Максим 3 02. 01. 2011
Даже для моего мира они были необычно одеты. Их плащи казались чуть короче тех, что носили люди из моих предыдущих снов, и были сделаны из ярко-синей ткани с богатой вышивкой по подолу. Видимо, эти двое не были бедны, и, судя по отсутствию уже ставших мне ненавистными ошейников, – свободными. Оба казались примерно одинакового возраста, около двадцати, но совершенно разными на вид. Тот, что спокойно сидел на камне, был тонок, с нежной кожей, которая быстро обгорает, но никогда не становится коричневой, смягченными, как у девушки чертами лица и черными, прямыми, тщательно прилизанными волосами. Второй казался гигантом на фоне друга: огромный и широкоплечий, он имел шикарную мускулатуру, крепкие короткие ноги, богатую золотистую шевелюру, нос картошкой и маленькие глазки. Голос этого богатыря был под стать хозяину: громкий и бесцеремонный. А чего ему, медведю церемонится? С таким не поспоришь...
– Мы где? – спросил медведь. – И чего ты расселся?
– Думаю, – ответил худой.
– Зачем?
Хороший вопрос, на мой взгляд. Да и вполне серьезный в устах этого великана. Такие и в самом деле не всегда понимают – зачем другие думают?
– Я сомневаюсь, мой друг.
– Я тоже, – неожиданно сказал великан, усаживаясь на камень рядом с другом.
– Ты? – изумился интеллигент.
Говорили они на том же языке, что и старец, только худой слова выговаривал как-то странно, будто с трудом, обдумывая построение фраз. Так говорят те, кто уже достаточно хорошо знают чужой язык, но думают все еще на своем.
– А ты что думал? – искренне возмутился верзила. – Или я чурбан неотесанный? Мне легко из дома уйти? Там хорошо, сев скоро, мама бражку варит. А здесь? Да куда тебе! Ты к нам только прошлой весной приперся. А там...
– Родина...
– А ты не смейся! – взвился великан, сжимая огромные кулачищи.
– Да не смеюсь я, – примирительно улыбнувшись, ответил юноша. – Куда уж нам, бесчувственным! Только вот напомни, пожалуйста, кто там мне все на уши капал, что ему скучно, кулаки не на ком размять, что в этой деревне век проживешь и никого не увидишь, а там, в городах, таких, как ты, ценят. Кто мне про торговца рассказывал? Сколько он там тебе давал?
– Мешочек серебра в месяц, – мечтательно ответил верзила.
– Вот-вот, а кто мне плакался: родители не пустили, батька выпороть пригрозился, а теперь – родина ему! Кто говорил, что пора ему в мир идти, красоты других земель посмотреть?
– А корова тут при чем? – резонно спросил верзила. – Ты почем корову в лучшие тряпки старостихи обрядил?
– Хватит! – нахмурился худой. – Заканчивай с хандрой: жизнь продолжается, границу мы прошли, осталось каких-то два дня, и твоя мечта исполнится.
– Где граница? – тихо прошептал верзила, испуганно оглядываясь.
Видимо, для него, как и для меня, слово “граница” ассоциировало со злыми пограничниками, поборами, и долгим стоянием в очередях.
– Да вот этот камень и есть граница, – заметил интеллигент. – Мы пока еще дружим, хоть ваш повелитель нашего за нос и водит.
– Больно уж умен, – прошипел верзила, а хилый лишь усмехнулся, видимо, нытье товарища не было для него в новинку:
– Какой есть! Ты встаешь или нет? Хочешь на улице ночевать?
Верзила не хотел. Кряхтя и вздыхая, он поплелся за худым, что-то шепча себе под нос, кажется, на счет вкусной стряпни мамаши.
Солнышко как раз набрало силу, и идти им стало легко и вольготно. Я с удовольствием смотрела на знакомые весенние картины, вдыхала свежий воздух и уже с трудом вспоминала оставленную в другом мире голую зиму. Здесь не было машин, дышалось хорошо и привольно, а по обеим сторонам дороги начали лопаться березовые почки. Вспомнив, что именно в такое время собирают березовый сок, я невольно облизнулась.
Худой, видимо тоже вспомнив о еде, раскрыл свой узелок, достал на ходу что-то вроде пшеничной лепешки и жестом предложил поделиться с другом. Тот покачал головой и вдруг спросил:
– Ты много ешь, меня больше, а худущий. Почему?
