Матвей-1

       I

– Если сегодня не придет в себя, завтра утром забирайте домой. Мы сделали всё, что могли.
– Доктор, доктор. Подождите. Полечите его еще немного здесь, пожалуйста. Что же я буду дома с ним делать? Кормить как буду? Нету у меня денег на биорастворы.
– Вам и не придется – ему жить дня три осталось, а может и того меньше.
– Ну хоть три дня, доктор! Пусть побудет здесь, я умоляю вас…
– Что вы такое говорите? Вы знаете, в какую копеечку мне влетает каждый день больного здесь? Вы себе и представить не можете! Думаете, как раньше – из государственного кармана? Прошли те времена! Даже бинты и вату для своей палаты я сам покупаю.
– Доктор, доктор! Он шевельнулся!
– Вам показалось. Хватит истерик, бабуля!
«Что это за сука с моей матерью так разговаривает в доме? Размажу сейчас!» - подумал Вовка и рванулся к обшарпанной двери родного дома. Полный воинственного настроя, он схватился за ручку и дернул на себя. Деревянная дверь не поддалась. Вовка уперся второй рукой в стену и дернул яростнее. Тело пронзила острая боль, крыльцо под ногами провалилось, но он увидел... Увидел незнакомый чистый потолок, сверкающий белый кафель метра на два и плачущую над ним мать.
– Матвееей, Матюшенька …– зарыдала мать еще громче и, опустившись на колени, стала целовать его руку. – Я же знала, я же знала – ведь всё цело. И руки, и ноги, только на лбу царапина.
– Уйдите отсюда бабуля! Выгоните её вообще из больницы! – заорал врач в голубом, реанимационном костюме. – Вон!!!
Старушка выбежала из палаты, передав кисть сына, как эстафету, врачу. Пока врач нащупывал пульс, Вовка силился крикнуть вослед матери: «Мама, я не Матвей! Сколько раз можно повторять?», но губы почему-то отказывались шевелиться.
– Ты меня видишь? Видишь? – спрашивал врач, водя рукой перед глазами Вовки. – Как тебя зовут?
А Вовке в этот момент очень хотелось схватить нахально мельтешащую перед носом руку и зашвырнуть её вместе с хозяином в дальний угол палаты. Но он только прошептал:
– Да…пошёл…ты…
– Молодец, молодец! – врач заговорил громче и быстрее. – Молодец! Ну, давай, давай! Куда пошел, говори – куда пошел?
Вовка ответил «куда», да так громко, что врач расхохотался.
– Слава Богу! Раз помнишь, куда надо посылать, значит, все нормально! Значит, будешь жить и, скорее всего всех нас переживешь, подлец такой!
Через три дня Вовка уже лежал в общей палате и чувствовал себя вполне сносно – хоть сейчас на ноги и домой.
– Ни черта не помню. Ни-чер-та. – В который раз говорил он матери, то и дело кормившей его чем-нибудь. – А он что – правда насмерть? Может жив?
– Да насмерть, насмерть. Похоронили уж. И автомобиль на свалку. И двое детишек без отца остались, – отвечала она, глядя на сына со слезной укоризной. Потом, вытирая платочком глаза, продолжала: Слава Богу, слава Богу!
– Чего слава Богу-то? – улыбался Вовка.
– Слава Богу, что не погиб ты, Матюша!
– Мама! Я не Матюша! Я – Владимир. Вла-ди-мир.
– Ладно-ладно, Вовочка. А ведь говорила, ведь сколько раз говорила: не кончатся добром твои пьянки да драки. Не слушался мать. Вот болей теперь.
– Расскажи еще раз, как все было. Может, вспомню. – Вовке, уже раза три слышавшему историю своего чудесного спасения, хотелось еще.
– Когда ты Валерку избил, разнервничался и пошел куда-то.
– А чё я его избил-то?
– Дык он же тети Нюриному псу башку кирпичом разбил. Подох песик-то.
– А-а-а. Ну правильно! А что, я должен был бутылку Валерке за это поставить?
– Когда большую дорогу переходил, качало тебя в разные стороны – люди видели.
А тут как назло автомобиль снизу, да на полной скорости. Так никто и не понял, каким макаром ты на его лобовом стекле оказался – запрыгнул что ли? Или сальто сделал? Ты же у меня гимнаст… Целых пять лет в секцию ходил. Не зря значит...
