НУ, БЛИН

Бригадир Григорий, некогда лучший дояр, проводил собрание в своей бригаде. Он сообщил дояркам, что через неделю их будут снимать для передачи на телевидении. Слушая его, шустрые доярки притихли. Григорий предупредил их, что возможно у них будут брать интервью. «Смотри, Зинаида, чтобы ни одного матерного слова, а иначе премии лишишься, не посмотрю, что ты лучшая доярка. И вообще буду следить всю неделю за вашей речью, за каждый матюг снимаю по пятерке с зарплаты и выдаю тем, кто ни разу не выругается. Попробуйте, бабоньки, вместо матюга, как все культурные люди, говорить слово «блин». Всю неделю доярки привыкали выражаться культурно, без матов. На всякий случай они сговорились о том, что если с кого-то высчитают штрафные то oни их вернут штрафникам. Труднее всех пришлось само заядлой матерщиннице Зинаиде, помощнице бригадира. Обозлясь на Григория, она сказала ему, что у неё интервью без матерных слов не получится, так что уж лучше она будет молчать, рта не раскроет. «На кой хрен мне та показуха, не хочу переделываться, мне и так хорошо», сказала она, но всё-таки следила за своим разговором, матюгалась все реже и реже. Штрафных очков, однако, у неё было больше всех. Григорий попросил доярок приодеться, причесаться. «А парикмахера нам привезёшь на ферму?» несмело спросила его Шурочка, самая красивая молодая доярка. Поблагодарив её за такую идею, он пообещал договориться с местной «паликмахершой» Любой, чтобы она причесала и напудрила их, как киноактрис. Доярки остались довольны, только Полина, пожилая женщина, лет шестидесяти, отмахнулась: «Меня мой старик из дому выгонит, как увидит раскрашенной. Я уж куплю новую гребёнку, да надену чистый халат и большего от меня не требуйте».
Каждый день на ферме наводили порядок: побелили стены, вымели кормушки, начистили поилки, намыли до блеска молокопровод, и к концу недели ферму было не узнать, даже коров с шампунем намыли. Больше всех волновался Григорий, заглядывал в каждый угол и своим желтым от табака пальцем указывал, где ещё следует навести марафет. Он где-то раздобыл новые белоснежные халаты, чепцы как у продавцов, и сказал, чтобы после съёмок их сдали ему. «Выдам снова, когда приедут снимать», сказал он. В него почему-то вселилась уверенность, что его бригаду теперь часто будут показывать по телевидению. Сам он теперь брился каждый день, и от него исходил запах тройного одеколона, а не навоза, как прежде. Доярки даже начали заглядываться на него, а иногда и заигрывать с ним.
И вот настал долгожданный день. Отдохнув после утренней дойки, вся бригада собралась в кабинете бригадира. Гостей решили встретить «хлебом солью», а хлеб в сельской пекарне пекут отменный, «язык проглотишь», говорили те, кто впервые его пробовал. Согрели самовар, напекли пирогов, блинов, принесли кто что мог, а Полина притащила даже старенький патефон с пластинками. На велосипеде со своими причиндалами приехала парикмахерша Любаша. Она горячими щипцами всех, кроме Полины, сделала кудрявыми, а Полине аккуратно уложила ее жиденькие волосы в пучок на затылке, предварительно начесав их. Желающим накрасила губы помадой одинакового цвета подвела брови, тушью удлинила ресницы, подкрасила глаза, подрумянила щеки, при пудрила носы. Женщин было не узнать. Зинаида, увидев себя в зеркале, сказала: «Ну, блин, теперь я понимаю, почему кинозвезды не матюгаются, потому что красивые, им надо нравиться нам зрителям. А нам перед кем красоваться-то? Коровам нужны ласковые руки, а глаза и у них красивые, с длинные ресницами и туши не надо. Давайте попробуем, сейчас зайти к ним такими вот размалёванными, так они нас всех перебодают, не признают своими».