Меня тоже интересовал этот вопрос... Второй, не желая раскрывать секретов, засмеялся, запрокинув голову, и продолжил свой нехитрый завтрак под косым взглядом приятеля. Как только худой не подавился? Внезапно юноша перестал жевать, и я уже решила, что сглазила таки симпатичного парня, как тот жестом остановил друга. Вскоре и мы услышали то, что уже давно услышал чуткий слух худого: цокот копыт по дороге.
Мы стояли в основании горки. Дорога, петляя, делала здесь круг, обходя похожее на большой пруд озерко, и нам троим было хорошо видно, как на горке показалась повозка, запряженная двумя лошадями. Сама повозка была сделана из прочной коры какого-то дерева, и управлял ею средних лет подвыпивший мужик со знакомым мне обручем на шее... раб, захр.
Увидев двоих на дороге, захр остановил лошадей и что-то пробормотал вместо приветствия. Благо, что танцевать не бросился! Боюсь, что такие упражнения ему были не под силу: от него явственно несло перегаром, но двоих этот запах вовсе не смущал, и тощий спросил:
– Подвезешь, друг?
Мое представление о храбрости худого резко возросло – я бы с пьяным в одну... телегу бы не села... Но худому все было нипочем: дождавшись, когда мужик что-то мыкнул в знак согласия, он уверенно забрался в повозку. Края у повозки были слегка наклонены наружу, чтобы влезло больше поклажи, сидеть было неудобно, но худой живо приспособился, да и его тугодум товарищ быстро смекнул, что так гораздо удобнее, чем на своих двоих.
– Куда едешь, хозяин? – спросил худой.
Я только сейчас сообразила, что говорил он на языке Дала, который казался родным худому, но явно не совсем был понятен верзиле. Хотя нет – изредка тугодум бросал на остальных заинтересованные взгляды, и я поняла, что тот гораздо сообразительнее, чем мне казалось.
– В Сосновику, господин, – ответил захр, инстинктивно стараясь держаться от худого подальше.
– В Сосновке жрец есть?
– Нет, господин, – еще более нахмурился мужик, стараясь даже не дышать в сторону худого, явно боясь, что тому не нравятся пьяные захры... – Но к нам один едет. Важный, говорят, староста боится.
– Ты, друг, везучий, – сказал худой на знакомом спутнику языке. – Мы приехали как раз вовремя!
– Не понимаю, почему, – хмуро ответил тот, почесывая ушибленную на очередном ухабе ногу.
– Видишь ли, дружок, – милостиво объяснил худой, – сейчас мы в Ланране. Общество Ланрана состоит из четырех своев, здесь их иногда называют кастами, – я села рядом с худым, примостившись рядом с мешком, от которого явственно пахло мокрым железом. – Первая и высшая каста зовет себя антрионами. Это те, у кого власть, золото и земли. Например, король и его семья, придворные, богатые землевладельцы и...
– Понятно, – в сердцах сплюнул верзила, – высокородные!
– Может и так, – сдержано ответил худой. – Ты что-то против них имеешь, Белен?
Наконец-то я узнала имя хоть одного из них, а уж думала, что они, как многие до этих пор, так и останутся для меня безымянными. А было бы жаль, потому что эти двое меня почему-то очень заинтересовали... Странная парочка, и забавная... Как поджарый волк рядом с буйволом.
– Несправедливо! – взвился верзила. – Кичатся кровью, нос задирают, а ничего этого не заслужили, ручками своими не заработали. Ненавижу их!
– Ладно, пусть так, – хмуро ответил худой. Заявление друга его явно задело за живое. Почему? Может, передо мной – непризнанный аристократ? Слишком романтично, до сих пор в этом мире романтикой и не пахло. – Второе сословие – это бранеоны. Воины, защитники...
Верзила оживился, а худой, как бы не замечая интереса слушателя, продолжал:
– Они защищают города, границы, людей, решают споры и вершат суды. Они охраняют торговцев, следят за правосудием. Понимаешь?
Верзила кивнул, и я мысленно порадовалась. Хоть какие-то жесты здесь мне вполне понятны и означают то же самое, что и в моем мире.
