7

Букет 97г из серии "Памяти Ван Гога"

***

Реалисты – это те же примитивисты, только с другого конца. Звание ремесленника – самое простейшее…

А против авангардиста все приемы годятся, проходят – но по дороге отяжелевают, ломаются, путаются: ведь зачем его в узел завязывать, когда он и так запутан, зачем ломать сломанное или добавлять весу и без того тяжелому. Реалист –  стена непрозрачная, а авангардист –  лес, который тоже не просветить насквозь. …В авангардисте лес из обломков стен и молодой нежной поросли – масса живописного,  только всегда странная страна, та самая Индия, где у людей три головы и прочие фокусы – если туда заплываешь, то, скорее  всего, не вернешься обратно, будешь навсегда зачарован, запутан, забудешь про дороги и вперед, и назад. …В своем лесу не знает, что делать авангардист: «то ли заасфальтировать его, то ли сад развести».

Исполнителя музыки можно приравнять к реалисту – они оба только копируют, воспроизводят то, что уже написано – что, собственно, и воспроизведено уже миллион раз.

***


Юннаты… Сарай, в сарае ещё сарай, во втором сарае клетушки, а в клетушках – видимо, звери. Только плохо видно, а близко подойти и трудно, и не хочется – воняет… Что-то хорошее очень сильно погребено и гнусаво скрипят неуклюжие ворота…

Все люди на постаментах без всяких удобств, все звери в клетке со всеми удобствами – дома и леса пустыми стоят («Все дома с частичными удобствами, раз в них приходится что-то делать, варить, стирать» - «А что в бетонных муравейниках  жить нельзя – только ночевать и выходные кантоваться – они еще узнают»)

***

Чего же ты хочешь, порываясь пойти к людям? Иногда есть подозрение, что хочешь ты денег и женщин, да, да.

И часто ты и не борешься, живешь как натуральный доживальщик: «лишь бы как – пока». Конечно, когда груз дела тяжел, то тут быстро белый свет из вида теряешь, быстро начинаешь доживать,  махая рукой на мелочи правил хорошего тона… Но всё же жадность и равнодушие очень жестоки: рвал хорошие яблоки, как Бог, затем неплохие, как человек, а теперь готов и всякие червивые отбросы, как свинья, подбирать? Сначала  шел по хорошим дорогам, а теперь уж и до бездорожья дошло – заблудишься, будешь гибнуть – и  описывать свою гибель? Мол, сенсационный материал, писатель присутствует при самоубийстве…

***

Листал журналы: где они, застоявшиеся лошадки и коровки, на которых жизнь не ездит, которым, соответственно, в жизни не надо разбираться, и потому они так свежи и имеют такой огромный досуг и  любопытство, что им не лень разбираться во всех этих белибердах из имен и обстоятельств! Неужели есть спрос и на такой дурацкий товар! Уж не говорю о каком-то там «величии»!

В книгах нужно искать только алгоритм мышления. Христос учит как раз ему. Хорошие авторы только иллюстрируют его, развивают в деталях, прилагают к деталям – и иллюстрации, «картинки», конечно, тоже хорошо посмотреть (я в учебниках часто ничего не понимаю именно из-за нехватки наглядности).

***

Если люди – камни, то для чего вообще всё?

Я уже становлюсь не силачом, а культуристом.

Я – демократ, а они рабы аристократизма, захудалые провинциальные аристократы. («Хотя многие уверяют, что могут рифмы и напыщенность с демократизмом совмещать» - «Какой аристократ не уверен в своем универсализме, владении всем, в том числе, и демократией? Простую рубашку наденут, на обычную дискотеку сходят – и готово. Тем более, что после сплошных тортов любопытен же черный хлеб»)

Я уже свою любовь не подогреваю…; но пока она ещё не очень остыла. И ей ничего не стоит  снова довести ее до кипения – достаточно повернуть ко мне голову и улыбнуться…

«Для Бога наша тысяча лет как Его один день, и Его один день как наша тысяча лет» – даже для меня весь этот период с октября по февраль видится теперь как полдня (вот я был свеж октябрьским утром, а вот в феврале у меня голова заболела и душа приуныла, заныла…)

***

Русским надо избавляться от своей извращенной любви к грязи и путанице, американцам -  от  условности и плоскостности… А европейцы как завороженные ходят среди статуй, сами то и дело изображают из себя статую (особенно популярен плащ – «чем не тога»!)

***


Прошли ватагой старшеклассники; видимо, веселиться к кому-то. И, ей богу, на лицах пареньков блуждали соображения на тему как бы взять, а на лицах девиц – кому бы дать… Они, быть может, еще с год будут так соображать, всё более развязно, раздето веселясь и только потом вдруг «всё» случится…

…Что же, в следующий раз поостерегусь влюбляться в «обычного» человека. Буду жить на своей обочине – может, кого и встречу на ней. …По обочинам кресты стоят…
 
***


Ум устал, а добро ударилось, ему стало больно и оно забыло самое себя. Держится за бок, морщится и ходит, ходит по комнатам, не разбирая дороги, ни на кого не глядя. А и не на кого особенно глядеть - только ум усталый что-то ищет, бормоча «видно, потерял». Ищет, тоже ни на кого не глядя...

***

После болезни мир чужой, незнакомый и ты с ним знакомишься заново – быть первопроходцем приятно… Поэтому приятно было бы не болея посидеть на чужой даче, где-то в глухом месте… (все чужие места кажутся более глухими, чем  есть на самом деле… - или всё-таки правильно кажутся?!)

***

Из восьми сыновей Иессея только один – Давид: «шедевров всегда  немного».

Сауловово вооружение не подошло – налегке убил Голиафа. Так и я не надеюсь на техники и профессионализм: «главное, в лоб попасть».

Всегда, когда поминаете Давида, поминайте и друга его, Ионафана, ибо он, может быть, был даже лучше его. И верно слово, что если бы не было Ионафана, то и Давида бы не было. «Любящий исполнил закон» – а более любил Ионафан, чем Давид. Давид начинал хорошо, но потом был только воин и царь – пример для подражания, конечно, но поэзия выше. … - «И поэтом был Давид» – «Только по примеру Ионафана… Он был профессиональным поэтом, искусным,  а тот был поэтом по наитию – это участь ещё превосходнейшая». … «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друга своего» – так вот, пример такой любви дал Ионафан, а не Давид, пример чуть ли не единственный во всей Библии. …Но, конечно, Ионафан меньше знал и меньше думал о Боге…

__

Всё убийственное я прочел в её мелких глазах и невыразительном взгляде… Вообще,  уже смотрел равнодушно и скучно (посматривал, кстати, на новую малышку – красивее А. Правда, тоже красота с большущими изъянами…) И, заметил, весьма заметила меня (пожелала «света, теплого и нежного»)… Наверное, решила, что я кандидат наук или искусств заслуженный профессор…

***

Истинно понимающий понимает прежде всего собственное ничтожество – и это великий барьер, делающий радостный и широкий труд по пониманию жизни и мира трудным и узким…

Мир так огромен и радостен, что кажется, любой должен полететь, но не случайно созданы и тараканы… Съешь, может быть, чуть больше нормы – велик ли грех? – а уже говно из тебя вылезает…

…Христа распяли только в самом конце – а мучили с самого начала. Он был весь уже изранен, пока добрался до креста. Кто-то назвал бесом, кто-то просто ударил…

***

Говорил, пристально, внимательно разглядывая некий кристалл добра и света внутри себя, обретая в этом разглядывании покой и сосредоточенность. Только тогда справлялся со всеми ситуациями, говорил не пошло, не косно, не нелепо…
 
Потом ударят и выбьют тот кристалл, куда-то он затеряется… Правда, солнцем опять возрождается. Кроме солнца, никто не любит растения, животных, нас…

Каждый день по одной большой неудаче  и я уже как доходяга, крайне неудачно сплю, пустырник пью…

***

Авангардисты – пленники парадоксов: от мира остались остатки, а они как раз обрели совершенное и универсальное (общедоступное) мастерство – как из рога изобилия сыплются идеально нарисованные уродства.

Вспомнил, что когда шел на «Корову», встретил жутко избитого человека – видимо, его лицом били обо что-то твердое. Явно в невменяемом состоянии он, шатаясь,  брел посреди улицы. (И еще недавно был случай: в метель из одной двери кричали «убивают, помогите» и на меня смотрели, безлюдно было на улицах…)

***

Сон на тему «темно, тепло»: я не один в этой темноте, нас там много шушукается, занимаясь чем-то темным, но приятным и теплым. Явно девушки присутствуют, явно влюблены многие во многих, но грязи никакой… (Ага, неоднократно слышал, что секс – вовсе не грех, а божья роса!)

Странная всё-таки у меня раздвоенность в ощущениях: кажется, что полшага и до полного спасения (типа: «сижу, весело раздумываю и делаю, целехонький, даже со свежей кожей») и до полной гибели, потери всяких сил и перспектив…
***

Когда прихожу к людям, почему-то тянет снизиться до вульгарности. Зато свободен. Да, мне пока доступна только вульгарная свобода, та, при которой хочется быть грубым…

В местами ужасном, местами прекрасном поле схожу с ума от боли и счастья. Вдруг свисток и мимо грохочет  поезд сумасшествия. «Так, значит, рельсы рядом…»

***

Вот я один в темноте - Вовка уехал в Отары, и Богом оставлен. «Стулья – враги; все двери открыты, не удержишь страх вдалеке: подходит к окнам и дверям, смотрит и входит, и пока превращается в стул…» («Что, с А. было бы лучше?» – «А что она может мне дать, кроме Дюка и люка (из песни)? Стал бы тяготиться базаром; и странен базар в темноте…»

Я люблю всех милых девушек, всего милее выглядят малые девушки – вот и всё. Если бы сразу была та, вторая, то, наверное, всё было бы иначе. …Просто мне жаль, что даже между милыми людьми и мной – барьер. Причем и я тоже веду себя не слишком восхитительно, меня не всегда можно назвать милым: скриплю как ржавое железо.

***

Герман Стерлигов в программе Ольги Кучкиной (которая, кстати, смотрела на своего собеседника  как  психиатр на «начинающего» сумасшедшего) - это уникальный человек, я такого не видел! Плутает, как тот же ранний Толстой. А еще похож на Павку Корчагина (артиста, который его играл). Теперь, правда, увлекся русским дворянством и всей этой «русской» ерундой. Стреляет, плавает с дельфинами и прочее (хвастун!) Т.е. если я все-таки интроверт часто (особенно зимой!) и путешествую по подсознанию, то он экстраверт, силен наружи – не сравнить со мной! Ему бы показать позднего Толстого (ведь он, скорее, религиозен, философичен, чем культурен – как все люди действия). …Бога и некую трибуну он и без меня найдет, будет Толстым… Если б я в Москву с картинами приехал, то мог бы в это «Московское дворянское собрание» сунуться, но дело в том, что вряд ли он, с его характером, долго в сем почтенном заведении продержится… Да, если и будет воевать с миром, то как Толстой – с начальством, с учреждениями, путем петиций, просветительства и прочее. С андеграундом же, с христами-бродягами и вовсе, верно, не сталкивался (я  тоже! Но я сам андеграунд!)  …Не поймем друг друга, как не поняли друг друга Толстой и Достоевский.  Впрочем, пытался же почему-то писать и рисовать… (Он на Уолл-Стрит, а я яблочки  из сада до дому пру в коляске ненавистной!)

***

Распутица и в душе, и на улице – не могу я начинать бодрые «начала». Хочется только «достать чернил и плакать». …Хотя, на самом-то деле, если бы переломил себя и поднял руки, то, может быть, всё  и скорее наладилось. «Что травить себя?»

Всё про двух малышек думаю: «хорошо, что я заставил себя подойти к А. – расставил все точки и теперь негде гнездиться надежде (а она всё равно находит лазейки: сказав «мне это не близко», А. взглянула на меня и, видимо, прочтя на моем лице слишком многое, быстро ушла, но буквально через минуту вернулась, возможно, желая поправиться, но я уже быстро одевался, стоя в толпе, что около выхода и она, опять взглянув на меня, прошла мимо…) …Вторая малышка нежнее, в ней, может быть, и поэтичности больше… («В  общем, ты был бы готов иметь их обеих сразу в женах – повернулся на левый бок, потом на правый… - что-то у тебя совсем крыша поехала»)

Я попал в такую яму, в которой можно просидеть очень долго и даже  хочется сидеть – ведь болен. Опять рассчитываются жалкие компромиссы. В том и болезнь, что не могу устоять. Нет сил жить, хочется только «существовать достойно».