– Да уж, сальто! Скажи еще с пируэтом, – с улыбкой отмахнулся Вовка. – А потом что?
– Ну и загородил видимость шоферу. Сам-то ты на повороте слетел, а он дальше вслепую, как закрутился, закрутился, на встречную полосу выскочил, а там КамАЗ… Сразу говорят умер, не мучился. И то - слава Богу.
– А кто он такой, не знаешь?
– Вера сказала – фирмач какой-то. Два магазина и фирму свою имел в центре. Молодой совсем был, как ты вроде.
– Царствие небесное... – Сердобольному Вовке горестно было осознавать, что по его вине погиб человек. Но, тяжело вздохнув, он сразу же погрузился в сон, ибо и сердобольным людям своя шкура ближе к телу и дороже чужой…
Этот случай чудесного спасения от неминуемой смерти был не первым в его жизни. В пятилетнем возрасте, будучи запертым в квартире матерью, пошедшей в магазин за продуктами в полной уверенности, что ребенок спит, он прыгнул за ней из окна пятого этажа. Скажете – больной ребенок? Да нет, совершенно нормальный, шумный, правда, чересчур. Сладу с ним никакого не было, впрочем, как и с большинством детей.
Старушка-соседка, видевшая издалека как мальчик сигает с пятого этажа, с колотящимся от ужаса сердцем подбежала к месту приземления и, увидев живого ребенка, стоящего на босых ногах и отряхивающего трусы, начала часто креститься трясущейся рукой и причитать:
– Слава те господи, слава те господи… Чудо, чудо…
– Мама будет ругать – пробубнил Вовка, продолжая отряхивать трусы от пыли.
– Ты зачем прыгнул?.. – сказала, наконец, старушка, переставшая креститься и охать.
– За мамой… А че?.. Я по дереву…
Под их окном и в самом деле рос большой кипарис, двойной верхушкой доходивший до уровня третьего этажа. Старушка посмотрела наверх и опять заохала. Она представила себя на месте босоногого пацана, решившегося прыгнуть на дерево с торчащими вверх наполовину сухими и колючими ветвями. Потом перевела сочувствующий взгляд на Вовку, переставшего отряхиваться и двинувшегося в направлении своего подъезда, сняла с себя пальто, накинула на него, подняла на руки и бегом в ближнюю поликлинику.
В поликлинике на орущего Вовку наложили шины, перебинтовали и в таком мумийном состоянии отправили в детский стационар вместе с матерью, подоспевшей к тому времени. Неделю держали в бинтах – все искали переломы или на худой конец вывихи, и ничего не найдя, отправили восвояси, записав в эпикризе: «Падение с пятого этажа. Здоров».
Но изменения после прыжка все-таки были – Вовка внезапно сделался тихим, послушным мальчиком. Поначалу это очень беспокоило родителей, но со временем привыкли, доверившись пресловутой пословице: не бывает худа без добра. А вот действительно отличительной чертой маленького Вовки, которую ничем не удавалось из него вышибить, было то, что первое произнесенное слово – не «мама», не «дай», а «на!» - стало для него самым любимым и часто произносимым. Причем, действенно произносимым. Что ни возьмет в руки – будь то игрушка или яблоко – тут же ищет глазенками, кому бы отдать. Процесс дарения доставлял ему гораздо большее удовольствие, чем процесс получения подарков.
– «На!» - говорил Вовка, отдавая соседскому мальчишке только что купленную матерью машинку, и лицо его расплывалось в светлой, счастливой улыбке.
Совестливые соседи потом втихаря возвращали ни к чему не приуроченные подарки. Совестливые гости на выходе опустошали карманы, наполненные Вовкой всякой всячиной, вплоть до статуэток из серванта. Иные же были очень довольны характером мальчика и уходили с прибылью. И так всю жизнь: в детсаду и в школе, в армии и на работе, до тех пор, пока…


(продолжение следует)