Темная сторона чувств

Было четвертое сентября. Ровно год прошел с тех пор. Ровно год назад... Ровно тогда, в ту самую минуту он написал первое сообщение, откликнувшись на ее восторженную фразу. А сейчас он сидел в грязной одинокой кухне совсем не своей квартиры, подцепляя серебряной вилкой слипшиеся холодные макароны. Котлета тоже совсем остыла, представляясь ему куском поджаренного угля. Он даже не удосужился положить в макароны сыр, чтобы было вкуснее, потому что оставленный в полнейшем одиночестве кусок заплесневевшего и ссохшегося сыра Маздам уже давно напоминал о себе отвратным запахом. «Ее больше нет со мной», - произнес он, возможно, обращаясь к пустой кухне. «четвертое сентября, а ее больше нет...»
Им было очень хорошо вместе. Настолько хорошо, как бывает только в самых безоблачных и самых красивых мексиканских сериалах, как в красивом любовном романе. Они и жили почти как в сериале: каждый исполнял свою роль, произносил слова нежности и ласки. Когда он говорил ей, что любит ее, она отвечала ему взаимностью, столь уравновешенной и стабильной взаимностью, что нельзя было и предположить хоть какие-то сомнения в том, что она чувствует к нему что-то иное.
Гармония, теплый прищуренный взгляд, нежный утренний поцелуй и ласковые объятия. Она заглядывалась на него, наслаждалась каждым его поцелуем и объятиями, такими теплыми и такими важными для нее. Она посвятила ему всю себя, она заболела им, плавала в его глазах и плыла по его жизни, как по спокойной таинственной реке. Ей нужен был только он, ведь она считала его самым интересным и самым красивым человеком.
Он был очень умен. Когда-то он потерял женщину, которую любил, когда-то он был очень несчастен и одинок. Когда-то было очень холодно, но теперь, когда она появилась в его жизни, ворвалась в его существование и стала с ним одним целым, ему стало как-то спокойно и тепло, сладко от тортиков, которые она привозила ему, и уютно на ее груди. Он был счастлив и вновь посвятил себя женщине, вновь стал частичкой чего-то цельного, единого, живого.
Их отношения были подчинены одному акту, одному движению, столь четкому и выверенному, как гулкий удар грома. Они спали в одной постели, пили из одной чашки и наслаждались оргазмом, его оргазмом, будто поделенным пополам.
Но была некая недосказанность. Каждое прикосновение будто повисало в воздухе, нежные и ласковые слова, будучи произнесенными, словно застревали в горле и отказывались выходить наружу. Искренность их чувств друг к другу проникала сквозь пальцы и бьющиеся сердца. Но при этом будто бы сама искренность была неискренней с самой собой.
Она безумно любила его, и не знала, как еще можно выразить свои чувства. Каждое ее слово, произнесенное для него, каждое прикосновение значило для нее очень многое, но было столь банальным и обыденным, что его смущало. Он был подозрителен и постоянно испытывал ее чувства к себе, ждал ответа на каждое сообщение, на каждое письмо и каждую фразу. Он не мог любить тонко и легко, потому что слишком сильно любил ее.
Он любил проверять искренность человека. Могло случиться так, что он неожиданно звонил и расспрашивал, где она. Или просто просматривал всю информацию о ней, о ее месте жительства и работе. Каждое слово, каждая фраза, которая проскакивала с ее уст, была чрезвычайно важна ему. Он хотел добиться полной искренности и желания от нее. И дело было не в ней, а в нем. Он мог подослать к ней своего знакомого и проверить, будет ли она кокетничать с ним. И если это бы произошло, он пришел бы в бешенство. Он вообще был монстром, который никогда не доверял, но всегда был очень доверчивым маленьким мальчиком, который нуждался в любви.
Когда он раздевал ее и ложился на ее нежное женское тело, лишь одна незаметная мысль проскальзывала в его голове: «Почему бы сейчас не сдавить ее горло так, чтобы она почувствовала нехватку воздуха? Почему бы не заставить ее бояться, испытывать страх? А после так обнять ее, чтобы она почувствовала ласку и тепло. На этих контрастах почему бы не убедить ее в искренности его чувств и желании быть с ней?» Он хотел играть на контрастах так, как играет великий альтист на своем альте.
Когда все только начиналось, каждое слово было для него странным и непонятным. Постепенно он научился читать ее, понимать и принимать. Было сложно увидеть в этих словах то, что он хотел видеть. Приходилось заново учиться любить.
Лишь одно сообщение, одно слово или один звонок, которые оставались без ответа, выводили его из себя. Хотелось кричать и рваться к ней, овладевать ею и целовать до тех пор, пока ее плоть не превратится в что-то несуразное и стертое.
Ревность сочеталась в нем с чрезмерной скрытностью и легкой занудливостью. Таким он был всегда: погруженный в свои мысли, замкнутый и сосредоточенный, лишенный живого бесшабашного настроения. Для него секс был тем, чем для других полет в космос. Он хотел чувствовать ее всем телом, слиться с ней и стать единым целым. Те процессы, которые происходили в его голове, трепетали в его сердце, наполняли эти серые глаза блеском и интересом. Каждый нейрон кричал от восторга, когда он чувствовал ее. Для него эта женщина была большим, чем его собственный оргазм. Она была для него смыслом того ощущения, которое он испытывал. Он сливался с ней, был в ней не собой, а ею, становился частью, которая присоединялась к ее плоти. Желание быть одним целым с этой женщиной становилось для него культовым. Он поклонялся в тайне от нее этому чувству, что он мог воспринять ее запах и стать ею.
