Лабух

       

       –Я не знаю, когда ты уже повзрослеешь, перебесишься, поумнеешь?! Что ты ноешь всё время: «Уеду, уеду». Ты голоден? Тебя унижают, обзывают жидом? Что ты молчишь?
       –Но пойми, Ада, я кручу эту проволоку целый день, как дурак...
       –Крути, как умный!
       –Нет, постой, представь себе эти ячейки, ячейки и так целый день. Да у меня уже руки, как панцирь у черепахи! Я не могу играть! Пальцы не гнутся!
       –Слушай, ты что маленький?! Сколько можно играть?! Тебе ещё не надоело? Даже наш Игаль уже не подходит к твоей гитаре, его больше компьютер интересует. Играть он хочет в сорок два года!
       –Всё равно я уеду, меня ребята зовут, будем опять лабать в ресторане. Там теперь порядок, охрану поставили. В конце концов мне тут не с кем и на рыбалку сходить!
       –Соскучился по своим пьяным корешам? Так и скажи. Едь, я плакать не буду. Мне на Игаля пособие дадут. А ты мотай в свой дерьмовенький город, в свой занюханный ресторан. Лабух несчастный! Будет мало посетителей, тебе же ни копейки не заплатят! А где жить будешь, ты об этом подумал? А костюм ресторанный где возьмёшь, а?
       –Во-первых, в ресторане всегда накормят, да получше, чем ты, во-вторых, у меня там друзья настоящие, найду себе угол, не бойся! И костюм справят.
       –Ты хоть бы сына постыдился. Игрун!
       –Это он нас с тобой стыдится! Не заметила? Когда он сюда дружков своих приводит, нас старается не представлять, не афишировать. А может, он и прав. От твоего жирного халата такое амбре идёт, что кого хочешь стошнит! Уеду я, не могу больше.
       –Скатертью дорожка!
       Семён хлопнул дверью и вышел на улицу, благо вечером хоть не так жарко! Он крупно шагал по предместью Тель-Авива. Тихо, на улицах ни души, будто вымерло всё. Ещё бы! Это уже Яффо – арабский город. Серые дома с облупившейся штукатуркой, застроенные тесные дворики с наружными лестницами, закрытые лавки. Тоска…
       Хоть волком вой! Хорошо говорят в таких случаях: «Скорей бы завтра, да на работу». Опять сетки эти грёбаные крутить до одурения. Семён посмотрел на свои ладони, проходя под фонарём. Нужно вымачивать их в хлорке, в экономике этой вонючей, потом парить в воде с содой. Только зачем, завтра же опять на работу! Эх, мать моя женщина! Выпил бы, да стоит только начать пить одному, всё, ставь печать – алкоголик. Семён давненько начал собирать деньги на дорогу. Есть заначка, есть, конечно. А Ада с сыном не пропадёт. Она ведь тоже работает, да ещё и по чёрному, без регистрации, как-нибудь выкрутится. Кстати, и я смогу там подработать, вышлю ей, если надо будет. Не беда. Так ноет сердце, хочется домой.
       Какой там дом? Квартиру продали, само собой, а всё же – там всё своё. Своё дерьмо, говорят, пахнет, а чужое – воняет! Вышагивает Семён, мыслит, подходит к нему эфиоп, сигарету просит, дал, конечно, попробуй ему не дай! Господи, не глядел бы на всё это!
       Дома жена демонстративно постелила себе на диване в салоне, мол, без тебя обойдусь. «Ещё лучше, посплю свободно», – подумал Семён. Он перестал дискутировать с супругой, незаметно почувствовал какое-то отчуждение и по отношению к сыну, и к дому. Ехать!
       Когда уволился, стал отбеливать и отпаривать ладони, он с трепетом брал в руки свою прежнюю кормилицу – гитару. Ох, как хорошо, как привычно, знакомо. Она так и льнёт к рукам, как живая. «Соскучилась, голубушка!» Нет, не всё ещё потеряно. Семёна охватила настоящая лихорадка. Он всё ронял, неловко ставил на угол стола тарелки, случайно уронил и повредил телефон. Ада молчала, она уже поняла, что изменить ничего не сможет.
       –Ты хоть поясни, – сказала она в последний вечер, – собираешься навсегда или возвратишься?
       –А что пояснять, сам ещё не знаю, но думаю, что вернусь месяца через три. Не бойся, не к бабам еду. И скажи сыну, что зря он в мою сторону не глядит, не ты ли его настроила? А то ведь недолго ему и пожалеть потом, когда поумнеет.
       –Думаешь, он дурачок, не видит, что ты намылился удрать? Мне его и настраивать не надо, сам всё понимает.
       –Ладно. Перезимуем. Видно будет, что и как. Не злись, я без тебя всё равно с одним крылом, как в песне поётся...
