Заговоренная
Я уложила голову на скрещенные руки, наблюдая, как Брайди снимает с очага тяжелый котел. Сколько раз предлагала помочь – отказываются. Мол, гость не должен трудить руки работой. А то мои руки работы не знали. Славные они девчонки – Брайди и Меган О’Тул, дочери местного гончара. Патрик О’Тул похоронил своего первенца, потом любимую жену, но горя и бедности не знал. В маленьком домике уютно, тепло и весело. Боги не дали сестрам волшебной красоты, о которой можно слагать баллады, но что за беда? Обе были веселыми, добрыми, работящими, петь-плясать первые мастерицы…женихи подметки истоптали, да все глаза об гончаровы окошки обмозолили…
Брайди собрала на стол, поставив передо мной самую большую миску. Мне стало смешно: смелые и острые на язык девчонки при мне так отчаянно робели, словно я была, по меньшей мере, придворной дамой в расшитом платье. Со двора донесся голос Меган, она набирала воду из колодца и пела что-то про зеленый клевер. Звонко пела, радостно. А чего не радоваться – завтра Бэльтайн. Здесь его тоже празднуют шумно и весело, почти как у нас…жгут огни, поют и пляшут до утра, призывая лето, испрашивая милости добрых богов…
Вернулся Патрик, сел за стол, опустив на колени натруженные руки – он с утра пропадал в поле и на выгоне. Ели в молчании, степенно и серьезно, только Меган все подталкивала сестру в бок острым локотком, а Бригитта изо всех сил старалась сдержать улыбку. Наконец Патрик погрозил обеим большой ложкой и сестры не выдержали: расхохотались, да так весело и неудержимо, что даже меня проняло. Луг и Лир, как же давно я не смеялась…
А потом они долго еще ворошили свои наряды и незатейливые украшения, прикидывая, что лучше пойдет к зеленым глазам, что – к рыжим волосам. Сестры выглядели истинными ирландками – свежие веснушчатые лица, белая кожа, огненные кудри…не то что я. Мне от матери-франконки достались тяжелые черные волосы, прямые, как гвозди; ореховые глаза и темный румянец. От отца, предки которого жили на Изумрудном острове с тех пор, как здесь поселились дети богини Дану - гибкий костяк, громкий смех и очень крепкая голова: знаменитое ирландское виски валило меня с ног одной из последних…
Я лежала на лавке и смотрела на девушек, не думая ни о чем. Хотя, наверное, надо было. Наверное…
Стемнело. Патрик улегся спать, строго-настрого наказав дочерям не зажигать огня. Я знала – они долго будут вздыхать и хихикать на полатях, потом Меган, понукаемая старшей сестрой, осторожно свесит голову, чтобы посмотреть, сплю ли я. А я буду дышать глубоко и ровно и ресницы мои не дрогнут под ее пристальным взглядом… хотя нет, вряд ли. Только не сегодня.
- Грайна, - донесся до меня шепот Бригитты, - ты не спишь?
- Нет.
- Может, расскажешь нам чего-нибудь? Если не трудно…
Это потому, что мы завтра уходим. Вряд ли я когда-нибудь еще увижу приветливых дочек старика Тула. Восемь дней пролетели как один, Аргайл, наш командир, так и сказал – останемся до Бэльтайна, может, задержимся на праздник. Конечно, задержимся. Я точно знаю.