«Люди очень тяжелы мне» – каждый с удовольствием наваливается на ближнего своего пятидесятью - восьмидесятью килограммами живого духовного веса – «ничего себе, мешочек». Нет любви, а вес есть и ты задыхаешься, белого света не взвидя… Они не то, чтоб разочаровали или обнадежили, они меня запутали. Всё призрачно, запутано и непонятно… Я получил сильные ожоги, коснувшись людей живой душой. …Крест сломан, слово «счастье» опять не проговаривается, кажется лишь атрибутом всяких пошлых пожеланий.  …Темно, еле теплится огонек, птицы счастья темными тенями летают – «они почти как птицы несчастья и боли». (Если подняться в воздух, то тени начнут ослабевать и на некоторой высоте исчезнут совсем…)

«Напевал, смотрел широко открытыми глазами, ходил…» – «мычал, смотрел в никуда, уже усталыми ногами молотил  по комнате…»

По телевизору якобы шутили и якобы смеялись – вздымался и подпрыгивал пиджак, а после снова свисал безжизненно и грузно. Прочее барахло вторило…

«Вечный огонь неизвестных творцов»…

Хочу иметь дело с людьми, которые более «отвязаны», чем я…

Вечно у меня перенапряги (или, как говорит К., «слишком острые грани» – и слишком много этих граней, и постоянно вращается этот сильно граненый шарик). Но: кто здесь успокоился, тот здесь и упокоился. Конечно, когда таракан начинает напрягаться с верой, что он чуть ли не бог, то получается то ли человек, то ли вдвойне неприятный таракан и вдвойне непонятный бог…

***

Рыцарь с метлой на базаре в темноте. Вспоминает последний поход с малышками в святую землю. Потом рыцарь под зонтом; по пустым улицам, заливаемым дождем, тихо едет машина - в ней все тоже под черными зонтами, один водитель едет с понтом, наблюдая. Хлам и тот под зонтом. Да еще и со светом. Посреди хлама фигурка в белом переднике. «Симпатичная малышка, куплю пирожок». Еще один базар; минипохороны в темноте - темные фигуры, подгибаясь, несут очень тяжелый ящик, сзади вереницей сопровождающие. С наслаждением вдыхая влажный свежий воздух, рыцарь тихонько курит, не раздувая пламя...

По случаю дождя, в поход на запланированное мероприятие всей группой отправились с зонтами. Волнуются зонты, волнуются и души под зонтами; а волосы бросает, лба касаясь, влажный свежий ветер. Рыцарь, сидевший в машине, их увидев, вспомнил, что водитель ушел на похороны и клаксоном  звук издал печальный...

Солнечный, майски, райски свежий день, но снова похороны в двадцати местах и тихий воздух нашего провинциального безлюдного городка оглашается печальным колокольным трезвоном… Вот почему собрались милиционеры, дружинники и добровольцы в поход; их лица майски свежи и похожи... «И что же оказалось? - только у четверых настоящие покойники, а у остальных какой-то хлам, а не урны с прахом. Стали отнимать и лопатой складывать в мусорный контейнер, так замахали черными зонтами, а один куда-то поехал на машине - пришлось смываться, так-то рыцарь».

***


Поехал из пункта А в пункт Б. Навстречу  едет машина и  вдруг вижу, что в ней тоже я, но еду уже, выходит, из пункта Б в пункт А... «Быстро же я возвращаюсь на круги своя».

***

Между  правдой и ложью, когда речь идет о душе, такое внешне незначительное отличие, что всегда можно не поверить правде и поверить неправде,  сказать «а у меня вот такие вкусы и предпочтения, и я в своем праве». ...Конечно, сама душа его такого не скажет, она-то различает всё от всего, но человек кричит то же самое и в мир души своей - как в пустую бочку; и где ей спрятаться, чем заткнуть уши... («Ушел в лес, но и там на каждом стволе по репродуктору». «На каждом предмете по этикетке, а на этикетке не название предмета - его, разумеется, все знают - а реклама все того же права быть крикливым, не взирая ни на что»)

Моя болезнь говорит: «на бумаге всё написал, нарисовал, а в жизни и людях мира ничего не понял - мы из разных миров…»

***


В свой выходной рабочие явились на завод, одевшись рыцарями и бормоча под нос «у рыцарей тоже сплошь и рядом красные носы». Все ушли в поход на юг за фруктами, цветами, поэтому  базар остался в темноте, а рыцари  с пустыми руками, в них лишь спиртное в бутылках да консервная закусь. Дискотека среди станков. «Вруби станок, хочу я слушать хэви-метал». Подняли пыль столбом и запах. Все разбрелись по станкам и верстакам и потребляют женский пол. Весь женский пол любит, весь мужской только потребляет; скинуты доспехи, маски; хруст перемалываемых косточек и за ушами треск.

***

Не очень привычно мне вновь и вновь наблюдать собственную пустоту. Что-то одно чрезмерно быстро утекло и что-то другое забыло явиться. Лежу в сухой ванне, сижу с сухой глоткой, иду на голодный желудок, иду в никуда и, вдобавок, пошатываясь…

«Был мертв и ожил, пропадал и нашелся» –  был сумасшедшим, немощным и пьяным, и, хотя  нашелся и ожил, но это всё еще чувствуется.

(«Ишь, как бойко расписался. Всё ты врешь» – «Из скалы забил источник и к Иову вернулось всё, что он так быстро потерял… Это ты и врешь, и злобишься»)

***


Подметал лицо метлой, но оно-то как стадион. К тому же - буря. Как всегда, на поле сразу вырос лес и закачался. В лесу на поляне устроен базар -  ни псалмов не поют, ни в футбол не играют. Вокруг поля-леса, правда, бегают бегуны, но чуть ли не вынужденно - чтоб лес и там не вырос. Лес быстро растет, его бегом нужно затаптывать, чтобы окончательно не выпустить ситуацию из под контроля...

***

Люди и физическая нагрузка для меня являются совершенной необходимостью, а получаю я их и мало и плохого качества… И вроде бы ничего не сделаешь, вроде бы нет крупных ошибок, которые можно было бы легко исправить. Ведь всё же зима, а не лето и от людей я не отворачиваюсь. (вечно  только констатирую факты и пожимаю плечами…)

***

«Вечно у тебя мрак, похороны. Борись с этим. Например, заставляй себя добиваться того, чтобы в каждой фразе присутствовало слово «нежность»».

«Мы шли, чертили нежные спирали» (а не: «мы шли, нашаркивая черные спирали, нахаркивая зеленые блевотины»).

***

Каждый смотрит в свое окно, от которого не может оторваться. Каждый сунул руку в свою яму -  еще не может ею ничего достать (потому что не достал до дна, где всё и лежит) и уже не может ее вытащить. «Когда достану, тогда не вытащу, конечно, а нырну вслед за рукой». ...Рука как луноход. «Луноход, ищи на луне то, что поможет тебе вернуться на землю» - руки замахались, луноход курицей запрыгал по поверхности лунной, безлюдной...

***

Стало закономерностью в эту зиму: лежишь и думаешь долго,  час и даже  два – и только после этого созревает то, что стоит писать и что легко и споро пишется…

Выправляюсь, выпрямляюсь, и готов вновь расти после нескольких дней кризиса, вызванного тем, что одна малышка ударила меня балкой по хребту, а другая протянула сладкую конфету.

***

Они знают про Бога да не знают, где Он – слышали звон, да и только. «Верим» – слышу я звон этого слова да не знаю, где он, потому что мы всё только месим и месим грязный снег…

***

Мир, полный кисеи, а также паутины. Такое ощущение, что всюду молодые девушки и  все они взволнованы, бегут, и груди их вздымаются, и кисейные платья  развеваются, и паутинки рвутся легко и безболезненно... - но вот приходит отряд воинов, одетых в стальные одежды, похожих на роботов… И не понять, зачем были девушки и  пришли воины: девушки здесь, но бесцельны, а  воинов цель чересчур далека... Какое «среднее» можно получить  из кисеи и железа?

***

Новая идея: рисовать во время писаний, чирикать задумчиво во время раздумий… И писать во время рисований. Т.е. и писать, и рисовать в неспешном, задумчивом режиме. Правая рука пусть не знает, что делает левая! Т.е. всё, кончились «занятия» и жадная ловля жар-птиц – я хочу только жить; и нет творчества вне жизни и жизни вне творчества. Всё смешивается и всё растворяется: «не знаю, чем занимаюсь в настоящем – всем (еще и пою, и беседую)»
(«Когда рисую «горячие пирожки», какой смысл раздваиваться?!»)

***
 
Лица у всех как у солдат бриты, а вот души у всех от самомнения усаты. И все держатся традиции - бородаты. Резонов много быть таким: с солдатом не повоюешь, с усатой дамой не поспоришь, на старца руку не подымешь...

***

Красиво всё - даже помойка; на ней же упаковки и консервные банки, а они все исключительно красивы. Магазин игрушек, а не помойка. Красота явно спасла мир. Художники добивают смерть, рисуя красивых червей. И люди все сплошь красивы, пусть и красотой лесбиянок, гомиков и прочих хищных и безумных зверей...

***

Нажелал им тогда добра, мощности, расцвета и ума (что рискованно, кстати) - со смехом представил их всех такими большими и идеальными. «Как преобразились, задвигались, заулыбались!»

***

Устраивая свои минидворцы, чуть ли не дважды в день всё моют и моют своё нежное тело…

***

В грязной лодке наемник с натугой служит господину в лихорадке. След лодки птицей на воде...

«Улетели птицы, утонули лодки и уснули люди в небесах и на дне морском...»  «Уже птицы ныряют, уже рыбы летают - что же вы, люди?» ...Люди в лодках с крыльями и пробитым дном, люди в утонувших самолетах; они зачем-то поездом едут по дну морскому и застеклили поле...
Человек летит на шумном приспособлении; летит, но в дурной компании. Все шумны и к жизни приспособлены. «Летать умеет, гад; пижоново раздолье; задурил голову хорошему человечку и тот теперь летит, бедняга» - комментарий с земли…

***


Понравилась девушка? Не уверяйте себя, что вы влюблены до безумия, что это судьба и прочее. Делайте один шаг и ждите ответа - если его не будет, то оставайтесь пока (или навсегда) знакомыми; если будет, но только один раз, то оставайтесь пока приятелями; если два, то -  друзьями, а вот если три, то - «это любовь».

«Мы привыкли друг к другу», «у нас общие интересы» - это всё не то, прочно и иллюзорно… («прочная иллюзия»!)

Поэтому не бегай за ней, просто становись лучше - ради себя, прежде всего - может, она тебя лучшего полюбит? (а если ей чем лучше, тем хуже, то прочь от нее).

***


Нервничал, но эти нервы были не к смерти, а к славе Божией, я не сорвался вниз…

 Конечно, сорвался бы, если бы толкались люди и меня толкали; они-то на дне, им это нужно, чтобы не застыть, не превратиться в каменные скалы…

***


Дачник считал себя удачником, радостно сообщал себе и другим, что он дачник,  почти босиком (без носков) и почти с голым пузом («накинь рубашку» - сказала жена и он накинул)..., пока не повстречался ему людоед. Людоед-неудачник, его тоже пожалеть надо...

«Хорошо на даче. И вечер на даче хорош, и даже ночь. Гуляю вечером на даче. Уже луна, воздух свеж, по иному светится и насекомыми полнится... Спутник странный; а впереди, на дороге тёмной, лунной - путник, и тоже странный. Вдруг толчок…» - людоед-неудачник и его сожитель.

Все темные, лунные дороги ведут в принципе в Аид куда-то - в лес, на зловеще пустую станцию, на жутко пустую улицу. «В каждом дворе злая собака тяжелую цепь шевелит, в каждом окне – металист…)

***


«Научная» философия -  ощущение, что  смерть пытается постичь жизнь и ей такое, конечно, не удается.  Если придти и помочь  извне, тогда мертвые постигнут и воскреснут?!

Тоже и с «классической» музыкой - она не о жизни,  опять-таки смерть пытается стать живой, но сколь шикарной, величественной, красивой и чувственной не становится, это ей не удается.

Надо проскочить верблюду сквозь игольное ушко и он напрягается, но от этого напряжения только еще больше раздувается. (И, в конце концов, всё превращается в миф. «Верблюд - это миф, мираж пустыни. Не может быть такого нелепого существа. Никто не прошел через игольное ушко, не напился через пипетку, все пошли в пустыню, где сошли с ума и превратились в верблюдов».)

