Триптих 2007-2008

1. САМ
ХАМСТВО С ЗОНТИКОМ

И вот уже, уже почти в будущем, еще почти рядом – один всего миг, а она взмахивает наперекор звону трамваев своей узкой ладошкой и смеется:
- Все, мне многое надо успеть. Увидимся!
Многое надо успеть? А как же… а я-то – не успеваю: самого главного, самого нужного и мучительного, только плечи опущены, только дыханье – как у выброшенной на сушу бессмысленной рыбины, что поет в немом кино каких-нибудь авангардистов скучающих – но поет же! Силится, открывает шире и шире пасть, а в динамиках ни звука, ни стона, утекают сквозь пальцы ноты без плоти, а у дум моих – не плоти, не плотности, говорил же учитель математики в пионерском яблочном детстве: усидчивость! Усидчивость и терпение – и тогда, быть может, и то не факт – выйдет из тебя что-нибудь путное. Но вот же – усидчивей некуда, только зачем же сидеть, коли бежать нужно, останавливать ее и кричать так, чтоб все базарные торговки лопнули от зависти к широте диапазона: стой! Слушай меня, наконец…
Только стою – я. Не то оплеванный, не то просветленный, а она летит куда-то по своим дамским делам – мало ли какие дела подворачиваются в двадцать-то с небольшим! – и слушать меня – не слушает. Не слышит. Дышит-движет-крышу… тише!
Помолчали бы все минуточку – и трамваи, и базары, и неуклюжие – медведями в лавке китайского фарфора – иностранцы, откуда вообще взялись они на голову нашего захудалого городишки? Так коли б заткнулись они единовременно, я б сказал, сказал непременно – да дадут ли мне – право на слово и глоточек воздуха?
Тащусь дворами неприметными, а кошки-то – врассыпную, вот и она вечно рассыпается, на молекулы распадается, стоит мне вдруг собраться с духом и мужеством. Дух и мужество висят за спиной, в холостую мечами постукивают, только воевать снова не с кем. Сколько призывал я этих солдат нерасторопных, чтоб предложить ей – каштановой, теплой – вечер под звездами, кофе и музыку уличных виртуозов, гляжу: вместо вечера – утро, никаких звезд, одни потные простыни и немножечко кисло во рту, как если воровать за забором яблоки. Но плевать и на яблоки, она уже когда-то упоминала – не любит, мол, их, надо лишь шепнуть ей в заспанное ушко: ты пахнешь июнем и песочным печеньем, даже сердце стучит быстрее, может, все-таки как-нибудь снова встретимся? А она – быстрей и быстрей – выстреливает: на дачу, к родителям. Сентябрь не за горами, помочь надо, да и рады будут…
И мучительно неловко, нужно бы выдавить-выдохнуть из опустевшего рта: я тоже рад, но понимаешь, сентябрь, мне же предложили – экспедицию за Урал, я б и не крал твоих мыслей и времени, я бы был твоим дачным негром, это все обязательно, но я еще ни разу туда не ездил, там такой палеолит!.. Эй, да я хоть говорил, что я археолог? Что ты делать-то будешь – с археологом?
Как что – копать. Картошку копать, сентябрь и родители, нет, не растут у нас яблони, и в сон клонит, давай завтра договоришь, а? И свет выключи, только родителям позвоню. Надо ж предупредить.
И я захлебываюсь невысказанным, я вечно с ней захлебываюсь, полгода – да больше уже! И так хочется поделиться своим бесцельным богатством: книгами, детством, воображаемыми космическими полетами, там еще были враждебные гуманоиды и спасение планеты, двойками поделиться по математике, ботинками, полными луж, песнями Биттлз на обшарпанной гитарке, когда и слов-то толком не знаешь, а она ни с того ни с сего: ты за кого голосовал?
Голосовал? А я не рассказывал – голосовал, холодно было, поезда не ходили, и какой-то совсем уж сказочный дальнобойщик – он все смолил беломорины и вещал мне про Африку…
Африка – экстремально слишком. Вот подкопим, и лучше что-нибудь европейское, не находишь?
Не нахожу! Подступов к тебе не нахожу, способов докричаться до тебя не нахожу, каштановая моя, пряная и июньская, не нахожу, где же корни этого взбесившегося уравнения, я же вроде рассказывал, как безнадежно плох я в математике. Вот потому и не отвечаю на звонки, оттого и прячусь последние недели по библиотекам-лабораториям, оттого на метро не успеваю, голосую промерзшими пальцами, и предательски стучит по вискам: лучше уж дальнобойщики, чем каштановые студентки-экономисты, ну и пусть легкость необычайная, пусть во рту песочным печеньем, зато слов как хочется! О яблоках и экспедициях, об Африке зимой, пропахшей беломором, да о чем угодно.
Вот и зову теперь – вечером – на прогулку. Не было у нас прогулок под звездами, так хоть теперь, поброди и послушай, у меня есть, наконец, то, что тебя хоть как-то заинтересует, ты ж не сможешь проигнорировать, что сны мои последние – не о тебе, и взгляды смущенные в зеркало перед выходом – не для тебя, мысли жаркие, душные – даже под душем душные – не о твоей душе и не о твоем теле, мне почти и не стыдно – слышишь? Только надо как-то взять себя в руки, не поддерживать болтовни о зачетах и подружках, которые – двусмысленное покашливание – все уже замуж-то повыскакивали. Да пусть они хоть в окна выскочат разом, замолчи хоть на секунду, я должен, должен, должен – и я выплачу. Выплачу, пока ты будешь плакать и ругаться, и звать меня обманщиком, оскорблять мои вкусы, мои яблоки, мою работу, все оскорблять, до чего дотянешься, жилы из меня вытянешь – я стерплю. Сыплются каштаны на больную голову, рта не раскрыть с твоей трескотней о будущем и планах, плана, что ли, мне покурить вечером, чтоб после такого расслабиться?
Не вели казнить, вели ж уж молвить, у меня и речь вся поистрепалась, поистерлась, пока мы тут бродим, мне словами не начать, так я попробую жестами – отстраниться чуть, руки развести, побелевшими пальцами словно за рукоять меча, за ручку не раскрытого зонтика схватиться, надо мне тебе кое-что важное…
- Совсем свихнулись, изверги окаянные! – гнев праведный расплескивая, так и прет на нашу неуклюжую скульптуру недосказанности старушенция бронетанковая. Что? Я задел вас, чуть не убил зонтом? Не рассчитал, простите, надо было совсем убивать, - ну и хамство… с зонтиком!
А каштановая моя, моя все еще - я ж так и не раскрыл ей тайн своих страшных – хохочет и убегает за трамваем, не дает мне снова ни закончить, ни начать, будь все бабки мира прокляты! Хоть вешайся теперь, хоть женись, хоть забудь к чертовой матери все экспедиции да дальнобойщиков.
- Все, мне многое надо успеть. Увидимся!