Как же долго мы шли сюда, на север Ирландии. Мы – наемники из Дублина, Копье Аргайла Старого, как нас называют иногда. Копье – это значит отряд, дружина…что еще. Норманны – северные воины и мореходы сказали бы: «хирд». Аргайла назвали бы «хевдингом», а нас – «хирдманами», людьми из хирда. Я неплохо знаю северную речь…мне нравятся эти резкие гортанные звуки, как бы не смеялись друзья и вождь. Дело в том, что сражаемся мы в основном с теми самыми норманнами, «волками Одина», как они себя называют. Один – это их великий бог. Он так же беспощаден, как они и так же любит войну…и нет для этого сурового бога ничего сладостнее звона клинков, обагряемых кровью, когда достойные противники сходятся в смертном бою…
Нашего вождя кличут Старым, но он совсем не стар. Прозвище прилипло к нему из-за ранней седины – Аргайл поседел в пятнадцать лет. Викинги (в его краях норманнов отчего-то зовут викингами, но это одно и то же) вырезали его родную деревню. Аргайл не рассказывал об этом, но я дозналась – его пленили и связали одним из первых, что он мог сделать, крестьянский мальчишка, против могучих воинов…он видел, что сделали с его сестрами, видел гибель всей своей семьи, и как горит его дом – тоже видел…страшнее не выдумаешь. Теперь у Аргайла нет дома. Есть лютая ненависть, которую не притушили прожитые четыре десятка лет, есть крепкие руки и смертоносный меч в них…есть мы – полсотни…нет, теперь уже меньше, опытных воинов, готовых идти за Аргайлом хоть в нижний мир. Потому что он того стоит, наш Аргайл. Таких вождей сейчас рождается все меньше. Впрочем, не мне об этом судить. И так все странной считают. А чего странного? То, что меч поднимаю наравне с мужиками? Так отец меня лично этим мечом, собственными руками сделанным, опоясал и в Дублин отправил – счастья искать. Эка невидаль…у норманнов, я слыхала, во многих отрядах девки бьются, валькириями их зовут, если я не путаю чего… правда, в бою я лишь одну такую видала. Красивая была. Смешно, именно та норманнка нанесла мне первую, тяжелую – и пока единственную – рану. В ту ночь, когда я чуть не отдала богам душу, мы все слышали, как кричала банша. По мне кричала. Совсем близко, ее даже видели - юная дева с красивым залитым слезами лицом и черными очами. Но я все равно выжила. Мои братья теперь думают, что я заговорена и могу не бояться шальной стрелы, удара в спину…по мне уже отплакала-откричала банша, что всегда провожает ирландцев на тот свет. А я – я задержалась на этом. Ночь была тяжелой, но назавтра я уже поднялась с ложа. И увидела светлокосую голову, насаженную на копье. Долго на нее смотрела. Девчонка и после смерти была красивой, как наша богиня Морриган, много лучше меня…
Норманны нас тоже не жалеют. Они вообще никого не жалеют. Я ведь прошла по тем местам, где приставали к берегу их черные драккары. И до смерти теперь не позабуду. Но вот ненавидеть, как Аргайл – не могу. Я вообще не могу ненавидеть. Даже врагов, с которыми сражаюсь всю жизнь, теряя друзей и побратимов. Впрочем, мой отец говорит, что стать хорошим воином можно и без ненависти, сжигающей сердце. Иного я и не желаю.
А вообще мне повезло больше, чем многим – у меня есть дом, где любят и ждут, хоть и редко я там бываю. Но дороги к родному двору не позабыла. Это великое счастье: прошагать немерено миль по пыльной дороге, чтобы свернуть к знакомой околице, стукнуть в окно.... Мать радостно вскрикнет, вытирая руки – она всегда чем-то занята по дому. Из кузницы доносятся удары молота, и я знаю, что отец и там. Колин тоже – моему брату скоро шестнадцать, но он силен, как взрослый мужчина и так же горд. При виде меня брат всегда краснеет, словно девица – ему стыдно, что старшая сестра носит оружие, а он при отце с матерью хлеб ест. Колин уже трижды убегал из дома, пока ему отец ума не вложил. «Ремесло я кому передам?» - сказал тогда Фелим О’Коннор. – «Девке бессмысленной? Ты мужчина, ты наследник и продолжатель рода. Кузнецами были твой прадед, мой прадед и прадед моего прадеда. От этого просто так не отступают. Мало ли что тебе в голову взбрело… »
- Да! - обиженно возразил мой брат, тогда еще тринадцатилетний. – Кузнечному делу она учиться не может, а мечу - как раз? И вообще, раньше того, кто цвета вражеской крови не видел, мужчиной не называли!
