Снег

(написано вместе с В.Грудцовым)

1.

Я поднимаю кусок снега и грустно гляжу на крышу. Позади меня, с той стороны, где стоит Она, слышны удары лопаты. Я поворачиваюсь и иду к Ней, встаю на большой снежный ком, затем на следующий, повыше, потом еще на один, и, как по лестнице, поднимаюсь на самый верх. Потом я, прижимаясь к Ее холодному твердому боку, встаю на цыпочки и поднимаю над головой тяжелый белый кусок. Он даже не круглый.
- Это пока последний, – говорю я. – Здесь больше нет.
Данила приседает и берет его из моих рук.
- Так делай дальше, – говорит он.
Его ноги находятся выше моей головы, так что разговариваю я, высоко задрав голову, прикрывая рукой глаза от солнечного света. Я облизываю губы и оборачиваюсь назад, затем вновь смотрю вверх.
- Данила! – говорю я.
Он перестает работать и глядит вниз, на меня. На его лице застыли капельки пота, растрепанные волосы вяло шевелятся от легкого ветерка, в правой руке он держит маленькую походную лопату, рукав на этой руке завернут почти до бицепса, так что видны короткие черные волосы на его предплечье. Я думаю, как бы сказать ему помягче, но ничего не могу придумать, а поэтому говорю, как есть.
- Снег закончился, – говорю я.
Он не слышит.
- Что? – кричит он. – Еще раз!
- Снег закончился! – ору я, и он вздрагивает, а потом, в первый раз за последние шесть часов, переводит взгляд на крышу, почти целиком черную, с редкими вкраплениями грязно-белого цвета. Мы все использовали.
- Это конец? – спрашиваю я его. – Конец?
Данила смотрит на крышу. На его лице – недоумение и испуг.
- Неужели все? – говорит он.
Я киваю. По моим щекам катятся слезы. Я стараюсь сдержаться, но слезы льют только сильнее. Чувствую себя в этот момент очень маленьким и совершенно бесполезным.
- Но мы не можем остановиться, – говорит он. – Осталось чуть-чуть.
Я киваю, но ничего не могу ответить. Он смотрит вниз, затем дальше, дальше, и…
Он улыбается.
А затем он сделал то, что навсегда изменило мою жизнь.
Я вижу, как он открывает рот, протягивает руку, ту, что с лопатой, и я помню, что блик от нее попал мне в глаза, а затем, я помню…

2.

…Я помню, он появился с тетрадкой, зажатой под мышкой, на третий день, когда бесформенная снежная куча еще не напоминала башню. Что-то было плоское и почти овальное, слепленное из первых белых комьев. Какой-то неиспеченный холодный блин. А он приходил сюда писать стихи, точнее, он так говорил. Он никогда мне их не показывал, дескать, это для его девушки. Я даже не знаю, была ли она у него.
Тогда он так и застыл на месте, не решаясь двинуться. Меня он, конечно, увидеть не ожидал. Я до сих пор помню его ошеломленное лицо – это было забавно.
- Ты что, еще строишь? – наконец спросил он.
Я кивнул. Ему явно нечего было сказать.
- И долго ты…
Я прервал его новым кивком.
- Мешаю? – спросил я.
- Да, вообще-то.
- Ты сам меня сюда провел. К тому же, это не твоя частная собственность, и все такое. Нам ведь обоим нельзя здесь находиться.
Он насупился и посмотрел на меня, как будто что-то прикидывая.
- Что теперь, побьешь меня? С крыши скинешь? – Я показал рукой в сторону комков снега. – Я здесь просто башню строю, ничего такого. Просто строю башню.
Данила несколько раз провел рукой по своей шапке, затем обошел мою башню со всех сторон, потрогал пару комков, по одному даже легонько ударил ногой. Он напоминал собаку, кружащуюся на одном месте – такие же бессмысленные, если смотреть со стороны, движения. Я бы даже не удивился, если бы он понюхал ее. Мне было, в принципе, плевать. Я знал, что он не станет ничего делать, поэтому просто продолжил прерванное дело: скатал очередной комок и пристроил его слева, к груде таких же грубо слепленных шариков. Потом еще и еще. Монотонный, успокаивающий труд, можно работать и одновременно думать о чем-нибудь. А если вдруг нужны будут доказательства твоей работы, то нужно всего лишь повернуть голову, и вот они, плоды твоих усилий – несколько больших белых комков, которых со временем становилось все больше. Вскоре я потерял счет времени – просто скатывал комки, и все. Даже не думал ни о чем. Если бы меня спросили, сколько я здесь уже торчу – нипочем не ответил бы, разве что только сказал, что уж точно меньше суток – еще не стемнело.
Некоторое время Данила еще наблюдал за мной, один раз даже хмыкнул, когда я случайно разломал довольно увесистый комок, который готовил от самого ската, но помимо этого звука он меня не беспокоил. Затем ему, видимо, надоело, и он молча прошел мимо меня, куда-то далеко, за несколько подъездов вперед, и пристроился там. Наверное, принялся писать стихи своей девушке, хотя как можно писать стихи на крыше, зимой, я, ей-богу, не понимал. Задумавшись над этой проблемой, я случайно разломал еще один кусок, после чего выкинул все из головы. Я был слишком занят. Комок за комком, липкие, хрустящие, вдоль, поперек, по диагоналям и кривым. Чувство времени опять ушло. Казалось, только что было, а потом – хлоп, и нет его, как будто кто-то лопнул мыльный пузырь, незаметно и тихо. Сколько времени прошло, сколько осталось – это все были понятия из другой части мира. А в этой части был только я, снег и башня. Комки были не в счет – это просто инструмент. Честно говоря, я уже забыл о Даниле, но, как оказалось, он обо мне не забыл. Не знаю, долго ли он стоял рядом со мной, но заметил я его, только когда он заговорил.
- Ты ведь не уйдешь, да? – сказал он. Я перевел взгляд с очередного комка на него, как будто со дна речки поднимался: голова была тяжелой, шея от постоянного наклона головы побаливала - Пока не закончишь, то есть?
Я что-то утвердительно промычал.
- Может, я помогу?
Я посмотрел на его ноги. Он тоже.
- Вначале попробуй не ходить по чистому снегу. – сказал я.
С этого момента мы стали работать вдвоем.