2. КИБ

ПОДЪЕЗД МОЛОДЫХ ЛЮДЕЙ В ДОМЕ СТАРУХ


       - Она любила четыре Че... «Черепок», ча-ча-ча, Чаплина и Цицерона… Лучше было придумать девушку с юридического факультета… Да, это мой промах…
       Оксана сидела на скамейке у обшарпанной стены бесконечного дома. Тонкие струи ее ментоловых папирос растворялись в вечерних тучах.
       - Как мне холодно. И это тонкое фиолетовое пальто не спасает меня от вечернего спрута. «14 лет я не ел… 14 лет я не спал… Боялся тебе помешать». У БГ по-другому… не могу вспомнить как. Ничего не могу. И эти старухи…
       В подъезд заходили люди. Черный дог подбежала к Оксане и покрутил своим дожьим хвостом. - Вечная Флоренция! Как же ты далеко от меня! – на стене надпись: «требуется русский сторож». И клыкастое чучело Муссолини.
       - Надо было придумывать другую девушку… Ну почему эта экономика? Я вообще не желаю знать экономику. С треском захлопнулась коробочка Эджварда! Ну почему подружки? Нет у меня никаких подружек… Розыгрыши часовых разговоров – САМА С СОБОЙ. Телефонная мастурбация… Телефонная трубка дефекации… Я бы позвонила себе, не будь я такой трусишкой… И снова отвратительная эссенция Dolce&Gabbana. С яблоками. Я убит подо Ржевом. Я убит под Болимовым, под Лангемарком, под Ипром… Тысяча смертей… Хоть в одном не соврала – ненавижу яблоки.
       Прочила же меня моя учительница химии в фармацевты… Я расцветала в садах лицея, убегала, уезжала в свой Пушкин, к своим Пушкиным – травам, деревьям, облакам…А она – в фармацевты. Или в циркачки. А теперь какого клоуна изображать, чтобы вернуть его? Надеть очки и сыграть господина Адама Смита. Что угодно, только не обнажаться. Что угодно, только бы он не узнал правды до срока. Что угодно, чтобы он вернулся из своих проклятых Африканских недр. Что угодно, только бы у Географического общества не находились столь неожиданно неожиданные богатые спонсоры.
       Я могла бы быть девочкой-юристом. Серьезной, сосредоточенной. Читающей Цицерона. Я могла бы заниматься с ним любовью с утра, разжигая костер экзистенциальных ужасов. Крепкий горячий кофе, спешная чистка зубов, два оргазма, джинсы и – по делам. Я могла бы быть девочкой-филологом и читать ему по-гречески Горация… Перед сном обнимать его и рассказывать про туманы над болотами Индии. Или про Старую Добрую Европу. Я бы очаровала его Венецией! Я могла бы быть девочкой-философом. Я бы шептала ему гипотезы Хайдеггера, а он бы кивал. Только смысл апорий я бы пока скрывала… Да все что угодно – только не правда……………………………………………………………………………………………………Только НЕПРАВДА. И почему еще живы старухи, бравшие в костлявые руки саваны будущих папирос; вдыхавшие еще молодыми, еще розоватыми легкими свинцовые буковки партийных призывов? Их мощные ребра сельских работниц, колхозных мадам Помпадур, заводских Семирамид и мещанских Мари Кюри облепляли мощные сиськи… А сейчас проходят мимо, словно тени, скользящие в Аид, словно тени увядших смоковниц с увядшей грудью и вставными зубами. Ну почему же я выбрала себе только второй размер, если я знала, что лифчик вне мысли не способен придать объем? И зубы – его всегда бесила скоба на моих передних зубах!
