Без Надежды. Часть 2

...
В глубине кабинета под большим портретом Президента сидел человек в очках и что-то писал. Лицо его было скрыто огромным графином. В воздухе повисла тишина. «Удобно ли сесть?» - подумал Иван Сергеевич. От волнения он забыл поздороваться.

- Фамилия, имя, отчество, - прозвучало сухо.
- Воронин Иван Сергеевич.
- Год рождения?
- Тысяча девятьсот восемьдесят третий.
- Род занятий?
- Журналист.

Человек положил ручку на подставку, изображающую Ноев ковчег, зашелестел бумагами, потом стал водить пухлым пальчиком по строчкам.

- Ваше личное дело не значится в списке отобранных лиц. Примите мои соболезнования.

Не зная, что ему делать с соболезнованиями, Иван Сергеевич решил сесть. Человек снова принялся писать. Теперь Воронин видел, что его руки не достают до противоположного края стола, на сиденье подложена подушечка, а кончики ботинок повисли в воздухе. «Да он лилипут!» - удивился Воронин. Лилипут заметил, что его разглядывают, и беспокойно заерзал на стуле.
- В чем дело, гражданин? Мне кажется, я выразился вполне определенно, вполне. Вы можете идти.
- Видите ли, я пришел насчет дочери. У меня есть дочь, и она обязательно должна лететь.
- Фамилия, имя, отчество.
- Моя?
- Дочери.
- Воронина Мария Ивановна.
- Год рождения?
- Две тысячи десятый.
- Род занятий?
- Наборщица.

Пухлый пальчик снова пополз по строчкам.
- Ее личное дело не значится в списке отобранных лиц. Примите мои соболезнования.
- Это чистое недоразумение, понимаете! Поверьте, она у меня очень, очень исключительный человек, умница, она…
- У Вас справка имеется?
- Какая справка?
- Что ваша дочь исключительный человек.

Человек перестал писать и поднял на Ивана Сергеевича очки. Огромные очки в толстой роговой оправе. Глазки за ними выглядели маленькими, как пуговки на кальсонах.

- Помилуйте, кто же даст такую справку...
- Справки о личных качествах выдаются по месту работы инспектором по работе с кадрами. Справка подается руководству, руководство составляет списки, потом списки попадают в отдел первичной обработки документации Комиссии по оценке граждан, потом их…
- Да знаю я это все! – отчаяние уже овладело им. – Сидят клерки и вычеркивают фамилии через две на третью. Я вас по-человечески разобраться прошу...
- Это я, гражданин, по-человечески вас прошу, покиньте кабинет. Дайте спокойно работать! Списки наборщиц на борт уже утверждены.
- Да она наборщица по чистому недоразумению, замуж рано выскочила, институт пришлось бросить, ребенок, мой инфаркт, там, то-се, не до учебы было. А у нее талант, настоящий талант, я вот вам ее стихи принес, посмотрите! Вы почитайте! Да я вам сам почитаю,– Воронин лихорадочно перебирал листочки в папке, пальто сползло у него на пол, коробка оттопырилась под пиджаком и врезалась в ребро, в пакете звенели бутылки. - Вот, где это тут... "...Но на улицах, где страшно и темно, среди глаз, пустых однообразно, я слепа. Мне все разрешено. Крепко заколочено окно, чтобы выйти не было соблазна..."

- Что это?
- Стихи, говорю же я вам.
Человечек снял трубку телефона.
- Охрана, срочный вызов. Сорок седьмой, злостное хулиганство. Саботаж.
- Пожалуйста, не надо охрану.
- Сорок седьмой. Да-да, четвертый этаж. Жду.
- Пожалуйста, не надо охрану! Я от Степана Олеговича.

- ... Отмените вызов. – Трубка телефона вернулась на свое место. – Что же вы сразу не сказали?

...
…Степан Олегович Тупицын был активным членом всех известных Воронину общественных организаций. Он был невысок ростом, полноват, носил коротенький синий пиджачок и поминутно одергивал значок депутата на груди. Обидев ростом и умом, природа щедро наделила Степу талантом площадного оратора. Казалось, маменька так и родила его – с матюгальником в одной руке и знаменем в другой.

 Никто не умел сочинять таких лозунгов и стишков, как Степан Олегович. Поэтому он стал политиком и всегда был верен какой-нибудь идее. Толпа любила его. В своем кругу Тупицын слыл человеком со связями, способным решать кое-какие вопросы. И если называли его тем самым, которое не тонет, то разве что за глаза.

Тупицын выбивал в Совете финансирование для «Чистого взгляда». За это журналиста Воронина посылали на все его митинги, собрания и благотворительные акции. Хозяин при всех приятельски протягивал ему руку, а после интервью – делал ручкой и тут же о нем забывал.

А Воронин забыть уже не мог. Ему говорили – пиши по шаблону, не думай и не рви сердца. А он думал, думал и не мог остановиться. И рвал сердце.

Дочери он об этом никогда не рассказывал. Зачем? Когда тебе пятнадцать, мир кажется солнечным и прекрасным. Воронину очень хотелось, чтобы его Маша жила в этом мире как можно дольше. А когда она вышла замуж за Тупицына-младшего, было уже слишком поздно.

Отец Димочки прислал сначала коротенькое письмецо из Лондона, а потом пришла повестка из суда – Маню вызывали разводиться. Иван Сергеевич устроился на другую работу и по-прежнему редко бывал дома, но жалел об этом и сильно скучал.