Говорят, что мужчина испытывает оргазм в тот самый момент, когда эякулирует. Сперма находит высвобождение и заставляет организм расслабиться. После чувство возбуждения пропадает, сменяясь расслабленностью. Эрекция пропадает и организм опускается в приятную дремоту. Для него сам половой акт был чем-то сверх важным и загадочным. Поэтому после того, как сперма выходила, чувство расслабленности не наступало. Константное ощущение возбуждения, которое он дарил ей, непрерывный половой акт, лишь для того, чтобы добиться ее наслаждения. Его член продолжал стоять даже после эякуляции, будто пытаясь доказать свое превосходство над наслаждением.
Желание быть лучшим, стремление добиться превосходства во всем. Разве это не есть лишь борьба с ветряными мельницами? Он всегда пытался доказать всем окружающим свое превосходство. Он и именно он был самым умным и самым просвещенным. Для этой цели в 14 лет он начал читать философию, желая быть частью того образованного слоя общества, которое называется элитой. Он боролся за каждую точку, которую хотел поставить там, где ее ставить нельзя было. С детства он боролся с собственным отцом, желая доказать свою правоту, свою точку зрения, которая была нестандартна. прошло немного времени, и в его голове появилась мысль, даже не мысль, а образ. Он просто придумал себе семью, выдумал родителей, которые стали для него на время самыми дорогими. Он вообразил их лица, сочинил их образы и придал им воображаемую форму. Его воображаемый отец отличался от того, который был ему родным. Его иллюзорная мать была совсем другой. Он с раннего детства доказывал, что он способен, что он может сделать так, как делать нельзя. Это желание выразилось в остром и очень резком чувстве того, что ей он должен доказать свое право быть рядом.
Но как бы он ни пытался, она была слишком сложным человеком, слишком многогранным и загадочным. Понять женщину невозможно. Он тысячи раз пытался разложить женский характер на составные части, пытался играть на тонких струнах женской натуры, но в итоге приходил только к еще большему непониманию.
Ее прошлое должно было остаться в прошлом. Это было похоже на картину, которую нарисовали на холсте, уже содержащем шедевр. Второй слой маслянистой краски был слишком тонок, отчего отчетливо проступали очертания тех образов, которые она хотела скрыть. Она перевернула страницу и начала с нового листа. Возможно, она и не любила его, нет, в ней просто была сильная потребность любить кого-то. Эта потребность, желание и жажда слишком гулко отдавались в ее сердце. Она влюбила себя в него, заставила себя проговаривать слова, которые он должен хотеть слышать. И он слушай ее, отчаянно пытаясь поверить ее словам. Когда-то она сказала ему, что она оболочка, безжизненная и мертвая. Это случилось после аборта. Она стала никем, просто пустой оболочкой, которая может любить, если ее заставить это сделать. И она сама заставила себя сделать так, приказала своему сердцу любить человека, который убедил ее и себя в том, что он любит.
Это было похоже на игру, странное причудливое стечение событий и слов, из которых строились фразы. Они оба поверили в эти фразы и стали верить тому, что говорят друг другу. Затем он однажды сказал, что хочет ребенка. На это она ответила утвердительно и с тех пор они стали пытаться. Он искренне желал малыша, она искренне скрывала от него, что пьет противозачаточные таблетки. Нет-нет, она хотела ребенка, говорила ему, что для нее это важно и она мечтает, но вот почему-то не выходит. Он спрашивал ее, пытался понять почему, но ответов не находил. И по ночам, когда он смотрел на ночное небо и просил проведение подарить им детеныша, она тихонько съедала таблетку, чтобы затем отправиться к нему в постель.
Они занимались феерическим сексом, от которого она, как обычно, не получала оргазма, потому что наслаждалась его удовлетворением. Он пытался слиться с ее плотью, быть в ней настолько сильно, что их тела слились бы в одно целое. Но у него не выходило. Половой акт заканчивался и, несмотря на стоящий член, не приходило ощущение целостности.
И все же он очень сильно любил ее. Так страстно, как только мог. Просто потому что желание и потребность любить кого-то пересиливали все. Он нуждался в том, чтобы любить женщину.
Однажды он сдавил ее горло так, что она стала кашлять. Это случилось в ту ночь, когда они были в отеле в центре города. Он слишком сильно сдавил ее горло, слишком жестоко ее прижал к себе. Она почувствовала грубость, силу, власть в его тщедушном не таком уж и накаченном теле. И все же сквозь кашель, она любила его, продолжала быть с ним, потому что возможно, она была единственной женщиной в целом мире, которая нуждалась именно в нем.
Его психозы продолжались. Любой повод, и он начинал давить на нее, заставлял ее говорить вещи, которые были ему неприятны. И при этом он не мог удержаться. Он хотел знать все прошлое, каждый нюанс. И он ждал от нее ответов, которых она сама не знала.
 Он слишком много требовал от нее. Постоянные попытки уличить в чем-то, постоянные колкие фразы. Где-то в глубине души, за пределами всех чувств к ней и желания быть все время рядом от ощущал себя немного другим, немного отличного круга человеком. Это проявлялось в нем постоянно. Он иначе говорил, чем она, хоть подчас она превосходила его в знаниях. Он иначе преподавал себя в обществе. Постоянно пытаясь что-то доказать, он хочет быть выше остальных. Она понимала это. Но она слишком сильно любила его, чтобы просто уйти.
В тот вечер она приехала к нему. Он обнял ее на пироне, когда поезд остывал от долгого пути, разделявшего их города, и внимательно посмотрел. На шее у нее был засос. Темненькое пятнышко на самом видном месте на шее украшал ее своей вызывающей значительностью. Пятно было очень четким и словно все время повторяло ему, пока он стоял на перроне и обнимал ее: «ты ошибаешься». Поначалу он не обратил внимания, слишком возбужден он был. Он нежно поцеловал ее в шею, рядом с тем пятном. Они пошли домой. Он держал ее сумку и рукой обнимал ее за талию.
