Счастлив по-своему

Он и Она. Оба были классически счастливыми людьми с говорящими фамилиями. Они так привыкли быть Ванекнепропейкой и Хлебанедосыта, что в браке общую роспись трениро-вать не начали. Ванекнепропейко был Андрей Сергеевич — из казаков, а Хлебанедосыта — Елизаветой Тимофеевной, и оттуда же.
Звали они друг друга запросто. Она его, понятно же, Ванькой. Он ее — Халебушкой. И в семье так обращались, и в троллейбусах, и даже когда в гости к знакомым заглядыва-ли. Елизаветой Тимофеевной — только в день зарплаты. Кстати, от аванса он отказывался. Говорил: «А чего половинить-то?» — и нетяжелым бумажником сильно хлопал по левой ладони.
Работал он в снабжении, и как-то не очень хорошо, хоть мужик был крупный – на за-глядение. Все по каким-то рыбхозам да по лодочным станциям специализировался. Что-то не очень нужное поставлял централизованно. В командировках все свое время провел.
Дело старое, но поселили его однажды к вдове, комнатушка у нее для гостей была, так он и стопку пить не стал и в баню не пошел. Только пел утром песню довольную, на при-морский серый снег выбежав. Руками себя по бокам шлепал и, кабы добрых людей не стеснялся, точно бы кувыркнулся. Ей богу, кувыркнулся бы прямо по серому приморскому снегу, чтобы хребет ободрать. Такая в нем сила и молодость от собственной чистоты и не-порочности заиграла, что, казалось, выползи котик центнера на три, так подхватил бы Ан-дрей Сергеевич зверюгу да пошел бы с ней такое выплясывать, что тюлень (я его от коти-ка, честное слово, не отличу) летал бы над человеком птицею, ластами помахивая.
Кстати, в перспективе вдове тоже было хорошо, она родила от председателя соседне-го рыбхоза двух мальчиков и жила, что называется, за пазухой. Тогда как у Андрея Сер-геевича с Елизаветой Тимофеевной детей не завелося, вопреки всем тем ласковостям и до-брым отношениям, которые были промеж них приняты. Так за это и в более суровые вре-мена не расстреливали, посмеивались легонько, и то — в кулак.
Дома если жизнь обоих заставала, вечер за вечером они имена друг другу придумыва-ли, одно другого приятнее. Он ей: «Булочка моя, а чайку выпьем, с бальзамом “Риж-ским”?» Она ему: «Банька ты моя раззатопленная, головушка горячая, может, спать будем ложиться? Да и что же это мы с бальзамом, как во времена стародавние, когда нам сливоч-ный ликер в прошлом году подарили, такой сладенький…»
Но единственный раз застала их жизнь не за газетой с телепрограммою, а возле по-стели, где один Андрей Сергеевич лежал, а рядом Елизавета Тимофеевна сидела и называ-ла его Банечкой, Трезвушенькой, Ваняточкой и даже, забывшись, Булочкой сдобною. А он в иной мир отходил. И летела душа его в рай.
Конечно, в рай, потому что светлая жизнь — туда верный путь.
А по дороге видела его перламутровая душа резко-белое, засвеченное снежным солн-цем тело, машущее руками и вскидывающее, перебрасывающее с руки на руку, и через спину между ног огромного котика, который был тюленем, да еще и подтухшим, скольз-ким, пронесенным через долгие годы сквозь вечера сознательного сдвоенно-семейного счастья. И казалось душе, что худшего наказания не бывает.
Хотя из достоверных источников известно, что бывает и похуже.
И спрашивала себя Елизавета Тимофеевна: «Отчего же супруг, в иной мир уходя, так суров и невесел?» Запоздало искушающая обида селилась в ее душе, потому что привыкла она стойко терпеть и чувствовала, какой-то затянувшийся подвох в их замечательных от-ношениях, где Он и Она — это не провокативная функция, а истинно человеки, которым честь и счастье ближнего своего важнее.