Иван Сусанин

       Свой последний год в Бутиках Алёна запомнила довольно хорошо, ведь ей было уже целых четыре с половиной года. Жили они уже не в сарайчике на краю пасеки, а в одной из квартир Усадьбы, на первом этаже, в комнате с террасой и высоким крыльцом. Там была детская площадка, каких и в Москве в их районе не было – качели, песочница. И еще там были Алёнины товарищи, два брата, Саша и Сережа. Сережа был на год старше Алены, а Саша на год младше. Такое у них получилось довольно складное трио.
       Папа Саши и Сережи помогал ребятам строить в углу площадки шалаш из палок и веток. А потом он задумал смастерить большой фанерный корабль, на каком можно играть в дальние плаванья. Алёна помнит, как ее потрясла идея этой постройки, и что строить корабль стал папа ее знакомых мальчиков, то есть «свой», знакомый дядя. До этого она думала, что такие вещи делают только на фабриках, большими и сложными машинами. Но чем это строительство закончилось, неизвестно, хотя сам образ корабля – тупоносого, крашеного суриком, с неровно нарисованным якорем – откуда-то есть в ее памяти.
       Еще запомнились стихи про такую же стройку, которые читала ей по книжке баба Нина: «Оглянуться не успели,/час прошел короткий,/на дворе стоят качели,/на канатах лодки». Там тоже было про то, как чей-то папа построил во дворе качели. Алёна еще спрашивала бабу: «Как это – час короткий?». Она все думала, что есть такие особые часы – длинные и короткие. Что так устроено время. И объяснения бабы Нины про то, что иногда одинаковый час может казаться человеку длинным, а иногда коротким, она не поняла. Это было для Алёны все равно, что по-китайски: как это, кажется длинным, а на самом деле одинаковый? Алёна в детстве была стихийным вульгарным материалистом.
       Один раз Алёна подбила Сашу и Сережу пойти в лес за грибами. Лес был тут же, стоило сойти с площадки перед домом. Он был довольно густой – ельник-подросток, уже не маленькие елочки, но еще и не большие. Дошколятам трех, четырех и пяти лет можно было вполне комфортно, только чуть пригибаясь, ходить под этими елками, а взрослым было не пролезть.
       Мальчики под Алёниным водительством прошли темным и тесным ельником и попали в более удобный лиственный лес. Там были кусты, и стволы деревьев, и маленькие тропинки. Тропинок было много, они петляли и пересекались. Грибов что-то не встречалось. Потом за кустами открылся луг с высокой травой в фиолетовых цветах и гудящих пчелах. Дети пересекли его в узком месте и снова вошли в лес. Грибов все не было. Тогда Алёна решила, что им пора возвращаться, а то могли увидеть, что их нет, и ругаться. Она сказала мальчикам, те согласились, и компания повернула назад.
       Снова вышли на луг, снова вошли в лес. Но почему-то оказалось, что знакомых петелек-тропинок там нет, и тесный ельник тоже все не начинался. Алёна сначала этому только немного удивилась, потом встревожилась. А ребята шли, как ни в чем не бывало, не замечали, что лес другой. Алёна не стала им ничего говорить, решила, что надо пройти еще немножко, что знакомый ельник сейчас появится. Потом ей показалось, что в одной стороне кусты какие-то более знакомые, и она повернула туда. Саша и Сережа – за ней. Кусты оказались обманные, очень густые, через такие не пролезешь, пришлось обходить их кругом, а там – новая, незнакомая полянка... Алёна уже порядком устала и заволновалась, но ребята шли за ней и спорили о каком-то жуке, не замечали, что заблудились.
       Заблудились! Это слово появилось у Алёны в голове, и тут уж она испугалась по-настоящему. Ведь сколько ей читали всяких историй, в которых дети терялись, и как с ними происходили разные неприятные события! Конечно, по большей части это были сказки, Алёна уже умела отличать их от правдашних рассказов. Но, во-первых, не всегда ведь можно точно сказать, сказка это или просто история из жизни, а во-вторых, и в правдашних историях тоже часто происходили страшноватые вещи.
       Они заблудились! Какой ужас! И виновата в этом, конечно, Алёна, а кто же еще. Ведь это она позвала ребят идти за грибами, а потом полезла на ту сторону лесного луга, а потом куда-то не туда с него попала. Ребята ведь просто шли за ней! Они и до сих пор за ней идут, так и не поняли, что потеряли дорогу к своему родному ельнику, а, значит, к Усадьбе!
