Кассапанка

- …стоило платить такие деньги архитектору итальянцу, чтоб построить мраморный курятник.
- Мне нравится, а тебя всё равно дома почти не бывает.
- В том-то и дело, хоть иногда отдохнуть по-человечески хочется, а тут…
- Что тут? ты ничего не понимаешь. Это настоящее палаццо, дворец. Так богатые итальянцы строили, финансисты, к слову сказать.
- О, господи, причём тут итальянские финансисты! они, если хочешь знать, просто нищие.
- Так это сейчас, а я говорю о Возрождении. Слышал о Возрождении, о Венецианской республике?
Семён угрюмо покачал головой и выдавил нехотя: что-то слышал, но в Венеции никогда не был - дел у него там нет. Искорка несогласия в выражении его лица не погасла.
- Только почему, чтобы пройти в свой кабинет я должен обогнуть весь дом? вот что хотелось бы знать.
- А потому, дорогой, что анфиладу нарушать нельзя. И практично: приёмы собирался устраивать? Собирался. Поэтому лестницы только по углам.
- Выживу и во дворце… Иногда прогуляться невредно. 


Семён не хотел ссориться, уж больно хороша была сегодня его Софья, впрочем, как всегда. До того она прелестна, что прощал он ей все архитектурные излишества, от готики вверх каменными кружевами летящей, до барокко, ещё и барочного какого-то. Так получилось, что вот уже пять лет он ничего в своём доме, - сейчас в новом, а раньше в старом, - кроме самой Софьи, видеть не хотел. Все её завитушки и завороты терпел и почти без исключения. Не выносил лишь, когда в кабинет Софья втаскивала что-то новое. Кабинет он заказывал сам лично, всё до тонкостей в нём продумал, и не в одиночку, а с архитектором знакомым, который помимо крупных форм и в интерьерах разбирался здорово.


 Друг, архитектор Петька, был старинный, ещё с юных лет. Доверял ему Сёма, и мог даже, не теряя лица ныне интеллигентного человека, покапризничать, нарушив какие-то архитектурные порядки в угоду своему личному удобству. Пётр относился к таким вещам с пониманием и всегда находил компромисс. И Софью, которая, вероятно из чувства противоречия, никогда не прибегала к услугам Петра в крупных проектах, удавалось с его помощью убедить не вмешиваться в рабочее пространство мужа. Жаль, что силы убеждения хватало ненадолго. Примерно на полгода, и то после крупной жизненной подвижки, предсказывая оптимистично и к мелочам не придираясь.


Не считать же, в самом деле, чем-то непереносимым, появление искусственного фонтана прямо перед входом в кабинет. Льёт себе фонтанчик по сто литров в минуту, ну и пусть, чёрт с ним, зато Софья почти неделю после его установки выглядела особенно умиротворённой и из дома не выходила. Всё сидела у кабинета как сфинкс, любуясь на журчащее чудо с резной скамейки умело стилизованной под парковую.
Слава богу, что сидела, а то бы решила куда-нибудь выбраться в свет. Но что означал парадный выход Софьи из дома! - Вы точно этого не представляете. Вспышка сверхновой, по масштабам и производимому эффекту. А далее энергия дамы выделялась уже спонтанно и становилась безгранична – одно одевание мужа чего стоило! Софья раза три, а то и пять, заставляла беднягу разоблачаться, беззастенчиво меняя предыдущие указания. Начерно завершив манипуляции с мужем, Соня упорно продолжала игру в выбор: на какой тачке им ехать, кого с собой взять (из собачек), что ей самой надеть. Поскольку выход осуществлялся парный, а о других выходах рассказывать не будем, то в эти тонкости, почти немедленно по возникновению в Софьиной голове, принужден был вникать Семён и даже их обсуждать.


Имея могучий запас терпения, выслушивать он научился любой бред кого угодно, но вот обсуждать… Его всего внутри передёргивало, когда он слышал: «Сём, а вот… ты, что думаешь…», - но показать даже тень неудовольствия никак было нельзя. Совершенно необходимо было для поддержания семейного равновесия проявлять хотя бы видимость заинтересованности предметом. Поэтому Семён научился в ответ специальным образом мычать – выход абсурдный, но вполне естественный, близкий природе. Мычание вполне отражало степень посильного участия Сёмы в проблеме и устраивало Софью, которая и так знала что делать, но не могла не соблюсти формальность, приносящую удовольствие видеть покорного мужа… ну хоть в чём-то. Кроме того, её поведение не было чистым эгоизмом. Она была уверена, что Сёму необходимо чаще отвлекать от собственных мыслей, используя любую бестолковщину.

