Последний день знаменитого художника

Это произошло несколько лет назад на одной из улиц небольшого, но не менее шумного городка. Но лишь немногие знают об этом. А кто помнит, тот до конца сожалеет о совершённом поступке, который уже никогда не удастся исправить. Он хранит в своём сердце те редкие воспоминания и искренне раскаивается в том, что уже никогда нельзя вернуть. Доброта и сожаление слишком поздно озарили его прежде холодную, словно лёд душу и разбудили в нём когда-то затерянное во времени милосердие.
       Это было обычное, рождественское утро. Для одних оно было чудесным, полным долгожданной, предпраздничной суеты и веселья, а для других - одним из таких дней, которые скрипят мрачно-серой повседневностью и заставляют душу изо всех сил рваться на волю и дико кричать от безысходности. Мороз в том году выдался образцовым. Он мёртвой хваткой вцепился в город и не выпускал его ни на минуту из своих суровых владений. Нескончаемый поток белых, как наряд невесты, мух водил свои праздничные хороводы в небесном пространстве. Строгий, как горячая рука сурового отца, ветер неумолимо выл в трубы домов. И это оптимистическое завывание в виде раскатистого призыва, исключающее всякий песенный мотив, стремительно распространялось по всем окрестностям. Солнышко пригрело совсем по-зимнему, но всё же радовало прохожих своей летней лучистостью. Улицы были переполнены. Народ валил со всех сторон с неимоверной скоростью, заполняя все свободные места, как на базаре. Все куда-то спешили, изредка останавливаясь, чтобы поприветствовать и поздравить с праздником знакомых и друзей. Рождественский запах постепенно охватывал всё вокруг своими ловкими и цепкими сетями. Он просочился даже в самые потаённые, невозможно мелкие щели и трещины, из которых продолжал дурманить окружающую атмосферу.
       На одной из улиц города, а точнее на самой шумной и многолюдной её стороне стоял один паренёк. На вид ему было около восемнадцати лет. Тонкий, клеёнчатый плащ еле-еле спасал его от такого жестокого мороза. Коротенькие штанишки едва доходили до колен, а ботинки скрывали лишь десять сантиметров от основания стопы. Его большие, дикооткрытые, голубые, словно небо, глаза были необыкновенно приветливыми и добродушными. Но в них читалась вовсе не радость от предстоящего праздника, а бесконечно томящая и терзающая душу грусть. Его тончайшие губы едва не сливались с подбородком. Они все потрескались от холода, и из ранок сочилась алая кровь. Из-под крохотной, непонятного цвета шапчонки виднелись светлые волосы, кончики которых были полностью покрыты серебристым инеем. А его напрочь окоченевшие, уже побагревшие от холода руки, по-прежнему держали две картины. Это был бедный, юный художник. Он каждый день приходил на это место со своими работами в самодельных, но не менее красивых рамах в надежде продать хотя бы одну из них. И тем самым заработать немного денег для своей больной матери и двухгодовалой сёстрёнки. Но почему-то у него не покупали картины, хотя они были поистине великолепны. Быть может, люди просто не понимали всю прелесть и необыкновенность его работ и проходили мимо, порой даже не посмотрев на них. А может быть, и были какие-то ещё другие причины, которые мешали им сделать это. Так проходил час, другой, полдня, наступал вечер. И бедный художник уходил домой, озабоченный своей неудачей. Но надежда никогда не покидала его. Она всегда жила в его сердце.
Вернувшись, домой ни с чем, он разочаровано смотрел на свою мать, которая постоянно упрекала его.
       -Лучше бы ты попрошайничал или воровал, чем целыми днями стоял без толку. Ты такой же неудачник, как твой отец! - говорила она.