       Встретили Семёна в аэропорту ребята из группы. Машину наняли, повезли сразу к Женьке домой, там – мама родная! Стол накрыт, скатерть, бутылочки белые, закуска, грибки маринованные. Семёна слеза прошибла:
       –Ну, ребята, никогда не забуду встречи этой. Сколько жить буду! Спасибо вам. Здоровья всем! Счастья. Какая у меня радость – свои! Дорогие мои ребята!
       –А ну-ка дай ему гитару, – сказал кто-то после первых трёх рюмок, – не разучился ли играть в своей Израиловке?!
       Семён привычно обхватил гриф и заиграл мелодии фламенко. Тут он был Мастером с большой буквы, мог импровизировать, сколько угодно на эти темы.
       –Эх, Сеня, ты наверное не еврей, а испанец. Как играет, стервец! Слёзы наворачиваются.
А Семён менял фигуру за фигурой, гитара в его руках то трепетала всеми своими струнами, то на миг замирала, то опять начинала звенеть, петь, рокотать!
       –Ну, Сеня, дай я тебя поцелую! Эх, такой артист, а там он проволоку крутит, вот этими золотыми руками. Сегодня же идём в ресторан, будем играть вместе. Посмотришь, как у нас там теперь чисто и светло. У кого это есть такой рассказ «Там, где чисто и светло». Чёрт, не помню. У Хемингуэя, кажется… Сашка, ты почти такой же, как Семён, может, подберёшь костюмчик получше для дорогого гостя, а то я ростом не вышел. Куда мне! А вот жить он будет у меня, слава Богу, не обременён семейством.
       –А может быть, по очереди. Сегодня – у тебя, завтра – у Сашки, а потом у Николки, а? Хотя, видно будет, сейчас иди, Сеня, к Сашке, переодевайся, сегодня же будем играть втроём. Как соскучились по тебе! Друг дорогой. Встреча в шесть. Нужно настроиться, разобраться с коммутациями. В шесть ноль-ноль у ресторана.
       –Какие люди в Голливуде! – встретил хозяин ресторана Сеню. – Ты в гости или работать?
       –Работать, работать. Видишь, с гитарой пришёл.
       –Лады. Условия знаешь. Чаевые мне, а я делю на всех.
       –Знаю, знаю, не первый день замужем.
       Сеня почувствовал, что его знакомо будоражит, лихорадит, когда в зале стала появляться публика. Ребята тоже настроились на что-то особенное, радостное, необычное. И гости ресторана не прогадали. Это было настоящее шоу. Певичка, увидев Сеню, просто просияла, она была в ударе. Казалось, все вернулись на десять лет назад. И так играли, что заявки просто сыпались, как из рога изобилия, и деньги за каждый номер по заказу совали музыкантам в карманы, на рояль, в руки, в футляры из-под инструментов.
       –Сыграйте «Шаланды», врежьте «Мурку», а мне – «Полонез» Огинского, можете?
       –Мы всё можем!
И ребята играли, Сеня видел всё окружающее как сквозь туман. Он сейчас любил всех на свете, и весь свет любил и благословлял. К концу вечера он подметил, что в зале есть знакомые. Они устроили настоящую овацию ребятам, как на концерте.
       –Сеня! Иди сюда, – позвала его толстая Верка, старая знакомая, которую Семён знал ещё до женитьбы.
Хозяин распорядился накрыть стол для музыкантов. Публика уже разошлась, осталась лишь Вера, которая пристроила свой стул к столику ребят. Выпили, поели. Верка вцепилась в рукав Сени мёртвой хваткой.
       –Нет, как хотите, – орала она, – сегодня Сенька мой!
       –Такси, такси, давай сюда! – Верка посадила нетвёрдо стоящего на ногах Семёна и повезла к себе.
       Утром Семён проснулся поздно, не сразу понял, где он. Потом увидел Верку, она несла на подносе кофе ему в постель, ну точно, как в американском кино. Сеня рассмеялся.
       –Ну, ты даёшь! Я раньше иду в туалет, потом умываюсь, чищу зубы, одеваюсь, а потом пью кофе.
       –Усекла. Туалет к твоим услугам, Сенечка.
       –Мы хорошо вчера посидели, а где ребята?
       –Ребята у себя дома, а ты у меня. Понял?
       –Понял. Где ж мои причиндалы?
       –А на стульчике. Мне удалиться?
       –Можно, конечно, а то неудобно.
       Так началась новая жизнь Сени на старой родине. Он довольно долго жил у Верки, потом перешёл к Жене, когда убедился в том, что Верка подчищает его карманы. У Жени оказалось неплохо. Он не так давно развёлся, потом похоронил мать, стал теперь настоящим «домовладельцем» старого одноэтажного домика в так называемом «частном секторе» – это и не село, и не город. Транспорт тут бывает, но редко, Сене приходилось каждый раз заказывать такси для себя, для Жени, для инструментов, усилителя, динамиков. Кроме того, Женя любил приводить домой «девочек», а Сене в это время было неудобно, казалось, что он мешает, подводит друга.