3.

Надо сказать, Данила оказался хорошим строителем. Намного лучшим, чем я, по крайней мере. На следующий день после нашего разговора, он принес из дома небольшую лопату и стал обтесывать башню, придавая ей ровную цилиндрическую форму. Затем он брал один из моих комков, ставил его сверху и, с помощью обрубленного с боков башни снега, прилеплял его к общей конструкции, после чего опять брал в руки лопату. Когда внешний круг был закончен, Данила брал обломки моих неудавшихся комков, эти рыхлые выкидыши, и забивал ими сердцевину; если же обломков не хватало, он лопатой сгребал снег прямо из-под ног и вываливал в щели, после чего в ход шла уже ручка лопаты, которой он трамбовал снег до тех пор, пока тот не становился частью нашей башни. Смотреть, как он работает, было одно удовольствие, и иногда я позволял себе минутку постоять без дела и понаблюдать за ним. Данила разговаривал со мной мало, как, впрочем, и я с ним, но мне он почему-то нравился. Было в нем что-то такое, что не позволяло ему работать абы как: если уж взялся строить башню, то теперь будет до конца, никуда не уйдет. На третий день совместного труда наше сооружение, наконец-то, стало похоже на башню. Правда, тут я понял, что немного погорячился, когда закладывал фундамент: диаметр основания у нее оказался больше трех метров, и сколько дней надо будет строить ее, мы не знали. Пока что мы только знали о том, что для того, чтобы достроить ее до полутораметровой высоты, у нас ушло четыре дня, да еще те два, что я работал один. Мы бы, конечно, построили больше, но больше трех-четырех часов работать на крыше было невозможно: как только вспотеешь, ветер, как нарочно, становится сильнее, и тут уж не до работы – поскорее бы домой добраться, да в ванну. В общем, мы решили строить ее понемногу, наскоками. Полтора-два метра в неделю меня вполне устраивали. Тут, правда, нам с Данилой предстояло решить один вопрос.
- И насколько высокой ты хочешь ее сделать? – спросил он меня как-то. В тот день он пришел в тяжелой замшевой куртке, но она давно уже лежала на снегу рядом с тремя готовыми комками: теперь их приходилось таскать намного дальше, потому что весь снег рядом с башней мы уже использовали.
- Не знаю, – сказал я. – Я думаю, как можно выше.
- Как можно выше? – переспросил он и с сомнением посмотрел на наше творение. – Это как? Пока снег не кончится, что ли?
- Может и так, – сказал я. Честно говоря, я и сам не знал.
- Как можно выше, – сказал вновь Данила и вздохнул. Затем он поднял лопату и провел рукой по «ежику» на голове. – Ну, давай посмотрим, что у нас получится.
И он зашагал к башне.