       Опять я смотрю на себя со стороны… Опять я любуюсь на себя в зеркале созерцания, вечно недовольная очками в крупной пластиковой оправе и глупыми косичками, корнями уходящими в череп. Ведь опыта самокритики у меня предостаточно, ведь поучений со стороны от Наставников мне хватает. В чем же дело? Опять глупая экономика. Опять глупые подружки. Опять невыразимо тоскливые телефоны и дешевая косметика, которая по качеству хуже средней гуаши. Опять ненависть к яблокам и шлейф духов, заглушающий аромат выдуманного пота. А ведь нет ничего опаснее запаха женского пота! Опять неумелый рот и язык, неспособные принести ему удовольствия и удовлетворения перед сном – да, ведь я не прочитала ему ни одной сказки! Промахи, промахи, промахи. Естественно, он свалил в Африку от такой неуклюжей жизни, и от сосков цвета вяленой говядины. Хоть в чем-то мы с вами похожи, старухи, погребенные еще при жизни в животах своих сыновей. Снова я наступаю на те же грабли. Наверное, меня скоро выгонят из Совета, как наиболее неудачливую ученицу. Я представляю уже их сокрытые каменные мысли. Их черствые угли осуждений. Их вечное отчисление меня в бесконечность, более угрюмую, чем бесконечность дома и более продолжительную, чем поток старух, извергающийся из анала бытия в расписанный подъезд. О горе мое, как ужасна длящаяся до бесконечности бесконечность…
       Оксана залезла в сумочку и, выбрасывая на скамейку крема и брелочки, беспокойно пыталась найти там что-то. Она швырнула сигарету в кусты и зашипела на немоту замерзших пальцев. Затем она отдышалась, закрыла глаза левой рукой, а правой достала с самого дна своей женской сумочки толстую английскую булавку. Она медленно оттянула позолоченное острие и вонзила в оттянутый мизинец. Спокойствие пришло к ней резкой болью и увиденными каплями крови.
       - Как я боюсь немедленного развоплощения. Пока я еще здесь – есть надежда. Я как паучиха сижу у этого дома и дергаю за кончики невидимых паутинок. Может быть, он попадется, и я перетяну его сюда из далекой Африки, от злых крокодилов в свои объятия. Я утешусь от долгих слез и полынного вкуса записки, оставленной им на липком столе маленькой кухни моих мифических предков. «Моя дорогая. Я не могу так больше. Мне надо отдохнуть от нашей бессмысленной гонки. Надеюсь, что Африка примирит нас. Если я вернусь, мы будем спасены. Больной Артур». Месяц переживаний и упреков от Старших привели меня на эту скамью. Робкая надежда, что в этом доме живет еще кто-нибудь, кроме морщин и выполненного долга деторождения. И болотные демоны не спо…
       Оксана не успела додумать мысль. Взгляд ее, устремленный в вечернюю темноту, перетекал из крайнего удивления через благостное успокоение в охотничий азарт. К подъезду подходили два молодых человека.
       - Оксана – ты? – один из мужчин остановился, и было слышно, как напряглись в нем канаты жил.
       - Что ты здесь делаешь? Ты уже вернулся? – скрывая в слезы кинжал, заблеяла юная, агнцеподобная в своей беззащитности девушка, пахнувшая весенними яблоками.
       - Слушай, поднимись пока, мне надо уладить одно дельце…, – мужчина обратился к своему спутнику, который неуверенно посмотрел в глаза говорящему, а потом скрылся в подъездной тьме. – Вот, понимаешь, Оксана, я давно тебе хотел сказать…
       Девушка не дала ему договорить, подошла и приложила указательный палец к его устам.
       - Я все прочитала. Я понимаю, что ты устал от этой гонки. Я понимаю, что мы слишком долго бегали друг за другом. Слишком долго…, - Оксана начала целовать его щеки.
       - Оксана не надо, давай просто окончим это прямо сейчас, - молодой человек вяло пытался отстраниться от нее.
       - Да, мой родной. Наша гонка подошла к концу. Мы это сейчас окончим… - Оксана вонзила зубы ему в шею. Темнело, а она откусывала бесформенные куски его плоти, которые бесследно исчезали в огромном брюхе…
       
