Некро

Все началось с того, что в деревне Лихие Погосты построили церковь. Деревня эта была, что называется, «депрессивной» - небольшая, заброшенная, находящаяся на одной из третьестепенных объездных дорог. Правда, не совсем еще умершая, - колхоз еще кое-как функционировал, хотя было непонятно, зачем же он существует, ради реальной выгоды, которая была невелика, или, скорее, ради самих колхозников, которые ведь не могли же ничего не делать.
Дома тянулись по обе стороны заасфальтированной лет тридцать назад дороги. Большая часть из них были ровесниками этого великого события – такие дома казались уже как будто слившимися с землей, воздухом и деревьями. Попадались и новые дома – двух местных фермеров и председателя колхоза. Сам колхоз – несколько серых и белых зданий – находился тут же, в поле за деревней. Если пойти по дороге на запад, то за колхозными полями можно было увидеть пригорок, на котором был лес, а в нем – кладбище. Когда лихопогостовцы ехали по утрам или вечерам на автобусе мимо этого места, они смотрели в окно на могилы, теряющиеся за деревьями. Кто-то при этом ни о чем не думал, кто-то думал о чем-то другом, а кто-то – пытался понять, что же это все значит.
Жили лихопогостовцы бессознательно – бессознательно рождались, бессознательно становились взрослыми, бессознательно работали и бессознательно умирали. В этом смысле было неважно – пьет человек или нет, добрый он или злой, умрет ли он в 90 или в 19 лет. Если спросить у лихопогостовца, зачем он живет, то он не ответит, но можно догадаться, что для него его собственная жизнь не представляет особо большой ценности, ведь людей на Земле много и все они такие одинаковые.
Главным источником жизни для лихопогостовцев был телевизор. Телевизор – окно в настоящий мир. По телевизору показывают настоящую жизнь, красивых людей, которые правильно произносят слова, высказывают умные мысли, выбирают, любят, мучаются, умирают. Лихопогостовцы знали, что мир, который показывают по телевизору, действительно существует – в городе. Город – это место, где люди живут как в фильмах и в рекламе. Поэтому молодежь уезжала в город и никогда не возвращалась. Главной причиной отъезда был именно телевизор. Если бы он рекламировал не город, а деревню, то никто бы не уезжал. Те, кто оставались в деревне, как правило, не знали, почему они это делали. Они знали, что их жизнь не является настоящей, но продолжали жить.
 В одном из старых домов Лихих Погостов жила молодая семья – Петр, его жена Оксана и их годовалый сын Вася. Петр был учителем русского языка и литературы в одном соседнем крупном селе, где была школа. Закончив в районном центре педагогическое училище, он сразу пошел работать учителем, не захотев оставаться в городе. Почему он не захотел этого, – он не знал, с таким же успехом он мог бы и остаться. Оксана работала в колхозе, была одной из местных красавиц. С Петром они были знакомы с детства и учились в школе в одном классе. Петр, естественно, был влюблен в Оксану, но она не спешила ограничивать себя отношениями с этим застенчивым мальчиком, который любил читать книги (что было непринято в их среде), хотя он ей и нравился. Оксана в то время только начинала открывать для себя мир секса с помощью знакомых парней, которые были попроще, чем Петя, но зато и поопытнее. Однако когда Петр через несколько лет вернулся после училища в Лихие Погосты, девушка, которая к тому времени уже прошла весь необходимый курс, и о которой в деревне начинали ходить слухи, что она «дает всем», одумалась, вспомнила свою первую любовь и выскочила замуж за Петра.
Уже через пару лет после возвращения на родину Петр привык к мысли, что вся его жизнь сводится к выполнению обязанностей – на работе и в семье. Когда он был студентом, то какие-то неопределенные иллюзии по поводу абсолютной свободы, навеянные чтением Ницше и Штирнера, у него еще были. Но теперь он смирился со своим новым положением. «Каждый день я буду что-то делать, произносить определенные слова, улыбаться кому-то или ругать кого-то и так пройдет вся моя жизнь», - думал он. Петр понимал, что он, или, может быть, человек вообще, призван к чему-то большему, но его сознания не хватало на то, чтобы понять, к чему, и как можно жить по-другому. Ему даже нравилось гибельное сознание того, что его жизнь пройдет автоматически, как и у всех, может быть, более или менее интересно. Ему нравилось осознавать себя анонимной пешкой бытия.
