Одноклассники. Сухарь

У Ленки Святенковой мы собираемся часто. Так повелось ещё со школьных времён. У Ленки самая подходящая «хата» для наших вечеров: большая и без родственников, потому что родители её уже давно переехали за город, предпочтя сельский уют городской нервотрёпке, а мужем она до сей поры не обзавелась, хотя пора бы… Иногда я даже думаю исправить последний мало отрадный факт. А что? Ленка баба хоть куда, хотя и слишком умная.
Так о чём бишь я? Ах, да. О наших вечерах. Мы собирались обычно впятером: Ленка, я, Пашка-Пылесос (сейчас уже и не вспомню, отчего его так прозвали), Галка, отличница, вышедшая за него, вечного двоечника, сразу после окончания школы (вряд ли без неё он бы её и закончил) и Лёшка-Сухарь. Не знаю, зачем он приходил на наши посиделки. Лёшка никогда не был компанейским парнем. Придя куда-либо, он усаживался в углу и сидел там весь вечер, глядя исподлобья и, большей частью, молча. Я никогда не слышал, чтобы он пел, рассказывал что-нибудь. Лёшка даже улыбался редко, и тогда казалось, будто улыбается он не той шутке, которая вызвала гомерический хохот остальных, а чему-то другому, одному ему известному. Сухарь был неуклюж, а потому никогда не танцевал, говорил короткими сухими фразами, был грубоват и непоправимо серьёзен. При этом он вовсе не был отличником и, кажется, даже не стремился к этому. У Лёшки была какая-то своя цель, своё дело, и всё другое интересовало его косвенно. Эта сосредоточенность, впрочем, помогла ему уже прочно встать на ноги, обзавестись квартирой, машиной, счётом в банке (в то время, как мы ещё подчас, к стыду своему (а иногда и без оного) прибегали к родительской помощи). Пылесос Лёшку недолюбливал, будучи полной противоположностью ему. Балагур, весельчак, он мог заниматься чем угодно, но не умел сосредоточиться хоть ненадолго на чём-то одном, а потому вечно сидел без работы. На шее у любимой жены, между прочим. Мы всегда удивлялись той самоотверженности, с которой Галка пыталась сделать из своего непутёвого мужа человека. Пока эти попытки терпели фиаско.
В тот вечер мы, как водится, засиживали у Ленки. Пили водку, каберне, какое-то сладкое белое вино и что-то ещё – в общем, каждый выбирал по своему вкусу. Мы с Пашкой налегали на отечественного производителя. Потом Пылесос выразил готовность сбегать за пивом, но Галка лишила нас возможности съершить, за что утром я сказал ей мысленно спасибо. Лёшка, как всегда, отбился от компании. Он сидел в своём углу, листал какой-то журнал, жевал сыр, унеся к себе общественную тарелку с нарезкой и цедил минералку, что казалось нам особенно оскорбительным. Пашка не раз пытался заставить Сухаря выпить с ним на брудершафт, обвиняя в снобизме и неуважении к коллективу, но Лёшка каждый раз вежливо отказывался, ссылаясь на язву, которой невозможно было предположить у столь крепкого мужика, который никогда не болел даже гриппом.
- Свинья… - прошипел Пылесос мне на ухо. – Просто свинья! Хоть бы уж он нахамил мне, что ли! Послал к такой-то матери! Тогда бы я получил законный повод слазить ему в морду! А так – примерная толерантность! Сволочь!
- Гад… - согласился я, также недовольный трезвостью Сухаря.
- Нормальный человек может не пить? Не курить? Я даже бабы его не видел! Козёл! Чего он таскается к нам? Сядет и сидит, как сыч! С понтом, что положил на нас, что он самый умный…
В это время Ленка включила магнитолу и пошла отплясывать свои затейливые па босиком по мягкому ковролину. Всё-таки она ужасно красивая, Ленка… Если бы была не такой умной, так мечта поэта… Эх, женщины, женщины, и зачем вы только так стремитесь к умствованием? Как оголтелый шовинист, заявляю: женщине ум вреден, он её портит. Подойдёшь к нежнейшему существу – а к тебе профессор оборачивается… И всё! Никакой романтики!
