Дорога никуда - дорога к себе

       Первое ноября. Все вымерло: даже в деревнях жители не выглядывают из домов. Унылые коровы не столько пасутся, сколько гуляют на побуревших лужках за домами, и хозяева носят им «в поле» болтушку в ведрах. День почти теплый – девять градусов. Безветрие. Использую так неожиданно выдавшийся день для похода в лес. Мое одиночество делит егерский пес Тобик. Это – последняя встреча с лесом и лугом в году… столетии… тысячелетии.
       Солнце не определяется в небе: светящаяся белым дымка колышется сверху. Луг позеленел по сравнению с октябрем. Среди черных иссохших прутьев старых соцветий сияют редкие новые белые тысячелистники. Цветы последние… Крошечные желтые цветки калгана с микроскопическими листиками, мелкие желтые букетики горчицы, малиновый аистник. Его цветки - звездочки уже не успеют дать смешные клювастые плодики, зато только он привносит красные тона в цвета луга.
       Между давно не паханым полем и дорогой – кучи крота: он петляет под землей, как заяц, и кучи складываются в петли, словно растянутая спираль электроплитки. Под вывернутым из земли камнем суетятся муравьи, они не спят.
В лесу спрятался по-летнему яркий сиреневый пышный короставник, а на тропинке прижались к земле колокольчики. Листва уже не красит даже укрытых ею тропинок, она побурела, размокла, потеряла цвет и форму.
       В лесу светло. Сосновая хвоя устилает дороги, желтеет, отражает свет. Цвета изменились: зеленеют голые вильчатые прутики черники, лазурью отсвечивают брусничники. Их листья свежее и сильнее, чем летом. Седой в летнюю пору сфагнум сейчас налился торжествующей зеленью, утопил темные елочки кукушкина льна, изредка пробивающиеся сквозь его подушку. Тоненькие стебельки мятлика легли друг на друга, задержали росу: зеленый воздушный пух переливается жемчугом в тусклом белом свете дня. Вдоль дорожки – крупные пятна желтых полёгших листьев мать-и-мачехи, серебристые лапки листьев малины – и она уже потеряла почти все листья, лишь на верхушках видны бордовые пятна последних, уже скрученных и дрожащих на ветру. Старые ваи папоротников высохли и побурели, зато молодые растения зелеными кустиками украшают пни.
       Осоки пожелтели, побурели болотные травы – болота лежат бурыми подушками, кое-где украшенными яркими маленькими соснами. Везде буреломы и места расчистки леса лесозаготовителями: мертвые стволы загромождают дорогу, прямой путь невозможен. Стволами перекрыты даже широкие просеки. Приходится идти по тропе. Вот сбоку – холмик, на нем – бирюзовый от лишайников ствол огромной сосны, а под ней – огромный, метра в полтора высотой, бурый муравейник. Еловые лапы, выходящие на тропу, по веткам покрыты серыми фестонами лишайника, как искусственно украшенные новогодние деревья: темно-зеленая хвоя окаймляет полоски лишайника. Еще один муравейник – в мой рост, как цилиндрический палец, торчащий под березами. И пни. Пни с головой уходят в шубу из страусиных перьев зеленого мха.
       Грибы… Процветают лишь микроскопические негниючники и ржаво-красные опята. Несчастные рядовки посохли, поедены и вывернули шляпки диковинными бантами. Еще встречаются героические маслята, сплошь изъеденные слизнями, и целенькие старые польские грибы. На опушках у сосен – ярко-желтые, посыпанные «сухариками» лиственничные маслята. Старые… Год ушел. Только среди зарослей, в чащобе, выбралась и уцелела бордовая сыроежка размером с чашку – знай наших, мы и сейчас кое на что способны!
       Лес посветлел. Я решаюсь на подвиг: зайти, наконец, в дальний, «страшный» лес, куда летом ноги просто отказывались идти. Вдоль дорожки сосны, ели. Цветущая кассандра окаймляет просеку. Нашла время цвести!
