Как я вместо председателя Центробанка убил премьер

i

В кафе “Сказка” я зашел для того, чтобы выпить два коктейля мохитос.
Стыдно признаться, но мохитос я пью недавно – в первый раз попробовал ровно через год после того, как узнал, что это был любимый напиток Хемингуэя. То есть, всего год назад. И это несмотря на то, что с Хемингуэем я знаком не понаслышке. Я прочитал все девять его романов и несколько рассказов про тореадоров и убийц. Честно говоря, я сам всегда хотел стать Хемингуэем, по какому случаю даже посетил оружейные магазины и осмотрел охотничьи ружья. На будущее.
А про мохитос я узнал из рекламы туроператора, посылающего туристов на Кубу. На Кубе, говорили они, вы можете посетить любимый ресторан Эрнеста Хемингуэя и выпить его любимый коктейль – мохитос. Это сильно ударило по моему самолюбию: какие-то деляги, оказывается, знают о Хемингуэе больше, чем я, человек, который сам собирается стать Хемингуэем.
Но зато после этого я быстренько отыскал в городе кафе, в котором делали коктейль мохитос, и принялся его пить. Я обнаружил, что одного коктейля мохитос для приобщения к Хемингуэю маловато, а три – слишком дорого, поэтому я всегда заказывал два коктейля и еще, в качестве отвлекающего маневра, чашечку кофе, чтобы официантки не догадались, что перед ними – тот, кто решил стать Хемингуэем.

***
“Сказка” мне нравилась еще и потому, что официантки там были будто гашишем обкуренные – смешливые, щекастые и рассеянные. Частенько вместо мохитос и чашечки кофе они приносили мне борщ с пампушками и четыре рюмки водки или грушу в сиропе. Я, впрочем, никогда не отказывался. Из конспирации. Отказался только раз, когда мне принесли блюдо под названием “карпачо”. Я просто не понял, что это такое. Но обошлось. Официантка просто переставила это странное блюдо плешивому дяденьке за соседним столиком, который приходил каждый день выпить двести грамм коньяку и выкурить пахучую коричневую сигарету. Дяденька этот мне, по правде говоря, не нравился – выглядел он как-то ущербно со своим коньяком на фоне других посетителей кафешки – мажористых тинейджеров и меня с двумя мохитос, а еще, как назло, его столик всегда оказывался рядом с моим, и меня раздражала вонь коньячного перегара и пахучей сигареты вкупе с его лысиной. Поэтому я испытал злорадное удовольствие от того, что ему подсунули карпачо.
Мажоры, напротив, мне нравились. Мальчики были одеты из соседнего магазина “Бенеттон”, стрижены длинно по попсовой моде музыкальных каналов, красивы и хорошо воспитаны, а девочки походили на раскрученных звезд из “Приват-видео”, то есть выглядели очень цивильно и романтично. Из их разговоров я узнавал много полезного. К примеру, при знакомстве с девушкой у них было принято спрашивать – а какой у вас любимый диджей? В какие клубы вы ходите? Таким образом, я узнал имена самых популярных в городе диджеев и названия лучших ночных клубов.

***
Я почему так подробно описываю завсегдатаев кафешки, да потому что в тот день, когда случился заговор, они все были там – плешивый дяденька сидел, как всегда, по левую руку от меня и дышал коньячным перегаром, мальчики-мажоры сидели напротив, под стеночкой, а за соседним с ними столиком – две девочки из приват-видео, блондинка и брюнетка, симпатичные, как новые кислотные модели куклы Барби. А еще два столика были заняты незнакомыми мне посетителями – между мной и мажорами сидели два парня-семита в дешевых костюмах менеджеров среднего звена с девушкой-серой мышкой, а рядом с ними, один за столиком – худой коротко стриженый паренек с лэптопом, похожий лицом на сельского жителя, но одетый, впрочем, тоже из “Бенеттона”. Да и лэптоп у него был дорогой. Видимо, парень только недавно приехал из села и не успел отрастить волосы по моде музыкальных каналов, но успел зайти в “Бенеттон” за шмотками и в “Компьютерленд” за лэптопом. Почему-то мне показалось, что он приехал в город к своему родному дяде, не знаю уж почему.
Я пил свой мохитос, парни-семиты говорили с девушкой-мышкой о смысле жизни, стриженый стучал на лэптопе, мажоры пялились на девушек-барби, барби делали вид, что мажоры им не интересны, плешивый вонял перегаром, в общем, было весело.
А потом…
Вдруг подходит официантка и ставит мне на столик рюмку водки.
- Ваши пятьдесят, - говорит она мне и подмигивает, неестественно дергая лицом, как голова профессора Доуэля на подставке.
- Спасибо, - говорю я, хоть водку и не заказывал, - Вы очень милы в этом красном фартуке.
- Да? – официантка покраснела от удовольствия, - Это у нас форма такая. Нас заставляют носить. Кафе называется “Сказка”, поэтому нас одевают сказочно - в красные фартуки.
- Позвольте, - говорит вдруг плешивый из-за соседнего столика, - Это вовсе не он заказывал пятьдесят, а я заказывал пятьдесят – и не водки, а коньяку!
Вот это меня сразу насторожило. Я иначе, может, и внимания не обратил бы на всю эту петрушку, но плешивый явно прокололся. Вот смотрите: я год хожу в это кафе и почти каждый раз его наблюдаю за соседним столиком, и за все это время он ни слова не произнес, кроме того, что, зайдя, всегда говорит официантке: “Мне как обычно!” А потом сидит все время, молчит и таращится на девчонок, курит, воняет. Даже карпачо когда-то сожрал молча. А тут вдруг его заело из-за жалких пятидесяти грамм. Да в жизни он не выпивал двести пятьдесят! Всегда ровно двести.
Здесь что-то не так, думаю. Ну и начинаю приглядываться, само собой.
- А я и вам сейчас принесу, - говорит официантка дядечке и убегает в нутро кафе. А через пять минут выходит, неся ему на подносе полста коньяку, - Ваши пятьдесят, говорит она ему и подмигивает в точности как мне. То есть, идентично подмигивает.
- Спасибо, - гундосит плешивый и утыкается в газету.
Ага, отмечаю я, газетка появилась откуда ни возьмись. Не было раньше никаких газеток. Приглядываюсь, а в газетке на заднике заголовок – “В порту Ильичевска задержан груз контрабанды”. И тут эхом от столика семитов с мышкой:
- На меня такой груз ответственности свалился, когда я стала начальником отдела, но я ничего, справилась, - говорит мышка, - Это только поначалу трудно, а потом узнаешь коллектив, раскладываешь все по полочкам, проводишь тренинги…
- Главное – это видение и миссия, - говорит ей один из семитов, - Без видения и миссии любая компания обречена на, э-э-э, non-sustainability…
- Девушки, а вам какие диджеи нравятся? – спрашивает один из мажоров блондинку за соседним столиком
Блондинка вздрагивает, косится на мажора, потом обращается к подружке:
- Ленка, нам какие диджеи нравятся? – переспрашивает она брюнетку.
- Нам нравится диджей Груз, - отвечает барби Ленка.
- Серьезно? – удивляется блондинка, - А я думала, тебе нравится Fifty Cents.
- Мне нравится серьезная классическая музыка, - резко говорит Ленка, - А Fifty Cents – это для развлечения.
- А у меня, кстати, есть Fifty Cents, девчонки, - с этими словами сельский парень встает и, недолго думая, пересаживается за столик барби вместе с лэптопом, - Зацените, какой клипец.
Стриженый включает звук, и обе барби заинтересованно утыкаются носами в экран лэптопа, чем вызывают недовольство мажора.
- Братан, у тебя винт на сколько гиг? – спрашивает мажор, чтобы хоть как-то сохранить лицо.
- На пятьсот, - мимоходом бросает стриженый.
- Ого! – с уважением переглядываются мажоры, - А разве есть такие?
- У меня есть, - небрежно говорит стриженый.
- Девчонки, - мажор-активист не успокаивается, - А вы в какие ночные клубы ходите? Какие вам больше всего нравятся?
Блондинка поднимает голову от лэптопа, смотрит задумчиво на другую сторону улицы, на вывеску ресторана грузинской кухни “Мимино”.
- Какие нам ночные клубы нравятся, Ленка? – спрашивает она подругу.
- Нам нравится филармония, - отвечает Ленка, не отрываясь от клипа Fifty Cents, - И мы сегодня идем туда на концерт. Скрипичный. В семь часов вечера.
- А может с нами в клуб? – не унывает мажор, - Пятьдесят баксов каждой, - говорит он тихо, но я читаю по губам, - И выпивка за наш счет.
- Нет, мы идем в филармонию, - брюнетка встает из-за столика и тянет за собой блондинку, - И нам уже пора. Нам еще нужно зайти домой переодеться в вечерние платья.
Девушки-барби покидают кафе, проходя мимо моего столика. Блондинка мне улыбается, дожевывая на ходу виноградину из фруктового салата. Тики-тики-тум-така-така-тук, стучат ее каблучки-копытца.
- Мне пора, мальчишки, - серая мышка встает из-за столика менеджеров-семитов, - У меня сегодня корпоративная вечеринка. Нужно успеть переодеться в вечернее платье.
- Ну, покажи свой лэптоп, - грустный из-за ухода девчонок мажор снова обращает свое внимание на стриженого, - Может и себе такой же куплю.
Стриженый радостно вскакивает, пересаживается за столик мажоров и начинает бойко щелкать клавишами перед их носом. Те склоняют головы, заглядывая в экран.

ii

- Ну, рассказывай, - скомандовал мне мент с заднего сиденья, - За каким хером ты здесь околачивался?
Нас было четверо в машине, в Дэу Ланосе противного желтого цвета: двое ментов, и двое задержанных. Я сидел на переднем сиденье, рядом со мной, за рулем, младший мент, а на заднем сиденье – старший мент, который все разруливал, и еще один задержанный, якобы за то, что мочился в подворотне – толстый мужичок средних лет кавказской наружности.
- Понимаете, я хотел предупредить, - начал я.
- Кого? – перебил меня мент глупым вопросом, будто я и сам не собирался рассказать.
- Если говорить о том, почему я оказался именно в этом месте, - я пытался говорить как можно убедительнее, - То я хотел обратиться к омбудсмену по правам человека госпоже Криворучко. Потому что, насколько мне известно, она живет в этом доме и, судя по ее телевизионным выступлениям в защиту наших гастарбайтеров в Польше, является честным человеком, и к тому же открытым к обращениям граждан. У меня имеется неопровержимая информация о том, что сегодня вечером свершится убийство одного высокопоставленного чиновника. В милицию я обратиться не мог…
- Почему? – ни с того ни с сего спросил мент, который сидел за рулем.
- Потому что я одет в желтый пиджак, зеленую рубашку, синие штаны и красные кроссовки, - ответил я, - А мне хорошо известно, как относится милиция к заявителям, которые являются к ним, к примеру, в подштанниках и с бумажной иконкой на шее. Я мог вызвать у вас недоверие своим внешним видом.
- А так ты вызвал доверие? – хмыкнул мент за спиной, - Ты зачем дверь ломал?
Второй задержанный тоже хмыкнул. Видимо, хотел таким гадким коллаборационизмом скостить себе срок.
- Не ломал, - я сел вполоборота, чтобы держать в поле зрения этого осквернителя подворотен, потому что я внезапно догадался, кого он мне напоминает. Он был очень похож на гангстера Клеменцу из фильма “Крестный отец”, а потому сидеть к нему затылком было неуютно, - А пытался открыть. Я стучался в дверь. К омбудсмену по правам человека…
- А ты в курсе, что в этом доме еще живут президент, спикер парламента и премьер-министр? – снова не дослушал меня мент.
- Понимаете, - я сделал над собой усилие, чтобы говорить, как можно спокойней, - Готовится убийство. На семь часов вечера. В филармонии. Киллеры – две девочки. Одна в розовых туфельках, блондинка, другая – в сапожках коричневых, брюнетка. Верхнюю одежду описать не могу, потому что они собираются переодеться в вечерние платья. Но могу предположить, что одна будет в розовом, а вторая – в коричневом, наверняка они наденут платья под обувь. Каждой заплатят по пятьдесят тысяч. Оружие пронесут в футлярах для скрипок. Еще нужно следить за серой мышкой. Она придет убрать киллеров после дела. Маленького роста, неприметная, даже без сережек в ушах и без дырочек для сережек, то есть, для конспирации не вставит, разве что клипсы… Понимаете, в это сложно поверить, но я разгадал. Сначала газета, груз контрабанды, потом полста и диджей, а самое главное - винт на пятьсот гигабайт! Нет таких винтов для лэптопов!
- Хи-хи, - опять подал голос зассаный коллаборационист Клеменца.
- Угу, - кивнул головой главный мент, - И кого застрелят?
- Как кого? – подивился я такой тупости ментов, - Петра Грузлова, конечно. Председателя Центробанка. Ну это же очевидно: груз наркотиков – ресторан грузинской кухни – диджей Груз – Грузлов!
- Понятно, - вздохнул мент, - Нарушение общественного порядка. Пятнадцать суток.
- Для этого требуется решение суда, - сказал я ему.
- Будет, - не растерялся мент, - На выходных в обезьяннике посидишь, а в понедельник – суд. По правам человека в Гааге.
- Разрешите сделать один звонок, - заявил я.
- Своему адвокату? – съехидничал мент.
- Нет, - ответил я, - Жене позвоню. Предупрежу о случившемся.
- Дай ему мобилу, - приказал главный мент напарнику, и тот вернул мне ранее отобранный телефон.
И я позвонил жене.
- Тина, - сказал я в трубку, - Салам алейкум. Меня забрали… милиционеры. Произошла трагическая ошибка…

iii

Жена моя наверняка стала бы мусульманкой, если бы не была нимфоманкой. К тому же она пила, как лошадь, и у нее вечно падала крыша. Впрочем, второе ей бы не помешало. За всю жизнь я встречал всего одного непьющего мусульманина. Вернее, двоих. И один из них даже не курил гашиша. Так, что только перегретое либидо мешало моей жене принять ислам и заставляло ее всю жизнь мучиться в стране неверных. Все ж лучше, чем по суду шариата получить из калаша пулю в живот за прелюбодеяние.
- Пятьдесят баксов мне стоило тебя выкупить, - заявила она, когда мы уселись за столиком в мексиканской забегаловке “Текила-бум”.
- Черт, опять эта дьявольская цифра - пятьдесят, - скривился я.
- Почему? - удивилась жена, - В прошлый раз было сорок.
И тогда я ей все рассказал. Потому что она была умна и легко могла свести концы с концами в отличие от ментов.
Вообще, ай-кью моей жены превышал всякие допустимые пределы. Она закончила факультет восточных языков, по какой причине свободно говорила по-арабски, по-турецки, и еще на каком-то языке, на котором нормальные люди не говорят, вьетнамском, что ли? Вне всякого сомнения, она любила черных. Такое часто бывает с выпускниками разных причудливых университетов – вживаясь в чужую культуру, они со временем начинают воспринимать ее как свою со всеми сопутствующими последствиями. Среди жениных однокурсников были чрезвычайно развитые девушки, которых хлебом не корми, а дай походить в парандже и искупаться в крытом загашнике для женщин, были парни, вступившие в Хезболлу, а один, сразу после выпускного, отправился пешком по святым местам.
Такова была и Тина. Смешно сказать, но когда мы женились, я думал, что она еврейка. А потом по какому-то предсвадебному поводу увидел ее паспорт. На фотографии ей было шестнадцать лет, и на меня смотрела типичная славянская мордашка: щечки, веснушки, носик картошкой, русая коса. Валентина Клименко – гласила подпись под фото.
- Тина, - сказал я тогда, - Почему ты мне никогда не говорила, что ты – Валентина? Валя-Валька-Валюша. Да ты же блондинка!
Она оскалилась, блеснула глазами, злобно поморщила тонкий как лезвие нос-крючок, провела рукой по блестящим черным волосам и заявила:
- Никогда не называй меня Валей! Понял?
- Понял, Тина, - ответил я.
Вот так. Не имея возможности стать полноценной мусульманкой из-за склонности к прелюбодействиям, она просто взяла и превратилась в черную. Что это, если не чудо? Вначале я, конечно, сомневался. Думал, а вдруг эта гюрза в свое время порешила несчастную хохлушку Вальку Клименко и отобрала ее паспорт? Ладно, волосы можно покрасить, а нос? Как из картошки сделать лезвие-крючок? Пластика? Возможно, да что-то не слишком верится: Майклу Джексону вон сделали, и ходит теперь без носа, а у Тинки – будто родилась с этим клювом, хоть пальто на него вешай.
А потом я догадался: мощный блок управления, находившийся в голове Валентины Клименко, просто дал организму команду – перевоплощайся! И потекли по ее телу биохимические процессы, за несколько лет превратившие славянскую девушку Валю в семитскую девушку Тину. И конечный результат реакции мне в свое время очень понравился. Ведь девушку Валю-то я, в самом деле, не знал.
А еще, помимо чудных языков, умела Тина складывать в голове всякие замысловатые схемы, вроде того, как можно в одном месте взять кредит, в другом положить депозит, в третьем получить возмещение НДС, в четвертом купить недвижимость, а в пятом все это конвертировать и репатриировать нахрен. Если бы с такой мозговой микросхемой она была мужчиной-импотентом, то давно бы уже жила счастливо где-нибудь в кантоне Ури с женой-проституткой и детьми-дебилами. Но Тина не была мужчиной-импотентом, а совсем наоборот – как вы уже сто пятьдесят раз поняли из предыдущих абзацев.
Впрочем, на жизнь ей хватало, как можно догадаться. Вундеркинды пользуются спросом у богатых пройдох, как инструмент для умножения капитала. Можно догадаться и о том, что богатые пройдохи делали немало попыток использовать ее и для других целей. Ураганы ведь не зря называют женскими именами. В постели Тина делала то, чему на тренингах персонала не обучишь. Когда-то, вскоре после знакомства, я спросил ее: “Тинка, а почему ты с такими талантами до сих пор не в кантоне Ури, замужем за каким-нибудь нефтегазовым Джаббой?”
- Да ну их, - привычно сморщила носик Тина, - Надоели. Я за год с ними со всеми пожила. Нудные парашники…
Со мной она пожила полгода. И, хотя я готов в душе признаться, что нуднее парашника, чем я, сыскать можно, но сложно, но, все-таки, мне льстило то, что на меня одного было потрачено целых полгода, а на всю олигархию вместе взятую – всего лишь год. Так что не такой уж я парашник, если разобраться. Не такой уж нудный.
А, между прочим, мы даже не разводились официально. Мне на это было наплевать с горки, а Тине и подавно - у нее как раз наступил очередной пик влечения к черным, и она моталась по миру, по самым экзотическим местам, в компании отвратительно экзотических личностей. Лондон-Париж-Стамбул-Тель-Авив-Абу-Даби-Бейрут-Пекин.
- Шестнадцатилетний мальчик-китаец стоит двадцать баксов, - сообщила она мне полезную информацию, впрочем, без намека на то, что уплаченной за мою свободу суммы хватило бы на двух мальчиков-китайцев и собачку чау-чау в придачу.
И Тина мне поверила.

***
- Понимаешь, - сказала она мне, отхлебнув коньяку…
Тина, как это ни ужасно, тоже пьет коньяк, как и тот плешивый из “Сказки”. Кушает мало, а коньяк глушит литрами…
Так вот…
- Понимаешь, - говорит она, - Все это, безусловно, случайности. Но это, как бы это тебе получше объяснить, закономерные случайности. Вот посмотри на окружающую природу…
Я машинально оглянулся.
- …и ты увидишь предметы, которые имеют всего несколько цветов, ограниченных видимым твоему глазу спектром. Если говорить о числах, то… ну, к примеру, ты когда-нибудь видел девять миллиардов автомобилей БМВ на одной парковке?
Я покачал головой.
- То есть цифра – девять миллиардов – это фикция. Ее нельзя осознать, нельзя увидеть, ее попросту не существует в нашей жизни как таковой. По большей части мы оперируем простыми цифрами: пивная, еще парочку, три корочки хлеба, пятнадцать человек на сундук мертвеца, играем по соточке…
- Во! – поймал я ее, - Деньги! Ведь бывает девять миллиардов в деньгах…
Тина снисходительно улыбнулась.
- Девять миллиардов в деньгах – это, условно говоря, одна бумажка, на которой написано: “девять миллиардов”. Ну, как марка того самого БМВ, понимаешь? На стоянке стояло три БМВ седьмой серии и один – восьмой, - говорит она как на уроке, - Есть бумажка номиналом десять, а есть надпись на счету - девять миллиардов. Но и то, и другое - бумажки… Ты меня сбил с мысли, я вот о чем… Все предметы вокруг поддаются исчислению, обонянию, осязанию… они разбросаны по миру, иногда беспорядочно, иногда кто-то пытается выложить их в каком-то порядке. Мы пытаемся выложить… Если ты встретишь на улице подряд пять девочек в розовых чулках в сеточку, что ты подумаешь?
- Не знаю, - пожимаю я плечами, - Меня это заинтересует.
- Тебя это заинтересует потому, что ты подумаешь, будто они сговорились.
- Наверняка, - соглашаюсь я, Ну, или о том, что они заодно. Из одной шайки-лейки.
- А если пройдет одна в розовых, потом две в черных, потом три в зеленых, а за ней – еще одна в розовых?
- И все в сеточку? – уточнил я, - Я догадываюсь, о чем ты, но не вполне. Скажи мне, что ты думаешь по поводу заговора…
- Когда у человека обострены чувства, - ответила Тина, - Он может заметить гораздо больше закономерностей в окружающих его случайностях.
- Следует ли из этого то, что я сумасшедший, - решил я расставить точки, - то есть, человек с обостренными чувствами, или то, что окружающие меня случайности были закономерностями?
- Из этого может следовать и то и другое, - уклончивость ответа даже в ее лице отразилась, - Но, учитывая то, что я тебя люблю, я не хочу принимать посылку о том, что ты сумасшедший, как основную, а скорее склонна принять вторую – о том, что та цепь случайностей, которые ты наблюдал, была закономерностью…
- То есть, Грузлова уже грохнули? – я посмотрел на часы.
- Ровно семь, - Тина проверила свои, - Концерт только начался. Я думаю, его грохнут где-то в семь-пятнадцать…

iv

Когда мы узнали из вечерних новостей о том, что Грузлова все-таки грохнули, Тина, казалось, обрадовалась больше, чем я огорчился.
- Это подтверждает мою теорию, - сказала она и изложила свою теорию.
Из ее теории я ничего не понял, поэтому не буду пытаться передать ее сходу. Мощностей моего мозга хватает ровно на то, чтобы понимать: моя жена – красавица, она же, одновременно - ****ь, она же – умница. Возможно, если вы имеете в голове процессор одного поколения с Тинкиным, вы сможете вычленить элементы ее теории из моих не всегда внятных рассказов.
- Нам нужны сообщники, - сказала она, чуть погодя, - Без сообщников мы слабы.
- У меня нет на примете ни одного подходящего сообщника, - ответил я.
- Ты ошибаешься, - уверенно сказала Тина, - Я знаю среди твоих друзей немало таких, которые могли бы стать идеальными сообщниками.
Я задумался о том, что это не очень приятно, когда твоя жена знает о твоих друзьях больше, чем знаешь ты, но Тина не дала мне углубиться в самоедство.
- Для начала мы съездим к С…
Пожалуй, с этого момента я не буду называть реальные имена наших сообщников, чтобы не повредить им и их семьям. Достаточно того, что мы с Тиной всем известны и пусть нам хоть кишки вырежут, все равно ни в чем не признаемся.
- Для начала мы съездим к Альфонсу, - сказала Тина.
Вот это меня, по правде говоря, совсем не обрадовало. Альфонс был накаченным красавцем греческого типа и пользовался успехом у женщин, как, в общем-то, и полагалось альфонсу, ведь не зря мы присвоили ему такой партийный псевдоним. По моим же понятиям он был пидором. А если говорить объективно, то любой независимый суд присяжных признал бы его пидором, исходя из материалов дела. Тину же, понятное дело, это совсем не смущало: женщины вообще относятся к гомосексу более толерантно, чем мужчины.
К тому же Альфонс когда-то трахал Тину. А потом Тина трахала Альфонса. Был у них некий социальный договор, насколько я понимаю: в былые годы общения с олигархами перед моей, тогда еще будущей, женой встал острый вопрос – где бы бесплатно и с приятностью получить опыт бдсм-доминирования, и ответ она нашла скоро – с барменом из “Джокера” Альфонсом, который уже давно пользовался репутацией человека, которому все равно, кто, кого и куда, а к тому же был красив, как молодой бог.
А однажды, когда мы уже жили с Тиной, я застал их у себя дома, то есть, у нас дома, ведь мы тогда жили вместе. Они сидели на кухне и пили чай с тортом. Я подсел к ним и тоже начал пить чай и разговаривать. Я тогда еще не знал, что Альфонс – пидор, я думал, что он всего лишь проститутка мужского пола. А он, значит, сидит и Тине про свою текущую жизнь рассказывает, меня не стесняясь. Я, говорит, нынче встречаюсь с женщиной очень выгодной, которая существенно повысила мое благосостояние за последние месяцы, но кажется мне, говорит, что эта лафа скоро закончится, потому что тетка эта явно теряет ко мне сексуальный интерес: последние две недели наши встречи оборачиваются тем, что она собирает кодлу своих толстожопых подруг, и они сидят, значит, кружком, попивают конину-шампаньолу и треплются, а мы, в чем мать родила плюс стринги, разносим им выпивку на подносах и выполняем всякие желания по мере их возникновения.
- Кто это мы? – переспросил я, насторожившись.
- Я и мой друг Владюха, - ответил Альфонс, нимало не смущаясь.
Выяснилось, что причиной беспокойства Альфонса было то, что желания толстожопых теток за последнее время сильно оскудели и сводились исключительно к тому, чтобы молодые греческие боги Альфонс с Владюхой, разнеся конину и шампанское, по очереди приходовали друг дружку тут же на журнальном столике.
- Это несерьезно, - говорил Альфонс, - На этом шпиле долго не протянешь. Нужна любовь, а любви-то и нет!
В общем, пидор он и проститутка. И вот его-то Тина и решила сделать нашим первым сообщником. Сели мы в ее микро-ниссан и поехали к нему домой. А разве я мог отказать Тине? Она все-таки была моей бывшей женой, и я ей доверял, надеясь, что уж мне-то она не предложит вариант с журнальным столиком.

***
Слава богу, что мы не застали Альфонса с другом Владюхой. Напротив, в его квартире мы обнаружили миловидную худенькую девушку с обмотанными вокруг головы африканскими косичками. Несмотря на то, что в комнате было достаточно мягкой мебели, девушка почему-то сидела посреди комнаты на табуретке.
- Познакомьтесь, это Лиза, - представил девушку Альфонс.
Тина стала перед сидящей на табуретке Лизой и несколько секунд смотрела на нее сверху вниз.
- Раздевайся, - сказала она, погодя, - Полностью. И становись на колени.
Девушка замешкалась, бросила взгляд на Альфонса, ожидая поддержки. Альфонс коротко кивнул, и Лиза, торопливо сбросив одежду, выполнила приказание Тины.
- Умница, - Тина открыла дверь платяного шкафа и достала из ящика собачий ошейник с поводком. Как оказалось, она хорошо ориентировалась в квартире Альфонса.
- Хорошая девочка, - она похлопала Лизу по щеке и надела на нее ошейник, - Пойдем, - Тина потащила за поводок, и девушка, повинуясь, побежала за ней на четвереньках на кухню.
- Я ее пока на кухне привязала, - сказала Тина, вернувшись, - Пусть посидит полчасика. У нас к тебе разговор… А девочка хорошая. Пришлешь ее ко мне как-нибудь.
- Это моя рабыня, - заикнулся было Альфонс.
- Твоя рабыня – моя рабыня, - отрезала Тина.
- Да, госпожа, - понуро признал Альфонс, - О чем вы хотели поговорить?
- О Леди Пи, - сказала Тина, открывая дверцу бара.
Тина стояла спиной к Альфонсу, а потому не видела, как у того забегали глазки. Но, как я понял, ей и не нужно было ежесекундно за ним наблюдать, чтобы знать всю его подноготную.
Из бара она достала бутылку коньяка и два фужера. Черт, опять коньяк. Все-таки не бывает людей без недостатков. Я на этот коньяк смотреть уже не мог.
- Тебе водочки? – спросила меня Тина, угадав мои мысли.
Я кивнул, и она достала еще и бутылку “Столичной”.
- Сбегай за закуской, - приказала она Альфонсу, и тот торопливо убежал на кухню.
- Почему так долго? – строго спросила она, когда Альфонс вернулся с вазочкой, полной маслин.
- Я Лизе дал две маслины, - извиняющимся голосом промямлил Альфонс.
- Ладно, садись, - Тина указала ему на кресло возле журнального столика, а сама уселась на диване, - Так что там насчет Леди Пи?

***
- Я... я не знаю, - Альфонс продолжал мямлить, - А что с ней?
Да уж, подумал я. Хоть и был он личным рабом Тины, но знал ее много хуже, чем я. Если уж она за что-то цеплялась, то никуда ты на кривой козе не съедешь.
Тина даже бровью не повела. Только чуток привстала с дивана, наклонилась к замысловатой тумбочке, на которой стоял телевизор “Панасоник”, и нажала пальцем на какую-то ручку. Из тумбочки тут же пружинно выскочил длинный многосекционный ящичек, наподобие тех, в которых библиотекари хранят свои карточки.
Да это и был библиотечный ящичек с карточками, даже буковки сверху виднелись алфавитные, как в детской азбуке, цветные наклеечки, что лишний раз доказывало то, что Альфонс – пидор.
- Пэ или Ка, Пэ или Ка, - Тина произносила что-то загадочное, перескакивая пальчиком с одной алфавитной карточки на другую, и смотрела насмешливо на окончательно сконфуженного Альфонса, - Ну пусть будет Ка, - ее длинные пальцы забегали по секции под буквой Ка, - Нашла, - красный ноготок ловко отделил одну карточку, - Итак, что здесь у нас? - Тина уже держала карточку перед глазами и читала…

***
- Котенок Мирослава Евгеньевна, нимфоманка, садистка и карьеристка. Лидер партии “За любовь и свободу”… родилась… закончила с отличием… по специальности экономист… вышла замуж… так это все пустое… в 1991-93 гг. – президент компании “Атлантис”, в 1993-96 – председатель правления “Росукробанка”, в 1996 г… тоже фуфло… а вот интересно… провела шесть месяцев в сизо по обвинению во взяточничестве, незаконных валютных операциях и… та-а-ак… содержалась в одиночке под круглосуточным видеонаблюдением… камера была установлена даже под унитазом… видеоматериалы были распространены среди политических противников… получила прозвище Леди Пи… обвинила в публичной мастурбации кандидата в мэры города К… ага! Вот главное – в сексе агрессивна и ненасытна. Склонна к частой смене партнеров. Надежные информированные источники сообщают о том, что Леди Пи регулярно пользуется услугами мальчиков по вызову, которых ей привозят на тайные квартиры в количестве минимум 20-ти человек, из коих она лично отбирает пятерых. Как сообщает тот же источник, как отобранных, так и отбракованных мальчиков заставляют подписать документ о неразглашении государственной тайны под угрозой преследования… Ну, теперь понятно! …Ион Лупеску-Попеску, архивариус… боже мой, а это кто такой?