- Так это не у нас, - спокойно сказал отец, - это у норманнов, нечего на них равняться. Или, может, ты желаешь к ним на боевой корабль? Чтобы вместе с норманнами убивать мужчин, насиловать женщин, жечь и грабить наши деревни?
Опустил мой Колин голову. Гордость не давала ему разрыдаться. Потом вскинул блестящие глаза:
- Но Грайну ты отпускаешь!
- Грайна взрослая девушка и вправе распоряжаться собой. Я учил ее драться и теперь отправляю в отряд к моему другу Аргайлу. Если она будет там лишней, то вернется домой по первому слову вождя. Помни, Грайна. Ты поклялась.
Я кивнула. Я помнила. Я стояла в шаге от детской мечты – стать воительницей, ходить по свету и помогать добрым людям острой сталью. Наяву все оказалось почти так же. Только вот люди косились, презрительно-боязливо цедя сквозь зубы: «Наемники…».
Копье Аргайла бралось не за всякое дело. Мы состояли на службе у самого короля и охраняли северную границу и побережье. От норманнов. Аргайл выбрал это, а мы пошли за ним. Мы бы куда угодно пошли. Да я уже говорила…
Вот и стояли мы в деревушке Бью Веллей накануне Бэльтайна. Весь отряд Аргайла разобрали по домам, а для раненых староста выделил просторный и теплый амбар. И еще один амбар – с прочными стенами…Откуда раненые? Тут надо по порядку…
- Я не сплю, Бригитта…чего бы вам такого рассказать?
Девчонки пошушукались, потом Меган выдохнула:
- Про себя расскажи… - и затихли обе, ожидая, не рассержусь ли за дерзость.
Я не стала сердиться. И решила уважить просьбу, отдаривая за ласку и гостеприимство. Нет, не то. Просто решила рассказать, потому что душа моя была полна уже до краев. И я боялась – не сдержусь. А Брайди и Меган позабудут все после Бэльтайна, наплясавшись у майских костров и набегавшись по лесу…
- Что ж, слушайте…
Я начала вспоминать. Два года назад отец взял меня на ярмарку. Лето катилось к середине, наше замечательное ирландское лето с проливными дождями, грозами и ярким солнцем. Аргайл сказал, что я заслужила отдых и отправил меня домой на несколько дней…он даже написал письмо моему отцу, которое я, не удержавшись, прочла. Когда закончила, у меня уши горели – наш вождь столь незаслуженно хвалил меня, что становилось стыдно. И сильная-то я, и ловкая, и с мечом управляюсь так, что любо-дорого…а чего с ним не управляться, когда отцовскими руками сделан – да под меня подогнан, как хороший башмак или перчатка? Под мою ладонь, под длину рук, рост, вес…сильная и ловкая, а копье норманнской девчонки чуть к праотцам не отправило. Мне она потом долго снилась. Не в коже и в доспехах, а в зеленом платье, драгоценных обручьях и непременно с длинной косой. Я все пыталась угадать, как ее могли звать? Герда, Хильд, Фрейя? Нет, Фрейя – это их богиня. Вроде нашей Бригитты или Морриган. А потом я узнала – ту, что свалила меня в бою, звали Гуннхильд. Обычное северное имя, не лучше других. Но мне понравилось. Если у меня когда-нибудь родится дочь, я назову ее Гуннхильд. И плевать на всех, кому это не по душе.
Так вот, ехали мы на ярмарку в Дублин. От Кунгемара путь неблизкий, я успела и поговорить с отцом, и обменяться новостями с соседями…то было время всеобщего мира, Ярмарка собрала гостей со всех концов света.
- Красиво там было? – шепнула Меган и получила тычок от сестры.
