Бусы

«Дорогая моя государыня-матушка, Варвара Алексеевна. Все трудности путевые испытав, наконец, я дотащился до службы моей в городке Бешбалгор. Не буду описывать вам место сиё чудесное, слишком натерпелся в дороге я, - не замечаю теперь красот неподвижных. Ведь так переменны тут они при малейшем движении. По пути горы и равнина перемежаются так часто как берёзы в лесу нашем с соснами и орешником. Прибыл я в вечер, не осмотрелся ещё окончательно. Спешу писать вам, чтоб передать с оказией письмо, и так знаю, что задержится оно в пути неимоверно…»


Не большой любитель охоты я, потому, исполнив служебные дела, за ружьё не спешу браться. Верхом и на бричках также накатался достаточно. Пешая, бесцельная ходьба удел мой увлекательный, наверное, до конца дней. Располагают и места здешние к ходьбе, да вот только неспешной, размеренной всегда назвать её нельзя. Степь, но только вёрст несколько, а потом и холмы и горы, да и сама степь изрезана оврагами и балками. Леса тут есть в предгорьях серьёзные, а степь нет-нет, да и прервётся рощей. Обычно такие рощи в балки спускаются, да там и останавливаются, будто следующего подъёма не одолеть им. Неделя миновала как я здесь. Не служба, не ссылка, а так, временное перепутье.


Вышла два месяца назад тому у меня ссора, с поручиком одним фельдъегерем. Пустейший человек был этот поручик, да красавец, как водится. Уж и не знаю, от каких таких подвигов поседела его голова, той замечательной проседью в черной шевелюре, которая вообще брюнетам свойственна, если грудь по типу бочки. Не слышал о подвигах. Кавказ рядом, удальцов премного как среди офицерства, так и среди казачков, но не слышал о фельдъегере ничего. Может, и характер службы его таков был, что к геройству не располагал, - не знаю, но саму службу обижать не хочу. Всякое в ней может быть и поручения так же опасны, как и у других частенько оказываются.


Пользовался поручик всеобщей любовью прекрасной половины захудалого того общества, которое по месту предшествующей моей нынешней службы обитало. Не успеет с одной дамой решить отношения поручик, а спешит к другой на переговоры, оно бы и похвально, да только самоуверенности чересчур обрелось в нём, - наглостью проступать стала. Уж стерпели бы дамы, самим ведь это по вкусу приходилось, мало оказалось этого поручику, и среди нас офицеров стал хамоват. Да не долго. Ухаживал я в ту пору за вдовицей одной, вполне достойной особой, достигли мы с ней полного согласия во всех вопросах интересующих нас обоих и премило проводили время.


Как-то раз, на ужине, давал который наш полковник по случаю, уж и не помню какому, вернее всего по поводу получения жалования, задержанного как всегда без меры, судьба меня и настигла. Вдовица была моя особенно хороша в тот вечер и бусы мной ей подаренные, ярко-красные как ягоды кизила, длинные, в два ряда из-за этого обёрнутые, очень ей были они к лицу и плечам белым. Заниматься бы делом своим поручику, да встрял в наш разговор, и неудачно очень. Вздумал похвалить меня перед вдовицей в том, что делом я достойным занялся, сбором плодов сладких, пропадающих чуть не на дороге проезжей.

Кончилось это, разумеется, не варкой конфетюра, а простреленным плечом поручика, разбирательством тяжёлым для меня и переводом от милой вдовицы в действующие части. Вручить только бусы сердешная моя вдова и успела. Не хотелось подарок обратно забирать, да уж больно просила, говорит они и твои и мои – пусть так на век и остаётся. Таким образом, я и оказался в Бешбалгоре. Экспедиции тут производились с завидной периодичностью, но скорее по мере необходимости, а не по плану. Как надоедало мирным горцам рубить леса, кои им поручено было для развития земледелия изничтожить, так шли они в горы свои недоступные, копили там злобу от безделья и охоты на козлов и барсов, сколачивались в стаи разбойные и шалить уже по-настоящему начинали.


Понятно, что настроение их всецело зависело не от любви к резанию голов, да к вольной жизни, а от подвижек во власти имамов и царьков, то в одних руках оказывавшейся, то в других. Городок мой стоял несколько в стороне от основных путей в горы, прикрывал он восточное направление, что важно было как раз тогда, когда войска наши в экспедицию отправлялись. Сейчас затишье было полное. Гарнизон был расквартирован и занят тем, чем обычно занимаются воины в отсутствии войны, за исключением тех, кто уж настолько тут обжился, что завёл настоящее хозяйство, тем скорее война была в развлечение, чем в службу. Настоящей службой у них уже стал дом.


