Однажды в городе Воропайске

ОДНАЖДЫ В ГОРОДЕ ВОРОПАЙСКЕ…

Вы знаете поэтессу Горюшкину? Эльвиру Горюшкину?
Нет?
Жаль, хотя, честно говоря, никто ее не знает. И это несмотря на то, что пишет стихи она всю сознательную жизнь, и надо сказать, стихи неплохие.
А Валентину Кочкину знаете?
Тоже нет?
А вот это странно, потому что Кочкина очень даже известна – правда, не в столице или еще в каком-нибудь многомиллионном городе, а в небольшом городке Воропайске. Слышали выражение: широко известна в узких кругах? Так вот это как раз про нее.
Когда-то, довольно давно, Кочкина и Горюшкина были неразлучными подругами – да-да, представьте себе! – читали друг другу стихи, ездили вместе на пляж, любили посидеть вдвоем в каком-нибудь кафе и выпить по чашечке кофе с ликером. Вот видите, косвенным образом я обрисовала вам и Воропайск: и речка там была с пляжем, и кафе там водились, а не какие-нибудь забегаловки. А значит, не так мал был этот город, а, следовательно, и круг известности нашей Кочкиной был не так уж и узок.
То, что Валентина Кочкина является в городе Воропайске звездой первой величины, было само собой разумеющимся: в доме культуры с большим успехом проходили ее творческие вечера, выступала она по местному радио, печаталась в городской газете, хотя редактор, читая свеже-принесенные ею стихи, каждый раз кривил губы: не соответствовали они, как ему казалось, устремлениям современной молодежи, никуда не звали, ничему не учили. Так, какие-то туманные чувства и никому не нужная тоска. Редактор кривился, но печатал – имя, мои дорогие, делает и не такие чудеса, тем более что времена наступили другие и за идеологией уже никто не следил. Но редактор, тем не менее, полагал, что если молодежь вразумить и позвать в правильное место, то в любые времена и газете, и лично ему это будет только в плюс. Конечно, находились и злопыхатели, которые объясняли частые публикации Горюшкиной иначе: намекали на какие-то там ее особые отношения с редактором, но это была полная ерунда, и доказательств ни у кого не было ни малейших.
Каждый раз после появления своих стихов в газете Кочкина звонила Горюшкиной и, ничего не объясняя, говорила:
- Идем?
- Идем, - отвечала та, тоже ни о чем не спрашивая.
- В «Лиру»?
- В «Лиру».
А о чем было спрашивать, когда и так было ясно: снова они будут праздновать Кочкинский триумф, снова виновница торжества, небрежно отставив руку с тонюсенькой заграничной сигаретой, будет жаловаться на отсутствие вкуса у редактора, который по совместительству очевидно работает еще и вредителем, а потому лучшие стихи непременно отвергает.
- Понимаешь, - капризно пропоет она, - тот, кто меня не знает, так и будет думать, что это мои вершины.
«Да никто о тебе вообще не будет думать», - захочется выкрикнуть Горюшкиной, но она благоразумно отгонит от себя эти мысли.
- Ну что ты! – скажет она. – Все же знают…
И многозначительно умолкнет.
- А почему бы тебе не отнести туда стихи? – невинно спросит Кочкина.
Спросит, хотя прекрасно знает, что Горюшкину в газете печатают один раз в год – восьмого марта. Горюшкина в ответ длинно посмотрит на нее и скептически улыбнется. Однако ликер сделает свое дело, и через сорок пять минут Горюшкина подумает: «А все-таки Кочкина – человек. Другая бы зазналась…» И, почувствовав прилив любви к подруге, поднимется из-за стола и по дороге в туалет подойдет к Кочкиной и порывисто ее обнимет. Та слегка отстранится и пробормочет: «Ну что ты… ну что ты…» А потом они пойдут домой пешком, громко разговаривая о туфлях, которые вчера завезли в обувной. А на перекрестке, где они расстаются, Горюшкина ощутит, что градус в голове ослаб, и, глядя вслед удаляющейся триумфаторше, подумает: «А стишки-то у нее так себе… «Страданье – обещанье». И она уверена, что это рифма!..»
Придя домой, Горюшкина умоется холодной водой, заварит себе свежего чая и сядет в кресло у телевизора ждать восьмого марта, ведь восьмое марта рано или поздно все равно наступит.
Наступило оно и на этот раз, однако, развернув газету, Горюшкина – вы представляете! – не обнаружила там своих стихов. И ладно, если бы в этом номере вообще стихов не было! Ну, мало ли что? Может быть, газета принципиально решила отказаться от поэзии, ведь если честно, кто стихи читает, кому они нужны? Так ведь нет, подборка – была, причем даже больше, чем обычно, на целый разворот, и кого там только не было! И Иванова, и Петрова, и Сидорова – создавалось впечатление, что все женщины Воропайска, пишущие стихи, попали в праздничный номер. Все – но не Горюшкина! И даже с этим она бы смирилась, честное слово, если бы на странице не красовались целых четыре, повторяем – четыре! – стихотворения Кочкиной, и это притом, что у всех было напечатано не более двух стихотворений, и притом, что подборка Кочкиной на целую страницу была напечатана не далее как две недели назад!