Шурочка, уединившись, наводила сама себе макияж - плевала в коробочку с тушью и красила ресницы. Григорий сидел в сторонке и рассматривал своих подчиненных. Больше всех ему понравилась Зинаида, её насмешливый взгляд, пухлые, красиво очерченные губы. Заметив его пристальный взгляд, она, на миг смутившись, воскликнула: «Ой, девки, а Григорий-то наш блин, ну чисто турецкий султан, сидит как в гареме среди наложниц! Восемь девок, один я!». «А что, я не против таких красивых жен, только вот Настю свою куда дену?» сказал он. Женщины расхохотались, предложили её тоже причесать, приодеть, накрасить, тогда девятой взять можно. Григорий, посмотрев на часы, напомнил, что через час приедут телевизионщики и спросил: «Все-ли своим коровам расчесали хвосты?» Шурочка вскочила, и схватив свою дорогую импортную массажную щётку, исчезла. Вскоре, вернувшись, она доложила: «Теперь все». Доярки высыпали на улицу. Погода стояла солнечная, лето было в разгаре. Рядом с фермой вчера разбили два цветника, пересадив туда кусты цветущих-георгинов, они украсили серый двор фермы.
Полина ощупывая свой взбитый начёсом пучок, спрашивала, не растрепался ли он. Григорий был в цивильном костюме и в голубой под цвет глаз сорочке. Кто-то из женщин принёс ему галстук, но завязывать его никто не умел, все его восемь «наложниц» пробовали, вспоминали, что в каком-то кино видели как завязывали галстук, но получилось с последней попытки только у Полины, она завязала его большим красивым узлом, как когда-то в день свадьбы своему жениху Павлику. Григорий был небольшого росточка, и галстук оказался очень длинным, нижний конец его нескромно выглядывал из-под пиджака. Посмеявшись вдоволь, решили заправить его под ремень. Наконец, подъехала телевизионная машина. Зинаида пошла навстречу с полотенцем, на котором лежали хлеб и соль. Поклонившись и протянув вперед руки, она поприветствовала от всего своего коллектива гостей, те остались очень довольны, сказав, что их раньше никто так трогательно не встречал. «Приезжайте к нам почаще, мы вас не так еще встретим», смеясь, ответила Зинаида. Сначала было чаепитие, снимали за столом, кто-то между делом достал бутылку водки и для храбрости налили всем по рюмочке, никто не отказался, и разговор стал более оживленным и откровенным. Говорили о жизни на селе, о заработке, о делах фермы. Брали интервью у доярок и у бригадира. Затем, надев чепцы и белоснежные халаты, доярки продемонстрировали своё искусство доения коров, а те в свою очередь, стояли смирно, помахивая хвостами с чистыми пушистыми концами, иногда пытаясь лизнуть своих любимых доярок. А после, уже без видеокамеры, снова было чаепитие, говорили о разном, даже рассказывали анекдоты, но ни одного матерного слова не услышал Григорий, чем остался очень доволен, и часто произносимое Зинаидой слово «блин» ласкало его слух. Но праздники когда-нибудь тоже кончаются. На следующее утро доярки пришли все, кроме Полины и Шурочки, с черными разводами вокруг глаз, возмущаясь: «Ну, блин, и какой это гадостью нас так намаза Любка вот встретим её, так покажем ей, пусть теперь сама нас и отмывает». А Шурочка, смеясь, сказала: «Предлагала я вам, глупым свою тушь в коробочке, поплевал на неё и накрасил ресницы, а после поплевал и смыл ее, так вам заграничное подавай, так смывайте теперь её сметаной». Полина всё утро не разговаривала ни с кем и не снимала с головы платок. Когда её спросили: «Не разлохматилась ли твоя прическа?» она достала из кармана пучок, похожий на паклю, и скинула с головы платок, все ахнули. «Теперь у меня прическа, как у моего старика. Отрезала я этот пучок, так и не смогла распутать его. Ну да ладно, придется ходить в косынке, а волосы не зубы вырастут. Но Любку оттаскаю за косы npи встрече». Любе пришлось взять отпуск за свой счёт на две недели и уехать в город к тётке, подальше от гнева доярок, так ей посоветовала Шурочка.
И жизнь опять потекла своим чередом. Только Григорий теперь ходит всегда аккуратным, бритым и надушенным. А у доярок в разговоре почти не стало матерных слов, их они уже привыкли заменять словом «блин».