая мысль. Здесь буйствовал звериный инстинкт, затоптавший человеческие обычаи…
       
       
       Глава 38. Тще-души… «туши свет»!
       
       Гости, танцевавшие в парах, постепенно образовали круг, в центр которого выползла «муравьиная матка», приковавшая к себе похотливые взоры самцов. Её ярко накрашенный рот, огромный бюст, который утёсами нависал над неприкрытым пупком, – дразнили, приглашали к соитию разгорячённых мужчин.
       На этот зов плоти откликнулись сразу двое: пожилой торговец пиротехникой, наводнявший родину петардами в канун каждого Нового года, и молодой рэкетир, досаждавший торгашу своим вниманием каждую божью пятницу. На этом ристалище старость и молодость, благочиние и произвол вступили в безоглядную схватку.
       Все присутствующие знали о непростых отношениях соперников. Тем интереснее становилась их открытое противоборство за расположение игривой Дульсинеи.
       
       Задавая тон вечеру, дама начала извиваться у барной стойки, натужливо выписывая своими шикарными чреслами замысловатые иероглифы.
       Совсем раззадорившись, она вдруг резким движением сбросила с себя туфли на высоком каблуке и юбку-пареро из полупрозрачного китайского шёлка. Оставшись в умопомрачительных чёрных стрингах и открытом бюстгальтере, танцовщица стала ещё более примечательной фигурой вечера, явно выигрывая тендер у возможных соперниц.
       Её кавалеры продолжали упрямо топтаться на месте, друг против друга, изображая то монотонный танец дикарей, то бодрую лезгинку.
       Когда Дульсинея сорвала с себя лифчик, в зале раздались восхищённые крики мужчин и натужливые аплодисменты женщин. Такой смелости от гостьи не ожидал даже Заваровский, знавший её лучше других.
       Женщина размахивала над головой своими спаренными «парашютами», явно подражая стриптизёршам из американских боевиков.
       Старичок-торговец, уступавший в росте сопернику, тем не менее, изловчился и выхватил интимный предмет туалета из рук его обладательницы. Под одобрительные возгласы разгорячённых зрителей он напялил огромную чашечку на свою лысину и стал неистово «окучивать» соблазнительницу.
       Молодой соперник моментально принял вызов, потянул бюстгалтер на себя, сотворив чепчик из второй свободной его половинки.
       Теперь, уткнувшись ошкуренными лбами, притёршись друг к другу потными носами, мужики изображали бой оленей.
       Бодание безрогих «нанайских мальчиков» вызвало у зрителей новую бурю эмоций. Мужчины свистели, улюлюкали, заключали пари, кто окажется удачливее и кому отдаст предпочтение доморощенная стриптизёрша.
       Наконец, она сама вмешалась в битву половых гигантов. Сдернув ажурную «тюбетейку» с лысины более тщедушного, чем молодой соперник, папика, матрона отважно прыгнула к нему на руки.
       Старичок слегка прогнулся под этим подарком судьбы, но тут же выпрямился и потащил дебёлые телеса на кушетку, где без тени смущения стал осыпать их слюнявыми поцелуями. Кто-то из гостей тут же погасил в комнате свет, и, судя по громким женским возгласам, мужская половина приступила к осаде соседних «крепостей», которые, между тем, давно были готовы сдаться без боя.
       Свальный грех по-голливудски явился изюминкой вечера, но те, кто принимал в нём участие, заранее подготовились к этому событию.
       Тще-души отрывались по полной программе, подражая то ли самодостаточным столичным «штучкам», то ли отвязанному стаду при случке…
       
       Для Верёвочки и бодигарда такой поворот событий оказался все же неожиданным: в начале вечера публика выглядела вполне прилично и держалась достойно.
       Однако в тихом омуте Неверного ****овитого океана черти водятся!
       Нравы элиты – лишь мимолётная и легкомысленная шалость истории. Её надо принимать в комплекте со всеми достижениями цивилизации, как навязанную Творцом нагрузку. Если наскучила семья, если жена – давно не предел мечтаний, что мешает идти навстречу новой мечте?! И тщатся тще-души любить если не по-настоящему, то хотя бы по-собачьи, по-скотски…
       «Звёзды»-чертяки, низвергнутые с прозрачного поднебесья в мутные чертоги океана, похожи на fкактусы с ядовитыми «одноразовыми» лучами-иголками. Не пытайся коснуться их, – лучше любуйся издали, а то ненароком поранишься, заразишься неизлечимо…
       Вот сгустки-ошмётки небесной хляби, нанюхавшиеся, обколовшиеся друг о друга, опустошённо опустившиеся на самое дно, начинают расползаться и растекаться по ракушкам чуланов и раковинам туалета... Это уже и не «звёзды» вовсе, а обжигающие сопливые медузы… неприкаянные слизняки. Они без разбору прилипают один к одному, одна к одной, образуя бродящую и гниющую придонную слизь. Так на месте океана появляется бескрайнее болото, смердящее на всю Вселенную…
       
       У Верёвочки среди ночи появились дела. В опустевшем доме – гора грязной посуды, обкашляные фужеры, зажёванные в ржавых зубах окурки, вывернутые наизнанку презервативы. Ещё один филиал вселенской помойки, в котором утонуло драгоценное время человеческих жизней, закрылся на санобработку.
       Верёвочка стоически бредёт с совком и метёлкой по бесконечным коридорам, не пропускает ни одной бумажки, ни одной соринки… Он погружен в пространство реальности и старается – в который раз! – уточнить своё предназначение. Судьба сделала его соглядатаем и мажордомом вселенского безобразия. И этот крест – из совка и веника – нести ему до гробовой доски. А там уже другой «мусорщик» со своим крестом – лопатой и ломом – примет у него эстафету. Оба они – родственные души, могильщики мусора, пылесосы для космической пыли…
       
       
       Глава 39. Странная коллекция

       Уборка подходила к концу, когда в каминном зале, где состоялся спектакль в стиле ню, внезапно «замычал» телефон.
       Это был массивный агрегат, начинку которого поместили в череп буйвола, а переговорную трубку – в изогнутый рог, так что вся конструкция имела вид охотничьих трофеев. Аппарат при этом не звенел, не издавал знакомую музыкальную мелодию, а именно мычал. В других комнатах запараллеленные телефоны блеяли, кукарекали, крякали, мяукали и даже шипели, так что весь дом наполнялся шумами джунглей, саваны, тайги, тундры и скотного двора одновременно. Для прислуги эта какофония становилась повседневным испытанием, для гостей – острым минутным ощущением.
       Веревочка, быть может, не отважился приблизиться к мычавшему черепу, но хозяин явно не торопился взять трубку. Его, вероятно, утомил званый вечер, и он предавался сладкой неге, утратив связь с реальностью. Наёмному работнику ничего не оставалось, как поднять рог и приложить его к уху.
       Звонивший, будучи уверен, что говорит с хозяином, тоже взял быка за рога и обронил в трубку только одну странную фразу:
       – Антуан, последние стуканцы нуждаются в проверке. Точность хода не гарантирую!
       После этого послышались короткие гудки: собеседник, без сомнения, торопился закончить разговор до того момента, как его засекут и начнут записывать. Но Верёвочка оказался настолько далёк от загадочных игр в эфире, что не придал короткой реплике никакого значения. В трубке ему скорее мог почудиться голос тайного космического пришельца, нежели конспиративный отчёт торгового посредника.
       Положив рог на место, слуга для порядка протёр его тряпкой и продолжил обход.
       Дорогие напольные часы-куранты в футляре из красного дерева Верёвочка регулярно заводил фигурным ключом, и они никогда не отставали.
       В доме вообще не было сломанных, не оправдывающих своего предназначения вещей. Предметы домашнего обихода никогда не ремонтировались, а сразу выбрасывались на помойку. На их место покупались новые полезные штуковины – самых последних моделей и марок. Исключение составляли предметы старины, которые после тщательной реставрации находились на пожизненном пенсионе. За их состоянием хозяин следил с особым вниманием. Антиквариат служил пропуском в мир элиты, и от этого «документа эпох» в немалой степени зависело благосостояние Заваровского.
       
       В кругу избранных нотариус был известен как коллекционер песочных часов. Их у него насчитывалось более сотни экземпляров.
       Эти уникальные изделия имели самую разнообразную форму. Сообщающиеся стеклянные колбы разных размеров сверкали в каменных, металлических, костяных, деревянных оправах. Встречались и современные экземпляры в простоватой пластмассовой одёжке. Они не делали погоды в коллекции, поскольку ни по точности хода, ни по оригинальности конструкции не превосходили древние образцы. Наибольшую ценность представляли именно допотопные изделия. Они символизировали непреходящую связь эпох, преемственность изобретательской мысли и подтверждали непреходящую истину, что всё гениальное – просто.
       Точные и неприхотливые, эти творения человеческих рук позволили схватить за фалды неуловимое время так же, как другое великое изобретение – колесо – помогло людям покорить пространство. А пространство и время проявляются только в движении. Движение – обязательное свойство бытия. Без него жизнь невозможна. Сама жизнь – и есть движение. Именно оно позволяет познавать не только пространство, но и время.

       Свою коллекцию нотариус хранил в сейфе, который был спрятан в нише, прикрытой гобеленом с изображением профиля одного из депутатов Государственной думы.
       Слуга народа дарил свои портреты сильным мира сего, к числу которых принадлежал и Заваровский. Он хотя и жил на периферии, но в столице слыл человеком «первого круга». Его финансовые ресурсы помогали в дорогостоящей борьбе за звание «народного избранника» так же, как и лишняя копеечка никогда не вредит в соревновании за титул «божьего помазанника».
       Раз в год, накануне Дня Конституции, нотариус закрывался в кабинете и, раздевшись донага, совершал обряд «очищения». Куском розовой фланели он протирал тонкие стенки песочных часов, боясь ненароком уронить их на пол или раздавить пальцами. В этом ритуале больше никто не участвовал. Мало было и тех, кто вообще знал о необычной коллекции процветающего юриста.
       Лишь однажды Верёвочка стал свидетелем того, как Ираклий Гогоберидзе принёс хозяину довольно странный подарок – дешёвые песочные часы, которые можно встретить в любой лаборатории ветеринара. Но нотариус неожиданно им обрадовался и даже «обмыл» дорогим коньяком, цена которого, по предположению слуги, намного превосходила товарную стоимость малопривлекательного презента.
       Верёвочка считал это своего рода чудачеством. В прихожей своего дома Заваровский установил гигантскую копилку в виде песочных часов, куда каждый гость обязан был бросить какую-нибудь монету – своеобразную плату за вход. Такие же копилки стояли в ванной и туалете, что придавало хозяйской затее привкус дешёвого юмора.
       О том, что хозяин держал в потайном месте большую коллекцию песочных часов, Верёвочка даже не догадывался.
       
       Глава 40. Ощущение вечности

       Рассвет уже стреножил блуждавшие по небу случайные звёзды, а Заваровский всё ещё не подавал признаков трезвости.
       Его спальня напоминала лабораторию алхимика, куда не допускают посторонних. Винные пары в непроветренном помещении делали процесс пробуждения хотя и медленным, но опохмеляющим: вдох-выдох, вдох-выдох, – и ты уже уверенно держишься на ногах, не испытывая никаких побочных явлений.
       На этот раз нотариус «выздоравливал» долго и попался на глаза Верёвочке лишь к обеду. Правовед любил иногда в присутствии интеллектуала Верёвочки злоупотребить метафорой, напустить вокруг себя этакого кислотного тумана:
       – Ну, что… начинаем поворачивать реки вспять? Или пусть себе текут дальше?! И, как всегда, мимо нашего ****ского океана!
       Верёвочка в таких случаях виновато опускал глаза, не решаясь поддержать витиеватый разговор.
       Вот и в этот раз, не попав в «струю реки», он рисковал навлечь на себя недовольство самодуристого юриста. Хорошо, если течением разговора его прибьёт к берегу взаимопонимания. А ну, как вынесет на стремнину монолога или затянет в водоворот спора…
– Молчишь, маргаритка (пассивный педераст)? – совсем уж зло посмотрел хозяин на слугу. Его резкий переход на блатную музыку ничего хорошего не сулил.
– Хош найти шефа (выпить за чужой счёт)? Дерябнем наздюм (на двоих)? – сбавил обороты юрист. – Только, блин, масла не наливай (не лги). Я ксиву (документ) не требую. Всё по зенкам (глазам) вижу.
       Верёвочка смутился ещё больше. Из речи хозяина он понял только то, что его упрекают за отсутствие регистрации, – этим «заболеванием общего характера» страдали все бомжи и беженцы.
– Если надумал щупать ноги (готовиться к побегу), – опять начал заводить себя нотариус, – я тебе яманный глаз (фальшивый паспорт) искать не стану. Кувалдой (кулаком) в язву (глаз) дам – и на шулюм (тюремная похлёбка) переведу. Стоит мне зашухерить (поднять шум), – шпинтиль (милиционер) не задержится. Он за марашник (10 копеек) тебя до Магадана довезёт и там навсегда пропишет.
       Забытый человечеством Огурцов ещё ниже опустил голову, скрывая за подбородком острый кадык. Он каждой клеточкой тела ощущал свою правовую немощь, нравственный беспредел укоров и упрёков, сыпавшихся на него со всех сторон. Он хотел бы кануть в вечность, спрятаться в макромирах, лишь бы не ощущать своего земного ничтожества. Никто не интересовался его божественной сущностью. Все тащили его в паутину придуманных правил общежития. Даже суетливый таракан, упорная пчела, неутомимый муравей в сравнении с Огурцовым-Верёвочкой чувствовали себя более свободными и независимыми. Этих насекомых не чурались, не сторонились, а главное – не унижали себе подобные. Никто не требовал у них документов, справок из психдиспансера, водительских прав. Все сообщества (включая человеческое) воспринимали этих божьих тварей как неизбежную данность, совершенное и самодостаточное творение. А вот Огурцова всё время вызывали «на ковёр». Он обязан был каждый раз подтверждать своё право на существование в сообществе себе подобных. Какой-нибудь липовый кандидатик научки, делавший себе карьеру в политичке, мог стереть Верёвочку в порошок. Любой скинхед имел резон ударить его наотмашь, а постовой умудрялся этого не заметить. Его открытия тянули на Нобелевскую премию. Но кому в подлунном мире было до этого дело?!
       Огурцов потерял всякую веру в человечество. Ему казалось, что люди – это невменяемые вандалы и самоубийцы, тупые и бесчувственные создания, которым нет дела друг до друга. Они видят только своё отражение в зеркале, но не заглядывают себе в душу. И даже сочувствуя другим, они всего лишь жалеют самих себя – вчерашних, сегодняшних, завтрашних. Но… не вечных!
       Чтобы сделать всех счастливыми, человечеству не хватает именно ощущения Вечности. Бренность бытия затягивает его в безумный водоворот разрушительных удовольствий. Людей не манят небеса, – их затягивает пучина рутины.
       Что станет с людьми, если им приоткроется истинный смысл бытия? Не религиозный, а сущностный! Ведь вечное блаженство в потустороннем мире не открывает смысла земной жизни. Удовольствие – лишь ощущение, с которым знакомо каждое разумное создание. А разве, кроме радости и горя, ничего большего у человека не может быть?! Кому нужна человеческая душа в загробном мире? Что она будет там творить, кого любить, кому помогать, на что вновь и вновь надеяться?! Ведь если один попадает рай, а другой в ад, – то можно навсегда потерять своих родных и друзей, полностью утратить ощущение родства, любви, желание жертвовать. Ради кого и чего будет жить на том свете человеческая душа?! Будет ли она вообще жить в полном – земном – смысле этого слова?!
       И если человек готовится к загробной жизни, не должен ли он посвятить своё земное существование заботе о близких и дорогих ему людях, сближению с ними во всех делах и поступках?! Не должен ли он стремиться к действиям сообща: в едином порыве, к единой цели, едиными средствами?! А потом, обнявшись, или взяв под руку, разделив судьбу, мысли и чувства дорогого тебе создания, – отправляться в неизведанное: в рай или в ад… или в любое другое место, которое определит тебе Природа-Бог, Природа-Квант?!
       
       Поговорить с нотариусом на тему «божественно-квантовой гармонии и любви к ближнему» Веревочке ни разу не удавалось.
       Заваровский реагировал только на блатную музыку.
       Что становилось продуктом переработки этого музыкального «прекрасного»? Не мусор ли?! Бесцельное общение, бесплодное знание, никчемное существование… Да и как можно увязать в причинно-следственную цепочку воровской жаргон и научное открытие?! И то и другое дано «человеку разумному» в ощущениях. Но почему один создаёт такую среду обитания, в которой другой не может находиться даже минуты? Чьи продукты «созидания-распада» в конечном итоге приведут человечество к катастрофе: вора, безобидно «перемещающего предметы в пространстве», или учёного, расщепляющего «законно приватизированный» атом?
       Блатные знают: заниматься воровством – значит «по музыке ходить». А «помойка» – это воровство у спящего. Но разве атом, украденный человеком у «спящей красавицы» – природы, не превращает её в Золушку-замарашку?! Посмотрите, как уверенно и смело «человек разумный» устраивает на необъятном пространстве вселенскую свалку, на которой ощутимы уже не только осмысленные щелчки фотоаппаратов, но и злобно-ядовитое шипение движителей, бездумно-провокационные толчки искусственных конструкций, нахально-прямолинейное вторжение электромагнитных и других излучений!
       Будем и дальше продолжать вслепую шарить в космосе – «по чужим карманам»?!
       Однако, как и чем ответит бездна?!
 Бог весть!
       

       Глава 41. Выродки ао Вселенной

       Когда нотариус, растворив капустным рассолом пьяный нагар, укатил в свою контору, Верёвочка прилёг отдохнуть.
       Сон его был таким же бестолковым, как и бдение. Но этот сон оказался вещим.
       Приснилась Огурцову живая человеческая клетка, в которую беспричинно вторгся ген жонкиля. Клетка сопротивлялась искусственной модификации, но соблазн нового заставил её, в конце концов, сдаться.
       Завершив пикирование на объект, ген-истребитель мутировал, – и на месте человеческого организма вырастала сначала какая-то невразумительная какашка-нарцисс, а потом большая навозная куча-клумба. Была в организме клетка-самородок, а превратилась в мутагенного выродка!
       А вот и Земля-самородок начинает превращаться в выродка всей Вселенной! Космический мусор угрожает стать причиной звёздных эпидемий, конфликтов и войн. Но Высший разум, патронирующий человечество, не может этого допустить!
       Спущенный с борта межпланетного корабля шланг-труба начинает засасывать разбросанное в безвоздушном пространстве модифицированное говно. Пришелец-ассенизатор из созвездия Маленький Пыжик пылесосит Землю, проводит очистку замусоренной и загаженной территории космоса.
       Из собранного и высушенного дерьма получается лёгкий, как пушинка, пудрет, который из золочёного раструба распыляется в пространстве, образуя хвосты отлакированных комет и мягкие покровы внеземной тверди – планет и астероидов.
       «Сотворённый из праха в прах и обратится!»
       