***

Открытое лицо как открытая дверь. Трудно мне стоять в дверях, на сквозняке с открытым лицом – хочется закрыть дверь, она  сама закрывается. «Сияю на сквозняке, который  пахнет буднями и  углами жизни…»

***

Рай как земля – много разнообразных мест; вот только заселяться они будут соответственно заслугам, поэтому всего населеннее в раю окажутся  пустыни. И это, видимо,  уже ад. Посмотрите сами: бесконечная темная толпа, у каждого под ногами светлый песок, а над головой  солнце. И каждый говорит ближнему своему: «горячо, чума» - «кума» имеется в виду - не соболезнуя, а делясь впечатлениями и даже издевательски вопрошая…

Огромный рай и вблизи  и вдали, но прямо передо мной некий порожек – запинает, не дает войти. Не обращать внимания, смотреть на рай и говорить, что ты как в раю? Нехорошо обманывать в раю. Куда б я не пошел, порожек всё время будет передо мной. Идут часы, дни, месяцы и годы и рай шумит вокруг, а я всё еще, замешкавшись, вожусь – словно шнурки на ботинке завязываю. И никого вокруг – то ли отстал и все уже давно в раю веселятся, то ли опередил всех и все еще в комнатах сходят  с ума…

***

Люди, зацикленные на чужих мнениях просто крысы – они в вечной ловле своих и чужих хвостов, в вечных сварах, сплетнях, полученных и розданных укусах...

__

Я снова по уши в любви – к этой девушке, второй малышке, А2. Был так страшно, возбужденно весел (всех хотел обнять!), что так и не решился подойти к ней, так и не познакомился. А потом около нее всё время ошивался один гнусный тип, ее знакомый. Но это он к ней лез, а не она к нему. Наверное, ради нее и заявился – раньше-то никогда не был. А ради чего она заявилась?! Опять надежды, надежды… Опять от возбуждения не мог уснуть. А потом опять будет «сушняк» – уже надо ждать неделю. Ведь она ничего не знает про мою «безработицу»,  философию,  возраст и  нездоровье (последние три факта мог бы  и не перечислять). Главное, поменьше мучиться в этот раз и побольше быть готовым к печальному исходу. Я ведь ее понял не больше А. (которой,  кстати, не было). Вообще, они похожи, очень похожи! Дурная бесконечность? Ведь второе началось именно в тот самый день, в который кончилось первое.

Хочется прочесть свой стих вслух – ее поразить. Но я же страшно волнуюсь! («Стишок маленький, но, тем не менее, делится на четыре части: малюсенькое вступленьице, коротенькая основная часть и два послесловия…»)

Ближе познакомился с художником М. – по его инициативе. Попал в ад мертвого искусства и мучается. «Я давно хочу поговорить с тобой» – сказал он мне,  «давай на ты; твои картины выглядят так, словно их рисовала сломанная («разбалансированная», имел он в виду, но я тогда не понял) машина»… Также: «лучше всего быть довольным животным» – «Не животным, а богом…»

Вроде отпустило – любовь смягчилась, затуманилась, задремала и перестала терзать офонаревшим быком.


__

И чего уж такого далекого я находил в А2… - хотя есть что-то странное в ее сутулой фигурке и  глазах – лучистых, но темных. Она похожа на мальчишку. Что ж, мне и нужны странные и большеротые. «Милая…»

Р. и компания вроде бы вошли во вкус чтения моих текстов. К. тоже разговаривал доброжелательно.

Всю ночь провел с А2 – философствовал, доказывал, что со мной можно иметь дело, обнимал ее, нежную, светлую, теплую…

Страшный напор любви – пел, кричал во всё горло, чтобы разрядиться, отвлечься, но почти не помогало – к вечеру только выдохся, увял и потемнел… Тут еще вот что играет на надежду: «раз Р. и компания читают, раз люди мной интересуются, относятся уважительно, значит могу я нравиться кому-то. …Ведь она даже «позировала», стараясь понравиться мне!»

Сумасшествие, «медовый месяц», пожрать еще готов, а сварить уже в голову не приходит!

Два великих  культурных слова: «нравится» («не нравится») и «интересно» («не интересно»)…

Чувство моё развилось очень быстро,  по проторенной дорожке…

Любви тем больше, чем больше объятий и меньше половых актов. Достигнуть бы платонического идеала – нежность растворяет животное начало и в тебе не остается ни грана воли к насилию…

Я живу не так, как все, не так, как все буду влиять на жену свою, любовь свою – и она у меня не превратится в молодящуюся тетку…

Что посоветовать простым, таким, как Ай. или П. (один из них любит срубы делать, а другой сараи строить) - не рисовать же всем?

М-ну: «я рисую момент счастья и борьбу добра и зла» (первое от Толстого, второе от Достоевского; и пишу, разумеется, это же) …Странный он, М.: мне не верил, но  интересовался, не лез в бутылку и не оскорблял…

***

Мало сказать, что я реагирую на погоду и природу –  черпаю силу в них, сливаюсь с атмосферой... Поэтому не планируй, пусть завтрашний день сам заботится о себе – не знаешь же, какая будет погода (как и моральный климат в комнатах)

Новое настроение: хочется хотя бы ненадолго забыть о всех своих проторенных  дорогах и делать что-то совсем непредсказуемое, иное. Ведь человек всегда подстраховывается, старается гарантировать себе некий «уровень». А тут, конечно, будет страшная качка и страшное избиение, целый стройный полк неудач…

***


Сквозняк. Слезы. Наверное, простудился. Надо бы уйти  со сквозняка, но какое-то оцепенение напало. Да и не разберешь в сумерках, куда идти, откуда дует. «Лучше внушу себе, что здоров и прекращу слезы. Даже закалюсь; и волю сделаю сильнее и уверенность в себе...» - и вот, то текут слезы, то вроде бы нет. Нет, все же текут. И сопли текут. Разболелся ужасно…

***

«Остепенился» – я и в себе уже ощущаю эту тяжелую мерную походку,  невозмутимость, пренебрегающую эффектами. Вспоминаются некие господа то ли из Бальзака, то ли из Диккенса. Несокрушимость, стопроцентная добротность, крепкий настой. Таким быть не откажешься… Или лучше быть вечно молодым, легким на подъем и острым на язык? А я соединю всё, что мне нравится…

***


Обида была сильна и тяжела как туча. Крепким себя чувствовал с такой обидой, не подходи близко. Но  прошли дни, и что-то меняться стало в атмосфере - пока однажды не выдержала туча и прохудилась, пропустила какое-то желтенькое пятнышко. «Дырявый мешок, глупая ситуация. И чего тогда обижался, раздувался?..»

***


Полк людей солидных и степенных, культурно и религиозно просвещенных роется в шкафах - каждый ищет свое лечебное средство; все в сером, а некоторые уже в черном и у одного слезы на глазах. Шкафы как ворота, но в них не надо въезжать или даже входить и это очень удобно, потому что все очень больны и не смогли бы  ни войти, ни въехать. Всё распотрошили там, в руках остались одни злые пустяки, начался сквозняк, под ногами заползали змеи без жала, а вдали, в открытой двери мелькнул человек с открытым лицом...

***

Постоянно подваливает товар под названием «впечатления», но я уже большая фабрика, справляюсь быстро – и вновь невозмутим. Они-то думают, что меня можно задешево закапывать этими их официозными внушительностями…

Надоело мне одному ловить постоянно пробегающих между нами кошек.  Можно, конечно, притвориться, что ничего особенного не пробегало, так, мелкие подножные твари…

Лопается вера в людей и в свои силы, чувствуешь, что вновь душа превращается в лохмотья и жалкими, ужасно жалкими движениями пытаешься выстроить из них нечто из прежнего: вижу сцену знакомства с А2, исполненную без веры…

Вместо ухаживаний я предлагаю дружбу. «Завоевал сердце»… - мне например, не нравится, как папа завоевал маму – и такое завоевание, в общем-то, им обоим на пользу не пошло – вечно папа  перенапряжен, а мама  «халатничает».

***

«Жизнь, как ее принято проводить - это такое ужасное, тупое и беспросветное занудство, что нужно всё время себя чем-то занимать, чтобы тут же не повеситься. Кругом люди, за плечами которых больше деяний (и недеяний) сомнительных...» - вот так  унижает мир униженный и оскорбленный миром.

«Услышал шум в тупике, пошел туда разведать, но на пути оказалась большая яма. Вдруг за спиной раздался взрыв...» - вот так  кто-то шутит со мной во сне (шутил бы, если бы я заранее не шутил со всеми страхами своего подсознания)

***

Когда появляется бескомпромиссный человек, тогда все люди компромисса, которые с ним сталкивались, лишаются своего важнейшего оправдания: «все так живут».

Вот жил я в детстве, юности и не видел  ничего светлого в людях – родительская  догматичная религиозность производила столь же удручающее впечатление, как и «пионерская» школа… - и что же спасло меня, когда и в ком я увидел лучик надежды? Да, это те памятные, хотя и почти незнакомые мне люди: учительница ботаники в 5-ом классе, баптистка тетя Шура, еще какой-то дядя, который всего лишь переночевал у нас однажды…

***


Чащи и рощи, поля и поляны, дороги и просеки. Красный закат. Дым на закате. Птица пролетела в дыму, наемник прошел, еще что-то промелькнуло и перемигнулось там, на далеком красном закате...

Или: простое поле и простой желтый закат - только почему-то как раз очень близкий, приблизившийся - небо пришло и подошло очень близко, вплотную. И ты сидишь, не шелохнувшись, и насмерть обалдеваешь - продаешь, забываешь в душе всю «Родину», со всеми ее учреждениями...

***


Огонь. Можно было бы уже что-то сделать, но разгорелось страшное пламя, и я немного растерялся, голова пошла кругом и потому сказал  себе: «отложу до следующего раза; надо что-то сделать с этим огромным огнем, чтобы вновь походить на человека - а то я сейчас голое пламя. К тому же, неплохо бы  дров разведать и запасти. В общем, незрел и перегрет я сейчас» - и вот ушла любовь моя и с сожаленьем на повороте оглянулась.

(Подойду к А2 и встану на свою самую великую в жизни молитву)

***

Усатый, бородатый спорит с дамой. Одна птица полетела в яму, а другая на шум. Солдаты идут по туннелю и говорят «война, война». Кто-то в лихорадке птицей пролетел,  но все равно оставил грязный след. У взрыва свои резоны и потому со шкафом лодка поскорее отплывает...

***


Бродяга попал в дурную компанию. Горит электричество, во дворе разжигая туман. Все наемники далеко, в лодках. Одно шумное приспособление показывает, как усатый входит в тоннель и выходит бородатым и горбатым, другое просто орет. Птица возится в шкафу, с натугой завязывая в узел все прутья своей клетки поочередно. Всюду грязные следы; потом все грязные следы взрываются. А в тупике роют яму. Тот, кто роет, устроил перекур и, по пояс стоя в яме, с прищуром смотрит на бродягу…


***

Пришел к функционеру – тот наследил на мне. Вышел от него, иду с солдатом рядом – внезапный толчок и я лечу на грязный тротуар. Подошел к воде помыть лицо и руки, как вдруг бродяга дает пинок под зад – и уже наемникова лодка, взревев мотором, изменяет курс…  (Немудрено, что они мне надавали – частенько именно о них пишу как графоман!)

***


«Я очень-очень добрый, потому что  очень-очень   бешеный. Это как в клетке со львом, где тоже надо быть очень-очень добрым, не злить его только потому, что кто-то злит тебя - ведь съест он прежде всего тебя, может быть, даже только тебя». (А может и еще полцирка перекалечит - во всяком случае, душевно).

***


Жизненный путь: «Сначала пионер, потом милиционер, потом функционер, теперь пенсионер» - «Еще и акционер» - ворчливым тоном,  задрав очки, воинственно шурша газетой.