4.

Я выхожу на крышу и жду Данилу. С некоторых пор я не начинаю Строительство (именно так, с большой буквы) до тех пор, пока он не приходит. Он всегда приходит на десять минут позже меня, и здесь ничего странного нет: он живет в этом же доме, на последнем этаже, и слышит, когда я вылезаю на крышу. Как он мне рассказывал, слышно это только в его комнате, рядом с окном, но я, на всякий случай стараюсь не шуметь: если услышал Данила, то и еще кто-нибудь может услышать. Пока Данила не приходит, я с удовольствием обхожу Башню по кругу. Это действует на меня успокаивающе и умиротворяюще. И вот что странно: ходил бы я кругами просто по крыше, мне бы это надоело после второго раза, а так – не надоедает, хотя башня со всех сторон одинаковая, а крыша под ногами – все та же. С некоторых пор мне начинает казаться, что смотреть на Башню и ходить по кругу – это из той же серии, что и огонь, вода и то, как работает другой человек. Вот такая у меня теория.
Позади меня открывается дверь, и на крышу выходит Данила. Он жмет мою руку и говорит:
- Давно стоишь?
Это он делает вид, что сам не знает.
- Минут сорок, – говорю я. – Замерз совсем. Чего так долго?
- Шесть минут ты здесь стоишь, – говорит Данила и достает из пакета лопату.
А потом мы начинаем работать, и больше не разговариваем. Если выпадает хороший день, то я катаю комки из свежевыпавшего рыхлого снега. Снега, что валит крупными хлопьями на деревья, машины, дорогу, строения, но только под нашими руками обретающего форму, для которой, возможно, он и был создан. Чем больше снега, тем больше зимний холодный ветер продувает сквозь одежду, но нам все равно. Мешает нам только ранняя мерзкая темнота; тогда Даниле приходится брать из дома фонарь, не слишком яркий и довольно быстро слабеющий, но это, все же, какой-никакой источник света, и я катаю свежий снег, голубоватый в электрическом свечении, а Данила с помощью него продолжает увеличивать высоту Башни. Если выпадает плохой день, то Данила выходит на крышу с двумя широкими самодельными лопатами, сделанными его отцом из жести, и мы начинаем сгребать снег к башне. Снег в этом случае шершавый, холодный, он не желает слипаться в комки, и поднимается на ветру белой стеной, с легкостью пробираясь под куртку. В такие дни мы работаем не больше часа, после чего идем домой, в тепло и уют своих квартир. Мне идти дольше, зато меня родители не так напрягают – у Данилы это, как-никак, девятый класс.
Мы работаем каждый день. День за днем. Это продолжается уже больше месяца. Данила, как и я, не пропустил ни одного дня.
Но все равно, я так и не узнал, почему он мне помогает.

5.