       Сон, как пятак, – в руку! Только Огурцов подаяния свыше не заметил.
       Он проснулся от ощущения небывалой лёгкости и свободы. Его тело всё ещё пребывало в состоянии невесомости – неприкаянности и никчемности.
       «Задумался – и  свободен!» – ненароком вспомнил учёный слова из записки, которую оставил своей жене. Не важно, в каком качестве – ангела или пудрета – ты обретаешь эту свободу и лёгкость. Мироздание принимает тебя в любом обличье. И космическим ветрам безразлично, кого и куда нести по белу свету. Важно, что ты не обременён надуманными условностями, тяжестью сумасбродных и необдуманных проступков. Думай! И тогда ноша твоя не будет тяжела для матушки-природы! Сливайся с ней в едином порыве превращений, доверяй ей и не перечь. Может быть, тебе откроется истина, вожделев которую однажды, человек и начал осмысленно перемещать в пространстве сначала «ничейные» палки и камни, потом «чужие» рукотворные предметы и, наконец, никем «не оприходованные» атомы…
       
       Утром в гости к сторожу заявился старый знакомец Ванька. Его сопровождали две странные личности, с любопытством оглядывавшиеся по сторонам.
       – Это – приезжие коммерсанты. Очень надёжные ребята! – отрекомендовал попутчиков сутенёр в отставке. – А это, – палец Ваньки уткнулся в пупок Огурцова, – бывший учёный и бомж со свалки. Но сегодня, замечу, он – Его Величество Мусор, сваленный у пещеры с сокровищами. Мусор – это и зло и добро нашего времени! Его альфа и омега!
       Пришельцы заулыбались. Они выглядели вполне дружелюбно и не вызывали у Верёвочки подозрений.
       – Гляди, Мосёл, – немного озадаченно произнёс один из них, – тут хитрая система обзора: монитор и всё такое. Знать, хозяин из крутых. Галоши в ремонт не сдаёт, – это уж точно!
       – Да нет, ребята, – почему-то засуетился Ванёк, – здесь просто выход в Интернет. Сторож шибко продвинутый. Читать любит. Он больше на экран смотрит, чем по сторонам. А хозяин у него не человек. Так себе, выродок рода человеческого! Две галоши дерьма в полный рост!
       Огурцов поёжился, словно столь нелицеприятные оценки относились лично к нему. Инстинктивно он начал защищаться. Верёвочке очень не хотелось, чтобы его приняли за сплетника, за бабушку у подъезда, которая за всеми наблюдает и обо всех судачит. Между тем события минувшей ночи могли дать к этому основания.
– Мне бы сюда подзорную трубу, – промямлил сторож. – Я люблю на небо смотреть. А в замочную скважину подглядывать – это не моё.
– Ну, давай чайку попьём, что ли? – снимая возникшее напряжение, засуетился Ванька. По-хозяйски, широким жестом, он высыпал в глубокую миску несколько пригоршней пряников.
– О-о-о! Да это у тебя «Северные»… холодящие-молодящие, – сразу оживился Вовочка. – Где прикупил-то? В наших краях таких давно не встречал.
– Для хорошего человека и незнакомые люди расстараться могут, – самодовольно хмыкнул Ванька. Изучив характер Огурцова, он легко предвидел его реакцию на любой доброжелательный жест.
– Ну, тогда и нам одно удовольствие таких людей принять, – заулыбался сторож, стыдливо прикрывая широким прикладом ладони пустой патронташ рта.
       За чаем гости преимущественно молчали.
       Зато забрюхатевший новыми идеями Огурцов шепелявил с огромной охотой и вдохновением. Собеседники лишь изредка вставляли свои вопросы, которые, казалось, не должны были иметь к их случайному визиту никакого отношения.
       Как заметил бы ушлый нотариус, они реально вкручивали баки (врали, отвлекая этим внимание). Однако сторож, без остановки строчивший «холостыми» по ростовым мишеням гостей, не обращал внимания на их вопросительные оговорки. Как на духу, он поведал собеседникам всю подноготную жизни хозяина, сообщив даже, когда тот собирается в командировку. Ведь Верёвочку гораздо больше волновала не надёжность замков в усадьбе, а устройство распахнутой настежь Вселенной.
– Представьте, что мы живём в огромных песочных часах, – вдохновенно шелестел философ. – И вот вы попали в верхнюю колбу. Это – ваша жизнь в подлунном мире. Затем через еле видимое отверстие вы вместе со всем человечеством перетекаете, как песчинки, в нижнюю колбу – в потусторонний мир. Часы опять переворачиваются, – и вы возвращаетесь назад. В новом качестве. В новом обличье.
– Это – типа переселения душ? – проявил заинтересованность к теме один из гостей.
– Туши свет, Мосёл! – гортанно засмеялся другой незнакомец. – Какие ещё души?! Это – тУши, как на мясокомбинате. В один конец трубы загружаешь грязные шкуры, а на выходе, бац, – «золотое руно»! Так и кэш в банках отмывают… и взяточников – в думе. Одним словом, постирушки в масштабах Вселенной! Чтобы человек навечно в говно не превращался.
– Намёк понял, – бодро отреагировал тот, кого назвали Мослом. – «Всё течёт, всё изменяется!» Это, кажись, батька Ломоносов так чужакам парики пудрил?!
– Да нет… ну, что вы! – поспешил поделиться своими познаниями учёный. – Это говорили ещё древние…
– А древнее Ломоносова кто? – начал заводиться Мосёл. Он не считал себя глупее собеседника. Особенно в ситуациях, когда намеривался его облапошить.
– Древнее только Морзе, который точками и палочками на скалах писал. Это ж он самую первую азбуку изобрёл, – не то пошутил, не то серьёзно заявил Ванька.
– Морзе – почти наш современник, – огорчённый дремучим невежеством своих собеседников, пробормотал Огурцов. – А это – высказывание древнегреческого философа… Его Гераклитом звали… Он в шестом столетии до нашей эры жил.
– Однако ж «морзянка» постарше будет, – не сдавался бодигард. – Клинопись – разве не изобретение этого самого Морзе?
– Клинопись здесь не причём. Это и не «морзянка» вовсе, – разочарованно пробубнил сторож. Он был явно огорошен неожиданным открытием новых «исторических» фактов.
       Пребывая в состоянии прострации, Верёвочка почти автоматически отвечал на другие малозначимые вопросы собеседников. Бытовые темы не трогали душу физика-мечтателя. Он пребывал в другом измерении, где кодировались не «врезные замки с секретом», а математические формулы бытия. С их помощью учёный пытался проникнуть в бесконечность, в тайны мироздания, а не в сжатое пространство банковской ячейки или привокзальной камеры хранения.
       Что же касается гостей, то перед ними маячили совсем уж близкие – «подковёрные» – дали. Они не стремились заглянуть дальше гобелена на стенке Заваровского, где в сейфе хранились рукотворные предметы, предназначенные для перемещения в пространстве.
       Петро и Мосёл (а это были именно они) придерживались курса на «кисельные берега». Бизнесмены хотели плыть не в дырявом корыте отечественной экономики, а в надёжной потребительской корзине среднестатистического европейца.
       Для комфортного существования им не хватало как раз того, что в вызывающем избытке водилось в стенах богатой усадьбы. Если для Огурцова шуба из выхухоля становилась поводом для душевных страданий (исчезающий зверёк – укор всему человечеству!), то для подельщиков таксидермиста доха на меху – материализованный призыв к смелым дерзаниям. Привыкшие к жалкому блеянию баранов, эти шакалы рынка не видели разницы между стильным кабинетом в стиле барокко и убойным цехом мясокомбината. Какая разница, откуда и куда перемещать шкуры, шубы, тулупы?! Было бы меховое манто, а шея для него всегда найдётся!
       
       


 Глава 42. Нотная грамота
 
 Изучив все подходы к дому нотариуса, выведав его распорядок дня и поняв особенности службы доверчивого сторожа-романтика, – Петро и Мосёл приступили к разработке детального плана ограбления особняка.
       Их интересовали дорогостоящие предметы быта и антикварные безделушки, среди которых особое место занимала коллекция песочных часов.
       Наводчиком на дом богатого нотариуса и негласным вдохновителем его ограбления был… Самородок. Именно он являлся ключевой фигурой операции и предложил двум плотным (ворам) пробить барабан – совершить ночное воровство.
       Прежний опыт Самородка, когда он ходил на дело с пернатым другом Адом, теперь очень пригодился. Только где взять такого же матёрого форточника, как какаду?! Кому предложить роль подсадного попугая?!
       Плотные приняли заказ через посредника – водителя-бодигарда Ваньки. После взятия малины (ограбления дома) непосредственные участники налёта рассчитывали поделить дорогие вещи между собой, а оригинальную коллекцию должны были передать Гогоберидзе.
       Такой передел собственности выглядел причудой. Какой толк в стекляшках с песком?!
       Но как только не прикалывается сумасбродная элита! Один ходит по грибы в лесок около туберкулёзного диспансера, другой охотится на слонов с затупленной вилкой наперевес, третий спускается на дно Мариинской впадины в пижаме и с прописанной врачами кислородной подушкой.
       По тусовке хиляла (ходила) легенда, как одна голая тёлка решила переплюнуть товарок и, обмазавшись мёдом, принимала солнечные ванны на пасеке мэра.
       Пасека размещалась в одной из комнат огромной квартиры. Пчёлы летали по стерильным комнатам-оранжереям, топча своими кривыми лапками цветки-медоносы.
       После визита к милым насекомым тёлка чертовски похорошела. Формы её округлились, в самых неожиданных интимных местах появились припухлости. Сэкономив несколько тысяч долларов, которые прежде рассчитывала потратить на силикон и модные инъекции ботекса, - дама, по настоянию мэра, занялась благотворительностью.
       Что рассчитывал сделать с коллекцией И-го-го, плотных не волновало.
– Наверное, он для своего котяры отхожее место организовывает, – иронизировал Мосёл. – Песочек в часах меленький, легко копается, мозоли на лапках не натруживает.
       Петро с этой версией не согласился:
– Да у него каждая кошачья конечность, небось, на тысячи застрахована. Это, скорее, его любимому попугаю индонезийские пляжи вспоминаются. Вот и насыплет ему Самородок пару островков «малой родины».
       
       У Гогоберидзе, на самом деле, был дорогой бесшерстный кот редкой египетской породы.
       Он и попугай Ад оказались единственными движимыми объектами, до которых не дотянулись в своё время воровские руки. Облысевшего до кончиков когтей попугая воры просто испугались, посчитав, что он подхватил опаснейший птичий грипп и стал разносчиком заразы. Ну, а мурлыка с берегов Нила во время ночного набега на зверинец караулил экзотическую для себя дичь – мышь-полёвку и естественным образом выпал из поля зрения похитителей.
       Между тем хозяин расценил это как чрезвычайную преданность животного и, действительно, проявлял к нему с той поры особую благосклонность. Мурку можно было видеть то у вегетарианской потребительской миски попугая, то на подушке у заднего стекла сверхдорогого внедорожника, то на свёрнутом малиновом пиджаке хозяина. И как тут было не промурлыкать во всеуслышание: «У меня не собачья жизнь! У меня вообще не жизнь, а малина!»
       Теперь же усатому нудисту светила «малина в кубе». Золотой песок, наверняка, напомнил бы ему об исторической родине – сухой и жаркой пустыне. Чувствуй себя, котяра, в нужнике рахманно (прекрасно) – как у подножия вечных пирамид!
       Что же касается плотных, то для них песок – лишь копеечный сыпучий наполнитель боксёрской груши: замок на нём не построишь! А Петро и Мосёл серьёзную жилищную программу для себя начертали: «Чум-на-Сити» в центре столицы. Им сразу большой куш сорвать надо! Так что Заваровский со своим барахлишком подвернулся кстати.
       
       Из разговора с Верёвочкой будущие налётчики выяснили одно важное обстоятельство.
       Барские апартаменты обогревались камином. А дымоход в таком случае – это всегда открытый вход в жилище. Надо было лишь найти мелкого вёрткого человечка, которого можно спустить на верёвке внутрь помещения.
       Ни Петро, ни Мосёл на роль трубочиста-домушника не подходили. Первый имел косую сажень в плечах и толстый, свалявшийся зад. Второй боялся высоты. В детстве он привык лазить по подвалам и погребам, приворовывая у домовитых соседей банки с вареньями и соленьями. Что же касается набегов на сады и огороды, когда требовалось перелезать через высокие заборы, карабкаться вверх по веткам, то здесь Мосёл трусил. Одолеть свою натуру ему так и не удалось: высота по-прежнему его не манила, а пугала.
       Решение кадрового вопроса подсказал заинтересованный в успехе всего предприятия Самородок. Вспомнив свой опыт сотрудничества с попугаем, он сразу сообразил, что к делу можно привлечь оленевода Васильева. Вот он, настоящий мужичок-с-ноготок! Правда, староват для затяжных парашютных прыжков. Зато комплекция – в самый раз. Хоть и недомерок, но жилист. Физической работой закалён. Рогами и копытами бит. Ему в самый раз по трубе спуститься!
– Да каким калачом заманишь деда в трубу?! – засомневался Ванька. – Не полезет он в чужой чум. Не в его это правилах.
– По правилам пусть русский язык учит, – ожесточился в своём решении И-го-го. – А мы его по фене обкурим. Он у нас шёлковой пчёлкой станет: никого не покусает и в леток сам полезет.
– Как это – по фене? – не понял Ванька.
– Да очень просто. Сыграем ему блатную музыку… и заставим сплясать под «флейту» дымовой трубы! – хитро заулыбался Самородок. – Дедок «нотной грамоты» не понимает. Но колоться (признаваться) в этом не захочет: гордость не позволит… Мы ему тем временем лапшу на уши и навесим. Причём, официально – по договору, по контракту, на сдельно-премиальной основе! Дед у нас кто?! Правильно – бизнесмен! Он цифру (деньги) заработать хочет. А мы ему работёнку предлагаем. Не очень чистую. Вот пусть в стирке (краже) и поучаствует. Почистить карася (богатого человека) – одно удовольствие!
– И что ж он делать-то будет? – не сдавался бодигард. – Ворон пугать?
– Для ворон – пугало в Нью-Йорке воткнуто. С помазком в руке. А для тебя оленевод – масло (солдат) на твой кусок хлеба! Ты – полководец. Будешь только чукичем (кнутом) над хазой (домом) размахивать. А в огонь и дым солдат полезет! Смекаешь?! – Самородок нервно оторвал у дорогой сигареты фильтр и бросил его на землю. Этот жест выражал крайнюю степень раздражения и решительности.
       Пораскинув умом, исполнители вынуждены были согласиться с замыслом Самородка. Своего плана ограбления у них так и не появилось, а время поджимало.
       Как-то встретив Васильева у загона, бодигард поинтересовался у оленщика, как идут у того дела, много ли денег зарабатывает старик. Потом, как бы сочувствуя бедолаге, предложил ему подработать:
– Тут у соседей дымоход почистить надо. Они дровишки всё жгут да жгут. А в трубе сажи выше крыши. Задыхаться стали. Вот и ищут трубочиста.
– Да я этим делом никогда не занимался, – неуверенно промямлил оленевод. – У нас в чуме ведь всё по-чёрному. Без всяких там премудростей. Впрочем, одну трубу я тут чистил. Водяную. И ничего себе – получилось.
– Во-во! – обрадовался Ванька. – И тут справишься. Дело не сложное. Да и мы тебе подсобим. Самим заработать хочется. А хозяин хорошо обещал заплатить. Даже договор готов заключить. Чтоб без обмана, понимаешь? Он вообще человек в этом смысле подтянутый. Юрист, с высшим образованием. Всё по закону делает.
– Договорам-то я, однако, не шибко верю, – почесал за ухом Васильев. – Мне на мясокомбинате бумажек кучу выдали. А вот кэш до сих пор получить не могу. Если б предоплату хозяин сделал, было б надёжнее.
– Предоплата – вообще не проблема, – воодушевился мошенник. – Важно только договор правильно составить. А это мы умеем. Поверь!
– Ну, тогда и по рукам! Нарнай баклы жур, однако, – с некоторым облегчением произнёс оленщик.
       Потом, на секунду засомневавшись, махнул рукой и решительно добавил, отрезая последний путь к отступлению:
– Приноси бумагу. Подписывать буду!
       На том и остановились.
       

       Глава 43. «На трубу сел трубочист…»

       Попрощавшись с дедушкой, Ванька незамедлительно сел писать ему… «письмо». Наверное, в эти минуты творчества он воображал себя литературным героем с трудной и неопределённой судьбой. Воспользовавшись мотивами блатной музыки, напетыми Самородком, сутенёр составил в двух экземплярах договор.
       В нём «исполнитель» (оленевод) обещал «посреднику» (Ваньке), выступавшему от имени «заказчика»-кума (нотариуса, которого можно обокрасть), пойти на зрячую (совершить кражу наугад) и сделать кабер верхний (взлом через потолок) или кабер нижний (взлом через пол), используя при этом клинки (дверные ключи) или иову-дружбу (поддельный ключ), а также карандаш (лом) или камышовку (большой лом). Кроме того, в интересах клиента (сообщника преступника) «исполнитель» обязался после окончания работы забрать из дома керболы (часы), клюфторию (одежду) и круглое (деньги).
       Текст договора получился изящным и кратким.
       Как и предполагал Ванька, суть малявы (письма), адресованного «на деревню», дедушка так и не понял. Даже знакомые для него слова имели в данном документе совсем иной – преступно-криминальный – смысл. Ванька, таким образом, подстелил под себя соломку, чтобы в случае провала не так больно было падать с трубы-дымохода.
       – Братва, дело в крыше (шляпе)! – радостно сообщил он подельщикам после заключения договора с наивным оленеводом. – Дедок повёлся, как туземный лох. В его тундре по «Маяку» блатную музыку не крутят. А мы в натуре покажем, какими бывают «музыкальные вечера»!
       
