Десять лет в новой России отрывок из набросков нов

ДЯДЯ ВАНЯ.

 Поезда ночного отправления – самые лучшие.
Садишься в такие; все спешат получить полусухое постельное бельё, быстрее постелить его; на страшные, от длительного применения, матрасы.
Пол третьего ночи.
За спиной остаются огни Павелецкого вокзала, ярко освещённая Москва. Ещё пол часа и все пассажиры, заняв свои места, засыпают.
Понятия не имею; как можно спать на сырой постели? Постоянное ощущение, что под тебя вылили ведро воды, или того хуже, помочились.
Наверное, по этой причине, все долго ворочаются, но, что значительно лучше, никто не заводит дорожных разговоров.
Завтра будет целый день.
 Целый день для того, чтобы поговорить, излить душу, поиграть в карты, выпить с малознакомым человеком водки и посмотреть на очередной поездной роман.

Утро?
Скорее, середина дня.
На нижней полке, в одиночку, мается попутчик.
Он бы и позавтракал уже, и пообедал, но, стоящая на столике бутылка водки, заставляет его ждать; упорно ждать.
Ничего не сделаешь, придётся вставать.
- О! Проснулись?! Ну, вы мастер спать в поезде.
- Извините, я поздно заснул.
- Сергей!
«Сергею» под тридцать. Сейчас, вероятнее всего, «челнок». В былые времена, по всем признакам, рабочая косточка. Руки жилистые. Когда-то это были мозолистые руки труженика, а теперь, обгрызенные ногти вечно волнующегося торгаша.
 Фигура сохранила признаки стройности.
Но, мышцы уже не те. Не те. Обросли тонким слоем; не жирка, сала. Плечи и так сутулые, теперь не являются главной достопримечательностью. Главный – зад. Большая, отвисшая в дешёвом спортивном костюме, «жопа».
- Иван Васильевич.
- Очень приятно.
 Мне, не очень приятно. Сейчас последует предложение, а мне претит утреннее алкогольное возлияние. Но, обстановка, требует.
- Я, только умоюсь. Пять минут!
- Вот это по-нашему, а то я уже не знал, что делать.
 Да. Это так по-нашему! С утра; не сходить в туалет, не умыться, не почистить зубы; достать бутылку водки и ждать незнакомого человека. Жаль, что в поездах отсутствуют, темные углы и пыльные мешки.
Хорошо, что я только что встал. Очереди в отхожее место нет. Никто не будет тарабанить и дёргать ручку двери.
Впрочем. О чём это я? Зубы почистить, спокойно не дадут.
Только открыв дверь, слышишь: вы не дома; уже даже проводника позвали.
Странно, но проводник молчит; разъяряется немолодая, довольно объёмная дама. Крашенная блондинка с темными корнями волос, прокуренным голосом и выцветшими глазами. Уже, идя по вагону, в спину, доносится её «песня». Так была у неё нужда, или нет?
Вероятный напарник измаялся; бедолага, успел даже отхлебнуть из своего богатства стопарь.
Достаю свою кладь.
В «дипломате»; бутылка коньяка, домашняя колбаса и буженина, свежие огурцы и помидоры, банка маринованных грибочков, банка «крабов» и домашний хлеб.
Да!
Не стоило.
Смотрит на меня с сомнением.
Конечно.
Нет вокзальной курицы, куска сала завёрнутого в газету, а это, разве закуска?
- Прошу прощения, но, мне достался последний билет. Мне нужно срочно в Волгоград; не разочарую!
- Да, нет, я ничего! Неожиданно, как-то.
- Я, прошу прощения, предлагаю. Я, в дороге не пью водку, давайте мы с вами «по коньячку»? Как вы на это смотрите?
- Послушай… те, давайте перейдём на ты; не могу я как-то.
       Я тоже не могу; с чужими людьми на ты; это состояние души, а к нему нудно подойти.
- Давай… Давай, выпьем.
- Во! Вот это по-нашему.
 Ставлю на стол для коньяка два серебреных чары.
- Что? Ты даже рюмки с собой возишь?
- Да это так. Везу другу в подарок. Вот, хочу обмыть.
Забываюсь, и наливаю коньяк по трети; и опять попутчик смотрит с сомнением.
- Тебе, может полную? Я люблю, когда разносится аромат коньяка.
- Нет! Я, как ты.
Он ждёт, пока я чуть увеличив наклон чары, кручу коньяк. По плацкарте разносится аромат «Горных вершин».
Делаю глоток, второй и отставляю.
Напарник, стоически повторяет.
- Хороший. Чей?
- Чеченский.
