сто 84

Нюра устроилась поудобнее на стуле – дело ведь предстояло нелегкое, непривычное, а потому ничто не должно было мешать или отвлекать – расправила пред собой припасенный загодя лист бумаги, послюнявила карандаш и, бесшумно что-то проговаривая грифельного цвета губами, написала: «Днивник Анны К.»
Поначалу дело не спорилось – буквы отчего-то норовили выбежать из строя, вставать в который они были обязаны, слова толкались, ровно не лежали, и, кажется, даже ругались. Но вскоре Нюра совладала с непривычным для нее занятием буквосложения и словопостроения, мысли, в нетерпении толкающиеся у нее в голове, стали появляться на бумаге почти что в первозданном виде, и, глядя по прошествии некоторого времени на исписанный более чем на половину лист бумаги, Нюра могла сказать самой себе, что дело сделано, и удалось оно на славу.
«Субота. Седмое июня. Сегодня. Поутру я встала умылас. Позатравкала. Мне позванила Галя но я не стала с ней говорит. Пошла на почту. Отправела конверт Степушке. Все сделала как и надумала. Будтобы конверт от этой суки. Возвратный адрес ее преписала. А вовнутрь конверт помене полажила. У дяди Прохора купила. Если перепесывается Степушка с этой сукой он откроет конверт. Если нет не будит открывать. Но если да. Дядя Прохор сказал что высокатаксичный порошок подействует не сразу но быстро».
Задумавшись о том, стоит ли писать что-то еще или же достаточно и этой, все же сотворенной, вымученной, выстраданной словесной громады, Нюра, наконец, остановила свой уставший взгляд, дотоле озабоченно метавшийся, - она, не отрываясь, смотрела на сугробы из облаков за чистыми, выбеленными оконными стеклами: «Снег в начале июня – к чему бы это?», - мысль, насыщенная удивлением, завладела всем Нюриным сознанием.

В понедельник с утра Степан был как всегда нагружен сумками с головной болью после вчерашних веселий, рюкзаком с нежеланием работать нигде, кроме как во сне, да и котомка ссор предыдущих дней тоже тяготила, мешала – а потому перегруженный поклажей Степан, с трудом одолевающий один лестничный пролет за другим, не сразу сообразил, что невысокий мальчуган, показавшийся из темноты подъезда, – это старик-почтальон Макарыч, которому вдруг приспичило вручать какие-то важные конверты.
- Стёп, тебе письмецо. Заказное. Чиркни вот тут вот. Да положи сумки-то!
«Степушке Александровичу Короблеву от Кориной Светлане Игоривни», - несмотря на пелену пред глазами Степан тотчас заметил несколько странноватое для человека с высшим образованием (когда отмечали получение Светкиного диплома, она впервые позволила ему…) написание имён и отчеств на сером, отчего-то разбухшем конверте.
- «Степушке»?.. – утренний, по-особенному недобрый сарказм зазвучал в голосе Степана. – И что это Нюрка задумала?..

Когда раскрасневшаяся – и от сожаления, и от несогласия - Нюра осталась одна, ей долго не хотелось никуда смотреть, кроме как в черную воду вечера за окном – ту, что шуршала под занудным дождем, в темное озеро, лишь кое-где блестевшее жалкими островками и кочками света, – в этой мокрой темноте только что ушел под воду хлопнувший дверью Степушка. «И за что это я рыбу люблю?» - подумалось Нюре, когда она закрывала тонущие глаза.
«Он не стал четат твое писмо. Он знал что оно от тибя но не стал читать. А пренес его мне. Ты не нужна ему, - отдавшая часть слез темноте – совсем крохотную часть - Нюра вновь взялась за карандаш. – Знай это и плач. Ты ни нужна ему! В малом конверте ят. Чтоп ты все понила посылаю тибе лист моего днивника. Но Степушка то думал что писмо от тибя. Ты не нужна ему! В малом конверте ят».
Нюра положила внутрь нового, большого конверта только что исцарапанный прямоугольник бумаги, пухлый конвертик с ядом, вдоволь уже налетавшийся – от одного дома к другому, измятый лист своего дневника.
Непродолжительно потерзав себя сомнениями, она достала из конверта свое письмо - разорвала его на мелкие, на жалкие кусочки, вытащила упиравшийся лист дневника – скомкала, сдавила, выкинула в форточку. Последним извлекла маленький конвертик. Яд оказался обычного белого цвета, ничем не пахнущим. Солоноватым на вкус.

Дядя Прохор прокутил деньги, что дала ему Нюра, за несколько дней – в которые он успел напоить всех своих знакомых – кроме жмота Шурки Барахольщика – и Серегу Бомжа, и Чеканутого, и Дуру, и Шузю, и еще кого-то; всласть поиграть (проиграть) в игровые автоматы; раза три (или пять) съездить к Таньке с цветами; жене Глашке купить флакончик с туалетной водой; и еще много чего – купить, съесть, потерять. Что ж, весьма неплохо за пятьдесят грамм обычной соли, что он всучил Нюре. Коммерция – дело серьезное.

«Почему это люди на поминки собираются, вспоминают усопшего, выпивают за его здоровье, чуть ли не хороводы водят именно рядом с его надгробием? - думалось Нюре. – Ведь к этому камешку с фамилией или к простому деревянному кресту тот, кто умер, не имеет никакого отношения… Не правильнее ли было б сложить на столе деревянную ложку, что выстругал умерший, его любимую рубашку в горошек, тетрадь, в которую он записывал свои мысли, – все предметы, сохранившие еще частицы жизни. Сложить на столе и долго смотреть на то, что нам всего лишь осталось...»