       Время ограбления выбрали подходящее. Заваровский как раз уезжал в командировку: он вёз в столицу плановую подачку для любимой партии, которую считал своей содержанкой. Дома оставался лишь сторож, которому нотариус вполне доверял.
       Верёвочку предстояло нейтрализовать каким-нибудь безобидным способом. Мокрушных дел воры избегали. Их правилом было идти со звездой (ночью), а не на тёмную (на убийство). Сторожу решили подсыпать снотворное во время вечерних посиделок. Этим поручили заняться Ваньке, как доверенному лицу будущего «нобелевского лауреата».
       Клофелин сделал своё дело, – и Верёвочка, испив зелья, прикорнул за цветным столом в своей сторожке.
       В это же самое время воровская шайка втолковывала азы мастерства начинающему трубочисту. По поводу его дебюта Мосёл даже сочинил четверостишие, которое тут же продекламировал вслух:
– На трубу сел трубочист,
       не задаст и не плечист,
       не беда, что не речист, -
       зато на руку был чист!
       Заключительным аккордом этого гимна-напутствия стало вручение престарелому ученику аванса из расчёта – два бакса за погонный метр дымохода.
       Разместившись на крыше особняка, ватага «бурлаков» запустила в трубу пробный шар – двухпудовую гирю на верёвке. Чугунное грузило придавало афере эффект достоверности.
       Пошуровав отвесом в трубе, братки сообщили оленеводу, что теперь наступила его очередь. Привязав к поясному ремню Васильева вожжи, они предложили щуплому старичку спуститься по дымоходу внутрь камина, чтобы вручную почистить его стенки.
       – Только сначала голову просунь, – посоветовал тундровику Мосёл. – Если пролезет, тогда и пузень протащишь.
       Васильев скинул с головы крышу (головной убор) и заглянул в бездну трубы.
       Она дыхнула на него холодным перегаром. Отверстие оказалось достаточно большим для того, чтобы спуститься на самое дно камина. Мосёл и Петро держали вожжи, на которых болталась живая марионетка, имевшая килограммов сорок живого веса. Трубочист держал в руках щётку, которой проводил по стенкам дымохода во время недолговременного спуска.
       Когда Васильев проник внутрь помещения и «заякорился» на дне камина, страхующие внезапно уронили вожжи, создавая видимость оплошности. Оленевод, таким образом, оказался в западне. Выбраться назад по дымоходу он уже не мог. Но Мосёл сразу подсказал выход.
       – Не тушуйся! Найди в доме входную дверь и открой её изнутри, – прокричал стихоплёт в трубу. – Хозяин знает, что мы у него сегодня работаем. И куму он полностью доверяет.
       Васильеву ничего не оставалось, как последовать совету. Два замка поддались легко, а вот третий оказался с секретом. Как оленевод не исхитрялся, дверь не открывалась.
       Поначалу запаниковав, сметливый оленщик всё же быстро нашёл альтернативное решение. Он приметил, что элитное окно кухни открывается лёгким поворотом ручки. Это было его спасением!
       Когда трубочист оказался снова на газоне, он сразу попал в крепкие объятия своих нерасторопных помощников.
– Дело сделано! – похлопывал по плечу старика радостный Петро. – Аванс отработали – это главное. Хозяин будет доволен, – можешь не сомневаться!
– Надо бы окошко прикрыть, – несколько озадаченно пробормотал трубочист. – Не оставлять же его открытым.
– Не волнуйся: за домом сторож последит. Мы его предупредим, – успокоил старика Мосёл. – Да и кто здесь по ночам шастает?! Леших – и тех повывели. Посёлок – не абы какой… элитный!
       Но лучшим успокоительным для трубочиста стала двадцатидолларовая купюра, которую ему вручил Петро.
– Аккордно-премиальная оплата за ударный труд, – подчеркнул хохол.
       Оленевод с достоинством принял бумажку, помял её в руках и внимательно посмотрел через неё на луну, – не поддельная ли? Затем, сложив банкноту вдвое, сунул её под стельку чуни, где хранились все его гонорары. За время занятий бизнесом Васильеву удалось «подрасти» почти на полсантиметра, – именно такую толщину имела пачка заработанной наличности.
       
       Когда контрактник, исполнив все обязательства по трудовому договору, восвояси удалился, из сторожки, наконец, появился Ванька. Глаза его горели азартом хищника. Оставалось сделать несколько телодвижений, – и добыча окажется в когтях ночного разбойника.
       Ватага залезла в дом через окно, отворенное трубочистом, и начала шманать (обыскивать) буфеты, шкафы, ящики и прочие места, где могли храниться ценности.
       Один лишь бодигард с первой минуты действовал целенаправленно. Он знал, что коллекция песочных часов храниться в укромном месте. Наверняка, это был сейф, а железную бандуру на видном месте никто никогда не держит.
       Вооружившись шваброй, Ванька стал стучать ею по гобеленам, висевшим на стенах. Он напоминал добросовестного слугу, который усердно выбивает из ковров пыль.
       Чтобы найти тайник, понадобилось всего несколько минут.
       Ловко орудуя балериной (отмычкой), вор вскрыл сейф. Перед его изумлённым предстали разнокалиберные стеклянные бамберы (часы). Взяв из спальни нотариуса пару наволочек, Ванька рассовал по ним найденные бочатки (часы). Получилось два тюка, в которых, как в мягком футляре, поместилась вся хрупкая коллекция.
       Что касается Петра и Мосла, то они брали в основном дорогостоящую утварь: столовое серебро, подсвечники. Прихватили и пару картин, которые, по их мнению, могли представлять какую-то ценность. Из носильных вещей им приглянулась только дублёнка. Что же касается книг (а среди них были подлинные раритеты), то здесь у похитителей, образно говоря, кишка оказалась тонка. Тащить на себе тяжёлые фолианты никто не захотел. Да и назвать воришек библиофилами было трудно: они мечтали коллекционировать – читать и перечитывать! – только сберегательные книжки с реалистическим «сюжетом». Фантастические романы им душу не грели.
       При осмотре содержимого бара друзья оконфузились ещё раз.
       В одном из столичных винных бутиков нотариус приобрёл несколько бутылок старого вина, которым угощал только самых дорогих гостей. Мосёл, из-за скудости познаний, «плодово-ягодное пойло» проигнорировал, зато от души приложился к бутылке пятизвёздочного армянского коньяка. Узнай он настоящую цену продукции виноделов, его выбор был бы, несомненно, другим.
       Вся операция по разведке и добыче «полезных ископаемых» заняла не больше получаса.
       Отходила группа по знакомому маршруту. Сторож Огурцов продолжал мирно посапывать на своём посту, когда мимо него удачливые добытчики проносили хозяйское имущество. Какие сны видел этот романтик? Куда в очередной раз манил его пытливый, но спящий теперь разум?
       Попробуйте принять клофелин, – узнаете…

       
       Глава 44. Собирайте не початки, а «бочатки»!

       Утро нового дня кого-то обнадёживало, а кому-то не предвещало ничего доброго.
       Каждое перемещение предметов в пространстве может не только изменить настроение, но и поменять статус человека. Речь идёт не только о краже паспорта или справки из психдиспансера. Утрата пары галош может развернуть вашу жизнь на 180 градусов.
       Надо было видеть расширенные от ужаса зрачки нотариуса, когда он обнаружил в своём доме пропажу. Сидя в растерянности у распахнутой дверцы сейфа, Заваровский не знал, что предпринять. По всему было видно, что коллекция бочаток представляла для него большую ценность, чем серебряная посуда и картины.
       Душа коллекционера – омут. Это – водоворот чувств и мечтаний, надежд и разочарований. Это – сплав прошлого, настоящего и будущего. За коллекцию могут отдать жизнь, совершить предательство. Вероятно, собирательство сродни поклонению языческому тотему. Оно пришло из глубины веков и передаётся с генами предков. Другое объяснение трансу, в который впал коллекционер, найти трудно.
       Сообщать о пропаже в милицию Заваровский не спешил. Казалось, он околдован, погружен водоворотом событий в летаргический сон. Складывалось даже впечатление, что коммерсанта подвергли гипнозу, который парализовал его желания и волю.
       Но истинную причину такого состояния знал лишь один человек из окружения Заваровского. И этим человеком был Ираклий Гогиевич Гогоберидзе.
       Его связывала с нотариусом не просто дружба, а серьёзные деловые отношения. О них мог догадаться только тот, кто кумекал по-свойски (объяснялся на воровском жаргоне). Блатная музыка позволяла скрытно вести дела, маскироваться, прятать истинную сущность происходящего. А скрывать этим неординарным личностям было что. Они создали прибыльный, хотя и криминальный бизнес.
       На деловом языке Самородка можно было назвать «поставщиком» товара, а Заваровского – «покупателем». Только вот «предмет сделки» тянул сразу на несколько статей уголовного кодекса. И-го-го нелегально продавал нотариусу содержимое… недр родины. Минута их преступной сделки превращалась в счастливые часы – в те песочные бочатки, которые и похитила отнюдь не святая троица.
       Не случайно говорят, что «счастливые часов не наблюдают». Человек, посвятивший себя великой идее, за веснухами (золотыми часами) на край света не побежит. Он их даже не заметит, если будет поглощён большим чувством, занят любимым делом. А вот хмырь-пройдоха, сеющий вокруг себя горе и несчастье, сделает всё для того, чтобы сорвать куш, облапошить другого мошенника или авантюриста.
       
       На аферу нового тысячелетия нотариуса подтолкнул пример известного литературного героя – Шуры Балаганова. Как известно, наивный мечтатель в поисках золота распилил ножовкой тяжёлую гирю. Но драгметалла так и не нашёл.
       А Заваровский нашёл!
       Его бочатки были не простые, а… золотые.
       Гогоберидзе регулярно поставлял нотариусу самородки. Вот их-то и пилил юрист! Брал ножовку, мелкий напильник, наждачную бумагу – и разделывал полезное ископаемое под орех. Точнее – под опилки.
       Принимая золото «в месяц по чайной ложке», можно стать больным на голову. Но нотариус, однажды ошпаренный дефолтом, предпочитал вкладывать рублёвый кэш в международный эквивалент «деревянных» – драгоценный металл.
       Государство ещё не отпустило золото на волю – в свободное обращение. В «шахматных» баталиях со спекулянтами оно пробовало играть по правилам и делало попытки убрать с доски «лишние фигуры». Поэтому приходилось придумывать хитроумные комбинации, чтобы какой-нибудь ушлый «офицер» не захомутал твоего драгоценного «конька»-самородка.
       В своём увлечении Заваровский напоминал дачника, который делает запасы на зиму. Только вместо варенья и солений у него в стеклянных ёмкостях хранились крупицы чистого природного продукта, зашифрованного в таблице Менделеева под двумя буквами – Au. Этот самый «аурум» стал настоящей химерой для юридически подкованного алхимика.
       Коллекционирование денежных знаков – известное и одобряемое обществом увлечение. Такое же, как собирательство ювелирных изделий, очень распространённое в женской среде. Но вот коллекционировать часы с начинкой из золотого песка не додумался никто!
       В этом занятии Заваровский держал пальму первенства. Поддержать его дело могли разве что несколько восточных шейхов да неформальная группка цыганских баронов. Но, за неимением адресов, вступить с ними в переписку нотариус не мог. Посему оставался колекционером-одиночкой – кощеем, стоически чахнущим над своим богатством.
       Нотариус мог бы собирать авторучки с золотыми перьями или автографы своих «звёздных» клиентов. Для этого имелись все законные основания. А главное – рынок для легального сбыта и обмена накопленных раритетов. В случае пропажи такой коллекции, он мог заявить в милицию. Но за собирательство золотых самородков его самого могли привлечь к ответственности.
       Эта жизнь под гнётом буквы закона вступала в антагонистическое противоречие с каноническим образованием правоведа.
       
       
 Глава 45. Пильщики в «мокрых штанах»

 Вот и теперь он стоял перед выбором: доверить свою судьбу государству или обратиться к представителям той среды, где все отношения построены на понятиях. Существовал и третий путь – положиться на промысел божий. Но атеизм, укоренённый в растленной плоти, не позволял Заваровскому даже помышлять о подобных связях с небесами.
       Безусловно, он выбирал путь не мученика Христа, но графа Монте-Кристо.
       Да и как могло быть иначе?! В стране пилили все, всё и вся: леса, автопарки, заводы, нефтяные вышки, трубопроводы, электромачты с проводами, колхозные стада и бесхозные косяки.
       Наконец, пилили партии и депутатские мандаты, чтобы потом иметь возможность распилить бюджет.
       Пилили всё подряд, – и пили!
       Потом приползали домой, где пилить уже начинали жёны.
       Даже обитатели тюрем – и те пытались распиливать решётки для побега – играли на скрипке!
       Единственное чего не успели, так это распилить саму страну. Пила оказалась двуручной, и каждый тянул её на себя!
       Так и застыли пильщики в монументальных позах “Рабочего и колхозницы”, сидя на одном суку и вознеся к небесам свой шанцевый инструмент.
       По мнению скульпторов перестройки, этой парочке не хватало только Свободы – гастарбайтерши из Нью-Йорка с малярной кистью в руке.

       Когда нотариус привёл чувства в порядок, он нанёс визит авторитетному человеку – Ираклию Гогиевичу Гогоберидзе.
       Так случается с обманутыми. Первым делом они, по наитию, обращаются к тем, кто хоть как-то был посвящён в их дела. Ими движет смутное предположение, что преступник, как родная вошь под кепкой, где-то рядом. Только как эту тварь прихлопнуть, не съездив себе же по маковке?!
       В сумасшедшей голове-копилке – не опилки, так вопилки!
       
       Самородок к беде знакомого отнёсся рассудительно и спокойно:
– Как думаешь, пришли на зрячую (совершили кражу наугад) или на клей (по наводке)?
– Убей, – не знаю! – растерянно пролепетал Заваровский. – Вынесли всё ценное. Посуду загребли, несколько картин. Ну, и наш товар… сам понимаешь!
– Ты что?! – прикинулся испуганным И-го-го. – Веснухи тоже, говоришь, помыли?! Знать, кого-то из твоих на бога взяли (обманули) иль на аннушку (испугали). Может, это балда (ночной сторож) – мебель ссученная (сообщник– доносчик на своих)?! Выдел-то следячий (угрозыск) вызывал?
– Какой выдел, – замахал руками Заваровский. – Эти враз заметут (арестуют) – и наших, и ваших. А балда рылом на матку (главаря воров) не вышел. Больно интеллигентен. Надобно другого франта (свидетеля) искать.
– Где ж его, франта, взять? – откинулся на спинку кресла Самородок. – Фрель (вор, который не знает, что за ним следят) – что форель. Не замочив штаны, не поймаешь!
       Разговор явно не клеился. Никаких улик и предположений у нотариуса не оказалось. А Самородку зачем без нужды подставляться, лезть не в своё дело?! Впрочем, если о пропаже узнают в органах, беды всем не миновать. На это втайне и рассчитывал Заваровский.
       Обращаясь за помощью к авторитету, он понимал, что официальный поиск украденного золотом опасен для всех, кто до этого нелегально занимался его куплей-продажей. Ниточка могла привести ко всем участникам преступного бизнеса, включая И-го-го.
       Но нотариус не знал главного. Ситуация изначально контролировалась тем, кто и замыслил кражу. Коллекция песочных бамберов находилась у самого Гогоберидзе, который теперь искромётно валял ваньку (симулировал) перед наивным фреем (богатым человеком, поддающимся обману).
       – Ладно, что-нибудь скумекаем, – снял, наконец, напряжение Самородок. – Если это варнак (бродяга) на дело пошёл, мне мои пацаны стуканут. А если валёт червонный (мошенник высшей марки), то ваших нет (проиграл)! Пошарь в вертлюге (голове), – я в натуре (правильно) говорю.
       Нотариус и сам понимал, что надо набраться терпения и полностью довериться опыту и связям Гогоберидзе. Самородок же только и мечтал о таком повороте событий. Все нити оказывались теперь в его руках. Он мог приводить в движение марионеток, устраивая сногсшибательный вертеп на ниве правосудия. Что может быть рахманнее (прекраснее), чем одним плевком залить галоши (обмануть) Фемиде и матёрому барыге (скупщику краденого)?!
       В ком был уверен Заваровский, так это в Верёвочке. Нотариус хорошо разбирался в людях. Легко находя скрытые пружины человеческих поступков, он умело давил на них, превращая даже сильных личностей в матрасы-подстилки для своих целей.
       Огурцов пришёлся ко «двору короля Антуана» благодаря именно своей забитости. Его поступки легко просчитывались, а настроения легко угадывались. Лишь пресловутая амнезия оставляла почву для сомнений.
       Но в ночь, когда произошла кража, сторож мирно спал. В этом он чистосердечно сознался хозяину, когда тот окольными путями стал выведывать у него обстоятельства случившегося.
       О чаепитии в обществе охранника Огурцов, правда, умолчал. У него не было оснований вдаваться в детали, ведь о происшествии сторож по-прежнему ничего не знал. Нотариус крепко держал указательный палец на бородавке, храня тайну. Окажись Заваровский чуть откровеннее с подчинённым, именно этот «второстепенный» факт и мог бы навести его на след преступников.
       В то же время Гогоберидзе очень надеялся втереть нотариусу зимние рамы (очки). Он алкал «наловить форели, не замочив штаны».
       Оберегая собственные интересы, И-го-го задумал укрепить влияние в кругу двух элит – теневой и светской.
       «Номер должен оторваться! (задуманное должно исполниться)», – обещала всему миру его нотная носопырка (хитрое лицо).
       
       
       Глава 46. «Шило – мыло – шило»

       Жизнь в посёлке входила, между тем, в накатанную колею. Обитатели усадеб и замков строили планы освоения новых пространств, с комфортом устраиваясь на завоёванных земельных площадях.
       Благодаря богатым соседям, иными ароматами наполнялась и свалка. Сюда всё чаще попадала залежалая, но вполне приличная колбаса, заплесневевшие сыры, чуть повядшие фрукты с диковинным вкусом.
       У бомжей обновился гардероб. Среди выброшенных лохмотьев нередко встречались лишь однажды одёванные и в одночасье вышедшие из моды носильные вещи.
       Заметив, как изменился образ жизни нищих, на свалку зачастили и потерявшие свои земельные паи колхозники. Им тоже перепадала вполне приличная продукция, спущенная в стоки.
       В предыдущий исторический период запасы тружеников пополнялись нерегулярно. Начальство не находило денег на зарплату и расплачивалось с колхозниками-птицеводами тем, «чем бог послал». Но если глупой единоличнице-вороне когда-то перепал кусочек пошехонского, то «ангел во плоти» от щедрот своих завалил птичник пахучим помётом.
       – Гордитесь, земляки! Наше говно лучшее в мире! – вразумлял птичниц «божий посланник». – Оно на всех полях, включая взлётные и футбольные! Его у нас – хоть завались!
       В доказательства своей правоты новый помещик втыкал в тёплую кучу указательный палец и, воздев оный к небу, начинал им помахивать, словно укоряя непросвещённого колхозника. При этом воздух наполнился натуральным ароматом ферм и полей – чистым продуктом без всяких суррогатов и примесей.
       Был ещё случай, когда зарплату труженикам выдали не то куриными, не то утиными (в этом историки разбираются до сих пор) яйцами.
       Случилась такая щедрость в период всемирной борьбы с птичьим гриппом, когда спрос на продукцию птицеводов резко упал.
       Однако, когда опасность миновала (дикие птахи, разносчики хворобы, улетели на юг), всех одаренных обязали вернуть хозяину драгоценные «желтки, белки и углеводы в одном флаконе».
       Взамен этих мини-кладовых природы помещик предложил совсем уж несерьёзные в условиях рынка продукты – пух и перо. Этим естественным утеплителем набивали теперь деревенскую униформу – ватники, а также изолировали продуваемые ветром собачьи будки и нужники.
       