- Не помню, - усмехнулась я. – Наверное. В Дублине всегда красиво.
Я и в самом деле не помню. Потому что на той ярмарке я перестала принадлежать самой себе и этому миру. Потому что на ярмарку прибыл отряд отчаянных северных мореходов на драккаре с полосатым парусом. А вел их…я не знаю, как описать этого человека. И не знаю, как описать то, что стало со мной, едва я его увидела.
Храпел старик O’Тул, шумели деревья за окном. Девчонки мои даже дышать позабыли.
Да…народ оживленно торговался, кричал, проехала телега, нас оттеснили в сторону и я потеряла норманнов из виду. Отец выдал мне горсть серебра (мною, между прочим, принесенного), указал на брата и посоветовал хорошо повеселиться. Я с тоской глядела на Колина. И куда его прикажете девать?
Отец ушел в трактир вместе с приятелями, а мы все стояли посреди площади. Я заставила себя встряхнуться и натянуто улыбнулась:
- Ну, куда пойдем? Решай.
Колин солидно кивнул головой.
- Оружие посмотрим.
Добро. Посмотрим, почему нет.
Брат так и не изжил в себе тяги к военному делу. Я не отказывалась показать ему некоторые приемы и ухватки оружного боя, может и пригодится. Хотя лучше бы не пригодилось.
Дойдя до оружейных рядов, мы остановились. Норманны были там. Весь хирд во главе с синеглазым хевдингом. Я его глаза еще на площади разглядела – как горные озера с ледяной водой. Или как суровое северное море, которого я никогда не видела. Взгляд – будто удар, после которого не поднимаются. Наверное, так смотрели древние боги. Вроде норманнского Одина.
- Ты что? – не понял брат.
- Жарко, - не моргнув глазом, соврала я, трясясь, как в ознобе. – Я здесь посижу. А ты, если хочешь, посмотри клинки. Здесь должны быть неплохие изделия.
Колину очень хотелось так и сделать, но оставить меня он не мог.
- Иди, иди, - ласково сказала я. – Ничего.
Брат ушел. А я принялась смотреть на предводителя норманнов, стараясь запомнить его лицо до последней черточки. И я готова была визжать от злости, когда к нему подошла какая-то размалеванная девица и принялась что-то с жаром говорить, сверкая зубами и сережками. Правда, он не стал слушать. Повернулся и вошел в лавку. Я тоже, прячась за стойкой с конской сбруей.
Они о чем-то говорили с хозяином, смешно коверкая нашу речь. Голоса у всех были низкие и хриплые, должно быть, от ветра. Я подобралась ближе. У хевдинга были очень светлые волосы, а еще он походил на эльфа из Народа Холмов. Говорят, на севере тоже есть эльфы, и в незапамятные времена, они, случалось, мешали кровь со смертными… он носил меч за плечом, а не у бедра, как мы. И меч тот был раза в полтора длиннее моего. И, пожалуй, вдвое тяжелее.
- А лицо у него какое было? – снова подала голос Меган.
- Уймись, - зашипела сестра, - вишь, разобрало тебя…
За эти два года я много узнала про норманнского хевдинга. Оказывается, про него чуть ли не легенды складывают – о его силе, отваге, воинском мастерстве. И – жестокости. Говорили, что Хакон Харальдсон (это значит – «сын Харальда») не берет в оплату за пленных ни золота, ни серебра, ни самоцветов. Говорят, хевдинг дает каждому из них поединок, и тот, кто сумеет его уложить, получит свободу. Но это еще никому не удалось, ибо сыну Харальда нет равных… Не знаю. Мне верилось в то, как он один пробился сквозь строй франков, как со своим драккаром напал на три датских ладьи и все их отправил на дно. А в беспощадную его жестокость – не верилось. И в то, что он лично своим недругам ребра выпрямляет – тоже. Это у них называется «кровавый орел», жуткая, мучительная казнь…
Два года я думала о нем и пристально смотрела в лицо каждому норманну – живому ли, мертвому, ища знакомые черты. Смешно, я чуть не обратилась за советом к ведуньям и ворожеям. Я не думала о том, что случится, когда я его-таки найду…мне довольно было одного ожидания, что я увижу Хакона. И может, осмелюсь сказать ему что-нибудь. За два года я научилась сносно владеть северной речью. Аргайл научил, он ее в плену затвердил, чтоб с ума не сойти. Я расспрашивала его о Хаконе. Вождь долго молчал, а потом вдруг сообщил, что Харальд Олавсон вел тех воинов, что напали на его деревню, а он, Аргайл, двадцать лет был в рабстве у того, кто убил его семью. Я, тугодумная, не сразу и сообразила, что речь идет об отце Хакона.
