Египтянин, или Обедня безбожника глава 15

       15

...Он не думал, что застанет их в столь плачевном состоянии. У всех грязные лица, может, следы слёз? Лохматые нечёсанные головы, свалявшиеся бороды. Сарай был без дверей. Он бесшумно подошёл и теперь стоял тихо, как призрак. Его никто не замечал. Какие заброшенные! Истинно, стадо без пастыря. Раньше перед едой тоже не всегда мыли руки (за это ещё упрекали Египтянина фарисеи), но хоть садились рядом, в кружок. А теперь некоторые дремали или спали, двое шептались, Пётр сидел с куском хлеба в руке, Фома сидел рядом с ним, но, как показалось Учителю, сердито отвернувшись, - они иногда ссорились, соперничали. Он разглядывал их сквозь слёзы, боясь шевельнуться. И ведь все двенадцать человек здесь, ведь никто не ушёл! Вдруг ему стало смешно. Он вспомнил: этот Фома не умел плавать и однажды упал в озеро. Он за ним кинулся и плыл с ним к берегу. Отплёвываясь от воды, Фома спрашивал: "Учитель, почему ты тянешь меня руками, а не спасёшь словом?" и Учитель, сам глотнувший воды, отвечал ему: "Не серди меня, дурак, а то брошу. Лучше бы научился плавать".
       Но сколько можно так стоять? Он переступил порог и сказал негромко, чтоб их не испугать: "Вот, дети мои, я воскрес. Я опять с вами".
       Воскрес... Они, замерев, молча, смотрели на него, осмысливали этот факт: Учитель воскрес. Он твердил им о том, что воскреснет, много раз и перед Иерусалимом и потом. Они отчасти соглашались с ним, потому что во всём с ним соглашались, отчасти пропускали это мимо ушей. Но сейчас они видели его - это было невероятно! Он ли это?(и такое промелькнуло в голове у каждого. Бледное лицо с поджившими ранами на лбу, с синевой вокруг глубоко провалившихся глаз, резче выступили брови и бородка... Но - его улыбка, движения, когда говорит. Да, он. Но слишком земными, здоровыми и простыми были они, чтобы поверить в то, что люди воскресают. Чудеса чудесами, но человек умер - и конец. А сейчас, видя его перед собой, они просто приняли это каждый своим сердцем. И бросились к нему! А один, самый молодой, проснулся от шума и всех насмешил: "Мы на небе, Учитель, мы на небе?"
       Перед глазами всё плыло, и главной была мысль - только бы не упасть сейчас. Он опустился на какой-то твёрдый короб, который ему быстро пододвинули.
... Ему казалось: вместе с учениками он находится в ритмично вращающемся круге, в центре какого-то огромного пространства, светлого и гулкого.
       Между тем, он продолжал отвечать торопливо и бессвязно - на такие же вопросы со всех сторон, а в сознании проплывали картины прошлого. Вот промелькнула дорога среди холмов - однажды они по ней шли и любовались грандиозным, в полнеба, закатом; вот замкнутые, несчастные лица отца и матери - он задержался на этом видении; вот поднимающийся с ложа Лазарь; вот почему-то запомнившаяся соломинка на глиняной стене, отдуваемая ветром. Сердце бешено колотилось. И всё рядом - полутёмный сарай без дверей, кучка обезумевших от радости людей, потрясённых его появлением, - было для него не более реально, чем светлое и гулкое пространство, которое продолжало пульсировать вокруг. Он прижимался к мокрым от слёз лицам и успокаивал: да, конечно, он простил, помочь они не могли, он это понимает; нет, с креста он не видел, как они плачут, но про это знает.
       И только теперь, глядя на них, он до конца согласился с теми, кто так упорно настаивал ( и настоял!), чтобы на третий день после казни, ещё полуживой, он встретился с учениками. Только сейчас, в эти вот минуты, ученики убедились: он воскрес, значит, он и вправду Сын Божий. И они повсюду понесут эту чудесную весть, эту истину, которая утвердит его учение.
       А вновь проснувшаяся боль делалась нестерпимой и грозила новыми обмороками, пространство вокруг продолжало пульсировать, и откуда-то издали он слышал гулко разносящийся собственный голос: "Все мы дети одного бога. Все люди братья". И никогда прежде он не чувствовал с такой силой и глубиной всю истинность этих великих слов, и теперь он их мысленно повторял.
       Но уже веяло успокоением, и кое-что прояснялось: в сущности, в последние месяцы он ни в чём не изменил себе: был открыт, душевно расположен к каждому человеку, и в ответ почти каждый делался душевно расположен к нему. Это и было добрыми семенами, которые он сеял, они упали на благодатную почву и теперь взойдут добротой , человечностью, любовным вниманием к каждому человеку. А его самого - ради его любви к людям и перенесённых им страданий - не забудут во веки веков.
       От этих мыслей вскипали слёзы, но на сердце становилось тепло, боль куда-то уходила, и душа успокаивалась.

       (Продолжение следует)