Бутики

       Когда Алёна была маленькая, лет до четырех-пяти, ее семья каждое лето выезжала на дачу в Бутово. Это сейчас в Бутове Москва и даже есть легкое метро, а тогда это был самый что ни на есть загород. Дачу называли «Бутики».
       Там, в Бутиках, был Институт пчеловодства, в котором работал Алёнин деда Вася. Когда девочка стала постарше, она поняла, что деда и зимой ездил в Бутики на работу. Далеко ездил, до Серпуховской площади на троллейбусе, потом на метро до Курского вокзала, а там на электричке, да еще и пешком было не очень близко. А летом деде Васе было хорошо: все переезжали прямо в Бутики и он ходил на работу пешком.
       Некоторые сотрудники Института пчеловодства жили в Бутове круглый год. Там у них был свой дом, двухэтажный, с мансардами и террасами, смотрящими в разные стороны. Дом назывался Усадьбой. В нем было несколько служебных квартир. В некоторых из них по многу лет жили одни и те же семьи, а в других жильцы часто менялись. Кое-кто из сотрудников поселялся в Усадьбе на лето, но всем места не хватало. Вот и Алёнина семья селилась, в первые годы ее детства, не в Усадьбе, а на пасеке. И только в последнее лето в Бутиках они попали в Усадьбу.
       А сам Институт пчеловодства размещался в здании совершенно городского вида, с широкими ступенями, ведущими в застекленный темноватый вестибюль, с лестничными клетками, коридорами и кабинетами, в которых трещали пишущие машинки. Наверное, там были и какие-то лаборатории, где ставили опыты – но там Алёна не бывала.
       Вокруг здания Института был питомник с разными медоносными растениями – люпинами, шиповником и жасмином. Была опытная пасека, поля и луга, кусочек леса и роща, которую называли очень красиво: Дубы Могучие. Усадьба тоже была совсем рядом с Институтом – буквально пять минут ходьбы по асфальтовой дорожке, обсаженной густыми кустами жимолости и золотистой смородины.
       Алёнин деда был ученым пчеловодом – довольно редкая специальность в то время, да и сейчас тоже. Он был химик, специалист по меду и другим продуктам пчеловодства. С пчелами обращаться он тоже умел. У него была специальная пчеловодская шляпа с сеткой и дымарь – что-то вроде чайника с брезентовыми боками гармошкой, из носика которого в рабочем состоянии мог идти дым, если гармошку качнуть. От дыма пчелы сразу успокаивались, садились смирно. Поэтому дымарь был совершенно необходим для всяких пасечных дел и работ. И у Алёны тоже была маленькая шляпа с сеткой, деда иногда брал ее с собой к пчелам.
       А брать-то ее деде никуда особенно было и не надо – ведь жили они прямо на пасеке. Пасека была большая, прямоугольная, на ней ровными рядами стояли ульи. Ее окружала полоса высоких берез, шириной, наверное, метров в тридцать. Деревья росли свободно, как хотели, это был кусочек березовой рощи, только березы в ней были, как на подбор, рослые, такие, как растут на свободе, а не в лесу, потому что полоса была довольно узкая, и им всем хватало света и воздуха. А под березами была высокая трава с лесными и луговыми цветами: иван-да-марьей, донником, ромашками, дикой гвоздикой. И даже грибы там росли в березах, в том числе и белые. Бывало, пойдет кто-нибудь из взрослых в уборную – и принесет парочку молодых боровичков.
       Березы росли с трех сторон пасеки – двух длинных и одной короткой. А последняя короткая сторона была без берез, там был вход – ворота – и довольно большой капитальный сарай, где зимой хранились всякие пчеловодные принадлежности и рамы с вощиной. Летом эти принадлежности забирали, а что-то более компактно складывали, и освобождалась просторная комната с двумя окнами. В ней-то и жили Алёна, ее мама и папа, баба и деда. И еще тетя Миля или тетя Маруся иногда приезжали из своего Павлова-на-Оке.
       В сарае было что-то вроде сеней, где стояли на столе две керосинки и висел рукомойник. Другой умывальник был приделан к стволу ближней березы. А в уборную надо было идти вдоль всей длинной стороны пасеки, под березами, по узенькой тропинке. Но Алёна туда не ходила, у нее был горшок.