Сорок второй день Строительства, январь. Данила отмечает этот день еще одной черточкой на квадратном комке снега. Вначале мы думали отмечать дни на Башне, но потом передумали – уж слишком это было бы… варварски, что ли. Она слишком гладкая и красивая для того, чтобы Ее портили какие-то закорючки. В остальном, все было по старому. Башня растет, и мне уже не хватает роста, поэтому мы сооружаем снежное подобие ступенек, чтобы можно было забираться наверх без труда. Белый столб сейчас можно увидеть снизу, с улицы, невооруженным глазом, если посмотреть наверх. Беда лишь в том, что никто не смотрит, даже не пробует, не думает об этом. Никто не смотрит, кроме нас. Это выглядит даже странным, если учесть, сколько людей живет в нашем городе. Достаточно одному человеку посмотреть вверх, и все кончено. Крышу закроют на исправный замок, нам дадут по ушам, а что будет с Башней и подумать страшно.
Я слишком долго искал что-нибудь этакое, необычное или там странное, и, в конце концов, создал его сам. Если бы я сразу же пошел куда надо, у нас появилось бы еще две недели в запасе, но, как говорится, кто бы знал? Сначала это было только моей идеей. Я всегда хотел попасть на крышу. Куда-нибудь повыше, не на какую-нибудь дряхлую пятиэтажку, или там шершавый шифер дачного домика, а на настоящую крышу, с которой видно весь город. Я спрашивал всех, с кем знаком, даже девчонок. Все бы хотели пойти со мной, но ни дома, ни подъезда, где можно выбраться наверх, не знал никто. Шансов наугад натолкнуться на незапертую решетку или достаточно большой зазор в прутьях почти не было, но иногда я от нечего делать выходил на улицу и вычеркивал из воображаемого списка дом за домом, подъезд за подъездом.
Иногда приходилось подолгу ждать человека, выходящего из очередной двери, чтобы прошмыгнуть внутрь, и, встретив на последнем этаже все то же – решетку и замок – разочарованно жать кнопку вызова лифта. С высотками было еще сложнее: вход на крышу в них – на пожарной лестнице, а там почти никогда не ходят. Замки с кнопками открывались беспорядочным тыканьем или нажатием всех кнопок сразу, но округлое гнездо для ключа означало неминуемый тупик. Такие дома я записывал на бумажке красной ручкой, чтобы когда-нибудь к ним вернуться. К концу осенних каникул, когда выпал первый по-настоящему серьезный снег, записей было уже больше двадцати.
И тут, когда я прихожу в школу, отчаявшийся и удрученный, кто-то говорит мне, что знает человека, который ходит на крышу почти каждый день. Его звали Данила, и он был готов провести меня на крышу за пачку хороших сигарет. Мне это показалось смешным, все это было прямо как в фильмах про тюрьму, но, как оказалось, никто и не думал шутить. Мне дважды приходилось покупать другие сигареты. Первую пачку он забраковал из-за низкого качества, вторую – из-за того, что я, по дурости, купил суперлегкие. На третий раз он взял сигареты, и на следующий день дал адрес, где я должен был с ним встретиться.
И вот там, на крыше, я понял. Просто быть наверху оказалось недостаточно.
Я прохрустел нетронутым снегом вглубь ровной площадки и начал катать первый комок.
- Что ты делаешь?
- Башню, - сказал я.
Конечно, он не понял. Наверное, списал на возраст, всякие глупые выходки. Он немного постоял и ушел со своими сигаретами в кармане.
Теперь я, кажется, знаю его лучше, чем какого-либо другого человека на земле. Хотя говорим мы редко, да и то лишь короткими, малозначащими фразами. Когда я работал, я не замечал его просто потому, что был занят, до и после – просто потому что некогда. Честно говоря, он был для меня как еще один предмет интерьера. Как комок с «зарубками», лестница или как… нет. Не как Башня. Я вообще не могу сказать, есть ли что-нибудь настолько же значимое, как и Она. Она просто не может исчезнуть. Никогда. Как будто не мы создаем Ее, а это Она строится сама, используя нас в качестве своих инструментов. Башня будет всегда. В этом я был уверен. Раньше я думал, что и Данила будет приходить на крышу всегда.
Но это было до того, как он внезапно куда-то пропал.

6.