***

Нищая, некультурная страна – какие уж тут картины? «Хочешь жить – умей вертеться» – какие  тут высокие материи… (странно, но я в последнее время совсем мало ощущал и то, и другое – у меня своя страна и своё население)

Открытое лицо  как ясный день. Но вот закат, усталость и свет на лице погас. Погасшее лицо смотрит на сумеречный мир и в него со всех сторон входит сомнение. Сомнение заставляет сморщиться до закрытия глаз. Всё, пустота – и, всходя на темное, ночное небо, вновь открытый глаз заливает  открыто сверкающая слезинка…

__

Еще один важный мгновенный эпизод из того четверга: кто-то стал читать одно и то же стихотворение второй раз (не заметив, что его уже читали) и я бесцеремонно брякнул про это обстоятельство. Никто не обратил на мою реплику никакого внимания (не слушали и самого чтеца), а вот А2 прореагировала мгновенно: что-то пробормотала, но жесты были красноречивы – мол, да пусть их; глянула на меня с коротенькой укоризной и извинением и тут же смешалась и вновь уткнула глаза в книгу. Т.е. была настроена на мою волну, понимала всё прекрасно, но была деликатна. Она, наверное, просто умнее меня; я – человек эксцентричный и остроумный, глубокий и мягкий, но где-то и грубоватый, пошловатый, слабохарактерный, малодушный. Вряд ли ее жизнь так мучила, как меня; вряд ли она сама  себя так мучила. …Я покраснел и отвел взгляд в сторону с отсутствующим видом, пытаясь переварить не столько свою бестактность, сколько ее внимание…

***

 Тупик. Но тут, глядишь, в тупике началась весна, принялись расти цветы - и обнаружился-таки проход: тупик оказался лесом, а в лесу-то тропинка...

Взрыв. Должен был раздаться взрыв, но тут началась весна, пригрело солнышко и из бомбы поперли цветы, так что взрыв обернулся пшиком, букетом, полетели белые зефиры и лопнул мыльный пузырь…
(Потом всё съели, убрали и осталась только чернильная клякса… - которая, однако, была на дорогой скатерти и, пока ее стирал, так намучился, как будто долго-долго бежал от взрыва… - хотя, если б реально бежал, и по лесу, то мог бы забежать и в болото!)

***

У каждого, конечно, есть право на своё убеждение, но у каждого есть и право не трудиться, разубеждая другого – особенно, если то, что он увидел, было уже то ли третьим, то ли седьмым доказательством противного, очевидностью противного…

***

В моем лесу А2 будет и цветком, и ягодкой, и каждым из зеленых листочков;  будет травинкой, которую  буду покусывать и веткой, которую  буду надламывать… Она будет голубым ручейком, а я буду золотистым песком, она будет журчать, а я буду сидеть возле; потом растянусь и растекусь по всему берегу от счастья, от желания коснуться ручейка в каждом изгибе его…

***

 
«Два чуда случилось весной: зеленый листок проклюнулся на старой коряге бомжа и  ножке полированного стола функционера» - обоим чудеса не впрок: не заметили.

Плыл огромный чудесный корабль, но почти никто не обратил на него внимания: «так он все время здесь плавает, за каждым окном его сколько угодно!» - а какие еще могут быть чудеса, когда плывет корабль, у которого корпус как земля, а паруса как небо...

***

Ох, и с высокой же кровати мне придется падать, если сон разойдется с реальностью – с самых небес…

А вот уже лето, мы с ней, обнявшись, сидим на открытой веранде нашей дачи,  темно и дует  мой любимый теплый, влажный ветер… (А вот мы с ней ходим по магазинам: нахлобучены, нервничаем и – бац, поругались и почти потеряли друг друга в толпе…)

«Да, А2, у нас пустые руки, но разве этими голыми руками мы не способны дать друг другу то, чего не купишь ни за какие деньги? …Птицы небесные находят своих червячков, так и мы найдем свои корочки хлеба…»

«Мы только еще познакомились…» – «Я думаю о тебе с того самого первого дня, а т.к. я думаю с огромной скоростью, как хороший компьютер, то можешь считать, что  знаю тебя как облупленную!»

__

Во-первых, пришла с сорокаминутным опозданием, когда у меня уже совсем упало сердце (оно упало и от вида всей честной компании) - ждала подругу – а во-вторых, пришла какая-то кислая…

Сидела она с таким равнодушным и сытым видом, что… может, я ее интересую как любовник? Кстати, груди у нее, оказывается, есть – это в рубашке, балахоном свисающей, их не было видно. …Несколько раз коротенько прошвырнулась в одиночестве, но, опять-таки, глядя вполне безразлично - и я не решился к ней обратиться «с вопросом». …У нее было такое безразличие, которое говорило: «фи, ничего значительного не происходит, а мы с подружкой и вовсе на отшибе – я, пожалуй, сюда больше не приду».
Просто ужасает уже это вечное поторапливание дней с целью поскорее добраться до четверга, до свидания – на котором опять ничего не происходит, которое и длится-то всего два часа… Да, если я и скажу ей в следующий раз «я люблю тебя», то уже без сверхнадежд, завалив сверхнадежды более простыми одеждами.

«Жизнь настолько диалектична, что с ней и в самом простом случае без напряга до страдания не справиться». Это я разговаривал с Б. и Р.П. (по отдельности) - вроде они меня уважают и хотят читать. Говорил им, что литература – это хобби, вроде футбола. Говорил, как всегда, оживленно, но без настоящего воодушевления – у них его было больше, я же отвлекался все время в известную сторону и не мог подавить печаль…

Г. три раза подряд пришел и я грешным делом вот что подумал: я ему в  анонимной – как полагается -  записке в день Валентина с иронией пожелал доброты и любви, а он, старый кобель, может,  женщину почуял?!

Выслушав, не слушая, Р-ву (П.) писанину, высказался на грани фола: «интересно было бы, Р., чтобы ты сам высказался о написанном, что пишешь, зачем…»

***


Пионер в тисках. Не выдержал, отдает плод. «Товарищ пионер, вы оказались пустоцветом. И вместо крови у вас опилки». Смех в яме… (Садовод-изувер. В яме детская колония общего режима.)

Слеза в тисках. Снизу еще подставлена сумка; сверху еще зонтик наставлен. Снизу еще посыпаны опилки; сверху еще плод протягивают, чтобы не плакал...

Сумка - переносная яма, мягкие тиски, коляска без колес, кожура от плода, пустоцвет, незначительная ошибка («возьму ее с собой, не повредит»), халтура («возьму ее на всякий случай, на халяву»), огромная слеза, еще не долетевшая до пола, надежная защита от сквозняков и змей без жала, тупик, соломинка и очень странный спутник всех тех, кто служит в полку неудач...

Яма - стационарная сумка, оригинальные тиски, опять-таки стационарная, коляска, то, что осталось от яблока и самой яблони, антицвет, незначительная ошибка («вырою ее, это, в конце концов, нетрудно, мозгов трудить не надо»), халтура («обойдусь пока ямой, сойдет»), огромная слеза, долетевшая до пола, суперзащита от сквозняков и очень сомнительная защита от змей даже без жала, тупик, соломинка для тех, кто хочет прятаться и очень близкий знакомый всех тех, кто служит в полку неудач...

***

Все ремесленники – буддисты; причем, большинство до такого своего поведения «додумалось» (никто ничего не думает) самостоятельно, безо всякого Будды.

Консерва, блестящая и загадочная вещь в себе... Наконец, вскрыл ее, а там пусто, такая же блестящая и загадочная поверхность - и лишь немного соломенной подстилки да чьи-то обглоданные кости и скелет.  Всё более обезумевая, стал бегать по кругу, как по чаше стадиона - вдруг ширкнуло его рваным краем вскрытой крышки… (На всех творениях культуры и догматах религии надпись: «не вскрывать! Не кантовать!»)

***

Дерево - странная чаша, а плоды -  сок в странной форме в этой чаше.

Деревья полезли из земли, чтобы сделать дом - деревянный, но со страшной корой - однако не выдержали натиска неба, раскрылись  и растворились в нем, как мамонты…

Вначале у дерева была только одна мысль, одно слово и оно жило как дерево райского сада и росло прямо вверх, твердо зная, где небо. Но потом из праздного любопытства  начало смотреть по сторонам, познавать, так сказать, мир - и пришли раздвоения. Скоро всё так замутилось, получилась такая чаща, что впору было отчаяться, свернуться в клубок и сказать садовнику: «зови дровосека, пусть рубит меня вот здесь, ниже колен», но ни одно дерево не отчаялось до конца, ни одно не заблудилось в чаще -  небо же всюду и надо только верить и стараться до конца, до тонких веточек. …

А плоды - результат любви земли и неба, их соединения в одно.

Деревья - Вавилонские башни зверей; самостроящиеся - в природе никто не строит большого, кроме бобров...

***

Занятия философией - это старания открыть каменные, гранитные ворота. «Искать ключ или тайную пружинку? стучать рукой,  пинать ногой? Попробовать ломом жахнуть или вовсе взорвать?! Унести бы их, к чертовой матери, куда-нибудь на гору, как Самсон!» ...Зато если просочишься, протиснешься, проползешь, короче, проникнешь за камень, то дальше будет уже легче, уже  не  несгибаемый и неумолимый ствол, а всего лишь ветви - многие из которых можно и отогнуть, и даже сломать (хотя лучше пролезть ничего не ломая). И ты уже можешь попробовать встать на карачки, что-то осмыслить и в какой-то мысли себя одухотворить, и в каком-то деле себя воплотить, перестать быть водичкой и тонким листочком...

Т.е. ворота пропускают только тех, кто смог смириться, так сказать,  проглотил своего верблюда и выблевал свою харкотину. И  моя плодовитость стала расти по мере убывания  бунтарства. Но если бы сначала не было бунтарства, то меня вообще бы не было. Я сначала закричал, а потом научился говорить - таков вещей порядок... На всех неплодовых деревьях (исключая деревья леса) лежит печать бунтарства, а на всех плодовых - печать смирения. А в лесу  все об одной мысли - на таковых нет суда; они прекрасны, сосны. В лесу все деревья язычники, а в саду - христиане! Язычник как зверь, но Бог вегетарианец, Он их не будет жарить ни в каком аду…

***

Мрамор всего больше похож на белое или голубое небо и потому его все время используют для подделок. Мраморное небо страшнее деревянного - его уже не сломаешь, а если оно само упадет, то от тебя даже мокрого места не останется…

***

У меня  не всегда достаточно сильны иррационализмы – привычка, машинальность, любовь к легкому пути заедает. Поток выносит на стремнину, не дает оглядеться (но само то, что я всё же подумал об этом!)

Сейчас рисую некие всклики, восклицания и вопросы; природа растворена в атмосфере, в динамике до предела…

***

Ах, как хочется, чтобы была любовь-счастье, а не любовь-проблема. «Люблю…» – «Я тоже сгораю, мой милый!»

***

У Р. не случайно всё время парки на уме («вы любите гулять в парке?»)  - она, действительная, парковая – не лесная, не садовая. Культурная она, один Бродский на уме…

Она в истерике била меня по щекам, но я оставался бесчувственным как каменный или резиновый столб. И даже щеки не краснели, оставались бледными. Била   за то, что  бесчувственно отнесся к одному авторитету, который для нее был всё равно что бог - фигура, видимо, поважнее меня. Я хоть и муж ей, но она меня, кажется, съесть готова. Она в истерике, у нее доводов нет. Я и к ней буду бесчувственен. Бесчувственность к авторитетам или к людям, находящимся в истерике – это, конечно, жестокость; что ж, значит, буду жестоким - они стоят того. «Убьешь же, чертова ведьма!» ...Чертовы ведьмы облепили пирамидные склоны, полулежат, облокотясь. Пирамида огромна, но  всё время молчит. Т.е. она все время пишет (и, разумеется, тут же публикуется - иногда и чернила чертовы не успевают просохнуть), но так неразборчиво, что никто не в силах разобрать написанного. К тому же, все в страхе, согнули и спины, и головы - позиция для чтения не самая удобная. «Да и куда мне, эти тексты либо непостижимо сложны, либо непостижимо просты, лучше сразу молиться...»

***


Мы - материальные тела, но мы находимся в мире, который, прежде всего, есть воздух - и воздух мира  растворяет наши тела (тем более, что они, в основном, вода). Вот почему, прожив день, мы каждый раз ощущаем себя призраками. «Может, то был сон; может, меня и не было…» В небе дня растворяюсь, в землю ночи закапываюсь - так и живем, так и умираем, исчезаем...

«Я – трава» - «Ты -  тень от травы, не отличимая от других теней от травы  на фоне темной земли…»

***


Вдруг нужно проскочить опасное место. В тебе нет сил, а тебе надо… А как появятся новые силы, так появятся  и новые задачи, и ты снова будешь напрягаться, и  посреди напрягов  снова  потребуется  сверхнапряг…  Сделал и даже зажмурился - казалось, что сейчас же буду убит и снаружи, и изнутри... Убиться, конечно, легче, когда падаешь с более высокой точки, но я уже на таких высотах, где все точки смертоносны, если поскользнуться на них. «Ставь ногу всё тверже,  чтобы залезть на вершину твердым как  камень». А стоять нельзя: начнешь топтаться и обязательно поскользнешься…


***

Раннее утро,  поздняя ночь, а я уже на ногах и стою у окна. Окно открыто, но оно в эту пору еще на сильных пружинах и хочет захлопнуться.  Стою оцепенело, держу его и смотрю в даль, которая существует только в моем умственном напряжении...