***
- Это Владюха, - хмуро пробубнил Альфонс.
- Что Владюха? – не поняла Тина.
- Карточки составляет…
- А-а-а, архивариус Залупеску, - Тина вставила карточку назад в ящик, - Ну это-то я поняла. Ты мне зубы не заговаривай. Скажи лучше, ты подписал бумагу о неразглашении? Потому и решил с тетей Тиной в партизана поиграть?
- Люблю я ее, поняла?!! – заорал вдруг забывший о всякой субординации Альфонс, - И не подписки я боюсь! Не буду о ней говорить. Не хочу и все, поняла?
- Хм, - Тина, как мне показалось, посмотрела на него с уважением, - Отчего же не понять? Поняла. Ее все любят. Только не все карточки заводят.
- Это Владюха, - упрямо повторил Альфонс.
- Ну Владюха так Владюха, - примирительно сказала Тина, - Не будем больше об этом… Поехали к Невидимке, - это она ко мне обратилась.
А я даже как-то не уловил, о чем она говорит. Потому что… я в это время читал карточку. Когда Тина бросила карточку Мирославы Котенок назад в ящик я, как по наитию, сунулся туда же, в секцию Ка, и достал…

***
…Клименко Валентина Александровна… нимфоманка, извращенка, психопатка, “угольщица”… зоофилка… не чурается проституции… в возрасте 12 лет самостоятельно лишила себя девственности с помощью… закончила институт иностранных языков… работала… сожительствовала с… обвинялась в незаконном… депортирована… запрещен въезд в… объявлена персоной нон-грата в… совращение дочки вице-консула… удерживалась в лагере… незаконно пересекла… была задержана… корреспондент газеты Наш Кавказ… пешком через пустыню… в борделях Токио… вышла замуж за дебила и гомофоба с латентными наклонностями Л…

***
- Это Владюха, - в десятый раз повторил Альфонс, наблюдая мои наливающиеся кровью глаза, - Я клянусь... Не надо к Невидимке, а? – он чуть не со слезами в глазах смотрел то на Тину, то на меня.
Тина улыбалась, а я не мог понять, отчего Альфонс так боится нашей встречи с Невидимкой.
- Да, дорогая, - сказал я, - Поехали к Невидимке, - и я мстительно посмотрел на Альфонса.
Он все губы себе закусал, так мучительно соображал. А потом, видно, додумался до чего-то.
- А можно… можно я с вами тоже поеду к Невидимке? – попросил он Тину, справедливо видя в ней главную.
- Ну… не знаю, - Тина картинно посмотрела на меня, будто спрашивая моего согласия, но я сразу понял, что решение она уже приняла, - Ладно, поехали, если хочешь.
Так и было задумано, понял я. Ее план состоял в том, чтобы забрать Альфонса и всем вместе поехать к Невидимке.
- Ты девочке корма насыпал? – спросила Тина в машине.
- Да, - кивнул Альфонс, - Я дал ей лососевых суши.

v

Невидимка был шизофреником и моим давним другом. Дружба наша прочно стояла на том, что у нас обоих давно отсутствовал рвотный рефлекс, а потому мы могли пить долго, много и без закуски. Такие люди на вес золота, а потому мы друг друга ценили, хотя иных точек соприкосновения у нас, кажется, не было.
Болезнь Невидимки заключалась в том, что он утверждал, будто может становиться невидимым по собственному желанию. Когда-то он мне пояснил принцип:
- Знаешь, Герберт Уэллс и Джек Лондон, хоть и были поведены на идее невидимости, но они ни на йоту не приблизились к знанию, - заявил он однажды, - Все эти эликсиры, принимаемые вовнутрь, мази, пилюли – полное говно, - Невидимка неторопливо разлил по стопкам “Финляндию”, - Схватить идею за хвост смог только Честертон, не совсем, конечно..., - он торопливо чокнулся со мной и опрокинул рюмку, - но, в принципе, был недалек от истины, - Невидимка закусил помидором, - Есть у него один рассказ про почтальона-убийцу. В общем, суть в том, что один чувак убивал людей, а его никак не могли поймать… ну, как в обычном детективе, и по всему выходило, что он – невидим, по всем дедуктивным раскладам, ну вот, бляха-муха, никто не мог подобраться к жертве никаким способом, кроме как став невидимым, - Невидимка снова налил, - А потом оказалось..., - Невидимка выпил, - Потом оказалось..., - он закусил помидором, - оказалось, что убийца – почтальон!
- Фигасе, - удивился я, - Каково закручено. Ну и что? Какие у почтальонов тяги в этом деле?
- Почтальон – это не суть, ну вернее, почтальон – это как раз суть. В Англии, понимаешь, в то время была жуткая классовая сегрегация, и представители трудовых классов, такие, к примеру, как почтальоны, с точки зрения класса эксплуататоров не были людьми, всякие лорды и пэры их попросту не замечали, то есть..., - он лукаво посмотрел на меня, - Они были невидимками!
- Значит, чтобы стать невидимым, ты переодеваешься почтальоном? – усмехнулся я.
- Нет, - спокойно ответил Невидимка, - Во-первых, сейчас у почтальонов нет униформы, ходят в чем ни попадя, но это же только принцип… я всего лишь командую – невидим!..
- Как Маргарита?
- Не совсем как Маргарита, - поморщился Невидимка, - Маргарита получила невидимость в дар от высших сил, а я пока с ними не в таких хороших отношениях. Ее невидимость, в некотором роде, заводская, с гарантией, а моя…э-э-э…
- Кустарная?
- Да… самодельная. Я сам допер и сам пользуюсь.
- Ты даешь себе команду – “невидим!” и что дальше?
- Я не себе даю команду “невидим!”, я всем другим даю команду “не видим!”, и они меня не видят.
- То есть, это - обычный гипноз?
- Я понятия не имею о том, что такое обычный гипноз, - почему-то обиделся Невидимка, - но зато я знаю, как сделать так, чтобы меня не видели.
- И ты можешь незаметно пробраться куда угодно?
- Могу, - скромно кивнул Невидимка.
- Не верю, - сказал я, - Докажи. Стань невидимым.
- Не хочу, - заупрямился Невидимка, - тебя с испуга накроет белка.
- Ну, ладно, - я решил упростить задачу, - Если ты можешь пробраться куда угодно незаметно, то ты наверняка пробирался ко мне?
- Может быть…, - уклончиво ответил Невидимка.
- Ну и сообщи мне какой-нибудь факт, который известен только мне, - поймал я его, - И который некто мог бы узнать, только будучи невидимым.
- Ты дрочишь в ванной, - ухмыльнулся Невидимка и налил.
- Удивил, - я чокнулся с ним рюмкой, - Все дрочат в ванной. Даже римский папа…

***
Невидимка жил с домашним котом Мурчиком. Когда Невидимка пил с гостями на кухне, которая была одновременно балконом, Мурчик сидел на подоконнике и поддерживал компанию: глядел то на пьющих, то на улицу, а иногда что-то подвякивал по ходу разговора.
С Невидимкой Мурчику повезло – не всякому коту везет попасть к человеку, страдающему манией чистоты. Раньше я говорил о невидимости? Невидимость – это само собой, так сказать, базовая мания, которую не всякий мог и заметить, а вот тяга Невидимки к чистоте и порядку была заметна невооруженным глазом, в этом он мог послужить примером любой климактерической суке.
Первое – это шкафчики. Невидимка все время покупал какие-то шкафчики и тумбочки, а старые выбрасывал или отдавал друзьям. Даже мне он отдал две тумбочки, которые его не устроили малым количеством полочек. Когда Невидимка видел в мебельном магазине новую тумбочку, в которой было на одну полочку больше, чем в той, которая уже была у него дома, то он немедленно ее покупал. Иногда я сопровождал Невидимку в его походах по магазинам. Пожалуй, я был единственным человеком, который мог это вынести.
- За что я тебя уважаю, - говорил мне Невидимка, - Так это за то, что ты ходишь со мной по магазинам. Не всякому это дано.
В магазинах Невидимка, само собой, пересчитывал полочки в тумбочках, отделения в портфелях, сумках и портмоне, карманы в пиджаках, количество лезвий в швейцарских ножах и функций в стиральных машинках.
- Удивляюсь твоей исключительной способности покупать пиджаки без внутренних карманов, - говорил он, - Это чертовски неосмотрительно с твоей стороны носить деньги в боковом кармане, ведь их могут украсть!
Между делом замечу, что у самого Невидимки деньги крали каждую неделю, причем из всех потайных карманов, у меня же за всю жизнь покража случилась единожды – когда мы с тем же Невидимкой в дупель пьяные шатались по рынку в поисках пива, у меня вытащили из заднего кармана портмоне с восемью отделениями, в одном из которых оставалось немного мелочи. Догадайтесь с трех раз, кто мне подарил это портмоне? Правильно, Невидимка. На день моего рождения.
К тому же в доме Невидимки не было ни одной вещи, купленной раз и навсегда. Что бы он ни купил: очередную тумбочку, музыкальный центр или кроссовки, можете быть уверены: в течение гарантийного срока Невидимка это непременно снесет назад и поменяет на такое же, но с красной ручкой.
Второе – это чашки.
- Я Бродягу не перевариваю, - заявил однажды Невидимка…
Бродяга это еще один член нашей шайки, и о нем я расскажу позже, а здесь он упоминается просто для полноты картинки.
- Я Бродягу не перевариваю, - заявил как-то Невидимка, когда мы в очередной раз сидели на его кухне-балконе, - У него на всех чашках изнутри коричневый налет.
- У меня тоже на чашках изнутри коричневый налет, - призналcя я.
- У тебя не такой, - сказал Невидимка, подумав, - Ты их все-таки иногда моешь.
Сам Невидимка постоянно что-то мыл. К примеру, когда вы с ним сидите на кухне, выпиваете, закусываете и вдруг съедаете с тарелки последний кусок яичницы, Невидимка тут же хватает эту тарелку, бежит к раковине и вымывает ее со всей возможной тщательностью и с применением всех имеющихся детергентов. Потом снова ставит эту тарелку на стол, чтобы вы туда положили соленый огурец. Со стороны, конечно, культурно выглядит, но на любителя. Я, например, предпочитаю огурец, измазанный яичным желтком, огурцу, воняющему детергентом.
Ну а третье – это, конечно, кот Мурчик.
У Мурчика был двухэтажный кошачий дом, в котором он избегал проживать, десяток заводных мышей для развлечения, доска для заточки когтей, пластмассовые кости для заточки зубов, радиатор для согрева в холодную погоду и стерильно чистый песочный туалет. В общем, благодаря сожительству с Невидимкой, густоте и шелковистости шерсти Мурчика могла позавидовать любая девчонка из рекламы шампуней.

***
Мурчик, как обычно, сидел на подоконнике, а мы вчетвером – за столом. Невидимка пожарил яичницу с салом и достал бутылку водки. Было уже за полночь, и Тина наконец-то что-то съела, впервые за день, вот только сало выбрасывала в мою тарелку. А зря, сало – это энергия.
Альфонс и Невидимка смотрели друг на друга подозрительно и недовольно. Невидимка явно думал о том, что после Альфонса чашки придется мыть с удвоенной тщательностью, а Альфонс бог знает о чем думал – я пока не понимал его отношения к Невидимке.
Вначале мы рассказали Невидимке об убийстве.
- Я политикой не интересуюсь, - сказал нам на это Невидимка, - Мне на это, в принципе, насрать.
Кот Мурчик одобрительно вякнул с подоконника.
- Не ври, - просто сказала Тина, - Ты интересуешься Леди Пи, - она решила сразу взять быка за рога.
Мы с Альфонсом насторожились, а Невидимка и бровью не повел.
- Я Котенком не из-за политики интересуюсь, - флегматично ответил он, прожевывая кусок сала, - А по своим собственным, э-э-э… соображениям.
- Нам нужно, чтобы ты поделился с нами своими соображениями, - твердо сказала Тина.
- А я не поделюсь, - так же спокойно ответил Невидимка.
Тина задумалась. Она продолжала кушать яичницу, как ни в чем ни бывало, но я видел, что она что-то обдумывает. А потом она решилась.
- Знаете, - сказала она, - Я обязана рассказать вам о некоторых психологических особенностях нашего общего друга Невидимки… для его же пользы.
Вообще-то я давно хотел об этом узнать. Больше всего меня интересовало то, отчего так паникует Альфонс. Альфонс еще больше занервничал, а Невидимка, подлец, только улыбнулся снисходительно.
- Видите ли, - продолжала Тина, - наш друг Невидимка страдает редкой болезнью…
Ну, о том, что Невидимка – шизофреник, я и так знал…
- Болезнь эта заключается в том, что наш друг имеет некоторые проблемы в общении с женщинами…, - Тина испытующе глянула на Невидимку, не расколется ли? Тот не раскалывался. Смотрел все так же насмешливо, - А попросту эта проблема называется “нестояк”, но… дело здесь вовсе не в импотенции… все гораздо сложнее… дело в том, что Невидимка – патологически платонический любовник…
Я ждал дальнейших пояснений. Пожалуй, только я. Тина с Невидимкой прекрасно понимали, о чем речь, а Альфонс, судя по всему, хотел узнать совсем другое.
- Дело в том, - Тина уже обращалась лично ко мне, - что мужская сила Невидимки исчезает одновременно с появлением чувства под названием “любовь”, и возвращается тут же после его исхода. То есть, для нашего друга понятия “любовь” и “эрекция” не могут сосуществовать в одном измерении: тех, кого он любит, он не может трахнуть, а тех, кого он трахает, он не может полюбить…
- Хотел бы сообщить присутствующим, - лицо Невидимки приняло чрезвычайно ехидное выражение, - о том, что все вышесказанное является ни чем иным, как личной местью гражданки Клименко за то, что я трахал ее без любви… то есть, можно сказать, я был единственным, кто не повелся на ее готические ужимки. Наша милая Тиночка, конечно же, меня выкупила, раскусила, так сказать, и заело ее это не по-детски…
- Ты, надеюсь, понимаешь, что своими словами делаешь больно единственному человеку из присутствующих, а именно своему другу…
Разумеется, она произнесла мое имя…
- Ты, надеюсь, понимаешь, - перекривил ее Невидимка, - что, начиная этот разговор, ты подставила единственного человека из присутствующих, а именно моего друга…
И он, конечно, тоже произнес мое имя…
- Я ей прощаю, - заявил я.
А, собственно, что я еще мог заявить?
Тина улыбнулась. Она знала, что ничего другого я заявить не мог.
- Значит, обнулив наши счеты, - сказала она, - мы можем продолжить нашу историю о Невидимке… ну-ка, мальчики, разлейте водочку, потому что история очень занимательная…
Невидимка хмыкнул и разлил водку. Кот Мурчик внимательно следил за его рукой и, когда наполнилась последняя рюмка, задал какой-то вопрос по-кошачьи.
- Нихера, - ответил ему Невидимка. Оказывается, он еще и по-кошачьи понимал.
- Не имея эрекции в любви…, - Тина выпила и начала сызнова, - а любви в эрекции, Невидимка постепенно и вовсе разочаровался в отношениях с женщинами… Ну, сами посудите, ведь ни с одной из них он не мог достичь полной гармонии… единства тела и духа, так сказать… а потому Невидимка стал… извращенцем… вуайеристом, - Тина на всякий случай снова глянула на меня, проверяя, знаком ли мне термин “вуайерист.”
Я кивнул утвердительно, и она продолжила…
- Он, пользуясь своим даром невидимости, начал проникать в частные жилища граждан…
Пользуясь способностью? Неужели Тина в это верит?
-…и наблюдать за чужими совокуплениями… держа при этом свой член…, - Тина проследила за тем, как Невидимка отправляет вилкой в рот кусок яичницы, - …в правой руке…
- Это все эмпирические умозаключения, - заявил Невидимка, - Поскольку доказательств этому нет и быть не может.
- И вот однажды произошло чудо! – Тина не обратила никакого внимания на заявление Невидимки, - Однажды Невидимка пробрался в покои одной высокопоставленной особы…
- Черт…, - едва слышно выговорил Альфонс.
- …и наблюдая за ее постельными играми, он вдруг испытал странное чувство… э-э-э, назовем его условно “ревностью”… видя эту даму в постели с другим, Невидимка понял, что хочет сам обладать этой женщиной, а еще… еще он понял, что… любит ее, а осознав это, он вдруг обнаружил, что… член в его правой руке все так же эрегирован, как и раньше, то есть, до появления этого магического чувства!
- Эх, сучка ты, сучка, - беззлобно произнес Невидимка, - Ни капли в тебе нет романтизьма, - он так это и выговорил, как старые сталинисты, с мягким знаком.
- Всякий дрочила будет обвинять меня в отсутствии романтизма! – возмутилась Тина, - Вот сейчас прикажу Альфонсу оторвать тебе яйца!
Мне показалось, что Альфонс как раз такой команды и ждал. А потому Тина поостереглась ее отдать.
- Я за Котенком следить не буду, - заявил Невидимка, не испугавшись угрозы Тины, - Ты хоть в морскую чайку здесь превратись… пусть этот гандон следит, - он кивнул на Альфонса.
- Он тоже отказывается, - развела руками Тина, - Какие вы все правильные, ей богу, - она вздохнула, - Впрочем, я не настаиваю… просто… просто ей угрожает опасность…

***
Конечно, Тина все рассчитала, упомянув об опасности для Леди Пи. Альфонс с Невидимкой тут же забеспокоились и захотели слушать дальше. Невидимка даже прекратил ехидничать по всякому поводу.
- Какая опасность? – спросили они в один голос.
- Идемте, - сказала Тина вместо ответа и пошла из кухни в комнату.
Мы поспешили за ней. В комнате она взяла пульт и включила телевизор.
- Ложитесь, - сказала она, - Сейчас сами все увидите.
“Ложитесь” она сказала потому, что у Невидимки в комнате не было стульев и кресел, а был один большой диван, и смотреть телевизор можно было только лежа. По какому поводу сразу возникла заминка.
- Я не буду лежать рядом с этим, - категорически заявил Невидимка, кивая на Альфонса, - И с тобой тоже не буду, - вторым отверженным почему-то оказалась Тина, - Вот только с ним буду, - как вы догадались, честь была оказана мне.
После минуты ругательств и препирательств, мы улеглись с Невидимкой на диване, а Тина с Альфонсом устроились на полу, укрывшись пледом.
- И чего? – заявил Невидимка, лежа на диване, - Какая такая опасность? – напомнил он Тине.
Тина снова щелкнула пультом, и на экране появились начальные титры… фильма про Джеймса Бонда… “Голдфингер”.
- Бля, - недовольно прокомментировал Невидимка, - Издеваешься?
- Смотри внимательно, - отрезала Тина, - Сам все поймешь…

***
А потом я заснул. Не сразу, но все же заснул. День был богат событиями и алкоголем, а к тому же я всегда засыпаю на фильмах про Джеймса Бонда – уж больно длинные. Последним, что я увидел, была сцена, в которой агент 007 объясняет пилоту-лесбиянке Пусси Галоре, почему она не должна стрелять в него из пушки сорок пятого калибра в кабине самолета.
И приснилось мне, что сижу я в школе на уроке русского языка, на первой парте, пишу сочинение по “Мертвым душам”. А прямо передо мной сидит наша училка – Виталина Скоцкая, красавица-комсомолка с гладкими ляжками, обтянутыми блестящими на солнце колготками, и читает книжку.
Я делаю вид, что туго задумываюсь над гоголевскими образами, ковыряюсь ручкой в зубах, а потом, будто невзначай, по рассеянности, роняю эту ручку аккурат в дырку между своей партой и столом Виталины.
Виталина не отрывается от книжки, но улыбается уголками рта. Вы, наверное, думаете, что молоденькие учительницы настолько глупы, что никогда ничего не подозревают? Или вы думаете, что молоденькие учительницы даже не смеют помыслить о том, чтобы заигрывать с учениками? Вы сильно ошибаетесь. В эту игру мы с Виталиной играем с шестого класса…
Я залезаю под парту и ползу на коленках под стол Виталины, толкаю пальцем ручку так, чтоб она еще чуток откатилась и обеспечила мне лучший обзор вкупе с железным алиби. А Виталина, тем временем, раздвигает ноги в блестящих колготках, и я заглядываю ей под юбку, и, проклиная подстольную темень, пытаюсь угадать, есть ли на ней трусики. Что-то там темнеет между ногами, и я мысленно внушаю себе, что это вовсе не черные трусики, а что-то совсем другое, гораздо более притягательное. Пытаюсь подобраться еще ближе, чтобы разглядеть, а может… может и почувствовать носом какой-то запах… и мне кажется, что я что-то такое уже чую непонятное и сладкое…
- Джеймс! – круглые коленки Виталины быстро сдвигаются, чуть не ущемляя мой нос, и чья-то рука хватает меня за воротник и вытаскивает из-под стола, - Как вам не стыдно, Джеймс?
- Простите, Манипенни, - отвечаю я не своим голосом, сконфуженно глядя на улыбающуюся красавицу Виталину, - Запонка закатилась, - я показываю ей комсомольский значок.
- Па-а-адлец, - Виталина протягивает руку и гладит ладошкой мою щеку, а потом вдруг резко дергает за ухо, - Я не Манипенни, я – Пусси Галоре!
Пусси Галоре! Пусси Галоре! Пусси Галоре! А за ухо - больно, черт возьми, Виталина!

***
За ухо меня дергал Невидимка. Лучшего способа разбудить не нашел. Дергал за ухо и орал: “Пусси Галоре!” Шизик.
- А? Чего? – перепугался я.
- Как переводится с английского “пусси”? – Невидимка смотрел на меня в упор.
- Влагалище, - ответил я.
Вернее, я ответил не совсем “влагалище”, я произнес слово, которое рифмуется со словом “Караганда”, но, так как я с детства не люблю выражаться неприличными словами, будем считать, что я произнес: “влагалище”.
- А еще? – настойчиво переспросил Невидимка, блестя глазами, - Еще как? Подумай.
- Ну, как…, - думать спросонья не хотелось, - Котенок?
- Верно! – торжественно заявил Невидимка, - Пусси – котенок! Пусси Галоре! А теперь произведи транслитерацию слова “Галоре”…
- Невидимка, отстань, - ответил я.
Вернее, я ответил не совсем “отстань”, я произнес слово, которое рифмуется со словом “рататуй”, но, так как я с детства не люблю выражаться неприличными словами, будем считать, что я произнес: “отстань”.
- Пусси – котенок! – не отставал Невидимка, - Га-ло-ре. Переставляем буквы и получаем – Го-ре-ла! Котенок горела! Понимаешь?!
- Блестяще, - сказал я, пытаясь от него отвязаться.
- Это ключ, - откуда-то из-под дивана раздался спокойный голос Тины, - Ключи ко всему разбросаны повсюду, Надо только уметь их видеть. Ясновидение – это всего лишь умение видеть ясно. Понимаете?
- Тина, - Невидимка произнес ее имя как-то заискивающе, - Прости меня, пожалуйста. Ты, если хочешь, можешь лечь к нам…

vi

Через день мне позвонил Альфонс.
- Прошу тебя, приезжай, - сказал он как-то жалобно, - Очень нужно.
И, несмотря на все мое к нему неполиткорректное отношение, отказать просящему я не смог.
Дверь он не открыл, а на телефонный звонок ответил: “Не могу открыть, глянь ключ под ковриком, а если нету - ломай”.
Ключ под ковриком был, и потому дверь я не ломал.
Застав Альфонса в таком чудном положении, я даже не удивился. Я был готов к подобным перформансам, зная его подоплеку. И Тина, за время нашего с ней знакомства, тоже успела приучить меня не удивляться всякого рода странностям.
Одним словом, лежал Альфонс в кровати голышом, животом вниз, жопой кверху, а обе руки его были пришпилены наручниками к спинке кровати. Идеальный человек Да Винчи, вид сзади. Спина Альфонса была щедро покрыта засохшей кровью, а в квартире стойко воняло общественным сортиром.
- Ключик в тумбочке, - сказал Альфонс, почуяв затылком мое появление в комнате.
В тумбочке оказался ключик от наручников, и я поторопился освободить несчастного.
- Лизка, - ответил Альфонс на мой немой вопрос, - Ушла и отомстила напоследок.
Альфонс, хоть и гримасничал, разминая отекшие конечности, но, казалось, от боли совсем не страдал, наоборот, лицо его выражало подобие блаженства, какое испытывают качки от крепатуры.
- Обиделась на меня, - продолжал он, - За то, что не вступился за нее перед Тиной. Подсыпала, видно, гадости какой-то: я и не помню ничего, а проснулся пристегнутым... Она меня била антенной от телевизора, - Альфонс усмехнулся так, будто нет в мире приятней ощущения, чем когда тебя лупят по спине телевизионной антенной.
- А чем это так воняет? - поинтересовался я, хотя вполне догадывался, чем это так воняло.
- Мочой, - спокойно ответил Альфонс, - Эта сучка мне еще и на спину нассала. Дурочка малая, не знает, что моча раны заживляет… Я звонил языком! – вдруг рассмеялся Альфонс, показывая мне мобильник, - Ты бы видел эти позы иерихонские, как я его с тумбочки доставал. Одного, блин, прикинь, не пойму, какого черта твой номер последним был забит? Я ж тебе сроду не звонил!
Все-таки, Альфонс тупой. Хоть и не плохой пацан по сути, даром, что проститутка. В чем-то даже искренний. В любви к Мирославе Котенок, например. Но тупой.
Если у него в мобильнике мой номер был последним, значит, кому-то это было нужно. Я даже знал, кому. И даже вы это знаете: не первую ведь страницу читаете.

***
А когда Альфонс ушел в душ смывать кровь, позвонил Бродяга.
- Здарова, братан, - сказал он, - Хочу тебе сто баксов отдать.
Это меня здорово заинтриговало. Хочу отдать сто баксов – совершенно нереальный повод для встречи с Бродягой, поскольку Бродяга еще никому и никогда долги не возвращал. По той же причине ему никто и никогда в долг не давал. Из старых знакомых. Но Бродяга обладал поистине волшебным талантом находить новых знакомых, готовых одолжить ему денег. В него все влюблялись с первого взгляда, причем, не только девушки. Парни тоже. Не в сексуальном смысле, конечно, а в общечеловеческом. Какой офигительный пацан и надежный товарищ, думали они после первой встречи, с таким можно легко пойти в разведку и отправить жену на курорт, такой в огонь и в воду за тобой полезет, чуть что. Какое говно и пидарас, думали они, спустя неделю, найти и убить тварь, на куски порезать и скормить этого ублюдка собакам…
В общем, крикнул я Альфонсу в ванную: “гудбай, май лав” и удрал. Поехал к Бродяге за долгом.
Бродяга был одет в когда-то белую обвисшую майку и такие же побитые временем семейные трусы. Зная его реноме, я даже удивился, что трусы эти не несут на себе известного лейбла “желтое - спереди, коричневое - сзади”. Открыл мне дверь и поплелся назад в комнату, шаркая по полу тапочками. Хотя, как же, тапочками. Вместо домашних тапочек Бродяга носил старые туфли с обрезанными задниками. Между прочим, мои туфли. “Тебе эти туфли не нужны?” – спросил он меня как-то, будучи в гостях. “Да, в принципе, не нужны”, - ответил я. “Ну, я их тогда заберу”, - сказал Бродяга. И забрал. Сделал из них домашние тапочки, сволочь экономная. Шаркает теперь по полу своими ногами-ниточками, клоун.
Надо сказать, что, как и всякая другая сволочь, Бродяга был от роду дохляком. И, как всякая другая сволочь, он быстро понял, что, если вовремя не пойти в качалку, то получать ему по морде от сверстников всю оставшуюся жизнь. В качалке он за пару лет нарастил себе мощный торс, зарельефил бицепсы-трицепсы и стал внешне похож на человека. Почти. Ну, то есть, за человека его можно было принять, когда он был в штанах. Потому что, когда Бродяга был в трусах, то он был похож на паучка. Уж очень у него были тоненькие ножки. Потому что, как всякая сволочь, Бродяга был очень практичным и на накачку ног времени не тратил – в штанах ног не видно.
Пошаркал он, значит, туфлями-обрезками прямиком к столу и уселся, как ни в чем ни бывало. Сидит, бумажки какие-то разглядывает, а рожу при этом имеет страшно недовольную, измятую и заспанную.
Присел и я. Заглянул в бумажки, по столу раскиданные. Много бумажек, на столе места живого нет. И на всех бумажках - рисунки. Очень однообразные, надо сказать, рисунки, всего двух видов: на одних бумажках изображены стоящие на задних лапах крокодилы по типу крокодила Гены из мультика, на других – волки из “Ну, погоди!” Иногда по нескольку крокодилов на одной бумажке, иногда по нескольку волков, иногда – крокодил и волк вместе. То есть, никакой закономерности. Хотя нет, одна видимая закономерность была – и у волков, и у крокодилов, на головах были схожие шапки, что-то вроде ночного колпака или шапочки звездочета, короче, некие конусообразные предметы разной высоты.
- Ну, давай бабки, - сказал я Бродяге.
Крокодилы меня, хоть и заинтересовали, но от цели визита не отвлекли. С Бродягой нельзя ни на минуту расслабляться. Раз отвлечешься на крокодила и отдашь еще сто баксов, вместо того, чтобы старый долг забрать.
- Ай, - махнул рукой Бродяга, всем своим видом показывая, что сто баксов для него такая мелочь, что и говорить не стоит, - Отдам.
- А какого здесь крокодилы? – спросил я, все таки попавшись.
- Крокодилы? – Бродяга слегка удивился, взял со стола одну бумажку и принялся ее разглядывать, - Крокодилы, говоришь…
- Бабки давай, - напомнил я ему.
Бродяга снова как-то поскучнел.
- Там, - ткнул он пальцем в дверь спальни, - твоя жена…
Я встал со стула, прошел в указанном направлении, открыл дверь и заглянул в спальню. Тина спала на кровати, обнимая рукой какую-то девочку. Ну да, какую-то. Африканские косички на подушке я сразу заметил. Я закрыл дверь, и снова уселся за стол.
- А бабки где? – спросил я в третий раз. На этот раз, как мне показалось, угрожающим тоном.
Вообще-то, Бродяга меня не боялся, зная, что я человек добрый, не склонный к кровопролитию. И деньги он мог легко зажилить. Но он также хорошо знал о моей дружбе с Невидимкой. И о том, что Невидимка всякий раз, когда напивается, предлагает начистить рожу Бродяге. И стоит мне хоть раз согласиться, Невидимка свою угрозу исполнит. Бродягу он ненавидел всей душой, физиологически. И, как мне казалось, главной причиной было вовсе не то, что однажды Бродяга подрядил Невидимку на продажу неликвидных корейских компьютеров. Разумеется, за хороший откат. Который потом, конечно же, зажал. После чего Невидимка отловил Бродягу и избил его в кровь. Не знаю уж, применял ли он тогда свой трюк с невидимостью или нет, но бицепсы-трицепсы Бродяге не помогли. После чего Бродяга в отместку навел на Невидимку каких-то бандитов. Которые Невидимку не поймали. Опять не знаю, была ли тому причиной невидимость. Зато Невидимка поймал Бродягу вторично и снова избил его в кровь. После чего между ними установились нормальные индифферентные отношения, основанные на взаимной ненависти. Бродяга ценой дважды побитой рожи сохранил себе зажиленные деньги, а Невидимка остыл. “Гнида”, - говаривал он мне за выпивкой, когда речь заходила о Бродяге, - “Его еще жизнь накажет”. “Лох по жизни”, - говаривал мне за выпивкой Бродяга, когда речь заходила о Невидимке - “Рожденный ползать летать не может”. Но не за это Невидимка ненавидел Бродягу. Ненавидел он его за коричневый налет на чашках…
Видимо вспомнив о моем мощном лобби в лице Невидимки, Бродяга все-таки потянулся за валяющимися на полу джинсами и вытащил из кармана горсть мятых бумажек. Изгибаясь, как Горлум, чтобы я не увидел, сколько бумажек в горсти, он выудил из нее самую старую и вытертую сотенную купюру и торжественно положил ее на стол.
- Ее только в банке примут, - я поднял купюру, рассматривая ее на свет, - По сниженному курсу. Давай другую.
- Там все такие, - Бродяга торопливо спрятал деньги в джинсы, - Если хочешь, отдай ее мне. Я тебе по хорошему курсу поменяю.
- Отсоси у дохлой обезьяны, - ответил я ему любезностью на любезность и спрятал сотку в карман.
- Хочешь чаю? – Бродяга обрадовался моей капитуляции.
- Давай, - согласился я.
Мы пошли на кухню, и Бродяга заварил в чашках чай. В тех самых, с коричневым налетом изнутри.
- А крокодилы зачем? – спросил я снова, пытаясь отвлечься от мысли о чашках. “Он в них срет”, - часто говорил Невидимка.
- Понимаешь, пришли вчера, - сказал Бродяга, - Принесли четыре бутылки шампанского, - он указал рукой в сторону батареи, где стояли не четыре, а, как минимум, двадцать четыре пустые бутылки из-под шампанского.
- Крокодилы?
- Не крокодилы, - отмахнулся Бродяга, - а жена твоя с этой… девкой, - он сделал вид, что забыл такое запоминающееся имя, как Лиза. Пили весь вечер… много пили, - Бродяга скривился, - Потом бегали в ларек и снова пили… всю ночь, девчонки шмаль еще курили, а я ж не курю, ты знаешь…
Бродяга шмаль не курил, я это знал. Он считал это вредным занятием.
- Потом спать легли, - Бродяга сделал гаденькую паузу, - Сексом мы не занимались, ты не думай…
Я и не думал, потому что хорошо его знал. Если бы они занимались сексом, то у Бродяги это было бы на роже написано красным фломастером. За это его не любили еще больше, чем за трюки с деньгами. За любовь к бабам, которые падали с воза.
Чем, по-вашему, отличается хороший друг от гниды? Тем, что хороший друг, раз трахнув вашу подружку, постарается сделать так, чтобы вы об этом не узнали до конца жизни. И никто не узнал. А что сделает гнида? Гнида сделает то, что всегда делал Бродяга: во-первых, растрезвонит об этом всему городу так, чтобы слушок дошел до вас по кругу через какое-то не слишком короткое, чтоб избежать расправы в состоянии аффекта, но и не слишком долгое, чтоб не забылось, время, а в лицо вам будет улыбаться ехидненько по типу: “а я знаю что-то такое, чего ты еще не знаешь”.
В этот же раз на лице Бродяги читалась лишь усталость от бессонной ночи и перепоя и жаба по поводу отданной сотни. Так что мне его актерские паузы были до фени. Я сразу понял, что с сексом у него ничего не вышло.
- Я лег себе на кровать, - продолжал Бродяга, - а они ко мне. Одна справа, другая - слева. И лежат молча. Типа, спят. Потом - бах! Дверь от сквозняка закрылась. Они мне ногтями в руки. Бля-а-а! – Бродяга показал мне предплечье, на котором, в самом деле, были видны множественные следы от ногтей. Потом – хух! Дверь открылась. Они мне, ****ь, опять ногтями в руку. А ногти у них, бля, как ножи, у обеих. “Какого ***?” – спрашиваю, а они – барабашка, бля! То есть, этот, бля, не барабашка, а домовой. У тебя, говорят, на хате живет недружелюбный домовой. Надо его вилками проверить. Пошли, короче, на кухню, заворачивали вилки в бумажки. Лизка заворачивала. Завернули, пошли на балкон, еще шмали покурили. Вернулись на кухню – бля, говорят, вилки не так завернуты, есть домовой! А сами, между нами говоря, - Бродяга наклонился ко мне, изображая тему “между нами”, - такие обдолбаные, что хуй они восемь вилок одинаково завернут! Не эксперимент, а чистый фарс. Пху! – Бродяга сплюнул в чашку.
Вот еще о чем забыл сказать. У Бродяги была еще одна милая привычка – чай он всегда заваривал прямо в чашке, не пользуясь заварником, а когда чаинки лезли в рот, он их сплевывал в эту же самую чашку, из которой пил. Сербнет, сплюнет, сербнет, сплюнет. Ш-ш-с! Пху! Ш-ш-с! Пху! Из-за этого слушателю было трудно сосредоточиться на том, что, собственно, он излагает. Плевки чертовски отвлекали.
- А потом двери эти ****ские, ш-с-с, - Бродяга втянул в рот очередную порцию чая, - Только ляжем в кровать, они – бах, бля, закроются, потом, бах, бля, откроются. Я их подпер стулом, так они - ву-р-р-р, дребезжат. Закрытые, бля, а дребезжат. А телки дрожат. Ха, двери дребезжат, а телки дрожат! – ему явно понравилась рифма, - И ногтями меня царапают. А потом Тинка встает так с кровати, вернее, не встает, а садится, в кровати, короче, садится и смотрит вперед, будто видит чего-то… а за ней и Лизка садится. Сидят вдвоем и смотрят в середину комнаты, а ногти, значит, уже на руках у меня держат. Смотрят они, бля, смотрят, а я лежу, тоже смотрю, нихуя не вижу, все жду, когда они в меня ногти снова загонят. И дождался таки, бля! Тинка как, бля, заорет: “А-а-а-а-а!” и Лизка тут же, бля, за ней: “А-а-а-а-а!” и ***к мне ногтями в руку! Пху, - Бродяга сплюнул чаинку, - Я на кухню убежал. Сел и сижу. Нахуя мне, думаю, такое развлечение с двумя заторчавшими телками? Сел, бля, книжку читаю, - Бродяга взял с подоконника засаленную книжку и показал мне обложку. “Приключения Самоходика”, - Хорошая, бля, книжка. А тут они снова приходят. Нам, говорят, страшно, одним, пху! Я говорю: “Пошли вы отсюда вон, дуры”, а они говорят: “Дай нам ручки и листики, мы тебе нарисуем”. Мы тебе, говорят, нарисуем, того, кто у тебя в доме живет. Твоего домового гнома. Ну вот, и нарисовали мне гномов, всю тетрадку перевели, - было видно, что Бродяге жалко тетрадки, - Всю ночь рисовали, а когда рассвело, спать легли. А я не могу. Я не могу засветло спать… Забирай их отсюда нахуй! – выкрикнул он вдруг, как припадочный.