– Третья каста – это свободные. Они живут в городах и деревнях, сами решают, на кого им работать. Это ремесленники, купцы, служители, слуги, лесники и т.д. Последнее сословие – на плечах которых лежат тяжелые работы. Это захры. Если свободные сами за себя отвечают, то захры – рабы. Ланран кормит их, одевает, или же кормит их хозяин. Это безвольные люди, они принадлежат кому-то и не могут выбрать себе хозяина. Есть еще жрецы, они как бы стоят вне каст, считаются свободными, но принадлежат к своему храму. Они следят за продвижением между слоями, могут своим решением сделать захра свободным, если у того есть талант выжить одному, свободного – захром за преступление либо нищету, могут сделать захра или свободного бранеоном. В антрионы могут попасть только по воле самого короля...
– Очень много сказал, – потерял вдруг интерес к разговору верзила. – Как жрец на собрании. Но я-то тут при чем?
Я засмеялась про себя. Во! Людская глупость! Приехал в страну, а порядки знать не обязательно. На том многие и погорели. За то Кука туземцы и съели. Хочешь выжить среди других – учи их законы выживания. А вот худой закон усвоил, хорошо усвоил, если сумел год продержаться в Малинии и даже подчинить себе верзилу.
– Все, кто приехал в Ланран, обязаны явиться к жрецу, – осторожно вставил худой. – Потому что ни один в Ланране не может жить вне сословий. За присвоение чужого сословия – немедленная смерть. За жизнь вне сословия – присвоение к сословию захров. Поэтому мы идем к жрецу.
– Я не хочу стать им! – Белен показал пальцем на безучастного к их разговору захра.
Тот, не подозревая о таком внимании к своей особе и убаюканный звучанием чужого языка, как раз решил вздремнуть, закрыв глаза и покачиваясь в такт движению повозки. Лошади везли его сами. Вот вам и лишний аргумент в пользу лошадей – воздух не загрязняют, землю удобряют, и по пьяни в аварию не лезут.
– Ты себя так низко ценишь? – язвительно спросил худой. Этот мальчишка мне нравился все больше и больше. – В отличие от тебя я рассчитываю на должность бранеона в столице.
– Зачем нам в город? Там дела?
– О да! – сверкнул глазами худой. – У меня там дела, большие дела! А ты, дружок, не паникуй! Тебе там понравиться – кулаки почешешь вволю, – верзила сомневающе улыбнулся.
– Надеюсь, Ланс.
Я проснулась. Было воскресение, и на землю валился пушистый белый снег, который, впрочем, немедленно таял. Зима началась...”
Я больше не могла писать. Сон, только что яркими картинками стоявший перед моими глазами, вдруг растаял, оставив за собой окутанные снегом воспоминания. Я прошла на кухню, налила себе чаю, включила чудом сохранившуюся здесь “точку” и вслушалась в пение неизвестного мне исполнителя. Голос был тихий, спокойный, перед глазами стоял уже не Дал, а Максим. Я скоро его увижу. Скоро... Жаль, что я не увижу, какого цвета будут у него глаза, когда он склонится над моей писаниной, вторгнется в мой сон. Зачем? Мне никогда не понять...
Чай остыл, место исполнителя занял диктор новостей, Максим ушел из моего сознания, а я торжественно прошла к мусорнику и бросила туда пачку с оставшимися таблетками снотворного. Более они мне не понадобятся. Хватит быть трусихой – я досмотрю эту драму до конца, допишу книгу, и все кончится! Надеюсь...
Постепенно я как-то забыла о Максиме и о снах. В конце-концов, скоро Рождество... Пусть католическое, но моя бабушка по матери была католичкой... Новый Год... Надо поставить елку. Пусть некуда, пусть нечем украсить, пусть не для кого, но надо! И обязательно живую, пушистую и плевать на иголки, обязательно поставлю, хотя бы маленькую, на стол... но поставлю...
Свидетельство о публикации №208022600210
К вопросу апетита:
Да! Не на пользу это Лансу было -
Входило в рот и сразу выходило.
И в самом первом предложении - первое слово переставьте в конец. Попытайтесь отстраниться от имён и прочесть эту фразу с ходу.
Последнее предл. - осыпающиеся иголки.
Ух, какой я ядовитый!
С уважением.
Павел Мешков 30.07.2008 22:57 Заявить о нарушении