Каскад

Было ранее утро, когда он через какое-то время поднялся наверх каскада, и нервно ходил по смотровой площадке, на которой не было ни души. Он ждал её, в неуверенности и легким трепете, окутавшим его душу, наполненную волнением.
Солнце нехотя стирала с земли тень от его тонкой высокой фигуры; было почти двенадцать.
Он в изнеможении сел на землю, и заметил лежащий у края ограждения блокнот, который через минуту был у него в руках.
Он аккуратно, словно боясь причинить боль, провел по нему рукой, прижал к лицу, вдыхая, такой знакомый сладко-вишневый запах, и тот час узнал её почерк. Это был дневник.
Он судорожно открыл первую страницу, но, не успев прочесть ни слова, захлопнул его, и скупая слеза прокатилась по рябой от щетины щеке. Он долго смотрел куда-то в пустоту, и снова открыл тетрадь, и с жадностью начал читать.

15 июля.
Первый день в Ереване. Город, кажется, излучает тепло и сияние, которое ослепляет само солнце. Такой теплый, родной, словно я прожила тут всю свою жизнь…..

Да, он хорошо помнит тот день. Он сидел на ступенях каскада, сложив голову на скрещенные руки, когда почувствовал дуновение ветра, который разбудил его звонкой пощечиной. Мимо пробежала тоненькая девчушка, он лишь смотрел ей вслед, и улыбался, видя как сияют её босые, и черные от пыли пятки, и как развиваются на ветру локоны длинных волос. На ней была легкая юбка, что казалось тоже куда-то бежит, и полупрозрачная хлопковая рубашечка. Он, по тонкой талии неразвитым бедрам и маленьким ножкам мысленно дал ей около тринадцати лет, и снова погрузился в свои мысли.
Вечерело, однако, никто не спускался. Он обернулся, и увидел лишь блестевший на ступенях браслет. Подняв его, он поплелся наверх, еле еле передвигая свои уставшие ноги по огромной лестнице.
Когда он поднялся наверх, он сразу же увидел её. Она сидела к нему спиной, и кажется, была прикована глазами и сердцем к солнцу, что стыдливо скрывало свои лучи за Араратом, с его снежными вершинами и едва голубым оттенком. Он медленно подошел сзади, не зная что и как сказать, молча протянул ей браслет.
Тоненькая ручка, скользя по его грубым рукам, взяла браслет, и нежный голос прошептал «Шноракалюцун*»….

16 июля.
Второй день в этом необычном городе. Народ тут чудной, веселый, улыбчивый. Кажется, спит до сумерек, а потом и не уложишь. Даже дети ночью, словно сполна заряженные энергией резвятся….

Он украдкой улыбнулся, и поцеловал бумагу, словно она хранила мягкость её губ, и снова воспоминания заполнили душу прохладным теплом.
Тогда, он намеренно пришел на каскад, и, забравшись на самый верх, ждал её, хотя они и не договаривались. Но что-то внутри него говорило, что она придет. И она пришла.
-Неправда ли он прекрасен? – спросил уже знакомый девичий голосок.
-Да, Арарат великолепен, его строгость и холод скрывают необычайную страсть и запах вечности.
-Ах, какие слова, ты должно быть писатель?
-Пишу. Сухо ответил он.
И действительно он писал. Стихи его были пропитаны любовью к родине, скорбью и гордостью, и между строк читалось лишь одно слово «Армения».
-Прочти мне что-нибудь – попросила она.
Он повернулся, и столкнулся с ней глазами. В свежести их необычного цвета отражалось солнце, на которое она смотрела без слез, даже не щурясь. А ещё в них отразилась гора, сливаясь с его силуэтом. Он едва не приоткрыл от изумления уста, когда она, рассмеявшись, бросилась вниз по лестницам. Он не побежал за ней, лишь смотрел в пропитанный ею воздух и видел в изгибах горных пород её профиль, в мягком рассеянном закатном солнце её взгляд, и шелк её волос в медных облаках.

17 июля.

Еда потрясающая, но мне вовсе не хочется. Болит голова, и я, пожалуй останусь в номере, но вечером я снова пойду полюбоваться Видом на Ереван с пика каскада.

18 июля.

