Любить Пересмешника, или Записки о... глава 2я

      Глава 2я
– И какую стратегию наметим? Он телефон твой взял? Ну да, че спрашивать… И книжку подписал? Дай-ка глянуть! Рожа-то какая…продувная! Ну, держись, потом не жалуйся! – Сима вытянулась всеми своими рельефами под тонким одеялом.  – Давай спать уже!

Ага, заснешь тут...  «Зачем, на кой он мне? – пыталась я взвешивать свое новое смятение на весах трезвости. Видно, ходок еще тот… все-то у него вертится, и прям слюна с языка капает, и хвост струной! Ничегошеньки хорошего не обещал этот бойкий голубой глазок для счастливого будущего. "Но каждый день, по крайней мере…" А вот уже два дня прошло с этого заседания в ДК, и он не звонит что-то, может, еще пятерым написал – так, на всякий случай, про запас: «Таким глазам нельзя не верить…» Да ведь все равно попадется, круг этот литературный так мал и узок, все одно столкнутся нос к носу…»
Ну да, к тому времени у меня был накоплен грустный багаж нескладных романтических историй, и все они были весеннего происхождения, и все они заканчивались, увы, безрадостно, и только одну пользу извлекла из них отягощенная печалями душа: в этих состояниях и сразу после так легко пишется, такой творческий импульс рождается из слезных ожиданий, трепетных свиданий, горючих и неминучих расставаний… "И эта боль, она  не больше чем повод для новых строчек и нот". Ах, как прав Богушевич!
***
– Нет, Алька, я считаю, что этого типа сбрасывать со счетов нельзя… Хотя… Чем дальше в лес, тем фиг вернешься! – хохотнула Сима, выковыривая изюм из булки. -  Э, куда тя понесло? В дамскую комнату? Телефон вон чей верещит?
 Приятный, деликатно-интимный голосок в трубке:
 – Вы меня не помните?
(Ах, отыскался!)
Знаем мы этот весенний гон, песни бродячих котов под холодной луной!
 – Может, мы где-нибудь встретимся?
 (Клиент спекся!)
Сима, мгновенно просекающая ситуацию, подкатила глазки под самый лоб и мелко-мелко затрепетала ресницами.
 – Да приходите в гости! Мой адрес…
 – Вот так сразу – и домой?! Нет,  ну ты думай, че делаешь? А если он маньяк-мошенник-извращенец? – чего-чего, а нагнетать обстановку Сима была мастер. – Ну что бы не предложить встретиться на нейтральной территории?
 – А по-моему, в домашней обстановке человек сразу открывается, меньше рисуется, и как-то проще понять, что за тип…
 – Ну, мать, делай как знаешь!
***
 – Тихо! Вон он! С гитарой! – Сима еще та разведчица, учуяла приближение дорогого гостя. – То-о-о-овьсь! Главное, если он щас пустой придет – это не наш клиент…
Краем глаза, стоя невидимо за тюлевой занавеской, отмечаю: идет уверенно, как к себе домой – легкая шевелюра, пружинящий шаг, поджарый зад, гитара в чехле за спиной.
Похоже, гость и сам был несколько смущен ситуацией. Он как-то неловко топтался в тесноте  у порога  и шаркал ботинком о половик, потом снял  с плеча гитару, отвесил что-то вроде поклона: «Мое почтение!» Не рассчитывал, видимо, что будет кто-то третий. И все-таки, несмотря на очевидное смущение, из-под спутанных пепельных кудрей бойко светил  шальной глазок.
Клиент пришел отнюдь не пустой: в чехле, кроме гитары, нашлась бутылка дорогого ликера (не знал, бедняжка, что спаивать меня надо речами, а не винами), диск с его песнями и папочка с моими лирическими опусами, видимо, прочитанными и восчувствованными. Словом, парниша вооружился до зубов.
 – Э-э-э…вино какой страны вы предпочитаете в это время суток? – обнаружил гость знание булгаковского романа.