Я ходил вокруг Башни около двадцати минут, прежде чем понял, что Данила опаздывает, и, прождал, наверное, еще столько же, не знаю. Я больше не носил часов – это отвлекало. Когда темнело, было сложно понять, сколько мы уже проработали и сколько еще можем здесь находиться; и тогда Башня увлекала нас целиком. Узнав точное время, мы могли вспомнить, что голодны и устали, или то, что по нашему плану было уже пора расходиться по домам. Не зная времени, мы работали до тех пор, пока ноги не начинали подкашиваться. Мы оба хотели делать как можно больше каждый день, но никто из нас не говорил об этом, будто мы все еще работали не торопясь, зная меру. Зато Башня росла чуточку быстрее.
Я не представлял себе, куда мог пропасть Данила. Он приходил сюда уже почти полтора месяца, день за днем. Мне казалось, что Строительство занимало все его свободные мысли, как и мои, оставляя место лишь для основных потребностей: если мы не сможем строить, то кто же закончит нашу работу? К тому же, мне противна была мысль о том, что кто-нибудь другой сможет прикоснуться к результату наших трудов. Мне казалось это осквернением.
«Может быть, он застрял в лифте, возвращаясь из школы», - думал я. «Или его оставили после уроков. Всякое могло случиться. Вполне возможно, его родители уехали, и оставили его дома, запертым на ключ. Да, вероятно. Наверное, так и есть».
Последнюю догадку легко было проверить, просто заглянув через край крыши в том месте, где располагалось окно его комнаты. Если горит свет, значит, Данила дома. В конце концов, он мог просто не услышать. Но я не стал этого делать. Во-первых, к узкой полоске перед краем пришлось бы идти по хотя и тонкому, но все-таки свежему, а значит, нужному для Строительства снегу, а во-вторых, я просто не хотел разочароваться раньше времени. Что-то во мне рождало самые худшие опасения.
Я решил спуститься на улицу и посмотреть снизу. На лестнице было тепло, и я вдруг понял, насколько, оказывается, я успел замерзнуть, стоя без дела. Дойдя до двери Данилиной квартиры, я замер, стараясь хотя бы уловить какие-нибудь звуки или чье-то движение, но с той стороны двери не доносилось ничего. Я простоял так достаточно долго, и, когда мои пальцы наконец отогрелись, начал спускаться по лестнице. По пути я проверял лифты на каждом этаже, хотя и слышал гул работающей техники. Я заглядывал в маленькие щелки между дверьми, но везде была лишь чернота шахты. На первом этаже один из лифтов приветственно распахивал свои двери, другой, как показывал индикатор, проезжал шестой этаж. Значит, Данила не застрял.
На улице я первым делом осмотрелся. Мальчик, что-то разглядывающий вверху – не такая уж странная картина, но кто-нибудь мог заинтересоваться, и тогда Башню уже невозможно будет не заметить. Убедившись, что поблизости никого нет, я поднял глаза. Данилино окно было темным, и я мог разглядеть лишь плотные занавески. У меня оставалась последняя надежда – может быть, он считал, что в его комнате все еще достаточно светло, и свет ему не нужен, хотя в большинстве окон уже горели желтые огни. Я разыскал неподалеку лавочку и, с некоторым сожалением примяв телом нетронутый снег, стал украдкой наблюдать за окном.
На крышу я вернулся, когда окончательно стемнело. Площадка под ногами стала похожа на серый брезент, порванный в очищенных от снега местах, обнажающий непроглядную черноту. Башня стояла во всем своем неоконченном великолепии. Какое-то время я глядел на Нее, затем улыбнулся и ребром ладони, будто пилой, оставил на снежном календаре еще одну зарубку. А потом я стал катать новый комок, от ближайшей к Башне границы нетронутого снега. Затем еще, и еще один. Я делал их как можно больше и плотнее, аккуратно сглаживая неровности и стараясь не пропустить ни одной случайно оставленной горстки. Работа все же должна была продолжаться.

7.