Эти слова, каждый раз произносимые его матерью всё с более и более великой и непонятной ненавистью буквально разрывали душу юноши и наводили непреодолимую тоску. Он никогда не понимал, за что его так ненавидит собственная мать. Но всегда молчал. Он несколько минут стоял и смотрел на измученное и больное лицо своей матери. Затем он уходил в свой уголок и снова брался за работу. Это было единственное его утешение. Взяв в руку кисть, он забывал обо всём, даже об оскорбляющих его ранимую душу словах и событиях. Он нежно водил ею по гладкому полотну и невольно погружался в свой насыщенный мир грёз и фантазий. Это был его мир. Мир, который он создал, и кусочки которого он искусно переносил на дарованное Богом полотно. Непокидающая неудача только вдохновляла его и рождала всё новые и новые шедевры, наполненные его ярким и живым внутренним миром. А на следующее утро он снова приходил на прежнее место с картинами в руках. В тот день он принёс новые, ещё не обласканные чужим глазом картины в надежде на удачу, которая пока имела место только в его сердце, но и там постепенно угасала, превращаясь в мёртвый уголёк давно потухшего костра. Безнадёжная вера в рождественское чудо помогла ему забыть о зверском голоде и холоде. Но коварный запах рождественской ели и аромат бессменных, праздничных мандаринов всё же дурманил его. Он и мечтать не мог о большом праздничном столе, полном озорного крика и суетливого веселья доме и тепле родных ему людей. А о рождественском подарке он и думать не смел. Что это такое он забыл ещё, когда был совсем маленьким. У него было единственное желание продать картины, чтобы отдать деньги матери и увидеть её добродушную улыбку, обращённую к нему. Хотя на последнее он вообще не надеялся. Мать всегда презирала его.
Уже вечерело. И улицы постепенно начинали пустеть. Фонари зажигали свой искусственный свет и дарили некое, виртуальное тепло прохожим. Снег серебрился, хрустел как поп-корм под ногами, блестел, словно зеркало повсюду. Съёженный, вечерне-морозный воздух заполнял всё вокруг. Изнурённый голодом и холодом, он продолжал стоять и думать о хорошем. Но все его тёплые, как капли летнего дождя мысли в один миг растворились, когда, не выдержав, он упал на обнажённую, сверху немного присыпанную снегом, землю и больше не смог подняться. А единственная мечта, хранимая в самом потаённом уголке его сердца, разбилась на множество мелких осколков страданий, которые никогда уже не сойдутся. Мгновенная, резкая, морозная дрожь охватила его, словно в лихорадке. Его лицо стало белым как снег, а руки совсем окостенели. Он поднял глаза ввысь и в последний раз взглянул на небо, такое же чистое и благородное, как его душа и что-то прошептал невольно. Затем его замёрзшие веки ослабли, начали постепенно опускаться и вскоре закрылись навсегда. Больше никогда он не возьмёт в руки кисть. Больше никогда он не прикоснётся жестом младенца к жидкой глади полотна. И больше никогда он не сможет создать то неповторимое и вечное, то, что кроме него, не сможет сделать никто.
       Поднялся шквалистый, порывистый ветер и завыл диким волком. Началась шальная буря и стала сметать всё на своём пути. Небо почернело. И всё вокруг превратилось в непрерывный хаос. Но вскоре всё утихло и замерло в пространстве. Тишина и безмолвие безнадёжно царили вокруг. В неприметном углу между двух домов лежал, не шевелясь, занесённый снегом человек. Но никто не замечал его. Люди в суматохе, ошарашенные неожиданными капризами погоды, пробегали мимо и даже не оглядывались на сугроб странной формы с видимыми очертаниями человеческого тела. И только природа сквозь невыносимую, тяжкую тишину пространства тихо оплакивала и провожала в последний путь безвременно ушедшую навечно жизнь. И луна, и звёзды, и ночное небо приветствовали восхождение юной души и провожали её единым нетленным взглядом...
Прошло несколько лет. И люди, бродя по галереям, восторгаются великими шедеврами с надписью "неизвестный художник", которые теперь стоят миллионы. Но никто из них даже и не догадывается, что когда-то их создатель не получил за них ни гроша. А теперь его полотна находятся в одном ряду с Леонардо да Винчи, Пабло Пикассо и Сальвадором Дали. Мечтал ли он об этом, стоя в жутко морозный день, голодный, невозможно промерзая до самых костей? Нет. Он думал лишь о том, как получить за картины всего лишь несколько монет, чтобы принести их своей больной матери и голодной, двухгодовалой сестрёнке.