Арабчонок

О, честнейший из великих мира сего, о мудрейший из мудрых правителей шейх Абд ас-Сальх, изволь недостойному рабу твоему изложить состояние дел на границах государства твоего. Не стало спокойствия в окраинах земли твоей, испытание шлёт аллах твоим подданным, повреждают пути торговые, злые воины севера, мохнатые как овцы и сильные как горные барсы. Воля твоя, всесильнейший, а мысли наши склоняются к миру с неверными до укрепления военной силы нашей. Да будет, по воле аллаха, моими устами приказано вам, готовьте посольство. Главой его и волей моей будет поэт Гюль Масыль, чьи речи сладостные, сопроводят подарки мои богатые и результат нам, алллахом угодный, представят. Да исполнится воля аллаха.

Север. Сто дней пути позади. Жестокие схватки с дикарями, переговоры, обмен заложниками, и вот, наконец, древняя седая сторона. Нет, не кажется она моложе пустынь наших жарких, нет. Рваные берега морские, вечно обвивает море, холодное серое море, как глаза местных красавиц, белотелых и беловолосых. Леса подступают к скалам, подступают там, где нет и малой возможности пути. Там, где лишь коза горная пройдёт, там уже рубят их на корабли страшные эти люди. Все поселения обвиты лесными столбами, острые пики древ этих смотрят на редкие звёзды. Тухнут здесь звёзды в тучах хмурых. Солнце тут блещет, а не светит. Бьёт по глазам острым шпилем отколовшейся лучом от солнца скалы, взрывается мозг, не хочет верить в холодность света его. Голова тяжела от вчерашнего пира и сегодня пир и три дня назад был пир.


Какой ветер, как свистит. Глаза широко распахнуты, хлебные коврижки, а не глаза, бегают коврижки по лунам, направляют свои чёрные камушки в озеро жизни, пускают на нём круги расходящиеся, не собрать их не слить в цель. Смуглая кожа как выкрашенный желудёвым отваром выворот меха. Волосы курчавы и жёстки, неровными завитками развешены над ушами, лопухами торчащими, из их зарослей. Круглый живот дышит с грудью, высоко вздымается, но не виден он под толстой холщовой рубахой. Подарок это – рубашка не простая, с вышивкой. Узором странным, - на наши буквы похожим, но больше с кругами растянутыми, - наделена. Дочка королевы принесла ему. Вцепилась в волосы, смеялась, больно было, а потом убежала. Вернулась, бросила рубаху и унеслась с визгом.


О, аллах милостивый и милосердный, дай силы мне не упасть сегодня, как вчера это было, дай силы перепить короля грозного Ториксона, ослабь действие мёда шипучего, тягучего и сладчайшего, ослабь белый туман его, укрепи ноги мои и зрение моё, чтобы видеть ясно прекрасную жену короля грозного Ториксона. Королеву несравненную яркозвёздную Хусаву. Не навлеки гнев короля на меня за взоры мои страстные на любовь мою северную, нежданную, непрошеную. Гордая королева, вольно ведёт себя, целовала вчера на пиру, валила на меха, не раз и к концу костра, сидя на груди, топором размахивала, косой ноздри щекотала. О, аллах дай силы сдержаться, не буди кровь мою.

Бык, какой бык, огромный какой, как его будут поднимать над костром. Ох, тренога, какая, не видел никогда деревьев таких толстых, в садах шейха нашего. Нет здесь садов. Яблони есть, сладкие даже, а садов с акациями, кипарисами, чинарами, тополями не увидишь. Здесь и жасмин не цветёт, зато с шипами кустарник цветёт красиво, а набрать нельзя цветов, сыплются сразу, вянут. Полезу на скалы, там видел голубые цветы. Он встал на колени и уже на коленях стал ползать по траве, выбирая мелкие голубые цветы, очищая их от лишних, сорванных вместе с ними жёстких и длинных травинок, так он подобрался к самому краю скалы и увидел между огромных валунов длинный корабль.