Снова видела того незнакомца. Кажется, как будто он весь вечер ждет меня там. И его гордый профиль, эти странные рыжие борота и щетина на бледном лице и тёплые, кажущиеся оранжевыми, глаза, окаймленные пушистыми ресницами, все это вонзилось мне в сердце изгибом его нежных, по девичьи прекрасных губ, изысканно сомкнутых на красивом подбородке. Когда я поднялась……

Дальше не за чем было читать, он и так помнил, как все это было:
Он схватил её за плечи, стоило ей появиться у края. И с жадностью вглядываясь в её глаза, которые она часто опускала, спрашивал:
-Кто ты?
Она молчала.
-Откуда ты?
Снова молчание.
-Как зовут тебя, ты хоть это сказать можешь?
- Нвард, меня зовут Нвард. Теперь отпусти меня – с вызовом она ответила.
-Хорошо, сказал он, отпустив руки. В секунду она было бросилась бежать, но остановилась, и неожиданно спокойным размеренным шагом подошла вплотную, и подняв на него глаза спросила:
-А тебя как?
-Сурен, улыбнулся он, отчего солнце блеснуло на зубах, и отразилось прямо у неё в глубине зеленых глаз.
-А ты, продолжил он, куда убегаешь?
-Домой.
-А где ты живешь?
-В гостинице на углу улицы Абовяна.
-Ты неместная, с горечью сказал, он, сам, отвечая на вопрос своего сердца.
-Нет.
-А почему ты без обуви? - Улыбка проскользнула на его лице, и скрылась где-то у неё в заплетенных в тугую косу волосах.
Она тоже в ответ улыбнулась, посмотрев на свои босые по-детски маленькие ножки.
-Потому что я так хочу – мягко сказала она.
-А ты всегда делаешь то, что ты хочешь?
-Да, всегда, повторила она, нежно коснувшись его щеки губами, и снова убежала вниз.
Ветер усиливался, и хотя солнце палило беспощадно, было прохладно, и свежо как после того поцелуя. Он продолжал читать её дневник:

Почувствовав вкус его кожи, я бросилась бежать вниз, словно пряча свой стыд в окутывающем меня ветре, словно бежала я не от него, а от самой себя, что я в нем оставила. Догнал он меня не скоро, лишь к последнему ярусу, схватив за руки, потащил к фонтану. Там, журчание воды сливалось с пением птиц и шепотом, который ветер доносил снизу, оттуда, где постепенно оживала ночная столица.
Там, где солнечные лучи освещали лишь верхний ярус, всегда собирались влюбленные парочки, уличенные в тонкости души и романтизме. Губы расцвели на губах, слезы согревали алые от стыда щеки, и вечер разжигал пожар, вспыхнувший от последней искры солнечного света.
-Ты придешь завтра? – шепотом спросил он.
-Да, чуть пошатнувшись, ответила я. У меня кружилась голова, толи от голода толи от слабости, что разливалась теплыми волнами по телу.
Снова в лучах заката сверкнули каштановые волосы и голые пятки. Снова я убежала, но часть меня осталась там.

20 июля.

Грусть прокралась в сердце, и сжало его, когда я поняла, что завтра утром мне надо будет уехать обратно, одеть туфли на высоком каблуке, строгий костюм и вернуться, а другой мир, в мир реальности. Вечер настиг Ереван молниеносно, и Арарат был невиден сквозь тучи, полностью покрывшие небо, доселе ясное и голубое. На улице было холодно, и не по-летнему тоскливо и мокро.

Двадцатое июля, последняя их встреча, пронеслось у Сурена в голове, когда он перевернул последний исписанный быстрым и неровным почерком листок. Двадцатое июля. Она пришла поздно, промокшая до нитки, как-то странно бросилась к нему на шею, и крепко обняв, дрожала от холода (слез). Целовала, смотрела в глаза, снова прятала кудрявую головку у него на груди, и так много раз. Когда же дождь прошел, и из-за туч показалась вершина священной горы, необычно томная, сияющая и светлая, они уже шли домой.

Он, собрав силы, прочитал последнюю надпись в дневнике, собираясь уходить

21 июля.

Ес кез Сирум ем**, прощай……

Арарат погрузился во мглу, луна воссияла на небе, напомнив ему бледность её впалых щек и болезненность взгляда. Он медленно спускался по каскаду, ему некуда было спешить, как вдруг, среди окутавшего его тело холода и пустоты ночи он услышал знакомые беззвучные шаги босых ног, шелест развивающихся волос, и шепот, но это рассеялось в воздухе запахом первого поцелуя на последнем ярусе каскада, в центре бессонного Еревана.




* - спасибо
** - я тебя люблю...