       



3. Кольцов Борис Леонидович

ЗВУК ПАДУЮЩЕГО МУСОРА

       А в чистом поле васильки
       И дальняя дорога
       Вдоль дороги лес пустой
       С бабами ягами
       А в конце дороги той
       Плаха с топорами
       В. С. Высоцкий «Моя цыганская»


Потирая глаза и притворяясь, что другую руку ободрала выросшая на подбородке щетина, Эрни медленно вошел в главную комнату.
       - Осторожно - диски! - завопил кто-то из гостей.
       Эрни наступил на кучу пластинок и, чтобы не казаться смущенным, раскидал ногами обломки.
       - Ну, Эрни, - надулась Кэти.
       - Чего тебе? Не нравится мусор? Мало здесь другого мусора?
       Мальчики и девочки с пристыженным видом стали запихивать битые бутылки и пластинки под кушетку.
       Эрни вдруг рассмеялся:
       - Знаете что? Пора мне подыскать себе новый дом. Так давайте покончим с этим и отвалим отсюда.
Dave Wallis «Only Lovers Left Alive» (Дэйв Уоллис «Молодой мир»)


Ананан:
Почему это здесь мусор?
Зачем дерево не на месте?
чей это сапог валяется?
где тут у вас колодец?
Всюду всюду беспорядок
всюду виден сор и хлам
змеи ходят между грядок.
Все театр. Где же храм?
Хармс
«Ку, Щу, Тарфик, Ананан»


       Утро

– Луч солнца золотого
Тьмы скрыла пелена
И между нами снова…
– Черт подери!, – закричала Оксана, - потише там нельзя что ли?!! Бл-л-л…ин.
Снаружи опять раздался этот странный звук.
 -Я сейчас кому-то влеплю!! – закричала она и выскочила в коридор коммуналки. - Что за бардак тут…! – кто-то схватил её сзади за горло и стал душить. Она захрипела и стала брыкаться. Незнакомец сжал её тонкую шею ещё крепче. Из носа потекли тонкие струйки крови, жидкой жидкой. Глаза стали вылезать из орбит. Неожиданно клещи разжались, и она, изрыгая жуткую смесь слизи и крови, рухнула на пол. Она рывками ползла от тени незнакомца, выпавший язык волочился по полу, оставляя кровяную дорожку на грязном сером линолеуме. Удар остроносого ботинка пришелся ей прямо в левое подреберье.
-Не-е-е-э-э-т! – изрыгал её обезображенный рот. Один глаз уже вытек, и она не могла разглядеть, кто был её утренним гостем.