- Тараканами воняет. Нет. Я, лучше, водки.
- Да брось ты. Я тоже «патриот». Выпьешь ты свою водку. Коньяк от того, что он чеченский, хуже не станет и в спину не выстрелит.
- Ты что, армянский, не мог купить?
- Я, не покупал. Мне подарили друзья.
- Наверное, чечены?
- Почему, чечены? Русские.
- А, ты кто?
- Я? Иван Васильевич.
- Кем работаешь?
- Слушай. Мы только по первой выпили. Даже о женщинах не говорили, а ты уже о работе. О моей работе, не надо.
Это тебе нечего рассказывать. Работал на каком-нибудь предприятии, пока Союз не распался.
Вот, по этому я не люблю поездных разговоров.
«Кошка» уже пробежала. Допиваем коньяк, он в три захода «глушит» фуфырь «бормотухи» и становится «добрым».
- Вот это по-нашему!
- Ну, как?
- Годится.
- Куришь?
- Нет!
- А, я пойду, подышу табачным дымком.
- А я, познакомлюсь с дамой.
На боковом сидении сидит. Заметил, только проходя мимо. С этой, что ли собрался знакомиться? Девка битая, сидевшая, разведёт «лоха».
Он, догоняет меня уже в тамбуре.
- Спорим? На двести баксов? Уговорю!
- Кого? Эту? А, деньги есть?
- Есть!
- Покажи!
       Он достаёт из пришитого под рубашкой кармана две «зелёных» сотни.
- Во!
Достаю свои.
- Вот мои. Давай сюда.
- Зачем?
- А, чтобы не забыл. Если сможешь уговорить, значит, не забудешь. Я еду в Волгоград.
- Годится.
 Бьём по рукам, и я остаюсь курить.


За окном плацкартного вагона бегут невзрачные виды центральной России. На боковых сидениях, подняв столик, сидят двое.
Между ними, пустая бутылка водки и остатки еды. Еда не домашняя; её явно, покупали в привокзальных забегаловках.
Пили на равных, но он, значительно пьянее.
- Ну что? Возьмешь ещё?
- Возьму! А, дашь?
- Где? Здесь? Дам! А ты, возьмешь?
- Возьму!
- Ну, так иди, бери.
Он перегибается через стол, пытается дотянуться.
- Водку, иди, бери. На трезвую голову, не пойдёт.
- А, мне уже хорошо!
- Так ты что, только о себе думаешь? Может, тебе, и на счет меня, уже похорошело? Идёшь?
- Иду.
 Он с трудом встал, шатаясь, пошел по вагону, как только удалился, дама пошла в другую сторону. В тамбуре, у курящих, без слов, пользуясь только жестами, взяла сигарету и прикурила.
На правой руке у неё, татуировка, указывающая на общественный статус.
Высокая и крепкая, симпатичное с правильными чертами, лицо.
Серые глаза, в которых укоренилась совсем не женская жесткость.
       Мужики по очереди докуривали и уходили; другие, увидав, кто в тамбуре; даже не задерживались.
Она курила до тех пор, пока не осталась один на один со средних лет мужчиной.
- Дядя! Тебя как звать?
- Как всех, Ваня.
- Ну что, дядя Ваня, дашь закурить зечке?
- Дам.
Молча прикурила.
- Звать тебя как?
- Погоняло или имя?
- Ты что? На базаре? Зачем мне твои прибамбасы. Я так понял, только что откинулась?
- Три дня. Домой еду.
- Сколько отбарабанила?
- Как положено: пятилетку за три года.
- А, чего озлоблена, звать то тебя как?
- Наташа. Жалеть начнёшь?
- Ага! А ты, её хочешь, жалости?
- Хочу! От такого как ты, хочу!
- Нет. Я, так женщин, не жалею. Я, очень женщин люблю, чтобы их, так, жалеть.
- Ну, так полюби меня.
- А, этот, который, за водкой пошел? Я же сосед. Я всё видел. Разводишь?
- А тебя нельзя развести?
- Денег хочешь?
- Да!
- Сколько?
- Все, что у тебя есть.
- Губа от напряжения треснет.
- От какого напряжения? Это что за прикол?
- Не знаешь?
- Нет.
- Ты пока сидела, машинку придумали, кто губу распустит. Так с помощью этой машинки, губу закатывают. Чем сильнее сопротивляются распустившие губы, тем тяжелее им. Губы трещат, того и гляди, треснут.
- А ты с юмором!
- А то! С вами, без юмора, одна умора.
- Слушай! Ты мне и правда, нравишься. Угостишь даму?
- Нет. Не пью, и тебе не советую. Поиметь тебя в поезде? Пройденный этап!
