Полет

1
Сквозь сочную листву проглядывало ослепительно-голубое небо. Там, где лес образовывал менее плотный купол, по земле разливались яркие пятна света. В капельках росы вспыхивали солнечные зайчики. Легкий ветерок приятно щекотал нос и волновал золотую гладь волос. Свежими дуновениями он напоминал, что летнему зною еще не место. Таня, улыбаясь солнцу и весне, шла к метро. После утренней пробежки и холодного душа во всем теле ощущалась привычная легкость. И мысли тоже лились легкие и безмятежные. День будет чудесным.
Вчера целых полчаса не давал покоя Антон. Но Таня посоветовалась с «Домашним психологом» - и все, как всегда, легко разрешилось. Теперь Таня лишь удивлялась, как могла всерьез подумать о такой глупости. А еще непонятнее, почему она столько времени не замечала, насколько Антон неразумен.
Конечно, Таня с самого начала многого в нем не понимала. Но первое время думала, что у Антона просто какая-то устаревшая версия «Мировосприятия». Она даже пролистала описания старых версий этой программы, но ничего похожего не нашла. Случайно натолкнулась на отдел Человеческой нерациональности. И тогда ей стало все ясно. Оказывается, при некоторых психических заболеваниях человеку свойственно вести себя как Антон и говорить такие странные вещи.
Но то, что было вчера – это слишком. И самое страшное, Тане вдруг показалось, будто она понимает Антона, соглашается с чушью, которую он несет.
«Домашний психолог» сказал, что общение с таким человеком может быть опасным, даже если твердо знать, что все что он говорит – бред. Но у Тани не было такой уверенности. «Психолог» посоветовал больше не встречаться с Антоном.
Все опять просто и понятно. Антон говорил глупости. И в этом нет ничего необычного – ведь он больной человек. И он больше неинтересен. Конечно, придется иногда видеть его в университете, но это не страшно. «Домашний психолог» ничего не говорил об опасности видеть таких людей.
Таня, прыгая через ступеньку, взбежала на платформу. Вскоре бесшумно подошел поезд, открылись безопасные двери, и Таня, довольная, что все оказалось так просто, поехала в город.

Там, где небольшие уютные домики превращаются в 40-этажные махины, а к пению птиц добавляется никогда не затихающий гул машин и рекламы, тоже ярко светило солнце. Но здесь не было леса, чтобы защитить глаза от ослепительного блеска, и чистого воздуха – чтобы дышать.
Птицы шумно вспорхнули с подоконника, а потом раздался глухой звук - на асфальт упал тяжелый предмет. Послышались испуганные и удивленные голоса, потом кто-то громко закричал. Вскоре из монотонного гула машин выделился оглушительный вой сирен, и удачно миновав переулками все пробки, во двор выскочили две машины с мигалками.
Лежавшее на асфальте тело уже не имело ничего общего с суетящимися вокруг людьми.