Что ж, сколь веревочке не виться…чуть больше недели назад нам было велено готовиться к битве. Аргайл на глазах светлел и молодел лицом. Я поняла: что-то случится. И не ошиблась – это были они. Хакон Харальдсон и его хирдманы. Мы рубились на берегу, у кораблей, встретив норманнов, когда они обходили деревню. Ту самую, где нас сейчас так радушно принимали. Нас было втрое больше – Аргайл загодя получил подкрепление. Для меня так и осталось загадкой, откуда он узнал о готовящемся нападении. А может, просто почуял, старый волк. Бью Вэллей была спасена. Я совсем не помню битвы. Помню, что, как всегда, лезла в самое пекло. Что мне сделается, Заговоренной, Той-По-Которой-Уже-Плакала-Банша…меня даже не зацепили. А вот я уложила троих, но к хевдингу так и не пробилась. Мне…впервые было страшно в бою. До слез, до черных кругов под веками…я боялась, что его убьют, Хакона. Убьют мои друзья и побратимы. Странно, я совсем не думала о том, что станется, если Хакон и его воины ворвутся в деревню, что будет с такими, как О’Тул и его дочки, как именно убьют тех, кто схватится за оружие…
Бой был недолгим, но жарким. Мы взяли в плен многих норманнов, а последним – Хакона. Его изранили так, что он даже не мог стоять…лицо и волосы хевдинга были темны от крови. Я осторожно выглянула из-за плеч мужчин и острая боль обожгла мне сердце, в глазах потемнело. Я хотела уйти, но не смогла тронуться с места.
Очнулась уже у Тула. Бригитта рассказала, что меня принесли бледную, как полотно, но невредимую. Еще бы. Я ведь заговоренная. От меча и от стрелы, от раны и смерти… никто ничего не спрашивал, и я была благодарна. Впрочем, забот и без того хватало – пленных заперли в том амбаре с крепкими стенами, наших раненых сложили в другой и окружили заботой. Хевдинга поместили отдельно и Аргайл лично проверял, чтобы он не умер от ран. Поговаривали, что наш вождь хочет наколоть Харальдсону пресловутого «орла» и это правильно и хорошо. Месть – право и священный долг.
Я видела, что Аргайлу тяжко видеть своего пленника, который, как говорят, был точной копией отца. Я сумела сделать так, что уход за раненым хевдингом доверили мне. Хакон не приходил в сознание, а я ночами просиживала у его постели, слушая горячечный бред и почти понимая его…промывала раны, смазывала их целебным отваром, вытирала пот со лба. Лекарка из меня, правду молвить, никудышная, но я очень старалась.
Хевдинг поправлялся быстро – видать, крепок был. А может, добрые боги прислушались к моим молитвам. Уже через пять дней норманн встал на ноги, раны закрылись. Не зажили, конечно, какое уж там… Его немедля связали, а он только усмехнулся. Я так и не говорила с ним, не осмелилась.
- Когда ты окрепнешь, - сказал Аргайл, - в тебя запустит когти «кровавый орел»! И будь я проклят, если ты, варвар, не вспомнишь всех, кого убил.