       Когда речь заходила о городе, картина представлялась ещё более удручающей.
       Так, одному добропорядочному семьянину знакомый вернул долг фигурными презервативами, которыми, в свою очередь, рассчиталось с ним руководство фабрики резинотехнических изделий.
       Жена не поняла, зачем мужу целый рюкзак надувных «амортизаторов», когда в доме «и так шаром покати». Без всякой подушки безопасности она спустила супруга с лестницы.
       Пришлось заимодавцу тащиться на барахолку и обменивать широко известное резиновое «изделие №2» на засекреченное «изделие №1952/20/06 БВФ», которым с другим настоящим мужчиной рассчитались на оборонном предприятии.
       Поскольку в быту военная новинка пригодиться не могла, её тут же пришлось впарить какому-то юному охотнику и рыболову, выставившему на бартер браконьерскую сеть.
       Из незаконного орудия лова не мальчик уже, но муж, уязвлённый требовательной супругой, сварганил несколько прочнейших авосек, которые успешно обменял у «челноков» на турецкий ширпотреб.
       На этот раз жена осталась довольна приобретениями супруга и, примерив обновки, пожизненно его реабилитировала.
       
       Однако самая невероятная история случилась с акушерками передового родильного дома города Стырь, где на каждую семью приходилось по целых 0,36 новорождённых (самый высокий показатель среди губерний!).
       Врачам и медсёстрам предполагалось выплатить зарплату раритетными брошюрами московских экономистов. Поговаривали, что только на гонорар гигантам мысли западные издатели потратили несколько сот тысяч долларов. Какова себестоимость всего тиража, не знали даже продвинутые разведчики и задвинутые контрразведчики.
       Однако, к огорчению всех заинтересованных сторон, сделка сорвалась. Уникальная книга так и не увидела свет, оставшись в памяти неотоваренного персонала белым пятном из тёмного прошлого.
       Интеллектуальный выкидыш подпортил и статистику, отодвинув нашу державу с верхней строчки таблицы «самых читающих стран в мире».
       
       Впрочем, желающих не только озадаченно сосчитать свои деньги в карманах родины, но и просто культурно отдохнуть, ждали развалы печатной продукции на полигонах для мусора.
       Сюда привозили со складов нереализованные тиражи книг, газет и журналов. Оные вполне удовлетворяли все потребности (включая бытовые и санитарно-гигиенические) таких невзыскательных бомжей, как Лиляпутка, Грибок и Мотыль, а на определённом этапе (в период стрессовой амнезии) – и бича-гурмана Верёвочки.
       Среди бестселлеров фигурировали кулинарные рецепты эстрадной дивы Анастасии Наволочкиной и мемуары проститутки-малолетки Коко в литературной обработке колумниста Валютина. По популярности они соперничали с воспоминаниями маршала Жукова. Единственный экземпляр этой книги ещё в застойный период был зачитан до дыр, но по-прежнему числился среди самых востребованных изданий в местной библиотеке.
       Надо согласиться, что, судя по тиражам, вклад земляков в развитие цивилизации оказался всё-таки весомее, грубее и зримее, чем у прославленного полководца. Книжки в мягких обложках украшали теперь не только чумы бомжей, но и каждую вторую горницу, каждый восьмой красный угол в крестьянских избах. Не зря творцы-«самогонщики» пророчили: «На халяву и уксус сладок!»
       Продюсер Тим Зям вообще убеждал Наволочкину, что раскрутка посредством свалки – самый простой пиар-ход для артиста.
       – Народ тянется к прекрасному, - и не имеет значения, где он его встретит: в кабаке, туалете или на свалке, – патетически разглагольствовал продюсер. – Не важно, что у тебя выдающееся: талант или задница. Главное, чтобы тебя узнавали!
       Судя по снимкам, которые в изобилии заполняли страницы мемуаров, задница у певицы явно перевешивала. На филейную часть примадонны засматривались оркестранты, рабочие сцены и самая добрая – мужская! – половина зрительного зала.
       С территории бывшей метеостанции присматривался к ней и сосед–холостяк Ираклий Гогиевич Гогоберидзе. Но его любовь к прекрасному не носила постоянный характер. В Клеопатре он всё-таки видел клёвую маруху (проститутку). Что же касается её вокальных данных, то И-го-го регулярно оценивал их только в постели – «на мягких подмостках».
       В критической ситуации гордый вор мог изменить шмаре (сожительнице), но не своим принципам. Недалёкую болтливую певичку следовало принести в жертву, чтобы замести след, ведущий к оленеводу.
       «Не пора ли поменять старую «наволочку» на более свежую?! – всё чаще задумывался И-го-го. – Начнут трясти Клеопатру, – может, и Васильев труханёт и сделает ноги. Зачем ему неприятности на старости лет?!»
       Самородок любил закручивать интриги. Ему нравилась игра в кошки-мышки, где он всегда выступал в роли «независимой» мышеловки.
       Для реализации своего плана И-го-го выбрал очередной званый вечер, который проводила любовница.
       На тусовку собиралась всё та же местная элита.
       Сверх программы Тим Зям пригласил ещё спортивную «звезду», гонявшую по контракту за океаном то ли шайбу, то ли теннисный мячик. За участие мастера в туземной вечеринке «помпою» пришлось выложить несколько тысяч зелёных. Но игра стоила свеч: знаменитость притягивала к себе внимание прессы, и каждый её шаг по родной земле находился под прицелом кино-, фотокамер.
       К тому же в планы Тим Зяма входило ставшее обыденным и привычным сводничество. Наволочкиной с её впечатляющими «документами» предстояло пройти очередной «техосмотр». Сам продюсер считал, что у его протеже «рессоры просели и багажник поизносился». Но в то же время он соглашался с водилами-профессионалами, которые всегда его поучали: «Не пялься на буфера развалюхи, – гляди, как у неё колёса крутятся».
       

       Глава 47. Бал с «блатной музыкой»

       Гости съезжались на вечеринку в дорогих автомобилях. Если театр начинается с вешалки, то тусовка – с автостоянки.
       Средство передвижения стало визитной карточкой местной элиты. Важно было удивить других с первого виража. Каждый поражал воображение окружающих в меру своих возможностей и фантазий.
       Так, рядом с дорогими иномарками вдруг засверкал хромированными деталями экскаватор Аскольда Ступникова.
       На нём прикатил тщедушный держатель акций нескольких пивоваренных заводов Кругляшкин. Это он выкупил у Азээса надрывно фурычащую рухлядь, сделал ей современный тюнинг, отвалив дизайнерам почти тысячу средних зарплат по стране. Теперь кабина экскаватора напоминала чешуйчатое тело дракона, а ковш – его открытую красную пасть с огромными оскаленными резцами. Так сибарит выказал своё уважение традициям древнего Китая, где дракон всегда символизировал всё самое лучшее и почитаемое.
       На телеге, в которую впряглись импозантные бурлаки– бомжи, приполз слегка принявший на грудь нотариус. После кражи любимой коллекции он чувствовал себя не в своей тарелке и пытался в бесшабашных загулах обрести прежнюю любовь к жизни.
       Но самым импозантным способом объявился «при дворе Клеопатры» её сосед Самородок.
       Завернувшись, как в тунику, в белую простыню, он влетел в заполненный бассейн Наволочкиной по трубе аквапарка. Обдав гостей градом брызг, И-го-го вылез на бортик, обнажил волосатую грудь и, воздев к небу могучую длань, велеречиво произнёс:
– Приветствую вас, наследники «Гермеса», продолжатели славных побед «МММ»!
       Присутствующие восторженно зааплодировали очередной театральной выходке Гогоберидзе и обступили его плотным кольцом, предлагая разделить с ними согревающий аперитив.
       
       Вечеринка, как всегда, затянулась допоздна. Гости не спешили расходиться. Кому-то из них предложили остаться на ночлег, кто-то рассчитывал на быстроходность своих сверхсильных лимузинов и наглость персональных водителей.
       Среди тех, кому выделили апартаменты, оказался и напившийся до чёртиков Заваровский. Он сидел на полу и пытался исполнить артельную «Дубинушку».
– Эх, родимая, сама пойдёт… сама пойдёт! – натужливо выдавливал из себя нотариус, обращаясь то ли к недопитой рюмке, то ли к ноге, которая никак не желала слушаться хозяина.
       Созревшего клиента сразу взял в оборот Самородок. Обхватив Заваровского за плечи, он предложил ему прогуляться по двору.
– Пора идти слушать кукушку (бежать из заключения), – заливал он в ухо нотариусу блатную музыку.
– Пошли... пошли на траву (на волю)… надобно идти со звездой (ночью), – поначалу слезливо согласился пьяный правовед.
       Но потом, словно почувствовав подвох, расставил ноги циркулем и резко сбросил с плеча руку Самородка:
– Нет, постой! Надо всех заставить играть на рояле (дактилоскопироваться). Слышь, гармонь заиграла (залаяла собака)! Это не Ира (уголовный розыск) случайно едет?
– Только Ирки здесь не хватало! – раздражённо прервал пьяного И-го-го. – Тебя не Иван тоскун (желудочные боли от плохой пищи) мучает? А то давай – два перста в хаву (рот)… и сразу полегчает!
– Да нет… хавка (пища) по делу. Зови халдея (слугу), – пусть ещё нальёт! – явно не собирался сдавать позиции Заваровский.
       Но накачивать спиртным нотариуса не входило в планы Самородка. Клиент пребывал в оптимальной кондиции, а перебор грозил срывом операции.
       Приобняв Заваровского за талию, И-го-го бережно вывел его на улицу.
       Свежий воздух на обоих подействовал отрезвляюще. Партнёры медленно пошли по брусчатке в глубину усадьбы, откуда доносились какие-то странные звуки.
– Кажись, это хазер (свинья) голос подаёт, – промямлил нотариус.
– Может, хазер… может, другая тварь.
– Да нет… точно хазер! Зуб даю!
– Давай посмотрим. Чего спорить-то?! – миролюбиво согласился Гогоберидзе. – Там у хозяйки хайло (сарай для скота) и «всякой твари по паре».
       Подойдя к хлеву, где обитали домашние питомцы Наволочкиной, гости отважились заглянуть внутрь.
       При свете тусклого ночника они увидели отупевшего от безделья пуделя, который старался понравиться пришедшим гостям и мочалкой тёрся об их ноги. В клетках под крышей сарая восседали несколько косых попугаев и осторожный ворон на склоне лет. В грязном закутке натужливо сопел чёрный, как смоль, хряк. Казалось, его ничего в жизни не интересовало, кроме местной бурды и модифицированной за океаном сои. В огромном аквариуме неподвижным поленом плавало какое-то вещество, похожее на рептилию. Вещество не подавало признаков жизни, так что его вполне можно было принять за аквачучело.
       Но самое большое открытие случайные посетители сделали чуть позже, когда перед их глазами предстал питон, в позе йога боровшийся одновременно со сном и голодом.
       Заглянув в террариум, нотариус громко вскрикнул. Казалось, это опасный хищник прихватил его ниже пояса. Но в глазах Заваровского читались восторг и удивление. Будучи не в силах выразить всю гамму обуявших его чувств, он невразумительно мычал, показывая рукой на питона.
       И-го-го сразу догадался о причине столь странного поведения юриста, но сделал вид, что ничего не понимает.
       – Там… веснухи (золотые часы), – выдавил, наконец, из себя правовед. – Клык даю, – это веснухи!
       Самородок сделал вид, что присматривается к питону. Действительно, рядом с ним валялись в древесных опилках песочные часы. Они очень походили на те, которые когда-то хранились в коллекции нотариуса.
– Ну, вот и конец ниточки нашёлся, – самодовольно потёр руки И-го-го. – Тут, брат, хипесом (особый способ воровства с помощью женщины) пахнет. А хипесница (женщина-проститутка, обирающая посетителей), кажись, – наша певичка!
       Протрезвевший нотариус лишь почесал затылок:
– То, что она – бикса (проститутка), известно. Но чтобы пошла на такое дело – это вряд ли. Скорее, просто барахольщица (скупщица вещей). Балатак (перекупщик краденого) в юбке!
– Барно (хорошо) басишь (говоришь), – почему-то быстро согласился Самородок. – Айда на балешник (бал)… нас там, небось, ищут.
– Погодь, братан, – засуетился нотариус. – Пора и мне пробить барабан (совершить ночное воровство). Неужели ж я свои веснухи этой гадюке оставлю?!
       С этими словами Заваровский поднял с земли метлу и попытался ею подтянуть песочные часы к себе.
       На этот маневр питон не обратил ни малейшего внимания. Он сосредоточился на своём богатом внутреннем мире, в котором переваривались остатки чьей-то земной плоти. От медитации «рождённого ползать» могло отвлечь только чувство голод. Оно не знакомо лишь земляному червяку, у которого пища всегда в избытке и у самого рта.
       Приближаться к змее Заваровский опасался.
       – Кинь ему барахло (носильные вещи) на пасть, – посоветовал И-го-го. – А потом всё хивро (место, где спрятаны краденые вещи) обыщем. Может, где ещё веснухи (золотые часы) засветятся.
       Эта мысль показалась нотариусу разумной. Он стянул с себя пиджак и, держа его как плащ тореадора, начал подкрадываться к змее. Тварь по-прежнему не обращала на хлебурных (пьяных) ни малейшего внимания. Питон был спокоен, как удав!
       Заваровский метнул свою одежку на свитый в кольца «шланг», лишая гада свободы маневра. Питон попытался его сбросить и стал лениво ворочать вялой жопой.
       В этот момент нотариус молниеносно запрыгнул в террариум и вернул себе похищенную частную собственность. Справедливость восторжествовала. Но не совсем. Надо было найти и другие ценности.
       С метлой наперевес Заваровский обшманал (обыскал) все закоулки хайла (сарая для скота), внеся в размеренную жизнь животных некоторый переполох.
       Сначала недовольно захрюкал хазер, потом боязливо тявкнул пудель и, наконец, вполголоса каркнул сверхосторожный ворон. Нерешительная стрема (охрана) не смогла навести страх на стырщиков (воров), занятых своим привычным ремеслом – перемещением вещей в пространстве.
       Наконец, наступил и момент истины.
       Когда Заваровский ткнул метлой в соломенное гнездо, в котором когда-то мёрзли яйца морской черепахи, оттуда послышался странный звон. Осторожно, словно обезвреживая мину, Нотариус начал разгребать прелую труху. Внезапно перед его взором предстала драгоценнейшая «кладка» – десять стукалок (часов) с золотым песком. Одни струканцы (часы) всё же разбились, что вызвало у Заваровского желудочные колики.
       – Хипесница (женщина-проститутка, обирающая посетителей) поганая! – загнусавил он жалобно и плаксиво. – Я ей ходы (ноги) повыдёргиваю, рамы (глаза) повыбиваю и хипу (женский половой орган) осколками засыплю.
       При упоминании о хипе Самородок вздрогнул. Именно так на воровском жаргоне (в другом значении!) называлась и печка. Это «слабое место» позволило щуплому оленеводу проникнуть в дом Заваровского.
       «Неужели штымп (жертва) обо всём догадался?!» – тревожно подумал И-го-го.
       Но сразу отогнал тревогу: «Шухерить рано. Видно, что цар (баран) от радости чуть цикория (испражнения) в штаты (брюки) не наложил. А про хипу – это он так, для красного словца!»
       Между тем нотариус не прекращал поиск. Казалось, он слился в экстазе с лохматой метлой и напоминал теперь бабку-ёжку в ступоре, которая «идёт-бредёт сама собой».
       До полного бреда и впрямь было недалеко. Желание вернуть богатство превращало Заваровского в маньяка. Под вездесущей метлой звери и птицы метались по сараю из угла в угол, забывая о своей природной обязанности помечать маршруты движения.
       Особенно трудно давались полёты старому ворону, который, в конце концов, не выдержал броуновской свистопляски и, спикировав на нотариуса, клюнул его прямо в секретную бородавку.
       Такая решительность пернатой птахи охладила пыл искателя сокровищ. Он сделал передышку и трезво оценил окружавший его мрак и хаос:
       – Кажись, остальные веснухи уплыли. Товар (уворованная вещь) хипесница сплавила (отправила в другой город), а у неё – только фуг (деньги) под подушкой. Может, и впрямь эту шмару (сожительницу вора) в цынту (тюрьму) засадить?!
       Отправлять Наволочкину на нары нотариус, конечно, не собирался. Он просто не знал, как отомстить обидчице. Если бы в результате поиска удалось найти все украденные вещи, сор не стали бы выносить из избы. Но дорогие вещицы исчезли, как утренний туман.
       Оставалось надеяться только на помощь Самородка, который знал во владениях Наволочкиной все ходы и выходы.
       Рассовав песочные часы по карманам, ночные посетители зоопарка вернулись на балешник (бал).
       Продолжать вечеринку нотариусу совсем не хотелось. Он искал уединения, надеясь в спокойной обстановке оценить размеры безвозвратных потерь. Не попрощавшись с хозяйкой и гостями, Заваровский покинул раут в сопровождении «сочувствующего» Гогоберидзе.
       