2
Может быть, я и болен. Даже Таня смотрит на меня глазами, полными удивления и сочувствия. Она не понимает, чего мне не хватает в такой прекрасной благоустроенной жизни. Здоровая пища, регулярные пробежки и занятия в тренажерном зале. Учеба в престижном вузе, получение модной и востребованной профессии. Физически развитые, веселые и остроумные друзья, красивые и в меру неглупые подруги. Настоящее залито яркими лучами солнца и будущее безоблачно.
Но как же скучно и противно.
 - Привет, ты сегодня прекрасно выглядишь, - широкая улыбка губами, в глазах – какая-то пустота, безмыслие.
 - Привет! Ты, как всегда, просто супер! А сегодня – особенно.
 - Кстати, - глаза кокетливо уходят куда-то вбок, вновь обращаются ко мне своим безмыслием, - сегодня вечером я не занята…
 - Правда? Какое чудесное, просто невероятное совпадение – я тоже не знаю, чем заняться сегодня вечером!
 - Оу… Как это мило! – на глазах туман, символизирующий задумчивость, - Мой «Домашний врач» определил, что сегодня как раз такой подходящий день. Когда польза для здоровья максимальна, а опасность – минимальна.
 - Удивительно, поразительно! И у меня сегодня так же.
 - Это знак! Раз мы так идеально подходим друг другу… Это любовь! Да, настоящая любовь
А вот ей не противно. Она привыкла к своей роли в этом обществе и уже давно убедила себя, что все это настоящее и именно так надо жить.
 - Привет! Ты сегодня просто супер!
 - Привет, ты сегодня прекрасно выглядишь!
 - Как всегда, нет – особенно прекрасно, просто потрясающе… Тьфу, Таня, ну как так можно?..
 - Как – так? Разве что-то не так? Может, стоит обратиться к «Домашнему психологу»?
 - Мы говорим друг другу совершенно бессмысленные слова – давно уже забыли, какой в них смысл. Да его никогда и не было. Понятно, здравствуй – значит, желаю тебе здоровья. Но зачем сто раз в день повторять человеку, что он прекрасно выглядит, когда он и без того прекрасно выглядит?
 - Но ведь он же действительно прекрасно выглядит. Почему бы это не сказать?
 - Зачем? Слова должны нести информацию – новую информацию, но ведь ты и так знаешь, что прекрасно выглядишь.
 - Я тебе не нравлюсь? Я все вижу! Сразу поняла. Тебе не нравится формула моих ног?
 - Да нет же, нет! Ну, неужели это так важно, какая формула у твоих ног, какого цвета у тебя глаза, какому уравнению удовлетворяет твоя грудь, какой фрактал запечатлен на твоем пупке и каков суммарный объем волосяного покрова твоей головы?
Потом она будет долго и чуть-чуть обиженно доказывать, что это очень даже важно. И в очередной раз убедит себя в этом. Она будет говорить о вечном стремлении к совершенству, а закончит, конечно, так:
 - И вот теперь тысячи лучших ученых мира работают над проблемами здоровья и красоты человеческого тела.
Если тысячи ученых, да еще и лучших – то да… Но какое, к черту, совершенство? Совершенство чего? Этой машины, предназначенной для взаимодействия тонкой человеческой души с грубой материей? Ну, хорошо, достигли совершенства, машина работает безотказно, даже ремонта не требует. И что дальше?
А ничего. Я пробовал добавить в жизнь хоть что-нибудь такое, что еще не успело опротиветь строгой цикличностью и ненужностью прилагать какие-либо усилия. Но Таня каждый раз удивленно смотрела и, покачивая красивой головой, говорила:
 - Я считала тебя более разумным.
Однажды предложил Тане съездить в горы. Не по турпутевке, когда, победоносно улыбаясь, поднимаешься в гору по движущейся дорожке, обутый в примагниченные к ней сапоги, а сотни датчиков следят за твоим кровеносным давлением, пульсом и составом крови. А просто так, без всего, как в старину. Но Таня очень удивилась и даже немного обиделась. Спросила:
 - Ты что считаешь меня полной идиоткой?
А вечером позвонила и радостно сообщила, что не будет больше со мной встречаться, потому что «Домашний психолог» сказал, что я болен, и общение со мной может повредить ее здоровью. Очень легко и таким светлым и жизнерадостным тоном, что я не сразу понял смысл ее слов.
Хотя был ли смысл? И вообще, разговаривали ли мы когда-нибудь? Или просто создавали голосовыми связками упругие волны, которые, преобразованные слуховыми анализаторами в понятные мозгу электрические импульсы, так приятно ощущать – и не более того? Вроде бессмысленно-приятного пения птиц или довольного послеобеденного хрюканья здоровенного кабана – которое тоже кому-то, несомненно, приятно.
А еще было много друзей. Сколько мы вели умных разговоров. О чем только не рассуждали… О девушках, о футболе, о новых, еще более упрощающих жизнь программах, о восточной мудрости – как стать сильным и красивым без столь утомительных упражнений, а сразу, просто сложив как-то по-особенному руки и пробормотав что-то невнятное.
Еще мы часто, собирались вечером у кого-нибудь в комнате и, потягивая хелф-пиво, начинали строить планы на будущее. Конечно, все в первую очередь мечтали о себе любимом – как найти место, чтобы платили побольше, да на работу ходить пореже. Приходили к выводу, что лучше всего работать инженером на заводе. Лежишь себе на пляже, греешься на солнышке, попиваешь что-нибудь освежающее, но не слишком тонизирующее, и раз в несколько часов поглядываешь на пульт управления – все ли там в порядке. Хотя можно и не смотреть – что будет не так, сам завибрирует на запястье.
Но были и более возвышенные, направленные на благо всего человечества планы. Например, стать инженером-разработчиком и изобрести устройство, которое освободит человека еще от какой-нибудь досадной необходимости.
Некоторые из нас искренне сожалели, что до сих пор для приема пищи требуется совершать такое утомительно-монотонное движение рукой, и даже предлагали почти готовые чертежи устройства, призванного избавить человека от столь неприятного действия.
Предлагались и многие другие усовершенствования, иные по функциям, но абсолютно такие же – по сути.
Поначалу мне казалось, что это чрезвычайно тонкий юмор. Мне очень нравились остроумие и безупречный артистизм моих друзей. Я был просто в восторге и с нетерпением ждал каждой новой встречи. Но через некоторое время начало удивлять, что шутки одни и те же, и маски не меняются. И, наконец, как всегда очень медленно, отчаянно цепляясь за рассеивающийся миф, я начал прозревать. Они были такими на самом деле!