Что могла она сказать ему на его смущенный вопрос? Что это недоразумение... Что это ничего не значит... Что ее подруга, чтобы скомпрометировать ее, поцеловала так в шутку...
Она прекрасно знала, что он не верит ни единому ее слову. Почему же он не стал обращать внимания на эти ее фразы и на это пятно? Знал ли он тогда, что оно будет разрастаться в нем темным напоминанием о том, что между ними что-то произошло, уже произошло?
В ту ночь он с голодным любопытством стал обнимать ее и вдыхать ее запах. Это были дивные ощущения, которые портил только этот засос. Он обнимал ее и стал раздевать, прижимаясь к ее телу и лаская ее губами. Он снял с нее всю одежду и навалился на нее. Да, он любил быть сверху. Сверху было удобнее, и сверху он мог всякий раз на подсознательном уровне удовлетворять свое потаенное властолюбие. В нем этого было много. В эту ночь он любил ее еще больше, еще дольше были их поцелуи и еще более страстными были объятия. Он держал свою руку у ее рта, чтобы она не говорила ничего, потому что он шептал ей множество сладких слов, которые были для него искушением. Она была его искушением. Эти длинные светлые волосы, эти мягкие изящные губы, вдумчивый голубоглазый взгляд... Все в ней ему нравилось до помешательства. А с какого-то момента он вообще перестал представлять свою жизнь без нее. Она все время хотела быть с ним, все время распалялась, желая совратить его. Столько энергии в ее задорстве и ее кратком страстном бешенстве, когда она нападала на него и пыталась сорвать с него рубашку! Он не позволял, потому что знал, что однажды, если он даст ей всего себя, если позволит ей все, чего она хочет, он ее потеряет. Ей будет скучно с ним и она уйдет.
И вот настал тот момент, когда он целовал ее шею, но всякий раз встречал маленький и очень изящный засос. Это пятно было для него ничем, как сначала раковая опухоль возникает маленькой точкой, совсем мне примечательной и незначительной.
Она повернулась к нему и нежно поцеловала, предложила поменять позу. Она умела доводить его до оргазма, какого он не чувствовал ни с кем. За это он и ценил эту женщину, ведь она смогла подобраться к нему, пройти через все те бессонные ночи, когда он говорил ей «нет». Никакие ласки не помогали. Он не мог. Но однажды, тем парижским утром, ведь они опаздывали тогда в аэропорт... все произошло. Сейчас, сидя на табуретке с остывшим чаем и остатками слипшихся макарон на тарелке, он думал обо всем этом и понимал, что так неожиданно пришел конец...
Целуя ее пятнышко на шее, он все равно любил ее, хоть и читал этот маленький, но очень гордый знак того, что что-то было не так между ними. В ту ночь она повернулась к нему задом, встала на колени и ладони и стала ждать его. Через миг он вошел и почувствовал это тепло. Тепло, которым он восхищался в ней, но о котором не сказал ей ни слова, оно перетекало из нее к нему. Все его тело стало медленно тлеть от наслаждения. Он продолжал двигаться, пока не почувствовал, как страшное вожделение вдруг попалось на его леску. Обычно это происходило столь сложно, что этот момент очень дорогого стоил. И тут он кончил в нее. Затем продолжил движения, целуя ее шею и спину, такую изящную и красивую, и смеясь. Он смеялся всегда после полового акта, потому что это было торжество, его и ее победа.
Он мечтал о ребенке, просто грезил им. Каждый раз, когда они спали, он кончал в нее, тайно молясь, чтобы все получилось на этот раз. Он очень хотел, чтобы она родила ему сынишку. Они назвали бы его Валентином и вместе воспитывали. Но всякий раз, когда он прижимался к ней, сливаясь своей плотью с ней, после она удалялась в ванну, лишь на минуту. И он отпускал ее. Всякий раз, когда он входил в нее, она съедала противозачаточную таблетку. Она старалась сохранить его, потакая всем его желаниям, соглашаясь и на свадьбу, и на ребенка. Но в тайне от него, каждый раз съедала таблетку и молилась, чтобы ничего не вышло. А потом возвращалась к нему и фантазировала насчет детей, надеясь вместе с ним, чтобы что-то у них получилось. Он ничего не знал.
После, когда она тихонько посапывала на подушке, а он с наслаждением смотрел на нее и тайно восхищался, между ними вдруг образовалась эта стена. Даже не стена, а нарыв, очень глубокая и совсем незаметная ранка, которая образовалась на сердце. Маленькое серенькое пятно, созданное губами человека, которого он не знал, мужчины, которого он не встречал никогда...
Это случалось так часто и всегда было так необычно и приятно. Она очень любила делать подарки. Когда он приехал к ней, она преподнесла ему красивую коробку, обернутую бережно ленточкой. Он тоже любил делать ей подарки, он любил ее безумно. Однажды он подарил ей Париж. Подарил ей Брюссель и Амстердам. А совсем скоро он так мечтал подарить ей свадьбу и ребенка. А тут она дарит ему эту красивую коробку, которая что-то скрывала.
В той коробке лежал скальпель. Он поблескивал каким-то холодным и мрачным блеском. Она подарила ему скальпель! Когда-то он мечтал о подобном подарке. И тут она преподносит этот холодный стальной инструмент ему. Он достал его из коробки и стал рассматривать, как маленький мальчик, получивший на новый год новый конструктор.
Скальпель был очень острый: он разрезал бумагу так точно и быстро, словно она и была уже разрезана до того. А еще скальпель разрезал одежду. Ткань поддавалась ему, стоило только чуть провести по ней. Эти игры были одним из самых приятных переживаний в сексе. Именно прелюдия, именно этот кратчайший миг до полного поглощения и перед сладким поцелуем. Он и она наслаждались этим мгновением до последней капли, они целовались и обнимали друг друга с полным упоением. Он боялся ее потерять. И когда он гладил ее ножки, когда просовывал свой язык сквозь ее уста, наполнял собой ее полость рта и не прекращал поцелуя до того, пока она не отворачивалась, когда он медленно срезал скальпелем с ее одежды пуговички, он где-то внутри испытывал страх остаться без нее.