Работать одному было труднее, чем казалось на первый взгляд. Башня была уже достаточно высокой, и доставить наверх новый комок было не так-то просто. Силы моих рук едва хватало, чтобы приподнять его на новую ступеньку, но при попытке закинуть его на верхушку Башни, комок норовил выскользнуть из моих трясущихся от напряжения рук. Данилы на подхвате явно не хватало. Тратить снег на сооружение ступеней, несмотря на неудобства, мне не хотелось, и я пытался справиться самостоятельно, оставив все, как и было. Случалось так, что я скатывал слишком большой комок, и он, чиркнув по ободку верхушки, падал к моим ногам, рассыпаясь в белую кашицу. Тогда я забрасывал горку верхнего слоя наверх, а оставшееся распределял по ступеням и бокам Башни. В такие моменты мне вспоминался тот дурацкий миф о царе, приговоренном вкатывать на гору тяжелый камень, который вечно скатывался вниз. Но, в отличие от Сизифа, иногда мне это удавалось, и тогда, дав рукам отдохнуть, я подтягивал себя наверх и долго ногами пытался разровнять комок, сделать поверхность хотя бы приблизительно ровной, а потом, сверху, руками разглаживал бока Башни. Без лопаты делать это было не так удобно, но дома у меня была только пластмассовая детская лопатка, готовая сломаться от непосильной тяжести, взваленной на нее. Я не хотел быть похожим на эту лопатку – и продолжал катать, забрасывать, ровнять.
Так продолжалось почти неделю, пока однажды я не упал. Комок в этот раз был не самый большой, но к тому времени Башня, моими усилиями, немного выросла. Этих нескольких сантиметров хватило с головой. Сначала я почувствовал, что скольжу, но упорно продолжал тянуться к верхушке. Затем меня стало заносить в сторону, и мои ноги предательски подвернулись. Наверное, со стороны это выглядело, как снос здания, только вместо чугунного ядра был снежный ком. Я сильно ушиб плечо, а из носа заструилась теплая кровь, но в тот момент меня больше заботило состояние Башни. Я вышиб из Нее довольно большой кусок – получалось, что день или два ушли впустую. Я подходил к выбоине с разных сторон, пытался сгладить ее поверхность, начал закидывать выпавший из нее снег обратно и все не мог поверить, что это сделал я. Это я повредил Башню, разрушил Ее правильную красоту, Ее неприкосновенные формы. Готовый строить Ее до самого конца, пока не кончится снег, и даже если бы он кончился, я был готов что-нибудь придумать.
А когда я, наконец, понял, что натворил, я заплакал. Больше в тот день я не мог строить. Я просто сидел, прислонившись к Ее холодному боку, позволяя ветру и холоду пробираться под куртку. Я сидел так, пока дорожки на моих щеках не стали замерзать, а Башня стояла, обдуваемая ветром, без движения. Никто не катал снег вокруг Нее, никто не стучал лопатой по Ее снежной вершине, и пробоина чернела на Ее прежде безупречном боку. Я не мог больше этого выносить. Я пошел домой, не оборачиваясь, не пытаясь взглянуть назад, чувствуя, что на глаза снова наворачиваются слезы.
Наутро у меня был жар. Горло будто резало острой бритвой, и, вдобавок, я не мог пошевелить левой рукой. Мне сказали: сиди дома, лечись. Пей жаропонижающее, полощи горло, не вылезай из постели. А мне нужно было назад, на крышу, заделывать пробоину и строить дальше, как можно выше. Вот только попробуй, скажи это маме.
Это был первый день после начала Строительства, когда я не пошел на крышу. Я не спал всю ночь, глядя, как луна неспешно двигалась слева направо в оконном проеме. Мне казалось, что где-то вдалеке я вижу тот самый дом, вижу Ее силуэт. Я много думал о Ней, впервые за несколько дней вспомнил о Даниле. Я вставал с кровати, нетвердым шагом ходил по комнате, иногда бросая взгляд в окно. Заснул я только под утро, не попав головой на подушку, но ночь не прошла зря. Я успокоился.
Я снова пришел на крышу через несколько дней, уже почти не кашляя. Плечо позволяло двигать рукой, хоть и побаливало. В руках у меня была запасная лопата, утащенная из каморки дворника, пока тот расчищал снег с другой стороны подъезда. Решение было неожиданным даже для меня самого, но я успел все продумать, и, в итоге, все прошло без последствий. Лопата была большой и неудобной, но это было лучше, чем ничего. В конце концов, позже я собирался укоротить ее, отпилив лишнее от деревянной ручки; затем я собирался загнуть края штыка. В этот раз я решил все-таки не экономить на ступеньках, и делать комки чуть поменьше. Но сначала необходимо было заделать пробоину.
Снега выпало много, и он был на удивление липким. Дело шло быстро. Я заделал уже почти всю часть, до которой смог достать, когда за моей спиной скрипнула дверь. Данила вернулся.

8.

Наверное, поначалу он взглянул на Башню. Я был занят прилаживанием очередного комка на место и не видел Данилу, но я уверен, что он хотел узнать, насколько Она изменилась, насколько далеко я зашел. Когда я наконец-то обернулся к нему, казалось, он был впечатлен.
- Я думал, что ты забросил свою затею, - сказал он. – Тебя здесь не было уже несколько дней.
- Значит, ты был дома все это время.
- Ну, да…
- Понятно.
Я поднял очередную горсть снега и закинул ее в пробоину.
- Слушай, я хотел сказать… Что это? – Данила заметил, чем я занимаюсь.
- Это? Это снег.
- Твою мать. Ты что, обиделся? Нет, ну надо же. Послушай, я не мог тогда придти. Пришлось помогать родителям в гараже. Закопались до вечера. Но знаешь что – я не жалею, что не пришел. Я имею в виду…
Он нахмурился, пытаясь подобрать слова.
- Ну, я не знаю. Вот ты работаешь сейчас, строишь эту свою штуку, тратишь на нее все силы. Может быть, это красиво, или как-то еще, не спорю. Но когда ты достроишь ее, когда разгладишь бока, придашь правильную форму – когда закончишь работу. Что потом?
- А тебе не все равно?
Мы молчали, полностью погруженные в Ее тень.
- Если ты не собираешься помогать, - наконец сказал я, - то уходи отсюда. Ты только будешь мешать.
- Но…
Он поймал мой взгляд, и понял, что меня не переубедить. Это действительно было так. Я не собирался выслушивать его, скорее всего, логичные доводы. Честно говоря, мне было плевать, что он хотел сказать. Была только Она, я, и снег, лежащий вокруг, ждущий своей очереди примкнуть к Ней, стать Ее частью.
Уходя, Данила обернулся, и я все-таки увидел, с каким выражением он смотрел на Нее. На его лице было благоговение.
На следующий день я прихожу на крышу, и вижу: вместо оставленной прошлым вечером тяжелой дворницкой лопаты, лежит Данилина. Башня стоит вновь гладкая, без единого изъяна на белоснежной поверхности, готовая возвышаться. Самого Данилы, правда, нигде не было.
Он появился в начале следующей недели. Он забрался на Ее верхушку и, как будто ничего не происходило, стал принимать из моих рук новые комки, затем помог мне выстроить еще одну ступеньку, повыше. Мы работали допоздна, и ушли, не попрощавшись, не сказав друг другу ни единого слова.
Это повторялось изо дня в день. Мы работали молча, непрерывно, не выясняя отношений, не упрекая друг друга. Важна была лишь Башня, и ничего больше.
Первые слова после того разговора он произнес через две недели. Мы уже собирались уходить, и в последний раз за день смотрели на Нее. Данила тогда сказал:
- Мы же делаем это не зря, правда?
Башня уже превосходила все наши ожидания. Казалось, один факт Ее существования таил в себе наши мечты.
Я окинул взглядом наше творение, и громко, с твердой уверенностью произнес:
- Да.
Шли последние дни февраля.