       
       Глава 48. Возвращение заблудшего «тельца»
 
       В течение следующей недели правовед ломал голову над тем, как и где искать остальные стукалки (часы).
       Перерыть всё самому в доме у Наволочкиной? Но кто ему даст санкцию на обыск?! Оставалось ждать, пока И-го-го сам или с помощью подручных найдёт участников кражи и вернёт всё то, чему приделали ноги (украли).
       Но Гогоберидзе не спешил с расследованием. Он выдерживал паузу, следя за реакцией нотариуса на происходящее. Клиент должен созреть, чтобы стать покладистым и сговорчивым. Эту истину Гогоберидзе усвоил с того момента, когда провёл свою первую удачную аферу.
       Он начинал домушником, но очень быстро влился в клан мошенников, работавших не только «в белых перчатках», но и «в белых воротничках». Свою задачу он видел в том, чтобы, не искушая и не перегружая правоохранительные органы, помочь им сохранить хорошие отчётные показатели,
       Ираклий Гогиевич слыл покладистым и рассудительным человеком, к которому не грех обратиться за советом и помощью, когда не хочется поднимать пыль или копаться в грязи. «Шельмуют все, – любил повторять Самородок. – Но не все каются. Этим привокзальный шулер отличается от воротилы бизнеса. Первый Богу милее. Скажем, Иуда Христа всего за тридцать сребреников продал. И ему простилось. А какой-нибудь богатый хрыч Спасителя и за миллион из неволи не выкупит! Но вот купить при случае – постарается!»
       Библейские мотивы окропляли всю многогранную деятельность вора.
       «Если я в законе и живу по понятиям, руководствуясь заповедями Христа, значит я – самая гармоничная личность на Земле», – философствовал Гогоберидзе. И, что самое удивительное, судьба его, действительно, вознаграждала, сделав своим баловнем.
       Почётное звание авторитета И-го-го снискал не на ниве кровавых разборок. Он купил титул за те самые «тридцать сребреников», не облагаемых налогом совести, нравственности и чести. Самородок-Иуда – это сирота, ищущий пропитания в ресторане «Макдональдс». Он милее Создателю, чем какой-нибудь олигарх с «виллами на крови».
       Кража золота из замка нотариуса не казалась Ираклию Гогиевичу смертным грехом. Он знал природу происхождения «песка», на котором строился этот замок. Ему казалось, что «песка» завезли слишком много, что это грозит опустыниванием человеческих отношений.
       «Поигрался в «песочнице» – и хватит: «борзым щенкам» здесь не место!» – мысленно увещевал Заваровского Самородок.
       Вор видел, что правовед без особого напряжения как спинного, так и головного мозга сколотил сказочное состояние. Краткосрочное пролетарское прошлое И-го-го взывало к отмщению. Правда, те цепи, которые он мог потерять в ходе протестного выступления, давно имели золотой отлив. Ему было что терять, учитывая мировые цены на драгоценные металлы!
       Заваровский несколько раз приходил к Гогоберидзе, чтобы узнать, как движется его дело. От просителя нередко разило спиртным, – алкоголь снижал нагрузку на надломленную психику.
       Но авторитет, как сфинкс среди бескрайних золотых песков, хранил тревожное молчание.
 
       Впрочем, пробил час, – и «каменный гость» заговорил!
       Самородок сообщил об успешном завершении операции по изъятию остатков краденого. Почти спившийся нотариус снова увидел колбочки с драгоценным содержимым. Это были его родные ступила, стукалы, стукалки, стуканцы! К нему вернулись его ходики-непоседы, совершившие опасное путешествие. Он принял их в свои объятья, как встречает любящий отец блудных сыновей. Он любил эту золотую молодёжь больше себя самого, – любил болезненно и самозабвенно.
       Упав на колени перед кухонным столом в доме Самородка, где теснились стеклянные часовые с драгоценной поклажей, юрист попытался охватить, обнять их руками. Он видел в них свою «терракотовую армию», которая должна будет сопровождать его на тот свет, как китайского императора.
       Гогоберидзе, наблюдавшему за этой встречей, показалось, что он присутствует на спиритическом сеансе, когда медиум, пребывая в трансе, взывает к духам алчности и наживы, закупоренным в тесных пробирках.
       Глаза Заваровского горели бесовским огнём. Изо рта его текла тонкая струйка мутной слюны, брови ритмично вздымались и опускались, а уши тревожно шевелились, словно подыскивая себе новую опору.
       То, что творилось в голове нотариуса, не смог бы описать ни учёный Бехтерев, ни фантаст Беляев, ни депутат Шандыбин. Что уж там говорить об обычном воре, усвоившем из школьной программы лишь одну антропологическую истину: «Не растут уши выше лба! Не растут!» Всё происходившее на его глазах не поддавалось здравому смыслу. Нотариус явно слетел с катушек.
– Всё… кончай дурить! – встревожено произнёс И-го-го и решительным движением накрыл терракотовое сборище старым номером газеты «Подпольный Бизнес», на которую был анонимно подписан. – Ты что, малинку (дурман для опаивания при игре в карты) навернул? Или марафетом (кокаином) побаловался? Разобрало тебя, однако!
       Заваровский окинул Гогоберидзе туманным взором, потом бросился ему на шею и стал целовать, причмокивая мокрыми губами.
– Выручил, братан! – страстно и самозабвенно шептал нотариус, прижимаясь хлипким телом к широкой воровской груди. – Век не забуду!
– Да уж, выручил. А знаешь, сколько мне это стоило?! – вытирая братскую слюну, хмыкнул И-го-го.
– О чём базар (разговор)?! Я не тупой баклан (неопытный человек), – мелочиться не буду! Косуха (тысяча) зелёных (долларов) твоя, – с некоторым сожалением посулил нотариус.
– Ты что – арбузом (головой) о телегу ударился?! – возмутился Гогоберидзе. – За такие бабки (деньги) тебе и прививку от коклюша не сделают! Десять косых – вот это в жилу!
       От заявленной цены у Заваровского сразу прекратилось слюноотделение.
       – Где я столько возьму? – пролепетал он с надрывом. – Это ж полное разорение! Уморить хочешь?!
       Гогоберидзе свёл брови к переносице и помрачнел.
       Устраивать торги по каждому пустяку не входило в его планы.
       – Ты менжа (задний ход) дать хочешь? Лары-на-ны (нет денег), говоришь?! А мне, по-твоему, лафа (удалось хорошо заработать)? Я что – карась (богатый человек) в сметане?! Да десять косых – это тьфу… мышкины слёзы! Я на карусель (церковь) больше отдаю. А здесь малину (место, где можно спрятаться) отыщи, капорнику (доносчику) и змеёнышу (мальчику-форточнику) заплати. В общем, я у тебе зухером (сыщиком) послужил, золотую тырку (удачное воровство) обеспечил. Теперь твой черёд пижона запустить (залезть в свой карман)!
       Подвергшись массированной атаке со стороны мошенника, нотариус не выдержал и сдался. Он пообещал расплатиться сполна, только попросил отсрочку.
       И-го-го не торопил должника, – знал, как трудно сразу расставаться с большой суммой.
       То, что у Заваровского есть деньги, сомневаться не приходилось. Правовед жил на широкую ногу. За оказание криминальных услуг клиенты платили ему на порядок больше, чем он получал на официальной должности. Уйти в тень не всегда удавалось. Порой приходилось и гостей приглашать, и фараонов (милиционеров) прикармливать. Работа нотариуса не пыльная, но грязная. На неё не всякий попасть может, – здесь фарт (удача, деньги) нужен. Без финашек (денег) лицензию не получишь: сначала докажи свою состоятельность, а потом уж сам фельдить (обманывать) можешь!
       Заваровский лелеял мечту переплюнуть самого Остапа Бендера. Он мечтал не просто попасть в элитарный список журнала «Форбс», – он хотел возглавить его.
       Пока же о нотариусе состряпал несколько жалких джинсовых заметок колумнист Валютин. Правда, широкую, но скандальную известность могла принести случившаяся кража. Но поскольку и пострадавшая и потерпевшая стороны в духе времени хранили гробовое молчание, то восхождение к вершинам популярности пришлось пока отложить. Сумма похищенного тянула на сотни тысяч зелёных. Дело могло заинтересовать целый ряд структур, включая правоохранительные органы.
       Однако без команды сверху, как известно, даже льды на полюсе не смогут растаять. Что уж там говорить об изменениях в нравственном климате!
 
 
       Глава 49. Кому куш, кому кукиш

       Жизнь на клочке суши, оголённом ветрами перемен, метр за метром прочерчивала свою плодоносящую борозду.
       Бизнес дробился и укрупнялся, сливался и поглощался, присматривался к новинкам нанотехнологий. А оленевод Васильев всё никак не мог призвать к ответу должников с мясокомбината. Лишь упрямство и выдержка охотника не давали ему пасть духом. Да и финансовые дела мало-помалу пошли на поправку, вселяя надежду на укрупнение капитала. Пачка банкнот, заработанных по случаю, уже не помещалась под маленькой ступнёй старика. И он прибег к известному способу сокрытия накопленного богатства – созданию тайного клада.
       Спрятать кэш он решил в том самом сарае Наволочкиной, где нашёл свои веснухи нотариус. В террариум к питону оленевод полезть постеснялся. Он уважал территориальную независимость твари и придерживался той точки зрения, что «в тундре, как и на небесах, всем места хватит».
       Свёрток с наличностью оленевод засунул в пространство между собачьей конурой и стенкой сарая, признавая за пуделем право нести почётную сторожевую службу по охране ценностей, заработанных честным трудом.
       К лохматой «мочалке» у Васильева появилось определённое доверия, каким в условиях тундры пользовались все выносливые и самоотверженные ездовые собаки. В конце концов, – не делать же ставку на болтливых изнеженных попугаев, которые никогда не вписались бы в интерьер приличного чума?!
       Пряча клад, Васильев не проявлял никакого беспокойства, вёл себя по-прежнему степенно и чинно, как и подобает честному гражданину великой страны и одновременно представителю маленькой народности, не обеспеченной достаточным количеством банковских ячеек.

       Тем временем Мосёл и Петро залегли на дно.
       Своё участие в краже они рассматривали как вынужденный виток развития бизнеса, приобщавший их к реалиям рыночной экономики. У этих энергичных молодых людей просто не было другого пути. Кругом шелестели зелёные купюры, тонко настроенные двигатели дорогих автомобилей, механизмы модных аудиоплееров и видеокамер. Настоящая красивая жизнь ещё и не начиналась, а сколько уже затрачено усилий, какие проявлены риск и отвага на пути к ней!
       Конечно, жалко старика Васильева, которому не суждено увидеть небоскрёбов в бескрайней тундре. Вряд ли ему предложат покататься на быстроходной яхте, «оттянуться» в баре, позагорать в уютном фитнес-центре. В этой жизни он – трубочист. Его удел – собирать с дорогих ковров пепел от чужих сигар, снимать нагар со свечей в канделябрах и движках «мерседесов», чистить дымоходы барских каминов.
       Да и сам он – продукт горения и распада социума, его винно-водочный перегар. Он – головешка из чеховского «вишнёвого сада», сажа на гламурной отполированной поверхности «светлого будущего всего человечества». Его роль определена и чётко зафиксирована в общественном сознании. Отказаться от неё, сыграть свой «ноктюрн на флейте водосточных труб» – старику уже не под силу. Прошлое доступнее ему, чем будущее. Вот почему он всматривается в былое, не заглядываясь на горизонты.
       Тело его постепенно перетекает в вечность, как песок в песочных часах. И насущное его дело – труба!
       Пока несут ещё ноги, успеть бы вернуться к родному очагу! Остывает сваренная на костре оленина. И звёзды замерзают в ночи на космических ветрах. Лишь утром дымок умирающего пепелища растопит остроконечные небесные ледышки и развеет их прах по низинам болот.
       Тогда оживёт тундра. Усыпанная звёздной пылью, она в который раз примет образ вечно живой Вселенной. Так небо опускается на землю. А потом вновь покидает её. Так искрящийся песок звёзд образует звездопад, который исчезает в чёрной космической дыре. Это – божественная энергия в сообщающихся сосудах, часы вечности, которые переворачивает невидимая рука! Свет и тьма, разум и безумие, счастье и горе, верность и предательство сменяют друг друга. Всё богатство и нищета Вселенной – в двух чашах часов-весов Вечности…
       
       Мосёл и Петро ничего не знали о хитром замысле Самородка. Алчность толкала их к новым авантюрам. Получив от Ваньки плату за украденную коллекцию, об истинной стоимости которой они даже не подозревали, подельщики решили собрать и второй урожай.
       Назначив нотариусу встречу, они предложили ему купить информацию о похитителе ценностей. Друзья планировали сдать заказчика преступления и, ещё раз поживившись у чужого корыта, удариться в бега.
       Заваровский оплати  л услугу информаторов, получив весьма интересные сведения о частном охраннике. Он, конечно, хорошо знал Ваньку, не раз бывавшего в его доме со своим хозяином. Но доказательств того, что истинным заказчиком преступления являлся Гогоберидзе, у правоведа не было. Он прекрасно понимал, что бодигард никогда не выдаст своего хозяина и в любом случае возьмёт всю вину на себя. Поэтому разговор с Ванькой по душам вряд ли принёс бы пользу.
       Доносчики сообщили, что охранник якобы предложил им прибрести кое-что из украденного, но они отказались от сделки, не желая подвергать себя риску. И лишь когда Ванька намекнул, что жертва, по сути, беззащитна и не будет обращаться в милицию, они согласились купить несколько ворованных вещиц.
       Для подтверждения этой версии мошенники предложили выкупить часть украденного имущества за деньги самого потерпевшего. Если предметы окажутся из дома нотариуса, бодигарда можно прижать и заставить вернуть всё похищенное с набежавшими процентами.
       Заваровскому понравился этот замысел, и он, ничтоже сумняшеся, согласился раскошелиться.
       Так примитивное перемещение вещей в пространстве приобретало характер международного заговора, где действуют двойные агенты и закручиваются пружины хитроумных комбинаций спецслужб.
       Подельщики не заставили долго ждать и, действительно, явили очам нотариуса несколько предметов из украденного у него столового сервиза.
       Сомнений в том, кто организовал кражу, уже не возникало. Однако, чтобы доказать вину Ваньки, надо было взять его с поличным.
       
       Совершив мошенническую сделку, Петро и Мосёл поспешили срочно оставить насиженное гнездо в местном бизнес-инкубаторе и затеряться на просторах соседнего мегаполиса. Им предстояло совершить не менее сложную операцию по продаже краденого. Предыдущий опыт дался им большой кровью. Становиться снова донорами им совсем не хотелось. Как заметили бы представители «элитных кругов» на суше и на воде, «сегодня это не актуально».
       Сдав перемещённые ценности в ломбард, воры получили солидную цуцу (деньги), которая открывала перед ними новые горизонты предпринимательства. Теперь они могли затесаться в высокие сферы, купить акции пивоваренного завода – самого перспективного предприятия для размещения филектры (денег) и обрести, наконец, своё собственное – солидное и выразительное! – юридическое лицо.
       
       
       Глава 50. «С кем поведёшься, от того и наберёшься!»

       Именно в период первичного накопления капитала проявилось резкое отличие гомосапиенса от умного орангутанга Лёхи.
       Обезьяна, легко узнававшая себя в зеркале, не чуравшаяся выпивки, вдруг дала слабину. Лёха не смог абстрагироваться и вступить в товарно-денежные отношения в качестве одной из договаривающихся сторон. Поэтому ему ничего не оставалось, как стать объектом этих отношений.
       Оказавшись на воле, примат предпочитал уединённый образ жизни, выдавая своё присутствие лишь внезапными – партизанскими – набегами на закрома чужой родины и кладовые частных владений. Но куда Лёха упорно не хотел возвращаться, так это в зверинец Самородка.
       «Обезьяна без изъяна» (так за глаза называли И-го-го партнёры) по всем статьям составляла Лёхе конкуренцию. Особенно орангутанг начинал нервничать, когда Самородок заводил свою блатную музыку. Даже пройдя в уголке Дурова платный курс русского языка, понять что-либо из его слов было невозможно.
       Отсутствие живого общения очень отдаляло живых существ друг от друга.
       
       Очередной визит Лёха нанёс в усадьбу нотариуса.
       Преодоление многочисленных препятствий, как-то: каменного забора, металлической сетки, глубокого рва, нескольких декоративных канав и живой изгороди, – вызвало у примата вполне оправданную гордость и уважение к своему роду.
       В ночной тьме орангутанг пробрался внутрь дома, где закончилась очередная вечеринка, и стал лакомиться деликатесами. Он оприходовал остатки чёрной икры, зажевал трюфели, только что доставленные из Италии, доел паштет из печени броненосца и вылизал вазочку с облепиховым вареньем.
       Лёха мёл всё подряд, без разбора. Правда, один раз он всё-таки принюхался к какому-то странному порошку, рассыпанному на мраморном столике в ванной комнате. Этого похожего на муку зелья хватило, чтобы налётчик испытал чувство необычайной радости. Его трезвое сознание помутнело, и он перестал сдерживать эмоции.
       Раскурочив медицинскую аптечку, Лёха вслед за чудодейственным порошком принял на грудь несколько спиртовых растворов, среди которых доминировали настойки боярышника и эвкалипта. Когда же на него накатила волна творческого вдохновения, он измазал шикарные гобелены мазью Вишневского и с помощью геморроидальных свечей попытался изобразить на паркете автопортрет.
       Потеряв всякую осторожность, обезьяна стала распылять по комнате все попадавшиеся ей под руку дезодоранты.
       Это занятие особенно пришлось Лёхе по душе. Огромный зал заполнился смешанным запахом дорогого одеколона, лака для волос, освежителя воздуха для туалета и средства от тараканов. При этом рыжий прохвост ухитрялся подставлять под каждую пробную струю свой язык, что привело его в ещё больший экстаз.
       Неизвестно, чем закончился бы это пиршество духа и плоти, не зазвони в комнате телефон. Он издал звук опасности, который хорошо известен в обезьяньей среде, и тем поверг Лёху в панику.
       Забыв про невинные забавы, орангутанг рванул прочь, унося на кончике языка незабываемые ощущения не природного, но искусственного изобилия.