 
А думал Семён много, почему - это никакой не секрет. Работа была такая – думать. Давно он уже не участвовал ни в каких текущих совещаниях, не делал сам лично никаких анализов и прогнозов, не вёл официальные переговоры, не участвовал непосредственно в управлении. Он думал. Наблюдал со стороны, читал отчёты и думал. Однако его неучастие было только внешним и подходило устоявшимся обычаями рабочим будням. Стоило шефу вмешаться, и огромный корабль торгово-промышленной империи делал плавный, а иногда и не очень, поворот чуть ли не в противоположном направлении. Как правило делал успешно и всегда раньше, чем аналогичный маневр начинали вершить другие. Но оставим, наконец, всё это деловое в покое.


Сейчас Семёна удалось отвлечь от очередного судьбоносного оверштага. Его тащили на выставку мебели, а он отбросил всякое сопротивление, лишь рассудив, что сильно Софья навредить не может физически - всё уже стоит в новом доме на своих местах. А что может существовать в рукотворной природе лучше того, что в их дом уже напихано, Семён, при всей осведомлённости о предметах не первой необходимости, и представить не мог. А зря. Он не учёл простейшего факта - старый хлам ценится много выше хлама нового, пусть и самого высокохудожественного, а что ценится выше, то и должна иметь Софья. Это закон. Выходит не знал он самого для себя страшного из мира мебели и подвоха с этой стороны никак не ожидал. А страшным было…


В моду входили лари – хозяйственные, свадебные и прочей житейской надобности. Схватить разнообразие форм и размеров этих домашних предметов, не страдая от знания латинского, можно, обозвав по-русски, всего одним, всем, надеюсь, понятным словом – сундук. Что с того, что внутри крышку этого сундука расписывал Сандро Боттичелли или Джованни Беллини, а то и сам Пьетро делла Франческа, не отрывать же её и в раме на стену вешать, полная ерунда. Простим раздражение Семёна. Мучения человека посещающего любую выставку описывать нет нужды, очень это тяжело (сами полчаса как вернулись от Пикассо). Сказать же придётся лишь об одном, но важном, даже, простите неточность, о двух, потому как, по сути, их было два. Два сундука.  Только по названиям один был ларь, а вот второй уже нет, не ларь - кассапанка. 


И на вид и на вес обе эти штучки были богатые. Сколько они стоили, умолчим. Не надо бедных соблазнять излишеством благородных фантазий и огорчать сундуками, в которые всё равно кроме газет и пожелтевшей фаты положить нечего. Много, очень много они стоили. Раз Семён качает головой, значит – это стоит дорого. Однако, состоялась покупка. Дней несколько после приобретения сундуков, будто в награду за проявленное терпение, Семён прожил спокойно. Оформление и доставка оказались не таким простым делом – произведение искусства дело не шуточное. Покупая такую вещь, больше заботишься о последующей продаже, вольно – по хозяйскому разумению и невольно – по существующим правилам. Какие-то бумаги Софья изучала и подписывала, ещё чего-то там выгадывала, не знаем, но вот настал воистину трогательный момент - сундуки встали на свои места. Один прямо в гостиной (боже, зачем в гостиной сундук!), а второй, вот тут совсем плохо, второй был приговорён стоять в Сёмином кабинете. Ужас.

 
Всё можно пережить, если рискнул связать жизнь с любимой женщиной, но в кабинет попадал именно «он», который «не ларь», и тот ещё уродец – кассапанка. Семён, разумеется, усвоил азы сундучной классификации, но всё ж не знал все отличия своего ящика от ординара. Эта самая кассапанка была или был очень большого размера, украшен(а) он(а) был(а) по типу свадебных ларей. Если обычная кассапанка - это чаще всего кресло, водружённое на ларь, а проще сказать - сундук с подлокотниками и спинкой, то эта - настоящий диван. Материалом на него пошёл орех невероятной красоты подбора, да ещё и украшался он поверх боковых плоскостей инкрустацией из слоновой кости. Даже Семён при всём своём неприятии, вынужден был признать – красиво смотрится. Если бы не назойливое верещание мелькающей вокруг этого чуда Софьи, повествующей о какой-то там интарсии, то и к кассапанке можно бы было привыкнуть довольно быстро, а так нет, трудно вмиг оценить.