       В этом сарайчике Алёна жила, когда была совсем маленькая: двух лет с половиной, потом трех с половиной. Она мало что из этой жизни запомнила. Помнит только сам образ пасеки с березами, и как они с дедой с дымарем в шляпах на этой пасеке что-то делают – деда, конечно, делает, открывает улей как коробку, сверху, а Алёна смотрит. И еще, как один раз ей пчела забралась под мышку, а деда не увидал, Алёна запищала, а он ее под мышки подхватил, поднял, и пчела, конечно, ужалила. Алёна орала громко и долго, а деда очень испугался.
       Еще Алёна помнит один дождливый день, когда струи текли по стеклу, а она сидела у окна и вздыхала: «Какая погода! Какая погода!». А может, это она и не сама помнит, а про нее рассказывали... И еще как она спрашивала тетю Милю, идущую, как оказалось, в уборную, куда это она собралась, а та ей отвечала: «иду искать по свету, где оскорбленному есть чувству уголок». А когда тетя Миля вернулась, Алёна спрашивала: «Ну как, нашла уголок?». Все очень смеялись. Это она, вроде бы, помнит сама, помнит, что не поняла, почему смеются.
       В Бутиках, вокруг Института пчеловодства, было много цветочных угодий. Там цвели целые поля фиолетовых и сиреневых люпинов, стояли мощные заросли простого и махрового жасмина, белого и розового шиповника. А про тамошние маки Алёна потом долго думала, что они были высокие, как деревья: в Бутиках на краю поля росли ярко-красные и розовые маки, которые действительно были гораздо больше ростом, чем сама Алёна. Она смотрела на их цветки снизу вверх, видела их изнанку. Это точно. И деда Вася, наклонив мощный маковый стебель, срывал для Алёны спелую коробочку, содержимое которой она, проломив сухую стенку, с наслаждением высыпала прямо в рот. Тогда о наркотических свойствах снотворного мака никто особенно не думал, и это красивое растение вовсю росло на огородах и просто по краям полей.
       На белом жасмине и шиповнике водилось множество бронзовок – июньских жуков. Они сияли цветом, который теперь назвали бы «зеленый металлик», на солнце отливали золотом. Алёна их обожала.
       А Алёнина мама совсем не обожала этих жуков, которых Алёна все время ей подсовывала, норовя поделиться с мамой своими нежными чувствами. При встрече с жуками мама визжала тонким голосом: «Мамочка!», а когда на ее вопль прибегала баба Нина, мама говорила сдавленным голосом: «Убери ты ее, Христа ради, с ее жуками». И баба Нина убирала Алёну, уводила ее во двор. Особенно, если это было ранним утром, и мама еще не вставала, а Алёна приносила ей жуков прямо в постель.
       Баба более терпимо относилась к жукам, снисходила к Алёниной слабости. А дед отчасти даже разделял Алёнины чувства. Иногда он вместе с Алёной ловил жуков на жасмине или приносил ей их в кулаке. Жуков звали «притворяшками». Они и вправду были притворяшки: если взять одного в руку, он сразу поджимал лапки и «умирал», ждал, что его, дохлого, бросят, не станут есть.
       А еще деда Вася с Алёной ходили гулять после дождя и ловили крошечных, только что вылезших из лужи лягушат. Они казались Алёне прекрасными. Их крошечные лапки были так ловко и изящно устроены, и у них были маленькие круглые глазки, которые по-настоящему смотрели. И прыгали они замечательно – так высоко и далеко, что каждый раз нельзя было не удивиться. В общем, они представлялись Алёне верхом совершенства, и притом они были живые, что само по себе было чудом.
       Жуки такими живыми не были. Они были вроде заводных машинок, только маленькие и хрупкие. То, что они хрупкие, Алёна понимала. А то, что живые, она знала, но понять не могла. Для нее это была какая-то совсем другая жизнь, невзаправдашняя. Наверное, дело было в том, что она не могла толком понять, где у жука глаза и какое у них выражение.
