Дед

Ты, Вить, бабку-то слушай, да не обидься на её. Мавра сроду плохого не посоветует.
Вот уж как я её волтузил малу;ю, как подзатыльниками кормил по-братски, - однако ж и меня чичас строит, как старшина. А я её слушаюсь больше, чем старуху свою, так-то.

Она ж мне даже в дорогу сказанула, так сказанула - ну, када с немцем повезли воевать. Я на подводу полез, да так коленкой звезданулся, что взвыл аж. Все вокруг давай охать: "Примета плоха...", а Мавра-то спокойно так, как будто не на войну отправлят:
- Ты за ногу-то, Вань, не боись, нога не вернется - сам зато вернесся, ногу выстугам...
Ну, думаю, дура ведь, хоть и в девках давно, хромая-то наша - некому теперь её поучить-то будет, без братки...
А в сорок втором-то, когда мальчонку подобрали на улице, чуть живого, да голодного - занёс я его в подвал, чтобы под бомбежкой не сгинуть обоим. А там кто-то в тряпье копошится - бабка оказалась. Страшна, сердита - будто помешал я. Пацанёнок-то, в чём душа только держалась, к ней кинулся - родня.
А старая мне:
- Чего тебе надобно - проси. Не твоя забота будет, выполню.
Я аж хохотнул:
- Да чего ж на войне-то хочется - живым возвернуться, да целым.
Старуха мне строго как рявкнет:
- Сеструху почём не слушал, али забыл? Вот как она скажет - так и будет, коса камень не попортит.
И ничего-то я не понял. Решил, что рехнулась старая ведьма, с голоду бредит.

Да уж после сообразил, когда вернулся. Нас ведь с деревни только двое и осталось с войны той - я да Илюха-косой. Мавра-то сохла по нему еще с довоенного. Да где ж ей, хроменькой, - уж после войны на него столько баб глаз положило, справных, да крепких - и ничего, что ухо ему отсекло, в ентом деле ухи - не главное.
А подай-ка ты мне палку, да пойдём в дом, Мавра лытков наварила, поглодаем, пока зубы целы.
Ты культю мою не видел? Вчерась сглузду закинул куды-тось в прихожке, цельный день прыгаю на одной ноге, как цапля.
Ну, пошли-пошли, зовёт уже Мавра, не будем её сердить...