Что касается учительства, то Петр достаточно быстро понял, что литература здесь никому особенно не нужна. Может быть, и ему тоже. Хотя он любил и хорошо знал литературу. Литература – часть мира, который он воспроизводил. Школьный учитель Петр ничем не лучше доярки Оксаны, Лев Толстой ничем не лучше председателя лихопогостинского колхоза. Намного больше, чем литература, Петра волновал вопрос о зарплате и о том, кто же, все-таки, в его семье будет получать меньше – он или его жена.
Досуг был стандартным – водка и телевизор. К Петру часто заходили его друзья, которые с усмешкой поглядывали на Оксану, вспоминая о чем-то. Впрочем, Петра они любили. У него, правда, была еще одна форма досуга, которая не была распространена в тех краях, – он очень любил гулять на кладбище. Особенно часто он ходил туда летом и осенью.
Поначалу Петру просто нравилась эта красивая, спокойная атмосфера, в которой он отдыхал от людей. Но потом он осознал, что кладбище – это особый мир, который хранит в себе какую-то информацию, но понять ее очень сложно. Уже привыкнув к этому месту, он любил не только гулять в нем, но и ложиться на землю, пытаясь поймать ее колебания. Тот банальный факт, что кладбище хранит мертвых людей, и что каждый живой закончит свой путь именно на нем – каждый раз поражал сознание Петра. Чем больше он вдумывался в этот факт, тем больше он понимал, что вся жизнь людей построена на страхе перед смертью и на попытке убежать от нее. Всё – религия, работа, семья, творчество – все это не более чем игрушки, которыми человек пытается отвлечь себя. При этом сам Петр не знал, что именно нужно делать, чтобы не тратить свою жизнь на борьбу со страхом. В сущности, когда он бывал на кладбище, он переставал жить, переставал ощущать свою жизнь. Он становился чем-то другим – этой землей, этим небом, этими могилами.
Лихопогостинцы, в том числе и Оксана, сразу прознав о «некрофильстве» Петра, поначалу испугались, но потом привыкли, только изредка над ним посмеиваясь. А Оксана иногда даже гуляла вместе с мужем и с коляской, в которой лежал их младенец. Кладбище ей тоже понравилось, но только у нее не было таких умных мыслей, какие ходили в голове Петра, потому что ей, как женщине, их не полагалось.

Однажды летом Петр, гуляя в очередной раз на своем любимом месте, услышал необычные громкие звуки – там, где кладбище выходило на дорогу, стояли и ходили рабочие, а шумные лесовозы привозили бревна. Так начали строить церковь. Петру это не понравилось. Впрочем, он верил, что Кладбище сильнее человека и человек никогда не победит Кладбище. Петр горько усмехнулся и лег спиной на траву. «Что же они строят?» – думал он и искал ответа в небе, открытом и бесконечном. «Они строят пустую могилу». Петр закурил и стал смотреть как ветер, завернув клубы дыма кругом, стремительно развеял их в воздухе. «Они строят метафизическую антенну». «Нет, они строят лавку. Да, лавку, которая торгует мертвыми. Теперь народ подтянется».
Идея построить в Лихих Погостах храм существовала давно, еще с 90-х гг. Жители ездили в церкви в соседние более крупные села. При этом, говорили они, до революции в деревне была церковь, разрушенная в 30-х гг. Наконец, епархия добралась и до Лихих Погостов, сюда был определен священник – отец Михаил – дело было только за постройкой. Уже в начале осени в пока недостроенном храме начались службы. Церковь была красивой – деревянная, высокая, она стояла на холме и ее слегка закрывали благородные сосны. Вокруг нее огородили территорию, на которой построили дом для священника и несколько других зданий.
Жизнь в деревне изменилась. От церкви как будто шла невидимая волна, которая «ударялась» в дома лихопогостинцев, а затем возвращалась обратно. Сначала в храм ходили, в основном, бабушки. Однако отец Михаил, сам будучи тридцати с лишним лет, стал понемногу привлекать и молодежь, не желая с годами превратиться в немого жреца, который произносит никому не понятные ритуальные слова в окружении глухих стариков. Так, сначала по одному, по два, в церковь стали ходить и молодые. Их сверстники, видя, как по воскресеньям рано утром молодая девушка или парень благообразного вида идет в церковь, тоже призадумались. Уже через год примерно половина прихожан были юношеского или зрелого возраста, разбавляя, к облегчению священника, густой и темный ряд бабушек в ветхих платках.