       Это отступление таинственного типа не осталось незамеченным: сторож Верёвочка поднял тревогу и разбудил хозяина.
       Пребывая в необыкновенном волнении, он рассказал о визите странного рыжеволосого субъекта (которого, применительно к рыночным реалиям, правильнее всё же было назвать объектом). Беспорядок, учинённый незваным гостем, подтверждал неадекватность его поведения.
       Нотариуса обуял страх. Нахальные и вызывающие воровские набеги что-то означали, становились знаковыми. Описание внешности налётчика не оставляло сомнений в том, кто был настоящим преступником. «Рыжий-рыжий, конопатый, убьёт дедушку лопатой, – подумал Заваровский. – Неужели, это Самородок меня прикопать удумал?!»
       Сознавая всю серьёзность угрозы, Заваровский на этот раз решил подстраховаться и вызвать, на свой страх и риск, масола (милиционера). Он рассуждал так: если заявить о погроме и пропаже столового серебра, то к веснухам ниточка не потянется. Раз часы возвращены (пусть не по закону, а по понятиям), – ни от кого скипидарцем попахивать не будет (в тёмном деле никого не заподозрят). А вот с запахом мази Вишневского в частных апартаментах государство пусть разберётся: не зря он налоги платит!
       Милиция приехала оперативно. Посёлок богатых людей – не бревно, а целый бревенчатый сруб в глазу правоохранительных органов. За ним неустанный присмотр нужен!
       Следы хулиганства были налицо. В замешательство вводили лишь странные запахи, которые никак не проясняли причину нападения на жилище нотариуса.
– Может, преступник хотел собаку со следа сбить? – высказал предположение один из сычей (следователей). – Видать, бандюга опытный!
       Заглянув в ванную комнату, милиционер обратил внимание на порошок, рассыпанный по туалетному столику.
– А это что?! – вопросительно посмотрел он на нотариуса. – Откуда здесь наркотики?! Они ваши?
       Такого поворота событий Заваровский не ожидал.
       О том, что некоторые его гости балуются наркотой, он, безусловно, знал. Но то, что кто-то из них оставит явные следы преступления в его особняке, ему не могло присниться и в страшном сне. Лихорадочно соображая, он всё-таки нашёлся, что ответить.
– Это, наверняка, налётчик рассыпал, – горячо и страстно начал убеждать милиционера правовед. – У меня в друзьях только солидные люди… никакой швали!
– Знаем мы этих солидных, – ухмыльнулся сыч. – Они и водки не пьют, и девок не трут! Попадаются, конечно, и такие. Смотришь на него, – не то Дуня розовощёкая, не то «голубой Дунай». Без «порошка» и не разберёшься, как к такой особе обратиться!
– Да что вы! – продолжал оправдываться нотариус. – Не могли уважаемые люди этим баловаться. Я бы сразу заметил… и принял меры!
       Действительно, обычная логика подсказывала, что не стал бы хозяин особняка сознательно накликивать на себя беду, принял бы меры предосторожности: собрал порошок, протёр столик. Но исключать случайность – не в правилах умных следователей. Всякие чудеса происходят в наше время! Уже попадаются на глаза не отдельные летающие тарелки, а целые сервизы – эскадрильи. И пустые картонные коробки из-под ксерокса вдруг превращаются в банковские хранилища. Нет, вещественные доказательства надо всё же собирать! Вдруг потомки заинтересуются?!
       Сычи аккуратно сложили в пакет валявшиеся на полу рыжие волосы (они отличались необычной жёсткостью), взяли в помещении пробы воздуха, сняли оставшихся на баллонах со спреями и дезодорантами отпечатки пальцев.
       Нотариусу пришлось давать показания и по поводу обнаруженных в его доме наркотиков.
       Заваровский категорически отрицал свою причастность к их нелегальному обороту и настаивал на своей, достаточно правдоподобной, версии. Если бы дикие сородичи Лёхи узнали, в чём обвиняют их продвинутого собрата, они, вне всякого сомнения, закидали бы нотариуса гнилыми бананами (закон джунглей!) и выставили круглосуточный пикет у его расфуфыренного особняка (конституционное право всех и каждого!). Нельзя же спасать собственную шкуру, рядясь в шкуру другого!
       В общем, следователи оставили потомкам много свидетельств этого загадочного случая. Будет над чем поразмышлять историкам и следопытам! (Если, конечно, вещдоки не продадут на каком-нибудь аукционе флоры и фауны нового тысячелетия).
       
       Глава51. По следам «рыжеволосого дьявола»

       В то время как Петро и Мосёл рисовали величественные бизнес-планы, нотариус вынашивал план мести своим обидчикам.
       Он догадывался, что стал жертвой заговора, и всё больше склонялся к версии, что к гнусному преступлению причастен Гогоберидзе. Однако доказать этот, казалось бы, очевидный факт ему никак не удавалось. В предположениях были нестыковки.
       Почему И-го-го в нарушение законов преступного мира сам пошёл на дело?! Он легко мог загреметь в сушилку (в милицию). Причин мстить Заваровскому у него тоже не было.
       Словом, сомнения оставались. Истину могло установить только следствие, начатое после нападения на особняк.
       Заваровский назвал Самородка в числе подозреваемых. Но делать обыск в доме И-го-го никто пока не собирался. Сначала предстояло очертить круг всех подозреваемых, негласно проверить их алиби. Сыщики понимали, что опытный преступник всегда предвидит несколько вариантов развития событий и тщательно готовит пути к отступлению.
       Несколько раз на допрос вызывали очевидца преступления – Верёвочку. Но чем больше сторож напрягал свой аналитический ум, тем чаще включалось его воображение.
       На первом допросе он высказал предположение, что в доме нотариуса поселился домовой, который днём спит, а по ночам выходит из своего убежища, чтобы подышать свежим воздухом.
       Потом Верёвочка начал утверждать, что, возможно, «рыжеволосый дьявол» – это облапошенный клиент нотариуса. Точнее – его мятущаяся душа.
       Была озвучена и версия появления на земле инопланетян, решивших лично посетить свой давний объект наблюдения.
       Верёвочка, как честный учёный, высказал все возможные гипотезы. Лишь одно не могло ему придти в голову… то, что воришкой мог оказаться орангутанг Лёха, существо сколь реальное, столь и таинственное для этих мест.
       
       Как часто бывает, раскрытию запутанного преступления помог случай.
       Любительница дорогих и красивых безделушек Наволочкина случайно заглянула в ломбард, где и увидела злосчастное столовое серебро, за которым охотились уже не сороки-воровки, но сычи.
       Актриса выкупила посуду и привезла её в свой коттедж. На первой же вечеринке она выставила своё приобретение на всеобщее обозрение, стремясь поразить воображение завистливых подруг и знакомых.
       К её несчастью, среди приглашённых оказался и Заваровский, которого покупка актрисы повергла в транс. Он окончательно запутался. Выходило, что Наволочкина, действительно, не без греха. Была ли она сообщницей Самородка, действовала ли в одиночку, – предстояло ещё выяснить.
       Однако сычи легко установили, что столовое серебро в ломбард сдали совсем другие люди. Отыскать же их – всё равно, что найти среди выпускников суворовских училищ сыновей лейтенанта Шмидта: все давно разъехались по дальним гарнизонам и заступили на боевое дежурство в секретных караулах и на замаскированных блокпостах.
       Не задержались на месте преступления и новобранцы преступного мира – Мосёл и Петро. Они скрылись из города не только со всеми крупными купюрами, но даже с мелочью, не пожертвовав и ломаного гроша на опохмелку Пупукину. (Этот развалившийся памятник минувшей эпохи сшибал теперь копеечку на паперти у такой же скособоченной церкви).
       Потенциальных преступников милиция объявила в розыск, а за актрисой установили негласное наблюдение: она вполне могла оказаться сообщницей воров.
       У нотариуса, который вёл параллельное расследование, от возможных комбинаций и вариантов окислились мозги. Даже простодушный бомж Верёвочка был вытащен из-под подола «жены Цезаря» и оказался под подозрением.
       Заволновался и Самородок. Простая, по сути, афёра обрастала катастрофическими обстоятельствами. В неё втягивались совсем уж посторонние люди, что грозило большими неприятностями.
       Весь посёлок уже знал об украденном серебре. Но то, что у нотариуса похитили, а потом вернули ценную коллекцию часов, никто пока не догадывался.
       Матёрые сычи получили заключение из лаборатории, которая установила, что рыжие волосы могли принадлежать лошади Александра Македонского или даже «снежному человеку» с выгоревшей под альпийским солнцем щетиной, но только не современному россиянину. Более правдоподобной казалась даже версия об инопланетянах, посетивших нашу планету в роковую минуту её развития.
       Как же всем этим гипотезам не хватало критического взгляда запойного таксидермиста! Уж он бы сумел в два счёта отличить шкуру не убитого медведя от «золотого руна», а перо белой арктической чайки от пера писателя Сорокина.
       Постепенно нотариус тоже начал склоняться к мысли, что в краже замешаны совсем не потусторонние силы, а конкретные обитатели посёлка.
       Наиболее реальным исполнителем преступления представлялся теперь Ванька – верный и послушный охранник Самородка. Заваровский решил, что этот громила мог бы пойти и на мокруху (убийство). Если Самородок почувствовал, что его обложили, он отдаст приказ – и тогда…
       Что случится тогда, Заваровский боялся даже представить. Ему виделись ужасные картины собственной смерти. Весь каталог киллерских услуг в натуре демонстрировали по каналам центрального телевидения. А исполнителей в местных краях нанимали за жалкий марашник (десять копеек).
       Версия о банде воров не стыковалась с показаниями Верёвочки, который фантазировал по части материальности субъекта ограбления, но твёрдо был убеждён, что рыжий призрак действовал в одиночку. К тому же работница ломбарда утверждала, что посетители, принесшие ей посуду, были жгучими брюнетами с модными стрижками.
       Заваровский составил план дальнейших действий, который предполагал оперативную разработку подозреваемого охранника.
       Нотариус заявился к Ваньке внезапно. Он принёс с собой бутылку виски и шоколадный батончик «Марс» и предложил поговорить по душам.
       В ходе застолья златоустый правовед сумел убедить бодигарда, что юлить бесполезно и лучше сознаться в былых грехах. Заваровский ссылался на информацию, полученную от Петра и Мосла, и уверял, что подельщики оставили ему письменные свидетельства причастности охранника к организации преступления.
       Поскольку все украденное было уже найдено, нотариус, по его же словам, не имел претензий к ворам. Он хотел лишь знать, кто остаётся его настоящим другом, а кому больше доверять нельзя.
       Пьяный Ванька скумекал, что раз о его участии в преступлении пострадавшему известно, то пора подать себя в более выгодном свете. Ничтоже сумняшеся, он и извлёк на свет божий договор с Васильевым, который, на свою беду, подрядился почистить трубу в доме нотариуса.
       – Это Мосёл и Петро наняли оленевода, – напропалую врал охранник. – У меня и в мыслях не было, что они кражу замышляют. Наверняка, Васильев – их подручный. Потолкуй с ним начистоту… и с пристрастием!
       После услышанного откровения нотариус не знал, что и подумать. В деле появился новый фигурант – человек, по мнению обывателей, очень приличный и достойный. Вряд ли он отважился на грязный поступок. Однако Ванька, икая и порыгивая, упорно стоял на своём. Он божился, что кража – это дело рук преступной троицы.
       – Мне пацаны откатили, – я договорился с трубочистом. И дело с концом! – беззастенчиво врал бодигард, кажется, действительно уверовав в правдивость своих слов.
       Заваровскому ничего не оставалось, как отправиться по новому следу.
       
       Разговор с Васильевым получился коротким. Оленевод настолько изумился предъявленному обвинению, что не поверить ему мог только налоговый инспектор. В деталях оленщик поведал нотариусу, как с благими помыслами проник в его дом, старательно почистил дымоход и сразу же выбрался наружу.
       Что происходило потом, Заваровский и сам уже догадывался. Вне всякого сомнения, кражу совершили те самые проходимцы, которые чуть позже и предложили ему выкупить украденные вещи.
       – Экий я туж колыванский (доверчивый)! – сетовал Заваровский, ударяя себя по толстым ляжкам. – Надо же, как мне туфту подсунули (обманули)! Хорошо хоть стыренное (украденное) нашлось.
       На душе у нотариуса слегка полегчало: из числа подозреваемых выпали сразу трое.
       Главными действующими лицами уголовного дела становились теперь Петро и Мосёл. Но где их искать?!
       Больше всего нотариус опасался, что заказчиком преступлений был Самородок. Он мог и тимофея (убийцу) нанять. Не тот ли это рыжий нахал, что перевернул всё вверх дном в доме нотариуса?! Не скрывается ли он по-прежнему где-нибудь поблизости: в лесах, трущобах, пещерах, катакомбах или на свалках?! Предположить нахождение столь странного субъекта в отеле «Morkovka» или казино «Светский клубень» мог только сыч-недоучка, окончивший кооперативную юридическую академию по классу баяна, или пятизвёздочный оборотень в погонах, крышующий злачные заведения.
       
 
       Глава 52. Мусор или вещдоки?!

       Нотариус слыл специалистом высокого класса. Он не участвовал в аукционах за право обладать дипломом МГУ, не торговался в подземных переходах за желанные корочки. Его диплом стал плодом большой работы над собой. Она довела его «зелёный» внутренний мир до переспелой – наливной! – моральной невменяемости.
       Для поимки рыжей бестии правовед решил привлечь широкую общественность. Он использовал свои немалые знания и средства для вербовки агентуры.
       Так, в кругу его доверенных лиц последовательно, один за другим, оказались скотник Мудрогей, журналист Валютин и дружный экипаж бомжей: Лиляпутка, Грибок и Мотыль.
       На усиленный режим дежурства перешёл Верёвочка: ему выдали прибор ночного видения и бейсбольную биту, которой он в свободное от посещения Интернета время учился теперь бить по воображаемой голове. Удар, надо сказать, получался у бывшего физика-теоретика слабым: вряд ли голова орангутанга долетела бы даже до середины Днепра, не говоря уж о дельте Нила. А вот прибор ночного видения сторож освоил сразу и пользовался им регулярно для осмотра не столько окрестностей, сколько туманных закоулков звёздного неба. Только большие учёные умеют сочетать приятное с полезным!
       С каждым информатором Заваровский составил договор, согласно которому за сведения о воре или его поимку полагалось вознаграждение.
       Колумнисту оплачивался также мониторинг прессы и собирание слухов, которые могли бы приподнять завесу таинственности над завеянным, как залежалый окорок, висяком.
       Мудрогей отслеживал разговоры в великосветской среде посетителей частного зоопарка, а бомжи находились на работе в поле, собирая по окрестностям вещдоки и улики. Осмотр найденных подозрительных предметов нотариус осуществлял лично: даже малозначительная деталь теперь могла дать наводку на исполнителей преступления.
       
       Поисковая команда дружно взялась за дело.
       Проявляя удивительное старание и ответственность, обшаривали местность бомжи. Во дворе усадьбы Заваровского не по дням, а по часам росла куча мусора, которая ежедневно пополнялась всё новыми и новыми отходами жизнедеятельности аборигенов. Нотариус отбраковывал слишком габаритные и стандартные предметы, сосредоточив всё внимание на одиозных находках.
       Сразу были отставлены детский стульчак из лозы, ржавое корыто и примус. Они явно не вписывались в картину преступления. А вот дамские колготки в сеточку и широкополая шляпа с пером эквадорского павлина вызвали у Заваровского неподдельный интерес.
       Пользоваться такими экстравагантными предметами в депрессивной местности могли только приезжие. У колхозников не хватало ни средств, ни фантазии, чтобы облачиться в подобные одеяния. Правда, очень скоро выяснилось, что оба предмета до недавнего времени пылились в гардеробе Анастасии Наволочкиной, наводя её на неприятные воспоминания о сорвавшемся браке с богатым пивоваром Кругляшкиным. Новый поклонник оказался ревнивым фетишистом и заставил певицу радикально почистить свой гардероб. Он приветствовал иной стиль – унисекс и потребовал выбросить колготки и шляпу на помойку.
       Используя метод дедукции, нотариус сосредоточил внимание и на необычном шлеме, который притащил из ближайшего леса дальновидный Грибок. Заваровский отметил сообразительность поисковика, выдав ему три банки пива и бутерброд с горбушей, оставшиеся после недавнего сабантуя.
       Вооружившись лупой с 20-кратным увеличением, правовед стал рассматривать красные пятна, обильно усеявшие затылочную часть средства индивидуальной защиты.
       «Неужели кровь?!» – растерянно подумал криминалист-самоучка. Мокрое дело, вплетённое в канву примитивного воровства, могло привести к неожиданным осложнениям для всех сторон, включая потерпевшую. Как бы ни пришлось теперь мочиться и в родную тюремную парашу! (Биотуалетами, поставленными по ленд-лизу в годы постсоветской «золотой лихорадки», пока не пахло).
       Заваровский раскрошил в ступке кусочки странного отвердевшего покрытия и попытался растворить их сначала в воде, потом в ацетоне и яблочном уксусе и, наконец, в собственной моче. Однако вещество не вступало ни в какие сомнительные химические реакции.
       – На кровь не похоже, – растерянно пробормотал нотариус, рассматривая на свет полученные смеси. – Это уже хорошо!
       Находка продолжала вселять опасения, и Заваровский в сопровождении Грибка решил сам осмотреть местность.
       В результате был обнаружен ещё один шлем, но с зелёными пятнами. «Странное дело, – ломал голову криминалист, – откуда взялись эти тюбетейки и разноцветные кляксы на них? Может, и впрямь где-то здесь приземлился НЛО с таинственными пришельцами?»
       Настороженно оглядевшись по сторонам, нотариус обнаружил и другие следы внеземной цивилизации.
       На стволах нескольких деревьев кто-то заломал сучья. В кустах боярышника обнаружилась достаточно глубокая яма, словно здесь брали пробы грунта. «Неразумные твари на такое не способны, – всё больше утверждался в своих подозрениях криминалист. – Вполне возможен контакт с рыжим «зелёным человечком». А то и не с одним!»
       Так представители неопознанной внеземной цивилизации неожиданно составили конкуренцию двум вполне приземлённым ворам, которые пока оставались основными фигурантами в деле.
       О странных личностях в скафандрах поведало и «сарафанное радио». Из общения с колхозниками колумнист Валютин вынес новые доказательства контакта с пришельцами. Их видели в том же лесу, где нашли шлемы. Они передвигались то ползком, то короткими перебежками, явно не желая попадаться кому-либо на глаза. О габаритах загадочных существ можно было сказать только одно: они не уступали и не превосходили «рыжего» ни в росте, ни в упитанности
       – Тот же размерчик, – ликовал в предвкушении сенсации журналист, – то же нахальство, та же прыть!
       Он сочинил четверостишие, которое в скором времени могло бы украсить сногсшибательный репортаж с места событий:
«Рыжий-рыжий, конопатый,
был с «совком», теперь – с лопатой!
Света нету за углом.
Но зато в ручищах – лом!»

