Осквернённое пение птиц

       ОСКВЕРНЁННОЕ ПЕНИЕ ПТИЦ
В минуты печали и скорби, когда серая тоска поднималась душным и холодным туманом над бескрайним болотом моего одиночества, когда мерзкие жабы неудач насмешливо таращили на меня свои злые жёлтые глаза, а жадные до крови комары-обиды вились визгливой тучей вокруг моей склонённой головы, бежал я к Дереву, что росло в самых недрах тёмной непролазной чащи. Я бежал, стараясь не оглядываться назад, и припадал к его могучему стволу, как верующий припадает к алтарю божества. А потом я поднимался на ноги и, чуть отойдя в сторону, любовался его пышной, изумрудно-зелёной кроной и птицами, что таились в её густой листве. О, как прекрасны были те птицы тогда, когда, сокрытые от посторонних глаз, пели они мне свои чудесные и диковинные песни на забытых языках никогда не существовавших народов! Каждая птица была не похожа на прочих: она имела свой собственный голос, свой собственный язык и причудливый облик, которым можно было любоваться хоть целую вечность. Одна из этих птиц походила на огромного и сильного орла, чьи золотые перья, усыпанные яркими звёздами драгоценных камней, сверкали, как доспехи героя языческой древности. Другая напоминала ужасного дракона и была невообразимо прекрасна в своей величественной и совершенной, мифической чудовищности: тёмно-зелёные перья трудно было отличить от змеиной чешуи, железные когти и мощный клюв, усеянный подобьями драконьих зубов, испугали бы с непривычки и храбреца, а над головой раскачивался огненно-красный гребень. Была там и птица, чьи перья покрывали замысловатые узоры древних рун и иероглифов, а в мудрых глазах отражалась спокойная возвышенная грусть – печать неба, которой отмечены лишь немногие! Ещё была там птица с грудью и головой прекрасной девушки, в юном лице которой игривая, детская радость сочеталась с разумом и добротой, столь редкими спутниками юности и красоты. И была там птица, описывать которую, имея в запасе лишь ущербные и скупые слова, выдуманные людьми, никогда не видевшими её, просто глупо и бессмысленно. Как прекрасны были эти птицы тогда, сколько радости доставляли они моему взору!
Но вот Судьба решила сыграть со мной злую шутку (одну из тех многочисленных и хитроумных шуток, из которых она, словно пёструю и сложную мозаику, составляла неповторимый узор моего ада). И когда я в очередной раз пришёл к своему Дереву, то увидел, к ужасу своему, что какие-то люди стояли вокруг него, слушая пение птиц. Я застыл, не зная, что делать и смотрел на невозмутимые спины двуногих существ отталкивающего вида, взявших моё Дерево в кольцо и с отвратительной, почти учёной внимательностью вслушивавшихся в то пение, что было, как мне казалось раньше, предназначено для меня одного! Но, спустя несколько минут, я всё - же подошёл к Дереву и решил слушать своих птиц и любоваться ими, как обычно, стараясь не обращать внимания на незваных гостей, которым, как я надеялся, очень скоро надоест зрелище, столь далёкое от их кирпично-асфальтных душ (я видел, что они не понимают, о чём поют мои птицы и не различают рун и знаков, начертанных богами на их перьях!). Но время шло, а люди не только не ушли, а ещё и принялись обсуждать красоту и изящество пения птиц, причём, делали это, используя самые пошлые и слащавые словечки, которые им только удалось откапать в своих маловместительных головах! Однако эти люди были вроде – бы достаточно тихими и приличными, я успокоил себя тем, что можно наслаждаться Деревом и птицами, просто стараясь не глядеть на глупые лица самозванцев и не слушать их вялых и однообразных, как осенний дождик речей….
Но когда я пришёл к своему Дереву на следующий день, то увидел, что людей стало втрое больше, чем прежде! Они уже не шептались, а дико шумели, точно стая голодных обезьян и, гнусно ухмыляясь от восхищения тонкостью своего вкуса, тыкали жирными пальцами в сторону моих птиц, которые не могли не петь, даже в такой постыдной для них обстановке!
После этого, я долго не ходил к осквернённому подобным образом Дереву и пытался совсем о нём забыть, но однажды не выдержал и всё-таки снова пришёл туда, где когда-то находил для себя радости, так ярко сверкавшие редкими звёздами на чёрно-сером небе скучного и унизительного существования. То, что предстало моим глазам трудно выразить словами: «знатоки», которых я уже видел копошащимися вокруг Дерева, успели согнать к нему целое стадо черни, которую им захотелось просветить. Моим глазам предстали весёлые мужики, смачно сморкавшиеся под ноги друг другу и громко, заразительно хохотавшие над словами собеседника, мерзко хихикавшие, нахальные и тупые бабёнки, гнусно сплетничавшие, стоя в тени поруганного Дерева. А в центре этого шабаша стояли те, кто, с важным видом кивая в сторону птиц, изрекали какой-то бред, который внимательно, с видом будущих чиновников и учительниц, записывали опрятные юноши и девушки с аккуратными причёсками и бесконечно пустым взглядом, который вызывал во мне ненависть, презрение и страх. Приглядевшись внимательней, я заметил, что птиц привязали за лапки к тем веткам, на которых они сидели. Ещё я заметил, что крылья у них были обрезаны. Не знаю чем (плохо знаком я с неписанными правилами стада), но только вскоре я привлёк внимание толпы. Злой смех проскрежетал за моей спиной, злые, презрительные взгляды скользнули по моему лицу, аккуратные существа, вслушивавшиеся в речи «мудрецов», зашипели на меня, посчитав, что я им чем-то помешал. В конце концов, мне стало жутко оставаться в этом месте, некогда похожем на рай, а теперь превратившимся в самый обычный ад. И я убежал прочь, в своё безрадостное болото, надеясь, что хоть туда эти шуты не пролезут!