       Так Алёна думала про себя, а сама продолжала идти вперед. Теперь она набиралась решимости признаться друзьям, что не знает, в какой стороне дом. Никак у нее эта решимость не накапливалась. Она даже сказала что-то про жука, которого ребята поймали на лугу и несли теперь по очереди в кулаке. Что-то пренебрежительное, вроде того, что на жасмине у крыльца таких жуков сколько хочешь. Лишь бы не говорить, что завела их в чужой лес и не знает, как выбраться.
       Было жарко, и все трое шли уже нога-за-ногу. Младший, Сашка, стал просить привала. Алёна согласилась. Решила, что вот, они отдохнут, и тут она ребятам признается, что не знает, куда идти. Не знает, в какой стороне их дом. И втроем они что-нибудь придумают. Ей уже важнее было с кем-нибудь разделить груз ответственности, чем оставаться главной, старшей (хотя Сережка, конечно, на самом деле был старше).
       Дети сели на траву в кружок. Вокруг стояла зеленая лесная тень. Да и день уже клонился к вечеру – поход их начался, когда все поспали после обеда, пополдничали и немножко послонялись без дела по своей площадке возле Усадьбы. Алёна собиралась с духом. Мальчики тоже затихли: отдыхали.
       Наконец, Алёна набрала побольше воздуха и открыла рот. Мальчишки сразу на нее уставились: поняли, что она сейчас скажет что-то важное. Она сказала: «Это... это...». Они смотрели еще внимательнее, выжидательно.
       И тут Алёна увидела что-то, двигавшееся по верхушкам кустов вдоль их полянки. Небольшое, серое и странно знакомое. Мальчики этого «чего-то» не видели – они сидели лицом к Алёне, а к кустам спиной. Алёна не сразу поняла, что это, а когда поняла, то вскочила на ноги и закричала в восторге: «Это деда! Деда!».
       Это и вправду оказался деда Вася, его летняя серая шляпа, которая, слегка подпрыгивая, двигалась над верхушками невысокого кустарника. А за полосой кустарника была асфальтовая дорожка, по которой деда шел из Института домой, в Усадьбу. Кусты росли вдоль дорожки, а полянка, где Алёна с приятелями сели передохнуть, была полудиким газоном рядом с ней.
       И главное – ребята так и не догадались, что они заблудились. Что Алёна заблудилась, да еще увела за собой ребят.
       Деда подумал, что они просто тут гуляют, около дорожки, в двух шагах от дома – за это не ругали, проезжих дорог и машин в округе не было. А мальчишки думали, что Алёна их привела к дому, как и собиралась. Они не заметили, что пришли с другой стороны, а если бы и заметили, то какая разница?
       Алёна тоже ужасно обрадовалась – и тому, что дом неожиданно нашелся, и, особенно, тому, что не успела признаться ребятам, что потеряла дорогу.
       Это было сильное переживание, хотя и тайное. Алёна помнит его всю жизнь. Потом, и в детстве, и уже взрослой, с ней было много похожих историй: за ней идет кто-то, ей доверяют, а она начинает сомневаться в правильности пути. Сомнения нарастают, пока не перейдут в уверенность: путь ошибочен, и как исправить дело - неизвестно. Конец бывал разный: и такой, как в тот раз – кривая вывезет, никто не заметит растерянности, и другой – с признанием своей беспомощности, иногда – с насмешками и укорами, а иногда – с вовремя оказанной помощью.
       Бутовский поход за грибами был, насколько помнится Алёне, ее первым опытом отношений с ребятами, а не с мамой-папой-дедой-бабой.
       Этот опыт произвел впечатление.
       А в следующем году Институт пчеловодства почему-то перевели в Рязанскую область. Некоторые из сотрудников уехали туда жить, другие остались в Москве.
       Деда Вася тоже остался – ведь у него в Москве была семья. Он устроился в Институт научно-технической информации и ездил теперь на Сокол – тогда казалось, что это край города.
       А на даче стали жить совсем в другом месте – в Кучине, это рядом со знаменитой Салтыковкой, где, как позже рассказывали Алёне в школе, самодурка-барыня издевалась над крестьянами. Потом, в девятнадцатом веке и начале двадцатого, в Салтыковке жила в летнее время почти вся московская интеллигенция, и Левитан написал там свой «Заросший пруд». Но про это в школе уже не рассказывали.