Можно стать отшельником, можно стать вождем, но лень. Да и как? Ведь нужно что-то придумывать, с чем-то бороться, что-то преодолевать, действовать не как все. А я не умею. Никто меня этому не учил, а само как-то не пришло.
Можно продолжать жить дальше, но слишком тошно, а бороться с позывами к рвоте, адаптироваться – тоже лень.

Было страшно первое время, когда только принял решение. Но, размышляя, все больше убеждался, что это – единственно верный путь. Потом еще было очень страшно, когда подошел к парапету. Начали дрожать мелкой дрожью пальцы и кружиться голова. Но немного постоял, успокоился. Грустно, что вот сейчас возьмет и исчезнет все это. И жаль, что нельзя, чтобы исчезла только часть.
Подлетая к земле, невольно зажмурил глаза. Был сильный удар, но этим все не кончилось. Резким толчком меня подбросило на десяток метров вверх, и от неожиданности, а также, потому, что все еще продолжал существовать, я открыл глаза. Ничего не исчезло. Даже кое-что появилось. Внизу валялся какой-то грязный бесформенный мешок, в коем я узнал ту машину, которая служила мне столько лет.
Вокруг мешка скапливались родственники и праздношатающиеся. Некоторые плакали и возводили руки к небу именно так, как это положено – чтобы было красиво и приятно щекотало нервы (доказано, что в небольших дозах это тоже полезно).
Подошел мужчина с ухоженным, чесанным-перечесанным, задыхающимся от своего парфюмерного духа, пуделем. Собачонке было скучно, а звуки, производимые окружающими двуногими, не слишком ласкали слух. А еще хозяева, борясь за фигуру своей игрушки, не положили добавки на завтрак. Пудель потянул носом. Ням-ням, свеженькое! Посмотрел на хозяина. Тот был очень занят – разводил руками и повторял «Только не волнуйтесь! Ради бога, только не волнуйтесь». Пудель осторожно потянул поводок – ноль реакции. Потянул еще чуть-чуть.
Мало кто смотрел на тело, но некоторые – кому особенно не хватало веществ, столь обильно выделяющихся от острых неприятных ощущений – внимательно, сантиметр за сантиметром, рассматривали искореженную груду, стараясь ничего не упустить, чтобы потом в любой момент самостоятельно вызывать эти так необходимые здоровому организму вещества.
Пудель уже сладко зажмурил глаза и открыл рот, когда двуногая с длинной шерстью, свисающей чуть ли ни до хвоста, закричала:
 - Собака! Уберите собаку! Как вам не стыдно…
Несколько человек были недовольны тем, что не вышло такого яркого зрелища, и возмущались:
 - Собака тоже имеет право прикоснуться к нему на прощанье!

Мне становилось весело. И с каждой секундой, с каждой новой помпезной чушью, раздававшейся снизу, веселье нарастало. Действительно забавно посмотреть на этот цирк со стороны. Только не слишком долго. Жалко тратить драгоценные мгновения вечности на спектакль, пусть и хороший, но в котором известны все реплики от начала до конца.
Вперед! Ни на чем не задерживаться и летать. Летать! Быстрее сверхзвуковых экспрессов и тише курортных дельтапланов.