Приобщаясь к церковной жизни, слушая проповеди, читая книги из церковной лавки, лихопогостинцы узнали много нового. Выяснилось, что жить можно было и по-другому – не только по схеме работа\семья\телевизор\водка. Проснувшись, можно было не ругаться друг с другом, а помолиться. И вечером, отходя ко сну, можно было не до отупения смотреть телевизор, а тоже общаться с богом. Выходные дни можно было проводить не в бесконечных пьяных застольях, а в церкви. Выяснилось, что трахаться на стороне, будучи женатым или замужем, – грех, который называется прелюбодейством. А людей, оказывается, нужно было… любить. «Возлюби ближнего своего». Что значит возлюбить ближнего, лихопогостинцы понимали не до конца, а спросить отца Михаила почему-то боялись. Эти церковно-славянские слова как будто нависали над ними своей тяжестью. По ночам некоторые неофиты терзались – что же значит – возлюбить? Неужели – всех и именно - любить? Ведь это… это… что же получается? Какое-то безумие? Впрочем, когда тему любви затрагивал в своих проповедях отец Михаил, то все получалось как-то слишком понятно и просто – он говорил о том, что нельзя злиться друг на друга, нужно помогать друг другу и т.д. «Неужели в этом – вся любовь?» - тайно сомневались некоторые. Им казалось, что любить всех до конца – это какой-то совсем другой мир, не такой, как наш. Но они боялись себе в этом признаться.
За два года после открытия храма жизнь в деревне действительно изменилась. Вокруг церкви и отца Михаила сформировалась полноценная община. Всю молодежь в деревне – не говоря о стариках – настоятель уже знал. Знал он, кстати, и учителя Петра. Священник тоже любил иногда прохаживаться по кладбищу и так познакомился с учителем. Отец Михаил, конечно, не преминул воспользоваться случаем и спросил, как бы между делом, почему Петр не заходит в храм. Петр улыбнулся и спокойно произнес:
- Мне и здесь хорошо. Потом… я не хочу отгораживаться от мертвых свечками и молитвами. В конечном итоге, именно эти свечки и молитвы и показывают, что мы относимся к ним как к мертвым. Что мы боимся их.
- Но мы молимся не мертвым, а богу.
- Богу? – повторил с сомнением учитель. – Видели ли Вы бога?
Священник замолчал. Тишина кладбища снова обволокла собеседников. Наконец, отец Михаил сказал:
- Нет, не видел.
И надолго задумался. Священник считал, что то, что он не видел бога, не означает, что его нет.

Время шло и, как это обычно случается, церковным лихопогостинцам уже было мало быть просто общиной, просто ходить в церковь. Грехи были найдены и исповеданы, церковные календари были заучены наизусть, молитвословы – затерты от постоянного употребления, дети – крещены и отправлены в открытую при храме воскресную школу, церковная лавка превращена в магазин и библиотеку. Нужно было что-то делать дальше. Идея появилась сама собой, потом уже не помнили, кто ее первый высказал, – решили привести в порядок кладбище. Это было естественно и интересно. Отец Михаил с радостью дал благословение.
Как только дождались тепла, прихожане, прежде всего, молодые, «набросились» на кладбище. Оно было действительно запущенным – на нем работали только двое мужиков под пятьдесят, которые закапывали покойников и вели регистрацию. Привозили покойников довольно редко, мужики эти брали за свою работу много и спивались. Когда они увидели молодых людей, которые стали наводить на кладбище порядок, они не возражали, только первое время ходили с непонимающими удивленными лицами, мол, неужели этим людям заняться больше нечем.
Волонтеры сначала сделали на кладбище генеральную уборку – свезли в кучу и сожгли весь мусор, спилили завалившиеся и лишние деревья, восстановили упавшие ограды, зачистили дорожки. На душе стало бодро и весело от сознания своей силы. Потом, решив на этом не останавливаться, приступили к более сложной работе – волонтеры стали обрабатывать каждую могилу, красили ограды, счищали грязь с надгробий и фотографий и т.д. Работы было много. Петр видел волонтеров и иногда наталкивался на них в ходе своих прогулок. Волонтеры его недолюбливали – все знали, что он не просто не ходит в церковь, но и в бога, скорее всего, не верит, а потом им было обидно, что у них под носом ходит этот бездельник, ни разу даже не спросивший, нужна ли им помощь.
Однажды в конце лета Петр, по своему обыкновению, лежал на траве недалеко от одной могилы, ярко светило солнце, а над могилой трудилась одна из лидеров волонтеров восемнадцатилетняя Вера. Вера была худой и красивой, с маленькой грудью. На ней были платок, рубаха и легкая длинная юбка. Видимо, решив немного отдохнуть, она села на почти сгнившую скамейку рядом с могилой.