***
Когда я снова зашел в спальню, Тина с Лизой уже проснулись. Лежали под одеялом и глядели на меня, улыбались. Красиво они смотрелись со сна. Женщины после сна вообще смотрятся красиво. Такая себе красивая некрасивость. Или некрасивая красивость? Естественная, короче, без собранного за день дерьма на лице.
Лег я к ним, одним словом, со стороны Тины, чтобы поговорить.
- Освободил пленника? – спросила Тина.
- Ага, - сказал я, - Это вы зачем сделали?
- Чтобы он к Мирославе не побежал, - ответила она, - Альфонс – мальчик бесхитростный. У него все с лица читать можно.
- Что-то я ничего особенного с его лица не вычитал, - признался я.
- Ну, - Тина слегка замялась, - Ты его меньше знаешь. Когда мы договорились, что Невидимка пойдет охранять Леди Пи, Альфонс согласился. А сам что-то задумал. Я точно знаю. Может, предупредить ее хотел о слежке. Мы это для его же блага сделали. Ну, представь себе, приходит к Мирославе Котенок когда-то пользованный ею мальчик по вызову и заявляет: “За вами следит невидимый человек”. Мы бы его потеряли, как сообщника. Котенок может и нимфа, но сумасшедшего мальчика впредь поостереглась бы к себе подпускать.
- Его бы и так к ней не пустили.
- А вот тут ты ошибаешься, - сказала Тина, - Некоторые двери только кажутся нам закрытыми. Нужно всего лишь уметь подбирать ключи. Альфонс у Леди Пи в фаворитах ходит. Я права, Лиза? – Тина обратилась к Лизе просто для поощрения, потому что девочка с косичками явно стеснялась вставить свои пять копеек в беседу.
- Четыре раза его вызывали, - ответила польщенная вниманием Лиза.
- Вот видишь, - Тина снова повернулась ко мне, - Альфонс – это наш ключ к Леди Пи. Именно Альфонс, а вовсе не Невидимка. Невидимка может пробраться, но не может поговорить. Его как бы нет, понимаешь? Невидимка – идеальный охранник и диверсант. А нам нужны агенты влияния.
- Альфонс слишком тупой для агента влияния, - высказал я свое мнение.
- Это да, - Тина вздохнула, - Но зато красив. Агенты всякие нужны. И всякое влияние… А умные… Потому мы и здесь… Бродяга - умный агент, - сказала она вполголоса, посмотрев на дверь, за которой сидел Бродяга, - Ну ладно, зайки, подъем, - Тина скинула одеяло, - Лизка, идем в душ.

vii

Воду я люблю с детства. Можно сказать, что я испытываю к воде сильное эротическое влечение. Даже более сильное, чем к коже и латексу. Впрочем… не знаю.
В детстве мне часто снился один и тот же сон. О том, как гибкие телом девушки, одетые во что-то черное, блестящее и гладкое на ощупь, более всего напоминающее костюм аквалангиста, заворачивают меня в мокрую простыню. Было мне тогда лет шесть от роду, а потому к порносайтам это видение не имеет никакого отношения. Думаю, что девушек-аквалангисток я тоже до той поры не встречал. Более всего мне нравится гипотеза о том, что все наши сексуальные желания и стереотипы передаются нам по наследству из глубины веков. Возможно, мне просто приятно осознавать, что я испытываю генетическое влечение к инопланетянкам в скафандрах или жительницам Атлантиды в рыбьей чешуе, когда-то завернувшими во что-то мокрое моего впечатлительного предка. Возможно, по этой же причине я когда-то и влюбился в Тину, из-за этих ее готических ужимок и привычки одеваться в черное, гладкое и блестящее.
А еще мне снились наводнения. Плавающие по воде дома, машины, стулья и детские коляски. И не сопровождалась эта картинка мерзким голосом диктора, рассказывающего о человеческих жертвах, напротив, все было ласково и умиротворенно, и даже ребенок в детской коляске мирно спал, покачиваясь на волнах. Я в этом сне обычно сидел где-нибудь наверху – на крыше дома, в лодке или, в крайнем случае, на какой-нибудь двери от шкафа, оплывал окрестности и даже иногда удил рыбу в общественных местах.
Когда мне исполнилось пять лет, я пошел к морю. Не впервые, конечно. Ходил я к морю и раньше. Но когда мне исполнилось пять, я пошел к морю, чтобы поплыть. Я был умным мальчиком, а потому знал, что просто так поплыть я не смогу, потому что плавать нужно учиться. Поэтому я вытащил из бабушкиного забора плохо державшуюся широкую доску и захватил ее с собой на море. Там я положил доску на воду, лег на нее сверху и поплыл. Это было очень легко – нужно было грести руками и сохранять равновесие, чтобы не свалиться с доски - я переплыл глубокое место возле берега и добрался до меляка, который назывался “перекатом”, на перекате я спрыгнул с доски и оказался по шею в воде. Доску мою унесло волнами, и я стоял на перекате несколько часов, пока купавшиеся невдалеке дядьки не вытащили меня на берег. Дядьки отвели меня к бабушке, которая меня отругала. “Опять на море поперся?” – сказала она.
Этим “опять” она намекала на семейную легенду, согласно которой, будучи трех лет от роду, я точно так же сбежал на море. Только не летом, а зимой. И заметив, что море замерзло, я пошел по льду. И якобы провалился на тонком месте. А потом якобы сам и выбрался, потому что лед был тонкий и я его ломал руками, пробираясь к берегу, и пошел домой. В пересказе бабушки это всегда звучало так: “Гляжу, а он идет в пальте и весь в сосульках”. Ни о пальто, ни о сосульках я не помню, а потому семейной легенде не очень доверяю. Мне кажется, что бабушка моя слишком прониклась библейскими рассказами о хождении по воде, а потому захотела приписать внучку божественные свойства. Впрочем, старушке простительно. Это от любви.
А еще как-то, помню, попали мы с мамой и со старшим братом под ливень. На краю города, только из автобуса вылезли на автостанции да на мост вышли, что к дому ведет. А тут вдруг вода со всех сторон, вы знаете, есть такие дожди, когда вода со всех сторон – даже снизу. А мы на мосту застряли, ни туда ни сюда, потому что ветром может сбросить. Мама говорит: “Хватайтесь крепко за поручни и держитесь”. Схватились мы втроем и стоим, держимся. А вода сквозь нас течет и с моста падает. А внизу, под мостом, дорога превращается в речку. И стало мне вдруг так спокойно на душе и приятно, как будто я рыба и живу в воде. Стою и улыбаюсь. А брат мой, даром что на год меня старше, ходит на классическую борьбу и уже два раза меня бил, стоит и плачет, как девочка. А я ему говорю: “Ты чего, дурак, плачешь? Мы же рыбы. Мама – большая рыба, а мы - мальки”. И смеюсь, заливаюсь.
Мама меня на следующий день отвела к невропатологу под предлогом энуреза, а на самом деле из-за этих рыб. Я так сейчас подозреваю, трезво глядя на вещи.

***
Дверь эти скоты вырезали автогеном. Я специально поставил себе железную дверь, когда они полгода назад вышибли старую, деревянную.
И хитрые, суки, в квартиру сразу не сунулись: догадались, чем это чревато, отбежали и попрятались по норам, пока вся вода не наружу не вытекла. И пока я не выехал вслед за водой в коридор на своей резиновой лодке. Хорошая лодка, кустарная, давно мечтал, но недавно только купил на рыболовецком рынке за сто баксов. Одноместная, но можно и вдвоем влезть.
А как выплыл, тут они все и насели. Орали, матюкались, по морде тоже грозились. Вообще, многоквартирные дома, я вам скажу, это не дома, а сборища сумасшедших. Если не верите, устройтесь как-нибудь переписчиком населения или агитатором под каким-нибудь депутатом, походите по домам. Сами увидите: дебил на дебиле, шизоиды, истерички и сексуальные маньяки сидят по этим каменным норам, жаль только строчек таких нет в переписных листах, а то бы потомки прозрели насчет своего генофонда.
По морде я ни капли не испугался. Я хоть и не качок, как Альфонс, но и такой уж дохляк, чтобы всякие алкалоиды меня на понт брали. Сижу себе в лодке, курю сигарету, а дым им в рожи пускаю. Один дебил, правда, догадался меня судом припугнуть, а другой – бандитами. “Ага”, - говорю первому, - “Беги давай. Только видишь, баран, на мне джинса какая? Сто евробаксов стоит, а твои штанишки – рупь. Догадайся с трех раз, вонючка, у кого адвокат круче будет” А другому говорю: “Бандитами, дядя, надо было десять лет назад пугать - в эпоху накопления начального капитала. А сейчас каждый нарик с заточкой на счету. И спорим, папаша, что знакомых нариков, которые заточкой пырнуть могут, у меня на порядок больше”. “Так что не кипятитесь”, - говорю, - “А валите все нах, вверх по лестнице, ведущей вниз”.
А Тина стоит в сторонке, к стеночке прислонилась, в кулачок хихикает. В плащике черном и в сапожках до колен, чтоб ноги не промочить. Как ублюдки трусливые разбежались, в квартиру зашла, оценила урон на глазок.
- В штуку не уложимся в этот раз, - говорит, - Пока дверь резали, ты все три этажа залил. Да уж… мы в ответе за тех, кого приручили.
- Можно сбежать, - предложил я, - Квартира-то съемная. Пусть объявляют в розыск.
- Я подумаю, - Тина приняла мое предложение всерьез, - Если мне будет накладно штрафы оплачивать, то сбежишь…
И тут мы почему-то занялись любовью. Тину вдруг пробило. Мне показалось, что ее возбудил антураж: изуродованная водой квартира, я в мокрых джинсах, а особенно – резиновая лодка. Она и впрямь смотрелась очень готично. В ней мы и любили друг друга.
- Ну, теперь ты меня понимаешь? - говорю я после, - Жаль, вода вытекла, а то было бы еще прикольней.

***
- Мне кажется, мы в чем-то ошиблись, - в вымоченной квартире было слегка прохладно, а потому Тина накинула плащ на голое тело, - Я даже догадываюсь, в чем. Мне даже кажется, что я наверняка знаю, в чем мы ошиблись…
- Я просто уверен в том, что ты это знаешь, - я решил ей польстить в благодарность за секс, - Я всегда полагаюсь на твои знания, и потому спокойно деградирую, будучи уверенным в завтрашнем дне, который уж точно не будет лучше предыдущих, проведенных с тобой…, - в своей лести я понес совершенную околесицу.
- Невидимка уже трое суток не спит, все Котенка охраняет, - вздохнула Тина, - Я звонила ему, намекнула, что, видимо, мы ошиблись в ключе, а он ни в какую… говорит, а вдруг, я уйду, а ей дом подпалят?
- Может, он и прав, - сказал я, - Он мог бы спать у нее под кроватью, а, в случае чего, вынести ее на руках из пожара. Это способствовало бы формированию божественного имиджа Котенка – Леди Пи вылетает по воздуху из горящего дома, как гоголевская панночка. Хотя… это скорее не божественный имидж, а бесовской. Точно, так он ей только навредит: хер кто проголосует на выборах за летающую по воздуху гражданку…
Вместо ответа Тина вынула из кармана плаща скатанную в трубочку газету, развернула ее на первой полосе и ткнула пальцем в колонку новостей.
- Читай, - сказала она, - Вон, под заголовком “Мальчик-с-Пальчик примеряет семимильные сапоги”.
Я взял из ее рук газету.
- Когда он родился, то был ростом не больше вашего пальца, поэтому его и назвали Мальчик-с-пальчик. Он был очень умен, хотя родители и братья считали его дурачком, поскольку он все время молчал.
- Ниже читай, - Тина хмыкнула.
- Председателем правления Центробанка назначен Владимир Семенович Пальчик, бывший ранее заместителем убитого в минувшую пятницу Петра Грузлова… Мирослава Котенок, которую тоже прочили на должность главы Центробанка, заявила по поводу назначения: “Ждите скорого выноса золотых слитков. Мальчик-с-Пальчик уже проник в дом Людоеда”. Как известно, “людоедом” в народе прозвали убиенного Петра Грузлова, проведшего в бытность министром финансов незабвенную денежную реформу. В связи с этим премьер Чигляев назвал заявление Котенок провокационным и некорректным. “В народе говорят”, - сказал премьер, - “О мертвых либо позитивно, либо нейтрально. А Котенок пляшет на костях еще не усопшего трупа”, на что Леди Пи посоветовала премьеру обратиться за помощью во Всемирную лигу сексуальных реформ…
- Прикольно, - сказал я, - Мальчик с пальчик.
- То-то и оно, - кивнула Тина, - Пальчик вкупе с золотыми слитками. Ничего не напоминает?
Я, конечно, наморщил лоб и подтянул губы к носу, имитируя мозговой штурм, но ни до чего так и не додумался.
- Голдфингер, - подсказала Тина, видя мои потуги, - Не Пусси Галоре, а Голдфингер. Котенок-то, конечно, сгорела, но… образно. Незачем Невидимке на страже торчать. Помоги мне его отозвать. Выпить предложи, что ли…

viii

На Бродяге было синее драповое пальто, а на мне - тоненькая курточка-ветровка. Поэтому я мерз, как собака, а Бродяга парился и потел.
На дворе стоял апрель. Смешное выражение – на дворе стоял апрель, не правда ли? Прямо ха-ха какое смешное. Но именно из-за того, что на дворе стоял апрель, я надел ветровку, чтобы приблизить лето усилием воли, и потому мерз, как собака. Бродяга же ходил в драповом пальто восемь месяцев в году – с сентября по май, а потому всегда парился и потел. Мы когда-то вместе купили ему это пальто. Бродяга, как обычно, подмутил где-то малую толику левых денег, чуть ли не тех, которые он зажал откатить Невидимке за корейские компьютеры, и решил их потратить на практически полезные вещи. Так он и заявил тогда: “Я все пробухиваю, а, между прочим, зима на носу. Надо купить зимнюю куртку”. А я ему на это говорю: “Купи вместо зимней куртки длинное драповое пальто, потому что у тебя вещей приличных нет и похож ты на бомжа с помойки, а в длинном драповом пальто ты будешь выглядеть очень респектабельно, и люди, по крайней мере, с первого взгляда не поймут, какое ты мурло”. Бродяга тогда посмотрел на меня с уважением: в кои-то веки я превзошел его в практицизме. Одним словом, пошли мы в универмаг и купили пальто, и с тех пор, уже лет пять, восемь месяцев в году, при каждой нашей встрече Бродяга с ностальгией в голосе говорит: “Я тебе чертовски благодарен за то, что ты тогда толкнул идею про пальто. Мне это чертовски помогло в жизни. Это был блестящий имиджевый ход”. “Заплати мне роялти”, - предлагаю я. “Извини, брат,” – отвечает Бродяга, - “Не поверишь, ни копья в кармане”.
По причине разницы наших внутренних температур, Бродяга настаивал на пиве, я же – на водке. В конце концов, мы взяли в Макдональдсе по гамбургеру с жареной картошкой на вынос, и в уличном ларьке – две бутылки пива и бутылку водки.
- Я, наверное, тоже выпью с тобой водки, - сказал Бродяга, когда мы уже уселись на бетонном парапете над речкой.
Собственно, поэтому я и взял бутылку – я знал, что он, в конце концов, выпьет мою водку. Мне бы хватило и чекушки.
Выпили. Закусили гамбургерами, запили пивом. Бродяга что-то рассказывал. Что-то о футболе. Мы когда-то много говорили с ним о футболе и часто ходили смотреть матчи в спорт-бар и на стадион. Поэтому, Бродяга считал, что футбол – моя тема.
- Я сейчас не хожу на футбол, - сказал я ему, - Завязал. Так что меняй тему, Карнеги, бля.
- Ты раньше ходил на футбол, потому раньше на футболе всегда был дождь, - заявил Бродяга, - А теперь не всегда. Теперь можно весь матч просидеть, а дождя не будет. Глобальное потепление. Поэтому ты и завязал.
- Не вижу связи.
- Зато я вижу. Ты раньше ходил на футбол, сидел там весь в воде, когда все мучались, и балдел. Зонтик не брал нарочно. Одеяло не брал. Куртку с капюшоном не брал. Даже когда на “Барсе” сидели по колено в воде, у меня даже трусы тогда промокли. Я мучался, а ты сидел и радовался.
- Не вижу связи, - повторил я.
- А вот покажи свои туфли, - сказал Бродяга с ленинской хитринкой, - Подошвы покажи.
- Зачем?
- Покажи.
Я задрал одну ногу на парапет и сунул подошву туфля Бродяге под нос.
- Другую покажи, - затребовал Бродяга.
- Не покажу.
- Что и требовалось доказать, - удовлетворенно сказал Бродяга, - У тебя там дырка, я знаю. У тебя на всех туфлях дырки. Ты это специально делаешь. Канал для воды. Пьешь много тоже, я замечал. Нормальные люди не пьют столько воды. Под дождем ходишь без зонтика. По лужам нарочно. В дырявых туфлях. На речке все время сидишь. И не болеешь. Я после тех футболов всегда болел, а ты нет. Ты – чужой, вот что я думаю, - констатировал Бродяга, - Представитель расы водоплавающих.
- Я речку люблю по эстетическим соображениям, - ответил я, - Потому что красиво.
- Нифига в ней нет красивого. Просто вода. Причем, грязная. Бензин сверху, солярка. Рыбы заразные. Рыбу съешь и умрешь. Впрочем, может быть, ты просто сумасшедший, - заключил он, - Ты на речке считаешь баржи?
- А?
- У Ирвина Шоу был рассказ про то, как один сумасшедший человек считал на речке баржи. Сумасшедшие вообще склонны к статистике. Герои Ирвина Уэлша считали поезда. Трэйнспоттинг. Баржи, поезда. Ты что-то считаешь?
- Здесь не так много барж. Не грузовой порт. За день разве пару штук насчитаешь проходящих.
- Значит, ты проводил здесь целые дни, следя за баржами?
- Бывало.
- А я считаю машины, - признался Бродяга, - Иногда. Только я делаю это в виде соревнования. Выбираю точку, сажусь в кафе возле дороги, с блокнотиком, беру пивка. И отмечаю, сколько проезжает за час иномарок, и сколько наших машин, местных. Получается баскетбольный счет.
- Ха-ха.
- Не ха-ха, а дефрагментация диска, - говорит Бродяга с умным видом, - Своего рода медитация западного толка. Для очистки мозга от лишней информации. Вот, - он достал из кармана пальто мятый блокнот и открыл посередке, - Понедельник. 89-67 в пользу наших. Я лицензионные Шевроле тоже за наших считаю, иначе будет несправедливо, у них брендов больше.
- Ты очищаешь диск от ненужной информации, забивая его другой ненужной информацией?
- Именно, - согласился Бродяга, - Если на твоем диске все время хранится одна и та же информация, она постепенно захватывает твой мозг целиком, оккупирует, так сказать, и ты превращаешься в раба этой информации. Тебя, по сути, уже нет, а есть только некий паразит, управляющий твоим телом. Поэтому информацию нужно время от времени стирать, а потом записывать новую. В идеале, конечно, неплохо бы полностью очистить мозг от всякой информации и носить в голове чистую болванку, но поскольку мы живем в социуме, человек с чистой болванкой в голове воспринимается, как тупица.
- Как болван.
- Да. Человека с болванкой в голове окружающие считают болваном. Поэтому для удобства общежития приходится записывать в мозг всякую муру. На этом, собственно, и основана система школьного образования. По сути, вся семья и школа – это запись на твой диск первичной информации, которая дает тебе возможность не выделяться из толпы таких же стандартизованных баранов.
- А Эйнштейн?
- А что Эйнштейн?
- Ну, он вроде бы выделился из толпы другим способом. Наоборот, то есть. Накапливая информацию, а не стирая.
- Откуда у тебя такие сведения?
- Ну, он ученый…
- И чего он такого ученого придумал?
- Теорию относительности.
- В натуре? – Бродяга посмотрел на меня насмешливо, - И в чем она заключается?
- Понятия не имею.
- И нахрен это надо?
- Ну, не знаю, - я задумался, - Может быть, на основе этой теории придумали что-то полезное.
- Что, например?
- Не знаю. Может, телевизор?
- И чего в нем полезного?
Я не нашел что ответить, а потому разлил водку, и мы выпили.
- Все это хрень, - продолжил Бродяга, - Я мог бы тебе пояснить основы теории относительности, я когда-то специально купил книжку для очередной дефрагментации диска, но боюсь, что тебе это ничего не даст, потому что все это хрень, - закончил он так же, как и начал.
- Не полезно?
- Не полезно.
- А что полезно?
- Кабы я знал.
- А водка полезна?
- Кабы я знал.
- А секс?
Бродяга задумался. Впрочем, ненадолго.
- Это приятно, - ответил он после паузы, - Секс приятен, водка приятна, жратва приятна. Все что помогает нам бороться с паразитом внутри головы. Это вечная борьба. По сути, человеку ничто не нужно, кроме еды и секса. И человек с пустой болванкой в голове всегда счастлив. Счастлив до тех пор, пока не начинает действовать его паразит, который сообщает ему о том, что где-то есть другая более вкусная жратва и другой более вкусный секс. И все – человек становится рабом. Идет за жратвой и сексом в самую жопу. Приходит и получает там ту же жратву и тот же секс, который был там, откуда он ушел. А паразит ему говорит – нифига, это жизненный опыт, каждый твой шаг – это продвижение вверх по ступеням, и вот там – в заоблачной дали, лежит такая жратва и такой секс, к которому ты можешь добраться только после многих этапов самосовершенствования. И строит человек, условно говоря, космический корабль, летит черт знает куда в заоблачную даль и находит там ту же жратву и тот же секс, хи-хи, - судя по всему, у Бродяги пересохло горло, и он хихикнул ровно для того, чтобы ознаменовать окончание фразы и промочить горло.
- И какой смысл?
- Жизни?
- Ага.
- Не знаю. Никакого. Или наоборот – множественные смыслы есть. А по сути – никакого. В принципе, смысл в жратве. Но где гарантия, что жратва – это не один из смыслов, так же нашептанных твоим паразитом? Я слышал, что есть люди, которые не едят. Вообще ничего не едят. Это может быть доказательством того, что смысла в жратве тоже нет. Просто у этих немногих людей иммунитет именно к этому типу паразита. К паразиту смысложратвы.
- А что делать?
- Ничего. Плыть по течению. Я так думаю. От нас ничего не зависит. Паразиты уже все решили за нас. Желательно, конечно, плывя, получать удовольствие.
- А куда плыть?
- Откуда я знаю, куда тебе плыть? Иди в Шаолинь, там тебя научат, ха-ха, - Бродяга снова отметил конец фразы, чтобы я налил водки, - Хотя ты же уже плывешь с Тиной. Тина играет сейчас в какие-то игрушки, вот и плыви с ней.
- В какие игрушки?
- Не знаю, - Бродяга пожал плечами, - В конспирологию. В политику. Она же тебе вроде говорила. Про ключи и все такое.
- Говорила. Только я ничего не понял.
- Что там понимать? Ни в чем нет ничего заумного и недоступного для понимания. Если вещь непонятна, значит, она неправдива. За сложной формой всегда скрывается ложное содержание. Учти, что твой личный паразит никогда не допустит того, чтобы ты не понял причитающейся тебе информации. Если же ты чего-то не понял – плюнь, значит, эта инфа не имеет к тебе никакого отношения.
- Ну, я старался понять то, что Тина говорила про ключи.
- Тина тоже знает про паразитов, - заявил Бродяга, - Она это называет информационным потоком, эфиром. Говорит, что если внимательно следить за эфиром, то можно узнать будущее, - Бродяга насмешливо хмыкнул, - Типа, ключи разбросаны кругом, нужно только вылавливать нужные.
- А ты с этим не согласен?
- Ну, как, - Бродяга замялся, - В принципе, согласен, а что толку? Можно узнать будущее, настоящее и прошлое, следя за потоком, а какой в этом прок? Вот доказали ученые, что миллиард лет назад жили динозавры. Кости выкопали. А церковь говорила, что землю сотворили каких-то пять тыщ лет назад. То есть, церковь по всем раскладам попадает в жопу. Де-юре, так сказать. А де-факто, церковь продолжает рубить капусту. А почему?
- А почему?
- А потому что религия – это такой же равноправный паразит, как и наука. Подумаешь, динозавра выкопали. Эта информация имеет ценность только для того, у кого в голове сидит паразит науки. А для тех, в ком сидит паразит религии, инфа о динозаврах – ноль на массу. Грубо говоря, динозавров потому и нашли, что была в этой инфе потребность. Вот ты веришь в плачущие иконы? Или там в кровоточащие?
- Не очень.
- А между тем, эта инфа тоже есть. Как и про динозавров. И есть люди, которые верят в эту инфу больше, чем в динозавров. Можем ли мы утверждать, что их инфа менее достоверна? На каком основании? Вот ты, к примеру, хорошо разбираешься в динозаврах?
- Чисто по картинкам.
- Вот и все так. Типа, пара ученых якобы разбирается, а остальные чисто по картинкам. Но ведь и с иконами кровоточащими так же дело обстоит. Есть пара человек, которые на этом собаку съели, а остальные так – с боку припеку, хавают готовую инфу, как мы про динозавров. И самое, я тебе скажу, гнилое дело – повстречать того чела, который реально разбирается в динозаврах или плачущих иконах. Потому что вдруг окажется, что этот чел – полный шизик, буйный и невменяемый. Инфу о динозаврах и плачущих иконах хорошо получать от слабоинфицированных, от какого-нибудь школьного учителя или сельского священника. К ним вирус доходит уже слабеньким, в популяризаторском, так сказать, виде. А вот тот первый, носитель первичной инфы, инкубатор паразитов – это полная жопа. Не дай бог тебе встретиться лицом к лицу с настоящим динозавроведом… Уж лучше играй с Тиной. У нее шиза веселая. Секс, наркотики, гномы, бля, крокодилы, невидимки, педерасты…