       У Сашки жить было невозможно, там болел отец, и в квартире стоял такой запах, что дышать нечем, хотя одна из комнат и пустовала…
       –А у вас тут нет метапелет?
       –Это что такое?
       –Ну, по уходу за больными, пожилыми людьми? Никто не помогает?
       –Ты что, совсем оборзел. Кто поможет моему отцу, если у него сын есть?! Во, даёте! Вы там зажрались вообще в Израиле!
       Сеня иногда звонил в Тель-Авив, Ада разговаривала с ним сухо, когда брал трубку сын, то довольно скоро прерывал разговор: «Я спешу, папа. Когда наиграешься, приезжай!»
       В один прекрасный день Сеня вдруг увидел себя со стороны. Он сидел на стуле в ресторане, гитара пела в его руках, какой-то пьяный лез к нему целоваться, другой совал ему прямо в руку, которой он перебирал струны, купюру. В зале публика двигалась под музыку, старые подвыпившие парочки пытались танцевать галантно, куда только не лезли руки потрёпанных кавалеров! А старухи третьей молодости с крашеными иссиня-чёрными волосами хихикали, как девочки-гимназистки. На одной старухе, толстой, как бочка, был надет фиолетовый гипюровый костюм, полупрозрачная юбка едва доставала до колен. Сене сверху было видно всё! Другая сушёная старушенция, очевидно после инсульта, с брезгливым выражением лица что-то отодвигала на столе. Мужик, добравшийся до закусок, никак не мог встать на ноги, кусок селёдки прилип к его галстуку.
       «Что я тут делаю?» – подумал Сеня и резко оборвал игру.
Раздались аплодисменты. Посыпались новые заявки. Сеня поклонился и устало сел. Перемену в его настроении никто не заметил, но он уже не так играл, он уже всё видел другими глазами.
       А тут ещё погода испортилась. Ноябрь месяц, посыпал мелкий мокрый снежок, на земле слякоть, Сеня шёл по улице ссутулившись, он старался потуже натянуть на плечи купленный тут плащ на «рыбьем меху». Не помогало, было холодно, пробивались слёзы, пронизывающий ветер норовил сбить с ног, насыпать за шиворот холодной пороши.
       Вот тут, в самое неподходящее время он вдруг увидел себя на пляже, у воды. Они с Игалем играли в «стукалку», как Сеня называл игру, когда ракетками бьют шарик, что-то наподобие настольного тенниса, только без стола. Игроки стоят на песке, шарик летает туда-сюда, но когда он падает в море, никто не суетился, миг, и волна услужливо сама выносит шарик на берег. Вода синеет, жёлтый шарик летает, деревянные ракетки стучат. А запах! Невозможный, счастливый, синий, морской. Сеня прыгал, отбивая мячик, он явно переигрывал Игаля и гордился этим. Картина была настолько зримой, что Сеня, идя по улице, почувствовал, как пружинят его ноги и сжимаются ладони.
       «Что же я за человек такой?», – думал он. – «Где мне будет хорошо?» Сеня зашёл в тёмное парадное Николки (теперь он жил у него), тут стоял такой густой кошачий смрад, что хотелось задержать дыхание до самой двери квартиры, но воздуха всегда не хватало, пока Сеня взбегал на четвёртый этаж без лифта. Итак, он пробыл на родине ровно три месяца, как случайно пообещал Аде. Потом состоялись проводы. Хозяин ресторана распорядился накрыть прощальный стол.
       –Ну, Сеня, езжай, раз приспичило. Только помни, такому мастеру, как ты, всегда буду рад. И товарищи твои всегда примут тебя. Короче, надоест с евреями, приезжай!
       Семён летел в Тель-Авив, он смотрел вниз, на город, который покидал. Но мысли его были уже далеко… Старые, серые дома с облупившейся штукатуркой, уютные дворики с акациями, цветущими жёлтыми, белыми, синими и красными кистями. И море! Море! Игаль, Ада. Скорее же! Домой!
       Сеня вышел из самолёта в залитую солнцем площадь, он оставил где-то тёмные очки, и в первое мгновение его ослепило. Солнце. Тепло, сухо, пахнет апельсинами, морем. Ну вот, я и дома... Игаль стоит за оградой, машет рукой. Подрос сынок… Вдруг гитара в руке Сени зацепилась за что-то, и слышно было сквозь чехол, как она издала чудесный гармоничный аккорд, как вздох… Сеня вздрогнул.
       

*Так называют музыканта, играющего в ресторанах, на свадьбах или похоронах.