9.

Мы поднимаемся в лифте втроем: я, Данила и комок снега. Снег грязный, с кусками прошлогодней травы, он сыпется и тает; на полу лифта собралась уже довольно внушительная лужа. Мы молчим. Это двенадцатый комок за эту ночь.
- Данила? – говорю я, и он удивленно поворачивается ко мне. До этого мы никогда не говорили в лифте.
- Ну? – говорит он.
- Как тебе это удалось? Я имею в виду, тогда, когда закончился снег. Как ты это сделал? – я смотрю на него, и он отводит взгляд. – Как ты умудрился слететь с Нее?
- Не знаю, - говорит он. – Я просто сделал это. Как будто бы шагнул вниз, и все. С башни на крышу. Все просто вышло как-то одним шагом.
Лифт останавливается и открывает двери. Мы берем комок с двух сторон, и выносим его на лестничную площадку, оттуда – на крышу. Когда мы кладем комок рядом с Башней, он вновь начинает говорить.
- Я думаю, мы сделали что-то важное, - говорит он. Только не понимаю, как это нам удалось, - он смотрит наверх. Башня, гигантская, белоснежная, ждет, пока мы не закончим Ее. Осталось совсем немного – пять или десять комков.
- Ну, мы же знали, что делаем что-то важное, так? – говорю я. Он, подумав, кивает. – Если делаешь что-то важное, и делаешь это правильно, то и получится должно что-нибудь важное, так?
Он вновь кивает.
Сейчас три ночи. Это третья наша ночь на крыше. Мы оба не ходим в школу – просто принесли справки от мамы и отдали классному руководителю, я – своему, он – своему. Это было в четверг, а сегодня уже суббота. В понедельник, если мы не появимся в школе, нам обязательно позвонят. Надо было спешить.
- Как бы там ни было, - говорит он, - Она сама не построится.
Он берет лопату и лезет наверх.
Когда мы идем домой, нам остается положить сверху всего два комка. Один уже лежит рядом с Ней, чистый и свежий – мы позаботились о том, чтобы снег был нетронутым. Мы ходили за ним на другую крышу, не важно, какую. Все равно, она не шла ни в какое сравнение с нашей.
Не то чтобы мы не могли закончить Башню сегодня. Просто, мы, как-то не сговариваясь, решили, что сделаем это завтра. Нельзя было делать этого ночью.
Я дошел до дома совершенно разбитый, в мокрой одежде, и сразу же лег спать. Даже не поставил обувь сушиться. И сразу же заснул. Во сне я строил Башню, но, в отличие от реальности, я строил Ее из чего-то горячего, пылающего, обжигающего. Пахло какими-то цветами.
Но даже в моем сне я не осмеливался закончить Ее. Она всегда была незаконченной, незавершенной – и поэтому прекрасной.

10.