ix

Даже не знаю, начать ли с того, как Тина показала мне очередную газету, или с рассказа о встрече с Невидимкой. Ладно, начну с Невидимки, все-таки это произошло раньше газеты.
Я, после того, как выпью с Бродягой, всегда выпиваю с Невидимкой. Так получается, ненамеренно. Видимо, по велению эфира и космической навигации.
- Лучше бы этот гандон носки стирал, - вот так Невидимка высказался по поводу философии Бродяги, - Теория относительности, бля, динозавры. Динозавр его жрать побрезговал бы.
А сидели мы в зоопарке, на лавочке у входа, пили из пакета, наблюдали розовых фламинго, детей заката.
- Что-то мы недотумкали, - говорил Невидимка, - Я Тинке конечно верю, но думаю, что-то не так. Я понимаю, что Голдфингер – это тоже ключ, но Голдфингер – это ее ключ, ей предназначенный. Ей и Пальчику. Золото, то да се, у них с Пальчиком давние счеты… А Пусси Галоре – это мой ключ, я не мог его понять неверно. Ну, ты понимаешь, о чем я говорю? Если ключ предназначен тебе, то ты не можешь его неверно понять. Ведь ключ – это, по сути, игра слов, изображений, звуков. Если ты хватаешь все ключи, что попадутся, это обычная шизофрения. То понимание вещей, о котором говорит Тина, происходит только тогда, когда человек берет только ему причитающийся ключ. Понимаешь?
- О каких Тинкиных счетах с Пальчиком ты говорил? – спросил я.
Невидимка замялся.
- Говори, - нажал я.
- Блин! – воскликнул он, - Ну какого я должен прояснять тебе биографию твоей собственной жены? Пойди у нее спроси. Она ведь расскажет, чай, не скрытная. Если ты чего не знаешь, то это только оттого, что жизнь у Тины богата событиями, она просто иногда не соображает, что тебе сообщить в первую очередь.
- Ты мне друг?
- Твой друг – Эйнштейн в вонючих носках, - попытался увильнуть Невидимка.
- Говори, - я не отставал, укрепляя свои настойчивые просьбы об откровенности междометиями, не несущими прямого художественного смысла.
- Да, не знаю я толком, - Невидимка, наконец, поддался на мои уговоры, - Обычная мелодрама какая-то с пропагандой насилия. Ты же знаешь, она, когда журналиствовала, крутила со всеми без разбору. Друзей, типа, наживала. Ну и врагов, конечно. Свои темы закидывать пыталась, типа, мужиками повелевать, за ниточки дергать. Садо-мазо-рыба-кит. А у нас, сам знаешь, патриархат, на мужика где сядешь, там и слезешь. Короче, не поделила она что-то с Пальчиком. Судя по всему, бабло. И пыталась ему вилы вставить путем шантажа. А по ходу ей вилы вставили… В переносном смысле… Вывезли и трахнули в общем… в извращенной форме… ты только близко не принимай. Тинке-то самой пофигу такие штуки. Могли ведь и грохнуть, по лезвию ходит, наглеет… Зачем было, к примеру, премьера Чигляева в жопу ****ь?
- Что?!
- Черт, - Невидимка огорчился, - Дурак я. Видно, Тинка хотела для тебя быть хорошей. Ты не знаешь таких вещей…
- Рассказывай.
- Ну, он тогда еще не был премьером, - Невидимка вздохнул, - А был министром внутренних дел. Узнал, что есть такая девочка, которая весь депутатский корпус имела, и захотел встречи… на предмет возможных видео и аудиоматериалов…
- Ну и?
- Ну и состоялась у них с Тинкой конфиденциальная встреча в служебной машине, в ходе которой ее рука оказалась в жопе Чигляева… по локоть…
- Бля.
- А я о чем?
Мы помолчали, думая каждый о своем. Выпили водки из пакета. Потом я сходил за мороженым.
- А ты уверен, что это был твой ключ? – спросил я Невидимку, отдавая ему порцию эскимо, - Про Пусси Галоре.
Невидимка посмотрел на меня вопрошающе.
- С нами же был Альфонс, - сказал я, - Он вроде тоже в Котенка влюблен, извини, конечно, за напоминание. Может, это был его ключ?
Невидимка со мной не заспорил. Напротив, судя по тому, как он тщательно пережевывал мороженое – задумался.
- Бля! – наконец, сказал он, что должно было знаменовать окончание мозгового штурма.
- Что? – заинтересовался я.
- Панды! – воскликнул Невидимка, - Идем! – он вскочил с лавочки, схватил меня за руку и потащил по дорожке зоопарка, как родитель тащит маленького ребенка.
- Что такое? – я вырвал руку, чтобы на нас не оглядывались посетители зоопарка.
- Пусси Галоре! – Невидимка остановился посреди дорожки и замахал руками у меня перед лицом, - Пусси Галоре!
- Опять?
- Да. Переставь буквы.
- А?
- Переставь буквы в слове Галоре.
- Ты уже говорил. Горела.
- Еще попытка. Не зацикливайся на точности транслитерации. Это итальянская фамилия в английской версии, переведенная на русский. Специально для того, чтобы Альфонс не догнал. Это мой ключ, понимаешь?
- И что?
- Переставь буквы.
- Галоре, горела, галера, холера, рыгала…
- Сам ты, бля, холера-рыгала, - возмутился Невидимка, - Ты где, бля, находишься?
- В смысле?
- Ты дурак, да? Ты где сейчас находишься, холера-рыгала? Я тебя спрашиваю.
- В зоопарке.
- И что, бля? Думай.
- Горилла!

***
Все места в мексиканской забегаловке были заняты любителями дешево пожрать, а потому нам с Тиной пришлось усесться в кофе-хаусе напротив, где все больше собирались девушки, которых все знали в лицо, но никто толком не знал, кто они такие. Безымянные медийные ****и из новостей и силиконовые красавицы из Муз-ТВ.
Я быстро напился и несколько раз, забывшись, громко произнес слово “Хемингуэй”. И, кажется, еще слово “Сэлинджер”. Медиа****и и силиконовые музы посмотрели на меня как на припадочного, страдающего копролалией, и я сбавил звук. Тину это развеселило.
- Литературная беседа в общественном месте, любимый, нынче верх непристойности, - сказала она, - А опустить тебя окончательно я могу, громко спросив: “Милый, а какая у тебя машина?”
- Киса, лучше не рискуй, - парировал я, - Иначе я громко отвечу: “Лада-калина”! и ты уйдешь отсюда оплеванной даже в глазах официанток.
Потом Тина дала мне газету “Сегодня”. Хотя читать в кофе-хаусе не-глянец было тоже достаточно непристойным. Чтобы хоть как-то сгладить неловкость, я взял со стола Тинкины очки и напялил их себе на нос. Чтобы, походить, по крайней мере, на какого-нибудь пиар-менеджера.
- Случай в зоопарке! – прочитал я на первой новостной странице, чем снова привлек к себе нездоровое внимание посетительниц кафе, - Горилла-гомосексуалист как электорат…, - я приглушил голос, - Вчера, в ходе торжественного мероприятия, приуроченного к 100-летнему юбилею столичного зоопарка, на котором присутствовали президент, премьер-министр, спикер парламента, мэр столицы, и многие другие известные политики, журналисты и деятели культуры, произошел неприятный инцидент. После официальных выступлений, посвященных главному событию – рождению медвежонка панды в неволе (см. статью – “К 100-летию зоопарка китайцы подарят нам беременную панду?”), участники празднования направились к центральному входу, путь к которому, как известно, лежит мимо сектора с обезьянами. Внезапно группа депутатов парламента, которая, волею случая, оказалась ближе всех к клеткам, подверглась нападению самца гориллы. А точнее – самым настоящим сексуальным домогательствам. Огромный самец, завидев депутатов, принялся интенсивно совершать непристойные действия, после чего прицельно эякулировал на лацкан пиджака депутата Калашникова. Как сообщает наш источник – прямо на депутатский значок. По сведениям того же информированного источника, Леди Пи, находившаяся в непосредственной близости от места событий, не скрывая радости, прокомментировала инцидент так: “Вот он ваш электорат”, вызвав тем самым недовольство премьера Чигляева, который, наклонившись, что-то прошептал ей в ухо. Наш источник сообщает, что премьер сказал Леди Пи следующее: “Вот сучка, он же на тебя дрочил!” “Те, кто на меня дрочат, за меня и голосуют”, - ответила на это Леди Пи, как утверждает источник, - “Не обманывайте надежд своих избирателей, ступайте в клетку”.
- Что это за источник такой информированный? – притворно удивился я.
- Тот самый, который пропивает с тобой все гонорары из газеты “Сегодня”, - ответила Тина, - Невидимый репортер – находка для бульварных газет.
- Это он все подстроил?
- Да, - кивнула Тина, - Горилла – это, по правде, электорат Мирославы, тут Чигляев прав, укуси его еж, с ориентацией у гориллы все в порядке. Невидимка просто толкнул этого несчастного идиота Калашникова под струю.

x

Можно, конечно, сказать, что ноги сами меня принесли к зданию Центробанка. Но ведь стояла прекрасная погода, первое солнышко, а я всегда гуляю по первому солнышку, предварительно выпив водки в полутемном подвале, чтобы по выходу впасть в контрастную эйфорию.
И вот в состоянии такой контрастной эйфории я оказался перед зданием Центробанка со львами, завитушками и всякими иными арабесками. Из здания все время выходили какие-то люди, и входили какие-то люди тоже. Официально одетые в черные костюмы, и часто с барсетками. Иногда и просто, но чисто одетые, видимо, рядовые сотрудники Центробанка, уборщицы и работники столовой. И я тоже вошел.
Если вы думаете, что я такой наивный человек, не понимающий, что для входа даже в самое незамысловатое державное здание, требуется хоть какая-то бумажка, то вы ошибаетесь. Впрочем, вы также ошибаетесь, думая, что даже в самое замысловатое здание нельзя пройти без бумажки. Вот в этом Невидимка прав насчет почтальонов. Президент может издать строжайший приказ не пускать в здание президентской администрации никого без пропуска, включительно самого президента. И президента не пустят, потому что приказ строжайший, а “почтальона” пустят, потому что охрана не посчитает его за человека. Когда же после визита “почтальона” из стола президента пропадут секретнейшие документы о нефти и газе, начальник охраны соберет всех своих постовых на взбучку и возопит: “Даже муху, блять, не пускать без пропуска”! После этого охранники начнут ловить руками мух, а “почтальон” все равно пройдет без пропуска, поскольку он не муха. Но это все поэзия…
В Центробанк меня не пустили. Видимо, приняли за муху. Сказали, что нужно позвонить по телефону. Там, напротив Центробанка, стоит другой домик, маленький, а в этом домике на стенке висит телефон, по которому все звонят и договариваются о встрече. А на полочке лежит книжка с номерами телефонов. Я полистал книжку, нашел телефон председателя и позвонил. Чем черт не шутит, думаю.
А телефон девушка взяла из приемной. “Чего вам?” – спрашивает, а еще, кажется: “Вы кто?”
- Добрый день, - говорю, - Меня зовут Григорий Семенович Збандут. Я пенсионер из села Старобешенки. Приехал узнать по поводу пенсии, когда заплотют. Полгода уже не плотют. Мне бы с Пальчиком встретиться, председателем вашим, попросить насчет пенсии….
Натурально, не говорить же девушке в приемной, что пришел разобраться по-мужски с председателем Центробанка. Постоять, так сказать, за честь жены. Морду набить по случаю, раз уж здесь оказался.
- А это вам в Минфин надо, - радостно ответила девушка после длинной паузы, - Такие дела министр финансов решает, с пенсиями. Центробанк к пенсиям ни при чем, - видимо, отправлять сумасшедших ходоков к министру финансов было давней традицией в Центробанке.
- Спасибо, - вздохнул я в трубку, - Ну, пойду к министру раз так, эх-х-х, не плотют ведь, полгода не плотют…
- Постойте, - вдруг сказала девушка, - Из какого, вы говорите, села?
- Из Старобешенок.
- Вот как, - девушка помолчала, - А я из Старобелок…
- Земляки, - сказал я, - Моя бабушка училась в школе в Старобелках. В одном классе с великим греческим поэтом Леонтием Кирьяковым. Вы, случайно, не родственница Леонтию Кирьякову будете?
- У нас в Старобелках все родственники, - ответила девушка, - А Леонтий Кирьяков – мой прадедушка. Я Мария Кирьякова, - представилась она.
- А я… Гриша Збандут, - я с трудом вспомнил свое недавно вымышленное имя.
- Что-то у вас голос стал какой-то молодой… Гриша, - на сей раз девушка заподозрила неладное, - Какой же вы пенсионер?
- Я по здоровью пенсионер, а не по возрасту, - снова соврал я, - А вообще, не буду вам, Машенька, больше голову морочить. По правде говоря, пришел я вовсе не к председателю вашему, а к вам. И не пенсионер я, и со здоровьем у меня все в порядке, вот только… люблю я вас, Маша… С тех пор, как увидел вас впервые, будучи в Старобелках на межрайонной олимпиаде по физике…
- По литературе, - вымолвила Маша.
- Точно, по литературе, - подхватил я, - С тех пор, как увидел я вас, Маша, так голову потерял совсем. Такая вы, Маша, девочка чистая и невинная, и в то же время безмерно соблазнительная, красоту такую нынче не встретишь. Особенно в городе… А я тут по случаю в университет поступил международных отношений, чтобы только к вам поближе быть. Папа мне говорит, езжай, Гриша, учиться в Оксфордский университет, ну, вы знаете, папа мой, Семен Григорьевич Збандут, президент компании “Приазовские курочки”… а я ему – папа, нет ничего лучше нашего образования. А сам только о вас думаю, Машенька…
- Я сегодня вечером свободна, - сказала Маша, - Можем встретиться, поговорить. Приятно ведь встретить земляка.
- И мне приятно, - искренне сказал я, - Обязательно встретимся. Вы когда освобождаетесь?
- О-о-ой, не знаю, - Маша задумалась, - Председатель-то в Кабмин уехал, часам к пяти обещал вернуться. Вот после пяти, наверное, и освобожусь…

***
А в Кабмине я даже прихожую толком не успел разглядеть. Помню только, что просторная прихожая, как в образцово-показательной поликлинике города-героя. И посетителей много всяких, как в поликлинике. Сидят на стульчиках у стенки, ждут врачей.
А я только вошел, посмотрел глупо на киоск с охраной, соображая, чтобы такое сказать, а тут вижу, стоит возле турникета женщина пожилая и миловидная и улыбается мне доброй материнской улыбкой.
- Вы Соколов? – говорит она мне.
А мне вдруг так приятно стало на душе оттого, что я вспомнил эту женщину. Ужасно не хотелось мне ее разочаровывать.
- Да, можно и так сказать, - улыбнулся я женщине в ответ, - Я, практически, Соколов.
- На Захара Соколова пропуск, пожалуйста, - сказала женщина охране и поманила меня к себе.
Офицер выдал ей какую-то бумажку и нажал на кнопочку, чтобы турникет меня пропустил.
- Много наслышана о вас, - женщина протянула мне руку, - Приятно видеть воочию.
- Мне тоже приятно, Антонина Ивановна, - я пожал ей руку.
Мне было жаль, что моя первая учительница меня не узнала. Ну, что ж, все мы меняемся.
- Вы знаете, как меня зовут? – удивилась она, - А, впрочем, что это я? Вам ли не знать. Идемте.
Она провела меня в лифт, и мы куда-то поехали. А пока мы ехали, я стоял и думал о том, как все-таки сложно устроена человеческая память. Несколько лет назад я открыл в Интернете аккаунт на каком-то непристойном сайте. И, разумеется, забыл пароль. Но на этот случай, вы знаете, существуют тайные вопросы. Это вместо пароля, если вы вдруг забудете. Первым в списке предлагался вопрос: Ваш любимый футбольный клуб? Я поостерегся на него ответить, потому что с некоторых пор испытывал отвращение ко всем футбольным клубам. Вторым стоял вопрос: Какую песню в детстве пела вам мать? Это вообще был удар ниже пояса. Я всю жизнь страдал от того, что моя мать за всю жизнь не спела мне ни одной песни. Вот буквально, куда ни плюнь, всем матери пели какие-то песни. Что, как я читал в школьных учебниках, благотворно влияло на творческое развитие многих великих людей. А моя мать мне песен не пела. Поэтому развитие мое оставляет желать лучшего. Вот Тине, к примеру, мама пела песни. Поэтому Тина очень умная. К тому же отец у нее – великий ученый. Микробиолог. На самом деле я не очень уверен в том, что он микробиолог, просто сказал первое, что пришло в голову. Я всегда испытывал пиетет перед словом “микробиолог”. Во всяком случае, он занимался поисками лекарства от рака. И, по его словам, даже что-то нашел. Однажды, когда мы жили с Тиной в супружестве, он мне позвонил и попросил отправить новогоднюю открытку. Текст открытки был такой: “Канада, Онтарио, Уэйну Гретцки. Есть возможность вылечить вашу мать одним уколом. Александр Клименко, доктор биологических наук”. Я пошел на почту, выбрал самую красивую новогоднюю открытку с Дедом Морозом, написал текст и отправил. Потом из новостей я узнал, что мать Уэйна Гретцки умерла на следующий день. Буквально чуточку не дотянула до спасения.
А третий вопрос был такой: Как звали вашу первую учительницу? Я и написал – Антонина Ивановна. А потом, когда решил было зайти в свой аккаунт, понял, что не помню ни пароля, ни имени первой учительницы. Почему-то в голову все время лезла Виталина Скоцкая со своими ляжками. Ведь каком-то смысле она тоже была моей первой учительницей.
И вот теперь я вспомнил. Ехал в лифте и радовался встрече с первой учительницей. И еще тому, что смогу наконец-то зайти в свой аккаунт и заказать новую партию двд-дисков с зоо-порно.
Антонина Ивановна провела меня через пару турникетов и дверей-металлоискателей, и мы оказались в еще одной просторной прихожей. Здесь, в отличие от общей прихожей на первом этаже, посетителей не было, лишь на стульчике возле двери сидел какой-то толстый стриженый человек в костюме и играл с мобильником.
Человек покосился на нас, но ничего не сказал. Видно, Антонина Ивановна была главной в этой прихожей.
- Проходите, - сказала она мне и открыла тяжелую обитую кожей дверь, - Вас ждут.
Все это было донельзя странно, но я вошел. Из чистого любопытства. Мне подумалось, а вдруг за этой дверью – райский сад с одалисками? Кстати, что такое одалиски? По моим ощущениям, это женщины легкого поведения. По летнему одетые.
В кабинете я застал очень крупного мужчину, который ходил кругами и говорил по мобильному телефону. Когда я вошел, мужчина на секунду уставился на меня с недоумением, как будто я был часами, которые забыли перевести на летнее время, а потом снова принялся ходить кругами и говорить по телефону. Брюки у мужчины были короткими, а носки – белыми. Поэтому мужчина немного походил на комического актера Бенни Хилла. К тому же он держал одну руку в кармане, из-за чего брюки его задирались еще выше, и на белых носках можно было прочитать черную надпись: “Puma”. Он снова на секунду поймал меня в фокус и кивнул на кресло. Я присел в это кресло и начал разглядывать предметы на столе.
Больше всего мне понравились золотистые ручки-паркеры, воткнутые в деревянную болванку, которая была, по-видимому, пресс-папье. Мне очень нравилось это слово: пресс-папье. Я его часто встречал в детстве, когда читал детективы. Также как и слово: бюро. Я никогда не знал в точности, что означают эти слова, но мне представлялось, что бюро и пресс-папье – это некие атрибуты сладкой жизни в капиталистическом обществе. Поскольку в моем доме никогда не было предметов, которые можно было назвать “бюро” и “пресс-папье”. Повзрослев, я догадался, что пресс – это, собственно, пресс, а папье – бумага. Пресс для бумаги. Кабинетный аксессуар. Что еще больше уверило меня в том, что это атрибут сладкой жизни. Я никак не мог взять в толк, зачем нужен пресс для бумаги. Чтобы не разлеталась при открытой форточке? Так ведь можно пепельницу на нее поставить.
Я вытащил одну ручку, чтобы проверить по весу, золотая ли? Ручка оказалась тяжелой и чернильной, и я тут же вспомнил своего одноклассника Диму Тюкавкина. Лет двадцать его не вспоминал, а тут вспомнил. Еще бы, в приемной Антонина Ивановна сидит, первая учительница, а на столе – ручка чернильная. Как тут не вспомнить Диму Тюкавкина?
В начальных классах нас заставляли писать чернильными ручками. В целях воспитания в нас аккуратности. Шариковыми ручками любой дурак может писать, а для чистописания чернильной требуется некоторый навык. Поэтому в начальных классах мы всегда ходили измазанными чернилами. В чернилах были руки, рубашки, а иногда и лица. Потом это прошло: мы приобрели навык аккуратности. И лишь Дима Тюкавкин проходил измазанным чернилами до полового созревания. Чистописанию он так и не научился. Поэтому после школы он уехал в Америку и изобрел бесконтактную компьютерную мышь.
Забыл сказать: человек, ходивший по комнате, был премьер-министром Чигляевым. Я не вешал на холодильник вырезок с его портретом, как делала моя мама с портретами Софии Ротару, но в лицо узнал. Телевизор нам природу заменил. Благодаря телевизору, я знаю в лицо тысячи людей, которые мне даром не нужны. Иногда я здороваюсь с ними в метро и на улице. Иногда они отвечают. Когда-то я даже пригласил поужинать известную актрису из сериала. Она отказалась под тем предлогом, что мы не знакомы. Это после ста двадцати серий-то.
Премьер Чигляев, наконец, договорил по телефону и уселся напротив меня. На лице его снова появилось недоуменное выражение, как будто это не я уже десять минут сидел в его кабинете. Мне даже показалось, что он слегка растерялся. Как та актриса, с которой мы якобы были незнакомы.
- А где Захар? – наконец, выдавил он.
На этот вопрос я ответить не мог. Я, конечно, понимал, что упоминание о каком-то Захаре из уст Антонины Ивановны каким-то образом связано с моим пребыванием в кабинете Чигляева, да и сам Чигляев не зря произнес это имя, но что же я мог поделать? Не знал я, кто такой Захар и где он. Если б я знал, все могло пойти по-другому.
Поэтому я просто взял со стола пресс-папье и с силой ударил им Чигляева по голове.
Можно, конечно, сказать, что это произошло интуитивно и рефлекторно, если бы я перед этим не обдумывал вариант насчет того, чтобы воткнуть ему в глаз чернильную ручку-паркер. Такие варианты я часто видел в кино, но не очень им доверял. К тому же я не был уверен, что попаду точно в глаз, а попасть ручкой, к примеру, в нос было бы комично. Я не хотел выглядеть комичным. Поэтому я воспользовался старым дедовским методом: пресс-папье. Я об этом часто читал в детективах и доверял этому методу много больше, чем современному кинематографу с его неправдоподобными спецэффектами.
А еще я понял, что все совпадения этого дня совсем не случайны. Я почувствовал прикосновение чуда. Машенька Кирьякова, Антонина Ивановна, Дима Тюкавкин – все это неспроста. Это знак! Каждому человеку дается в жизни всего один шанс. Не воспользовался и все. Больше шансов не будет. Каждый мечтает убить премьер-министра. Но часто ли вам выпадает такая возможность сидеть с ним лицом к лицу за столом, на котором стоит удобное для руки пресс-папье, в которое на всякий случай еще воткнуто несколько острых ручек-паркеров? Мне повезло, и я свой шанс не упустил. Не отчаивайтесь и вы. Будет и на вашей улице праздник. Праздник, который всегда с тобой. Эрнест Хемингуэй.

***
- Вы закончили? – улыбнулась мне Антонина Ивановна, когда я вышел в прихожую.
- Да, спасибо вам за все, - искренне поблагодарил я ее, - До свиданья.
Стриженый человек, сидевший на стульчике, снова посмотрел на меня подозрительно и снова промолчал. А я почему-то подумал: “Интересно, какие у него были в разведшколе отметки по чистописанию?” Заслуживает ли он чести сидеть в одном кабинете с Антониной Ивановной, первой учительницей?
А на выходе, в главной прихожей, возле киоска с охраной стоял какой-то высокий худощавый парень в бежевом плаще и что-то настойчиво втолковывал офицерам. Видимо, просил его пропустить. Я улыбнулся ему, потому что узнал в лицо. Он тоже был из тех, кого все знают. Журналист по вызову Захар Соколов. Он неловко улыбнулся мне в ответ, думая, что, может быть, я какой-нибудь важный человек из Кабмина, а потом снова заговорил с охраной. А офицер не обращал на него никакого внимания, потому что говорил по телефону.
- Захар Соколов? – говорил он, - Да, есть. Так точно. Стоит сейчас передо мной. Понял. Есть! – офицер отдал трубкой честь кому-то на проводе и ласково улыбнулся стоящему перед ним Захару, - Захар Соколов? Проходите, проходите, пожалуйста…
На улице я попробовал было бежать. Бежать не получилось, потому что единственная дорога, идущая от Кабмина, была спрятана в деревянный туннель, как делают при строительных работах, чтобы пешеходы не пострадали от случайного кирпича. А настил в деревянном туннеле был из листового железа, и бежать по нему было очень неприятно: грохотал он, как атомная война.
Тогда я решил спрятаться в подворотню. Я всегда почему-то думал, что в случае побега откуда бы то ни было смогу спрятаться в подворотню. Но оказалось, что поблизости нет ни одной подворотни, а кругом – сплошные стены. Вот Бродяга непременно нашел бы подворотню, потому что у Бродяги слабый мочевой пузырь, и он, гуляя по городу, мочится через каждый квартал. Поэтому он знает все подворотни в городе. Я же обычно писаю прямо на тротуаре, стоя лицом к проезжающим машинам. Я называю это – русская рулетка. В принципе, это запрещено правилами – писать на тротуаре, но наказание предусмотрено не слишком суровое, поэтому можно иногда себе позволить.
А не найдя подворотни, я решил спрятаться под машину. Там вокруг стояло много больших солидных машин разных марок. Я это тоже часто видел в кино: как герой прячется под машину, а потом, за что-то держась, видимо, за специально предусмотренную для таких случаев ручку на днище, тайно проникает на секретный объект, где, прячась за бочками с легковоспламеняющимися материалами, продолжает слежку.
Но к удивлению своему я обнаружил, что под машину влезть не так уж и просто: не протискивается человек под машину, как оказалось. Во всяком случае, не под всякую протискивается. А к тому же со всей очевидностью встал вопрос о бессмысленности такого действия: я видел каждый камешек под каждой из стоящих вокруг машин. Поэтому прятаться под машиной было бы равноценно тому, чтобы просто лечь посреди улицы на тротуаре. Одним словом, кино совсем ушло вдаль от реальной жизни.
Поэтому я плюнул на это дело и решил не бежать и не прятаться. Тем более, что, посмотрев на часы, я вспомнил о скором свидании с Машенькой Кирьяковой. Я пошел назад к Центробанку, купив по дороге в цветочном киоске какой-то странный букет из маленьких растений, вроде тех, что домохозяйки сажают в горшочках на балконах.
А Маша уже ждала меня возле Центробанка. Оказалось, что она очень красивая девушка, чистая и невинная, и в то же время безмерно соблазнительная. К тому же у нее были вьющиеся каштановые волосы. Не вьющиеся, а эти, как их, кучерявые.
- А пойдемте, Маша, в боулинг, - сказал я ей и подарил букет маленьких растений, - Покатаем шары.
- Идемте, - ответила она, - С удовольствием.
И мы пошли в боулинг.

xi

Там, в боулинг-клубе, меня и настигла карающая рука вуду-пипл. Вначале все было красиво: выпили шампанского, шары покатали, поцеловались даже с Машенькой вполне невинно, а потом захотелось мне, как обычно, водки. Для красноречия. Поскольку намеревался я Машу домой увести с целью любви. Иначе же, не выпив водки, я мог превратно истолковать ее видимую невинность и спустить вечер в канализацию.
Сели мы в баре возле дорожек, по которым шары катают. Маша какой-то голубой коктейль заказала с зонтиком, а я - двести пятьдесят водки. Принял я первые две стопки, запил кока-колой, Маша второй коктейль заказала с зонтиком. Очень к месту. Потому что у нее уже после первого такая себе игривая грусть на лице нарисовалась. Вот, думаю, третий выпьет и поедем. В самый раз дойдет до кондиции. Тут-то и случилось.
Открываю я рот, значит, чтобы сообщить Маше о том, что красивей ее нет никого в целом свете, и вдруг как чихну. Чуть Машу не обсоплил, еле успел платочком прикрыться. И тут же – второй раз. И третий. Маша уже подозрительно так смотрит на меня. Совсем не игриво.
- Надо покурить, - заявляю я и закуриваю.
Думал, курево от чихания поможет. Вроде и помогло поначалу. На пару секунд. А потом снова – чих! Аж в живот отдало. Будто вкатилось что-то в живот тяжелое и давит так, что не ровен час вылезет.
- Прости, Маша, - говорю, - Я схожу в туалет на пару минут, отчихаюсь и вернусь.
Бросился я в туалет со всех ног, а там… В общем, это был не цивильный боулинг в развлекательном центре, где по сто пятьдесят кабинок на душу, а такой, знаете, подпольный, когда дверь в стене дома нарисована со звонком. В звонок когда позвонишь, откроет бритоголовое мурло. Ему надо сказать: “От Ивана Иваныча”, тогда тебя пустят. Для крутых, короче, боулинг, не для народа. Вот я с дуру туда и поперся из понта перед Машей. Хотя понятия не имел о том, кто такой Иван Иваныч.
Соответственно кабинки было всего две и обе заняты. А я чихаю. И от каждого чиха у меня все нутро переворачивается. А двери в кабинки закрыты, и за обеими сопит кто-то, намекая на долгие намерения. Тут вижу – лестница куда-то вниз ведет. А человек в экстремальной ситуации склонен к необдуманным поступкам. Вот и я, конечно же, побежал вниз по лестнице, за живот держась и сгибаясь. Оказался в подвале полутемном, заставленном железными пивными бочками. И почему-то мне совсем не показалось, что гадить в подвале грешно. Наоборот, думаю, как здесь уютно в полумраке среди бочек. Спрятался я в углу за бочками, спустил штаны и уселся орлом. Настроился уже. Вдруг слышу шорох и шаги на лестнице. Спускается кто-то. Затих я, затаился, снова спазмы в животе подавил насильно. Сижу, надеюсь, что не заметят.
Но не тут-то было. Я думаю, вы уже догадались, что произошло. Конечно же, я чихнул.
Всю жизнь меня напрягали эти сцены из кинематографа, когда герой, прячась в чулане или кладовке, выдает себя громким чиханием. Всегда держал режиссеров за последних олухов. Не нашли, мол, лучшего решения. Теперь понимаю свою неправоту. Человек, прячущийся в чулане, просто обязан чихнуть вблизи своих преследователей. Такова его карма.
Бочка, за которой я таился, раз и отодвинулась. И стоит паренек какой-то, смотрит на меня в упор, за бочку держится. Видно из бара его прислали за новой бочкой. Смотрит на меня и молчит, причем, без всякого удивления смотрит. И я молчу в ответ. Думаю: странно, что он не удивляется. Неужто каждый вечер встречает здесь кого-то за бочками? Очень даже возможно с такими вечно занятыми нецивилизованными сортирами и манящей вниз лестницей побоку.
А парень, ни слова не говоря, взял бочку и укатил ее вверх по лестнице. Я посидел еще пару секунд, а потом думаю: что-то здесь не так, не стоит так полагаться на человеческую доброту. Вот пойдет сейчас позовет бритоголового швейцара, и выволокут меня из подвала с позором. Какое будет реноме перед Машей! И это в первый день знакомства. Мало какая девочка такое простит и забудет.
Короче, натянул я штаны и бросился вслед за парнем, взбежал наверх к сортирам, а там, о чудо, одна дверца открыта! Влетел я в сортир и, торопясь, облегчился. Сижу, радуюсь, что чудом спасся от позора и… продолжаю чихать. Уже весь платок вымочил слезами и соплями, живого места на нем нет, а чих этот глупый не прекращается. Тянусь я к вертушке с туалетной бумагой, чтобы, значит, в нее сморкаться вместо платка, а там… нету бумаги на вертушке! Я, как принято у людей, в карман за мелкими купюрами и вытаскиваю… сто баксов. Те самые, давеча отданные Бродягой. Вот тогда меня и осенило про колдовство.
Я в жизни никогда не чихал. Вернее, чихал, конечно, но не так чтобы очень. И не так, чтобы целый час без перерыва. И в сортир попадал без бумажки, но всегда как-то выкручивался. С помощью тех же мелких купюр, которые и сейчас обязаны были быть в кармане. Но их не было!
Я, хоть и не Бродяга, но подтираться сотенной – это даже для меня чересчур. Не настолько я крут. Лучше, думаю, выйду с грязной жопой, как в детстве. Уже привстал было, чтобы штаны надеть и выйти. А потом чихнул и снова сел. Как же я выйду, думаю, если чихаю? А еще я вспомнил Тинкин рассказ про то, как она недавно ходила с мамой и с папой в театр на оперу “Петрушка”. Про то, как в антракте ее папаша-микробиолог пошел в сортир и забыл подтереться, и от него весь второй акт воняло дерьмом. Если бы не этот рассказ, я бы точно вышел, несмотря на чих. А так, думаю, у женщин обоняние развитое: если Тинка на раз вычислила папашу, то в каком свете я перед Машей предстану?