Галка спрыгнула с дивана и присоединилась к Ленке. Она, конечно, не так эффектна, хотя и симпатичная. И танцует слабенько. И тоже – умная. В чём-то даже умнее Ленки. Отличница, как никак. Очки сняла, щурится близоруко – сразу лицо какое-то другое.
- Эй, мальчики, присоединяйтесь! – Ленка, вращая бёдрами и глазами.
Пашка нетвёрдой походкой вливается, и наши дамы, взявшись за руки, водят вокруг него хоровод, как вокруг новогодней ёлки. Я смотрю на Лёшку – он что-то чертит в записной книжке с каменным лицом. Что за человек! Небось, деньги считает. Сказал, что новую мебель в квартиру покупать собирается. Какой-то дорогой фирмы… Вот, ведь растут потребности у человека… Старая мебель его уж не устраивает… И чего ему дома не сидится? Зачем, вот, пришёл? Как медведь на балу… Сухарь, настоящий сухарь!
Раздаётся звонок телефона в прихожей.
- Галка, приглуши бандуру, - командует Ленка и вприпрыжку бежит снимать трубку.
Музыка заглушается, и из коридора долетает её зычный голос, звучащий сокрушённо:
- Ах, неужто, Верунь? Кошмар какой! Ой, как ты меня сразила прям… И что делать? Ну, да… Нет, это не выход… Ребята? Да, у меня сейчас. Ну, мы посоветуемся, да… Ой, как жалко-то её! Вот ведь, а… Кошмар! Ладно, Верунь, мы перетрём, я тебе отзвонюсь тогда. Целую тебя, солнце.
Вот, что я ещё не люблю в Ленке, кроме умничания, это приторность её разговоров. Все-то у неё «милые», «дорогие», «солнца» и т.п. А уж хвалить кого начнёт – тушите свет, граждане – будто бы ей жизнь спасли. И ведь не от души, самое главное! А чтобы самой показаться «милочкой»…
Ленка возвращается опечаленная:
- Веруня звонила. Она на днях узнала, что наша Татьяна Евгеньевна сильно болеет, из школы ушла, дома сидит. Вот… У неё родственников никого. Лекарства дорогие нужны, а денег ни копейки… Такие дела…
Лёшка хмыкает и шумно поворачивается в кресле. Ну, ясное дело! У него на Татьяну Евгеньевну, нашу классную, кровная обида. Она ему оценки занижала и, вообще, не любила. Оно и понятно: от этого сухаря в жизни доброго слова не дождёшься…
- Да, жалко тётку, - сказал Пашка, опрокидывая очередную стопку. – Вредная была, а жалко. Всё наше государство гребанное. Вышел человек из строя – и привет! Сволочи… О стариках заботиться надо, помогать! У меня мать тоже всю жизнь пахала, а пенсия – кот наплакал… И всем ведь наплевать! Освинели все… Совесть надо иметь!
Я смотрю на него, праведно возмущённого, и думаю, что не ему, сидящему на шее у жены, а подчас и одалживающегося у пенсионерки-матери, толкать такие речи. Уж очень-то мы любим взывать к чужой совести, а своей пользоваться стесняемся – запачкаем чего доброго…
А чем лучше я? Перед собой можно признаться – первая мысль моя при печальном известии, была: нашла время, дура, звонить! Так хорошо сидели, весело было, а она всё испортила! Лезут все с проблемами, как будто своих мало! Не грузи ближнего своего своими несчастьями, чтобы он не чувствовал себя неудобно от того, что ничем не может помочь. Так думал я, любимец нашей классной… Думал и, косясь на Лёшку, догадывался, что и он думает о том же, и мысленно поддерживал его… А Сухарь молчал, листая журнал… Я всё-таки заговорил, с трудом подбирая слова и чувствуя, что безбожно фальшивлю, что говорю казённо:
- Да, ужасно, конечно… Бедная Татьяна Евгеньевна! А ведь такая бодрая была… Кто бы мог подумать!
- Да когда ты её видел-то в последний раз? – фыркнула Галка. – Бодрая! Возраст есть возраст…
- Да? – вспыхнула Ленка. – И поэтому пусть человек погибает в нищете и одиночестве?!
- А что ты предлагаешь? – пожила плечами Галка.
- Можно было бы навестить её всем классом!