Этот страх наполнил его до самых краев, когда он увидел чужой засос на ее тонкой шее.
Он читал ее дневник... Еще до их знакомства она писала, что у нее был мужчина, но был еще любовник. Этот бесшабашный парень, с которым они были друзьями, он всегда возникал в ее разговорах с ним, словно тень... тень того пятнышка, которое он увидел однажды. Этот парень был ее другом, он поддерживал ее во всем, но при этом не любил. Так она сказала ему, когда он спросил. Он же дал себе слово никогда не ревновать ее. Даже когда он увидел этот засос на ее шее, он не ревновал. Просто очень ясно возникло представление, что их отношения теперь затемняются этим пятном на ее шее.
Однажды они поссорились. Он очень хотел ребенка, мечтал о маленьком существе, ради которого будет все, будет его бизнес и работа, его семья и его имущество, его любовь и вся его жизнь. Она тоже хотела, по крайней мере она говорила так. Но была некая тень, которая распространялась на каждое слово ее в том разговоре. Он не выдержал и вспылил. Но затем, остановив себя, сказал ей:
 - Если возникнет случай, когда ты больше не захочешь ничего, если ты захочешь только расстаться и больше не видеть меня, просто произнеси три простых слова: Раз, Два, Три... И тогда я исчезну из твоей жизни навсегда. Я просто пропаду, как бы сильно ни любил тебя. Когда это случится, просто произнеси эти слова и больше не будет ничего.
Однажды она произнесла эти слова. Она сказала, нет, она прокричала их ему в лицо, желая, чтобы он перестал что-то говорить ей. Тогда он просто не услышал этих слов, не захотел услышать. И сейчас, сидя на все той же табуретке в кухне, он отпил ледяной чай и подумал, что именно тогда ему стоило больше не держать ее. Стоило отпустить и уйти, как она требовала. Но слишком сильно он любил ее.
 Секс. Загадочное и очень привлекательное явление. Чувства, которые прорываются сквозь нервные окончания и заставляют стонать, они столь сильны, что невозможно отказаться от них. Хочется больше и больше целовать человека, которого любишь, стремительней делать движения, которыми упиваешься, проникать сквозь плоть той, кто, кажется, всегда будет рядом с тобой, будет сжимать твою руку и смотреть в твои глаза. Секс. Разве может быть какой-то иной смысл жизни? Из секса рождаются отношения, влюбленность. Ради того, чтобы овладеть женщиной, мужчина совершает безумные и причудливые поступки. Ради того, чтобы быть любимым, человек лишается своего контроля.
В ту ночь он положил ее на постель и стал целовать так нежно и так страстно одновременно, как не целовал никогда. Он целовал ее губы, ее щеки, ее плечи и грудь, ее животик, в котором должен был появиться маленький ребеночек, его ребенок. Целовал ее ножки, которые любил больше всего, и между ног, там, где было ей бесконечно приятно, там, где было тепло и так будоражило все нервные окончания.
А еще он целовал ее темное пятно на шее. Он целовал вокруг него и облизывал его. Он никак не мог понять, почему оно так четко вырисовывается и теперь разрастается внутри его самого. Как может оно быть таким сильным и стойким, что он не может забыть его? Почему оно одолевает его все больше?
У него не было вопросов к ней, ведь она все ему объяснила. Не было вопросов к самому себе, ведь он не изменял ей и никогда... хотя бы старался не обижать ее.
И теперь, в этой постели, когда их тела были одним целым, он ощутил в первый раз холод, какого не ощущал никогда. Этот холод и ее глаза соединились в нем одним целым. И теперь, словно тем самым скальпелем, что она подарила ему когда-то, его сердце стало разрезаться на несколько ровных кусков одинакового размера и веса. Он просто не мог понять...
Он просто не мог понять. Словно темная сторона тех чувств, что населяли его сердце столько дней, беспрерывно создавая для него понимание любви, словно бы темная сторона этих чувств приоткрылась ему. Он лежал рядом с ней и обнимал ее, прислоняясь всем телом и пытаясь избавиться от холода, крошечного сквозняка через окно. Его руки сжимали ее красивую стройную фигуру, его ноги обнимали ее, будто пытаясь прирасти к ней, и он дышал ею, углублялся носом в ее волосы и вдыхал ее запах. Это был запах той женщины, которую он любил.
Он закрыл глаза и забылся в том воспоминании.
 
Они встретились в первый раз. Он с нежностью сразу поцеловал ее. Его поцелуи всегда были очень серьезными. Он силился проникнуть языком все глубже, с нежностью облизывал ее язык и доставал кончиком до ее неба. Его поцелуи были всепоглощающими. Они оставляли о себе впечатление, всегда запоминались на ее губах и приводили ее в восторг. Он целовался совсем иначе, чем все ее бывшие и нынешний любовники. Он целовал ее всегда по-разному, всегда иначе. Она лежала на постели (обычно она спала обнаженная), а он склонялся над ней, почти прислонялся к ее губам, но не продолжал того, чего они оба хотели. Он просто смотрел на нее, любовался ее губами и ее красивым носиком. Затем приближался и водил губами по ее лицу. И только когда вдоволь насладился ее запахом, оставшимся микрочастицами на его губах, целовал ее столь сильно, сколь только мог. И когда его язык был в ее рту невероятное количество времени, он переставал двигаться, замирал. Она просила еще, но он отстранялся от нее, чувствуя свое превосходство.