***
- А Катька что?
- А Катька Ольку бить собралась. Никто и не удивился. Катька всегда, чуть что, сразу бить. Конечно, она вся из себя такая красавица, а Лелик сначала с Машкой, а потом с этой Олькой малолетней. А с Катькой у них чего-то было, но они, типа, друзья. А Катьку это бесит. Они с Леликом еще в садик ходили. Мне Жека говорил, Лелик всем рассказывает, что они с Катькой вместе писяли. Ну, в детстве. Когда ходят все вместе, мальчики, девочки. Лелик говорит, мол, стал под забором, ссу на доски, а Катька рядом села и тоже ссыт в присядку. И ржет. Не Катька, то есть, ржет в присядку, а Лелик, когда это рассказывает…
- Не рассказывай про писять, а то меня порвет. Засел, ****ь, чихун какой-то.
- А он потому и рассказывает, что Катька его подружка. Типа, такая подружка, что они в детстве даже ссали вместе под забором. Это Катьку и бесит. Для всех же она красавица, типа, из группы “Фабрика”…
- Да ну, нифига.
- Фига. Все пацаны говорят, что она похожа на ту, самую красивую из “Фабрики”. Не ту, самую красивую, которая узбечка, а другую, ****овитую такую.
- Там узбечка самая красивая. Сати. Только она не узбечка, а туркменка.
- Или киргизка, хи-хи.
- Казашка! Ха-ха-ха.
- Не смеши, щас уссусь.
- Чихун, ****ь, выходи!
- Тсс, не кричи.
- А ты не смеши!
- Для всех она красавица, а для Лелика – девочка, с которой он в детстве ссал под забором. Он с ней дружит, а Катьку это бесит.
- Потому что она узбечка! Бля, щас уссусь!
- Да, не узбечка, а киргизка! Тьфу, бля, туркменка!
- Ты говорила, что она Ольку бить хотела, узбечка твоя, Катька.
- Катька не узбечка. Она на другую похожа из “Фабрики”, на ****овитую. Так пацаны говорят. Она девчонок собрала, значит, и встречает Ольку за школой. А! Забыла! Самое главное. А Лелик знает Катьку хорошо – она же его подружка. Он знает, что она, чуть что, сразу бить. И, короче, решил он Ольку защитить. А сам же проследить не может, когда у нее уроки кончаются, чтобы ее охранять от Катьки. Так он поручил Джей-Ти ее охранять.
- Кому?
- Сашка, белобрысый такой, Джей-Ти. Он с Олькой в одном классе учится и с Леликом дружит. Вернее не дружит, а денег ему должен. Лелик ставки у пацанов принимает, ну, знаешь, как в конторе, только в конторе рабочие часы, а Лелик и ночью принимает и когда угодно, и по мобиле, и смсками. Пацаны у него играют для удобства. И Джей-Ти ему заторчал двести баксов и мобилу на ставках. А Лелик ему говорит, я тебе долг прощу, только будешь Ольку охранять и следить, чтобы ее никто не трогал. И, короче, Джей-Ти за ней следил тайком, так, что Олька сама не знала. А Катька, короче, девчонок собрала и Ольку ждет за школой. Типа, встретили ее и уже бить намылились. Катька уже клыки заточила свои ****ские, довольная такая стоит. Она ж всегда довольная, когда кого-то бить надо. А тут такой облом, откуда ни возьмись, Джей-Ти из-за угла нарисовывается, ха-ха. Говорит им: “А не тут-то было, ****и!” Катька обозлилась сразу, что такое пати сорвалось и, не долго думая, как зарядит Джей-Ти по зубам со всей дури. Порядочно зарядила, но Джей-Ти же мальчик. Катька драться умеет, но не так же, чтобы Джей-Ти свалить. А Джей-Ти, короче, ей ответку в глаз. Катька, хлоп, и упала на жопу. Сидит на асфальте, моргает, и головой трясет, как дура. Он ее вырубил по-настоящему, не понарошку – чистый нокаут. Вырубил и ушел с Олькой.
- И что теперь?
- А теперь Катька за Джей-Ти бегает. Ей понравилось, что он ей в нос дал. И Олька за Джей-Ти бегает. Она подумала, что он за нее просто так вступился, а не из-за того, что ему Лелик поручил. Она же не знает про ставки.
- А Джей-Ти?
- А Джей-Ти не знает, что Катька за ним бегает. Он же малолетка, не догоняет еще в садомазо. Он, наоборот, ее опасается. Думает, что она отомстить хочет.
- А Олька?
- А Олька в Джей-Ти влюбилась, и он в нее, кажется, тоже. Только Лелика боится. Но я их уже два раза видела. Он ее специально приглашает гулять в другой конец города, чтобы Лелик не увидел, но уже все видели, и Лелику скоро доложат. А Лелик, если узнает, что у Джей-Ти с Олькой что-то было, он его убьет. Тем более, что Джей-Ти ему двести баксов должен и мобилу. Но за Джей-Ти Катька мазу тянет. Говорит, кто его тронет, тому ****ец. Она не даст Лелику его убивать. Но Джей-Ти-то этого не знает, поэтому Ольку трогать боится… ****ь, ну кто это там чихает?!!!
- Я щас уссусь!
- Я тоже, ****ь!
- Я первая пойду писять.
- На тебе! Я первая!
- Киргизка ты! Вместе пойдем…

***
Чих!.. Чих!.. Чих!.. Тина!
Мобильник оказался в кармане. Я очень осторожно его доставал, чтобы ненароком чего не нажать или в унитаз не упустить: я-то уже догадался про колдовство. Так же осторожно глянул на экранчик – есть ли связь? Потом проверил денежку – полон ли счет? Телефон работал – видимо, операторы мобильной связи держат на ставке своих вуду-пипл.
- Чих!.. Чих!.. Чих!.. Тина!
- Что случилось? – она сразу заподозрила неладное.
- Чих!.. Чих!.. Чих!.. Тина!
- Быстро говори, - Тина была очень догадлива, - Между чихами.
- Чих!.. Чих!.. Меня заколдовали… Чих!.. Вуду-пипл.
- Где ты?
- Чих!.. Сижу в сортире на очке. Чих!.. Чихаю. Чих!.. Бумажки нет. Чих!.. Выйти не могу. Чих!.. Сопли коромыслом…
- Ты дома? Один?
- Чих!.. В кабаке. С девочкой.
- Что за девочка? Как зовут? Быстро!
- Чих!.. Маша. Чих!.. Маша.
- Фамилия?
- Чих!.. Не помню.
- Вспоминай. Откуда она? Я ее знаю? Где познакомился? В кабаке? Проститутка? Как выглядит?
- Нет. Чих!.. В Центробанке! Чих!.. Вспомнил! Кирьякова! Маша Кирьякова!
Тина несколько секунд молчала, а потом расхохоталась, как сумасшедшая. Вот люблю я ее, а смеется она, как вороны каркают. Кар-кар-кар! Вот так. Не смех, а утро на Куликовом поле.
- Чих!.. Ты чего? – поинтересовался я.
- Машка Кирьякова! – заорала Тина, как мне показалось, радостно, - ****ина старобешенковская!
- Старобелковская, - машинально поправил я ее, - Чих!.. Она хорошая. Чих!.. Приличная девочка. Чих!.. Невинная совсем.
- Ага, - подтвердила Тина, - ****ина с личиком отличницы. Я тоже повелась в свое время на эти кучеряшки… Ладно. Сейчас попытаюсь что-то сделать…
- Чих!.. В смысле?
- Это не на тебя заклятие, а… на Машку, - Тина сделала паузу, - Я ей наворожила, чтобы она ни одного мужика не смогла трахнуть… после того, как мы разошлись…
- Чих!.. Злая ты, любимая.
- Я злая?! – Тину, кажется, не задобрило обращение “любимая”, - Я ее, ****ь, из этих Старобелок вытащила, когда она с лотка пирожными торговала. В столицу привезла, на работу устроила… А она в первую же неделю с начальником своим трахнулась, сука!
- Чих!.. Все равно. Прости ей.
- Не прощу…
- Чих!.. Пожалуйста.
- Где она работает, говоришь?
- В Центробанке. Чих!.. Секретаршей.
- В Центробанке? - Тина задумалась, - Ладно, подожди…
Через несколько минут Тина перезвонила.
- Ну как? – спросила она, - Чихаешь?
- Вроде нет, - ответил я, - А подтереться чем?
- Открой дверь, попроси бумажку.
Я открыл дверь туалета. В предбаннике, ожидая, стояли две девушки. Одна в розовых туфельках, блондинка, другая – в сапожках коричневых, брюнетка.
- Девушки, дайте бумажку, - попросил я.
Брюнетка полезла в сумочку и достала пачку салфеток.
- Возьмите, - она с улыбкой протянула мне пачку.
- Спасибо большое, - я достал из пачки пару салфеток и вернул пачку девушке, - Вы меня очень выручили.
- Пожалуйста, - девушка была очень приветлива, - Со всяким может случиться. Вы поскорее выходите, а то нам уж невмоготу.
- Все в порядке, - сказал я Тине в трубку, закрыв дверь, - Есть бумажка.
- Пообещай, что не дашь Машке кончить, - Тина снова противно засмеялась-закаркала, - Тем более, что тебе это не впервой.
- Злая ты, любимая, - повторил я.
- Ладно, я шучу, - в этот раз Тинкин голос прозвучал добрее, - Когда ты ее домой повезешь?
- Через часок где-то.
- Хорошо. Удачи.
Ненавижу это слово: “удачи”. Его всегда говорят, когда на самом деле никакой удачи тебе не желают. А, напротив, втайне желают всяких пакостей.

***
Где-то через часок они и пришли. Мы с Машей едва в кровать улеглись. Услышав стук в дверь, я вышел в коридор, глянул в глазок и увидел Тину. Не открыть Тине я не мог.
Тина вошла первой и поцеловала меня в щеку. А за ней Лиза с большой кожаной сумкой, набитой чем-то тяжелым и, судя по звуку, железным.
Маша тоже вышла из спальни, завернувшись в одеяло. Завидев Тину с Лизой, она аж присела от страха. Коленки ее раз и подогнулись, будто кто подбил сзади.
- Не надо, пожалуйста, - Маша посмотрела на меня с мольбой в глазах, - Не отдавай меня им, пожалуйста, - по ее щекам потекли слезы, - Спаси меня… пожалуйста. Прошу-у-у…
Лиза поставила сумку на кресло, подошла к Маше и взяла ее рукой за волосы у затылка.
- Рот закрыла, - скомандовала Лиза, - Пошла в спальню, - Продолжая держать несчастную за загривок, она открыла дверь, толкнула Машу в спальню и вошла следом.
Верно говорят, сабочки в роли госпожи гораздо более строги к таким же рабыням, как они сами, чем титульные домины.
- Оставь ее нам, любимый, - Тина снова поцеловала меня в щеку, - Так надо. Ты же потерпишь, правда? Всего одну ночь. Поспи в комнате, - она едва удержалась от того, чтобы не произнести это в приказном тоне, - А завтра, я тебе обещаю, отличница будет у нас с рук кушать, - Тина взяла с кресла сумку, которая снова звякнула железным, улыбнулась мне на прощанье и скрылась в спальне вслед за Лизой и Машей.
Все-таки, я верно толковал значение слова “удачи”. Впрочем, криков я не слышал. Наверное, они использовали скотч.

xii

Проснулся я от страшного стука в дверь. Звонка-то у меня нет. Нарочно снял, чтоб цыгане не звонили и свидетели Иеговы. Так что я сразу догадался, что это менты. Только они могут так стучать в дверь. Они так стучат, даже если на двери есть звонок. Менты страшно мнительные. Когда им не открывают, они всегда думают, что в комнате кто-то прячется с преступными намерениями. Им никогда не приходит в голову, что, может быть, дома никого нет. Чего уж говорить о том, когда на двери нет звонка. За этой дверью обязательно должен прятаться опасный преступник.
Пришлось открыть, иначе снова бы вырезали. У соседей на этот счет газорезка всегда наготове.
Мент был один. Причем, совсем на мента не похожий. Менты ведь обычно ходят в штатском или носят форму не по размеру. Потому что нет такой формы, которая была бы менту по размеру. Когда мент маленький, только после школы милиции, зеленый и голодный, новая форма на него велика, а через пару лет, когда мент уже познает некие тайны криминалистики, любая форма на него мала.
Этот же был одет с иголочки. Просто франт какой-то, а не мент. Прямо русский кадет из фильма Михалкова. Я даже заподозрил подлог. Может, думаю, какой-нибудь очередной Тинкин друг, переодетый ментом. Униформист-затейник в фуражке. Зачем же тогда в дверь гремел, как настоящий?
- Аркадий Копейкин, - представился мент-униформист, заходя в прихожую и протягивая мне руку, - Участковый и большой поклонник Аллы Пугачевой.
Браво, подумал я, еще один сумасшедший на корабле. Впрочем, виду не подал.
- Очень приятно, - я пожал ему руку, - А у меня, кстати, пластинка есть с автографом Кузьмина. Восемьдесят девятого года выпуска. Две звезды – две светлых повести.
- В своей любви как в невесомости, - мент Аркадий, будто невзначай, заглянул из прихожей в комнату.
- Два голоса среди молчания, - я сделал жест рукой, приглашая его войти.
- В небесном хра-аме звезд венчание, - мент воспользовался приглашением и вошел в комнату.
- Вот она, - я достал с полки из кучи старых пластинок винил Пугачевой-Кузьмина, - Извольте принять в качестве подарка. Автограф, правда, только Кузьмина, - я показал менту Аркадию обложку альбома, - Пугачева меня послала.
- Что ж, звезда-а-а, - протянул мент, - И на том спасибо, - он бережно взял пластинку за края, чтобы не оставлять на обложке отпечатки пальцев.
Я пригласил его сесть. Мент Аркадий уселся в кресло, снял фуражку, положил ее на колени, и принялся разглядывать автограф, поворачивая пластинку из стороны в сторону. Потом положил пластинку на фуражку и тяжело вздохнул.
- Не знаю уж как начать, - начал он.
- Да, - поддержал я его начинание, - Чем, собственно, обязан?
- Соседи на вас жалуются, - вкрадчиво произнес мент Аркадий.
- Из-за воды? – не удивился я, - Плюньте, Аркадий. На самом деле, они на меня молятся. За год два ремонта им на шару сделал. А жалуются из чистой коммуникабельности. От скуки бытия.
- Не из-за воды, - отмахнулся Аркадий, - По воде я проверил, вы им все оплатили. А вот… бабушку Герасимову вы знаете? Из первого подъезда.
- Еще чего, - возмутился я, - Мне все бабушки на одно лицо.
- Понятно, - снова вздохнул Аркадий, - А она говорит, что вы хотите ее отравить.
- Прелюбопытно, - заинтересовался я, - Это каким же, позвольте узнать, способом?
- Обыкновенным, - Аркадий снова уткнулся в альбом, - Посредством отравленной иглы в батоне.
- Вот как, - я открыл дверцу бара, - Я извиняюсь, вы когда-нибудь прослушивали учебные кассеты с записями бреда шизофреников?
- Всенепременно, - Аркадий перевел взгляд с пластинки на содержимое бара.
- Есть только ред лейбл, - честно признался я и достал из бара бутылку виски, - Не соблаговолите ли?
- Отчего же, - Аркадий бережно положил пластинку на стол, - Не откажусь.
- Более того, - я поставил на журнальный столик два стакана и разлил викси, - От вашей бабушки явно попахивает постмодернизмом, - я протянул один стакан Аркадию, - Смотрите сами: Ирвин Шоу, “Богач-бедняк” в прибалтийской экранизации. Актер Лаукявичус в роли пекаря-мизантропа запекает яд в булочках. Это раз. Карел Чапек, рассказ “Игла”. Тетка кушает булочку и ей в нёбо втыкается иголка. Преступник – мальчишка-разносчик, имеющий зуб на пекаря. Заметьте, в первом деле фигурирует только яд, во втором – лишь игла! Ваша бабушка просто совместила две истории!
- А я ей так и сказал, - отчего-то обрадовался участковый, - я, говорю, бабушка, вашего дешевого постмодернизма еще в армейке с лихвой накушался. Сообщите мне какую-то новую истину.
- А она что? – улыбнулся я.
- А она сообщила! – так же радостно сказал Аркадий и протянул мне стакан для второй порции виски, - Она сообщила, что вы убили премьер-министра!
Я налил Аркадию виски, следя за тем, чтобы не дрожала рука.
- Смотрю, говорит телевизор, - Аркадий отхлебнул из стакана, - Бабушки, вы знаете, смотрят телевизор…
- Да, - подтвердил я, - Отрубили мне канал “Cartoons” на прошлой неделе. Я звоню кабельщикам, спрашиваю: “Где мультики, бля?” А они мне: “Отрубили по желаниям телезрителей”. Вот вы, говорят, мультики смотрите и канал “Евроспорт”, а в общественной жизни не участвуете, а бабушки смотрят сериалы и звонят нам круглые сутки. Дайте, мол, нам больше сериалов, а футбол и бобров отрубите.
- Бобров? Может, енотов?
- Про енотов – это другое. Про енотов тоже есть мультики. Но в тот момент речь шла о бобрах. Бабушки были недовольны бобрами. Требовали вместо них сериалов.
- Ясно, - Аркадий намекнул взглядом на новую порцию виски, - Так вот она и говорит: смотрю, мол, новости про убийство нашего дорогого премьер-министра, а там убийцу показывают…
Я налил себе виски и чокнулся с Аркадием.
- Показывают, говорит, как убийца выходит из кабинета, - Аркадий выпил, - На камеру наблюдения снято. А убийца…, - участковый выдохнул в рукав, - Вылитый житель нашего дома, э-э-э, ну я не буду говорить, как она вас назвала…
- Спасибо, - поблагодарил я, - Вы очень тактичны. Не хотите ли лимон или апельсин?
- Апельсин хочу, - заявил Аркадий.
- Уважаю ваш выбор, - я сходил на кухню, нарезал на тарелку пару апельсинов и вернулся в комнату к Аркадию.
Аркадий взял с тарелки кружок апельсина, разломил корку и выкусал мякоть. Потом положил корку назад в тарелку, достал из нагрудного кармашка белоснежный платок и вытер пальцы.
- Так это вы премьера убили? – спросил он, весело глянув на меня.
- Я.

Повесть о капитане Копейкине

…В столицу меня батя переманил. Я только армейку отслужил, болтался – не пришей кобыле хвост. А батя серьезную карьеру на то время сделал – служил швейцаром в гостинице “Москва”. Устрою тебя, говорит, Аркаша, участковым, раз ты во внутренних войсках служил.
И сдержал батя слово: уж на что участок мне гнилой попался – Мышеловка, зато комнату дали в общежитии стекольного завода. Мышеловка, сами знаете, клозет клозетом, но работа не пыльная – разборок тогда еще не было бандитских, к серьезной уголовщине меня не подпускали. Дела, по большей части, семейные: драки кухонные да подъездные. Карманники, правда, докучали. Там же троллейбус-единичка ходит, так на нем щипачей больше, чем пассажиров. Я их уж в лицо выучил, а брать поганцев опера из райотдела запретили: карманники, мол, это наша основная надежда и опора в добровольной помощи милиции в деле стука на серьезный криминоген, а гражданам нечего варежку разевать. Так что я по мелочи работал. Оно ведь как: пьет кто-то, варит что-то непотребное, мясо ворует из кастрюль на общественной кухне, или подерутся родные братья Мишка с Гришкой, ножики уже повынимали, вот-вот порежут друг дружку насмерть, а милицию-то как вызвать? Это ж посадят обоих. А получку кто домой носить будет? Вот и сгодится тут добрый участковый: придет, разнимет, пожурит, пугнет, чтоб впредь не пили, на том и делу конец, и все счастливы. Пользовались, одним словом, моей добротой, ходили люди.
Вот так и познакомился я с Сережей Чигляевым, из-за доброты своей душевной.
***
Захожу как-то домой вечерком, только с работы, форму не успел на плечики повесить, слышу – стучит кто-то в дверь. Открываю, на пороге – Костя Черемной, хозяин шалмана кооперативного. Известный под кличкой Идиот. Натуральный кретин, между нами говоря, картавый и хитрый. “Агкадий”, - говорит, - “Помоги. Дгака у меня в гестогане. Чугки нашего бьют, а он вгоде из огганов”. Сам амбал такой, два на два, а туда же – помоги. Пошел я, короче. Мало ли, думаю: кончат гэбиста в районе, не оберешься потом хлопот.
Мы еще на подходе поняли, что драка вся вышла: никакого шума внутри. Толкаю я дверь, захожу. За мной этот амбал трусливый просачивается, за спиной прячется. Темно там, короче, в кафешке, ни зги не видно, только шорох какой-то подозрительный слышится. Пригляделся я, вижу: ползает кто-то по полу. Вернее, не ползает, а на карачках ходит, под столы и стулья заглядывает. Человек какой-то в пальто. Пол грязный, окурки расбросаны, тарелки битые, объедки, а это чудо лазит, подметает хлам фалдами. Коленями блевотину размазывает.
Стоим мы, значит, с Костей Идиотом, наблюдаем всю эту картину, помалкиваем. А чудак шаги наши заслышал, притаился, потом – раз, голову поворачивает и на нас смотрит. Натуральный оборотень. Будто только перевоплотился. А потом вдруг как вскочит – и к нам!
Я аж назад попятился, испугался, чуть Идиота с ног не сшиб. А оборотень подскакивает и тычет мне в лицо бумажку красную.
- Милиция! – орет, - Вы-то мне и нужны! Я лейтенант госбезопасности Сергей Чигляев!
Я, опять же, напрягся. Ешкин кот, думаю, не повезло все-таки: на гэбиста битого напоролись. А потом смотрю на бумажку эту самую, в руке зажатую, и вижу не удостоверение, а натурально – салфетку, кровищей перемазанную. Тут Костя встряет.
- Агкаша, - говорит, - Давай я его выгублю.
А чудак в облеванном пальто не успокаивается. Тычет мне в лицо салфеткой.
- На меня было совершено разбойное нападение группой лиц, - кричит, - В результате чего была похищена ондатровая шапка!
А у самого рожа вконец разбитая: один только глаз виден, а второй весь кровищей залило, и даже вроде протектора что-то на щеке отпечаталось.
Костя Идиот совсем уже осмелел. Пристал ко мне: давай я его вырублю и все тут. У чувака, говорит, натуральная белка. А этот заладил: не белка, мол, а ондатра, натуральная ондатра. На шапку свою намекает. Ну, когда он в десятый раз про ондатру вякнул, Костя его и вырубил правым хуком.

***
На этом дело с ондатрой не кончилось. Пару недель спустя заявляется мой новый знакомец в участок. Со следами былого насилия на лице – только коркой все заросло.
- Здравствуйте, Аркадий, - говорит, - Вы меня не помните? Я Сергей Чигляев...
- А-а-а, - говорю, - Лейтенант госбезопасности?
Он засмущался вроде.
- Не лейтенант, - говорит, - Но, в общем, я не слишком соврал. Я действительно работаю... ну, в общем, там, где сказал...
- И чего изволите? – говорю.
Тут он и выдал.
- Я видел шапку! – заявляет торжественно, - Я видел свою ондатровую шапку… в общежитии.
- В каком таком общежитии? – говорю.
А он наклонился и уже на ушко мне шепчет.
- В общежитии, где иностранцы живут. Я давно за ними следил. А тут вижу, идут. А один в моей шапке. Я проследил. Вахтерше говорю: "Сорри, ай донт андерстенд" и до комнаты за ними тихонько. Там они сидят. И шапка моя там. Надо брать, пока тепленькие... Комната четыреста двадцать семь! Четвертый этаж…
Хорошо я знал четыреста двадцать седьмую комнату. Проживал там некий Тайсыр, палестинец. На него вечно местные жители жаловались: мол, содержит притон. Наркоманы там, проститутки. Хотя, между нами, жалобы эти не соответствовали действительности и проистекали из сущей ксенофобии. Тайсыр был всего лишь беглым террористом и довольно милым человеком. Хотя по слухам держал боевой ствол. Вот на этот предмет я и решил его посетить, а вовсе не из-за ондатры дурацкой. Дай-ка, думаю, заскочу к палестинцам на огонек, вдруг удастся взять Тайсыра на горячем, левый ствол конфисковать.
Беру я, значит, свой табельный пээм и иду в общагу. Чигляева, понятно, с собой захватил, как пострадавшего от покражи, чтобы шапку опознал, если что.
А там все чин чинарем: выбиваю дверь с ноги, залетаю в комнату: “Всем стоять! Лицом к стене!”, как полагается.
Не рассчитал, правда, чуток. Забыл, что арабы эти вечно толпой кучкуются. В комнату заскочил, даже ствол не зарядил от греха, а тут смотрю: полная комната черных, человек двадцать… Струхнул, если честно…
Но пронесло… Удалось взять на понт трудящихся востока. Перепугались они поболе моего. Стали к стеночке, как миленькие.
Осматриваюсь я, значит, ищу вещественные доказательства безобразий. Долго искать не пришлось: в комнате ни одной кровати, вообще никакой мебели нет, только матрасы расстелены у стен, а посреди комнаты – шапка лежит! Рядом бутылка водки полураспитая, а в шапке – кусок сыра голландского.
- Чья ондатра? – спрашиваю и тычу Тайсыру пистолетом в спину.
А тот чуть не плачет с перепугу.
- Не знаю Андатра, - лепечет, - Кто такой Андатра, камандир? Всех знаю, камандир, Андатра не знаю. Это, наверна, кубинци, камандир, негри, наверна...
- Шапка чья? - говорю.
И тут отклеивается от стены Закария, марокканец, и подает голос:
- Мой шапка, извини, - говорит, - Холодно, извини. Купил шапка на базари. Хороший шапка-кролик.

***
А потом я с Леночкой познакомился. Тогда еще молодой и красивой. Худенькой и... в общем, еще девочкой. Она училась на втором курсе института иностранных языков и жила в общежитии. Том самом, где проходило дознание на предмет ондатры.
По городу гуляли, говорили много. Я тогда еще на исторический собирался поступать - не думал, что в ментовке застряну, хотел быть учителем. И Леночка хотела быть учительницей, в музеи меня водила и на выступления поэтов. А еще в парки ходили, на ВДНХ и Владимирскую горку. За ручки держались и ни о чем таком не думали.
А еще через полгода Леночка сообщила мне, что посещает кружок… студенческий. Собираются там, дескать, интересные люди. Говорят об Украине и ее особом месте в истории. А называется кружок "Объединенная славянская ассамблея". ОСА сокращенно. Леночка мне даже брошку показала с полосатым насекомым. "Только эта брошка тайная", - говорит, - "Это чтобы члены кружка друг дружку узнавали. Пригласила она меня, в общем, в кружок этот. Там интересно, говорит.
Пришел я в кружок, послушал. Собирались там почему-то, в основном, девочки. Парней было всего ничего: пара-тройка на десяток девчонок. Много пили и курили, ерунду всякую говорили о том, что надо провести акцию, напечатать литературу и вообще всячески о себе заявлять и вредить. А потом спали на матрасах, где сон застал. В том же составе, пара-тройка на десяток девчонок. Тогда я впервые и познал Леночку… в смысле физическом.
А потом прихожу я как-то вечером к Леночке в общежитие, а дверь в комнату закрыта. И шорох какой-то, будто есть кто внутри, а не открывают на стук. Повздыхал я, потоптался и принялся было розочку к двери пристраивать, которую в подарок принес. Возле дверей хотел прислонить как бы намеком, что я здесь был. Да не успел я розочку пристроить. Дверь открылась, и вышел, кто бы вы думали?.. Сережа Чигляев. Собственной персоной.

***
Исстрадался я весь, у Леночки не показывался, два дня лежал в кровати, не вставая. Вены даже хотел резать, да только надпилил чуть-чуть, не решился. А через два дня вызывают меня в здание на улице, сами знаете, какой. А там Чигляев сидит в кабинете…
Не бери в голову, говорит… И что удивительно: сидит за столом в кабинете, в здании на улице сами знаете какой, а сам в майке белой… в футболке, распаренный весь, а на футболке “Бей жидов – спасай Россию” написано. Елки-палки, думаю, и впрямь лейтенант, а то и повыше.
Ты на майку не смотри, говорит, я только с задания… и это… не бери в голову по поводу Ленки. Все бабы - ****и. Известная формулировка. Не выгонят их никого из института. Все почти согласились работать, ****и. Кем бы они были без меня? Училками в школе? А так все в переводчицы пойдут, контора позаботится. Иностранцы, трусики кружевные, заграница. Да они все сами заранее знали, потому и перли в этот кружок, будто там медом намазано. Ну, какая, скажи мне, в манду, славянская ассамблея? Половина из них и слова этого написать не умеет, а вторая половина стучит задолго до моего там появления. Если хочешь знать, там только я работал, а остальные пацаны так приходили, развлечься на шару с будущей агентурой. А то потом зашлют девок в какой-нибудь Гондурас, хер дотянешься...
Вот такое он мне говорил. А сам листики перекладывает на столе, в стопочки сложенные. А листики все шариковой ручкой исписаны.
Ты на листики не смотри, говорит. Натурально, я и на тебя написал, ты же присутствовал. Извини, бля, ноблесс оближ, работа такая. И, между прочим, для твоей же пользы. Нечего тебе делать в ментовке с твоими способностями. Я тебя давно уже порекомендовал: наш, говорю, человек, надежный. Так что сдавай дела, Аркаша, и входи, как говорится, в курс. А мне спасибо скажи…
Хотел я ему дать по роже, а сказал: “спасибо” и пошел в гэбэ работать… Человек слаб…

***
Поначалу я, по большей части, на митингах работал. Тогда свобода еще внове была. Митингующие хоть и говорили по-украински, кричали "ганьба", флагами размахивали, но по сторонам поглядывали с опаской, кричали вполсилы, а флаги лелеяли и, помахав, за пазуху прятали. Побаивались, в общем.
Агенты из нас с Чигляевым были никудышные. Сам я толком по-украински не говорю, а Чигляев обезьянничать всегда умел, но рожа у него совсем не украинская, как ни крути. Другие агенты, товарищи наши, были куда правдоподобней: усы ниже воротника, сорочки вышитые, когда говорят - рот будто манной кашей набит, речи даже толкали и аплодисменты срывали. А мы все больше в толпе шуровали, уши навострив, слушали.. Вычисляли нас, правда, часто… На затылок плевали. Неприятно было, одним словом.