- Что? Ты со мной был в поезде?
- С тобой? Нет. Говорю, что в поезде, был.
- Да?! Ну, и как?
- А, как везде, и как с любой! Пока, сколько не было, ни у одной не нашел.
- Чего не нашел?
- Чтоб поперёк была.
- Где ты был, такой вот, правильный, когда мне пятнадцать было?
- А теперь, тебе, сколько?
- Двадцать четыре.
- Девять лет назад? Костюмчик примерял.
- Какой костюмчик?
- Деревянный.
- Ну и как?
- По размеру, в самый раз, но, в другую пору.
- Так ты что, хвораешь, бедолага?
- Ты чего вдруг, так, забеспокоилась?
- Да ты весь, сам из себя, так, ничего.
- Что? Может, женить на себе вздумала?
- А что, не возьмешь?
- Не возьму, Наташа! Ты, пить да гулять любишь. Тебе, Толик подойдёт, а я, дядя Ваня.
- А, его, Толиком звали?
- Кого?
- Ну, того, что пил со мной?
- Нет, его зовут Сергей, а по состоянию, да, Толик! Да и ты, по состоянию, не Наташа.
- Всё то ты знаешь! С тобой и интересно и опасно.
- Опасно, Надюха, опасно.
- Откуда узнал?
- Слушай, ты куда едешь?
- Домой.
- Это понятно! Город, какой? Или деревня? Петрушки?
- Почему, Петрушки? У нас такой, нет.
- Вот. Едешь ты до… Значит, деревенская ты, Надя.
- Х-м! А? Покрученный? Как… хвост у поросёнка. Мусорок, наверное?
- Так ты ещё и блатнячка! Тем более, красного должна, от черного, отличать.
- Ты сидел?
- Нет.
- Как так?! Говоришь же, черная масть.
- Ну и что? Что с того? Сидеть должен? У тебя мозги есть?
- Есть!
- Куринные у тебя мозги, если ты сидела, уже в этом возрасте. Я, дядя Ваня, не сидел. Не зарекаюсь, что не сяду, но не седел. И этим наслаждаюсь. Ты мне так и не ответила. Куда едешь? Не хочешь говорить, не нужно. Сколько ещё часов?
- Минут двадцать.
- Подъезжаем? Борисоглебск?
- Да!
- Я тебя проведу, чтобы не приставал?
- Проведи.
В вагоне, Серёга спал. Ему хватило ещё сто грамм.
Она потянулась за бутылкой, но, увидев насмешливый взгляд, отдёрнула руку.
Поезд стоял пять минут.
Выкурили по сигарете.
Он достал из кармана портмоне; достал из него сто баксов.
- На, возьми. Не пей Надюха, козлёночком станешь.
- Даришь? За что? Ты оставайся! Клянусь, не буду пить.
- Не будешь пить; найдёшь своего принца.
А, я, дядя Ваня.
Не дарил я тебе денег, сама, честно заработала.


       БОРЯ.


Самый центр Москвы
Станция метро «Смоленская». Через проспект, Старый Арбат. Место постоянной московской тусовки.
А, на этой стороне, двадцать метров от проспекта, бывшая церковь; бывший патронный завод, а затем художественные мастерские.
 «Писающий мальчик» выдавленный с помощью пресса на медном листе, зачернённый, покрытый лаком. Художественные мастерские!
В храме Николая на Щепах?
 В дворовой церкви государя российского?
А, почему бы нет!
- Эй! Подойди.
Стою. Жду. Подходит сам.
- Документы есть?
- Нет. А я, что-то нарушил?
- У попа работаешь?
- Да; вы хотя бы представьтесь, кто вы такой?
- Я? Для тебя, царь и бог. Ты чего, нарываешься. Скажешь отцу Стефану, я тебе замечание сделал.
- Да кто вы такой?
- Я? Боря!
- А за что, Вы мне, сделали замечание?
- Это наши с батюшкой дела!
Доишь святого отца? Вижу: доишь, подлец. Жирный, красная морда, как у меня. Форменный пиджак, еле сходится на толстом брюхе.
- Хорошо, скажу.
- Вот так-то лучше.
Он уходил с чувством выполненного долга.
А, что? Нагрузил; только, кто разгружать будет?
Летом, прошел сильнейший ливень. Он поломал и выкорчевал вместе с корнем несколько десятков деревьев на церковной территории.
Центр города. Вокруг высокие здания, а ветер, как в лесу гулял. Выборочно деревья валял. Этому, пришло время умирать, и этому. А рядом, три метра, целое стоит, даже ветки не обронило. Ну, может, самые маленькие.