- Ну что, лежишь? – с упреком спросила она Петра.
- Лежу, - ответил тот, не глядя на Веру.
- А совесть тебя не мучает?
- Нет.
- А меня мучает, - задумавшись, словно не для Петра, а для себя, произнесла девушка. – Как подумаю, что умру и встречусь. Там с ними, с покойниками… Так ужас берет.
- А ты не думай.
- Не могу.
- Я тоже думал раньше, а теперь перестал.
- И что? – с любопытством спросила Вера.
- Да ничего. Успокойся, Вера, нет ничего. Ни нас. Ни их. Ни хрена нет.
Вера схватилась руками за голову, словно она сильно заболела.
- Не может быть. Что-нибудь-то должно остаться.
- Ни-че-го, – по слогам произнес Петр, словно диктовал в классе.
- Что же ты, Петр, как Базаров, веришь только в лопушок на могиле? – Вера попыталась задать этот вопрос насмешливо, но у нее не получилось, слишком большим был ее испуг.
- О лопушке даже и не мечтай.
Вера снова схватилась за голову, ее лицо сморщилось, она как-то тихо загудела, а потом сорвалась с места и побежала в церковь исповедоваться. На тропинке она пронеслась мимо другого лидера волонтеров – Кирилла, невысокого коренастого парня, только на год ее старше. В то лето Кирилл и Вера «посматривали» друг на друга, разговаривали чаще, чем с другими волонтерами, и потихоньку влюблялись. Впрочем, отец Михаил предупредил их, что сексуальная связь до брака является грехом и называется блудом. Кирилл посмотрел на сидящего невдалеке Петра и понял, что произошло. Спокойно, своим прежним шагом он подошел к учителю.
- Что ты ей сказал?
- Ничего. Ни-че-го, - Петр решил провести свою нигилистическую линию до конца.
- Ты смотри, я не посмотрю, что ты нас учил несколько лет. Я потерплю еще немного, а потом возьму, да и заткну твою гнилую глотку.
Петр молчал. Небо над их головами неслось облаками.
- Такие, как ты, интеллигенция, уже угробили нас. Кончилось ваше красняцкое время. Подожди еще немного, мы, таких, как ты, в больницу будем отправлять. Безбожие – ведь это болезнь.
- А разве я безбожник?
- А что – нет, скажешь?
- Я, Кирилл, безчеловечник.
Кирилл сплюнул с досады.
- Дерьмо у тебя в мозгах, учитель.
- Скажи, ты меня любишь?
- Что-о?!
- Ты меня любишь?
- За что тебя любить-то?
- А я тебя люблю. Сильно люблю.
Кирилл поморщился и снова сплюнул.
- Гомик сраный, - парень отвернулся и пошел прочь.
После этих двух разговоров отец Михаил запретил своим чадам вступать с учителем в общение, по крайней мере, на кладбище.

К осенним холодам волонтеры почти закончили приборку кладбища. В любом случае, с дальнейшей деятельностью, с грустью думали они, нужно будет подождать. Однако вышло по-другому. Вера, которая чаще других что-нибудь придумывала, с радостью предложила активным прихожанам переключиться на другой аспект кладбища – а именно, привести в порядок его архив. Архив велся еще с дореволюционных времен, папки с ветхими бумагами заполняли всю каморку рабочих кладбища. Те сначала сопротивлялись, но их уговорили, заверив, что работа с архивом будет вестись строго под их контролем.
Так в Лихих Погостах начался архивно-исторический бум. Бумаги стали просматривать, аккуратно чистить и сортировать. Кроме этого, их данные сверяли с реальными могилами, многих не хватало. Читая архивные записи, молодые лихопогостинцы узнавали своих предков и дальних родственников. Выяснялось, что кто-то приходился кому-то родней. Потом эти данные неизбежно «поплыли» в деревню. В итоге, почти все лихопогостинцы, независимо от того, как часто они ходили в церковь и ходили ли вообще, стали требовать выписок из архива, чтобы узнать хотя бы имена своих предков. Кто-то привез из города ксерокс и архивные данные начали копировать. Многие – под руководством и с помощью волонтеров – начали составлять свои родословные.