Тяжело далась Семёну первая ночь с кассапанкой в доме. Промучился он, не смыкая глаз, час-другой и, осторожно удаляя в очередной раз со своей широкой груди ногу разметавшейся во сне Софьи, решил вставать. Перед уходом Семён немного полюбовался фигурой своей рязанской Венеры, прикрыл сиё сокровище верблюжьим одеялом, и тихо двинулся по анфиладе в свой кабинет. Кабинет встретил хозяина приветливо. Уютный жёлтый свет, напоминавший размытые лучи уходящего на покой летнего солнца, тёплой волной обнял рабочее пространство, не нарушая гармонию мягкого полумрака.


Семён подошёл к столу, погладил его, но прошёл мимо прямиком к огромному полусферическому окну и раздвинул шторы (на кнопочку какую-то нажал). И тут же Семён залюбовался на звёзды. Небо сияло глубинной, прозрачной чистотой и каждую звёздочку на нём видно было ясно. Брели эти красавицы куда-то или так мерцали, в иллюзию движения поигрывали, бог их знает, главное - человеку приятно. Всё хорошо, если бы ещё снизошёл долгожданный сон после просмотра сих танцев, но…
Вдруг ёкнуло сердце: «Кассапанка!». Необъяснимой тревогой в душе отозвалось присутствие чужеземного ларя. Семён повернулся к кассапанке лицом, внимательно присмотрелся к контурам, чётко ложащимся тенью на стену, и в очередной раз подивился на это чудо.


- А подойти почему-то не хочется. Почему? – озадачил себя Семён уже вслух.
Но красавец ларь! Цоколь тяжёлый, резной орех завитками выводит мыслительные кренделя любопытствующему взору. Перламутровая и костяная инкрустация в свете звёзд подражательно небесным кокеткам подмигивает. Сказка. Тысяча, да мало, миллион ночей в этом сундуке запрятано. Решился, подошёл. Погладил. Да, не так как стол, не любя ещё, а просто изучаемо. Рука отдёрнуться норовила, мнимо опасаясь чего-то, но любопытная у человека рука, довела дело до конца, победила страх. Повёл Семён уже по всему кассапанковскому телу тёплой ладонью, прижимая уверенно, по-хозяйски. Вдруг, как будто бы вздохнул этот кассапанка.
Тихо так, печально вздохнул. Голос вроде послышался да не наш, не распевный. Звучит назойливо, как по отдельной ноте тренькает, словно гвозди язычком вколачивает, а не слово молвит.


- Ой! Етит твою влево! - Воскликнул Семён и козликом скок от кассапанки.
Говорящей деревяшка оказалась, это за свои же и вполне бешеные деньги. И подумалось вроде бы к месту: не всё ещё пережито, есть ещё новости в мире. Что же делать? Как встречать нежданного гостя? Пришлось Семёну молодые годы вспоминать. Забрался он в замаскированный под зеркало сейф, достал оттуда Стечкина, проверил обойму, снял оружие с предохранителя, готов теперь к бою. С таким другом, совсем всё иначе представляется. Подошёл Семён к кассапанке, откинул две тяжелые хитрющие защелки, прилепленные по краям, и надавил на спинку… Ох, если бы не рычаг, тяжеленная была спинка, а с упором легко пошла…


Вроде белое что-то лежит, матерь божья! Семён быстро, насколько мог, прикрыл сидение. Трупа только не хватало, да ещё купленного. Семён мысленно проверил свои последние, крупные операции на Лондонской бирже и ничего (вы можете в это поверить?) предосудительного в них не нашёл, и иных хвостов вроде бы нет, уже нет…


- Чёрт! - Смачно сказал Семён, употребив сильнейшее из разрешённых Софьей ругательств.


Может и «чёрт», а может характер, - всё-таки денежки бизнесменам не зря достаются, не робкого они десятка, - а решился подойти ещё раз Семён к ларю и уже с силой отбросил спинку кассапанки. Видела бы Софья! ух, досталось бы ему от такого неуважительного обращения с антиквариатом. Возможно, но думаем, что досталось бы Семёну, хоть и до греха, просто за попадание под горячую руку или… по не совсем вещественному поводу, скорее по наитию - семья может рухнуть! В таких обстоятельствах плевать на эти венецианские ларчики.


