Маска

Висела она на стене в родительской комнате. Вот уж не знаю, почему комната воспринималась именно “родительской”. Может быть, мне и трех тогда не было, и понятия “я” не сформировалось, а может, мозг мой со временем много чего придумал, - не знаю. Жили мы втроем в этой комнате. Помню, была еще черепаха. Водная. В аквариуме. Собака была. Лайка. Хотя собаке и не обязательно было торчать все время в комнате. Старое пианино “Красный Октябрь” населяли и волк, и лисичка, и зайчик, и воробышки, ну и самые низкие басы – ясное дело, -медведь. Правда, пока пианино стояло закрытым, зайчики и лисички особо не трогали. Перед прививками, - вот тогда трогали, точнее, я их трогала, а они меня спасали, вроде как отвлекали звуками от Страшного Суда. Не любила я в детстве врачей и медсестер, ох как не любила! Пианино до последнего своего дня так и осталось с располосованными со страху карандашом медведем и волком, и это несмотря на то, что в период с пяти до восьми лет, бывало, использовалось и по назначению.

В тумбочке под книжными полками водились и другие обитатели пучин квартирных – разные игрушки: крокодил маленький, крокодил большой, пистолет маленький, пистолет большой, автомат, шарики к автомату, куклы, лошадка, кегли, да и много чего другого. Однажды подвели меня родители к тумбочке, говорят: “Вот открой дверцу и выбери себе любую игрушечку”. Тянусь пальцами к заветной ручке, предвкушая завидное разнообразие: “А вдруг и новых накупили, переезд же все-таки, а во время переезда все можно! А если что, я и старым рада, их тоже много разных… крокодил маленький, крокодил большой, пистолет маленький, пистолет большой…”. Отворяю дверцу. Одни кегли стоят. Синие и красные, как солдаты, предатели. Кажется, я все же выбрала одну кеглю, - видимо, из того чувства, которое во взрослом состоянии принято именовать “вежливостью”. Но это было уже перед переездом, а так… тумбочка часто бывала закрыта, так что игрушки, если по полу не разбросаны, тоже присутствием не смущали.

Жил и попугай. Трошей звали. Привезла его приехавшая в гости бабушка. Сначала клетку достала, потом пояснила, что обычно в клетку кого-нибудь селят. Встал вопрос, кого же селить. Помню, поселила я туда крокодила маленького, из чувства, которое принято называть вежливостью, не заплакав. Наверное, любила я этого крокодила, как-то он меня в подобных экспериментах вполне удовлетворял. В клетке, правда, смотрелся жалко. Маленькая загогулина грязно-зеленого цвета, лежит на донышке, и сливается с ним почти, - незаметно, и зерен не клюет. Несколько минут спустя крокодила посоветовали вынуть, и оказалось, что имеется в наличии настоящий зеленый попугай. О, небесная справедливость!
Попугай, надо сказать, меня тоже присутствием своим никогда не смущал.

Так что жили мы в комнате все же втроем, - мама, папа и я. И был у нас мир. И была у нас дружба. И был у нас рай. Утром стихи про каланчу, яйцо с хлебом, мягкие тапочки в виде собачек, тетей подаренные, муфточка такая же, потом целый день пластинки, краски, фокусы с “оторванным” маминым пальцем. Бабушка, дедушка, прабабушка, которой по вечерам ходили желать спокойной ночи. Трехкомнатная квартира. Мама, папа и я – в отдельной комнате, и никто там больше не живет, по крайней мере, пока мама или папа в комнате – точно.

Но вот будучи послана мамой в комнату из кухни, где я рисую, а она готовит, или просто попав в комнату по личной необходимости, я в своем одиночестве как-то сильно сомневалась. Сожмешься в комок, рук-ног не чувствуешь, быстрее, быстрее бежишь схватить понадобившийся карандаш и опрометью обратно, пока худо не сделалось.

Она висела в углу над письменным столом. Коричневая, грозная, с каким-то чубом, с губищами, с глазищами, невменяемая, не принимающая апелляций, злобная, подозрительная маска. Она портила всю комнату, особенно этот угол над столом, к ней опасно было поворачиваться спиной, но и лицом к ней очутиться было страшно. Она могла попасть в поле зрения. Случайно. И тогда… Не-е-е-е-е-т! Тело сжимается в комок, руки-ноги теряют вес, выносят из комнаты, и хорошо еще, если успеешь схватить то, за чем шла, злополучный карандаш, краски, банку. Странно вообще, что я не научилась обходиться без некоторых цветов.

Другая маска, - гипсовая, белая висела где-то в коридоре, так на ту приятно было посмотреть. Улыбается, щечки пухленькие. Луна такая. Или утро ясное. Бабушке она тоже нравилась.

Все бы хорошо, если б не эта коричневая бандюга в “родительской” комнате.

По-моему однажды я попыталась поставить под вопрос оправданность существования коричневой в нашей комнате, и привела в пример маску добрую. Кажется, мне что-то оперативно объяснили, что белая маска – правильно, добрая и утренняя, а коричневая – вовсе не злая, а просто ночная или вечерняя. Кажется, меня не сильно удалось этим убедить. Белая, добрая… Закрадывалось подозрение об их родстве.

…Но вот случился переезд. Некоторым молодым семьям рано или поздно все-таки удается отделиться. Появилась новая квартира. Трехкомнатная, гораздо меньше прежней по площади, абсолютно своя. Волнистого попугайчика к тому времени уже с нами не было, черепахи водной тоже, любимый пес доблестно переехал, но доживал последние дни.

А меня забрали от второй бабушки и привезли в новую квартиру только после основных работ, после ремонта. Тогда я даже не поняла, что случилось в нашей большой семье. Не поняла, что, оказывается, умерла прабабушка, и что здесь больше не будет комнаты, в которую можно прийти пожелать спокойной ночи. Не поняла, что больше никто не зайдет в ванную спасти меня от штукатурки или сказать: “А завтра у тебя уже будет совсем нормальная температура!” И никто не подарит деревца, которому на ветки надеваются маленькие расписные кувшинчики. Не поняла, что так же постепенно как теряются эти кувшинчики, все меньше становится любящих тебя людей.

Поняла я тогда только одно: переезд - это здорово. На галошнице, треснувшая пополам, нелепой и плоской коричневой лепешкой лежала маска. На ней победоносно разместился валенок.