Конечно, на основе кладбищенских данных ничего кроме имен о далеких предках выяснить было нельзя, - наиболее фанатичная молодежь потянулась в городские библиотеки. Вскоре во многих лихопогостинских домах в красном углу, под иконами, можно было увидеть лист ватмана, на котором красиво, фломастерами было нарисовано генеологическое древо семьи. Это стало предметом особой гордости лихопогостинцев. История родов прослеживалась, в среднем, века до XIX-го, а, если везло, то и дальше. Целый год для многих селян проходил либо в ожидании своего древа (как правило, его составляла церковная молодежь), либо в его изучении, и знакомстве с ним односельчан. Конечно, самым интересным было ожидание – когда житель еще не знал, что за люди его предки, он мог немного помечтать об их славном прошлом. Реальность, как правило, разочаровывала, но это разочарование быстро улетучивалось.
Волонтеры с радостью окунулись в эту работу, предчувствуя, какой она будет интересной и долгой. История для них вдруг перестала быть суммой отчужденных знаний, которые нужно заучивать наизусть, чтобы сдать экзамен, превратившись во что-то реальное, близкое, живое, а не мертвое. Наткнулись они, правда, и на проблемы. Изучая историю своей деревни, волонтеры обнаружили, что церкви в ней никогда не было, бабушки ошибались. Но это еще полбеды – выяснилось, что Лихие Погосты и еще несколько окрестных деревень еще с XVIII века славились как местные очаги хлыстовства, крайне враждебно относившиеся к православию. Вера и Кирилл были в шоке, обнаружив, что их прадеды были сознательными хлыстами. Дальше – больше. Раскопали, что после Октябрьской революции именно Лихие Погосты стали единственной деревней, которая сразу же взяла курс на полную коллективизацию в то время, когда Советская власть еще не принуждала деревни к этому. Лихие Погосты в 1920-е гг. – образец социалистической деревни в районе. Самое большое количество партийных, самая большая изба-читальня и самая крупная в районе ячейка союза безбожников.
Со всеми этими открытиями смущенные волонтеры пришли к отцу Михаилу. Священник внимательно прочитал копии документов, исторических исследований, газетных вырезок, делая иногда удивленное лицо.
- Что нам с этим делать? – спросили озабоченные волонтеры.
- С этим – ничего, - спокойно сказал священник. Им нравилось его спокойствие, значит, не все еще было потеряно. – Ну, во-первых, вы можете не уточнять для местных, кто там кем был – хлыстом, безбожником или еще кем-то. Вы скажите – был крестьянином, пахал землю.
- И все? – спросил Кирилл.
- И все. Потом… вы подумайте вот о чем. Ну, человек был хлыстом, или - безбожником. Но все мы под богом ходим. Может быть, кто-то был хлыстом или безбожником, а потом перестал им быть. Например, на смертном одре. Или даже раньше. Как вы, не зная всего этого, можете говорить – хлыст, безбожник. Потом… вы сами понимаете, что за книги вы читали – советские книги. Конечно, в них будет написано против православия. Может, там было два хлыста – и вот уже хлыстовский очаг. Все это нужно еще проверить...
Никто, впрочем, проверять ничего не стал. Волонтеры все как-то разом успокоились, потому что были готовы ухватиться за любое объяснение, лишь бы оно исходило от священника. Работа была продолжена и волонтеры уже не обращали внимания на те исторические данные, которые не соответствовали их представлениям о предках. Отец Михаил на проповедях все чаще стал применять новый аргумент в пользу воцерковления, напоминая слабоверным, что их предки были православными и, как говорил великий русский писатель Достоевский, русский без православия – дрянь. Молодежь стояла у самого амвона и, слушая слова настоятеля, согласно кивала головами. Потом и сами волонтеры часто прибегали к этому аргументу в своих спорах с еще не воцерковившимися лихопогоставцами. При этом они привыкли не воспринимать свои слова как ложь.
Петр, не задетый генеалогической лихорадкой, продолжал гулять по кладбищу. Лихопогостовцы смеялись над ним, уверяя, что они лучше знают своих предков, чем он своих. Петр отвечал им, что он знает о предках главное, - что все они умерли, и ни один из них не воскрес. А вот они-то, которые смеются над ним, этого как раз и не знают.