***
Но однажды проклюнулось серьезное дело.
- Будем брать секту! – торжественно объявил мне Чигляев.
Не скрою, я обрадовался. Митинги мне уже порядком надоели. А тут секта какая-то загадочная. Заинтересовался я, одним словом.
- В пятницу на Малой Китаевской, - сообщил Чигляев, - Там их сборище.
Поинтересовался я, что за секта.
- Сам толком не знаю, - говорит Чигляев, - Хлысты вроде. Или скопцы. В общем, мужикам елды отрезают, а телкам – сиськи, чтобы не было похоти. Изуверы, одним словом. Мне поручено проникнуть в самое логово и подать сигнал. Ты бабку Генриетту знаешь? – вдруг спрашивает.
Я опешил сразу, а потом припомнил. Бабка Генриетта, Генриетта Яковлевна, она же бабка Гангрена, работала вахтершей в общежитии иняза. Старуха лет ста, вроде совсем без ума. К чему она, думаю.
- Она у них в большом авторитете, - говорит Чигляев, - Чуть ли не главная по ориентировке, грымза старая. Ты ее сиськи видел?
- На кой мне ее сиськи? – говорю, - Ей же сто лет в обед.
- То-то и оно, - говорит Чигляев, - Нет у нее сисек. Обрезали. Настоящая ведьма.

***
А потом… проболтался я, одним словом. Никакие мы были с Чигляевым агенты невидимого фронта, молодые и глупые. Чигляев мне проболтался из форсу, чтоб похвалиться важным заданием, а я… Леночке разболтал, в общем. Вернее, не совсем разболтал, а так… завел тему про бабку Генриетту ни с того, ни с сего, уж очень трудно было в себе держать.
Леночка посмеялась от души.
- Что это ты так Генриеттой интересуешься? – спрашивает, - Бабка Гангрена, - говорит, - личность знаменитая. Сидела еще при Сталине как буржуазная националистка, а потом еще в семидесятых за украинскую хельсинкскую группу по лагерям и психушкам. В общем, бабушка еще та, но до сих пор в уме. Она даже доктор наук каких-то, по-моему, за границей ее печатали...
Видите как. А Чигляев говорил, секта.
Спустился я в холл, одним словом, и подошел к конторке вахтерши Генриетты. Позвал ее. Она читала там что-то, сидела при настольной лампе.
Так, мол, и так, говорю, пани Генриетта, я, как вы догадываетесь, работаю в органах госбезопасности.
Я сразу признался, потому что глупо было это скрывать от такой прожженной и опытной бабки. Она наверняка меня давно вычислила. У политических на филеров чутье.
Ну, она и кивнула. Конечно, знала она, где я работаю.
- Я знаю, - говорю, - что ваши люди собираются на Малой Китаевской улице. Так вот. С вашей девочкой, Лесей, придет парень, блондинчик. Он тоже работает в органах госбезопасности. Внедренный агент. В общем, я не советую вам собираться в пятницу... вас будут брать, как секту... хлыстов, скопцов. Вы меня понимаете? – говорю.
Старуха только кивнула еще раз. Нет, вру, “дякую” еще сказала и снова в книжку уткнулась. Я так и не понял тогда, поняла ли она мои слова.

***
Потом оказалось, что поняла. Хорошо поняла…
Мы в машине сидели с полковником Христенко. Там вообще наших… ну, в смысле, агентов, за каждым кустом было понатыкано. На станции Киев-Московский - под видом ожидающих ночную электричку; наверху, у гастронома – типа, алкаши, даже влюбленные парочки на бревнах рассадили по всей Малой Китаевской. Исключительное идиотство, если подумать. Даже без моего двурушничества любой сектант догадался бы, что его пасут – ну какой, извините, вменяемый влюбленный будет сидеть на бревне на Малой Китаевской улице? Вы бывали на Малой Китаевской? Иногда я думаю, что слухи о поразительной изобретательности спецслужб сильно преувеличены… Впрочем, я отвлекся.
Я, слава богу, не в кустах сидел и не на перроне маялся. Меня полковник Христенко к себе в машину взял – водителем. На Феодосийской мы стояли, там, где Малая Китаевская наверх взбирается и на Лысую гору поворот. Командный пункт, одним словом. Ждали сигнала…
Я толком и не знал, что за сигнал должен поступить. Не в курсе был операции. Сидел, как рядовой водитель. А Христенко все в рацию что-то говорил и слушал. А потом вдруг как подскочит на сиденье. “Какие голые бабы?!” – орет в трубу, - “Куда бегут? На Лысую гору? Слушай мою команду – голых баб не брать, пускай бегут, ведьмы. Всем ждать, когда Щегол засвистит…”
Я едва успел догадаться, что Щегол – это наш Чигляев, внедренный агент, как он и засвистел.
Вернее, это не свист был, а… ужас что за крик. Вроде человеко-обезьяны Тарзана. Ну… или когда свинью режут…
- Вот нам, бля, и сигнал, - говорит Христенко, - Все в дом, брать всех, никого не выпускать!
Ну и рванули мы, значит в дом. Пробежались вниз по грязи, по Малой Китаевской этой замухрышной. Все агенты наши сбежались, которые влюбленными на бревнах сидели.
Дверь открыта была, даже выносить не пришлось. В комнату как вошли, меня от вони чуть в сторону не повело. Потом воняет, дерьмом, а больше всего – одеколоном каким-то смрадным. А среди этой вонищи мужик скачет по комнате: бородатый и в ночную рубашку одетый. А другой такой же у стены сидит, на лавочке. Лавочка такая деревенская, как в прошлом столетии, дерюжкой покрытая. И этот сидит, бородатый, в ночной рубашке, покачивается. А другой скачет.
- Девки убегли, - говорит нам тот, что на лавочке сидит. И печально так головой качает.
А тот, что скачет, на это заявляет: “Овсепия – ты лох!” И давай снова по комнате скакать. Скачет и приговаривает: “Овсепия – лох, Овсепия – лох, лох, Овсепия – лох, лох, лох, Овсепия – лох” – это, значит, чтобы музыкальный ритм соблюсти.
Мы, конечно, поначалу опешили слегка, завидев этих юродивых. Даже про Чигляева на время забыли. А потом слышим, скулит кто-то, как собака. Будто за дверцей. Там в темноте дверца была маленькая. Я первым скулеж этот услышал. Подхожу, значит, дверь толкаю и вижу – сортир. На полу Сережа Чигляев лежит, поскуливает, руками за промежность держится. А прямо перед носом у меня – унитаз самодельный, деревянный. А в унитазе этом, знаете, будто тортик. Смеяться будете, но полная с тортиком ассоциация. Аккуратная кучка такая, только слегка размазанная, из дерьма, кровью политая, как клубничным вареньем. А сверху на тортике – будто розочками украшено, два яйка лежат человечьих…

***
– Ваша склонность к постмодерну неизбывна – сказал я участковому, - Я эту историю читал в журнале “Наука и религия” за Аллах знает какой год. Про то, как секта заманила к себе в логово внедренного агента кагэбэ, споила его тройным одеколоном, поизмывалась сексуально, а потом отрезала ему яйца с помощью высокотехнологичного унитаза-яйцерезки.
- Да, об этом писали, – просто ответил мент, - Эта история по праву заняла свое место в жанровой литературе.
- А как вы снова оказались участковым, если вы в службе работали? – задал я Аркадию провокационный вопрос.
Аркадий ответить не успел. Дверь спальни вдруг открылась и оттуда вышла Маша Кирьякова, заспанная и замотанная в простыню.
- Я писать хочу, - сообщила она нам, пожелав вначале доброго утра, и удалилась по направлению к туалету.
- Жена ваша? – поинтересовался Аркадий.
- Да, - соврал я, нимало не рискуя. Я догадался, что девушки в соседней комнате все это время подслушивали, а Машу выслали на разведку, когда рассказ окончился, чтобы мента спровадить. А потому внезапного появления из спальни второй и третьей “жены” ожидать не приходилось – Тина уже все продумала.
- Интересная девушка, - скомплиментировал Аркадий вслед ушедшей писать Маше, - Кудрявая. Кстати, о девушках. Вы нынче ночью не в закрытом-ли боулинге отдыхали?
- Не знаю, как вам и соврать, - признался я, - Поскольку подоплека вопроса мне неведома.
- Да проще некуда подоплека, - Аркадий взял бутылку виски и разлил нам по стаканам, - Дело в том, что Иван Иваныча, хозяина заведения, этой ночью кто-то пристрелил. Причем самым что ни на есть неприличным способом – через переборку в туалетной кабинке. Так и сидел на унитазе, издырявленный весь, битой керамикой присыпанный…
- Дались вам эти унитазы, - притворно поморщился я, собираясь с мыслями.
И в унисон моим мыслям из туалета послышался звук льющейся воды.
- Так, значит, не знаете ничего об убийстве? – подсказал мне Аркадий, выпивая.
- Не знаю, - ответил я с готовностью, тоже выпивая, - Поскольку берегу ваше время и нервы. Ведь моя версия о том, что Иван Иваныча убили две девушки, поклонницы группы “Фабрика”, покажется вам недостойной внимания? У них еще парень в школе есть – Сашка Джей-Ти, белобрысый такой. Он учится в одном классе с девочкой Олькой и дружит с Леликом, другим парнем, который принимает спортивные ставки. А другая девочка, Катька, любит Сашку Джей-Ти и ревнует его к Ольке…
К немалому моему удивлению, участковый достал из кармана кителя блокнот и ручку и принялся что-то записывать.
- Сашка, Олька, Лелик, Катька, - проговорил он, пряча блокнот и ручку, - Надо будет по школам пройтись. Пора мне! – он вдруг резко встал и от резкости этой покачнулся и снова сел, - Нет, - резюмировал он печально, - По школам нынче повременю. Но…, - Аркадий снова поднялся на ноги, на этот раз уже медленно и осторожно, - Спасибо вам за информацию! – участковый надел фуражку и взял под мышку пластинку Аллы Пугачевой, - Я к вам почему, собственно, приходил. Из-за Иван Иваныча этого и приходил. По свежим следам, так сказать, поступило задание пройтись по квартирам. А соседи, сами знаете, вас не жалуют: мигом сообщили, что вы пришли с женой за полночь и пьяными. И про то, что в боулинг часто ходите, сообщили… А про то, что вы премьера убили не было сигнала, это я сочинил, ха-ха, - картинно хохонтул Аркадий, - Там, на видео этом, что по телеку показывали, ни черта не разглядишь, между нами говоря. Так что не бойтесь, - подмигнул мне участковый, - Никто вас не опознает, - он еще раз любовно повертел в руках пугачевскую пластинку, - Кстати, спасибо за подарок, и… будете иметь досуг и желание поговорить о постмодернизме, звоните, - на прощанье он протянул мне визитку и попятился в коридор, где и столкнулся с вышедшей из туалета Машей.
- Простите, - Аркадий слегка приподнял фуражку, обходя Машу и пристально разглядывая ее голые плечи, - И честь имею!

xiii

День, в который Тина назначила мне следующую встречу, поначалу не задался. Мне опять угрожали милицией. Сперва я чуть не подрался с контролерами. Нужно признаться, что я сам виноват. Билетики я, как правило, законопослушно пробиваю. Но ненависть к контролерам, тем не менее, испытываю патологически темную. В общем, сам ищу повода и нарываюсь. Вот и в этот раз вступился за какую-то девушку, которая, обрадовавшись, тут же и убежала, оставив меня перед тремя здоровыми быками, которые, впрочем, меня не избили, несмотря на множественные оскорбления с моей стороны. Краснели только и злились. А потом погрозили доставить в отделение. Услышав про отделение, я тут же поспешил смыться, соскочив с подножки троллейбуса на кстати подвернувшейся остановке. “Зассал, фуфло?” – победно закричали мне вслед контролеры, что, впрочем, не имело большого тактического значения.
И тут же меня чуть не сбила машина. Взволнован я был после беседы с контролерами, не спорю – на волоске находился от беды, а потому машины на нерве не заметил. И опять – жигуля “копейку”. Почему-то меня все время норовят сбить какие-то несерьезные машины. Полно ведь иномарок в стране и по лицензии выпускают приличные машины – вон Бродяга их считает, когда карспоттингом своим занимается, а мне вот, видно, суждено под “копейкой” погибнуть.
Оттого и зол я был на водителя сверх разумной меры, вины своей не чувствуя. Он, наивный, из машины вылез, пытаясь меня вразумить насчет того, какое я говно, раз прусь средь бела дня там, где нету зебры.
- Ты зебру здесь видишь?! – вот так он и орал, не поверите.
- Да пошел ты нахуй, - сказал я ему уже совершенно спокойно, так он меня рассмешил своей зеброй, - Пидарас, - добавил я, подумав, - Вот тебе зебра, - здесь, уже не слишком подумав, я показал ему неприличный жест от локтя.
А мужичок, бедный, уж и в машину сел, чтобы уехать, а, заслышав такое оскорбление, заново вскочил, чтобы ко мне бежать, да жена его назад в машину утянула от греха.
Осудите меня, но я эту фразу повторил еще три раза. Чисто издевки ради, чтобы проверить реакцию простого народа на архетипичные раздражители. И все три раза мужичок вскакивал с места и порывался из машины выскочить, а жена его все три раза усаживала.
- А вот мы щас милицию вызовем! – крикнула она, наконец.
И опять, заслышав слово “милиция”, я скромно надел на голову капюшон курточки, отвернулся и побрел по улице, будто это не меня только что чуть не сбила машина.
- А-а-а, испугался милиции! – догадалась тетка, - А еще обзывается, бандит!
- А вот мы его щас в отделение отвезем! – осмелел и мужичок.
Я их уже не дослушивал – свернул в подворотню, во внутренний дворик между старыми домами, при царском режиме еще построенными, и тут мне на голову упал медведь.
Это я, конечно, вычурно выразился, для красного словца, будто медведь мне на голову упал. Если бы мне на голову упал настоящий медведь, гризли там, меня бы в мыло размазало, а так на меня маленький медведь упал – плюшевый, черно-белая панда.
Взял я его за руку, за лапу, то есть, полагается говорить по отношению к животным, даже и плюшевым, и начал оглядываться, откуда медведь упал. Не злился совсем, наоборот, успокоился и умилился. Ребенок, думаю, с балкона выкинул, надо отдать. А медведь вдруг музыку заиграл. В лапу у него была, знаете, такая штука вшита, которая музыку включает. Причем неплохая музыка заиграла, вроде бы “Лайтхаус Фэмили”, знаете, есть у них такая песня – “Run”, там еще клип был с блондинками в кружевных трусиках: А-а-ай, ай вона р-а-ан эвэ-э-эй вы-ы-ывью. Продвинутый какой медведь, думаю, и лиричный. И тут выходят эти три девушки из парадного…

***
Девушки были из той породы некрасивых существ, которым смело дают возраст от двадцати до сорока и которых все порываются спросить: не сестры ли они. Меня же всегда волновал вопрос: кто спит с такими девушками? Умом я понимал, что со всяким кто-то спит, но всегда хотел увидеть того, кто мог бы переспать с таковым объектом. Глядя на представшую предо мной троицу, я подумал, что некто мог бы переспать с ними только в качестве эксперимента либо по большой и странной любви. Впрочем, в облике их было некоторое отличие. Та, что по виду более всех стремилась к сорока, выражение лица имела прожженно-наглое и, судя по всему, была не чужда экспериментам. Две другие, которым можно было условно дать лет двадцать-тридцать, судя по застенчивым мордашкам, все еще ждали большой и странной любви.
- Это наш медведь, - сообщила мне старшая, - Ой, - вдруг добавила она, - Это вы!
Две ее сестры-подруги тут же смущенно заулыбались.
- Мы знакомы? – спросил я ради приличия, протягивая самой из них с виду младшей медведя. Уж я то был на все сто уверен в том, что мы не знакомы.
- Нет, - все так же смущаясь, ответила младшая, забирая медведя.
- Но можем познакомиться, - напугала меня средняя, вдруг оказавшись не такой уж застенчивой.
- Вы же Лембит? – уточнила старшая, - А мы под вас бухаем, - заявила она напоследок.
А вот это меня, сами понимаете, не на шутку заинтриговало. После первого “ой” я, известно дело, подумал, что меня с кем-то спутали. С певцом Валерием Меладзе, например, почему бы и нет. Вышел, к примеру, Валерий Меладзе из лимузина помочиться в подворотню и получил по башке плюшевым медведем. Но согласитесь, когда незнакомые вам девушки заявляют, что они под вас бухают, это настораживает. Ведь, как говорил Глеб Жеглов, я не артист, не писатель и не ученый, а, между тем, под меня кто-то бухает. Еще как загадочно. А потому я ни секунды не раздумывал, когда поступило предложение выпить портвейну.
Девушки провели меня во внутренний дворик, где мы и уселись за столик, в былые беспечные времена, видимо, служивший площадкой для игры в домино. Я дал денег, и девушки послали самую из себя с виду младшую за портвейном в ближайший маркет.
- Меня зовут Соня, - представилась старшая, - А это – Фаня, - представила она и среднюю сестру, - А младшую зовут Лиля, - отрекомендовала она и ушедшую за портвейном, - Вернее, Рахиль, если отбросить прочь ложное притворство.
- А я Лембит, - представился я приличия ради.
- Да, мы знаем, - сказала старшая, - Вы не пугайтесь оттого, что мы вас знаем. Все много проще, чем вы думаете. Вы ведь ходите в местные кабаки? В “Сказку”, в кофейню возле гастронома, в эту забегаловку, как ее, “Ужгород”, что ли? Возле бани кабак еще, в пиццерию, в кофе-хаусы…
- Хожу, - признался я, - Здесь можно дешево выпить, если поискать.
- Ну вот, - кивнула Соня, - Мы тоже ходим. Мы же здесь живем сто лет уже. И всю жизнь наблюдаем энтропию окрестных кабаков. Их эволюцию и этнографию. Я бы даже сказала – этносоциологию. Со времен двадцатого съезда до сооружения Арены-Сити. Рахиля вон даже денег недавно на этом заработала…
Тут же появилась младшая, Лиля, со звенящим пакетом.
- Четыре бутылки взяла, - сообщила она.
- Здраво, - похвалила ее Соня, приняв у сестры пакет и выставив на столик одну бутылку и четыре пластиковых стаканчика, - Остальные пусть в пакете пока побудут. А то милиция в последнее время совсем от скуки наглеет. Могут принять за распитие.
- Милиция – это поганство, - ответил я на это в сердцах, вспомнив недавние мне угрозы, и рассказал девушкам о неприятностях в троллейбусе и на дороге.
- Не берите близко к сердцу, - успокоила меня Соня, - Впрочем, именно это слово – “поганство” звучит вполне уместно, если воспринимать веру народа в милицию, как некий языческий культ. Милиция – новое воплощение Перуна и Зевса.
- Милиция – религия для рабов, - заявила вдруг Фаня.
- Я это понимаю, как сигнал открывать бутылку, - подытожила Соня и протянула мне неведомо откуда взявшийся штопор.
Я открыл бутылку, разлил портвейн по стаканам, и мы выпили за знакомство.
- Папа наш был фотографом-любителем, - ни с того ни с сего сообщила Соня, - И в былые времена наделал уйму фотографий окрестных кабаков. Вот уж не знаю, отчего его интересовали именно эти ландшафты. Хотя простите за кокетство. Это, как говорят, секрет Полишинеля – папа наш посещал кабаки много чаще других заведений. Так что, как акын Джамбул, фотографировал то, что видел. Лежали эти фотографии у нас в шкафу десять лет после папиной смерти, а намедни Лиля, не будь дура, отнесла их в музей и устроила платную выставку. Произвела фурор. Оказалось, что карточки, на которых представлены исключительно кабаки, имеет большую историческую ценность и пользуются большой популярностью у народа. Люди часами стоят и пальцами тычут, обсуждают: “Вот этого уже лет двадцать как нет, а этот переименовали, а на месте этого – молебня посольства божьего, а здесь – супермаркет, а этот, гляди-ка, стоит, как полста лет назад, и хоть бы хны…” Интересно?
- Очень, - не соврал я, - Нынче не то, что раньше. Кабаки как грибы пропадают. Зайдешь, бывает, в знакомую подворотню, где неделю назад сидел, глядь, а там уж нет ничего. Никаких культурных традиций.
- А мы, значит, ходим кругом и везде вас видим, - продолжила Соня.
- Вы все время с разными девочками приходите красивыми, - вставила Фаня.
- Не с разными, а с одной, - опровергла ее показания Лиля
- И с разными, и с одной – помирила их Соня, - Но с одной чаще. Красивая, черненькая такая…
- Тина, - подсказала ей Фаня.
- Да, - кивнула Соня, - Красивая, черненькая и умненькая. Она случайно не еврейка?
- Сэлинджер, в своем культовом произведении “Над пропастью во ржи”, пишет, что католики при знакомстве со всяким новым человеком первым делом пытаются узнать, не католик ли он, - ответил я очень, как мне показалось, остроумно.
- Ага, - усмехнулась Соня, - Мы в свое время здорово прижали этого вашего Сэлинджера, чтобы он внес правки в роман. Мы, правда, вначале предлагали ему версию насчет индейцев, но тогда как раз вышел первый фильм с Гойко Митичем, и мы сошлись на католиках.
Я достал из пакета вторую бутылку.
- Мы за вами наблюдаем, - сказала Соня, - Когда вы сидите со своими девочками и разговариваете. Вы всегда, когда выпьете, разговариваете громко, и все вокруг слышно. Поэтому я и сказала, что мы под вас пьем. Мы всегда рады встретить вас в кабаке, хоть вы нас никогда и не замечаете.
- Мне кажется, я вас помню, - соврал я политкорректно.
- А еще нам нравится, когда ваша девушка раздевается, - вдруг сказала Лиля.
Я понял, о чем она говорит, и, по-правде говоря, мне это не так сильно нравилось. Она намекала на то, что Тина, выпив, склонна к эксгибиционизму.
- У нее красивая грудь, - добавила Лиля.
Я молча разлил вино по стаканам.
- Вы сегодня тоже с ней встречаетесь? – спросила Фаня, - Вы ведь за этим в центр приехали? Пригласите ее к нам. Мы бы очень хотели с ней познакомиться.
Я позвонил Тине и объяснил ей, как меня найти, а когда она пришла, то оказалось, что обнаружились новые обстоятельства.

***
- …И вот, когда эта проститутка, наконец, решила поласкать его яйца, - вот так Тина приступила к рассказу о новых обстоятельствах, и это меня почему-то рассмешило. Видимо, я вспомнил мента Аркадия и его рассказ про чудо-унитаз. (При этом слове дополнение в винительном падеже с предлогом “про” придает тексту разговорный характер. В литературной, научной и деловой речи правильнее использовать дополнение в предложном падеже. Поэтому, если вы будете рассказывать эту историю в литературных, научных или деловых кругах, лучше выразитесь так: “рассказ о чудо-унитазе”).
- Да, я сама не люблю это выражение: “ласкать яйца”, - так истолковала мой смех Тина, - Как-то оно звучит похабно.
- А мне нравится, - не согласилась с ней Соня, - Именно поэтому мы и любим под вас пить.
- Спасибо, - поблагодарила ее Тина, - Но, тем не менее, слов из песни не выкинешь. Эта проститутка… впрочем, не буду повторяться в ругани к любимой девочке, одним словом, эта сука Машка, когда в очередной раз давала председателю Центробанка Пальчику…
- “Давать пальчику” – тоже очень смешное выражение, - вставила Лиля.
- Не умничай, - приструнила ее Соня.
- Так вот, когда она дошла до яиц, - продолжила Тина, - То Пальчик вдруг ни с того ни с сего поймал вялого…
- Кого поймал? – снова встряла Лиля.
- Лишился эрекции, - терпеливо объяснила ей Тина, - Это можно было бы объяснить некой странной фобией, наподобие боязни зубастой вагины, - Тина глянула на Лилю, не требуется ли той объяснений по поводу зубастой вагины, и продолжила рассказ, - Если бы Машка до этого хорошо не знала Пальчика и… если бы я сама его хорошо не знала, - здесь Тина посмотрела на меня, не требуется ли мне объяснений по поводу ее знакомства с Пальчиком, - Так вот, раньше он ни при каких обстоятельствах во время орального секса эрекции не лишался.
- Не ловил вялого, - смакуя, сказала Лиля.
- Именно, - кивнула Тина, - Это и породило во мне подозрения. Машка, конечно, сболтнула мне про этот косяк просто так, к слову, не видя подвоха, но я, на всякий случай, дала ей задание в следующий раз повторить фокус с яйцами, и что вы думаете?
- Он снова поймал вялого? - спросила за всех Лиля.
- Точно так, - ответила Тина, - Даже не дал ей подступиться. Взял руками за голову и отстранил. На этом сеанс был окончен. Оставшиеся два часа, выкроенные из напряженного графика председателя Центробанка, он пролежал на диване, плачась Машке на свою судьбу-злодейку. Суть его меланхоличного рассказа состояла в том, что он никак не может стать премьер-министром…
- Из-за того, что поймал вялого? - уточнила Лиля, после чего получила легкий подзатыльник от Сони.
- Отнюдь нет, - покачала головой Тина, - Премьером он не может стать оттого, что у покойного экс-премьера Чигляева оказались штучные латексные яйца… косметический протез, для вида.
- И что с того? – удивилась Лиля.
Тина посмотрела на нее с сожалением, как на несмышленыша.
- И что с того? – я поддержал Лилю и удостоился такого же снисходительного взгляда.
- Вы, вероятно, имеете в виду известную процедуру инициации, - пришла на помощь Соня, - Дело в том, - она обращалась к нам с Лилей, поскольку только мы из присутствующих не понимали, о чем идет речь, - Что, с тех пор, как некрофилы пришли к власти…
- В тысяча девятьсот семнадцатом году, - уточнила Фаня.
- Да, - кивнула Соня, - Когда в тысяча девятьсот семнадцатом году к власти пришли некрофилы, то одним из первых тайных документов совнаркома стал так называемый декрет об инициации совслужащих высшего командного звена, в народе больше известный как “сговор яйцеглотов”. Суть декрета состояла в том, что всякий претендент на высокий государственный пост должен съесть яйца предыдущего обладателя этой должности, если таковой мертв. Если же он еще жив, то все проще – кандидат должен всего лишь отсосать…
- Постойте, - недоверчиво сказала Лиля, - А если предыдущий чиновник – женщина?
Теперь уж и Соня посмотрела на сестру с сожалением.
- Погодите-погодите, - Лиля как-будто задумалась, - Вы намекаете на то, что женщин-руководителей в этой стране не было… не могло быть… вообще никак не могло быть именно по причине такой процедуры инициации?
- Ты все-таки умненькая девочка, - похвалила ее Соня, - Сама догадалась. Более того, мне кажется, что вся эта процедура и была выдумана для того, чтобы женщины не могли занимать ведущие посты в этом государстве. Видимо, это как-то связано с поддержанием уровня некрофилии в обществе. Появление женщины каким-то образом нарушает баланс и преемственность. Государство некрофилов может развалиться.
В задумчивости мы выпили.
- И что теперь? – Лиля прервала общее молчание.
- Не знаю, - Тина пожала плечами, - Ситуация назревает революционная. Мирослава Котенок давно претендует на премьерство, это всем известно. Единственной для нее преградой была пресловутая процедура инициации – у Котенка нет яиц. Теперь у нее появился реальный шанс сломать традицию – ведь покойный Чигляев всех обманул своими протезами, лишил следующего кандидата удовольствия полакомиться своей мошонкой. Так вот, Пальчик проговорился Машке, что на днях собирается сходка на даче у Крысы, где будут решать, как быть. Там все будут, от кого хоть что-то зависит. И, главное, там будет Котенок. Потому-то Пальчик и не мог сэрегировать, когда Машка его за яйца брала, нервничал; он опасается, что Котенок на сходке прогнет свою линию – заставит изменить процедуру инициации. Я пошлю туда Невидимку, - заключила Тина, - Пускай разведает.
- За это и выпьем, - предложила Соня.
- Эхх, - сказал я.
- А что же еще делать? – улыбнулась Соня на это мое “эхх”, - У вас есть разумная альтернатива? Выходит так: либо пить, либо яйца кушать. И я совсем не прочь выпить за то, что мы принадлежим к первой категории.
- Если бы я был писателем, то каждая новая глава моего романа начиналась бы с описания выпивки. Это слегка удручает.
- Не удручайтесь, - Соня протянула ко мне пластиковый стаканчик, чтобы чокнуться, - Это все от однообразия ландшафтов. Ведь у вас есть резиновая лодка? – это ее провидчество меня не слишком удивило, девочки ведь уже рассказали про то, что я громко разговариваю в кабаках, - Вот и поезжайте туда, где вода.
- Пить в лодке? – спросил я довольно-таки тупо.
- Вставать рано, наблюдать рассвет, плывя по воде, забрасывать удочки в неведомое, думать о вечном…
- Уедешь со мной? – спросил я Тину, - Чтобы, плывя, наблюдать рассвет и забрасывать удочки в неведомое?
- Нет, - ответила Тина.
- Эхх, - сказала Соня, выпивая портвейн.
- Возьмите медвежонка, - сказала Лиля, протягивая Тине панду, - Это Мишка выбросил, Фанькин сынок. Пусть вам будет подарок на память.
- Спасибо, - Тина взяла у Лили медведя.
- Это счастливый медведь, - сказала Соня, - Он вам пригодится. Назовем его “Охранная Панда”.
- Только постирайте его в машинке, а то он по земле валялся, - неловко улыбнулась Лиля.
- Хорошо, - Тина улыбнулась ей в ответ.
А я нажал медведю на лапу, и он сыграл нам песню про “айвонаран”.

xiv

Сейчас бы рассказать об исчезновении Невидимки, так как событие это не рядовое, а как раз выходящее из ряда вон, но тогда снова пришлось бы начинать с выпивки. Поэтому я вначале расскажу о деньгах.
Дело в том, что вопрос денег в литературном произведении меня всегда волновал чрезвычайно. Читаешь, бывает, какую-нибудь книгу, герои там все сплошь мыслящие и притом высоко, далеко нам до них, иногда поступки совершающие незаурядные, а в голове все время мыслишка вертится – а за какие шиши этот праздник души? Чем главный герой занимается в свободное от размышлений время? На какую службу ходит, в какой должности состоит?
Чехов вот не упускал такие мелочи, все у него точнехонько описано: какого ранга чиновник, владеет ли домом или квартирку снимает, за сколько рублей в состоянии нанять дачку на лето, имеет ли возможность содержать любовницу, и тому подобные штуки, которые и читать-то зачастую в сто раз интересней, чем описания мыслей.
Американские детективщики, как и Чехов, построчно получавшие, тоже цену копейке знают: у них всегда главный герой, сыщик, в самом начале заявляет клиенту: “Я беру столько-то долларов в день плюс мои расходы”. Я думаю, они всегда вкладывали в уста своего сыщика сумму, чуть большую, чем получали от издателя за рассказ, а желание наяву произнести фразу – “плюс мои расходы” была их пожизненной сексуальной фантазией.
Французские романисты, все больше любовными интрижками увлекавшиеся, от невозможности придумать сколько-нибудь пристойное им занятие, заставляли своих героев становиться жуликами, приживалами либо же получать наследство. Русские, напротив, в стремлении материально обосновать вечное ничегонеделание и бесплодное мудрствование персонажей, и опять же, не умея заставить их работать за жалованье, насильно сокращали их расходы: в русских романах герой вечно сидит на пустом чайке с черствой булочкой, а если пьющ, то непременно дешевый портвейн. Тьфу, как вспомнишь, так вздрогнешь. Взялись на мою голову эти три сестры со своим летающим медведем.
О деньгах я хотел рассказать, а не о портвейне.
С некоторого времени я работал на Тину. По правде говоря, я всегда на нее работал, но, раз увидев по телевизору сюжет о том, как нигде не работающий муж застрелил из обреза жену-бизнесменшу в ходе спора о семейной субординации, я начал подавлять в себе мысль о том, что работаю на собственную жену. Вообще же это даже не работа была. Тина просто давала мне время от времени выловить малую толику денег из окружающего ее потока в обмен на незначительные услуги, которые ей мог предоставить любой встречный-поперечный и даже лучше меня. Поэтому, если говорить честно, деньги эти были слегка незаслуженными и попахивали вспомоществованием. С другой же стороны, деньги – субстанция грязная, и, мысля широко, любое их получение кем бы то ни было в каком бы то ни было количестве можно считать незаслуженным. Потому я не слишком терзался.
А с недавних пор, точнее говоря – после известного приручения Маши Кирьяковой, денежный поток вокруг Тины, а равно и моя в нем доля сильно увеличились.
Не знаю уж, кушала ли Маша из Тиныных рук, как было обещано, но сведения она приносила исправно, и не только генитальных фобиях председателя Центробанка. Тине оставалось только превращать информацию в деньги. С моей скромнейшей помощью.
Обязанности мои были смехотворны. Мне всего лишь требовалось подъехать в условленное время к банку и встретить там человека “А” и человека “Б”. “А” был чаще всего лицом славянской национальности, не очень опрятно одетым, боязливым и молчаливым. “Б” же всегда имел внешность горца Кавказа: обладал орлиным носом, суровым взглядом, говорил плохо и мало. “А” приходили всегда разные, “Б”, случалось, одни и те же. “А” выходил из банка с большим пластиковым пакетом и садился в машину к “Б”. В моем присутствии содержимое пакета передавалось от “А” к “Б”; при этом происходила странная метаморфоза: к примеру, если это содержимое имело пять нулей, то “Б” и получал все пять нулей, но в то же самое время я получал сумму с четырьмя нулями, а человек “А” - сумму с тремя нулями. После чего я приносил полученную сумму с четырьмя нулями Тине, а она уже выдавала мне из нее сумму с тремя нулями. Думаю, я все-таки получал деньги заслуженно: чего стоит, хотя бы, вся эта арифметика, с ума можно сойти, считая эти нули.
Вот еще что забыл сказать. Во всей этой схеме немало участвовал Бродяга. Именно его обязанностью было найти человека “А”. Как говорила Тина: “Чтобы замолодить лоха, нужно иметь талант и быть человеком без совести”. Естественно, что на эту роль Бродяга подходил лучше всего, за что и получал от Тины комиссионные, которые, боюсь, были много выше моих.