Я вышел из лифта, и мои брови поползли вверх. На лестничной площадке стояла вода. По всей видимости, вчера мы натаскали слишком много снега, и теперь он, растаяв, залил все вокруг. Поднявшись на крышу, я понял, что дело не только в этом. Башня таяла. По крыше текли ручьи из талой воды. Башня оплыла, и теперь сверху осталось место только для одного, последнего комка.
Дверь за моей спиной открылась, и я услышал, как Данила выругался.
- Быстрее, - сказал я. – Надо закончить Ее. Иначе Она зарастет.
Он посмотрел на меня, но ничего не сказал.
Мы подошли к комку, нагнулись и взялись за него с двух сторон. Нам пришлось приложить все свои усилия для того, чтобы положить его на первую «ступеньку».
- Какого черта? – Данила уже задыхался, чего уж говорить обо мне. – Он не был таким тяжелым вчера.
- Вчера он не был последним, - пожал плечами я, и мы продолжили. Брались с двух сторон, вдыхали и затаскивали его на следующую ступеньку. Чем дальше – тем медленнее. И, кажется, этот чертов комок тяжелел с каждой секундой.
Нас окликнули, когда мы уже были готовы к последнему рывку. Выше ступенек не было.
- Эй! Вы что там делаете? Быстро слезайте!
На крыше теперь, помимо нас, стояли трое мужчин в спецовках. Ну конечно. Кто-то вызвал ремонтников, думая, что прорвало трубу.
- Не отвлекайся, - сказал Данила, и шагнул на самый верх башни. – Подай его мне.
«Один?» - почти вырвалось у меня, но я вовремя замолчал. Наклонился. Несколько раз вздохнул. Спешить было нельзя; если мы разобьем этот комок, принести следующий нам уже не позволят. Я обхватил его руками, и почувствовал, что он стал горячим, но, при этом, таять и не думал. Я чувствовал, как кто-то поднимался по ступенькам.
Я расставил ноги пошире и рывком приподнял комок на уровне пояса. В позвоночнике что-то взорвалось, и я закричал.
- Давай! – закричал Данила. – Еще чуть-чуть!
Я наклонился назад и вкатил его себе на грудь, после чего приподнялся на цыпочки и выдвинул вперед. Руки Данилы были совсем рядом.
- Еще! Еще немного!
Я хотел сказать ему, что не могу поднять его, ни на «немного», ни на «много»; что это глупость, что это всего лишь снег, а не какой-нибудь камень, но, слава богу, я не мог сказать ничего. Поэтому я просто уперся ногой в Башню и поднял камень еще немного. Ладони Данилы обхватили комок, и, в следующий момент, кто-то схватил меня за ногу. Странно, но, хотя Данила и был намного сильнее меня, поднимать комок для него было такой же сложной задачей, как и для меня. Возможно, он и не весил много, но, по всей видимости, его было просто трудно поднимать. Данила хрипел, на его шее вздулись вены, но комок медленно поднимался вверх. Меня же тащили вниз.
А затем Данила поставил комок на Башню.
Я почувствовал, что лечу, и увидел Данилу. В этот момент, самый яркий и горячий в моей жизни, я понял, что могу шагнуть куда угодно. Ну, то есть, вообще куда угодно. Хоть вверх, хоть вниз, хоть еще куда-нибудь. Запахло цветами, и я почувствовал, что меня со всех сторон окружил свет.
Я мог шагнуть куда угодно.
Я шагнул на крышу.

11.

Я чуть не захлебнулся. Вроде бы прорвало какую-то трубу на последнем этаже, и меня ударило горячей водой. Меня спасли ремонтники, которые говорили, что я упорно продолжал лезть вперед, туда, где из трубы (или, может быть, стояка?), продолжала бить вода. Моя спина оказалась повреждена, видимо, позвонки сместились, когда я упал на лестницу. Я два месяца провел в постели. Никакой Башни на крыше не обнаружили. Ремонтники, как они говорили, вообще не выходили на крышу. Туда, как они говорили, нельзя было даже подойти.
Данила захлебнулся горячей водой.

В принципе, на этом можно было бы и остановиться, но кое-что я должен еще сказать. Если сейчас выйти на ту крышу, в одном месте на ней можно заметить темное пятно примерно трех метров в диаметре. Если шагнуть в него, закрыть глаза и посмотреть на солнце, то через некоторое время вам станет прохладно, а на глаза как будто бы упадет густая тень. Вдруг покажется, что ты оказался где-нибудь в другом месте и в другом времени, и все, что тебе надо сделать – шагнуть вперед. Куда угодно. Но это, конечно же, если вы осмелитесь это сделать. Если нет – просто откройте глаза, и некоторое время смотрите на солнце, пока вам опять не станет тепло. Только не надо делать этого ночью – вам придется смотреть на луну, а этого делать не стоит ни в коем случае. И еще одно: вы можете шагнуть вперед или назад, вверх или вниз, влево или вправо, только не вздумайте прыгать.
Кто знает, где, в таком случае, вы окажетесь?