       Вчера

- Послушай, - вдруг она посмотрела ему прямо в глаза. - Не может быть, чтобы она была какая-то особенная.
       - Кто - она? – он покраснел.
       - Ну, девушка, из-за которой ты сходишь с ума. Наверное, она уже досталась какому-то парню? Послушайся меня и просто подожди. Ведь никогда не знаешь, чем все кончится. Я тебе потом скажу, когда примерно она на это согласится или даже поселится с тобой.
       - Ну, с-с-скажи.
       - Я сказала - "потом".
Она сняла джемпер и повернулась к нему спиной.
       - Расстегни лифчик, - попросила она. - Не люблю сама. Да я и нечасто это делаю.
       - Ну вот, - прошептала она. - Так уже лучше. Знаешь, - продолжала она, - ты милый. И ты - другой. Я это сразу поняла, как тебя увидела.
Утром она приготовила кофе.


       У психиатра

- А-а-а! Нет, я просто думал, что он уже приехал. Да нет. Да… Да нет, всё всё ладно. Завтра?! Э-э-э. Ну, у меня с утра там дела в городе. Ага. Да. После двух!? Хорошо, ну всё. – Он повесил телефонную трубку и повернулся к девушке.
- Ой! Вы уже зашли, – он вытащил из груды карточек её и начал медленно листать. – Ну как ваши дела. Так я вижу бодрое настроение.
- Да всё вроде проходит. Постепенно. Спать стала лучше.
- Но всё же. Что-то вас беспокоит. Ну-ка, как наши глазки, - он задрал ей веко, - шире, шире. Угу. Давайте поправляйтесь. Так вот вам направления. Курс продолжайте.
«Она задумчиво смотрела на его ещё молодое лицо и не могла отвязаться от мысли, что где его видела. Или слышала… Постойте-ка, тот случай. Нет-нет. Надо все забыть. Думать о чем-то другом. Жизнь продолжается. Она счастлива. – Не обязана я, в конце концов, всю, и так короткую, жизнь страдать из-за какой-то ерунды. Нет.»
 По оконной раме полз солнечный лучик. Она медленно встала, пока он разбирался с её направлениями, и подошла к окну. Лучик скользнул по стеклу и уселся на железный слив.
- Что вы?! А да, погода сегодня чудесная. Я вам тут всё расписал, не забудьте зайти в процедурку, это на первом, - продолжал доктор за её спиной.
Она открыла окно, и свежий воздух ворвался в комнату. Она перегнулась через раму и попыталась схватить лучик. «Ну, куда же ты! Простой.» Лучик шаловливо запрыгал по стене здания и сел на карниз. Она проворно вскочила на окно и побежала по краю.
- И вот ещё! Я вас хотел на диспансеризацию записать… Эй! Вы куда?!! Стойте! Что вы делаете?!! Девушка !...
Её бездыханное тело уже лежало на проезжей части, когда доктор подскочил к окну. Вокруг столпились люди. Кто кричал «Скорую». А ему в ответ «ей уже не поможешь». И лишь старая бабка, которая несла мусор на помойку, причитала «а какая красивая была».

       Реквием

- Нет! Ты слышишь, нет! Не подходи.
- Успокойся. Я стою на месте. Всё, всё.
- Нет! Нет! – кричала она с надрывом, - зачем?!! Ну, почему со мной это произошло, - и опять слезы крупными каплями потекли из её глаз. Она упала на колени и, свернувшись в клубок, стала качаться из стороны в сторону, рыдая и причинная: «Нет, почему мне, нет». Макаров валялся рядом.
- Ну, все, успокойся! Слышишь – успокойся, тише тише, - повторял он, поглаживая её по спине. Кто-то на верхнем этаже вышел на лестничную площадку. Зашуршал пакет и послышался скрип крышки мусоропровода. Звук падающего мусора слился со звуком выстрела, который он произвел из пистолета прямо себе в висок.

       В парке

Он скомкал записку и выбросил её в урну. «Так четвертый этаж, четвертый этаж – надо не забыть», - повторял он про себя. Он встал со скамейки и пошел по аллеи. Завернув у старой клумбы, он направился прямо к выходу. Спустя несколько минут он уже был недалеко от того «корабля», где жила Оксана. Около подъезда его ждали.
- Привет!– пробасил ему высокий худощавый парень.
- Салют! – весело зазвучал голос девушки из-за широкой спины парня.
-А привет. Ну чего, как договаривались!? Четвертый этаж. Последняя дверь направо. Понят.
- Че не понять-то.
Он схватил девушку под руку, и они направились в сторону парка. А высокий парень остался стоять у подъезда. Докурив, он положил руки в карманы и растворился в темноте подъезда.