__

Ведь А., собственно, даже не захотела меня выслушать - а разве разница между ними столь велика, что её можно назвать принципиальной?..

Д. мою детскость не воспринял именно как похоронщик – вот уж, мол, не до детей. Даже его беспредметные композиции похожи на кладбищенские мемориалы, даже букеты отдают похоронными венками! (но смерти я боюсь, может быть, больше, чем он?)

***


Во мне камни и бороны; огромные - ведь сам я мал; не сдвинешь гору или застрявший трактор; остается одно: стать мягким, слепиться в ком и раствориться во сне - душа способна переварить даже горы и бороны. «Конечно, портишь себе эдак душевный желудок, становишься нервным; завидя трактор, чуть что, хватаешь камень и швыряешь его в борону...»

***

«Приличная свалка у тебя здесь...» - «Нет, волшебный ящик, в котором  достаточно просто можно отыскать  всё, что пожелаешь».

Вещь еще не сделанная похожа на вещь уже сломанную, тут надо не терять присутствия духа...

***

М. тогда: «а всё-таки я, наверное, окажусь правым»!

  Что можно делать в мертвом мире? Только надраивать всё до блеска  да красить до красоты…

__

Итак, она меня не любит,  только симпатизирует. Она, может, почти всем симпатизирует…

Ей больше хотелось говорить про себя, а не спрашивать меня – это, конечно, не признак любви. …Может быть, ничего плохого и не случилось и надо «развивать отношения», но  такая тоска нападает, что  как воздух нужны хоть какие-то  успехи. Оправдал бы неизвестный Ан. наши надежды и я бы поднял голову. А то на «Арсе» на меня тоска вообще исключительно нападает…

Говорила, что нет ни плохих, ни хороших людей…

В четверг сказала одну странную фразу: «давай, отложим ещё на неделю». Как быть с мужем  не может решить?

Философия –  крайне трудное и бесполезное само по себе занятие, а художество – занятие крайне легкое и вкусное, но художество без философии – это не плоды, а бумажные фонарики.

Чувствую, что стану меланхоликом, если даже и продолжу общение с людьми. Нет сил убеждать, доказывать…

Мою маму напомнила – тоже самолюбива и, наверное, капризна. Вообще, все женщины друг друга напоминают - разговорчивы, эклектичны, эгоистичны…

Что, так и будем влюбляться во всех малышек-милашек подряд? Веселят они мне сердце, что поделаешь. Могли бы веселить…

Вчера казалось, что  выздоравливаю, но вот снова нелегкая ночь и я  опять разбит и расшатан. Так и скончаться недолго «после продолжительной и тяжелой болезни».

Иногда она мне напоминала «Т. И.» (мамину знакомую, личность весьма болтливую и противоречивую) и её дочь, у которой что-то около четырех мужей, один из которых к ней льнет, от другого она что-то имеет и прочее.

У нее же сейчас очень трудный, смутный период – развод с мужем (это, как ни крути, не очень праведное дело).

Все же мы с ней почти без труда настроились на одну волну, болтали без умолку и  почти без недоразумений. (Всё о физике и литературе!)

Но я от нее услышал и «классика есть классика», и «реальность есть реальность», и «в браке сильная любовь вредна» и т.д. и т.п.

Вот сейчас тишина – Вовка уехал в Отары - и на душе тихо – и как было бы славно, если бы рядом сидела, лежала тихая, теплая, нежная и светлая А2. Мы бы с ней беседовали по-разному и на разные темы. «Мир и покой в семье».

***

Христианство было основано распятыми – Один вверх головой, другой вниз головой… -  это  страшная вера… И всё равно позавидовал: «им хорошо: Один – Бог, другие – апостолы, дружная семья, а вот каково мне, одинокому атому? – разве одиночество недостаточно меня распинает…»

Не  должны ли вернуться времена древнего Израиля, придти времена, о которых издревле мечтали люди – когда праведник обретает благополучие и материальное? «Бог питает вас лучше птиц, маловеры», «будете иметь сто домов, сто друзей»... (Но разве не так и вышло, разве разукрашенный и лучшими картинами увешанный дом материально не благополучен?)

Я человек веселый и этого веселья мне очень не хватает вокруг – его мне не хватает и в Евангелии даже. «Устал я, Боже, от глубин, выпусти меня на поверхность, позволь вынырнуть и отдышаться, и даже порезвиться» («на пляже поваляться, за девочками по песку побегать»!)
Поэтому никогда не забывай, что в своем писании и рисовании, в  отношении к людям и к жизни вообще, ты хочешь найти нечто простое и универсальное, похожее на белый свет, содержащий в себе всю радугу…

***

Цветное ксерокопирование так же законно, как гравирование и т.п. в прошлые века.

Д., БГ и прочие «ещё живые» похоронщики ведут себя именно по Евангелию: «сами не входят и другим не дают». Этот Д. именно хотел помешать мне войти. Насмерть стоит, как на краю пропасти. …Пропасть-то глубока, но, тем не менее, через неё ведет совсем простенький мостик.

Самолюбие их снедает, съедает, ослепляет, оно сильнее их порядочности, они слишком привыкли верить в ту «тайну», что они самые первые герои – и это действительно так, но  если только смотреть назад, туда, где стоят здания официальных учреждений. А впереди поля, в которых среди цветов и солнц резвятся христиане, дети – и каждый из них больше этих горе пророков…

Снобистское требование какой-то там таинственной «техники» в живописи - по сути, имеется в виду всего лишь машинообразность, обдирающая дерево жизни не только от его естественных сучков и задоринок, но и от самих ветвей. Так и будем плодить одну мебель и приложения к оной? Что вам мебель - плот спасения, что ли? Недоделанный гроб?! Ох, ох, кругом любители гробов и сами гробовщики… - так же нелепо, как требование  к писателю, чтобы он писал свои тексты печатными буквами и каллиграфическим почерком.

***

Всё опасаюсь, что в случае женитьбы затянет нас, как и всех, тупой водоворот сношений, «траханий», этих коротких скотских замыканий; будем лежать, высунув языки, оплеванные пахучей слизью.

Любовь должна со временем так же расти, развиваться и совершенствоваться, как и любой другой дар – та же живопись, например. Это как сын и дочь, которых надо воспитать. Т.е. в самой начальной любви есть только импульс и потенциал – и не так трудно хоронить младенцев и рождать новых!

***


«А король-то голый!» - закричали пустоцвету... Сколько их, этих голых королей - большая группа господ и товарищей, целый народец с дипломатами и при галстуке, но без штанов, рубашек, пиджаков... Повелите им войти в море и мир осиротеет, станет пуст как океан. Нет, мол, пусть уж лучше хлопушки хлопают и бумажные цветы с треском, шелестом расправляют свои бумажные крылья...

***

Отец: «плохие мысли надо отбрасывать» – типично буддистское мышление. …Да, суть буддизма – как, впрочем, и всех религий -  в самосохранении, а суть истинного христианства в самопожертвовании…

***

Провинция. Лопухи. Под лопухами глаза. Рядом бугорок - нос...

__

Может, она (как и А., опять-таки) и не хотела заканчивать «роман», может, думала, что я за ней бегать буду…

Вообще, днями  в спокойном деревянном доме хорошо, а вот идешь в эту библиотеку вечером и в черноте гудит и светится жуткое железо и всюду торчат огромные башни – и сразу жить не хочется.

Что делать, я неприспособленный (крымская груша, например, тоже ко многим местам не приспособлена)

__

Да с ним  просто небезопасно иметь дело, раз его доброжелательность и флегматичность скрывают столь многое – кто знает, каким ещё образом он попытается меня использовать или на мне отыграться…

Любая бабуся лучше все эти побасенки расскажет, а стихи вечно по усам текут и никогда в рот не попадают… Вот и мутит меня с обеих сторон двери – сначала справа налево, а потом слева направо.

Н. по-прежнему лезет, всё я ему нравлюсь, всё он меня не за того принимает; дает послушать свою любимую музыку – я от неё просто умираю. Например, А. Лаэртского – занудную грязную скотину, «поручика Ржевского».

***


Открыл форточку, имея в виду получение свежего воздуха, но под окном устроились дети и их мамаши, а для меня даже такие человеческие пасторали излучают неприятную атмосферу, вроде газов (визгливые, пустые голоса). Закрыл форточку, открыл ее с другой стороны дома, со двора, где пока тишина...

__

Глаза у нее нечитаемые – вот что плохо. Как и у очень многих, даже неплохих людей. Они неплохие только внутри себя, в своей консерве, для себя.  Они те самые слепые, но я пока не тот самый христос.

Послушав такое (Лаэртский), больше ценишь «средних» людей – они почти греют, особенно в первый момент, когда явишься ты к ним изуродованным и перемазанным, в дерьме. (Впрочем, кассеты мне дал «средний» Н., а Вовка слышал, как о том же Лаэртском что-то толковала «Н-н»…)

Погода всё хуже и хуже и настроение мое всё хуже и хуже – весь оказался не цельным, а на клею и сшитым…

Кстати, и в её чувственности я теперь сомневаюсь: как-то трудно представить её с мужиком в постели! (а больно-то как)

***

Кто-то своим железным клином пытается въехать мне в самую душу, разрезать ее. Въехал, разрезал. «Где охрана, где стены?!! Тоска!..» Лежу; две руки - но одна напрочь потеряла связь с другой, а они друг без друга не могут… «Какая противоестественная ситуация - трактор в комнате. Все равно пытаться жить?.. Выезжай отсюда, гадина! где тут у тебя задний ход…» (а то добьет же, насквозь пройдет и я свою  увижу спину)

Цветок за железным забором, похожем на строй копий. Полез за цветком, но пока лез, кто-то вышел и срезал его хозяйской рукой. Пока лез, весь изранился о копья и пока искал - тщетно - цветок, растерянно бродя по садику, закапал там всё. «Море красных цветов за железным забором, пред домом»
Все копья с ажурами, а все цветы с шипами - и все говорят, что так и надо, что нечего тут думать. Я и не думаю, я в растерянности стою, любуюсь-ужасаюсь.

...Все железо бесхозно, потому что само может постоять за себя, а у каждого цветка есть хозяин. Или даже их много, хозяев; восемь, например, и все они воюют друг с другом, за какие ни попадя железки хватаясь.

В голову цветка пришла мысль, что она любит копье, а в головку копья — что она любит цветок. Только неверно всё это и бесполезно: головка цветка не содержит в себе ничего, кроме красоты, а головка копья - ничего, кроме войны (и еще кое-чего)…

***


Вошел в дом с множеством блестящих вещей, у каждой из которых куча всяких «прибамбасов», послушать блестящую же музыку. И всё было очень качественно, дорого, звуками нарисовалась  огромная, от стены до стены, блестящая машина, но вот я вышел  в март, в закат, под красноватое небо с пепельно-синими тучами, под последние желтые лучи и вся музыка вещей пропала для меня. Кто видит небо и землю, тот неизбежно начинает думать о вечном, о том, что было 500 лет назад в такой же вечер. И музыки увидишь больше...»

Настоящее тихо проникает в душу, а поддельное шумно пытается взять тебя на понт, ошеломить и опрокинуть. ...Но и настоящее может шуметь и яростно тебя опрокидывать... - Бог с чертом знают, в чем тут дело... Бог с чертом в первобытном мире обитают; или на неоткрытом островке в Тихом океане, или вот они - в том вечере, что был 500 лет тому назад...

***


В принципе, как раз против таких трудных характеров у меня есть и силы, и приемы - еще и на Вовкину Н. хватит. (Не «против», а «за»)

Всё-таки  без физических прикосновений любовь не может жить, ведь душевно мы  не только несовершенны, но  отчасти и неуловимы и непонятны друг другу. Любовь –  когда нет никаких зазоров между ни в чем, «как будто с самим собой общаешься». …Только пусть лучше целуются головы и обнимаются тела, чем сношаются члены.

«Можешь грешить против моей души, но не греши против моего духа» –  «ругай мою жену и меня самого, но не дело мое. «Ругай мою слабость, но не мою силу (сила сдачи даст)»? – но ведь слабость  надо жалеть, а силу можно содержать и в черном спартанском теле? Они сами содержатся и жалеются, поэтому для «золотой середины» всё же требуется первый вариант. Например,  ту слабость, что любит мягко спать и сладко есть  надо каждый день драть как сидорову козу.