 Нет, друзья, вынести это было невозможно, с этим, согласитесь, необходимо было что-то делать!
Но что? Пойти и устроить редактору скандал? Соблазнительно, конечно, но Горюшкина догадывалась, что через год восьмое марта наступит снова, и если она скажет редактору все, что о нем думает, то в следующий женский день не будет смысла даже открывать газету в надежде увидеть в ней свое имя. При встрече она, конечно, скажет этому плешивому типу, что порядочные люди так себя не ведут, скажет, но не сейчас. Сейчас в связи с праздником у него и так дел невпроворот, можно себе представить, сколько обиженных не только поэтесс, но и певиц, и передовиков производства, и целительниц осаждает в данный момент его кабинет – считай полгорода! Нет, не сегодня.
И все-таки Горюшкина чувствовала острейшую потребность что-то сделать именно сейчас! Она снова развернула газету. Валентина Кочкина: «Соната», «Скерцо», «Каприччо», «Адажио». Ишь ты, целый концерт! Ни слова в простоте! Ну, получила музыкальное образование, так что же, обязательно совать его всем в нос?
Горюшкина дважды прочитала стихи подруги, хмыкнула и набрала привычный номер.
- Алёу-у! – откликнулась Кочкина и сладко потянулась.
Нет, Горюшкина, разумеется, этого не видела, но почувствовала.
- Это я, - сказала она.
- Приве-ет, - пропела Кочкина. – Видела? Ну и как? Ведь я этот цикл даже тебе не читала. Вредитель, как водится, сократил его на два стихотворения, и конечно, на два самых лучших!
- А ты что хотела?! – не выдержала Горюшкина. – Чтобы в общей подборке дали твоих шесть стихов? А другие чтобы вообще туда не попали?
- Что ты говоришь! – укоризненно сказала Кочкина. - По-моему, на этот раз в подборку попал вообще весь город.
- Не весь. Я, например, не попала.
- Не попала? Разве тебя там нет?
- А ты и не заметила? – ехидно спросила Горюшкина. – Могла бы поинтересоваться. Ты же утверждаешь, что я твоя лучшая подруга?
- Не может быть! – игнорируя упрек, воскликнула Кочкина.
В трубке послышался шелест разворачиваемой газеты.
- Действительно… - с удивлением проговорила Кочкина. – Нету… Но почему?
- Это ты меня спрашиваешь? – вспыхнула Горюшкина.
- Может быть, ты дала не в тему?
- А скерцо и каприччо, ты считаешь, в тему?
- Понимаешь, музыка – это…
- Понимаю! – перебила подругу Горюшкина. – Просто я не рифмую: «они» и «людьми», или вот еще: «сказал – упал». А редактор больно охоч до таких рифм.
- На что это ты намекаешь? – истерически закричала Кочкина.
- На то, что раньше ты не позволяла себе опускаться до такого уровня. Но знаменитостям все можно, я понимаю…
- Да ты… Да ты!.. Да я... Да ты!.. Ты что, с ума сошла?!..
Горюшкина слышала, как ее собеседница беспомощно глотает воздух, пытаясь прорваться через сцепившиеся в неразрывное кольцо местоимения.
- А что, говорят правду только сумасшедшие? – поинтересовалась Горюшкина и положила трубку.
Полегчало.
«Хоть кто-то ей правду сказал! – удовлетворенно думала Горюшкина. – А то вообразила себя живым классиком!»
Однако через некоторое время, остыв, она почувствовала легкое беспокойство.
«А может, зря я с ней так?.. Она-то не виновата. Не она же выбирает, кого печатать… А у этого плешивого типа свои делишки. И стихи у нее не такие уж скверные. Бывают, конечно, ляпы, но у кого их не бывает? Нет, напрасно я, напрасно…»
Она снова развернула газету и еще раз перечитала стихи Кочкиной. На этот раз они ей понравились. «Время, плывущее сквозь сердце…» Да это просто здорово! Она снова подняла трубку.
- Алё? – послышалось на другом конце провода, но теперь голос звучал тревожно и вопросительно.
- Валь, а Валь, прости меня… - сказала Горюшкина и неожиданно для себя самой всхлипнула. – Понимаешь… Это всё нервы… Такой удар!..
То ли из-за того, что подруга расплакалась, то ли чтобы не усугублять размолвку, Кочкина, немного помолчав, тихо сказала:
- Ладно… Я понимаю… Забудем.
- И подборка у тебя отличная! – заторопилась Горюшкина. – «Время, плывущее сквозь сердце…» Кто еще так напишет? Только ты! А что я тогда сказала – чепуха!