       Рассказы очевидцев в основном совпадали: существа неопределённого пола были одеты в одинаковые чёрные комбинезоны без опознавательных знаков. Никаких учений спецслужб рядом с посёлком в этот период не проводилось. Кто ещё был способен облачиться в столь экзотический наряд, Заваровский сообразить не мог.
       Стараниями Лиляпутки, Мотыля и Грибка двор усадьбы захламлялся всё больше. Бомжи явно начали халтурить и, казалось, вознамерились перетащить сюда всё то, что плохо лежало на свалке. Даже особо ценные изделия из цветных металлов, приносившие устойчивую прибыль продвинутым бомжам, теперь уходили налево, то есть в распоряжение нотариуса. Последний не успевал отстёгивать гонорары вошедшим во вкус сборщикам раритетов. На подворье образовалась настоящая элитная свалка, где хозяйничал теперь Заваровский.
       Гостей нотариуса, в очередной раз приехавших на вечеринку, удивили эти терриконы мусора, и хозяину пришлось соврать, будто он собирает всякую антикварную рухлядь с целью её реставрации и создания нового интерьера. Враньё нувориши «проглотили» и даже высказали ряд советов, что, как и куда поставить, чтобы жилище получилось оригинальным и стильным.
       Нельзя сказать, что деятельность трёх персонально нанятых на работу бомжей радовала их собратьев. Лиляпутка, Грибок и Мотыль купались в роскоши, в то время как остальные теряли редкое по нынешним временам вторсырьё, уходившее, по некоторым слухам, даже на экспорт.
       Недовольство среди обитателей свалки росло день ото дня и грозило перерасти в «бунт бессмысленный и беспощадный». К открытому выступлению против могущественного нотариуса нищие оказались не готовы. А вот сотворить мелкую пакость отважились.
 
       
       Глава 53. Знак беды

       Возвращаясь однажды из краткосрочной командировки, Заваровский на подъезде к дому вдруг обнаружил, что его уютное и эстетичное гнёздышко теперь соседствует с… погостом.
       На большом пространстве запущенного, поросшего сорняками колхозного поля возвышались свежие бугорки земли. В изголовье на могилах лежали памятники-валуны, вероятно, собранные чьими-то заботливыми руками где-то поблизости. Рядом с булыжниками стояли аккуратные одинаковые дощечки с лаконичными надписями.
       Ошарашенный нотариус подошёл к ближайшей из них и прочёл: «Здесь покоится Василий». В соседнем захоронении находилась «Катрин», а чуть дальше – «Милашка», «Македонский», «Бонд» и «Сталлоне».
       «Что за бред? – возмущался в душе юрист. – Какое-то кладбище исторических и литературных героев. Наверняка, чья-то глупая шутка».
       Однако, ковырнув носком ботинка свежую землю над последним пристанищем какого-то «Васьки», правовед оторопел. В захоронении оказался… труп котёнка. Дело приобретало нешуточный оборот, и нотариус уже не сомневался, что рядом с его домом открылся настоящий мемориал «братьев наших меньших».
       Преодолевая брезгливость и страх, нотариус разрыл подвернувшейся под руку палкой ещё несколько могил. В них оказались погребены несколько крыс разных размеров.
       «Вот это, наверное, «культурист», – догадался Заваровский, разглядывая самую крупную особь. – А вот этот, возможно, «захватчик», погибший в схватке с «агентом 007».
       От неопознанных «Катрины» и «Милашки» остались только мелкие фрагменты костей. Вероятно, здесь нашли упокоение дикие голуби, а в лучшем, цивилизованном, случае – бройлерные цыплята.
       У Заваровского подкашивались ноги. От смутного подозрения его охватила паника.
       Ещё раз окинув быстрым взором окрестности, нотариус стремглав бросился к своему дому.
       Вбежав в спальню, он резко отбросил одеяло в предчувствии увидеть под ним отрезанную лошадиную голову (так мафия предупреждает свою жертву и посылает ей «знак смерти»).
       Но постель, как и перед отъездом, сверкала ослепительной чистотой. Ничто пока не предвещало кровавой развязки. Одна только белая простыня, в которую шутники рекомендуют заворачиваться и ползти на кладбище после первой ядерной атаки, намекала на бренность бытия.
       Пока же рядом с домом Заваровского не пролетела ни одна пуля, не разорвался ни один снаряд. Сохранялась лишь опасность несанкционированного приземления «летающей тарелки» с одновременной высадкой неуловимого десанта.
       Но что означала скрытная закладка кладбища?! Слепое подражание инопланетян ритуалам землян? Или это был скрытый намёк, предсказание беды?!
       У Заваровского разламывалась голова.
       Его буйная фантазия стремительно рождала мало-мальски правдоподобные версии и тут же их отметала. Правоведу было ясно лишь одно: открытие кладбища в жилом микрорайоне официальные власти санкционировать не могли, – такое соседство запрещено законом.
       «Впрочем, от наших балбесов-чиновников всякое можно ожидать, – опять засомневался нотариус. – Какие-нибудь «новые русские» захотели красиво проводить в последний путь своих питомцев и дали, как принято, на лапу. Вот тебе и фамильный склеп для Шарика, и египетская пирамида для Тузика».
       Последняя версия обязывала Заваровского поумерить свой гробокопательский азарт: за надругательство над могилой можно схлопотать серьёзное наказание. А уж о личной мести какого-нибудь Самородка, который не просыхает от слез по поводу кончины любимой перепёлки, подумать вообще страшно. Закатает в асфальт, – и ни один сыч не подкопается!
       «И за что на меня такие напасти?! – совсем приуныл нотариус. – То кража, то погром, а теперь вот и испорченный ландшафт. Захочешь усадьбу продать, – так её никто не купит. Кому захочется любоваться видом на своё печальное будущее?!»
       Выйдя опять в поле, Заваровский решил на всякий случай пересчитать могилы. Их оказалось ровно 47 – столько, сколько ему стукнуло в минувшем году. Ещё один сигнал тревоги!
       «Меня точно «заказали»! – с ужасом подумал несчастный. – Здесь видна рука профессионала, и, наверняка, завербована целая похоронная команда».
 
Глава 54. Единый Закон Вселенной

Заваровский был сильно напуган.
А человек, который живёт во власти страхов, способен совершать большие глупости. Страх отталкивает людей друг от друга, подрезает им крылья, заставляет прижиматься к земле.
Но не менее опасно и чувство вседозволенности, бесшабашной эйфории, когда человек безоглядно отрывается от реальности, устремляется в неизведанные дали и выси, теряет под ногами почву. В этих пограничных состояниях страдает как он сам, так и окружающая его среда.
Природа не терпит пустоты, но она не потерпит и искусственных подмен. Любое живое существо, материальное тело находится в неразрывном единстве с другими под воздействием Единого Закона Вселенной, понять и описать который никто никогда не сможет. Слишком много привходящих факторов и условий, которые влияют на рождение и угасание звёзд, жизни, непознанных и невидимых человеческому глазу явлений.
«Нельзя объять необъятное!» – гласит древняя мудрость. А объять – значит увидеть все связи, понять и осмыслить их, научиться ими управлять. Человек не может стать настоящим хозяином своей судьбы, пока он ощущает себя частью Вселенной. А иным он быть просто не может, потому что каждая клеточка его тела существует не вопреки, а благодаря космогоническим связям. Порви их, – и остынет солнце, перестанет биться человеческое сердце, пересохнут ручьи, увянут травы, опустеют леса и поля. От судьбы одной, самой маленькой, частицы, её перемещений и взаимодействий, зависит судьба всего мироздания.
Синергетический эффект этого бурлящего котла Вселенной способен осмыслить только Мировой Разум, а непродуманное вмешательство человека может привести только к его собственной гибели. Люди научились считывать ДНК-код. Для каждого человека, равно как и для любого живого организма, он уникален. Но, как знать, не является ли таким же «кодом Вселенной» совокупность планет, земных географических образований, сообществ живых существ, народов, их языков и обычаев?! Разрушить эту цепочку – значит совершить непоправимую ошибку.
Люди обязаны постоянно помнить, что вокруг них всё взаимосвязано. Скажем, древний шерстистый носорог, на которого боялся охотиться даже человек, вымер сам одним из первых. А ведь в те далёкие времена агрессивнее и мощнее его никого в макромире не было! Но он приспособился жить только в определенных условиях. Учёные назвали его солодон, потому что у этого монстра имелись в зубах полости, а в них собирались остатки травки, которую он пережевывал. Это был уже свой микромир простейших животных – бактерий, которые выделяли специфические ферменты. Попадая в желудочно-кишечный тракт, они участвовали в пищеварительном процессе. Поэтому, как только эта травка исчезла, могучий зверь не смог адаптироваться к изменившимся условиям и приказал долго жить.
 В природе мелочей не бывает!
 Живые существа способны внести свою «правку», новые «хромосомы» лишь в те сферы, куда их допустит Высшая Сила. По мере укрепления и распространения нравственных начал Вселенная становится всё более гостеприимной к своим обитателям, потому что сама она не только источник благоразумия, но и морали.
 Мировой космос напитан любовью, преданностью, самопожертвованием. Нам просто не дано понять, почему разлетаются вселенные, угасают звёзды, рушатся горы, мелеют моря. Нам кажется, что это происходит по одним только физическим законам. Но кому дано заглянуть в душу атома?! Кому известен внутренний мир цветка, животного, живущего рядом с нами. Мы привыкли считать их бездуховными и бесчувственными. Но однажды в мире происходит такое, что не может найти логических объяснений, что выпадает из привычных норм и правил. Случается ЧТО-ТО, что повергает нас в изумление. И как знать, может, именно в этот момент нам открывается новое нравственное начало, одно из многочисленных проявлений Мировой Морали. Как знать, может, постепенный, растянутый во времени отказ человека от приёма животной, а потом и растительной пищи есть удавшаяся попытка Мировой Морали на пути к своему самосовершенствованию. Новый порядок вещей во Вселенной человек не может охватить и понять в силу скоротечности своей жизни. Но какая-то сила даёт ему шанс к её продолжению. Мировая Мораль прорастает в живых душах, гарантируя им вечность.
 Мировой Разум эгоистичен. Он направлен на разобщение частностей, и даже их соединение приводит к взрыву и катастрофе.
 У Мировой Морали иная задача. Она объединяет и спасает. Она чередует смерть и жизнь, не делая между ними различий. Кажется, она послушно следует за Мировым Разумом, но в критический момент способна противостоять ему. И тогда Разум отступает. Потому что чувственное всегда масштабнее (а значит, и сильнее!) рационального.
 Мировая Душа охватывает и пронизывает материальный мир. Она, как невидимая аура-сфера, роднит и объединяет всё сущее, стремясь его сохранить, приумножить, перевоплотить...
Человек, живущий одним днём, несчастен. Он видит свои пределы и не ощущает себя частью огромного общего. Подгребая под себя земные «богатства», которые можно назвать так весьма условно, он заслоняет от себя космос с его неограниченными ресурсами и возможностями. Не случайно из скряг никогда не получаются философы: не те масштабы, не тот кругозор, не тот размах души и мысли!
 «Неукротимый» частный собственник опасен: ему неведома мера. Он может обратить свои неисчислимые богатства на осознанное или случайное разрушение. Вот почему частная собственность не может являться «священной»: она противоречит Мировой Морали, которая объединяет и спасает весь мир.
 Понятие «собственность» вообще эфемерно. Как можно «священно владеть» тем, что принадлежит Вечности?! Человеческая жизнь – лишь песчинка в вечных часах, которые чья-то невидимая рука постоянно переворачивает, изменяя направление потока времени. Человеческие душа и тело, как перелётные птицы, летят с «юга» на «север», из света во тьму, – и обратно. Теряя на земле, человек приобретает на небесах. Умирая, человек перестаёт быть собственником: его «богатства» ускользают из неподвижных рук. Новые поколения, с молчаливого согласия Мирового Разума, не оставляют камня на камне от былых островов, дворцов, небоскрёбов, самолётов, космических кораблей. Поменяются местами полюса, случится всемирный потоп, – и всё накопленное «богатство» уйдёт под воду. В любую минуту «полная чаша» Земли может опрокинуться в космос – ищи-свищи тогда на просторах свою «священную собственность»! Земные «богатства» уплывают, улетучиваются, разрушаются под началом Мирового Разума. И только спасительная Мировая Мораль объединяет и спасает всех и вся, населяя и заполняя свой Ковчег Вечности.
       
       На этом «Ковчеге» места для Заваровского пока не находилось. Собственность, собиранию которой он посвятил всю свою жизнь, сначала висела на нём неподъёмным и разрушительным грузом, а теперь, после перемещения в пространстве по воле Мирового Разума, опустошала душу.
       Не слыша в себе даже тишайшего гласа Мировой Морали, нотариус потерялся во тьме подозрений, сомнений, догадок. Если бы он узнал всю правду о случившемся, то, наверняка, умер бы на месте от разрыва сердца. Судьба щадила его, оставляя простор для мечтаний и надежд.
       Совсем иные пейзажи вырисовывались в душах философа Верёвочки и оленевода Васильева.
       Первый жил в поиске неуловимого и непостоянного. Второй копил в себе сбывшееся и свершившееся.
       Между тем, их объединяло много общего. Ни один из них не обкладывал себя «красными флажками» богатств и сокровищ, чтобы потом в смятении и страхе не ползти под ними на свободу и волю.
       Учёный жил в добрососедстве и братстве с формулами и расчётами. Оленевод погружался в мир живой природы, её разнообразных красок и звуков. Их души ещё не сомкнулись, не нашли друг друга на пути к Вечности. Но их самих, их неосознанные устремления и порывы всё больше сближала и объединяла невидимая сфера Мировой Морали. Они были угодны ей в том качестве, в котором их собрала и закалила тяжёлая жизнь.
       Им оставалось совсем немного пройти по земному пути, чтобы обрести друг друга, а вслед за этим – и Вечность. И для этого совсем не обязательно, чтобы судьбы двух совершенно незнакомых людей пересеклись, чтобы их объединила общая участь, работа, учеба. Люди могут жить на разных материках и даже планетах, говорить на разных языках, – их всё равно сблизит аура-сфера Мировой Морали. Именно она творит по не ведомым никому чертежам и объединяет несуразные «пазлы» в бесконечно меняющуюся, но, в конечном итоге, прекрасную и совершенную картину мироздания.
       В обыденную повседневность эти два близких по морали человека, между тем, были встроены по-разному.
       Васильев всё время оказывался в гуще событий, его приглашали под свои знамёна различные группы населения. Он был востребованной и заметной фигурой.
       Огурцов, напротив, прятался от мира, бежал от общественных катаклизмов. Ему никто не доверял серьезных дел, он был устранён с пространства боевых действий и постоянно находился то в обозе, то в окопе, то в тылу, но никак не на передовой. Если фамилию Васильева знали все, то учёный даже сам забыл своё имя.
       Не случайно нотариус лишь для проформы поинтересовался у сторожа, не заметил ли тот, кто и при каких обстоятельствах открыл новое кладбище рядом с охраняемым им домом. Ответ Огурцова был известен заранее: он бродил по Интернету, ничего не видел и не слышал. Он не представлял, что творилось у него прямо под носом. А если бы представлял, то обязательно высчитал, что надо предпринять в подобной ситуации.
       Васильев, напротив, сам, что называется, лез на рожон. Невольное соучастие в преступлении бередило ему душу. Он считал делом чести задержать настоящих преступников и вернуть себе доброе имя.
       Оленевод установил негласное наблюдение за районом, где появлялись странные существа. Откуда они прилетели, кого представляли, чем были вооружены, – для оленщика не имело никакого значения. Он, житель безлюдного Севера, шедший часто наперекор суровой природной стихии, сумевший однажды вступить в смертельную схватку с полярным волком и выигравший её, – не мог испугаться и теперь.
       В одиночку бродил он по окрестным лесам и полям, изучал подозрительные следы, рыл и маскировал ямы-ловушки, устанавливал капканы и сети. В нескольких местах он оборудовал скрытые пункты наблюдения, в которых проводил почти всё своё свободное время.
       И его настойчивость принесла результат.
       
       
       Глава 55. Жил и умер по-человечески
       
       В один из воскресных дней в замаскированную лапником ловушку угодило одно из тех странных существ, которых видели местные жители. Выбраться из плена «пришелец» самостоятельно не смог: яма была достаточно глубокой и имела крутые стенки.
       Лишь поздним вечером, при очередном обходе, Васильев услышал матерную ругань и крики о помощи, доносившиеся из ростового окопа-ловушки. Стало ясно, что незнакомец не имеет никакого отношения к внеземным цивилизациям и насквозь, до мозга костей, пропитан родным русским языком, разухабистыми речевыми оборотами, которые не спутаешь ни с какими другими.
       Под чёрным комбинезоном и странным шлемом с прозрачным забралом скрывался очень даже милый человек европейской наружности. Как выяснилось, он принадлежал к команде спортсменов-пейнтболистов, которые регулярно играли в казаков-разбойников в местном лесу. Это они оставили множество следов своего пребывания на лоне природы и прятались друг от друга и окружающих, как требовали этого условия игры.
       Так разрушилась самая фантастическая версия преступления.
       Кто же действительно сотворил погром и кражу в доме нотариуса, кто был тем самым загадочным «рыжим», ещё предстояло узнать.
       Поимка преступника могла бы затянуться надолго. Милиция действовала осторожно и осмотрительно, не торопила ход событий. Информаторы нотариуса не радовали своими находками и сведениями от населения. Дело-«глухарь» уже почти легло под сукно, как вдруг случилось событие, которое положило конец неопределённости, многочисленным терзаниям и сомнениям.

       Орангутанг Лёха, не выдержав одиночества, снова решил навестить человеческое жилище.
       На этот раз он выбрал объектом для нападения дом Самородка, который совсем недавно был и его родной крышей
       Об одном только Лёха не догадывался: в усадьбе на постоянном боевом дежурстве находился преданный хозяину попугай Ад.
       При неожиданном появлении постороннего он начинал, как заведённый, выкрикивать: «Шухер, шухер, шухер…». Заткнуть ему рот никто не мог. Птица сидела достаточно высоко и, если кто-то пытался до неё дотянуться, начинала летать по комнате, отчаянно отбиваясь клювом.
       Вот и на этот раз Ад поднял тревогу, но на шум хозяин не вышел: он находился в офисе фирмы. И тогда отважный попка спикировал прямо на голову Лёхе и стал отчаянно клевать его в темечко.
       Перепуганный насмерть орангутанг заметался по комнате, круша всё на своём пути. Он хотел сбросить с себя отчаянного камикадзе в перьях, но тот не отпускал наглеца и продолжал наносить точные удары.
       В какую-то минуту обезьяне удалось схватить Ада за голову и крутануть её по часовой стрелке. Какаду захрипел и обездвиженный рухнул с высоты Лёхиного роста. В лапах птицы остался клок рыжих волос, который она выдрала из головы более сильного противника.
       Но и для Лёхи потасовка закончилась весьма плачевно. От ударов крепким клювом он получил сотрясение головного мозга и потерял сознание.
       