Во всей полнейшей красе, а как это? – да голышом, естественно, в ларе, на пурпурном бархате, лежала прекраснейшая и единственная на всём белом свете, горячо любимая Семёном женщина, его дорогая Софья лежала там. Присмотрелся Семён, вроде бы, правда, Софья, но только чуть моложе, приблизительно лет на пять, то есть как раз такая, как на свадьбе была. Неуверенно это говорим, потому как неизвестно: если с Софьи макияж полностью снять, может она такой же будет прекрасной, кто знает. Двойник Софьи, а Семён (всё-таки человеком он был конкретным, не метафизик какой-нибудь) через секунду уже не сомневался, что это есть двойник. Понимал, что сквозь всю анфиладу Софья, даже будучи в призрачном виде, не успела бы добежать вперёд него до кассапанки да ещё на защёлки хитрые сама защёлкнуться. Уж как она сюрпризы и эти раритеты венецианские не любила, но всё одно не успела бы.   


Сундучная красавица, между тем глубоко вздохнула, залопотала чего-то по-итальянски, да глаза, наконец-то, открыла. Открыла и мгновенно, просто мгновенно обняла Семёна за шею, да так обняла, что не вырваться. Он лишь успел отшвырнуть подальше Стечкина, спасаясь от соблазна пристрелить нежданную красавицу, но не понял, как в ларе оказался, да прямо на ней. Повторить не можем, всё-таки соблюдая угасающие традиции письменных правил, но сообщим, что выразился при этом Семён совершенно ясно и, соответственно, по-русски. А в ответ услыхал: «Семёнушка, ненаглядный мой, иди ко мне родной». Что делать… Семён и пошёл, когда так называют то, попробуй не пойди! Пошёл и пошёл, и пошёл. Так они ходили довольно долго, дольше, чем с настоящей Софьей Семён обычно ходит. Время не засекали, но судя по звёздам, намного дольше.


Всё когда-то заканчивается, и надобно ответ держать не перед судьями, так перед совестью. Запер Семён кабинет на ключ, теперь стал опаслив, и усадил ещё одну свою хозяйку в кресло. Больно надоел ему этот ларь, в обычное кожаное усадил, набросил на её хрупкие плечи плед шотландский, чтобы не мёрзла, и, окончив приготовления, спросил.


- Рассказывай по порядку: почему ты, то по-итальянски шпаришь из-под крышки, а то вдруг меня увидела и по-русски зазвала в кассапанку эту чёртову. Сознавайся!
Знаем, как женщины в чём-либо сознаются. Заплакала копия Софьи так, что рыдания и в анфиладе, наверное, стали слышны.
- Что ты, что ты, тише же, тише, - Семён говорит, а сам на дверь поглядывает.
- Как же мне не плакать, Семёнушка мой, ясноокий? ведь не признал ты во мне жёнушки своей верной, своей лебёдушки пухокрылой. 
- Ну, ты не очень-то преувеличивай, лебёдушкой-то я признал тебя и даже прямо сразу! Ну, не плачь, признаю, и всё что хочешь, признаю, если перестанешь реветь. – Давно Семёну не приходилось носов утирать, но получилось – рыдания поутихли.
- Так-то оно лучше… Рассказывай теперь откуда взялась.
Остальное, уж слишком близкое к будущему, Семён решил пока не выяснять, вдруг опять разревётся. А уже потом, когда-нибудь после, в рабочем порядке даже с многожёнством всё как-нибудь обойдётся. Должно обойтись… Пока же, вот что он услышал. 


«Как Царь Батюшка наш Пётр Алексеевич (у нашего Семёна глаза выбежали на лоб), под Азовом фиаско-то потерпел, так почал флот строить. По приговору Боярской думы от 20 октября 1696 года все дела по кораблестроению отданы были в ведение Владимирского судного приказа, названного тогда же Адмиралтейским, а управляющим того приказа поставлен был Протасьев Семён Афанасьевич».
- Ты, Семён, был поставлен, - тут Софья опять попыталась плакать, думая, что позабыл всё её бедный Семён, мучаясь со страшного перепоя венгерским крепким вином. Но взяла себя в руки, - у кого мужа пьющего не было, не так это страшно, - и продолжила.


«Понравился мне тогда сундук на одном иноземном дворе виденный, а ты не позволил мне его купить, сказал: «… и свадебного тебе достаточно, а уж если в Венецию поедем с Петром Алексеевичем, то уж там я такой самый много дешевле возьму». Так и ждала я этого сундука. Долго-долго ждала, пока и правда ты в Венецию не отправился. В помощь думскому дьяку Возницыну тебя определили. Вручили вам списки статейные, и уехали вы». 