Рассуждал я так, а сам шёл по степи, уже подходя к очередной роще. Как и положено было тутошней роще, она лихо скрывалась в балке, но на этот раз немного выбегала на другую её сторону, видимо, решив всё-таки остановиться поближе к холму, на другой стороне, вот на него она уже подниматься не решилась. Воспользовавшись тенью, я и не заметил, как перешёл вслед за рощей эту естественную преграду и очутился у холма. От нечего делать, ведь так рано возвращаться с прогулки не входило в мои планы, я начал холм этот обходить, стараясь не допускать до себя лучи жаркого солнца. Это уже удавалось плохо, солнце стояло высоко.


Жара начинала не на шутку меня донимать, пот под свободной холщовой рубахой лил уже струйками. Начиная уставать, я, то и дело перекладывал мешок с провизией с одного плеча на другое, при этом здорово мешал оружейный ремень, понятно, что и, не охотясь, без оружия лучше здесь не оставаться. Каково же было моё разочарование, когда кроме оврага подрезавшего холм, да протянувшейся вперёд степи, ничего я впереди не увидел. Честно сказать рассчитывал я на привал в тени каких-нибудь кустиков или даже деревьев. Но нет, ничего подходящего нет. Сел я у подножия холма и начал уже подумывать о возвращении в рощу, когда почти на вершине холма вдруг увидел большой одинокий камень. Мало того, что я понадеялся найти сзади камня тень, так ещё и любопытство разобрало, что за оказия.


Помучился ещё двигаясь некоторое время открытым солнышку, да пришёл к камню. Господи Иисусе Христе, да и не камень это совсем. Баба из скалы высеченная, здоровенная, да будто идущая с холма, а может, и курган то был, я уж в сомнении оказался. Делать нечего примостился у ног её каменных, тенёк тут хоть и небольшой, но солнце не бьёт уже прямо. Закусил ветчиной с ржаным рассыпчатым хлебом, сыр развернул из влажной тряпицы и отведал, вина из фляги хорошо хлебнул, вроде и не шёл вовсе, в сон только чуть клонит, а так бодр вполне. Достал бусы вдовицы моей, которые возле груди теперь носил постоянно, посмотрел на них, да запечалился, но не на долго. Стал присматриваться, что за предмет надо мной. Обошёл вокруг. Любопытство разбирает.


Человек из камня высечен, да не просто человек, а явно человек женского полу. По пояс голая, титьки плоские до живота спустились. Руки почти на животе сошлись, да не совсем. Внизу между ступней чаша, не чаша, но что-то такое стоит. Пояс на бабе широкий, с пряжкой, да по бокам на ремешках какие-то мешочки болтаются. Юбок две, одна поверх другой, да нижняя высовывается на ладонь ниже. Сапоги с кривыми носками, вдоль сапог рисунок ромбами. Ещё раз обошёл вокруг, вижу, что и шапка на ней, странная какая-то, из-под шапки две косы на стороны висят. Это я вам просто так рассказываю, а рассмотреть это было непросто, уж больно древний камень тот, из которого баба сделана, весь от времени истёрся.


Полюбопытствовал я так ещё, походил, да думаю надо собираться в путь обратный. Собрал остатки трапезы своей скромной, да и сложил их к ногам бабы той. Отхлебнул ещё чуть из фляги, и вот ведь, как чёрт дёрнул, остатки еды, которые на бабу положил, взял да и полил ещё из фляги, дескать, пусть попьёт бабонька, на жаре-то, поди, не весело стоять. Стою и чувствую ноги свинцом наливаются, будто в болото всё тело опустили, шевельнуться не могу, а сам словно вижу, как у меня голова седой становится, да не так седой, как у того поручика мною подстреленного, а совсем, совсем белой, каким снег на Покров ложится.


Тянет ко мне ручищи свои каменные Баба и говорит: «У нас вера-та ведь и очень есть легка, не надо мыть своего тебе лица белого, поклоняться ведь Спасу-то Богу-то. Жена я тебе теперь, какая я тебе баба каменная, благодарю тебя Муж мой, за требу сердцу моему каменному милую». Кости мои затрещали, глаза из орбит повылезали, живот и кишки полопались, сердце в монетку медную превратилось…


«Милостивая государыня-матушка, Варвара Алексеевна, пишет вам Начальник гарнизона военного городка Бешбалгор, полковник… с прискорбием сообщаю, что сын ваш ротмистр… погиб несчастной случайностью, задавлен упавшим камнем огромным…»


«Милостивая государыня вдова …сообщаю вам с величайшим разочарованием, лично в том убедившийся, что описанных вами бус при ротмистре … не оказалось…»


Не пробежит ветерок лёгкий вдоль места этого тихого, под курганом пологим, не шевельнёт ни травинки, ни кустика, только дождь редкий в этих местах в летнюю пору нет-нет, да и омоет огромную каменную глыбу, прольёт свои слёзы крупные на грудь широкую, очистит от песка временем нанесённого бусы каменные. Хорошо будет видно путнику случайному как обвили шею Бабы каменной бусы тяжёлые, крупными виноградинами под струями воды блестящими.