       В конце лета, народ опять дурили и разводили. Объявили дефолт. Слово импортное, новое, а смысл прежний. Там, где-то там, где не видно Кремля, решили народ ещё обнести. Последнюю рубаху снять.
Всю осень трясло и лихорадило.
Только у магазина, в глубине двора, с утра, тасуется с десяток бомжеватого вида мужиков и таких же спутниц. Такса спроса, два рубля. У каждого. У каждого прохожего, завернувшего на огонёк.
Не просит один. Постоянно ходит с дворнягой. С важным видом, запускает руку в карман, если нет навара от прохожих, обращаются к нему. Достает мелочь и долго, тщательно отсчитывает её на «фуфырь». Ему дают, всегда; первый пластиковый стакан.
Он, местный король помойки.
Только он имеет право собирать бутылки из мусорных баков, цепью выстроившихся за цепью киосков, стоящих вдоль всего проспекта.
Новый русский, новый русский дворянин. Спит в подвале новый русский барин.
Боря их не гоняет. То ли они его не боятся, то ли взять с них нечего.
Зато, регулярно, как только подходит время, проходит по цепи ларьков. Ни один не пропускает. Только и снует; от киосков к машине и обратно. Устаёт бедолага! Наверное, деньгами не берёт, только подарками.
«…лучше мусора кормить,
чем бандитов стаю.
Его можно натравить!
Боря! Замолкаю.
 Пела сильно пьяная женщина.
Но он, уже не слушал. Подошел, тупо, от пуза, резко ударил в лицо. Она, так и осталась лежать у скамейки. Пьяная компания, ушла, еще, когда он только повернул к ней.
Ночью, её забрала скорая помощь. Со сломанным носом и тяжелейшим сотрясением мозга. Больше она во дворе не появлялась.
 В девяносто восьмом, как-то резко наступили холода.
Кто-то продал, что пишу стихи.
Он долго с натугой рассматривал их, кое-что читал тупо шевеля губами. Натолкнулся на «Борю». Бросил папку на грязный пол и приготовился бить.
- Только попробуй. Закопаю, не откопаешься.
- Это как ты меня закопаешь?
- Вот телефон; Хочешь закопаться?
- Ещё раз напишешь, что-то подобное, кукарекать будешь!
- Нет. Я таки позвоню. Никуда не уходи.
- Ты что, мне угрожаешь?
- А, ты? Ты кого, кукарекать, хочешь заставить?
- Ну, давай, вызывай. Посмотрим на твою крышу.
 Ехали долго. Часа полтора.
На машину охраны, налетел как ворон. Но, когда понял что к чему, долго просился и извинялся.
- Ну, послушай! Кто бы мог подумать, что ты, с такими связями, будешь вместе с молдаванами, здесь, пол года!
- Боря! Оставайся человеком. Хоть немного. Хоть самую малость!
- Да я.
- Не нужно слов, Боря, не нужно.
       Он действительно, немного изменился. Наверное, так и ходил по киоскам, но уже так, чтобы его не так видно было. Начал гонять от магазина попрошаек, даже мне пожаловался.
- Невозможно справиться. Я их разгоню, пока отвернулся, опять к прохожим пристают. А, закрыть, не за что. Никто не пишет на них заявлений.
- Знаешь, как в Германии? В таком виде, как эти, никаких заявлений не нужно. Их немец, полицейский, привозит в суд, и «за нарушение внешнего вида гражданина».
- Да ты что! Точно?
- Посмотри сам. Это же люмпены. Деградировали. Нарушение общественного порядка. Они, там, педанты.
- А, у нас, не могу их подобрать, пока в среде их, не созреет свежий труп. Хорошо, если среди них самих.
- Боря. Человеческая жизнь. Даже жизнь этих бомжей.
- Тебе, легко говорить. А мне, работать нужно.
 Да, Боря. Работай.
       В конце ноября девяносто восьмого, в Москве ударили тридцатиградусные морозы. Дефолт загнал в долги отца Стефана. Ему, не чем стало платить рабочим зарплату, и он решил всех распустить до весны.
Но, перед этим, в подвале, вместе со своей дворнягой замерз помоечный король.
Его нашли бомжи. Он ещё был жив, а собака уже околела. Вызвали скорую, и батюшка, тыкал в руки врачу, какие-то деньги.
Те упорно не хотели брать ещё живой, но, уже труп.
Боря, стоял в стороне и зевал. Вызвал только «мусоровоз» и загнал в него всех обитателей элитного подвала.
Боря.
Он и есть, Боря.
Не выспался.
Или не проснулся.