Софья опять собралась плакать, но Семён уже знал, что делать, привык всё-таки за столько-то времени, да и хороша была его Софья пять лет назад, ох, до чего хороша… 


Прошла любовная суета и в кабинете, будто шелест далёкого леса на морском берегу, опять зазвучали голоса. Софья и Семён сидели тихо и внимательно их слушали.


… подготовила я вам рыбки копченной белужьих и осетровых пород, малиновые, вишнёвые и иные какие меды, помолилась и отправила тебя в дальнюю дорожку…


… зеленоватая звёздная пелена плавает в канале, качают волны длинную лодку, вот дворец мимо проплываем, нет, нам не сюда, ещё далеко плыть, по узким каналам, под мостами низкими, где часто гондольер от осклизлых арок должен будет вперёд толкаться…


… а вернулся Пётр Алексеевич раньше вас, стрельцы забунтовали; а вас ещё долго не было, только письма от тебя мне через приказ передавали, и редко передавали, да сундук этот привезли однажды, сказали: ты повелел; ох, говорят, и намучились с ним, но то генуэзцы были, не наши, заплатил ты им хорошо; от тоски я и стала у этих синьоров брать уроки итальянского и латынь уж заодно учила…


… доставите эту кассапанку ореховую жене моей Софье, во Владимир город, через приказ Адмиралтейский найдёте, она за письмами туда приходит, за весточками от меня… 


… и такая тоска меня взяла, хмурым утром одним, в тяжёлый рассветный час, не едешь ты и не едешь, уж союз там какой-то скрепили с честнейшим господином Папой Иннокентием, кажись, вторым, а тебя всё нет; так я залезла в сундуковину эту, говорили купцы, что он тоже свадебный, так тебя думала, заснуть и в нём увидеть, дура, а ты вот сразу-то и не признал…


Голоса смолкли. Первым очнулся Сёмён, хотя и Софья уже пробовала всхлипнуть.
- Погоди, не реви, да не реви, ты говорю – хуже Венеции… Решать надо, дело важное, не обойтись мне без человека одного. Ты посиди тут, сейчас вернусь, погоди, господи, не плач, поцелую тебя.


Закружило Семёна от поцелуя того, будто четыре века он ждал его, а не какой-то час, так закружило что, только вспомнив Сонюшку свою «старую», оторвался он от этой своей новой Софьи.
- Всё, милая, подожди, вернусь сейчас, жди.


Семён бежал по анфиладе, бежал… и не двигался с места. Всё также стоял перед ним фонтан, бивший серебряным раструбом вверх, брызги пируэтом каверзным размётывающий. И вдруг вспомнил Семён вещь одну, ведь не спросил у Софьи, не спросил! Повернул в кабинет. И позволило что-то ему вернуться. Легко позволило. Вернулся.


Тишина страшная. Только звёзды свет пускают, словно стрелы ледяные. Отражается он в завитках ореховых, блестит на инкрустации костяной, завораживает взгляд, не позволяет пустоту определить, полную пустоту кабинета, только плед шотландский брошен на пол, но крышка кассапанки закрыта, да защёлки хитроумные прищёлкнуты намертво. Долго стоял Семён, опустив голову.


- Так и не спросил тебя, так и не узнаю…  да и не надо, наверное, спрашивать, ведь и здесь защелки защёлкнуты… кто это делал тогда, кто сейчас? И не такая уж это большая загадка, в сравнении с вечным оборотом дней наших, каждым считанных, но витками различными незамеченных.


Семён поднял плед, аккуратно его сложил, подобрал с пола Стечкина, в раздумье подержал его в руке, но видно передумал, убрал в сейф. Теперь Семён медленно шёл по анфиладе, медленно спускался по лестнице – тянул время, с надеждой остановить его вовсе. Плохо это получалось. Тревога и чувство потери грызли душу. Зашёл в гостиную, на всякий случай приоткрыл крышку сундука, ничего не увидел в нём и пошёл далее. Обернулся всё ж, будто и от этого сундука ждал какого-то чуда, но его не было. Время чудес минуло… Вот и спальня, где спит его жена Софья на пять лет старше той, неизвестной… Семён приблизился к изголовью кровати, сел и ласково потрепал свою Софью по плечу.


Она не проснулась, пробурчала только что-то по латыни… finis vitae, sed non amoris… но он всё равно ей сказал. Задумался ещё раз тяжело, с тоской вдумчивой и сказал.


- Поедем завтра, да, прямо завтра, с тобой в Венецию! поедем Сонечка, так хочется ещё раз на Canal Grande посмотреть.