Маня по ночам подрабатывала наборщицей, Димочка спал в ее бывшей кроватке, на балконе сохли ползунки, а дед Иван Сергеевич писал в кабинете и складывал листочки в синий чемоданчик. Все шло своим чередом.

Несчастье пришло в солнечный день, когда за окном слышалось пение птиц. Мальчик капризничал весь день, к вечеру у него поднялась температура, и Мария не пошла в тот вечер на работу. Они сидели возле кроватки до полуночи, а когда убедились, что температура не падает, на скорой увезли Димочку в больницу.

Через несколько часов он уже никого не узнавал. Его рвало и сводило судорогами. Ручки и ножки хаотично двигались, взгляд не мог остановиться на одной точке. Мария стояла над кроваткой неподвижно, и глаза ее были сухими. Воронина в отделение не пустили. В коридоре он молился, чего раньше с ним никогда не бывало. Потом ему сказали, сколько нужно денег, и он носился по городу, боясь остановиться и подумать.

Он обналичил все карточки в банкомате и собрал все гонорары во всех редакциях, где был внештатником. Он продал компьютер, потеряв при этом все, что еще не легло в синий чемоданчик. Он занимал деньги у каждого встречного и поперечного. На прием к Тупицыну-старшему его не пустили: после развода Воронин плюнул ему в лицо.

В перерывах он приезжал в больницу, и его уже пускали к внуку беспрепятственно. Маня двигалась по палате, как заведенная, подносила и подавала, ставила компрессы и следила, чтобы никто не шумел в коридоре и не включал свет без надобности. Она молчала, и Иван Сергеевич тоже молчал. Когда понадобилось срочно везти Димочку в столицу, Воронин собрался с духом, к чертовой матери выбросил гордость и явился к бывшему тестю домой.
 
- Мы не должны допустить, чтобы смерть восторжествовала, - услышал он. – Забудем, что было между нами.
Тупицын похлопал Иван Сергеича по плечу, как добрый старший товарищ – младшего.
- Пиши заявление на выдачу единовременного пособия. Я подмахну.
И ушел ужинать.

… Мальчик промучился две недели и умер. Когда в яму опустили маленький детский гробик, Воронин почувствовал резкую боль между лопатками, как от удара кинжалом. Он тихонечко отошел от Мани и прислонился спиной к кладбищенской ограде. Там его и нашли.

...
По счастью, времени на проверки у человечка не было. Он куда-то позвонил, затем выбежал из кабинета. Потом прибежал, потребовал папку со стихами. Когда вернулся, папки при нем уже не было, а была стопка узеньких розовых билетиков. Он снова открыл свой список, прошелся пальчиком по фамилиям, что-то вычеркнул, что-то надписал сверху. Затем вывел на билетике «Воронина Мария Ивановна» и, не глядя, протянул его Ивану Сергеевичу.

Воронин так и вышел за дверь – с бутылками в пакете и измятой коробкой конфет под мышкой, сжимая в кулаке розовый билетик. На некоторое время он почувствовал себя предателем, потом испугался: а вдруг его дочь вычеркнут так же, как человечек только что сделал это с кем-то другим по его, Воронина, просьбе? Гонимый этим страхом, он выбежал поскорее из этих стен, где торговали правом на жизнь, как картошкой на базаре.

Такси вызывать Иван Сергеевич не стал. В последнее время он много болел, потом работал в своем кабинете и давно уже не видал, что происходит на улицах. К тому же ведь химчистка могла все-таки и работать, а кто знает, что понадобится Мане на новой планете.

Насмотревшись в Учреждении всяких ужасов, он ожидал увидеть то же самое и в городе. Каково же было его удивление, когда он обнаружил: почти ничего не изменилось на улицах. Некоторые банки, офисы и магазины были закрыты, прочие работали; так же буднично, как всегда, в разные стороны двигались автомобили, куда-то бежали прохожие, лиц которых было не разглядеть. На углу работал ресторанчик и двое одиноких посетителей спокойно пили кофе. Справа нагружали грузовики книгами – это эвакуировали городскую библиотеку. Седой очкарик строго покрикивал на грузчиков, когда они, по его мнению, обращались с литературой без должного почтения. Дворник подметал и без того чистый, вымытый дождем тротуар. Увидев Воронина, он лукаво подмигнул и изрек:
- Говорят, после отъезда подметать нельзя. Плохая будто бы примета.

Воронин согласно кивнул и присел на лавочку покурить. Старик обрадовался неожиданному собеседнику и примостился рядом.

- Угостишь сигареткой? Вот спасибочко. А то моя совсем с ума сошла, сигареты прячет. А чего прятать? Хуже не будет.
- А ты чего на работе? Вас не распустили разве?
- Дык никто и не работает, один я. Бабы житья не дают, ревут вторую неделю. На «Надежду», вишь, не взяли. Я два дня погулял, да больше нельзя, мысли всякие одолевают. До смерти, пожалуй, еще сопьюсь!
- А улететь не пробовал?
- Да внуков у меня шестеро, никого не взяли, куда ж мне лететь. Обойдемся как-нибудь.
 
В эту минуту пробившийся из-за небоскреба луч солнца осветил его. Старик смотрел прямо перед собой, и на его лице, освещенном красноватым светом, было выражение покорности и умиротворения. Он выглядел как человек, умирающий с очень спокойной совестью.

- А сигареты дорогие у тебя, в жизни таких не курил, - сказал он с легким сожалением в голосе. Воронин отдал ему всю пачку и попрощался.
В вымытых до блеска стеклах небоскребов отражался багровый свет солнца.