Иногда он нежно целовал ее, покрывал поцелуями все ее лицо и все ее тело, руки, пальцы, шею, живот, останавливаясь только между ног, чтобы приняться целовать вновь. Это было блаженством для нее. Она чувствовала себя самым главным человеком, самым важным для него. И ей больше ничего не хотелось.
А сейчас, сейчас он прижимался к ней и вдыхал ее запах, вспоминая, как он поцеловал ее в первый раз. Они пошли в Эрмитаж. Он держал ее за талию и тайно восхищался ее красивыми светлыми волосами. Их поцелуи в том музее были очень страстными. Теперь он чуть ближе придвинулся к ней и положил свою руку сверху. Ему показалось, что она засыпает. Он захотел обнять ее, хоть уже обнимал, хотел обнять ее еще больше, прижать к себе и впитывать ее запах и ее плоть. Он хотел быть еще ближе к ней, чем это возможно, просто потому, что то маленькое пятнышко стало охлаждать ее тело, а стало быть и его. Оно стало разрастаться в сумраке ночной тишины, стало поглощать его, превращаясь в Черную Дыру. Он хотел обнять ее между ног, прижаться к ее животу и приложить ухо. Ему так хотелось ребенка от нее в тот момент. Но в это время где-то внутри уже давно растворялась секретная таблетка, которую она в тайне от него опять проглотила.
Ему вспомнилась та прогулка по Лувру. Он нежно обнимал ее и они ходили по бесчисленным залам. Она читала картины, у нее это прекрасно получалось: подходила к очередному творению Рафаэля и совершенно немыслимым образом объясняла ему суть и смысл нарисованных сюжетов. Для него это был восторг, он восхищался ею.
А что теперь? теперь она спала рядом с ним, но возникало ощущение, что это была совсем не она. Как будто совсем другая женщина, которую он не знал и тем более не любил, лежала рядом с ним и обнимала его. Пятно на шее, засос от прикосновения липких мягких и пахучих губ другого мужчины. Мне было противно, ведь теперь она была грязная, теперь она принадлежала не мне. Ее засос, он въедался в ее кожу, пока она спала, он проедал ее плоть и вгрызался в ее душу.
Он никогда не причинял боли женщинам. Это было его правило, это была его святыня. Он старался трепетно относиться к женщине, которую любил. Никогда не смел тронуть ту, что была с ним, никогда не кричал на любимую женщину, потому что считал это омерзительным и низким. Да, он мог продавливать женщине нервную систему, мог довести и даже сделать так, что она будет кричат на него, или даже бросит, но он всегда был спокоен и собран. Причинить женщине вред... В его жизни было много женщин, многих он оставлял, бросал или просто расставался полюбовно. Но она, она была для него чем-то намного большим. Если с другими женщинами он просто спал, удовлетворял их или себя, забыв обо всем, то с ней он чувствовал себя настоящим, живым, сильным мужчиной. Она не пыталась давить на него в сексе, не заводилась, когда он не давал ей всего себя. И она прочитала его. Полностью. Любое его движение, любая мысль или взгляд она прочитывала на лету. За это он и полюбил ее безумно. Но теперь...
Теперь он сидел в той самой грязной кухне и ковырял остатки вонючих ссохшихся макарон. Он смотрел в пустоту, сидя в одной майке, и думал о ее словах и о той ночи. Она совсем завралась, совсем потеряла совесть. Все ее слова о том, что этот засос - случайность, все это полнейший бред. Не верю я ни одному ее слову. - так думал он все время. Ревность - темная сторона чувств, серая изнанка любви, столь сильно скрываемая каждым любящим человеком. Ревность, которая, как иголка при пытке, проникает под ногти и вонзается в кости. Ревность, когда некое чувство съедает изнутри, оставляя только оболочку человека, оно начинает медленно тлеть в душе, потихоньку перевоплощаясь в страшный гнев или просто безразличие к человеку, которого любишь. Именно ревность заставила его тогда протянуть руку к небольшому резному столику у кровати и схватить лежавший там скальпель.
Продолжение следует
Он осторожно, почти ласково взял скальпель и стал его ощупывать. Холодная сталь обожгла его пальцы даже не своей температурой, а тем предвосхищением, которое она внушила. Он не хотел ничего делать, не хотел думать вообще, не стремился понять, почему это пятно на ее шее такое глубокое и такое болезненное для него. Ведь он получил все, чего так желал и жаждал каждую секунду своей жизни. Сейчас он сидел в опустошенной холодной кухне, лишенной ее запаха и ее голоса, и понимал, что до нее его жизнь была похожа на эту кухню. Каждый день он просыпался в своей одинокой тоскующей постели, собирался на работу, надевал этот дорогой расшитый белыми узорами галстук, завязывал шнурки на португальских ботинках, которые мама привезла из Лиссабона. Одевал парижский блейзер и шел туда, откуда вечером возвращался. И вся жизнь была просто компиляцией пробуждений и походов на работу. И все было стандартным и банальным, как вот эти несколько холодных макарон. Постоянное повторение однообразных событий, сопровождавшихся неслышными ударами его лишенного чувств сердца. Хотелось просто забыться в ком-то, просто найти себе того человека, ту женщину, в плоть которой можно погрузиться, душу которой вдохнуть и стать хоть на мгновение отрешенным, на мгновение живым.
Это было удивительно! При всем его скептицизме и неверии он верил, верил настолько, что не мог даже предположить ничего иного. То, что происходило определенного числа апреля месяца каждый год. Такого не случалось никогда и ни при каких условиях, но это действовало! И он искренне верил в это.