       Начинается березняк. Болото. С грохотом срывается с ветки тонкой березы огромный глухарь, а спустя еще двести метров – и глухарка. Мы зашли в охотничьи угодья. Вдалеке слышен рокот – то ли бензопила, то ли мотоцикл. Местные жители предупредили меня, что в этом лесу встречи с людьми нежелательны, и я возвращаюсь быстрым шагом. Видимо, шаг был слишком быстр – я пропустила свою тропинку. И лес нас закрутил. Мой сусанин по имени Тобик, всегда ведущий меня прямо домой, зная, что дома ждет обед, водил меня во всех возможных направлениях. И каждый раз мы возвращались на одну и ту же просеку со следами грузовика, уходящими в колышущуюся марь горящего болота. Тобик тянул меня туда. Конечно, только горящий торф нам и необходим! Если пожар уходит под землю, можно наступить на зеленую травку, а провалиться - в топку пожара.
       Трижды я прохожу просеку от её начала до мари – нет других путей! Нет моей тропинки. Солнца нет. Лишайники и мхи растут со всех сторон стволов, столбов на просеках не существует. Направление потеряно.
       Решаю не метаться больше, идти в одном направлении. В самом худшем случае, поплутав неделю, доберусь до железной дороги. А там – по шпалам, без денег, до станции, от которой еще двадцать километров до дома. И я не завтракала…
       Да, направление я выбрала именно то – к железной дороге. Но при этом мы нашли единственную деревню, которая могла оказаться на нашем пути. Не обнаружь мы её, (счастливчики, как сказали в этой деревне), пропали бы в болотах, не дойдя ни до какой железной дороги – слишком там много болот.
       Вдохновлённые своим счастьем, начали обратный путь: семнадцать километров по шоссе. Разумеется, пешком: шоферы, увидев нас, прибавляли скорость, да и не взял бы никто в машину мокрую дворнягу. А Тобик-то тоже потерялся!
       Болота, в которых нам не суждено было пропасть, миновали на закате: как нашлась дорога, так и солнце появилось. В болотах снегири летают парами, совсем не пугливые, не то, что стаи, навещающие деревню. Сидят на тонких ветках берёз, стоящих «по колено» в воде, гудят, как дети на губной гармошке. Синицы тоненько пищат... тетерева. Не удержался Тобик, ринулся в болото за дичью, промок.
       Старушка в придорожном селе: «Бедная, как же ты дойдешь? Ночь идёт! Пусть тебя Бог сохранит!»
       Дошли. Последние шесть километров – уже в полной темноте. Луна, как прежде солнце, совершенно скрылась в облаках. Последние полкилометра до деревни оказались самыми страшными: разъезженные КАМАЗами глубокие колеи с водой приходилось преодолевать приставным шагом, как на уроках физкультуры.
       Тобик обследовал все леса, отставал, затевал свары с собаками в придорожных деревнях, а когда узнал лес – убежал от меня, лаял и очень советовал сойти с дороги в болото: теперь-то он доведёт. Во тьме. Соединились к ночи у крыльца и поделили суп Тобика на двоих. Он так боялся снова меня потерять, что ночевал у дома. А я топила печь и приходила в себя.
       Все это кажется смешным. Но у нас много дорог, и они часто ведут в никуда – тянутся два-три километра и неожиданно кончаются. А просеки сужаются и исчезают. Как грузовики к ним добираются? Летают? Скачут по давно не паханным заброшенным полям? Работы закончены, в лесу и поле никого… Болота, снегири… И мы с Тобиком. В бескрайних русских лесах. В непаханых бывших полях. В Великих Болотах. Вот и попрощались. И узнали кое-что. Кажется, кое-что узнали и о себе.

P.S. Соседи всплеснули руками. А волки? А кабаны? Их тут много. Придут зимой к самой деревне. Ну, а нынче – Бог миловал!