Сын Харальда ничего не ответил на это. Он был очень бледен, но на ногах держался твердо. Потом сказал:
- Меня примет Один в чертогах Вальгаллы и посадит одесную вместе с моими воинами. Мы славно бились. И вы тоже. «Орел» так «орел», надо и это пройти.
Этой ночью я пришла к нему, взяв нож и ножны со своим мечом. Я иначе не могла. Если его убьют, мне тоже будет незачем жить… Хакон не спал. Его очень сильно стянули веревками. Я занесла над путами нож…
- Оставь, - прошептал он хрипло и с усилием приподнялся. – Кто ты?
- Грайна, - сказала я тихо, - я хочу тебя освободить.
- Почему? Мы должны быть врагами.
- Я не хочу быть твоим врагом. Я разрежу веревки и открою дверь. Проведу тебя лесом, уйдешь…и останешься в живых.
Хакон долго смотрел на меня. А мне хотелось только одного – чтобы он не отрывал взгляда. Я тонула в синих глазах, забыв обо всем на свете…
- Свободу, как и любовь, не принимают в дар, - сказал хевдинг и голос его обрел былую твердость. – За нее бьются и платят кровью. Или жизнью. Или смертью. Как за любовь.
Мне было нечего сказать на это. Я ничего не понимаю ни в жизни, ни в смерти, ни в любви. И что делать, я тоже не знала.
- Мне говорили, что ты даешь поединок тем, кого пленил. Будет справедливо, если и сам потребуешь поединка. Будет шанс завоевать свободу. Если гордость мешает принять ее из рук женщины.
- Это не гордость, - сказал он, - смягчая голос. – Я просто не могу так. Я потребую поединка, так лучше.
«Конечно, лучше – могла бы сказать я. – О Луг и Лир! Если люди говорят правду, в нашем отряде ты одолеешь почти любого…хоть и тяжелы твои раны.»
Он молчал и я молчала. Брезжил рассвет. Мне почудились шаги за дощатой дверью.
- Удачи тебе, - сказала я, смахнув слезы. И – головой в омут.
- Ты мог бы полюбить такую, как я?
- Нет, - ответил он, не задумываясь. – Прости.
- Да уж чего там, - мне самой казалось, что мой голос звучит весело. Столько счастья и одной мне… а ведь я была бы хорошей женой, верной и преданной. Ходила бы с ним вместе в походы на драккаре или ждала его из походов…молилась его богам – суровому Одину, Ньерду и светлой Фрейе…ничего этого не будет.
- Желаю тебе стать свободным, хевдинг.
- Да хранят тебя светлые альвы, дева, - долетело в ответ.
Я бодро зашагала к себе, размышляя над значением слова «альвы». Надо же было о чем-то думать. Я слышала, что за мной кто-то идет и узнала Аргайла. Наверняка он следил за мной, подозревая, и, клянусь, у него были основания. Мне было все равно. Право на поединок – священное право, его уважают все, кто носит оружие. Завтра Хакон бросит вызов и он будет принят. Это так же верно, как то, что солнце еще раз обойдет небосвод.
Я замолчала. Кажется, Бригитта и Меган уснули. Неудивительно - с рассвета до ночи на ногах.
Так оно и было: свежее росистое утро, ненавидящие взгляды ирландцев, окруживших маленькую полянку, напряженная, звенящая тишина. Хевдинг потерял свой шлем в бою, нового ему не дали…нездешнего цвета волосы блестели на солнце.
Люди из Копья Аргайла стояли плотной спаянной группой, в доспехах и шлемах. Каждый был готов биться с норманном…каждый хотел биться, верша месть за обиды и добывая себе славу…каждый знал, что биться выйдет Аргайл Старый. Потому что он был вождем и еще потому, что четыре десятка лет назад отец этого норманна сжег деревню Аргайла.