Его бабушка увлекалась эзотерикой и искренне верила в магические силы и каноны своей веры. Она верила в силы земли и воды, в духов, которые населяют нашу планету на изотерическом скрытом уровне. И в апреле был великий праздник, это был новый год по великому шаманскому календарю. Его нужно отмечать в пять часов утра определенного числа в апреле. Для него это не было праздником. Поначалу он из жалости или просто для приличия не спал до пяти утра и отмечал с бабушкой наедине этот «новый год». Его бабушка любила готовить на этот странный праздник множество яств, пироги и торты, которые они уплетали в такую рань за обе щеки и отмечали. На пирогах всегда было определенное количество свечей, сливавших на запеченное тесто свой разноцветный воск. Бабушка произносила какое-то заклинание, стоя с рюмкой легкого вина в руке, затем поворачивалась вокруг своей оси и проливала на пол немного этого вина. После тоже самое проделывал и он. И тогда начиналось самое необъяснимое и самое удивительное, что он когда-либо видел. После этих процедур и вкусного ночного пиршества бабушка давала ему и брала себе листок чистой бумаги и просила записать на нем все, что он хотел бы, чтобы исполнилось в этом «новом году». Он, преодолевая каждый год усталость и сонливость, записывал и клал вместе с ней свернутый листок к картонную пирамидку, которую они подвешивали под потолком и забывали о ней ровно на год.
По прошествии года в апреле на определенную дату они вскрывали пирамидку. Он не мог поверить своим глазам, которые недоверчиво бегали по строчкам прошлогоднего пожелания. Все его желания, даже самые конкретные и четкие, даже самые немыслимые и несбыточные исполнялись. И так происходило каждый год, уже много лет.
В ту ночь он написал в листочке помимо прочего такую фразу: «я хочу обрести ее, хочу встретить женщину, которая будет любить меня и станет для меня всем. Я хочу быть любимым и чувствовать рядом с собой в постели ту, которая будет для меня всем». И в сентябре он встретил ее.
Она стала для него самым главным в жизни, она заворожила его и покорила. Ведь эта женщина, что сейчас спит рядом с ним, ей удалось прочесть его, понять все его странности и грустные большие глаза. Она сделала для него больше всех женщин, кроме матери. И он любил ее. Так оно думал, пока сжимал тот подаренный ею скальпель. И так он думал, пока сжимал в руке стальную вилку, на которой висела пара макарон.
Он хотел чего-то... он к чему-то стремился. И в ту ночь прикасался к ней, прижимался всем телом, чувствуя, как остывает его любовь. Потому что это пятно на ее шее стало гореть на коже, пугая его. Он не мог смириться, что она изменила ему.
Но ведь она была с ним, она любила его и хотела все время быть рядом. И все же она его предала.
Свирепая ярость, страшное безумие напало на него, ведь он был полностью открыт, от искренне, хоть и необычно, но любил ее. Его рука срослась со скальпелем. Он просто думал, смотрел в ночную пустоту и думал порезать, порвать и оставить те отношения, которые были между ними. Просто и четко, кратко и без малейшей доли сомнения, как он делал все в своей жизни. Просто порвать. Прямо сейчас, когда она спит рядом. Или лучше завтра, утром, когда она пойдет в душ. Сказать ей все. И о засосе, который разросся в нем, и о ее бесконечных таблетках, и о ее слишком трепетному отношению к нему.
Он прикоснулся к ней, просто взял ее руку. Она спала и даже не ощущала его прикосновений. Затем он вдохнул ее запах, наклонившись над ее головкой. Длинные красивые волосы, светлые и шелковистые. Он прикоснулся к ним пальцами, насладился ее эротической откровенной красотой. Она была обнажена, он чуть спустил с нее одеяло и поцеловал ее спину. Он опять начал возбуждаться. Но ведь ему стоит только провести скальпелем между ними, просто очертить пространство и просто порвать, и она согласится, она просто уйдет к тому, чьи губы целовали эту шею.
И тут он ощутил пустоту, которая стала поглощать его. Он вновь почувствовал себя одиноким, почувствовал отрешенность и свою никчемность. Представилось, как он будет часами сидеть на работе и думать о том, что он всегда останется единицей, лишенной своей второй половинки, одинокой гиеной, бесполезно бредущей по степи никчемной жизни. Он ощутил, что рядышком с ним не станет ее, той, которую он предвосхитил строчкой в листе пожеланий на следующий год.
Ему стало безумно грустно.
Она почувствовала холодное прикосновение чего-то на своей шее. Ей было лениво просыпаться, поэтому она просто перевернулась на другой бок и предалась сновидениям. Ей не хотелось ничего понимать, не хотелось ничего чувствовать сейчас, потому что это была отличная ночь, она получила удовольствие и порцию его счастья в себе. Он был нежен и ласков с ней, он много для нее делал и заботился о ней. При этом он был довольно умным мужчиной, который мог развлечь ее и красиво сказать о ее красоте, в которую она не верила сама. Она так хотела заботиться о нем, быть все время рядом и чувствовать, как он будет прижиматься к ней. Но... и тут она заснула. Никто не знал, что скрывалось за этим «но», как она поступила бы в определенной ситуации, как совершила бы выбор и в пользу себя или его. Она просто заснула.
Он отложил скальпель и посмотрел на нее... Ему предстоит только сделать выбор. Но сейчас он знал, как он поступит.
 
Он это знал абсолютно точно. В ту самую минуту, когда он впервые ее увидел, он знал это, и в тот миг, когда он замер в ней, он это прекрасно знал. И знал, как поступит через миг, даже в тот день, когда она обнимала его в Париже, прижимаясь к его груди и облизывая его ухо. Ему было понятно теперь, что ничего изменить нельзя, что рука сама собой полезла за скальпелем, предательски полезла. Он никогда бы не причинил ей боли, никогда бы не тронул ее и не обидел, ведь она была для него очень многим.