Следующим летом в Лихих Погостах был учрежден исторический клуб. Его сопредседателями стали отец Михаил, Вера и Кирилл. Клуб объединял не только лихопогостовцев, но и многих молодых людей из соседних деревень и даже из райцентра. Основатели клуба говорили, что их цель – хотя бы в такой, игровой, форме, подражать своим далеким предкам. В качестве объекта подражания без разногласий выбрали средневековую Русь. До этого, осенью и зимой, велась работа в библиотеках и архивах. В середине июня на поле рядом с кладбищем прошло побоище между «еретиками-крестоносцами» и русскими православными воинами. Всего участвовало человек сто. Девушки, и среди них Вера, одетые в народные платья и кокошники, готовили у костров для своих героев. Отец Михаил тут же служил молебен. Подъем духа был всеобщим. Было такое чувство, что все эти люди – один организм, вдруг, наконец, реализовавший свое единство и все частицы этого организма словно купались в нем, понимая, как же давно они этого ждали. Весь праздник был вереницей разговоров, молитв, народных песен, хороводов, улыбок, смеха. Безбожные «католики» были побеждены. Кульминацией праздника стало торжественное венчание Веры и Кирилла, которые стояли в церкви в своих древнерусских костюмах. Петр, естественно, остался безучастным и к этой затее с историческим переодеванием, он иногда ходил между рядами «крестоносцев» или «русских богатырей» в своих старых джинсах и майке с огромным логотипом какой-то фирмы на груди. Кирилл время от времени порывался стрельнуть в него из лука, но его останавливали.
В ночь после венчания молодожены занимались сексом. Напуганные отцом Михаилом по поводу того, что этим нельзя заниматься до брака, вне брака, и в самом браке – тоже далеко не всегда и далеко не во всех распространенных вариантах, они чувствовали себя как преступники. Но, изголодавшиеся после трех лет полного воздержания, тем не менее, наслаждались. Впрочем, Вера была озабочена чем-то другим, она сама не могла понять, – чем. С одной стороны, она была рада, что, благодаря их общине, отцу Михаилу, духовная жизнь деревни сдвинулась с мертвой точки. Сделано было много. Но, с другой стороны, она чувствовала в своем сердце какую-то чёрточку разочарованности. Вера была простой девушкой – не очень умной, но с каким-то сильным чувством совести, жизненной справедливости, если можно так сказать, соответствия. И вот это чувство не давало ей почему-то покоя. Понять, почему, она не могла. Кирилл, утомленный ночью любви, которая закончилась уже под утро, давно спал, а Вера все лежала рядом с ним и думала.
На следующее утро она пошла в церковь. Был праздник какого-то крупного святого, поэтому отец Михаил служил литургию. Народу было мало; Вера, поклонившись в пояс прихожанам, подошла к священнику на исповедь. Сначала она быстро, по привычке, перечислила свои грехи; отец слушал и кивал головой. Потом Вера замялась и долго не могла задать вопрос, который ее мучил ночью. Наконец, она спросила:
- Отец Михаил, правильно ли все, что мы делаем? Я имею в виду, наша община? Я подумала, может быть, это слишком похоже на какую-то игру?
- Игру? Может быть, и похоже. Да, может быть, и игра. Но, знаешь, Вера, узнавать свое прошлое, своих предков, узнавать историю, пытаться понять ее и понять то, какое место в этой истории занимаем мы, – это очень важно. И это в любом случае лучше, чем алкоголь и наркотики, правда? Вот вы с Кириллом поженились, может, еще кто-нибудь познакомиться и пожениться. А вы – нарожаете детей, вам уже не до клуба и кладбища будет, у вас уже будут другие проблемы. Всему своё время.
Отец Михаил говорил и внутренне наслаждался глубиной своей мудрости.
- Ясно, - сказала Вера, - это я понимаю. Но меня беспокоят они…
- Кто они?
- Мертвые.
- А что мертвые? Мы за них молимся, мы о них помним, вот даже подражаем в чем-то тому, как они жили. Я тебя не понимаю.
- Что с ними будет?
- А что будет? Воскреснут в последний день.
- Но когда этот день?
- Не знаю. Никто не знает, кроме бога-отца.
Причастившись и достояв службу до конца, Вера вышла из церкви. За деревьями ярко светило солнце. Девушка медленно шла по ровным, очищенным, ухоженным дорожкам, смотрела на приведенные в порядок могилы и плакала. «Бедненькие… Несчастненькие… Лежите там, в ямах холодных и не встаете… И не встанете никогда… Это отец Михаил так говорит, что встанете, он ведь сам в это не верит… Господи, господи! Ты ведь есть на небесах, ты все знаешь, ты знаешь, как им плохо, почему же не приходишь? Почему молчишь? Ведь все эти могилы – это твоё молчание, господи! Господи, почему мы так одиноки? Нет, так не должно быть, так не должно быть! Они должны воскреснуть сейчас же!»
Вдруг она услышала голос:
- Почему ты плачешь?
Это был Петр, он сидел на скамейке в конце кладбища, там, где оно переходит в поле, и читал какую-то книгу. Увидев Веру в таком состоянии – она тихо плакала и переходила от могилы к могиле, как будто читала надписи на надгробиях (на самом деле, она ничего не читала), - Петр поднялся со своего места и подошел к ней.