А у лягушат глаза с выражением были прямо на мордах, и необыкновенно хорошенькие. Лягушат иногда сажали в стеклянную банку и давали им немножко рису или рубленого яйца. Правда, Алёна ни разу не видела, чтобы они ели, и наутро банка всякий раз оказывалась пустой – деда говорил, что лягушата упрыгали домой. Наверное, им помогал сам деда или еще кто-нибудь из взрослых.
       На цветочных питомниках вокруг Института работали дедовы сотрудницы – приветливые тети, которые все до одной знали Алёну, и что она деди-Васина внучка. Всякий раз, как она появлялась в их владениях (а это случалось каждый день и утром, и вечером), они зазывали ее к себе, чем-нибудь угощали и снабжали букетом «для бабушки». Видно, деда был у них популярной фигурой, а от этого и баба Нина тоже внушала добрые чувства. Алёна любила путешествовать по питомнику – от флоксов к гвоздикам, потом к астрам, к настурциям. Настурции ей больше всех нравились: они были такие веселые, и, к тому же, немного вились.
       И вот как-то раз Алёна шла-шла от одной тети до другой, от флоксов к астрам, и незаметно дошла до самого Института. Это было рядом, просто Алёна еще была совсем маленькая, трех-с-половиной-летняя, и одна на такие даже небольшие расстояния не ходила. А тут дошла. А раз уж она дошла, то еще какая-то тетя (Алёна их не очень различала, а они все ее хорошо знали) сказала, что ей можно пойти к деде на работу.
       И Алёна пошла. Вошла в сумрачный прохладный вестибюль (тетя подержала ей тяжелую дверь), потом поднялась по лестнице, прошла по темноватому коридору и вошла в дверь кабинета, приоткрытую все той же тетей. А там, навстречу ей, из-за стола поднялся... кто? Алёна даже опешила.
       Человек был, вроде бы, дедой, а на самом деле – не дедой. И это было так страшно, что Алёна сразу заорала громко, как сирена, и со слезами. Человек двинулся к ней, протягивая дедины руки и говоря дединым голосом: «Ну что ты? Алёнушка, милая, что ты плачешь? Не плачь, милая! Ты испугалась? Почему?» И это было еще страшнее: этот «не деда» уже почти схватил ее на руки. Алёна повернулась и кинулась к двери. Там ее поймала давешняя тетя, подняла на руки, прижала к себе, стала утешать и уговаривать. Подбежала еще одна тетя, и они уже вместе стали успокаивать Алёну, но Алёна никак не могла успокоиться, и нельзя было ей успокаиваться, потому что в кабинете был этот – деда-не-деда, с чужим лицом и голосом деды, с руками деды, которые были обманом, чтобы заманить Алёну, чтобы схватить ее и унести неведомо куда...
       Алёна не очень помнит, чем эта безобразная сцена закончилась. Кажется, она все-таки очутилась на руках у деды, который, наконец-то, догадался снять свои рабочие очки и надеть обычные, в которых ходил дома и на улице. А может, они с него слетели в процессе борьбы с Алёной. И он сразу оказался родным Алёниным дедой Васей.
       В другой раз Алёна пережила подобное потрясение уже взрослой. Как-то она шла на работу и встретила своего однокурсника, веселого и симпатичного парня. Она уже издали стала ему улыбаться и здороваться лицом, а он почему-то не улыбался. Сперва Алёна думала, что её еще не заметили, хотя это было странно: они двигались навстречу друг другу в пустом и ограниченном пространстве двора. Но они почти столкнулись, а он так на нее и не среагировал, прошел мимо, как чужой. Это было уже не странно, а страшно: смотришь в лицо знакомого человека, а там – чужой, не узнающий тебя. Ощущения близки к шоку.
       Разгадка оказалась тут же, в вестибюле, в лице самого приятеля, которого она только что «встретила». Оказалось, что у него есть брат-близнец, и что он только что заходил к своему брату на работу.


Рецензии
Елена, здравствуйте! Очень красивые Ваши Бутики! Очень явственно представляю цветы. Успехов Вам!

Евгения Брагина   07.05.2013 13:48     Заявить о нарушении
Спасибо, Евгения! Да, такие были Бутики. Пожелание успехов взаимно!

Елена Берег   08.05.2013 01:25   Заявить о нарушении
На это произведение написаны 2 рецензии, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.