 – Мы предпочитаем сначала духовную пищу, – нагло ввернула Сима. – Желаем, знаете ли, ознакомиться с бессмертными образчиками вашего творчества… Ставьте диск во-о-от сюда! Значит, песни пишете?
 – Ну, в общем, да.
 – В каком жанре подвизаетесь?
 – Да так, бардовскими песенками балуемся, иногда детское что-нибудь…знаете, для «Чудесного микрофона» – заказывают…
 – И что же – платят? – Сима активно поддерживала разговор.
 – Тем и пробавляемся, – коротко хохотнул допрашиваемый гость. Он молниеносно взглядывал в мою сторону, пытаясь, видимо, уловить произведенный эффект, но мне удавалось держаться немного отстраненно, с легкой вежливой улыбкой протирая чашки для чая.
Голос на диске, очищенный и искаженный студийной записью, был поразительно похож на знакомый с детства нежно-серебристый тембр известного певца, рано ушедшего из жизни. Помню, как утирала слезы под «Лебединую верность», и тогда еще не могла решить, что  трогает больше: вот этот вдохновенный, на грани нежности, женственный почти тембр или история преданных друг другу до самой смерти птиц. Похоже, наш гость о таком лестном сходстве догадывался (да и говорили ему об этом, конечно) и умело пользовался своими данными. Впрочем, тексты  его песенок были, скорее, популярными, чем бардовскими.
Симочка, румяная от рюмочки ликера, яростно жевала салат, бросала выразительные взгляды то по моему адресу, то на гостя, звенела вилками, опрокидывала пустые рюмки (эх, тесно было ее раздольному темпераменту в нашей малометровой конуре!) и беззастенчиво продавала товар:
 – Вы не смотрите, что  она у нас такая скромница, вот этот салатик Алька делала (Аля, дай гостю салфетку!). А сейчас мы горячее из микроволновки достанем… Она тоже такие стихи душещипательные… А, вы ж почитали, да? А рассказы у нее – щас в журнал отдай, и все тут!
 – А не пора ли нам вдарить по струнам ваших душ? – осмелел гость, устраивая видавшую виды шестиструнку на острой коленке, обтянутой тесной штаниной.
 – Да уж порадуйте, вдарьте!
Теперь, вблизи, не из зала, слышно было в его манере больше нюансов, обертонов: было в этом голосе что-то ностальгически-вчерашнее, словно этот человек был из нашего советского детства, из какой-то давней утренней радиопередачи «Пионерский салют», и в этих простодушных, детски-чистых интонациях была и беспомощность, и даже тайная мольба – обогреть, обнять. Уже видна была у него и наметившаяся плешь на макушке, замаскированная легкими завитками, и гармошка поперечных морщинок на лбу, и обтрепанные манжеты клетчатой рубашки, ворот которой был  нарочито расстегнут на пару верхних пуговиц и открывал начало буйной растительности на груди…

Симочка деликатно удалилась на кухню, оставив нас вдвоем.
Слегка улыбаясь, он мягко перебирал струны, прислушиваясь к себе, может быть, мысленно внося коррективы в сценарий встречи. 
 – Еще чаю? Или ликера?
 – А даже не знаю. Чуть позже. А вот эту песенку помните? –
И с мгновенной готовностью, молодцевато-студенчески тряхнув головой – я почувствовала, насколько это его песня – отдался волне «Вагантов».
Тихо плещется волна,
Голубая лента.
Вспоминайте иногда
Вашего студента…
Песенку эта заводную крутили в моем далеком детстве соседи – еще на катушечном магнитофоне – и закручивала она, эта голубая лента, весь  зеленый двор, пересеченный полотнищами сохнущих простыней, в одну спираль бесшабашного молодого веселья! В лад песенке вагантов весело шагали ноги по старенькому тротуару, ритмичнее скакали девчонки через «резиночку» и даже угрюмый дед Паша, инвалид войны, невольно притоптывал носком кирзового сапога, сидя на  скамье возле дома.
В потоке песенного ритма гость порой поднимал голову, и возникало ощущение, что он словно заглатывает меня  взглядом.