Конечно, жизнь в нашей квартире может показаться и бедной (старомодная мебель) и скучной (почти никуда не ходим), и даже мрачной (Женька), но что у других? Если богат, то блестят его вещи, если учился, то блестит его речь, но ведь это всё  мишура… А дом я собираюсь переделывать, вещи упразднять и ходить  стану  много.

***


У холода земное всемирное тяготение, а у тепла небесное всемирное тяготение...

«Твой дым устремляется вверх...» - твое тепло хотело устремиться вверх, но вышел дым и задымил все тепло. С костром, с мотором что-то не так, вот и не едет машина, не греет ездой…

***

Страшно, но надо. Иначе позор на всю жизнь. Вот только бесполезно, опасно и холодно! Но, может быть, будет польза и авось пронесет; а против холода я семь одежек надену! (кстати, если и бить будут, это смягчит удары). Невозможно в  эдакой невыносимой ситуации сидеть на месте! Буду изображать деятельность, делать нелепости и трепыхаться в попытках остаться искренним...

***

Пришло время, и навалилась на человека смерть горой, слоновьей ногой - и затрепыхался, извиваясь, человек. Желает жить; о, он так желает жить! Но, однако, жил он раньше так себе, лениво, чахло, бледно - потому что  под горой, слоновьей ногой всяких соблазнов - наваливались обильно, как сейчас болезни...

__

Может быть, в какие-то моменты я её не очень любил, и она это чувствовала, и сразу  её противоречивый дух ощетинивался, мол,  и сама все эти любови ни во что не ставлю; вообще, надоели мне мужики;  всем известно, к чему вся их любовь сводится…

Если б мы сошлись с А2, то я бы совсем бросил смотреть телевизор: «ты - единственный свет в окошке» (и мещанство, ограниченность, подкаблучничество воспел бы?!)

***

«Вел себя спокойно, ровно...» Спокойно, словно находится на ровном месте; ровно, словно вокруг всё спокойно. Мол, всё не так уж неровно и беспокойно, нужно только поднапрячься  и  вести себя так же, как на месте ровном, в обстановке спокойной...

__

Лицо А2, теперь серьезное, заслонило для меня весь мир и все дела. Ничего другого писать не могу. Ну и к черту все эти выкрутасы нищего, не знавшего об А2, все эти голо абсурдистские художества и голо логические рассуждения!
А если не любит, то какая разница, что происходит в темноте, при выключенном свете – всё равно пустота.

«Или ты, А2, меня не любишь, но, тем не менее, считаешь своей собственностью?! Мол, лучше убью или в чулан спрячу, но свое не отдам! Барахольщица!»

Может, она с собакой загулялась – оттого опоздала? «Забыла обо мне». (А, может, наоборот: гуляя, замечталась?!)

Приятно ощущать свою крутизну, свою свободу. Да на меня девчонки должны как мошкара на свет лететь! Ведь я как бы заткнулся, занявшись своим Богом – и вдруг оказалось, что после Бога все люди просто лилипуты. Пророки и апостолы ведь были крутыми людьми, они дерзали и творили, с людьми общаясь.
(Иду в своей свободе, а мимо «Мерседес» едет, и в нем красивенькая  девушка с любопытством на меня смотрит. А сама, куда там - развалилась на сиденье королевой.)

***


То жив, но  как скотина, то производителен, но лишь как робот. А то и наоборот: жив как робот (в традициях, предписаниях), производителен как скотина - и вынослив как вол. В общем, не встречал человека, не знаю, как он выглядит. Мелькнул раз кто-то, может, он, но на другом конце поля, за десятком комбайнов, на другом конце цеха, за десятком станков...

***


Шел, шел, но вот дошел до места, в котором не знаю, где лежит дорога -  вместо дороги образовалась какая-то обширная и пустынная  площадь, рядом густо населенный домами квартал. Брожу в пустоте, средь домов, вокруг все средневековое какое-то, словно из сна, который никак не понять. Ищу дорогу, но не очень, в рассеянности брожу и, можно сказать, отдыхаю...

__

А у Вовки у Н. невероятный успех, быстрый рост вдруг попер: уже за руку держит!

***


Большая гора – и вся засажена моей любовью, растет прекрасный сад; большой дом, у которого все окна светятся, потому что в каждой комнате моя любовь, мы с А2. Мы наполнены, утомлены, напряжены, взволнованы… (большой горе – большой колпак)

Мы проповедуем Христа не только распятого, но и  поруганного, и  битого – крест же позолотили, превратили в абстракцию, а ругань и битие, небось, не удастся лаком покрыть, теологический диспут открывая…

Все же написано: «женившийся на разведенной прелюбодействует». Но написано и: «любовь всё покрывает, любовь превозносится над судом (а значит и над заповедью) - если бы она меня любила и любила не «средне», то мы бы разомкнули железные объятия этих оков…

Могу я казаться им  остроумным, дерзким наглецом, легким панком, летающим  бабочкой, жалящим осой?! (Если не покажусь, еще ужалю!)

Нам с Вовкой не разделиться даже из-за Женьки – только вдвоем с такой ношей можно справиться…

***

Зачем я буду писать что-то подобное тому, что уже написано? Если мне  из написанного что-то очень нравится, то я буду призывать людей читать это, а не писать свое, подобное, которое только затирает то, что ты, якобы, уважаешь…

***


«Если бы ты была человеком умным, то ты бы поняла, а если бы ты была человеком добрым, то  ты бы поверила там, где не поняла».

Иногда немного умна, иногда слегка добра, но не сходятся две половинки в один целый мост - с обеих сторон  тот ведет не на другой берег, а в пропасть, которую перепрыгнуть не так-то легко, особенно когда размяк, сидя на диване или перенапрягся, диван тот на себе волоча.

Вначале нужно иметь совершенную веру, доброту, в конце - совершенное знание, ум, а по дороге - совершенную сумму веры и знания. «Не то плохо, что ты не знаешь, а то, что ты и не ищешь с верой» - всякий, кто ищет, надеется и верит.
Совершенному уму уже нет нужды в доброте; и наоборот, если не знаешь, то лучше будь добр и милостив, не суди.

Хорошо стараться всё знать, должно веру обращать в уверенность, даваемую знанием, но во всякой диалектике всегда есть простор для проблем и лукавства: ты еще не знаешь, а веру уже потерял.

Надо всегда уважать и нежно любить тех, кто чувствует и верит и  смирять гордыню знающих – которые могут пройти весь путь до ворот в Царствие Небесное, но стать тем верблюдом, что ни в какие ворота не лезет уже.
Почти потерял веру, почти  нашел истину: вишу над пропастью, опять разошлись половинки - соединяю их собою.

Первый мальчик всё чувствует, он наивен как слезинка, а второй  всё знает, он мудр как драгоценный камень... - и не мешайте первому мальчику приходить дружить ко второму, которого зовут Иисус (и первой девочке ко второму мальчику не мешайте приходить! И первому мальчику ко второму дедушке…)

Совсем немного и ума, и доброты – «с такими ресурсами справишься лишь с совсем простыми и легкими ситуациями: глупому всё непросто, даже три сосны, а злому всё нелегко, он тут же сам себя и всех своих ближних кусать начинает...»

Добрый в тупике - дом построил, растворил тупик в себе, еще и использовал готовые стены при строительстве. Умный в тупике – «Бог его знает, как он извернулся и просочился. Эта проклятая жизнь везде себе щелку найдет и мигом незримого свежего воздуха натечет выше крыши» (Добрый в тупике устроился цепным  псом  в собачьей будке, а умный – контору выстроил. Обоих уважают. Ведь можно быть добрым и к самому тупику. И ум, опять же, извернуться и приложить…)

 «Не уверен - не обгоняй» - никогда теперь обгонять время, ручаться не буду; и даже  ездить пока прекращу - подумать надо, что же из всего вытекает...

***

Весь день чувствовал сильный разрыв, неприятное раздвоение: одновременно и сильно верю, и сильно не верю в её любовь ко мне. Мне это кажется теперь почти лотереей и я поскорее хочу узнать свою судьбу, провести, убить эти дни. И рисую раздрай… Может быть, я бы больше верил, чем не верил, но верить больней и поэтому  пытаюсь настроить себя скорее на неверие – разрыв и болтанка, безвольно пялюсь в телевизор…

Ведь похоже П. его новая любовь сделала мягче, чище, жизнеспособнее и оптимистичней. Кстати, и мягкость живописи Д. хорошо объясняется тем же. А у нас с Ван Гогом заметно, что мы без женщин живем – дикий напряг и раздробленность. Сухая земля без воды, сухие краски – только в последнее время стал их сильно разбавлять…

…Разница в росте тоже проблема: мне не очень приятно сгибаться крючком, а с её характером рядом со мной не очень приятно ощущать себя на дне колодца. Вот и смотрю я рассеянно прямо перед собой, поверх её головы и только слушаю голос оттуда, то бишь снизу. Но с другой стороны, это залог необычности, своеобразия наших отношений. «У нас, А2, всё будет по-своему и недостатки мы будем превращать в великие преимущества. Я вот сил поднаберусь и тебя  на руках носить буду!»

А в общем-то, любовь, как и творчество, всегда для меня будет не только счастьем, но и проблемой, мучением. И труда  много, серого-серого, но нужного-нужного – терпи…

***

На вечерней улице все лица  мазаны-перемазаны темнотой, а если заходишь к кому-то, то это обязательно мастерская, захламленная, с мертвым электрическим светом, с хозяином, у которого золотые руки,  но оловянная прибабахнутая голова - он сразу начинает мозги канифолить. Негде поговорить по человечески… (Есть еще переслащенные квартиры, но в них не пускают - ну и черт с ними).

__


Посоветуется с мамой и та ей убедительно отсоветует; мол, намаешься ты с этим нищим и прибабахнутым художничком, дочка – задави в себе эту мысль, не жалей. Ей жалко станет, но она справится, я же, мол, сильная. И молодая.
И А., наверное, примерно так рассуждала; она вообще жесткая и деньги любит, если присмотреться…

Ведь матери могут рассуждать и так: «заведи себе мужика просто так, для здоровья – ведь ты уже, небось, привыкла к мужику. И тогда уже не торопясь подбирай, лови себе мужа…»

***

Вовка слабоват спешить, да и мне с деньгами спешить никогда не следует. Потолкаемся по другим местам, посоветуемся. …Да, тогда мы не продали, но кто сказал, что это получилось из-за высокой цены, а, главное, деньги нам тогда были не нужны. Они ведь отнюдь не всегда нужны, деньги. Когда они не нужны, их просто вбухивают в очередную дорогостоящую вещь…

Это же я понимаю силу своего, а они-то нет? Что ж, моё дело отстаивать своё понимание и не очень-то мириться с их пофигизмами.

Иуда согласился на первую же предложенную ему цену – он не торговался за свои 30 сребреников. А то, мол, вообще ничего не дадут за такое плевое дело – так рассуждают папа и Вовка, в котором папины уши пролезли (как и во мне, впрочем, только в других разворотах)


***

Цель там, где все противоположности сходятся, где разрешаются все противоречия и снимается всякая печаль…

***

…Развеселился я к концу оттого, что пришел тот Ан. из театрального училища – хорошей приметой это мне показалось… Может быть, зря, потому как оказался он очень странным чудаком, полубомжем, полусумасшедшим и при том со стандартными взглядами…

Полистал Урманче – среди полной мертвечины в книжке есть три рисунка в «моем» стиле – только у него нет коллизии, борьбы добра со злом, клубка и пронзительности счастья – всё просто разложено по листу бумаги. Мои «шлягеры» - это для них слишком хорошо, чтобы оказаться правдой. Их, может быть, даже моя путаница больше успокоит, всё это неразборчиво-неуловимое…

***

Будь они мудры, родители еще в детстве могли бы показать что почем в открывающейся гуманитарной перспективе; что под крышами в домах, что лежат в долине…

Вспомнил, как Д. внушительно говорил про то, что Рембрандт – гениальный рисовальщик (а ты, мол, кто). На самом-то деле, он слишком стандартный рисовальщик; и у него слишком много рисования и слишком мало живописи, цвета (что, впрочем, честно).

***

«Чтой-то я очень веселый, оживленный сегодня!?» – «Перед смертью не нарадуешься» – «Потому что уже вижу, что после смерти буду жить!»

В общем, я до смерти и я после смерти – а больно только в самой точке смерти – на ней долго  стоять не собираюсь…

__

Она, видимо, тогда решила не любить меня, но это ей радости и облегчения не добавило.

Смотрела всё время в сторону.

В первый раз я не знал, что девушке всего 17 лет, а во второй, что она уже замужем… Насчет А. я теперь даже рад:  у нее сейчас временами вид бывает просто жуткий! Красится и в итоге выглядит так, словно она из публичного дома.