- Да нет, - грустно возразила Кочкина, – «сказал – упал» это плохо.
- Конечно, плохо, - неожиданно согласилась Горюшкина. – И «права – виват» - тоже совершенно невозможно.
- Что-о? – вскричала Кочкина. – Да я… Да ты!... – Местоимения снова сомкнулись в кольцо. - Ты чем у других искать блох, на свои стихи посмотри! Что ты мне в последний раз читала? Это же ни в какие ворота не лезет! Выспренно и витиевато!
- Выспренно?!.. – теперь судорожно глотать воздух стала уже Горюшкина. - Дура! – выкрикнула она, наконец.
- Бездарность! – выкрикнула Кочкина.
И обе одновременно бросили трубки.
Два дня ни та, ни другая сторона не подавали никаких признаков жизни.
«Зазналась!» - бормотала себе под нос Горюшкина весь первый день.
«Обнаглела!» - весь первый день возмущалась Кочкина.
«…зря я опять влезла с этими рифмами», - говорила себе Горюшкина на второй день.
«Не стоило называть ее бездарностью… - корила себя Кочкина. – Она все же у меня единственная подруга…»
На третий день Горюшкина позвонила.
- Валь, это опять я… Слушай, извини, а?..
- Да что ты! – воскликнула Кочкина. – Это ты меня извини! Никакая ты не бездарность, это я сгоряча. Ты очень талантливый человек!
- А у тебя отличная подборка! И как ты здорово придумала дать стихам музыкальные названия – такого ни у кого не было!
- А твое стихотворение… ну то, которое ты мне читала… в нем такая замечательная интонация! Она вполне оправдывает некоторую витиеватость…
- Витиеватость? – переспросила Горюшкина и поджала губы. – Интересно, в чем ты видишь витиеватость?
- Ну… У меня же нет в руках стихотворения, я не могу сказать что-то конкретное…
- А не можешь – не говори! Зато мои претензии к тебе совершенно конкретны! Ты разучилась рифмовать!
- Твои претензии – это претензии завистливой неудачницы! – Кочкиной в конце концов надоели все эти выпады. – И на твоем месте я бы задумалась: а может быть твоих стихов не печатают именно из-за их витиеватости?
- Моих стихов не печатают, потому что я не завожу романов с редактором! – выпалила Горюшкина и для верности добавила: - В отличие от некоторых.
- Что-о-о? – задохнулась Кочкина. – Да я!... Да ты!... Да он!.. Да я!..
Местоимения привычно сомкнулись, однако Горюшкина не стала дожидаться очередного прорыва подруги и бросила трубку.
Не сомневаюсь, что вам интересно узнать, чем же все-таки эта история закончилась. Но в том-то все и дело, что она до сих пор не закончилась.
В свой последний приезд в Воропайск я, как обычно, позвонила Валентине Кочкиной – узнать, как идут ее дела, какие новые звезды появились на поэтическом горизонте, кто на ком женился, кто с кем развелся. Новостей, как всегда в Воропайске, была масса. Местный критик А. разнес в пух и прах новую книжку поэта Н., приревновав того к своей пассии, хотя книжка Н. была очень даже неплоха. У поэтессы М. один заядлый буквоед обнаружил в поэме две строфы из неизвестного до недавнего времени стихотворения Игоря Северянина. Представляете? А поэт Д. в кафе спьяну кинулся с ножом на артистку К., нож, правда, был тупой, как все ножи в предприятиях общественного питания, но все равно… После этого редактор местной газеты… да, да, тот самый… поклялся поэта Д. никогда больше не печатать. Благородно, конечно, но говорят, что у редактора у самого есть какие-то виды на актрису К. Что же касается ее, Кочкиной, собственных дел, так как раз завтра у нее вечер, и она меня приглашает.
- Очень хорошо! – обрадовалась я и неосторожно спросила: – Там, наверное, будет Горюшкина? Меня просили передать ей письмо и книжку.
- Какая Горюшкина? – голос Кочкиной стал ледяным и непроницаемым.
- Как – какая? – изумилась я. – Ваша подруга!
- Первый раз слышу. Нет у меня такой подруги!
Я поняла свою оплошность и поторопилась свернуть разговор.
Первой, кого я встретила в Доме культуры, была, к моему удивлению, Горюшкина.
- Ах, какая жалость! – сказала я. – Если бы я знала, что вас встречу, я бы захватила посылочку, которую привезла для вас…
- Ну что вы! – воскликнула Горюшкина. – Как я могла не прийти на Валин вечер? Она же моя лучшая подруга! Да и пишет она сейчас волшебно! Сегодня утром она прочла мне новое стихотворение – это шедевр!
- Сегодня утром???
И я поняла, что история взаимоотношений двух поэтесс не кончится никогда. Что через тридцать лет, когда я в очередной раз приеду в Воропайск и позвоню Валентине Кочкиной, старый дребезжащий голос мне ответит:
- Горюшкина? А кто это такая, я что-то не припомню…