***
А теперь о Невидимке и о нашем с ним чудесном путешествии.
Встретились мы возле автовокзала в павильоне с игральными автоматами. Невидимка часто назначал встречи в таких местах, потому что, бывало, целыми днями там торчал, в этих павильонах. Я же там встречаться не любил, так как по ходу разговора от нечего делать тоже заряжал в автомат купюру-другую и всегда проигрывал. Невидимка же всегда выигрывал, а после говорил: “Ну, пойдем выпьем, я угощаю”, чем слегка уравнивал наше сальдо. Бродяга, например, никогда бы не предложил тебя угостить, уж сколько бы он ни выиграл, а ты ни проиграл. Правда, Бродяга и не играл никогда. Но если бы играл, то не предложил бы уж точно.
В этот раз все вышло в точности, как обычно: Невидимка выиграл, а я проиграл. Но в кабак мы не пошли: вместо этого Невидимка достал из кармана ополовиненную чекушку водки и протянул мне. “На, выпей”, - предложил он. Мне не хотелось, но я взял бутылку, чтобы его не обидеть, и отхлебнул глоток. Водка оказалась невкусной, но я допил ее до конца справедливости ради – ведь Невидимка уже выпил половину, и к тому же в автомате выиграл.
- Надо еще взять, - сказал Невидимка, и мы вышли из павильона на улицу.
Мы зашли в продуктовый магазинчик и купили там две бутылки водки, кольцо краковской колбасы и банку огурцов.
- Разговор есть, - сказал Невидимка, - Нужно придумать, где можно выпить со вкусом. Погода хорошая. Может, в парк?
Я был согласен в парк, но ответить не успел – мне помешал мужик в кожаной кепке, похожий на водителя маршрутки.
- Едем, молодые люди? – спросил мужик, похожий на водителя маршрутки.
- Едем, - ответил Невидимка, - А куда?
- В Умань, - сказал мужик, - Через пятнадцать минут маршруточка отправляется.
- Ты когда-нибудь был в Умани? – спросил меня Невидимка.
- Был. Мы как-то ездили с Тиной в парк. У меня даже есть фотка, где она стоит возле какого-то фонтана.
- Точно, там есть парк.
Вот так мы с Невидимкой сели в маршрутку и поехали в Умань пить в тамошнем парке.
По дороге водитель в кепке, то ли перегар носом учуяв, то ли увидев в наших лицах намерение, запретил нам пить в салоне. Мы поначалу уважали его запрет, но потом оказалось, что в маршрутке неисправны амортизаторы, и это, как мы рассудили, лишало водителя права что-либо нам запрещать. Поэтому, прыгая на задних сиденьях, как зайчики, мы распили одну бутылку водки. А мужик в кепке, видимо, обидевшись за нарушение запрета, через два часа высадил нас пьяными не в парке, а на какой-то паршивой автостанции, откуда мы еще целый час добирались до парка, спрашивая дорогу у прохожих.
В парке мы нашли укромное место, куда не ступала нога повсюду шныряющих туристов с экскурсоводами, а попросту уселись на траве у озера, спрятавшись за прибрежной корягой – мы видели все, сами оставаясь невидимыми. Прятаться нравилось Невидимке, а мне нравилось сидеть у воды. По воде плавали весельные лодки и велосипеды-катамараны, в которых сидели все больше евреи-хасиды, отдыхающие от посещения могилы цадика Реббе Нахмана, а еще ходил туда-сюда большой двухпалубный баркас с мотором, катая по озеру зевак с фотокамерами. А Невидимка пил и говорил.

***
- Съездил я к Крысе на дачу, как Тина просила, - начал он рассказ, - Вот геморрой, - Невидимка обратился к бутылке, жалуясь на неудобный рассекатель горлышка, - Машину в лесу спрятал километра за полтора, дальше пешком шел до самого забора с вертухаями. Невидимым я еще в лесу стал на всякий случай. Увидел белочку и сказал ей: “Не видим!” Черт! – Невидимка понял, что проговорился, - Ну да, мне нужно это кому-то сказать, не просто в воздух, а чтобы человек был рядом… или хотя бы белочка… вот. Перелез я, значит, через калитку и пошел по дорожке. Дача, в общем, дерьмо, если ты ждешь описаний. Джеймс Бонд на такой бы не жил. Елки какие-то, кипарисы, так и хочется сказать, араукарии, и плиткой дурацкой все обложено… Ну, давай, - Невидимка чокнулся со мной пластмассовым стаканчиком, выпил и откусил от полукольца краковской колбасы, - Я сразу на кухню зашел подкрепиться, пока гости не съехались, скушал пару котлеток. Тоже дерьмо, моя мама лучше готовила… Водки выпил из холодильника. Потом пошел в дом осмотреться, - Невидимка вдруг уставился на проплывавшую мимо на водном велосипеде парочку хасидов, - Если бы я был музыкантом, я бы назвал свой следующий альбом – “Watercycling Jews”. Концептуально и хер догадаешься, о чем… Ладно, пошел я, значит, в дом и обнаружил там Крысу. Как обычно, в спортивном костюме национальной олимпийской сборной и в тапочках. Он сидел на тахте и читал “Пиноккио”…
- Чего?! – я впервые прервал рассказ Невидимки.
- Вот, вот, - Невдимка, кажется, понял мой возглас по-своему, - Я тоже эту сказку терпеть не могу. А он, как назло, читал на той странице, где дети превращаются в животных: в свиней там, кажется, в ослов, да? Как раз, где самые противные картинки. А потом берет трубку телефонную, нажимает на кнопочку и говорит кому-то: “Почитал я Буратину. Не пойдет. Будем делать Красную Шапочку”, - Невидимка снова замолчал, рассматривая проплывающих мимо хасидов, в этот раз – на весельной лодке, - У тебя покурить есть? – спросил он вдруг.
Я дал ему сигарету и Невидимка молча выкурил ее до конца, все так же, не отводя глаз от озера.
- Знаешь, - сказал он, вдавливая окурок в землю, - Все мужчины, рожденные в семидесятых, делятся на тех, кто любил Яну Поплавскую, тех, кто любил Ингу Ильм, и тех, кто любил Наташу Гусеву. Вот ты кого любил?
- Яну Поплавскую.
- Я тоже, - вздохнул Невидимка, - В этом-то все и дело. Если бы они выбрали Буратину, все бы могло быть иначе…
Я Невидимку не подгонял, зная, что он никогда не напивается, и это вовсе не белая горячка.
- Она была в белом, - чуть погодя, сказал Невидимка озеру, - Белый такой пиджачок мягкий, воротничок треугольный, слегка изгибается, а от него вот так полосочка вниз идет, - Невидимка провел двумя пальцами от шеи до низа живота, - А на ней три пуговицы большие, тоже белые, тканью обшитые. И шея голая, без украшений, только сережки в ушах бирюзовые, в виде капелек, а под пиджаком не видно даже ничего, какая там блузка или майка, закрыто все, даже из рукавов никакие рюшки не видны, просто голые руки и все… а юбка – черная, длинная, знаешь, гладкая такая на ощупь, на колокольчик по форме похожая, и колготки тоже черные и туфельки. Я сказал, вся в белом? Нет, юбка черная, только пиджак – белый, закрытый. Каблуки не очень большие, маленькие каблуки, круглые такие сзади, и носочки тоже круглые… И все равно казалось, что она в белом, хоть и юбка черная, и туфли, и колготки…
- Кто? – спросил я просто так, для поддержания разговора, - Кто в белом?
- Ну, Котенок же! – воскликнул Невидимка, - Леди Пи! Мирослава. Только она была в белом, все остальные… Все остальные были в спортивных костюмах национальной олимпийской сборной… Дай еще закурить!
Я дал ему еще одну сигарету.
- А потом детей привезли, - сказал Невидимка опять невпопад, - Они все во двор вышли, и Котенок, и другие официальные лица в спортивных костюмах, мангалы там стояли еще будто для пикника, дрова разложены, столы с тарелками, все там собрались: Иуда, Лис, Крыса, Пасечник, Губа, Татарин, Обрезанный… - Невидимка замолчал, чтобы подкурить, - Девочка была одета под Красную Шапочку, а мальчик под волка…, - заметив мое недоумение, Невидимка грустно улыбнулся, - Да все я расскажу, подожди. Не очень это просто, понимаешь, - он глубоко затянулся, - Во двор завели девочку и мальчика, детей лет десяти. Девочка была в костюме Красной Шапочки… Вернее, это я вначале подумал, что она одета под Красную Шапочку, а, приглядевшись, понял, что это и есть Красная Шапочка, самая настоящая. Клянусь тебе, это была Яна Поплавская, - Невидимка заглянул мне в глаза, ожидая недоверия, но я кивнул, - Да, - Невидимку моя поддержка воодушевила, - Эта девочка была самой настоящей Красной Шапочкой, а… Серым Волком был я.
Я ничего не переспрашивал. Я просто разлил водку по стаканам и все. И в самом деле, если ваш друг – Невидимка, стоит ли удивляться тому, что он к тому же Серый Волк?
- Не веришь, да? – Невидимка снова заглянул мне в глаза.
- Верю, - сказал я, - Я тоже в детстве был Серым Волком. В детском садике. Был у меня специальный костюм с зубами. Мама пошила для утренников.
- Точно! – воскликнул Невидимка, - Это был тот самый костюм, что мне мама пошила для детского сада. А Яна Поплавская была в той самой красной шапке, что в фильме. И мы шли, держась за руки! Я шел, держась за руку с Яной Поплавской! – почти закричал он.
- Я тебе завидую, - искренне сказал я.
- Не завидуй, - Невидимка вдруг снова погрустнел и сделал еще одну большую затяжку, - Мы играли спектакль. То есть, я и девочка. Пели и рассказывали стихи про крокодилов-бегемотов. Долго, часа полтора. Я сам на траву сел и не мог оторваться – так было интересно. Ты себе представить не можешь, какой это кайф, смотреть со стороны концерт, который ты сам и даешь. С Яной Поплавской…
- Да, уж, - сказал я для того, чтобы хоть что-то сказать.
А Невидимка выбросил окурок, лег на спину и закрыл глаза. Мне было интересно узнать, что было дальше, но я вдруг тоже захотел спать – все-таки выпили мы немало. И я лег в траву рядом с Невидимкой.
- Они спустили собак.
Я повернул голову к Невидимке. Он лежал вполоборота и смотрел на меня.
- Они спустили собак, - повторил он, - На меня с Яной Поплавской, на Серого Волка и Красную Шапочку. И собаки разорвали нас на куски, - Невидимка снова перевернулся на спину и лежал, глядя в небо, - Меня не так кровь поразила, кровь - это такая штука, ее много кругом… Но это ведь был я… Смотреть на себя, читающего стихи, это одно, приятно, а смотреть на себя, когда тебя рвут собаки. На себя маленького... И от мяса шел пар… Его было видно глазами. Пар от свежего теплого мяса. А потом они нас съели. Отогнали собак, собрали наше с Яной мясо, наделали шашлыков и съели… И Котенок ела…
Больше Невидимка не сказал ни слова – заснул. А может быть, он еще что-то говорил, а я заснул. Не помню я этой очередности. Думаю, мы заснули одновременно.

***
- Покатайте нас на лодке, - вот что меня разбудило.
Я не то, чтобы на лодке катать, убить был готов человека, произнесшего эти слова. Насильная побудка – преступление равноценное убийству. Несмотря на то, что голосок был девичий и приятный. Но будить меня он не имел ни малейшего права. Если ты девочка с приятным голосом, будь добра, дождись, пока я проснусь, а уж потом заикайся о каких-то лодках. Вот о чем я думал, просыпаясь. Возможно, что-то я и вслух промычал.
А, проснувшись, я увидел, что возле берега, впритык к коряге, стоит зеленая весельная лодка, а в ней, на кормовой банке, бедром к бедру сидят знакомые девочки – блондинка в розовом и брюнетка в коричневом. Вот они и говорили мне: “Покатайте”.
А еще я заметил, что Невидимка куда-то пропал. Не было его рядом со мной в траве.
- А где Невидимка? – спросил я девочек.
- А где Невидимка? – блондинка картинно обернулась к брюнетке.
- Наверное, он невидим, - с притворной серьезностью ответила брюнетка.
- Невидимка невидим! – блондинка развела руками, - Садитесь в лодку! – приказала она мне строго.
- Не сяду, - ответил я твердо, - Пока не скажете, где Невидимка. И, к тому же, вы – киллеры.
- Мы его убили! – сказала брюнетка, - А труп утопили.
- Мы утопили невидимый труп, - поддакнула блондинка, - Это очень выгодно – прятать невидимый труп.
Я понимал, что они издеваются, но у меня страшно болела голова после алкогольного сна и сушило в горле, а потому каждое их слово внушало мне отвращение, пусть и говорили со мной симпатичные девчонки-киллеры, с которыми, не скрою, я в тайне мечтал познакомиться. А мысль о том, куда подевался Невидимка, еще больше усиливала головную боль.
- А мы вам дадим анальгину, - угадала мои мысли блондинка.
Она достала из сумочки пачку таблеток и показала ее мне.
- И пепси-колы, - брюнетка достала из сумочки коричневую бутылочку и помахала ею в воздухе.
Я перелез через корягу и спрыгнул в лодку, едва не рухнув на скамейку от резкого прострела в голове.
- Давайте, - протянул я руку.
Блондинка еще попробовала поиграть, то протягивая, то забирая руку с таблетками, но заметив по моему лицу, что я готов вот-вот сблевать, отдала мне пачку. Брюнетка же отдала мне пепси-колу. Пока я ел таблетки, запивая их пепси-колой, они, слава богу, молчали. Минут десять я приходил в себя, а девчонки все молча смотрели, ожидая. Потом, видно, им надоело.
- Барбара, - представилась блондинка и протянула мне руку, - Можно просто Барби.
- Варвара, - протянула мне руку брюнетка, - Можно просто Варя.
- Врете вы все, - заявил я, - Тебя зовут Ленка, - я показал пальцем на брюнетку.
Они засмеялись, как сумасшедшие. Будто я невесть что такое смешное изобразил.
- Извините, мы пошутили, - брюнетка утерла слезинку, - Алена, - она заново протянула руку.
- Милена, - не отстала от нее блондинка.
- Лембит, - я пожал их ручки, - Очень приятно. Вы хотите меня убить?
Девчонкам, видимо, надоело попусту смеяться. Поэтому они только улыбнулись.
- Если бы мы хотели вас убить, разве мы давали бы вам таблетки? – спросила блондинка.
- И пепси-колу, - добавила брюнетка.
Это были не бог весть какие доводы, но я внушил себе, что они достаточны для того, чтобы прокатиться с девочками по озеру. Я развернул лодку и неторопливо погреб от берега.
- Болит еще голова? – спросила та, что назвалась Варварой-Аленой.
- Болит, - честно ответил я.
Тогда Варвара-Алена встала со своей скамейки и, опершись на мое плечо, перебралась мне за спину.
- Снимите куртку, - сказала она.
Я снял куртку, и Варвара начала массировать мне шею и плечи. У нее были сильные руки, и это было чертовски приятно.
- Это чертовски приятно, - сказал я, поеживаясь от удовольствия, - Даже не верится.
- Вот видите, - сказала Варвара-Алена, - Разве бы мы стали доставлять вам такую приятность, если бы хотели вас убить?
А Барбара-Милена, тем временем, достала из сумочки красивый пистолет с глушителем и положила его к себе на колени.
- Ух ты, - сказал я, - Это как называется?
- А как бы вам хотелось, чтобы он назывался? – спросила Барбара-Милена.
- Я не очень знаком с марками пистолетов, - признался я, - Но мне больше всего нравится слово “Беретта”.
- Еще бы, - улыбнулась Милена, - Вы, наверное, предпочитаете бить людей по голове пресс-папье?
- Ну, если вам нравится, пусть будет “Беретта”, - дохнула мне в ухо Алена.
- Ну вот, - сказал я печально, - А мне никто не верил, когда я про вас рассказывал. Ни про филармонию, ни про боулинг. Принимали за сумасшедшего.
- Отчего же, - Варвара-Алена как-то уж слишком игриво почесала ногтями у меня за ухом, - Небезызвестный вам участковый Аркадий Копейкин приходил к нам в школу, все расспрашивал про группу “Фабрика”. Любим мы ее или не любим.
- И вы, конечно, ответили, что любите классическую музыку и ходите в филармонию? – уколол я их.
Мне снова удалось их рассмешить.
- Да, - призналась Барбара, - Здорово вы нас тогда раскусили.
Должен признаться, что, несмотря на лежащую на коленях Барбары “Беретту”, девчонкам удалось усыпить мою бдительность. Думаю, ловкий эротический массаж сыграл в этом не последнюю роль. И все-таки я задал ключевой вопрос, потому что беспокойство по поводу исчезновения Невидимки не покидало меня.
- А зачем вы здесь, девчонки? – спросил я, чтобы не повторяться и в десятый раз не спрашивать: “Вы хотите меня убить?”
- Покататься, - ответила Барбара.
- Разве вам не приятно? – опять подышала мне в ухо Варвара, - Кататься с двумя красивыми девочками в лодке?
- Где-то я это уже слышал, - сказал я, - Вам не знакомы три сестры-горгульи?
- Они не горгульи, - серьезно ответила Барбара, - Они кариатиды. Они весь район держат. И что же они вам говорили?
- Советовали уехать на море и кататься там в резиновой лодке, наблюдать лунную дорожку, воздухом дышать.
- И вы согласились? – в голосе Варвары послышался неподдельный интерес.
- Не знаю, - я пожал плечами, - Я не думал об этом. А Тина не согласилась.
- Тина?
- Жена моя.
- Ах, жена-а-а, - протянула Барбара, - Так ведь бывшая же?
- Ну да, - вздохнул я.
- А без нее вы не можете уехать на море кататься на лодке? – и опять в голосе Варвары был интерес.
- Далась вам эта лодка! – я даже обернулся в ее сторону, - Хотя… а если я не уеду, вы меня убьете?
Они промолчали. Черт, я, кажется, был близок к истине.
- А за что?
- Может быть, разумнее спросить – для чего?
Барбара взялась правой рукой за ручку пистолета и, положив ствол на левую руку, два раза выстрелила.
Пожилой хасид на проплывашем мимо катамаране тут же камнем упал в воду, второй, помоложе, так и остался сидеть, ноги на педалях, лишь голова его упала на бок, уронив в озеро шляпу.
- Бог их знает, во что они верили, но они это получили, - сказала Варвара.
- А Невидимка? – спросил я.
Варвара с силой сжала мне плечи.
- Он не вернется, - сказала она.
- Вы его все-таки убили?
- Его съели собаки. Он же вам сам рассказывал, - Барбара, казалось, удивилась моей непонятливости.
- Это же в детстве его съели собаки, маленького, а полчаса назад он сидел рядом со мной и говорил…
- Как он мог сидеть рядом с вами и говорить, если его в детстве маленьким съели собаки? – шепнула в ухо Варвара.
Я молчал. Может быть, я даже заплакал от бессилия все это понять.
- Запомните, - прошептала Варвара, - Убийство – это не всегда наказание. Иногда это – освобождение.
- А еще не забудьте, что у Невидимки остался кот, - сказала Барбара.
Вот тогда я окончательно понял, что Невидимка ушел навсегда.

xv

Попасть в квартиру Невидимки было еще проще, чем к Альфонсу, хоть ключ был и не под ковриком. Ковриком Невидимке служил сосед Колян – интеллигентный алкоголик. Ему Невидимка и оставлял ключ, когда отлучался надолго, чтобы Колян кормил кота Мурчика. Колян был истинным интеллигентом – на содержимое квартиры не посягал, а в качестве оплаты услуг довольствовался маржой между оставленной Невидимкой суммой и стоимостью “Китикета” на оптовом рынке, а к тому же был похож ликом на русского царя Николая Второго, хоть и не в лучшие для того годы. Колян как-то случайно сам обнаружил это сходство, посмотрев в зеркало после двухнедельного запоя, и с тех пор, возомнив о себе, бороду не сбривал. С Коляном я был знаком неплохо, даже выпивали вместе, и потому ключ он мне отдал без всяких возражений.
Мурчик встретил меня в прихожей. Я был единственным, кого он встречал в прихожей помимо Невидимки. И не просто встречал, а здоровался и просился на руки. Еще Тину он кое-как терпел, видимо, благодаря моей протекции, Альфонсу же или Бродяге он и пальцем не давал к себе прикоснуться.
Я взял Мурчика на руки, погладил его по голове и поцеловал в нос. Поглаживание Мурчик принял с готовностью, от поцелуя же в нос попытался воздержаться, упираясь мне в грудь передним лапами, а, не совладав, обиделся – соскочил на пол и спрятался в свой кошачий домик. Высунул голову и наблюдал за моими перемещениями по квартире.
А перемещался я с одной целью: разыскивал тайники с деньгами, собранными на ниве невидимой журналистики. Я не без оснований полагал, что Невидимка должен был оставить наследство посущественней, чем жирный кот Мурчик. Не оставлять же все это Коляну, в самом деле.
Как я знал из криминальной хроники, граждане чаще всего прячут деньги в креслах и в книжках. Кресел у Невидимки не было вовсе, а книжка на полочке стояла всего одна – “Антикиллер” Даниила Корецкого. Поэтому всякий раз, когда в присутствии Невидимки речь заходила о литературе, он спрашивал присутствующих: “А вы читали “Антикиллер” Даниила Корецкого? Хорошая книжка”.
Потом я заметил на стене иконку, простенькую, не писаную, а такую, знаете, где лик вышит на ткани, в железной рамке. Поэтому, не зная Невидимку, как глубоко верующего человека, иконку я снял тотчас. И обнаружил за рамкой пять тысяч долларов в пакете из газетки.
Следующим заходом я разобрал колонку для магнитофона “Маяк”. Для этого тоже не потребовались чудеса дедукции: такой аккуратный человек, как Невидимка, к тому же владеющий хайэндовской стереосистемой, никогда бы не держал в доме такой хлам, как старая непарная колонка для магнитофона “Маяк”. В колонке я нашел еще пять тысяч.
Самый хитрый тайник как-то невольно выдал сам Невидимка. Я вспомнил, как с полгода тому назад он рассказал мне историю о том, как его квартирный хозяин, не спросив разрешения, забрал из квартиры старую газовую печь, поставив вместо нее новую, электрическую. После чего Невидимка бросился в погоню и преследовал похитителя вплоть до пригородного дачного поселка, где тот обитал. А, настигнув, обругал и забрал печь назад, обосновав это тем, что на газе ему готовить сподручней. Черта с два ему было сподручней, подумал я, не таков Невидимка, чтобы отказаться от новой печки взамен старой. Я оказался прав. В духовке я нашел еще пять тысяч – в банке из-под монпансье, прилепленной магнитом к противню.
Кот Мурчик смотрел на все это неодобрительно, из домика, правда, так и не вылез, лишь крутил головой туда-сюда.
- А поди-ка сюда, - я схватил его за лапы и, несмотря на яростное сопротивление, выволок из домика.
Сунув руку в домик, я первым делом вытащил залежанный котом цветастый журнал, раскрытый на странице сексуальных объявлений.
- Так вот чем ты балуешься? – я погрозил коту пальцем, скрутил журнал в трубку и шлепнул его по носу.
- Догадался, собака, - услышал я, повторно сунув руку в домик.
Понятно, что руку я отдернул.
Мурчик смотрел на меня недовольней некуда.
- Это было нетрудно, - сказал я ему, - Ты никогда там не жил, в домике, а тут вдруг залез. И вообще, что за фокусы? Ты решил притвориться котом?
- Я и есть кот, - ответил Мурчик.
- Ну да, ну да, - съехидничал я, доставая из домика еще один газетный пакет, - Ты лучше скажи, где еще деньги спрятаны?
- Нету больше, - вякнул кот, - Все выгреб, гад. Ты хоть стереосистему оставь Коляну, он хорошо за мной ухаживал.
Стереосистему я Коляну оставил, вместе с книжкой Корецкого, забрал только деньги и журнал с сексуальными объявлениями. Чтобы в такси почитать.
Пока я ехал в такси, Мурчик сидел у меня на шее и, слава богу, молчал. Он сразу взобрался ко мне на шею, как только мы вышли из квартиры. Он был домашним котом и боялся ходить по земле. Так и сидел воротником, зыркал. А я читал журнал. “Позвони мне и твои желания станут явью” гласило самое красивое объявление. Самым красивым оно было потому, что на фото была изображена золотоволосая зеленоглазая девушка в белом платье с нарисованными на нем красными цветами. Цветы были огромными, а потому платье казалось столько же красным, сколько белым. Красиво, одним словом, и ярко. К тому же девушка стояла в траве возле какого-то дерева. Будто это и не для секс-журнала фото, где там чулочки всегда сеточкой, краешки трусиков и, желательно, грудь должны быть видны. Будто это просто фотка из домашнего альбома. А еще я сделал вывод, что девушка – ростом невелика, сравнив ее с веткой дерева. Я потому и позвонил: решил, что раз фотка такая живая и девушка ростом мала, то она может оказаться реальной девушкой, а не фальшивой приманкой для дураков. Прямо из такси позвонил.
- Здравствуйте, - сказал я, когда мне ответил голос, который никак не мог быть голосом моей девушки в цветочек, - Я, конечно, догадываюсь, что у вас большая квартира, где живет много разных девушек, но я вот прямо сейчас читаю объявление, где девушка просит позвонить ей, и вот я звоню…
- Как ее зовут? – перебил меня голос.
- Здесь написано, что ее зовут Изабель, - я заглянул в журнал, - Я, конечно, понимаю, что по-настоящему ее зовут Таня или Оля, или там Маша…
- Чего вам надо? – тетка на другом конце становилась недружелюбной.
- Я бы хотел встретиться с этой девушкой, Изабель, только если это именно та девушка, что на фото, как бы ее ни звали по-другому, если она настоящая…
- У нас все настоящее, - ответила тетка, - Шестьдесят долларов в час. Будет вам Изабель. Куда ехать, знаете?
И тетка продиктовала мне адрес.
- А давайте-ка в центр, - сказал я водителю.
- Так и поедешь с котом? – поинтересовался он.
- Хотите, вам его подарю? – парировал я.
Мурчик от такой наглости глубоко вогнал когти мне в шею.