***

Я раньше был страшный созерцатель, а теперь буду страшный воплотитель?!

Всё-таки, не будь Евангелия, у меня давно бы и крыша поехала, и душа скукожилась от незаслуженного горя и незавоеванного счастья…

Показывать картины лучше бы Вовке: произведения и их автор вместе – это уже слишком много, достаточно чего-то одного.

__

Она в этот раз, когда мы садились на свою любимую дальнюю, последнюю скамейку, попыталась своим пакетом от меня отгородиться, чтобы я близко к ней не сел, но я  этот пакет не глядя  переложил и задвинул…

«Вот если ты меня ударишь, то я тебя разлюблю» - горькая, угрожающая шутка…

Они способны любить только благополучное материальное положение. И благополучное духовное положение – концерты и книги в хороших обложках.

***

…Читаю  самодеятельную книжку «Синей Коровы» («Стихи», 97г.)  и как-то по-новому их всех вижу. Г. действительно расшатал штампованные словесные конструкции; Р.П. движется в том же направлении, но более размыт, размазан по быту. Вообще, это типично: уход от Бога в быт, размельчение себя в песок (но и в каждой песчинке – Бог)… Р. поразила своей неудовлетворенностью; видимо, любви хочет; может, любит кого-то тайно. Поразила также затейливостью своей. Вообще, этим все поразили: профессиональные мастера-затейники. Я-то обычно анализирую и ищу простоты, а они путаницу жизни не распутать пытаются, а сделать ажурной – мол, так и надо, так и великолепно. …Бур. не так плох, верит не в зло жизни, а в ее пустоту, безнадежность. И Ю. Е. вызывает симпатию, хотя финтами своими она, как и все они, наверняка обводит саму себя. К. наблашнился писать загадки. Простые фразы, но между собой не состыкованные – авангард, «гадай, фантазируй!»
Да, пишут и качественно, и традиционно, а всё при дверях или в сенях. Вожделеют попасть в комнаты – а там, может, притон…

***

Потерял интерес к любовным фильмам – мне теперь есть о ком мечтать. Да, опять получается получать удовольствие от мечтаний о любви – спасибо тебе, А2, и за это, ведь словно по райским садам гуляешь. («А2, может быть, ты меня всё-таки маленечко любишь?») Покажу ей рисунки свои – распушу свой хвост павлиний…

Вовка позвонил насчет эмалировки нашей ванны – 175 тысяч. – «Такой приятный женский голос» – «Он у них у всех приятный…»

Походил с день по «ДК Химиков» («Кафку вызывали?») и по новой оценил то, что вся жизнь моя и вся работа  проходят в наилучших, домашних условиях – ведь даже за то, чтобы находиться во всех этих дырах, действительно надо платить.

Понял Павлово «у меня ежедневное стечение народа» – каждый человек в свою сторону развернут и согнут, и каждый тверд в такой своей воле; тем не менее, надо как-то общаться и влиять – не тратя сил попусту.

Познакомился в том ДК с Д1 – временами казалось, что он понимает столько же, сколько я, но потом обнаружилось отсутствие сомнения, страдания и креста; в результате чего – голая религиозность буддистского типа, страшная болтливость, самоуверенность и эгоизм – то ли он лучше всех из тех, кого я встретил, то ли хуже всех – даже рядом присутствовавшего Л., человека смирного, типа тети Л1. Он, в некотором роде, одержимый. Как Павел, что ослеп от света. Смесь религиозного фанатика с фанатичным же технарем – человеческого общения от него не дождешься. Обладает мощной духовной силой, но неразвитой душой, вот и машет мечом огромным без толку часами: то мне, всё знающему, талдычит, а то и ничего не понимающему – почти не чувствует собеседника и не интересуется им. А говорит о любви, что всех любить надо. …Ничего не пишет и ничего не читает. Весьма американоиден…

Надо мне вести себя очень спокойно, расслабленно и любовно с ними, со всеми, а теории мои пусть читают, сам их талдычить не буду. Буду жить, бросать реплики, делать действия – не зацикливаясь ни на ком и ни на чем,  если не вижу в ответ шагов навстречу.

***

Рисую с музыкой – словно себя в розетку включаю. Целыми днями в экстазе и сонливой рассеянности – поезд мчит всё быстрей, а машинист уже спит –и снится ему целое море, целое небо снов, в которых всё чудесно, но  мелькает…

Подозрительно смотрит и на мой слишком высокий физический  рост, и на  слишком высокий рост творческий, и на  потрепанный балахон, развевающийся по ветру легко,  свидетельствуя этим о пустых карманах…

Понял, что жизнь – это куча, котел и каждый раз рисую кучу, просто в разном стиле; и каждый раз она по-разному расшифровывается, называется…

__

На «Корове» – девушки, диваны, а на «Арсе» - скамьи, мужики.

Всем теперь говорю, что карьера, что в культуре, что на мясокомбинате, что в любом другом учреждении делается одинаковым образом. …В итоге, сделавшие карьеру разъезжают на авто, а не сделавшие садятся в автобус – или ездят на авто, доставшемся от более карьерно-успешных родителей. «Что-то много авто развелось»… И автобусы тоже битком набиты…

Слушаю отрывок из оперы в исполнении некой знаменитости: «даже сытые скоты и то чего-то там поют фальшиво-красивыми голосами – нам ли, свободным и сильным не петь…»

__

Она поэт до мозга костей, а у меня проза…
Два последних года читала одну фантастику…
Иногда пронзительные стихи, а хочет быть как все; сама себя называет «паяцем»…

Хотя в тот раз, когда А. впервые пела Щербакова, я был поражен почти так же…

Настрой у нее сначала был пофигистский, жвачку жевала, но как расчиталась, так и преобразилась – и глаза появились человечьи, и на меня те глаза пару раз глянули…

Пришел, рассказываю Вовке «ситуацию», а он почти в носу ковыряет – ложкой по столу чиркает. «Ты можешь не чиркать ложкой?» Перестал, но непроизвольно стал делать то же пальцем. Я выразительно посмотрел на него. Перестал, но через минуту у него задрыгался  носок ноги… (Никак не может человеком стать!)

Если бы она твердо решила со мной покончить, то неужели она стала бы избегать откровенного разговора – видя мои мучения и недоумения?

Ее стихи напоминают стихи Копытовой из Риги. Копытову я безуспешно комментировал… А, кстати, не случайно я тогда взялся за это – тоже очень сильно поразила меня (по сути, был влюблен!)

Жизнь заставляет меня прыгать с парашютом, а сам-то я, наверное, ограничился бы своей спокойной ездой по лесу… Кстати, рассказала она собравшимся поподробнее про тот прыжок с парашютом: дали ей шлем на четыре размера больший, чем нужно – и она ничего не видела –  навесили груз, чтобы летела к земле, а не в небо, а когда приземлилась, то здорово этот парашют ее повозил по земле… - всё это грустная притча…

Она – взрыв, бегун на короткие дистанции, а я – стайер и универсал,  эдакий Гете…

Вчера  в программе ТВ  значились две знаменательные передачи: фильм «Грозовой перевал» и публицистика под названием «Моя семья: развод» – телевизор продолжает успешно пророчить.

А Р., Ж. и Н. внутри себя знают, что они уже определились и поблекли, определенно поблекли – и им уже очень трудно поверить в какие-то перемены. Нет, надо получше устроиться, где уж есть и жить потихоньку, думают они.

У П. дела не ладятся и он, видимо, настолько пал духом, что уже и успокоился – ходит бодрый, как машина и пустой, как пробка, усиленно газеты читает, трещит о пустом…

Моя суперсерьезность всех бы отпугивала, если бы не сопровождалась супердетскостью («у тебя всё на лице написано»). Я настолько силен, что могу играть в открытую; могу быть и беспечен, как мальчишка. (Хотя для слишком многих «реалистов» все эти суперы – минусы, минусы, никогда не плюсы даже в сумме…)

Такого еще со мной никогда не было, чтобы я сутки напролет  думал об одном и том же человеке, об одной и той же ситуации… Погода пасмурная и думается очень хорошо, если не считать перенапряга (т.е. словно бы идешь не по ровной дороге, а всё время в гору). «Погода сырая, под цвет моих мозгов – не небо, а мозги. А черные деревья на фоне неба –  извилины…»

То полы покрашу, то какой-нибудь темный угол разгребу – всё верю, что войдет сюда А2!  Опасаюсь же, что не понравится ей у нас – грязи и старья всё равно много. «Особенно, конечно, мистер Жендос не понравится; и моя искусственная челюсть. Ну и в деньгах острая нужда. И скука, собственно». Она же думает, что такой видный парень, как я, живет интересно и имел, кстати, у женщин успех. «Не женат он, видите ли – а любовниц сколько было не сказал. Я вот только случайно про А. знаю» - «Никаких любовниц, А2, все интересы до сих пор были либо внутри меня самого, либо внутри мне интересных книг» (так, грешки по мелочи!)

Слишком много времени проходит от одного свидания до другого – всё снова превращается в миф.

У меня сильнейший разум, а у нее сильнейшая душа – что и нужно. Когда она начинает рассуждать, то сразу выдает свою беспомощность и несамостоятельность. А я душу свою могу возбудить, только откликаясь на что-то, кого-то…

Ноги в яме, а голова за облаками.…

Как бы не заболеть – мама болеет, Вовка заболевает, у себя тоже чувствую некий жар. И ей как бы не заболеть. Ох, боюсь, не будет просвета в эти дни пасмурно-гнилые…

Легко мне стало общаться с людьми. Всех вижу насквозь, никого не боюсь, ни перед кем не заискиваю; веду себя просто и естественно, без стеснительности, но и без наглости…

Иногда готов себя успокоить и такой примитивной мыслью: «она такая маленькая и видел я ее так редко, к тому же специфика ее реального облика так трудноуловима, что забудется всё, как сон – особенно, когда появятся новые девушки»!

«А2, ты ведешь себя как скала, а я – как скалолаз. Хотя скала отвесная, но всё же есть на ней уступки и послабления, зацепки и неровности – надежда моя чутко выискивает их, а любовь моя накрепко за них хватается…»

«Я не спрашиваю, А2, веришь ли ты в Бога – насколько человек хорош, настолько он в Него верит, если даже сам и не понимает того; ведь Бог – это всё хорошее и не может быть ничего хорошего в человеке помимо Бога».

Сегодня ночью думал про продажи, а не про А2! По-моему, думаю я об этом без лихорадки, очень по-деловому, беспокоясь только о потере подлинников лучших работ.

У П. пока никак не проклюнется его крупная удача, вспотел уже весь, стараясь заколотить, наконец, бабки, казавшиеся столь легкими – и он бодрится, выпив водочки, на языческий манер  и исповедует ветхозаветные ценности…

Получается, что при встречах я стесняюсь своих нежных чувств к ней и не даю им проявиться. Да и она запрещает… Вот и выходит, что словно бы любви и нет…

Продажа подлинников – это нечто вроде продажи своего тела людоедам. Такая продажа прельщает многих бездарей и такая покупка прельщает многих скрытых людоедов.
…Да, пишут и качественно, и традиционно, а всё при дверях или в сенях. Вожделеют попасть в комнаты – а там, может, притон.

Вера в существование Бога –  ветхозаветное требование; Новый Завет требует гораздо большего: веры в преображение, воскресение мира, в победу истины над ложью, жизни над смертью.

А2 сообщил: «люблю гонять на велосипеде по лесу» – и с помощью изобретенного мной метода-велосипеда по лесам духа...

Чудо Израиля: расступились воды и пошли они по суше, а я опасаюсь, что расступится лодка и окажусь я в воде!

Вовка оказался прав: Р. забыла принести  тексты А2. И вовсе это не Р., а обычная обнаглевшая конторская крыса. Вместо извинений и сожалений, на меня же поперла – я же и виноват кругом вышел! Любительница лучшей защиты – нападения. А у меня слишком нервы шалили; хорошо ещё, что не обругал её никак. Через час уже остыл.

Они не прочь быть хорошими (Н. опять старалась быть такой), вот только привыкли жить халявно, теплично и совково.

Могу любить, если даже меня не любят - но уважают.

Нет, хорошо бы получить её стихи до четверга – настроился бы на её волну. А то опять всё прохлопаю ушами.

Если есть любовь, то всё оправдано, а если нет любви, то ничто не оправдано. Но нужно уважать и чужую любовь. Не любить, но хотя бы уважать – не больше и не меньше. …Муж не должен разводиться с женою, если жена против, но жена может развестись с мужем, если он против – не должен человек отдаваться без любви.