Кончиками пальцев он дотронулся до ее волос, таких пахучих, шелковистых и длинных. Боже, как же они дивно расположились на подушке! Она всегда спала очень нечутко, всегда проваливалась в сон и только иногда вздрагивала. Ему очень это нравилось в ней. Но сейчас он менее всего хотел потревожить ее. Его руки обхватили немного волос и распрямили их. Скальпелем он осторожно отрезал пучок и поднес к носу. Приятный запах манящий и такой живой. Он всегда был от него без ума. Но сейчас... в этот миг он чувствовал только холод этого пятна на шее. Думается, он понимал, что эта ночь была для них последней.
Через миг ее квартира стала по настоящему ее. Через миг, словно развевающийся и уносящийся вслед за хозяином подол плаща, улетучился его запах. Он ушел, ушел из ее жизни, из ее воспоминаний и из ее мечты, которую они пытались строить вместе.
Открыв дверь, он кинулся в объятия своего одиночества, которое когда-то было его любовницей. Хотя лучше сказать, одиночество было его самой серьезной привязанностью и любовью. Просто потому что с одиночеством он провел намного больше времени, чем с любой женщиной на земле.
Она будто знала, что он уйдет, словно чувствовала это. Когда ее глаза разомкнулись, комната была опустошена, как и вся квартира, как и вся ее жизнь теперь. Его не было рядом, он не прижимался к ней, не обнимал ее и не лез нахально пальцами в нее, как иногда случалось по утрам. Он не щекотал ее губы подушечками своих пальцев, чтобы она скорей проснулась. Ей всегда было это неприятно, но она всегда ждала того момента, когда сможет отшугнуть его от себя утром. Хотелось позевать, потянуться... а глаза все искали его на белоснежном одеяле. На увидела, что на столе лежал скальпель, подаренный ею. Почему-то опять заболели суставы, а ведь они так давно не ныли. Хотелось пить. Она позвала его, но отклика не было. Почувствовалась небольшая обида, что он так вот грубо оставил ее спящую и ушел. Ей хотелось накричать на него и обидеться.
И тут она почувствовала, что его больше не будет, он исчез из ее жизни навсегда. Она приподнялась с постели и хотела уже пойти в ванную, как вдруг зазвонил телефон. Это был он! Он звонит ей откуда-то! Он хочет объясниться, сказать, что любит ее и всего лишь пошел за цветами в ближайшую палатку...
Она кинулась к телефону в надежде, что сейчас облает его и позовет домой.
Домой... в ее квартиру... в ее мир... вновь и опять... снова вместе.
Она схватила свой любимый кпк и, не успев посмотреть определитель, ответила:
 - Ну и что это значит? И куда ты ушел?
В трубке послышалось молчание. Именно послышалось, потому что кто-то на том конце провода выдержал паузу.
 - Приветик! Ты уже хочешь меня домой пригласить? Это прогресс! - это был ее друг. Его звали Максим. Они вместе часто пили пиво и непринужденно общались. Когда-то он был ее любовником, когда-то они были лучшими друзьями, когда-то у нее были планы в отношении этого парня. Но теперь... то есть не теперь, а ровно несколько месяцев назад и до последнего момента, после того, как он пришел и перед тем, как он исчез из ее квартиры планов в отношении Максима не было.
 - А, привет, это ты... прости, я тебя спутала кое с кем...
 - Ах вот как? Неужели у тебя кто-то дома.... понятно.
 - Не твое дело, Макс. Все, отвали. Я спать хочу. - она уже готова была бросить трубку, когда услышала его голос опять:
 - Слушай, я прошу прощения за тот засос. Это получилось случайно. Я не хотел его ставить. Просто был слишком пьян и не понимал, что ты не она. Я вас спутал. Поэтому и получилось так. И если тебе надо, я могу твоему парню все объяснить.
И тут она оглядела комнату и все поняла. Его вещей здесь больше не было. Не осталось ни сумки, ни вечно висящих на стуле брюк. И она уже сейчас поняла, что в ванной не будет его бритвы, которой она так любила брить подмышки и кое-что еще. Когда она пойдет в ванную, она не обнаружит там его зубную щетку и не обнаружит его носки.
Эти вещи в тот миг стали для нее бесконечно дорогими. Стало невероятно плохо, дурно. Она в полуобмороке дотронулась пальцами до своей шеи в том месте, где должен быть засос. Ее рука отказалась держать трубку, и кпк упал на постель.
Она побежала, изо всех сил рванула из комнаты в коридор, а затем в ванную и...
и не обнаружила там его вещей. Стало ужасно грустно и одиноко. Она обессилев опустилась на пол и все поняла. Он ушел.
Так, облокотившись на стиральную машину, она просидела пол часа.
Так, смотря в одну точку, в которую превратился ее высотный дом, он стоял на дороге ровно пол часа.
Она поднялась, будто выйдя из оцепенения, и посмотрела на свои заплаканные глаза.
Он протер платком свое лицо и стал голосовать на дороге, пытаясь поймать машину до Петровско-Разумовской.
Она расчесала свои волосы и навела макияж на лицо, подкрасила глаза, как он ее учил и сделала ресницы невероятно длинными, накрасила губы блеском (ее мама всегда называла это безобразие, которое ему так нравилось, соплями на губах) и поцеловала свое отражение в зеркале. Удивительно, но синяк на шее прошел.
Он сел в дорогую машину, которая остановилась напротив него. Ему было наплевать на все вокруг себя, на грязный плащ, на забрызганную сумку и на свой не выспавшийся вид. Он слишком долго шел он ее дома, чтобы возвращаться.
Она красиво оделась и стала ждать.
Он попросил молодую девушку, что была за рулем автомобиля, подвезти его. Полез за телефоном, чтобы позвонить. Набрал ее номер и стал ждать.
Она уже набирала его номер на кпк.
Гудки. Ну почему сплошные гудки?