- Какая тебе разница? Тебе тоже на них наплевать.
- Нет, не наплевать.
- Но ты же говорил раньше, – что нет никого и что думать не надо.
- Да, говорил, а вот сейчас увидел тебя и понял, что мы, все-таки, наверное, есть. Да и они есть. Их тела, по крайней мере. Вот, ты плачешь, значит, ты существуешь.
Петр подошел к ней еще ближе и обнял ее за плечи правой рукой.
- Ты плачешь, значит, тебе больно. Значит, ты не робот. И тебе жалко кого-то.
- Мне жалко их. Я возлюбила их как саму себя.
- И щеки у тебя красные, заплаканные. А волосы стали немного лохматыми и сбились на лоб.
Вера заревела:
- Но что-то ведь можно сделать? Ладно отец Михаил, он верит в своего бумажного бога, и ничего не может. Но ты-то, ты же здесь уже давно, неужели ничего нельзя придумать?
- Нет, ничего, - сказал Петр и вздохнул.
- Я знаю, что нужно сделать. Вечером я приду сюда с лопатой, и буду откапывать их из могил. И откопаю всех до одного.
Петр молча стоял, думал о Вере и о своей жизни и будущей смерти. Потом он сказал:
- Я тоже приду.

Однако вечером их пришло не двое, а намного больше. Вера собрала молодежную часть общины и долго говорила им о том, что все, что они до сих пор делали, - это, конечно, хорошо, но смысла никакого не имеет. И мертвым от этого ни тепло ни холодно. Нужно сделать что-то реальное, говорила Вера. Нужно помочь богу воскресить мертвых, напомнить ему о них. Просите и дастся вам. Нужно выкопать всех мертвецов из могил и как бы предъявить их пред само лице божие, нужно будет горячо молить бога о немедленном воскресении мертвых, иначе будет невозможно выполнить заповедь о любви ко всем людям.
Ребята реагировали неодинаково. Многие были напуганы словами Веры и ее безумием. Причем первым Веру осудил ее муж Кирилл. Он, а затем и другие, стали говорить о том, что нельзя нарушать установившийся порядок, мертвые должны лежать в земле, а живые ходить по ней, пока сами не умрут и не перейдут в «цокольный этаж» существования. Кто-то сразу побежал к отцу Михаилу. Впрочем, два десятка ребят были согласны с Верой и сказали, что глупо читать в Библии о воскресениях разных людей, например, Лазаря, а самим так и не увидеть ни одного воскресения. Неужели бог так не любит их, что не сделает просимого? Должен сделать. Слова других о том, что отец Михаил наверняка осудит их, почему-то не подействовали.
Как стемнело, на кладбище началась активная работа. Служители кладбища, как всегда, напившись, в это время уже спали. Ближе к ночи, дождавшись, когда уснет его жена, там появился и Петр со своей лопатой. Волонтеры недовольно посматривали на него, но Вера их успокоила, сказав, что он с ними. У всех копателей было такое чувство, что эта ночь станет последней в мировой истории, что они остановят замкнутый круг рождений и смертей, что они совершают некий магический акт, ритуал, внезапно открывшийся им, и после выполнения этого ритуала история и жизнь потечет вспять. Был страх, но он был настолько сильным, что волонтеры уже не понимали, страх ли это.
Волонтеры сначала снимали надгробия, а затем выкапывали то, что оставалось от гробов и от людей, лежавших в них. Эти останки осторожно складывали на дорожках. Как правило, это были полуистлевшие скелеты, хотя иногда попадались и покойники, которые сохранились лучше, с мясом. Не все выдерживали это зрелище, некоторые разбегались, других тут же, на дорожках, рвало. Интересно, что, несмотря на дикий страх, волонтеры не могли оторваться от вида покойников, не могли остановить себя, как будто посмотрев на них, они узнавали о жизни что-то такое, чего никак не могли узнать от живых. И они смотрели – на почерневшие лица, на провалившиеся грудные клетки, на пустые глазницы. Только Петр и Вера не теряли спокойствия, а иногда даже радовались. Вера ходила по дорожкам и шептала: «мои родные… родные мои… наконец-то мы вместе…теперь бог нас услышит…»
Часов в одиннадцать на кладбище с фонариками пришли отец Михаил и его сторонники, в их числе Кирилл. Священник узнал о готовящейся акции раньше, но он, все-таки, сомневался, что Вера и ее люди сделают это. Когда же это подтвердилось, сидеть на месте было уже невозможно. Отец Михаил объявил Веру сектанткой. Теперь он понимал, к чему был этот утренний разговор на исповеди. Священник был в шоке, потому что знал, что в епархии за его такие дела по головке не погладят. С него спросят, почему он потерял контроль над своей паствой. Скажут, что до появления в Лихих Погостах отца Михаила в деревне почти не было православных, а теперь там – сектанты, да еще какие, свои, доморощенные, а не привозные. С этим неприятным чувством он явился на кладбище.