 – Опусы-то мои прочли? – я взяла в руки синюю папочку со своими стихами (там, впрочем, была и попытка лирической прозы – уже поостывшая, тлеющая давней сердечной болью).
–  А как же. Вот тут я даже…что-то вроде отзыва.
Поверх «Дневника ожидания» лежал листок с четверостишием. Буквицы кокетливо-аккуратные, выписаны едва ли не с завитками:
Когда меня бы так любили,
Когда бы ждали так меня…
Несметные земные мили
Меня бы не остановили,
Когда меня бы так любили.
Вы так любили бы меня?
В другой раз я бы обратила внимание на очевидный эгоизм лирического героя – на шесть строк пять раз – меня? Его, значит, все должны любить и ждать, а он сам? Но сейчас  жгла только последняя строка, так неожиданно откровенно бьющая по глазам, так явно требующая ответа…
Колени как-то предательски ослабели, и я присела на свой топчан.
 – А можно я не буду торопиться с ответом? Вот эта вещь,  – я опять  тряхнула папкой, –  готова для печати или все-таки еще доработать?
Гость, не отвечая, снял гитару с колена, прислонил ее к шкафу.
 – А вы знаете,  на днях начинается интересный литературный семинар – даже и столичные гости будут. Не хотите подать заявку?
 – А как это сделать? На сайте? Позвонить?
 – Давайте я покажу, где, – и вот он уже подсаживается ближе и быстро находит нужную страницу в сети.  – Давайте вас зарегистрируем (мы все еще на вы!), – тон его голоса мгновенно приобретает ноты вкрадчивой интимности. Почти вплотную  сидит и подсказывает, что писать в полях регистрации. Едва контролируя курсор, пребывая, как во сне, в облаке его обаяния, чувствую сзади, на шее, его  горячее дыхание. Вот ведь, просто паралич воли какой-то! И ощущение необратимости ситуации . Боюсь обернуться.  «Еще трепыхаюсь, но уже дымлюсь», – думаю краешком уплывающего сознания.
 Но что он делает?! Каждую секунду могут войти! Кажется, я сажусь на кровать, чтобы разобрать стихи в папке и прочитать его посвящение: «Когда меня бы так…».
Теперь слушайте внимательно, девочки: у вас руки заняты и вы читаете (пишете)? Вот-вот. Для осторожного (трусливого, блудливого) это самая удобная позиция. Отталкивать неудобно, ведь его намерения вам неизвестны. Опять же вас застают врасплох. Вы пытаетесь вникнуть в смысл читаемого, стараетесь написать что-то стильно и без ошибок, а этот демон обжигает затылок своим неистовым дыханием - и несколько стремительных поцелуев в шею парализуют вашу волю и рассудок до того, как вы что-то сообразите. Ваше тело отвечает раньше трезвого разума. И кажется, он уже окутал вас облаком своего горячего дыхания и ноги почему-то слабеют, и колени ватные и безвольные. Одна трезвенькая мыслишка: а вдруг кто-нибудь войдет? – и ты ее выдаешь между слипшимися губами. «Тогда поедем ко мне».
… И Сима, и соседи, и гости смотрят на меня большими и все понимающими глазами, пока он надевает мне шубку в прихожей. Мне кажется, что он волочит меня на остановку, словно боясь, что я передумаю, вернусь домой, очнусь…
Но я не очнусь.
Слабо отбиваюсь, когда он, совершенно пьяный от своих диких желаний, пытается целовать меня на остановке и в автобусе (шапка мешает, моя величественная норковая шляпа!).
На лестничной площадке перед дверью он становится совершенно разнузданным маньяком (теперь-то я понимаю, что он хотел отвлечь меня от убогости обстановки, в которой я сейчас окажусь). Оба в каком-то угаре желания втискиваемся в коридор, заставленный всяческим безобразием, какими-то банками-стремянками-коробками. Из дальней комнаты показывается женщина в ночнушке. Герой машет: уйди-уйди! – и заволакивает меня в зал, одним движением сдирая сразу все слои одежки… Неистовство, перед которым перо бледнеет!..