Это предложение мне совсем не понравилось. Не люблю смотреть на чужую беду. И совестно, и тяжело, и хочется как можно быстрее уйти и забыть. Лёшка опять повернулся в кресле и ничего не сказал.
- Я не уверен, что это хорошее предложение… - говорю я. – Не всем приятно, чтобы их видели не в лучшей форме… Мне бы, например, это было неприятно!
- Так что же делать?!
Ленка, Ленка! Всё-то она близко к сердцу принимает! Особенно в первую минуту. Вот, уже и слёзы на глазах. А завтра и думать забудет. Загорается мгновенно и столь же быстро остывает…
- Подумать надо…
- Некогда думать! Мы всё время думаем, а потом, когда теряем человека, сокрушаемся: опять опоздали!
- Может быть, денег собрать…
- Я готова! – кивает Ленка. – Получу зарплату и обязательно отложу часть…
- Ах, это, конечно, прекрасно… - тянет Галка, поправляя очки, - но, например, нам с Пашей самим едва хватает, потому что он никак не найдёт работы, и его родная мать тоже не совсем здорова…
- Вот, так всегда! – возмущается Ленка. – Никакой каши с вами не сваришь!
- А ты что молчишь, Лёша? – набрасывается вдруг Галка на Сухаря, очевидно желая перевести стрелки. – Тебе наплевать на Татьяну Евгеньевну?! Только о себе и думаешь!
- Я не люблю пустых разговоров, - холодно отзывается Лёшка, зевая.
- Ну, и сволочь же ты! – рычит Пашка.
- Да уж, Лёша… Так нельзя! – качаю я головой.
- Сухарь, настоящий сухарь! – возмущается Ленка.
И все мы единодушно набрасываемся на Лёшку, радуясь, что нашёлся кто-то хуже нас, на кого можно свалить собственное бездействия. Подзуживая друг друга и совсем позабыв о нашей классной, мы упражнялись в приёмах на Сухаре, который сидел перед нами невозмутимо, точно не замечая нас, и от него веяло шекспировским: «Мой слух неуязвим для ваших бранных слов…»
Разошлись за полночь, клеймя Лёшку и довольные собой, нетвёрдо держась на ногах и предчувствуя грядущее похмелье.

Через пару недель мне позвонила Ленка и сообщила радостным голосом:
- Представляешь, Генка, мне Веруня сказала, что нашу классную в Германию везут. На операцию.
- Неужели кто-то денег дал? – поражаюсь я.
- Представляешь! Татьяне Евгеньевне вдруг звонок в дверь. Она открывает – на пороге никого, а на ручке двери пакет с продуктами висит, а между ними кошелёк с нужной суммой!
- Прямо дед Мороз какой-то! – выдыхаю я, радуясь, что так хорошо всё кончается.
- Представляешь! Есть всё-таки люди ещё настоящие! Не то что наш Сухарь!
- Это точно! Сухарь, конечно, совсем забурел…
- Видеть его не могу!

Хоть Ленка и не могла видеть Сухаря, а через месяц мы снова собрались у неё обычным составом. Лёшка занял место в углу и стал листать газету. Ленка с чувством рассказывала об удивительном спасении нашей классной, Галка охала и восхищалась, какие есть ещё прекрасные люди, и все мы смотрели на Сухаря, который вновь не обращал на нас внимания.
- Видишь, Сухарь, какие люди бывают, - сказал ему Пашка. – А ты всё: мебель, мебель… Что, кстати, обставил квартиру?
- Нет, - лаконично отвечает Лёшка.
- Что так?
- Денег нет.
- Вот так номер! Ты ж говорил, что у тебя уже готова была нужная сумма! Собирался покупать!
- Была готова.
- И???
- Я её потерял, - с ледяным спокойствием отвечает Сухарь.
- Потерял?!
- Да.
- Ну, ты и дурак! – разводит руками Пылесос. – Такие бабки потерять… Как тебе только помогло?!
- Да так, забыл в одном пакете… - пожимает плечами Лёшка, словно ничего не произошло, и я вдруг понимаю, что нигде он денег своих не терял, а просто отдал их нашей классной, повесив на дверь в пакете с продуктами, и от этой догадки мне становится бесконечно стыдно. За всё. Но я молчу. Молчит и Сухарь. А остальные – догадались ли?..