Корабль был с широкими, но низкими бортами, высоченной узкой кормой и таким же носом, увенчанным грубой резьбы фигурой. Он не видел, что это за фигура, было довольно далеко, но ему казалось, что он видит огромные зубы в пасти этого деревянного чудовища. К берегу подъезжали лошади, к ним были привязаны волокуши, на которых лежали мешки и бочонки. По деревянному настилу сновали люди и грузили поклажу на корабль, несколько человек перемещались вдоль борта и вывешивали на борт щиты, красивые круглые щиты, ярко красной и белой окраски.


Солнце ударяло в корабль с моря, и медные набалдашники в центре щитов переливались как бусы на красавице. Корабль становился в такие моменты нарядным, особенно его украшал, свернутый пока вокруг мачты полосатый парус. Волна была небольшая, синяя, с зелёным отливом у берега, а дальше шли полосы, то тёмные, то светлые, будто всё море было разложенным для починки парусом. Ох, он упал с колен и ткнулся носом в траву, верхом на нём сидела дочь королевы, он даже не мог обернуться и отдать смятый пучок голубых цветочков, который был теперь под ним.

Куда ты тянешь меня, куда, король, ты что молчишь, король… Молчи дурья башка бритая, у нас женщины свободны, оставь короля, им займутся сегодня мои служанки, хватит болтать о делах, иди ко мне милый мой арабчонок. Шерсть, шерсть кругом, под ней жар, гладкий персиковый жар и перси тугие, тяжёлые, небо о небо рождает искры ослепления. Над головой с маленькими тусклыми звёздами настоящее небо, что ты делаешь с бедным арабом, моя королева, что вы делаете маленькие яркие звёзды.


Как заполнить тебя всю, как вместить в душу твою крепкую стать, твои яркие голубые очи, как выпить всю эту сладость, где, где горит мясо, свёртывая в треск жир и щипля глаза всполохами на углях. Слышу волны дыхания твоего, погублен навеки, не помню родины, только жаркий север впустил меня в морские ущелья меж тугих скал. Не дай погибнуть алллах, нет тебя со мной рядом, кинул ты раба своего. Забыл тебя, разум мой, помнит, только Королеву Севера, Ночи Королеву. Качает волна, плющит берег волна, растягивает его и размалывает по скалам, всё… Хусава, свет очей моих, патока сердца моего, соловей души моей, Хусава.


Четыре старца, крепких ещё, в шкурах чёрных стоят у изголовья ложа супружеского, говорят они то, как научены были речь держать королевой. Слушает, голову опустив, старцев король грозный Ториксон, со всем соглашается, не в силах перечить он словам считанным, проговоренным с мыслей любви своей жены Хусавы. Вот и она медленно движется. Солнца луч из отверстия в крыше подает на грудь её, на лицо её белое, румянцем играет переливчато. От главного входа идёт, минует очаг семейный и к ложу супружескому приближается, где столько радостей ей добывалось от короля своего. Рядом со старцами встаёт, на изголовье оперевшись, и подтверждает всё сказанное понятыми. Закон торжествует – развод принят.


Уходит караван, качаются верблюжьи спины, посреди вывёрнутых и округлённых ледовым нашествием камней, сверкает голубое небо в рваных оконцах меж туч, катится арба расписная. Спит в арбе королева северная, позади арбы пеший, идёт араб Гюль Масыль. Поэт, мыслитель и посланник шейха великого Абд ас-Сальха, закончена его миссия славная, с добычей личной возвращается он в жар южный, в сады цветные, соловьиными песнями полные. Гора высокая у самого берега дикого моря, провожает караван. Стоят на горе две фигурки детские, за руки держатся. Принцесса Северная улыбается, посматривает на арабчонка своего лохматого, курчавого, с ушами торчащими, и довольна она. Захотят и в море они с арабчонком поглядят, а там драккар далёкий, вёсла сушит, парус полосатый ставит. Скоро его не видно будет, сольётся он краснощитный, яркопарусный, с серым морским горизонтом, потухнут взоры провожающих, опустеет берег скальный высокий.