Раз я человек несовершенный, то  должен продолжить род – пытаясь детей толкнуть на поиск большего совершенства. И все так делают, потому что все несовершенные для этого достаточно похотливы.

Вспомнил первую прогулку с А2  - я тогда сам мучительно колебался и не верил и это вылилось, например, в такой фразе: «если что-то и начинается неплохо, то в итоге всё равно ничего не выходит».

Невозможно всю жизнь безнаказанно употреблять высокие слова – только в молодости прощается.

В критической ситуации взял её тогда за руку и перевел через улицу. Ещё и Бог помог – одна машина в потоке вдруг свернула к обочине и образовалась дырка…

Вот она, душа её, со мною на одной кровати – и в белых листах, и в лишенных света и цвета видениях…

Как  живущему в первом детстве понять живущего в детстве втором? «Лети ко мне, ангел мой, над этими черными городами, лишенными смысла». Она же и физик и лирик в чистом, буквальном смысле одновременно! Опыты ставит, а потом идет и отыскивает свою душу…  Она – подросток: переходный, «ломающийся» возраст – отсюда этот ее голос и всё остальное… Когда учишься, то это еще лирические годы, если даже учишь ты физику…

Главный довод у них: «это очень современно». Но в итоге: «к старости ее раздуло, а его скрючило».

По настоящему большую, уникальную силу имеют только две фразы в этой ее подборке:
1. «Бесшумней, чем урановый распад
        торопятся и гибнут невпопад
        привязанности в мартовские дни,
        но разве мы останемся одни
        среди имен, так странно дорогих,
        украденных и скрытых от других».
2. «Иди скорей к беспомощной реке,
        где время в белоснежном парике
        пытается кого-то обмануть
        и посылает в бесконечный путь».

Я мог бы поучить ее избегать всего, что пахнет общими местами.

…Но, с другой стороны, я бы постоянно смотрел на нее свысока (!), давал бы понять, что ей только 20 и впору ей читать, разве что, то, что я писал в 21.

«А2, ты стала для меня таким светом в окошке – светом, надо сказать, теплым и нежным – что я уже стал забывать, что душа может выражать себя в чем угодно, не только в стихах!»

Перечел слегка свою писанину – всё-таки это гораздо лучше: веселее и легче написано о гораздо более тяжелом.

«Март без ласк обойдется» – видимо, февраль без ласк не обошелся – вспомнил ее сытый вид на 3-ей «Корове»…

Настоящее знамение случилось: вышел на радостях – наконец, хорошая погода – воздуха попить, глаза освежить и уши птичьим пением прочистить, как вдруг из-за соседнего каменного дома вылетает в синее-синее небо белое-белое облачко. Совсем маленькое, но вот, стремительно надвигаясь, оно стало расти в размерах… - и так надвинулось, что, клянусь, находилось примерно на высоте десятиэтажного дома, не выше.  И всё время клубилось, что-то говорило, показывало. Пролетело прямо надо мной, не сбоку. А совсем и не было на небе никаких облаков. …Я всю жизнь в этом дворике сижу и такого не припомню.

__

Ну вот и развязка - со словом «не хочу». «Подожди!», говорил я ей, стараясь перекричать механизированную улицу, «давай, договорим! я не понимаю, А2!», но она не сбавила шага; ходу – и в дверь. А за ней темнота, между прочим...

Вообще, странно, что она как бы язык проглотила…

Тянется у нее нечто с мужем. Может, даже и замирились – со всеми вытекающими отсюда последствиями (так сказать, насладились плодами мира) - вот ей и неудобно стало… а вообще, нехорошо у нее на душе, темно и жестко – она от этого временами выглядела совсем некрасивой, почти шадривой. Хотя улыбку свою детскую эксплуатировала исправно, методично – и она стирала всё; только глаза всё равно оставались темными, человечьим смыслом мало проясненными.

Та же А., например, девушка гораздо более хваткая, шустрая и практическая (кстати, была и мило мне улыбалась, но что-то быстро ушла, узнав от «очкарика», что я тексты А2 перечитываю и чуть ли не перепечатываю), за нее можно не беспокоиться.

Напечатать бы весь этот «роман» и дать ей почитать?! (чтоб убило или пробило?!)

Теперь о главном: чувствую я себя спокойно. Буквально, уже через минуту после отказа так себя почувствовал  (она шла по длинному темному коридору быстро, а я уже не спеша, не пытаясь догнать – и почему-то напевая!) «А2, ты теперь просто одна из моих подопечных, только самая главная – у тебя самая хрупкая душа, да и врач к тебе очень привязан…»

Так что хорошо, что я навел в доме порядок –  теперь буду жить именно с такой аккуратностью и чистотой, раздраи и раздражительности меня покинули, теперь я до нежности вежлив (если б любила, то не удержался бы, был бы несдержан – а значит, постоянно ломалось бы счастье и я не столько бы ездил, сколько под машиной лежал). И дальше продолжу переделки – глядишь, всё это понемногу перерастет в то, о чем мечтал:  в дом с новым духом. Ведь пока только заявки (да и то только в доме на Волкова).

…Он гармоничен, М., в нем есть и религиозное и культурное начало, но религиозное, как водится, тяготеет к магии, а культурное к пустому анекдоту… Еще с Б. разговаривал – удивил меня своими жалобами на неустройства… Да, один одноног, а у другого две ноги, но только очень короткие - как короткое замыкание… С. пришел со своего АБАКа – где его муштруют – в настроении воинственном, всё кричал, что надо иметь разумные цели. Я не стал спорить, успокоил  его бедную душу.

А подозрительно много собралось там людей неженатых и незамужних (и собиравшихся развестись)! Причем на словах все сведущи, а на деле – дремучий лес. По-моему, и для них мои тексты – и картины – должны быть как открытие Америки, но все бурчат: «земля как земля; и, наверное, уже давно открыта» – а что земля эта во всяком случае необжита и на ней просторно, вольготно, сильно – это как? у них-то уже не земля, а асфальт и камень, и друг у друга по головам ходят.

О. читал свои ничтожные литературные симуляции, К. пел – не имея данных. Отвязываться пытается человек… - бесполезно; без Христа, Л., всё бесполезно, одна видимость пения и веселия…

Да, в людей веры еще немного меньше стало, но ведь тут не чем больше, тем лучше – тут надо видеть реальность. На радостях (от любви А2-то) то ли других с энтузиазмом стал бы исправлять, то ли сам стал как все – так и запутался бы в этой коллизии…

 А. что-то подозрительно сильно милой стараться казалась – кого очаровать хотела (а у самой, между прочим, ноги кривые)?

Да, впустую крутилось мое большое колесо – не было сцепления, не произвел я впечатления. Любовь погасла, словно просто выключили свет – и я её сразу увидел в свете обычном, как в самом начале. Опять не светилась, была шапокляком. И интересно, внове было это видение!

Я, собственно, понял, что меня не ждет ничего хорошего уже тогда, когда она не пришла рано, вовремя. И потому, хотя и солнце ещё светило и даже белые голуби над грохочущей улицей летали, я, её, заманчиво одинокую, заметив, не затрепетал и не воодушевился…

Нет, всё-таки болит и думается – хотел уже в Отары ехать, работать и развеиваться, но передумал. …Прошелся по солнечным и ветреным улицам и  думаю: «нет, это лето может быть счастливым для меня. А то, что оно будет иным, чем все предыдущие – это почти наверное…»

Да, в этот раз она меня толкнула достаточно основательно - я почти одобрил, почти кивнул, когда укорил её в том, что она не поступила так раньше. А то раньше сначала указывала на забор, а потом, тут же – на калитку в нем.

В магазинах мне теперь почему-то всегда становится дурно – а в этот раз что-то особенно. Ещё и шлягер пелся, раздирая душу…

«Я, А2., пишу откровенно, потому что откровения там, где откровенность…»

В общем, трагедию делать нечего – обычная история (но как же необычно, в итоге, рассказанная!)

Хвалить ей её стихи не очень полезно – сдается мне, что у нее очень легко кружится голова. Очень хвалить и не за что, а круженье головы – это же сущее бедствие, товарищ маленький наполеон. Её, наверное, уже задело, что я промолчал о них и не напечатал, как обещал. Ничего, проглотишь – я и не такое глотал.

А погода испортилась – как раз к полдвенадцатого, ко времени, в котором должна была горой выситься наша прогулка, а теперь яма зияет, пустота и, дай Бог, чтобы у ямы той было дно, пусть не нежное и не теплое…

У меня такое ощущение, что вообще никто не попадет на небеса. И не попадал – кроме Христа. Никто не научился летать, ходить по воде, а без этого какие небеса? – только какие-нибудь предварительные и с временной пропиской…  «Стихи хорошие писала? – ну, на тебе рай с булавочную головку, с горчичное зернышко – а вокруг океаны мути клубятся и по океанам черными щепками пиратские корабли плывут – вот так, волчонок».

***


Устав, преспокойно залазил в яму соответствующей глубины - чтобы достичь расслабления и думать, спать, писать... Обычно же стараются «держаться» - чем только мучают себя. Когда отдых - благо, надо им  пользоваться. Благом же он является только для потрудившихся - причем, тоже ко благу...

***


Есть люди которые очень удачно по схеме живут. Образцовые рабы - таким можно памятники ставить наравне с памятниками господину П. Не знай, зачем живут, и какой интерес находят в иллюстрировании схемы, но получается очень удачно, не спорю. «Съехал в яму образцово: быстро, аккуратно, точно».

__

Этот Ан. и рисует как Р.П. и говорит тихим голосом как тот, и ко мне липнет аналогичным образом. А Р.П. на непонимание и одиночество мог бы так же пожаловаться…

Тоска. Не вырвешь никого из тесных пьяных рядов, что шатаясь, бредут в никуда.  …Жалеет пустыню умирающий от жажды. Только это пустыня, в которой под ногами не песок, а линолеум. «Есть кто живой?» – «Есть» – миллионы блестящих глаз, но все производят почему-то один только линолеум, катит он широким рулоном, потоком, рекой…

Т.е. я тоскую не по реальной А2, а по той, которая мне нужна. Как-то она всё же не тянет; сил мало, а заурядности много. Просто не тянет.

Эти тексты уже сами тают во рту, съешь, хочешь не хочешь, оглянуться не успеешь, а те ещё надо было разжевывать, косточки, кожурки и палочки выплевывать, и с усилием заглатывать.

Всё, мечтаю теперь, что мои тексты её поразят (а в ответ услышу лягушачье: «мне это не близко». Или на манер Б.: «мы с тобой под прямым углом друг к другу живем, только в двух местах задело». Что верно, то верно: я человек скептический, но живу вертикально, а он человек романтический, но живет горизонтально, как язычник, т.е. животное)

«Волчонок – герой, волчонок с улыбкой странно незлой…»

 Хорошо, всё-таки, что погода испортилась – пусть тоскует, а не радуется. И пусть читает, а не гуляет.

В новых писаниях жизнь, а в прошлогодних её ещё не было. То писал и рисовал человек абстрактный, ещё мертвый, ещё только взрывающийся для того, чтобы жить.

Мой путь таков: в писаниях литературность стараюсь свести до нуля, а в жизни творческое, художественное, «дерзкое» начало повысить до максимума – так встречаются, соединяются писание и жизнь, между ними нет разрыва…

И даже в этот последний раз самый первый взгляд её на меня был приветливым. Невзлюбила же она мои «приставания». И, помню, в последнее наше свидание у нее были попытки облегчить  душу: «все меня учат жить», «тяжело», «кавардак». …Правильно, что я был деликатен, но неправильно, что я был невнимателен.

Пою «давай пожмем друг другу руки и в дальний путь на долгие года». Есть в ней что-то совсем родное…

«Это не философия, А2 – просто я хочу жить своим умом: всякий у кого нет своей философии живет чужим умом и пользуется чужой философией...»

Уверил себя, что А2 поразят мои «Выдержки…» и третий день хожу окрыленный; выучил их  чуть ли не наизусть, читая  мысленно рядом с нею – не без восхищения самим собой.

Да, надежд рухнуло до смешного много – конечно, и за этой мое второе «я» наблюдает с насмешливым лицом.

П. запил, да ещё, кажется, и в карты проигрался – а должен был нам достать стекло. Долг его нам вырос уже до 170 тысяч. Я же говорил, что языческие бодрячества иллюзорны.

Меня пугает «я тебе доверилась» - всякие обязательства для меня невыносимы.

Если бы А2 меня любила, то ей бы нравилось; если не любит, то не понравится; если не понимает меня, то скажет «непонятно»…