Пленнику развязали руки, дали меч – совсем неплохой клинок с отличным балансом, длинным и широким лезвием, которые так любят северяне. Хакон ступил на поляну…и почти одновременно с ним – невысокий ирландец в закрытом шлеме. Аргайл с трудом удержался от гневного окрика: кто посмел? Патрик? Морис? Право на поединок – священное право…
И был звон мечей, что взлетали в крепких руках, тяжкое дыхание поединщиков…и возносимые за них молитвы – разным богам и на разных языках. Ирландец бросился в бой и заставил своего противника отступить, разворачивая его противосолонь… Норманн не поддался на хитрость, атаковал сильно и яростно, обрушив на воина Копья град ударов.
Аргайл хмурился, на душе было неспокойно. Дурные мальчишки! Два друга, сорвиголовы, каких поискать… Морис О’Нил? Или все же Патрик О’Гордон? Думай, щенок, с кем связался! Этот норманн таких как вы…даром, что молод.
И была кровь – норманн первый получил рану. Ирландец увернулся от свистнувшего над головой меча, ударил его в плечо, хевдинг качнулся… зрители радостно закричали. Может, обойдется, подумал с надеждой Аргайл. Не обошлось…северянин вновь широко размахнулся… Ирландец помедлил всего лишь мгновение. Нарочно, понял Аргайл, и смертный ужас стиснул его сердце. Голова в клепаном шлеме упала наземь, срубленная косым ударом. Две длинных черных косы показались из-под шлема. Не Морис.И не Патрик.
Банша молчала.
Свидетельство о публикации №208030300162
Наслаждение и потрясение. Всплеск чувств и удар по нервам Шок. Потому что, хотя это и о Прошлом, - на самом деле это о НАСТОЯЩЕМ, о том настоящем,за которое героиня, не задумываясь отдает свою жизнь...
...Банша не бедет ее оплакивать, потому что тот, кто погиб ТАК, тоже будет на пиру у Одина!.. Во всяком случае, надеюсь, в северной мифологии не отрицается понятие Справедливости.
Потому что хотелось бы верить, что когда-нибудь они там встретятся: и чернокосая девушка, своей жизнью выкупившая для своего врага (и любимого) жизнь, и он, светловолосый варвар, вероятно, так и не узнавший о ее жертве... ХОТЕЛОСЬ БЫ ВЕРИТЬ!!! (Помните Малдера и его знаменитый плакат? :))Ведь только тогда есть смысл, когда веришь.
С уважением,
Елена Серебряная 10.07.2008 19:26 Заявить о нарушении
Елена, они не встретятся на пиру у Одина, потому что Грайна, скорее всего, отправится в Нильфхейм - нижний мир, где правит старуха Хель и бороздит черные воды чудовищный Нагльфар. мне тоже жаль, но это так. Зато о любви Грайны можно сложить песню, чем я, собственно, и занимаюсь.
Но! я совершенно четко знаю, что когда наступит у них там Рагнарок - конец света, стало быть, Грайна встанет плечом к плечу с тем, кого любила при жизни и не забыла после смерти. они будут сражаться с силами зла, а потом об руку шагнут за окоем. А в другом мире и в другом времени им будет дано снова встретиться, а может и не раз. Она будет в шелковом платье, а он - в рыцарских доспехах...она - в мантилье из испанских кружев, а он - в алом плаще тореро. или даже она - в деловом костюме в полосочку, он - в косухе байкера и берцах))). но это уже мои домыслы...
Спасибо еще раз!!!!!
С уважением,
Банша
Банша 11.07.2008 10:15 Заявить о нарушении
Если Вы сами верите; если в это будут верить Ваши читатели!!!Чем больше их будет, - тем РЕАЛЬНЕЕ это окажется!!! Как у Кастанеды - главное - это НАМЕРЕНИЕ!!! Сила нашего желания!!!
С верой и надеждой,
Елена Серебряная 11.07.2008 14:34 Заявить о нарушении