Увидев скелеты на дорожках и бегающих с лопатами волонтеров, отец Михаил поначалу потерял дар речи. Некоторые из его сторонников убежали. Наконец, священник заговорил:
- Вы что… вы что же это делаете, ироды?
Один из волонтеров оглянулся на священника:
- А, отец Михаил. А мы здесь мертвых воскрешаем.
И ушел. Волонтеры продолжали свое дело, не обращая внимания на пришедших.
- А вы знаете, что вам всем за это будет? – бас священника раскатывался по ночной зловещей кладбищенской тьме.
Отец Михаил несколько раз повторил свой возглас, но никто не ответил. Наконец, в дрожащих лучах фонариков появилась Вера – запыхавшаяся, довольная, уверенная в себе, дрожавшая от радостного волнения:
- Лучше не мешайте нам. Вы все только слова говорите, а мы к богу дорогу лопатами роем. Уйдите лучше. Добром прошу. Вот, посмотрите – каково-то им было там лежать веками. А теперь они свободные, дышат на воле. И мы с ними.
Она немного постояла, потом шмыгнула носом и ушла в темноту. Походив еще немного по дорожкам, стараясь не смотреть на извлеченные из земли останки, священник увещевал отдельных волонтеров, но безуспешно. Что надо было делать дальше, он не знал. Работников кладбища было не добудиться, до ближайшей милиции – 50 километров. Он плюнул на всё и ушел домой. То же самое сделали и его сторонники. Кирилл так и не решился подойти к Вере; он брал в жены правоверную девушку, а получил – нераскаявшуюся сектантку.
Около часа ночи почти все дорожки были заполнены покойниками. Волонтеры безумно устали и валились с ног, прямо рядом со скелетами. Они их уже не боялись. Но они разрыли лишь малую часть могил. Только Вера всё носилась как заведенная, без усталости, и чем больше клали на землю покойников, тем ей становилось лучше. В душе у нее рождалась молитва, она постоянно повторяла ее про себя, затем она стала ее шептать, а потом – говорить во весь голос, кричать во всю ночь, беспощадно разрывая тишину кладбища: «Господи! Приди к нам! Явись нам! Яви милость твою и щедрость твою! Господи, разорви кольцо смерти! Господи, уничтожь кладбища! И вся наша жизнь – это кладбище! Господи, - ты один живой, вечно живой, так сотвори жизнь этим людям! Если они не живые, то и мы мертвы. А если они не умерли, то и мы живы!»
Те из волонтеров, что еще не заснули, повторяли за Верой или молились своими словами. И даже Петр душою присоединился к этим словам молодой девушки, хотя и не произносил их даже внутренне. Часам к двум все заснули, многие – чуть ли не в обнимку со скелетами. Они верили, что следующий день будет уже незакатным.

Ровно в три часа, как по команде, все мертвые, как вырытые, так и оставшиеся в могилах, ожили.
Они набросились на спящих и стали их есть.
Веру съели одной их первых.
Петра не тронули.
Затем двинулись к церкви и съели отца Михаила со всей его семьей.
Потом пошли на деревню.
Мертвые медленно и уверенно заходили в дома и съедали всех обитателей.
Лихопогостовцы, как правило, даже не успевали понять толком, что происходит, и испугаться.
Мертвые оставили не тронутым только дом учителя, в котором мирно спали Оксана и их сын Василий.
Утром Петр проснулся и увидел трупы своих товарищей с перегрызенными шеями.
Кладбищенских «местных» покойников ни одного не было.
Он кинулся в деревню.
В домах и на улице лежали окровавленные трупы лихопогостовцев.
Похолодев от страха, учитель бросился в свой дом.
Оксана ревела и с безумными глазами на лице прижимала Васю к груди.
Наскоро собравшись, они уехали из деревни.
Потом в районе ходили слухи, что Петр поселился с семьей в областном центре.
Говорили, что он вступил в одну из радикальных левых партий.



конец декабря 2007 года – 4 января 2008 года,
Санкт-Петербург