Прошло одинадцать месяцев и двенадцать дней. Прошла вечность, которая
разделила их в то утро, когда он ушел. После него ее жизнь стала жизнью
другого человека, жизнью своей собственной оболочки. Она слушала гудки в
своем КПК, смотря в пустоту того утра и сердце билось все медленней и
спокойней. Она больше не хотела мечтать, не хотела воображать, не хочета
играть, как играла ранее. Мгновенная безумная боль взорвалась где-то
внутри и поразило ее. Накрашенная и элегантно одетая она просто сидела в
углу комнаты, куда забилась в страшной панике. Ей больше не хотелось
жить, не хотелось дышать, потому что паника в ее глазах, царапины от
собственных ногтей на коже, ее волосы и ее губы, абсолютно все в ней
кричало о пощаде. Неужели он ушел? Почему телефон его все время
отзывается гудками? Почему он отключил телефон? Почему не могу
дозвониться? И только гудки могли в то утро внемлить ее молитвам. И эти
гудки отвечали ей так… как могли.
Красивая машина. Этот Мерседес ведет себя на дороге просто потрясающе!
Кожаный салон и двигатель, который поражает благородной мощью и
элегантностью, с которой он устремляет двух страстных VIP персон. В то
утро эта девушка остановилась у обочины, когда увидела молодого и очень
печального мужчину. Ей стало безумно любопытно. И потом, когда он сидел
в ее машине и все набирал и набирал на своем телефоне какой-то номер, ей
стало еще более интересно, занятно и любопытно узнать его поближе.
Девушку, что вела Мерседес и изредка поглядывала на него звали…. А имело
ли это значение, как ее звали? Спустя уже пять с лишним месяцев он не
понимал, имело ли значение, как ее звали. Для него эта девушка просто
стала той, которая подобрала его на той дороге. Для него эта девушка
стала просто частью его самого.
Возможно, с того самого момента, как девица оторвала взгляд от дороги и
посмотрела на него, чуть прищурившись и с ощущением симпатии во взгляде,
он и стал быть ее. С того момента он прекратил бесполезно звонить по
своему телефону и отключил его совсем. И когда он с интересом стал
разглядывать эту симпатичную девушку за рулем столь дорогого автомобиля,
в его голове прекратились эти бессмысленные и одинокие гудки. Словно запах той, которая совсем недавно лежала рядом с ним на постеле, ее тонкий приятный запах, ассоциируемый с запахом персика, стал пропадать, рассеиваться и окончательно исчез, когда девушка за рулем нажала на кнопку автоматического опускания стекла, а легкий сквозняк продул все его мысли.
Через эти одинадцать месяцев и двенадцать дней он оказался на той самой улице,
что притягивает очень многих по всему миру. Именно там они сидели
когда-то очень давно, держась за руки и целуясь. Все тот же красивый
забор, огибающий Лувр, суетящиеся туристы, уютные торговые лавки и… и
что-то, что так напоминало ее… Но уже пять месяцев он силился все это
забыть. Девушка сидела рядом с ним и сжимала в своих наманикюренных
пальчиках его руку. Она смотрела на него влюбленным взглядом и никак не
могла оторваться. Уже одинадцать месяцев она смотрела на него так. Он отпил кофе и осторожно отпрянул от нее.
Сейчас он встанет и пойдет в уборную, проведет по своему лицу влажными
ладонями и смоет воспоминания, ведь рядом с ним та самая. Рядом с ним
та, которая всегда будет делать для него все, не будет отказывать ни в
чем и станет самым сильным и вечным его увлечением. Она была беременна и
скоро она родит ему его ребенка, их ребенка.
Он встал и направился к лестнице на второй этаж. Он прошел мимо столиков
и неожиданно задел рукой чей-то стул. Он обернулся, чтобы галантно
извиниться и тут…
Она уже пять с лишним месяцев хотела убежать от прошлого. Но что же
привело ее в Париж? То ли этот парень, то ли ее воспоминания, то ли сама
судьба сделала все, чтобы она оказалась в том кафе на Елисейских полях.
Вдруг кто-то случайно задел ее стул.
Она обернулась и неожиданно для себя вскрикнула. Перед ней стоял он.

Как только он увидел ее, что-то внутри словно оборвалось. В момент он вспомнил ее голос, ее запах и ту ночь, последнюю ночь. прошел почти год, но время, которое разделяло нынешний момент и ту ночь будто исчезло. В один миг он перенесся назад, к той постели, где лежала она, к тем видениям и тому засосу, что был на ее шее. Он замер и стоял перед ней с совершенно отрешенным видом.
Она увидела его и отказалась верить своим глазам. Это был он, его взгляд, его запах, улавливаемый в микро частицах, разносящихся по воздуху, и это были его бесконечно притягательные черты лица. С тех пор прошло слишком много времени, чтобы держать обиду, чтобы кричать или плакать, слишком много случилось потом.
Но при этом она почувствовала некое изменение в нем, что-то, что отличало его от того заботливого сильного и очень утонченного мужчины, каким он представлялся ей после того утра, когда она услышала только гудки в трубке. Словно некая стена, которую она не смогла преодолеть, некий барьер разделял его и тот образ, который она звала почти каждую ночь после его исчезновения.
Отрешенный взгляд, отчуждение в пронзительном сокрушающем взоре человека, который не боялся ничего. И холод, лишающий жизни холод в карих глазах мужчины, когда-то принадлежавшем ей.
Он повернулся и посмотрел на нее. Перед мысленным взором возникли тысячи воспоминаний, которые кололи его, как иголки, изнутри. Не было чувств, эмоций, желаний и страха, только воспоминания о ней...
Он не мог сказать ей что-то, не смог изобразить улыбку или хотя бы глазами показать нежность, как это случалось постоянно к ЕГО женщине, которая дожидалась его за шесть столиков отсюда. Он просто посмотрел на нее.
А затем развернулся и пошел, даже побежал, стараясь уйти от прошлого, оставить его позади.
"Остановись... У тебя есть сын!.."