       Когда Самородок вернулся домой, на поле битвы он увидел два тела хорошо знакомых ему существ. Какаду был мёртв, а орангутанг ещё подавал признаки жизни.
       Наступил, пожалуй, самый тяжёлый момент в жизни Гогоберидзе. Одного своего друга и подельщика он потерял навсегда, а другой едва остался жив.
       История получила огласку и попала в местную прессу (постарался колумнист Валютин и подведомственное ему «сарафанное радио»). Тайна загадочного рыжего существа была раскрыта, что засвидетельствовали и эксперты, которые исследовали клок шерсти, вырванный в предсмертной агонии отважным попугаем. Они пришли к выводу, что шерсть имеет ту же природу и структуру, что и вещдоки, оставленные набежчиком в доме нотариуса.
       Для Заваровскому вся картина преступлений, наконец, прояснилась. Никакой мести со стороны Самородка он теперь не опасался. В его доме шалил зверь-индивидуалист. А какой спрос с орангутанга?! Он не способен ни дать показания, ни компенсировать материальный и моральный ущерб.
       Между тем Самородку такой ущерб был нанесен в огромных масштабах. Он искренне скорбел о смерти Ада и решил увековечить его память.
       Подручные Самородка разве что не из-под земли достали спившегося Пупукина и привезли его к хозяину.
       Гогоберидзе предложил таксидермисту сделать из какаду красивое чучело, которое можно было бы держать дома, на привычном месте.
       Алкоголик повертел тушку в руках, критически осмотрел свёрнутую шею попугая и безапелляционно заявил, что «реставрация тела невозможна по причине сильных и необратимых повреждений».
       Рассвирепевший вор дал таксидермисту «леща» и выставил его за дверь, пообещав в следующий раз оставить такие же точно «необратимые повреждения» на нём самом.
       Прослышав, что в посёлке кто-то открыл кладбище для животных, И-го-го решил отдать все возможные почести дорогому другу и достойно проводить его в последний путь.
       Таких похорон в округе ещё не видели!
       Аду сделали метровой длины гроб из красного дерева, на котором сверкали бронзовые ручки и болты. Птичка лежала на бардовой бархотке со скрещенными лапками (их связали золотистой тесёмкой). Когда Самородку подсказали, что лапки у птицы – это всё равно, что ноги у человека, он тут же отдал команду скрестить покойнику на груди крылья: всё должно пройти достойно, «не хуже, чем у людей».
       Гроб несли бодигард Иван и оленевод Васильев (как всегда, его не обошли стороной). Дорогу к кладбищу усыпали какими-то экзотическими цветами, которые привезли по спецзаказу из Индонезии. Так «малая родина» редкой теперь птицы прощалась со своим знаменитым питомцем.
       Когда гробик опускали в могилу, в воздух взлетел воздушный змей, на котором был изображён акварельный портрет Ада. В небо поднялась и стая белых голубей, напоминавших заколдованных ангелов. Струнный квартет, нанятый за кэш Самородком, исполнил мотив индонезийской народной песни «Последний полёт». Коллектив выучил его в течение одной ночи, чем немало удивил руководство местного Дворца культуры, привыкшего к долгой раскачке музыкантов.
       В качестве надгробия любимой птице И-го-го установил гранёный стакан, выточенный из горного белого хрусталя, поверх которого лежала краюха хлеба из чёрного мрамора. На бронзовой табличке была выгравирована поэтическая строка, написанная самим Ираклием Гогиевичем: «Его не встретишь ты в аду. В раю ищите какаду!»
       Похороны подтвердили худшие опасения нотариуса. Кладбище у его особняка, по всем признакам, приобрело официальный статус. Заставить покойников убраться восвояси он был теперь не в состоянии. Не судиться же, в самом деле, ему с Самородком! Этот тип не позволит бесцеремонно обращаться со своим пернатым корешем (старым товарищем, компаньоном), безвременно покинувшим земную юдоль.
       Чуть позднее, встретив откровенную безответственность со стороны анонимного смотрителя кладбища, И-го-го распорядился посадить здесь липы, вымостить камнем пешеходные дорожки, а могилку Ада обнести уникальной по замыслу оградкой. Её титановые прутья на трёхметровой высоте сходились к вершине, образуя подобие птичьей клетки. Символика была понятной: став райской птицей, Ад выпорхнул из клетки на волю и получил постоянную прописку на небесах.
       
       
       Глава 56. В ожидании «соскоба»

       После трагического случая с попугаем, жизнь в посёлке приобрела некоторые идиллические черты. Загулы в элитных чертогах поутихли. Все подспудно боялись гнева Самородка, который пребывал в трауре.
       Засобирался домой оленевод Васильев, который отчаялся получить справедливое вознаграждение за свой труд. Мясокомбинат не возвращал старый долг, и найти на него управу было невозможно.
       Суд не принял дело к рассмотрению, поскольку у истца не нашлось документа, подтверждающего его право собственности на стадо северных оленей. Группу животных отнесли к разряду «находящегося в свободном обращении в природе» имущества, право владеть которым «имеет любой гражданин, получивший лицензию на отстрел».
       То, что оленевод заботился об обитателях тундры, подкармливал и даже лечил их, он доказать не смог.
       Представленный из аптеки чек, который подтверждал покупку трёх литров бриллиантовой зелени, изготовленной провизорами на заказ, – как вещественное доказательство к делу не приобщили.
       Единственный фотоснимок из малотиражки «Скакуны Севера», на котором передовик-оленевод красовался в окружении своего стада, также не убедил правоохранительные органы. Они не смогли провести идентификацию личности животных, забитых на мясокомбинате, и тех гордых красавцев, которые попали в объектив фотокорреспондента.
       Причастность Васильева к оленеводству, как отрасли народного хозяйства, могла бы подтвердить его жена. Но она в это время выкармливала годовалого сына, родившегося от случайного гостя тундры неопределённой национальности, и не могла выехать к месту событий. Да и деньги на эту поездку мог бы ей дать разве что любимый муж, находящийся теперь вдали от родного чума.
       Бюрократический круг замкнулся.
       «Ваши не пляшут!» – справедливо заметил своему наёмному работнику Самородок. Он не только посочувствовал, но и попытался помочь старому пастуху, которого негласно втянул в свою хорошо продуманную аферу – кражу песочных часов.
       Но у главного акционера мясокомбината оказалась добротная крыша в правоохранительных органах, подмять которую у вора не хватило бы сил.
       Чтобы как-то подкрасить чёрную полосу жизни оленевода, Самородок дал ему три сотни зелёных на дорогу и несколько тёплых свитеров из своего гардероба. Следует заметить, что свитера были из добротной ангорской шерсти, а доллары настоящие. Когда И-го-го действовал публично, он дорожил своим реноме, старался искренно помочь пострадавшему, словом, не валял ваньку (не симулировал). Лишь по отношению к откровенным лодырям и пропойцам он занимал позицию даже более жёсткую, чем прежние «партком и профком в одном кабинете». Все знали, что Гогоберидзе – профессионал в своём деле, мошенник высшей марки. В своей гильдии он – валет червонный, а всякая шпана лишь позорит дорогой его сердцу шалман (притон для сборища воров). Хорошо выучив мелкую и продажную человеческую натуру, он давно доверял только своему «меньшему брату» с могучим клювом и элитарным оперением.
       Васильев стал ближе Самородку ещё и потому, что однажды без специальной подготовки повторил трюк покойного Ада.
       Если изящный какаду считался в воровском мире уникальным форточником, то щуплый оленевод мог теперь вполне претендовать на звание трубочника. А если точнее, – то трубочиста, что звучит более пристойно: по-человечески, а не по-червячьи.
       Не беда, что дремучий оленщик из тундры даже не догадывался о своём уникальном достижении. Вполне себе продвинутый попугай из Индонезии о своих подвигах тоже не знал.
       «Наивная святость!» – сказал бы о них религиозный муж и попросил бы Господа простить обоих, «ибо не ведают, что творят».
       
       Посёлок миллионеров постепенно устаканился.
       Все свободные места здесь были уже заняты.
       Элита поэтапно избавилась от крыс и тараканов. Потом – от бомжей. Свалку перенесли в другое место – поближе к памятнику Ильичу, который пока законно занимал отведённые ему 8,5 квадратных метра на площади рядом с бывшим сельсоветом.
       Постоянно меняли место жительства экзотические звери, которых продавали, обменивали, дарили, умерщвляли, выпроваживали из домашних зверинцев на улицу.
       Личные судьбы жителей посёлка тоже устроились.
       В расчёте ещё основательнее укоренить своё творчество в народных массах, актриса Наволочкина вышла замуж за своего продюсера Тим Зяма. Самородок так и не сделал ей предложение, сохраняя верность воровской традиции.
       Вскоре после смерти любимого попугая он затосковал, запил горькую и, наконец, продав новостройку с акватрубой и планетарием, уехал на Молуккские острова.
       Здесь И-го-го поселился в простой крестьянской хижине и начал назло местным крестьянам разводить бело-розовых, как бобруйский зефир, какаду. Русские матросы стали его постоянными покупателями. Самородок продавал им экзотических птиц со значительной скидкой, если они привозили ему фотографию с могилы Ада. Таким своеобразным способом он пытался прославить своего друга на родине и навечно вписать его имя в анналы истории.
       Сохраняя память об уникальном попугае, Самородок взял на воспитание птенца такой же породы. Он научил его фразам из того скетча, который когда-то разыгрывал вместе с Васильевым.
       Теперь его напарником по сцене стал молодой, подающий большие надежды артист. В его репертуаре появились и короткие диалоги-шутки на местном наречии. С ними театральная парочка выступала в госпиталях, приютах для бездомных и домах престарелых.
       Благотворительные концерты прославили Самородка и Адама (так хозяин назвал своего нового пернатого друга). Они стали первыми смехотерапевтами на островах Индонезии и были удостоены специальной премии одной из международных организаций.
       Таксидермист Пупукин, разменяв седьмой десяток и заложив по случаю этого юбилея свою коллекцию чучел, окончательно разорился и потерял человеческий облик. Приноровившись без видимого ущерба для собственного здоровья употреблять любые спиртосодержащие жидкости, он в конечном итоге оказался в одном из социальных учреждений, где, судя по сводкам МЧС, «стал причиной большого пожара».
       Проспиртованный до каждой клеточки своего пересушенного тела, чучельник во время тайной попойки возгорелся синим пламенем и унёс на тот свет ещё двоих собутыльников. Верующие пенсионерки утверждали, что этот изрыгнутый телом бесовский огонь – наказание грешнику за измывательство над божьими тварями. О вине двух других жертв бабульки спасателям ничего рассказать не смогли.
       Верёвочка вернулся в лоно международной науки. Он продолжал жить в сторожке с подключенным Интернетом и переписывался с нобелевскими лауреатами, честно и бескомпромиссно сообщая всему миру об ошибках, найденных в их трудах.
       На досуге учёный мастерил для мальчишек скейтборды, что приносило ему не столько дополнительный доход, сколько ощущение «почвы» и новых земных реалий.
       Нотариус Заваровский не препятствовал сторожу самосовершенствоваться и искать смысл жизни. Тому была трагическая причина.
       Правоведа хватил удар, когда выяснилось, что Самородок обвёл его вокруг пальца и оставил, по сути, ни с чем (не считая, конечно, почётного соседства с могилой любимого попугая).
       При попытке сбыть золото ювелиру оказалось, что в предложенном ему песочке, мягко говоря, совсем другие ингредиенты. Ладно бы это были собачьи или кошачьи экскременты. Но дело оказалось гораздо серьёзнее.
       На блатном жаргоне, Заваровского попросту взяли на песок – всучили вместо золотых опилок медные. К этому известному в криминальном мире приёму И-го-го прибег в тот момент, когда якобы «возвращал» нотариусу украденную коллекцию. Он подменил содержимое песочных часов, насыпав в колбочки вместо настоящего золота другой, похожий на него, металл.
       Сорока-Заворовский клюнул на блестящие безделушки и продержал бы их в родовом гнезде ещё достаточно долго, не появись у этой важной, но жадной «птицы» потребности к перемене мест.
       Нотариус, наконец, решил продать своё имение, которое соседствовало с разросшимся кладбищем для животных. За усадьбу покупатели давали смешные деньги, которых не хватило бы на покупку равнозначного жилья. Тогда Заваровский и решил расконсервировать заначку – сбыть золото. Только песочек, увы, попутным ветром унёсло на далёкие Молуккские острова!
       

 
       Глава 57. «Труба зовёт!»

       Пока одни по крупицам растаскивали чужое добро или срывали куш сразу, другие щедро, направо и налево, раздаривали принадлежащее им богатство. К числу последних относился и Васильев.
       Перед отъездом на родину он вытащил из секретной «банковской ячейки» свою заначку и выкупил из неволи маленького пыжика. Оленёнок уже подрос и мог сам добывать себе пищу. Зверь не чурался людей и смело пользовался не только дарами природы, но и результатами человеческого труда. Сколько ещё годков протянет неблюй на белом свете, – одним пупукиным известно! Но Васильев сделал для зверёныша всё, что мог.
       Возвращение тундровика в родные пенаты ознаменовалось весьма примечательным событием. Вечную мерзлоту разделила на две половинки огромная металлическая труба – «браслет» человеческой цивилизации на земном запястье. Это была «нитка» (хотя правильнее стоило назвать её «иглой») трубопровода, тянущаяся с исчезающего севера на возрождающийся юг.
       «Нитка» впилась дикой тундре в горло и душила её. Она заставила изменить маршрут «северного завоза», лишила части охотничьих угодий промысловиков, отрезала чумы и загоны для пыжиков от основного оленьего стада, раскрошила снежную корку и землю, превратив драгоценный ягель, незаменимый олений корм, в грязный несъедобный суррогат.
       Труба стала границей, которая разделила тундру и её обитателей на два лагеря. Жизнь людей, животных и растений обеднялась по мере того, как сжималось вокруг них пространство.
       Что останется от уникальной цивилизации через несколько лет?! Не постигнет ли оленей участь какаду, когда-то выброшенного за ареал своего обитания?!
       Впрочем, чего бояться? В Красной книге много свободного места. Она далеко ещё не дописана! …
 
       Уже на следующий день после возвращения на «малую родину» обеспокоенный оленевод отправился в опасный путь – за ответами на свои наивные вопросы. Вряд ли ему повезёт, и он когда-нибудь узнает всю правду. Он по-прежнему не ведает, что творит… кто-то! Кто-то – чужой, жадный, равнодушный. Участь оленщика – брести за ариадниной нитью трубопровода в неизвестность. Его высшее предназначение – стать востребованным и незаменимым в этих краях трубочистом.
       Нет, он не тот жалкий речной трубочник, который прячется от беды в своём убежище-ракушке. Он – законный хозяин и бесстрашный защитник тундры. Он – Ад для её врагов! …
       
       Вдоль стальной «иглы» магистрали – ни души…
       А и Б сидели на трубе. А упало. Б пропало. Кто остался… на «игле»? Глупый вопрос. Конечно, оленевод! Ему некуда идти. Тундра – его дом…
       В одном месте трубопровода оказался узкий разрыв. Васильев заглянул в круглое отверстие гигантского «телескопа», устремлённого окуляром в бесконечность, в незнакомые дали.
       Ему вдруг показалось, что где-то на самом краю земли (а может, и Вселенной!) он видит самого себя. Узкие раскосые глаза с любопытством смотрели на него из неведомого далёко.
       – Привет, чалдон (сибиряк)! – в развёрзнутое жерло многокилометрового дула, направленного ему прямо в лицо, оленевод запустил блатную музыку, которую явно слизал у Самородка.
       У человека-двойника от удивления расширились глаза. Он виновато заулыбался и залепетал на незнакомом языке:
       – Путо… Цинпу… Хуанпу…
 Васильев озадаченно почесал затылок и не нашел ничего лучшего, как прокричать более известное всему миру:
 – Нарнай баклы жур, однако…
 Он всё ещё подспудно надеялся услышать в ответ эхо собственного голоса. Но, кажется, ошибся.
 Исчезнувший на секунду азиатский профиль появился вновь. Раззадоренный собеседник имел теперь воинственный вид, – и из иерихоновой трубы по всей тундре вдруг прокатилось зычное и раскатистое:
       – Банзай!
       Оленщик вздрогнул. «Поговорили, однако!» – подумал он. Тундровик не понимал, с кем имеет дело. Может, это друг из Киргизии… Может, товарищ из Монголии… Может, потребитель из Вьетнама… Может, партнёр из Японии… Может, пограничник из Индонезии…
       Труба разбросала свои шупальцы-коленца по всему миру. В неё вожделенно заглядывали на севере и юге, на западе и востоке, на каждой параллели и меридиане. Паутина договоров, сговоров, заговоров, наговоров, приговоров опутывала весь земной шар!
       Галантный и покладистый талант-самородок на одном краю планеты торил путь в будущее со многими неизвестными. Кто и что они – эти неизвестные?
       В патриархальной тундре всё более распространённым становился иноземный корень транс. Он множил в некогда поэтическом языке сухие и деловые, международные и космогонические термины: Трансгаз, Транснефть, транссибирский, трансарктический, транснациональный, трансконтинентальный, трансцендентальный… трансгуманизм и трансформация, наконец! Станет ли этот чужеземный сорняк «корнем жизни» – «женьшенем» тундры?! Или забьёт, вытеснит из неё всё живое?!
       «Однако, дело моё – труба! – подумал впавший в полный транс Васильев. – Опять эти пришельцы?… или пацаны попроще? Но раз кто-то задумал качать нефть и газ, пора сливать воду...»
       Какую воду имел в виду оленевод, сказать сложно. Собирался ли он сам бежать из тундры или, по указке сверху, планировал оголить дно Северного Ледовитого океана для разработки нефтеносного шельфа, – ответит время.
       Если доживём, – услышим!

       Окинув ещё раз взглядом пустынный ландшафт, оленевод, наконец, пришёл в себя…
       На взопревшей весенней земле тонким лёгким покрывалом лежал туман. Солнечный свет золотил и согревал дрожащий воздух. Природа оживала и хорошела на глазах. На её обычно бледных замёрзших щеках заиграл румянец, а на губах промелькнула лёгкая загадочная улыбка…
       По тундре растекался аромат не то пахлавы, не то рисовой водки, не то жареной пекинской утки. Труба уже начала наполняться незнакомыми посторонними запахами.
       А может, это и не газопровод вовсе, а какой-нибудь мусоропровод вселенского назначения?!
       В любом случае – готовься, трубочист! Труба зовёт! …
       Внезапно Васильев увидел, как, выйдя из стремительного пике, на строящуюся магистраль уселась маленькая птичка – с хохолком и длинным острым клювом. Таких красоток никогда прежде оленевод здесь не встречал. Каким ветром занесло её сюда?! Может, при перелёте что-то напутала и взяла ошибочный курс?! Или намеренно изменила маршрут?!
       Ишь ты, смелая путешественница! Космополитка в перьях! …
       
       Потеплело на всей планете, однако!