***
Открыла мне девушка, замотанная в полотенце. Там вообще было много девушек, замотанных в полотенца, у некоторых даже на голове была чалма из полотенца. Впрочем, некоторые были и не в полотенцах, а в черных кожаных сапогах и коротких юбках. Девушки были страшно некрасивыми и смотрели неприветливо, будто все они знали, что я тот самый человек, который убил их любимого премьер-министра. Лишь одна, блондинка, глянула на меня дружелюбно и с любопытством, чем я тут же воспользовался в корыстных целях, отдав ей кота. Девушка что-то жевала и не смогла сразу отказаться, когда я сунул ей в руки упирающегося Мурчика.
- А он ест конфеты? – спросила она, чуть погодя, и я понял, что жевала она конфету.
- Думаю, да, - слегка подгадил я Мурчику, - Вы его, главное, не выпускайте, а то он любит подглядывать.
Блондинка унесла Мурчика на кухню угощать конфетами, а я направился в большую комнату искать золотоволосую девочку в красно-белом платье.
В большой комнате, за журнальным столиком, сидела немолодая, но совсем не дурная собой женщина и что-то писала в расчерченной графами тетрадке. На столике лежало несколько мобильных телефонов, которые по очереди звонили. Женщина брала трубку и говорила то же, что и мне: “Шестьдесят долларов в час. Приезжайте”.
- Вы Лембит? – спросила она меня, - Сами называетесь странными именами, а девушек вам подавай с настоящими. Позовите Изабельку, - приказала она окружавшим ее девчонкам, - К ней пришли.
Изабелька была не в красно-белом платье, как на фотографии, а совсем в простеньком - синем, бархатном. А в остальном это была она – настоящая девочка с фотографии, и волосы те же, и глаза зеленые. Увидев меня, улыбнулась, как-то странно вжав голову в плечи.
- Привет, - поздоровался я.
Вместо ответа, она поманила меня рукой и пошла куда-то вверх по спиральной лестнице. Я расплатился с женщиной-бухгалтером и поспешил за Изабелькой. Оказалось, лестница вела на чердак. Замысловатая была квартирка: там в самом деле было бесчисленное количество девочек и невероятно много комнат, я так и не понял, куда ведут многочисленные коридоры и повороты, но нам с Изабелькой выделили чердак, о чем я ничуть не пожалел, потому что потолок на чердаке был совершенно прозрачным, стеклянным был потолок! И кровать стояла будто под открытым небом, звезды можно было считать, лежа на этой кровати. Когда мы вошли, на этой кровати как раз лежали две голые звездочетки, но, завидев нас, тут же убежали, освободив нам место.
- Рра-а-аздевайся, - сказала Изабелька и показала рукой на шкаф с плечиками, - Туда вешай!
Она говорила с акцентом. Вот те на, думаю. Может, и впрямь настоящая Изабель. Акцент-то французский. Бывают же, думаю, чудеса. Бордель такой тривиальный, откуда взялась иностранка?
- Ты красивая, - сказал я, торопясь раздеться, - Точно такая, как на фотке. Очень красивая.
Она ничего не ответила, только снова улыбнулась, точно так же странно пожав плечами. Изабелька не была иностранкой. Она просто меня не слышала.
- Ты очень красивая! – сказал я громко, поймав ее взгляд, чтобы она смогла прочитать по губам.
- Да?! – в этот раз она поняла.
- И маленькая! – я невольно наклонялся, стараясь говорить ей в ухо.
Она снова вжала голову в плечи.
- Маленькая? Это хорошо?! – спросила она неуверенно.
Она тоже разделась, и мы улеглись рядышком на кровать.
- Это очень хорошо, - я говорил ей в ухо, - Я, когда на фотке тебя увидел, сразу понял, что ты маленькая. Иногда по фотке нельзя понять, маленький человек или большой. А ты стояла рядом с деревом, поэтому я сразу понял, что ты маленькая. Маленькая и красивая!
- Да?! Спасибо!
Я быстро привык к ее ужимкам. Заслышав что-то для себя приятное, Изабелька улыбалась, вжимала голову в плечи, гримасничала, хватала меня за руку или прижималась к ней головой – как все слабослышащие, выражая эмоции, она вместо голоса чрезмерно пользовалась мимикой и жестами.
- А я знаю! – сказала она, - Пришел раз один. Сам большо-о-ой такой, пребольшой, - она показала руками, каким большим был тот один, - И говорит – я думал, ты высокая! А ты маленькая! Ему не очень понравилось!
- А мне нравится. Я люблю маленьких. А еще ты смешная очень.
- Да?! Это хорошо? – снова обеспокоилась Изабелька.
- Это очень хорошо!
- Смешная. Это мне тоже говорили. Пришел раз один…
- Тоже большой?
- А?
- Тоже большой пришел?
- Да-а-а, большо-о-ой! Вот тако-о-ой! И сразу говорит – хочешь расскажу анекдот? Я говорю, расскажи. Он рассказал, а я смеюсь. Я даже не помню, что он рассказал, но было очень смешно. И я ему тоже анекдот рассказала, и он тоже смеется. Рассказывали друг другу всякое. Вся-ку-ю че-пу-ху! - выговорила она по слогам, - А потом он разделся, а я говорю – у тебя член фиолетовый. Он тогда не выдержал – убежал, девчонкам внизу говорит – я не могу с ней сексом заниматься, она меня смешит. Но он же сам первый начал!
- А я смогу заниматься сексом! – выкрикнул я.
- Да?! Это хорошо!
Изабелька взяла с тумбочки банку с лубрикантом, выдавила пахнущий клубникой гель себе на ладошку и смазала себя между ногами. Поторопилась она. Потому что я тут же сунулся туда же, чтобы ей полизать.
- Ты что?! – она схватила меня за голову и насильно отодвинула, - Нельзя! – она показала на банку с гелем, - Химия! Я от него болею, - она прикоснулась пальцем к губам, - Когда в рот попадает, болею! Химия! Гадость!
- Чепуха, - сказал я.
- Не чепуха! Гадость!
Все-таки я смог, как она ни пыталась меня рассмешить. Благо член у меня не фиолетовый, и зацепиться ей было особенно не за что. Даже в губы целовались, что после фильма “Красотка” далеко не каждая проститутка позволяет сделать. А, уходя, я сделал попытку продлить знакомство.
- Я хочу тебя пригласить куда-нибудь, Изабелька, - сказал я ей, сделав движение рукой, будто опрокидываю стакан, - Куда-нибудь зайти выпить, когда ты освободишься.
- Сейчас?!
- Когда захочешь. Когда ты будешь свободна.
- Сейчас не могу!
- Как мне с тобой связаться?
Она пожала плечами. Не принято девушкам в борделях делиться личными телефонами.
- Ладно, - сказал я, - Я еще раз сюда приду. Хорошо? Хочу тебя еще раз увидеть!
- Да-да! – часто закивала она, - Хорошо! Только поскорее приходи. А то не застанешь. Я скоро уйду.
- Не уходи, пока я не приду.
- Хорошо! Только не долго! Здесь нельзя долго – болит! – она показала рукой себе между ног, - Каждый день болит. Не могу больше месяца здесь! Не могу больше, понял?!
- Да-да, - закивал я, стараясь повторить ее преувеличенную мимику, - Скоро приду. Тогда дашь телефон? В следующий раз? – проговорил я ей в ухо.
Да, - сказала она.
Я поцеловал ее на прощанье в щеку, забрал кота и поехал домой.

xvi

Но скоро вернуться в бордель мне не довелось. Потому что на следующий день мне показали по телевизору Тину. В ежедневном сериале “Девушка на реверсной полосе”. Ее почти не изувечило. Она просто лежала, откинувшись назад на сломанном сиденьи. В сплющенной между двумя Камазами консервной банке.
Я долго не выходил из дому, не помню, сколько, неделю, может, две. Мало что помню. Кажется, вначале я много курил. По нескольку папирос с коноплей подряд. Потом перестал, потому что и так почти не приходил в сознание. Когда открывал глаза, смотрел в стену. Когда было светло, я знал, что это день, когда темно - ночь. Слышал голоса детей на игровой площадке, скрип качелей. Беспрерывно орал кот. Не помню, говорил ли он что-то. Если и говорил, то я не слишком в это верил, мне и не такие сны тогда снились. Самым страшным был сон про то, как мы с Тиной пришли в ресторан на день Святого Валентина и никак не можем найти свой столик. Мы всю ночь искали этот столик и так и не нашли. Утром у меня пошла носом кровь. Всю подушку залило. Я лежал и слизывал ее языком. От ударов моего сердца в кровати расшатались пружины. Днем за окном скрипели качели, ночью – эти пружины. Наверное, это побудило меня выйти из оцепенения – я вдруг понял, что, если не встану, то сойду с ума от этого скрипа. Открыв глаза, я увидел перед собой разинутую пасть кота Мурчика. Судя по всему, он как раз собирался откусить мне нос. Испугавшись, я изо всех сил ударил его по морде, и Мурчик с воем слетел с кровати.
- Сволочь! – закричал кот, и я понял, что пришел в сознание.
- Зубы почисть, - ответил я ему, - У тебя из пасти воняет.
- Не скажу, чем от тебя воняет, - прорычал Мурчик, - Кровать понюхай.
Помирились мы быстро, все-таки я осознавал свою перед ним вину, а Мурчик свою передо мной зависимость. Я кое-как выбрался на кухню и нашел там открытый холодильник и залитый водой пол, по которому всюду были разбросаны заплесневелые ошметки пельменей.
- Я открыл морозильник, - сообщил мне просочившийся следом за мной на кухню Мурчик, - Не знаю, чтобы и делал без этих пельменей.
- Надо и мне чего-нибудь перекусить, - сказал я, - Выйду, пожалуй, в магазин.
- Только помойся сначала, - здраво посоветовал Мурчик, - А то заметут тебя, как бомжа, а мне тут с голоду помирать.
Из магазина я вернулся сильно груженым, набрал всего, что готовить не надо, а можно так есть: квашеной капусты, мясных и рыбных консервов с петельками, конфет, сухариков, апельсинов, двадцать бутылок портвейна и мешок “Китикета”.
Все-таки пить было не так страшно, как просто лежать в кровати. Тем более, что теперь я был в сознании и мог разговаривать с котом, хоть тот и не признавался, что он Невидимка, и на серьезные темы говорить не хотел. Так, болтал всякую че-пу-ху, как говорит Изабелька. После того, как были выпиты первые двадцать бутылок портвейна, я сделал еще одну вылазку на улицу. Я не хотел допиваться до чертиков, думал просто забыться, но все-таки, недели через две, допился.

***
Вначале мне явился Альфонс. Я точно помню, что не слышал никакого стука в дверь и никого в квартиру не впускал, а тут смотрю – сидит передо мной Альфонс и что-то рассказывает. И лицо у него какое-то совсем-совсем не такое, как обычно, в синяках все, глаза заплывшие, губы будто разбиты. Но даже в таком виде он выглядел симпатягой, как дорогой американский актер, загримированный под жертву нападения хулиганов. Альфонс рассказывал мне про какой-то секс.
- Понимаешь, - говорил он, - Я всегда с ней трахался медленно, чтобы продлить удовольствие. Я прекрасно знаю, что все женщины любят делать это быстро, только врут про всякую нежность и прелюдии, а на самом деле мечтают, чтобы их взяли грубо и жестко, без всяких сантиментов, как собаки или кошки, но с ней я не хотел быстро кончать – мне каждая лишняя минута была за счастье. Вот я и тянул два часа на малой тяге, пока она уже кричать не начинала – давай уже, давай по-настоящему. Ну, тогда я давал, конечно, раз ей так хотелось. Я ведь профессионал – умею угадывать желания. Ну и подчинялся, конечно. Вот это был настоящий праздник, когда на нее находили припадки властолюбия. Что она со мной делала, ты себе не представляешь. Я все исполнял, что она ни прикажет. Это легко на самом деле, зря об этом думают как о чем-то особенном. Говорит она, к примеру: “Лижи ноги!” и ты лижешь, скажет: “Быстрее!” – ты лижешь быстрее. Выполнять приказания очень несложно и приятно, если любишь женщину по-настоящему.
- В этот раз все так же было поначалу. Мы выпили вина с “Рафаэло”. Она меня угостила – значит, думаю, сегодня у нее не доминантное настроение. Жаль, думаю, но что ж поделаешь, настроился на лирику, лизал ей долго, пока она в кресле сидела, вино пила, часа полтора, наверное. Не веришь?
Я скорчил какую-то гримасу, из которой сложно было понять, верю я или не верю в то, что можно лизать полтора часа без перерыва. Тем более, что я не мог понять, о ком он рассказывает. Наверное, моя гримаса это и означала: “Смотря кому”.
- Когда в кровать забрались, - продолжал Альфонс, - я сверху лег и обычную свою игру затеял - в медленный секс, целовал ее всюду, чтобы, значит, все время ее подогретой держать и не отпускать, и чтоб себе кайф продлить. Языка уже не чувствовал и губы распухли. У нее, кстати, тоже – так я ее кусал.
“А фингалы под глазами у тебя откуда?”, - подумал я.
- А потом, посреди балета, она вдруг говорит: “Ударь меня!” – Альфонс посмотрел на меня так, будто сообщил какую-то сенсацию.
- Кто? – спросил я, наконец.
- Котенок, - Альфонс явно огорчился из-за того, что я не принял близко к сердцу первую часть его рассказа, - Мирослава. Я о ней говорю. О ком же еще?
- А, - сказал я, - Извини, я немного не в себе. Конечно, Мирослава. Извини.
На самом деле, никакой вины я перед ним не чувствовал – я был уверен, что все это мне привиделось. Какое может быть чувство вины перед видением?
- Представляешь, она сказала, чтобы я ее ударил! – Альфонс принял мои извинения как готовность слушать дальше, - Котенок попросила, чтобы я ее ударил! – он явно находил что-то странное в этой просьбе, - Я даже не понял сначала – шлепнул ее пару раз по попе, от этого, знаешь, тоже никакая женщина не откажется, эдакое чудачество... А она говорит: “По лицу! По лицу бей!” Я испугался, понимаешь. Это же приказ, ее приказ, а как его выполнить? Как можно ударить Котенка? Я руку поднял, а опустить на нее не могу. А она кричит: “Бей!” Первый раз я ее ударил легонько, будто погладил. Она даже рассвирепела от этого - так завопила: “Бей!”, что я чуть эрекции не лишился. Ударил ее. Чуть сильнее ударил. Это уже была самая настоящая полноценная пощечина. Со мной когда-то жена развелась за такую же. А Мирославе все мало. В общем, - Альфонс как-то вдруг враз осунулся, - довела она меня. Понимаешь, когда тебе все время кричат: “Бей!” и кричит это твоя любимая женщина, не исполнить приказ которой ты не можешь, ты бьешь, и когда ты бьешь, а она кричит: “Сильнее”, то ты бьешь сильнее, бьешь так, чтобы всю дурь из нее выбить, потому и бьешь, что любишь.
- У тебя упала планка? – спросил я.
- Что? – не понял Альфонс, так он был увлечен своими мыслями.
- Так бывает у боксеров. Они заводятся с каждым следующим ударом. Потом уже не совсем понимают, что делают, получая чистый неразбавленный кайф. Чисто от того, что бьют кого-то.
- Я не боксер, - покачал головой Альфонс, - Но ты прав. Я получал кайф. Я же и трахал ее тут же. Очень свирепо трахал, я тебе скажу. Бил по лицу и трахал. И ей нравилось. У нее тоже, как это ты выразился… планка упала. Я видел, что она как будто не в себе. Будто не на этом свете. Глаза закатила, орала, как сумасшедшая. “Я - детоубийца”, - кричала, - “Людоедка! Убей меня. Я тварь!” Такое несла - полный бред.
- Я ей лицо в кровь разбил, - Альфонс как-то вдруг погрустнел, - В сексе же не замечаешь… А потом вижу – у меня кровь на руке, и подушка вся забрызгана капельками, и только потом я понял, что это ее кровь – я ей все губы поразбивал и нос, и она уже не кричала…
- Ты убил Котенка? – спросил я.
- Боже упаси! – Альфонс чуть со стула не упал, - Черт, дурак ты, такое скажешь, - он даже перекрестился, - Нет. Я… не успел. Меня спасли телохранители. Они же в коридоре всегда торчат. Никогда в спальню не лезут, конечно, привыкли к Мирославиным фокусам, к тому, что крики там могут быть и все такое, но здесь, слава богу, кто-то из них догадался заглянуть. Не мудрено, конечно – Котенок так орала, что дураком надо быть – на это не среагировать. В общем, заскочили они в спальню, стащили меня с Мирославы и отметелили. Ногами били, по полу катали – оторвались, в общем, на полную катушку. Я их не виню – не легко охранять, когда кто-то трахает. Тем более, что они Мирославу спасли и меня тоже, от убийства.
- А потом она меня прогнала, - сказал Альфонс совсем уж печально, - Когда в себя пришла. Телохранителям приказала меня не трогать, а мне – убираться. И все…
- Да уж, - сказал я, чтобы хоть что-то сказать.
- Ко мне Лизка вернулась, - казалось, Альфонсу это известие радости совсем не прибавляло, - Ну… после того, что с Тиной случилось. Я и не против, мне так одиноко было…
- А как же Владюха? – спросил я.
- Кто? – удивился Альфонс.
- У тебя был друг Владюха, ты говорил. Который карточки составлял.
- А-а-а, - грустно улыбнулся Альфонс, - Не было никакого Владюхи. Это я карточки составлял. Соврал я вам. Знаешь, - он приглушил голос, - я ведь даже не голубой… Так, эксперементировал немного. Но мне никогда особенно не нравилось. Тем более, что у меня был Котенок… была, то есть, Котенок. Я, конечно, мечтал, чтобы у меня был парень. Ну, не знаю, способен ли ты понять. Я всегда хотел, чтобы у меня был парень, друг, такой же, как я, чистый, красивый, похожий на… девушку. Черт, не знаю, как объяснить. Ну, чтобы это был парень и, в то же время, чтобы он вел себя как девушка – красиво, а не так, как вы все. Ну сам согласись, разве ты или Невидимка, я уже не говорю о Бродяге, разве вы похожи на людей, не то что на девочек? Невидимка еще куда ни шло, он хоть чистый, но тоже вечно пьет всякую гадость, ведет себя брутально. Так поневоле начнешь встречаться с девочками, если такие мужчины кругом…
- Так, говоришь, ты не голубой?
- Не знаю, - вздохнул Альфонс, - Мне просто одиноко… Лизка вон вернулась. Хорошая такая, ласковая. Тихая какая-то стала. Даже одевается как-то скромно, совсем по-другому…
- Рад за вас, - искренне сказал я, - Гад блесс ю…
- Я не голубой, - отчего-то повторил Альфонс.

***
Следующим привидением явился Бродяга. Что примечательно, лицо его тоже было украшено фингалами. Какие-то все кругом были несчастливые привидения.
- Пьешь? – спросил он, как обычно, почесываясь непонятно где, если не сказать “в жопе”.
- Ага, - ответил я, - Налей себе.
Не подумайте, что к привидению Бродяги я был более расположен, чем к привидению Альфонса. Просто Альфонсу сколько ни предлагай, он в жизни не будет пить портвейн, а Бродяге - запрети, он все равно выпьет. Я в тайне надеялся лишь на то, что раз Бродяга – привидение, то и выпитая им бутылка – не настоящая.
- А я пришел тебя навестить, - Бродяга, конечно же, упрашивать себя не заставил – налил и тут же хлопнул полстакана, - По-дружески.
- Спасибо, - ответил я тоном, больше подразумевавшим: “чтоб ты сдох”, - А где гостинцы?

- Ну, у тебя же выпивки навалом, - уклонился от ответа Бродяга, - Я тебе предупреждение принес вместо гостинца. Будешь благодарен.
Я поморщился. Большую благодарность к Бродяге, чем “пошел ты в жопу” я себе не представлял.
- Намедни меня менты приняли, - сообщил он.
- А-а-а, - понимающе протянул я.
- Да, - Бродяга показал пальцем на свои фингалы, - Так точно. Смешные люди, ей-богу. Запаковали меня, продержали двое суток в обезьяннике без всяких предъяв, а потом вызвали и начали на понт брать. А какой вы, говорят, занимаетесь деятельностью? Бизнесом, говорю, проверьте бухгалтерию, все чин чинарем. Пожевали они эту тему, пожевали, да проглотили залупу. Не подкопаешься ко мне по бизнесу, я эти дела чисто веду, знаю, что да как. Подумаешь, говорю, недоплаты налогов. Я на мизере играю, вы меня за это не упакуете, а штрафы – тьфу на вас. Взялись они тогда за меня по-настоящему. Сначала, как водится, прессом по башке, уголовным кодексом. С этим ошибочка у них вышла, конечно. У меня, ты знаешь, с головой проблемы. Вот анальгин всегда с собой таскаю, - Бродяга достал из кармана и показал мне скрипучую пачку таблеток, - А они мне прессом по башке. Идиоты. Меня и заклинило сразу. Я же, когда у меня голова болит, ни черта не соображаю. Так им и сказал. Не поверите, говорю, но вы совершили большую ошибку. Я рад бы ответить на ваши вопросы, но смысла их боле не понимаю. Вот в гестапо бы меня сначала вылечили, узнали, чего надо, а потом пустили бы в расход. А вам будто и не надо ничего знать – лишь бы помучить несчастного человека. Они, дураки, не поверили и продолжают муму за хвост тянуть. Какое, говорят, вы имеете отношение к покушению на вашу сожительницу, Валентину Клименко? Какое, говорю, я могу иметь к этому отношение, если она жена моего лучшего друга, а если говорить о сожительстве, то на это есть более достойные претенденты, вроде гомосека Альфонса и придурка Невидимки. Тем более, что, насколько мне известно, в деле присутствовали два Камаза, а на убийства при помощи Камазов у нас государственную лицензию надо получать – у меня такой нету. А они говорят – там шланг был перерезан, Камазы тут ни при чем. Ага, говорю, ни при чем – расскажите это вашей бабушке. И на нее же это и повесьте, а меня в этом деле даже самый продажный суд оправдает, нету еще такого закона, чтобы человеку за сожительство Камазы шить. А если по существу, то передайте тому дяде, который вам приказал меня помурыжить, что за сто штук я ему все сдам: и озера, и речки, и ручейки, по которым бабло в кавказские республики утекает, потому что я не дурак, в отличие от вас, и понимаю, что если попрошу миллион, то вы меня грохнете, а за сто тысяч человека валить – западло, тем более, по всем статьям невинного…
- Получил я сто тысяч, - Бродяга опередил мой вопрос, - И все ваши с Тиной каналы сдал.
- Наши? – удивился я, - Я думал, они твои с Тиной.
- Ну, не знаю, как ни назови, сдал одним словом. Можешь плохо обо мне думать, но куда мне было деваться? Без Тины я бы с черными дела не смог делать, денежку тоже без нее не укусишь, а менты бы меня сгноили ни за что, ни про что. А так хоть мелочевку отхватил на пропитание. Правда, сказали мне убираться подальше с глаз и… Машку прихватить.
- Да, - Бродяга снова ответил на незаданный вопрос, - Машку тоже неслабо прессанули. Пальчик, между нами говоря, еще тот зверь, он, когда вычислил, что она крысячит, устроил ей застенки эн-ка-вэ-дэ. А у Машки, ты знаешь, психика не та, что у Тинки, Машка – девушка хрупкая, вот и тронулась малость умом. Но ничего… Зато красивая. Может, это и хорошо, а? – мне показалось, что Бродяга как-то хитро мне подмигнул, - Может, это и хорошо, когда женщина слегка зашуганная? Без всяких опасных жуков в голове. Дом, муж, хозяйство, а?
- Может топором зарубить.
- Как это?
- Так бывает, когда женщина не в себе-не в себе, ходит тихая такая, молчит, не перечит, а потом ты ляжешь спать, а она тебя топором по дыне. Никогда не знаешь, что у них в голове, у тихих.
- Да? – Бродяга, казалось, воспринял мои слова серьезно. Он, как и все подонки, был очень мнительным, когда дело касалось его здоровья, - Но… у меня нет топора.
- Может еще яду подсыпать.
- Издеваешься? – наконец, догадался Бродяга, - Ладно, мое дело – предупредить. Нас с Машкой отпустили. Альфонса умственно отсталого трогать не будут, разве что по прямому его назначению – в очко, если кому сподобится, а вот тебя, братишка, могут побеспокоить. Я им про убийство премьера ничего не говорил – на десерт оставлял, а они не спросили, что ж зря информацию сбрасывать, но, боюсь, они и так тобой заинтересуются. Уж больно ты близко к Тинке тусовался, с Машкой опять же, с Невидимкой… Где, кстати, он? - спросил Бродяга, будто невзначай, - Пропал. Не видно что-то.
- Он перевоплотился в кота, - Я показал глазами на сидящего в кресле Мурчика, прекрасно зная, что правда – это то, что всегда вызывает меньше всего доверия.
- Может, тебе на водку перейти? – ухмыльнулся Бродяга, - А то, кажись, портвейн негативно влияет на твои умственные способности. Ладно, не хочешь, не говори, мне все равно. Может, его грохнули? – закинул он еще одну удочку.
- Может, и грохнули, - согласился я, - Девчонки-поклонницы группы “Фабрика”.
- Эхх, - вздохнул Бродяга, - И за этого человека когда-то вышла замуж девушка-вундеркинд? Ладно, пойду я, - он встал со стула, - Сделал доброе дело и пойду, - Бродяга напоследок, стоя, опрокинул еще полстакана портвейна, - А ты беги. И очень быстро. Как говорится, ран, Форест, ран, ха-ха, - довольный своей шуткой Бродяга пошел в прихожую, - Бля-а-а-а! – услышал я через пару секунд, - Кот, собака, мне в туфли нассал. Убью гада!
Точно, Мурчика не было в кресле. Черт его знает, где он был, наверное, спрятался где-то под кроватью.

***
Ран, Форест, ран. Может, прав Бродяга? Может и вправду бежать? А то и впрямь выйдут на меня менты, запрессуют, как Бродягу, и что я им скажу? Они ведь мне портвейну в камере не дадут, а я сейчас без портвейна так же туго соображаю, как Бродяга без анальгина. И продать мне им, в отличие от Бродяги, нечего взамен свободы. Деньги у меня, благодаря работе на Тину и наследству Невидимки, были – на волю в пампасах не хватит, а вот в деревню, в глушь, в Саратов – самое то. Или опять же, на море, кататься в резиновой лодке по лунной дорожке, удочки забрасывать. А толку? Без Тины, без Машки? Хотя, у меня был кот…
Одним словом, выпил я еще стакан и позвонил.
- Здравствуйте, - говорю, - Мне бы капитана Копейкина.
- А, это вы, - на проводе как раз оказался капитан Аркадий, - Чем обязан?
- А вот чем, - сказал я, - Вы, господин Аркадий, как воплощение постмодерна на земле, просто обязаны меня проконсультировать.
- Вы пьяны? – поинтересовался Аркадий, - А, впрочем, я готов.
- Смотрите, - сказал я, - Мне только что поступило предложение бежать куда глаза глядят. Ран, Форест, ран, сказали мне. Это-то меня и останавливает.
- Что именно?
- Дело в том, что меня всегда чрезвычайно смущала эта фраза. Ведь форест – это лес, верно? Как же лес может бежать? Вот в чем загвоздка.
- Для того, чтобы бежать, вам требуется лингвистическое обоснование? – удивился Аркадий.
- Скорее, философское.
- Хорошо, лес не может бежать. Что же вы хотите услышать? Что может бежать?
- Ну, например… речка.
- Хорошо, мне нужно время, чтобы подумать, - серьезно сказал Аркадий, - Перезвоните мне… или лучше я сам вам перезвоню.
Он перезвонил через полчаса. К тому времени я успел выпить еще стакан.
- Вы смотрели фильм Спилберга “Индиана Джонс и последний крестовый поход?”
- Конечно, - ответил я.
- В самом начале там есть эпизод, когда юный Индиана бежит от бандитов. Он украл у них какой-то ценный крест, и бандиты устраивают за ним погоню. Очень динамичные кадры, я вам скажу. То есть, бежит он очень быстро, ровно так, как надо вам.
- Да? И что? Много, кто в фильмах бежит. Я бы сказал, во всех фильмах кто-то куда-то бежит. Не водите ли вы меня за нос?
- Юного Индиану играл актер Ривер Феникс. Он умер потом от передозировки наркотиков, в двадцать три года. Вы же заказывали речку? Вот я и предлагаю вам речку.
- Спасибо, Аркадий, - искренне поблагодарил я его, - Вы настоящий друг.
- Теперь вы уедете?
- Да, теперь меня ничто не держит.
- Ну что ж, ран, Ривер, ран, - напутствовал меня Аркадий.
Значит, бежать. Из реки Леты в реку Феникс.

xvii
Мужик, который продал мне дом, оказался редким жлобом. Перед тем, как съехать, посрезал с арок весь виноград, наделал вина, погрузил бочки в самосвал и все вывез. А я, между тем, сильно рассчитывал на этот урожай, когда торговался за дом, хоть виду и не подавал. Теперь же на арках висели жалкие засохшие обрезки, и погреб был пуст. Спасибо, деревья в саду не вырубил.
Я рыл ямы, и сгребал в них листья, потому что сад засыпало чуть ни по колено и ходить было невозможно. Рядом со мной играл Мурчик, ловя в листьях несуществующих мышей. Он меня раздражал своим барахтаньем и шуршанием, а к тому же разбрасывал уже собранные в кучки листья, поэтому я поминутно угрожал ему граблями.
Из дома вышла Изабелька, держа в руках охранного медведя-панду.
- Я его постирала, - сказала она и начала пристраивать медведя на бельевую веревку, цепляя его за уши прищепками.
И снова она была не в красно-белом платье, а в том самом - синем, бархатном, которое было на ней в нашу первую встречу. Правда, на сей раз поверх платья она надела зеленую стеганую телогрейку – на улице было прохладно.
- Зачем такая яма? – спросила она, подойдя.
- Листья, - я показал ей на сад.
- Зачем? – повторила она, - Листья – красиво.
- Листья, - я поднял с земли охапку, - мокнут под дождем. Получается, грязь. Скользко. Выйдешь в сад – шлепнешься, - я показал пальцем на ее ноги, обутые в резиновые галоши.
- Че-пу-ха, - Изабелька не согласилась с тем, что она может упасть в саду, - Огонь, - она показала мне, как чиркают спичкой о коробку, - Можно жечь.
- Мокро, - я дал ей потрогать листья, - Не горят. А еще приходили из сельсовета, сказали, что видели дым. Сказали, оштрафуют. Нельзя листья жечь. Экология, - я показал пальцем в небо.
- А, - сказала Изабелька. Она, кажется, ничего не поняла про сельсовет и экологию. Пошла к арке, где висели остатки винограда, принялась нагибать ветки, чтобы дотянуться до вялых гроздей.

***
Холодок я почувствовал еще прежде, чем увидел девочек. Я заглянул в свежевырытую яму, и она мне чем-то не понравилась. Огромная такая траншея получилась, на окоп похоже, подумал я. А еще больше – на могилу. И только я так подумал, как мне на шею вскарабкался Мурчик.
- Не вздумай идти к забору, - промяукал он мне в ухо.
Конечно, я тут же глянул в сторону забора. Забор был совсем низенький, дощатый, поэтому я сразу увидел их машину. Девочки сидели на капоте, рядышком, как тогда в лодке. Уж не знаю, как долго они за мной наблюдали. Думаю, они подъехали, когда я заглядывал в яму. Я забыл, кто из них Варвара-Алена, а кто Барбара-Милена, и пистолетов с глушителями издалека не видел, но они у них явно были – иначе Мурчик не предостерегал бы меня насчет забора.
- Что же делать? – спросил я Мурчика.
- Думай, - ответил кот.
- Бежать?
- Ты уже бежал.
Я посмотрел на Изабельку. Она все еще тянулась за виноградом. Стояла спиной ко мне и девочкам, ничего не замечала.
- Я хочу, чтобы она осталась жива, - сказал я.
- Не скажу, что меня это не устраивает, - мяукнул кот, - Жить в деревне со слабослышащей девочкой – не так уж плохо для кота. Но к тебе я тоже в некотором роде привязан, - впервые признался мне Мурчик, - Гляди быстро! – он снова повернул морду в сторону забора.
В мою сторону летели две пули. Это было красиво, как в кино – особенно, когда они в полете вокруг своей оси поворачивались. Пули летели быстро, это было видно по расходящимся вокруг них спиральным воздушным вихрям. А девочки, тем временем, сели в машину и уехали. Видно, в этот день они не были настроены много говорить.
- Теперь думать надо быстрее, - сказал Мурчик, - Уж шибко резво летят.
- Я не могу догадаться, что делать, - признался я, - Подскажи мне.
- Я тоже не силен в баллистике, - ответил кот, - Думаю, нужно придумать что-то отвлеченное. Обмануть их.
- Чтобы отвлечь пули от нас?
- Да, чтобы они растерялись и забыли о своем предназначении. Придумай что-то. Ты вечно что-то такое выдумываешь придурочное.
- Ну, для начала, нас трое, а пули две.
- Попрошу тебя воздержаться от этой логики, - недовольно заметил Мурчик, - Потому что в этой считалке я по-любому окажусь на третьем месте. По человеческой логике, я существо самое бесполезное.
- Может быть, нам нужно отказаться от самого бесполезного?
- Чур, не от меня.
- От вредного?
- Да, - неуверенно поддакнул кот.
- Подлого?
- Согласен.
- Грязного?
- Точно!
- Темного, злого, хитрого, тщеславного, развратного….
- Это уже пошли синонимы, - ухмыльнулся Мурчик, - У тебя небогатый словарный запас. Но ход твоих мыслей мне нравится.

***
Я торопился зарыть яму, пока Изабелька не обернулась. Загреб кучу листьев на могучий торс Альфонса, собрав большие охапки, прикрыл Тину с Лизой, лежащих, как всегда, в обнимку, зарыл чистую и невинную девушку Машу, лежащую чуть в сторонке от всех, а напоследок забросал землей туфли Бродяги с отрезанными задниками. Зарыл, красиво разровнял землю граблями, еще и потоптался сверху, чтобы утрамбовать.
- Ништяк? – спросил я, утирая пот, Мурчика, который уже слез с моей шеи и сидел на ветке ближайшей черешни.
- Ничего так, - Мурчик почему-то перелез на ветку повыше, - Не смотри на меня так. Я всего лишь кот. Никто же не знает, что я говорящий. Вот она, например, - он показал мордой в сторону Изабельки, - Меня вообще не слышит.
Я снова посмотрел на Изабельку. Она так и не обернулась и ничего не заметила. Все так же стояла под аркой, нагибая ветки, доставала далекие грозди и ела виноград, кем-то названный в ее честь.