3
Летели облака. Ярко светило солнце. Ослепительные пятна света покачивались на неторопливых волнах. Безмятежная синева моря расстилалась, на сколько хватало глаз.
Под жаркими лучами солнца облака впитывали громадное количество влаги, но были пока еще вовсе не густые. Сквозь них легко проходил солнечный свет, лишь чуть-чуть ослабленный и смягченный. Дождь точно будет, но не скоро.
Таня стояла возле самой воды и бросала камешки. Большинство сразу же тонуло. Лишь некоторые успевали пару раз шлепнуть по воде, прежде чем пойти ко дну.
Таня уже давно стояла, не замечая ничего вокруг, и сосредоточенно бросала камешки. Ей очень хотелось сделать удачный бросок, но все никак не получалось. Совсем не просто заставить камешек много раз подпрыгнуть. Нужно очень постараться.
Таня пробовала бросать по-всякому, старательно выбирала самые плоские камешки. Ей каждый раз казалось, что вот сейчас получится, но камешек почти всегда уже после первого касания с водой разворачивался самым неудачным образом и уходил ко дну.
Таня и сама не знала, почему ее так увлекло это занятие. Вроде бы совершенная бессмыслица. Пустая трата сил. Но интересно. И так хочется, чтобы камешек улетел подальше.

Она не пошла прощаться с Антоном. Все последние дни общение с ним не приносило ни малейшего удовольствия. Он был холоден и слишком много говорил. В его рассуждениях было что-то безумное. Он высказывал очень странные и порой обидные мысли. У Тани даже появились неприятные эмоции. Это настораживало. Таня знала, очень важно всегда быть в хорошем настроении. Появление отрицательных эмоций – опасный симптом.
Почти пугало исчезновение привычной однозначности суждений. Раньше Таня могла с уверенностью сказать, оранжевые шорты - это «вау», а оранжевые глаза - «фу». Теперь, надевая любимые шорты, Таня зачем-то начинала размышлять о ткани, из которой сделаны шорты, людях, что предложили именно этот дизайн и разных других странных вещах. Самые простые явления вдруг почему-то стали казаться сложными. Словно поглупела.
«Домашний психолог» рекомендовал максимально расслабиться и выбросить из головы все эти мысли. Таня и сама чувствовала, надо побыстрее избавиться от опасного влияния Антона. Подруга Марья предлагала стереть все воспоминания о нем. Она советовала новую программу, которая сама находит слишком возбужденные нейроны и что-то там с ними делает:
 - Зашибенная штука, - говорила Марья, - вообще ничего не надо настраивать. Сама выбирает, что стирать. И производители гарантируют, ничего нужного не удалит. Только напряженные участки памяти. Сразу забудешь все печали.
Чистить память Таня не согласилась, но на море поехала. Действительно не плохо пару дней поваляться на пляже. Слушать усыпляющий шепот прибоя и ощущать его нежные прикосновения, вдыхать свежий морской воздух и любоваться безбрежным простором. Днем бескрайняя синева и ослепительное солнце, ночью – бездонное небо и мириады звезд.
Уже в дороге, сидя в мягком кресле и порой поглядывая в овальный иллюминатор на проплывающие облака-горы, Таня почувствовала себя лучше. Хорошее настроение и ясность возвращались. Она много думала. Это было так интересно и необычно. Но пора и заканчивать. Много думать – вредно. Таня так и не смогла разобраться в происшедшем, но это и не нужно. Достаточно просто принять все как есть и улыбнуться солнцу. Жизнь прекрасна – вот что ясно и единственно важно.
До этого Таня все пыталась разгадать причину чудовищного поступка Антона. Но мысли упирались в стену полного непонимания мотивов его действий. Совершенно непостижимо, как человек может просто так взять и избавить себя от всего – от жизни, где так много радости и солнца.
Тане пришло в голову лишь одно, совершенно неправдоподобное, зная характер Антона, объяснение: ему не хватало комфорта и безопасности, стало страшно, и помутился рассудок. Но это, конечно, чушь. Ведь Антон наоборот всегда стремился к чему-то ненадежному и туманному. Он на каждом шагу критиковал излишнюю защищенность современного человека и порывался совершить что-нибудь рискованное. Разве что в его внешнем бесстрашии прятался внутренний страх? Вряд ли. Страх обязательно бы в чем-нибудь проявился.
Таня бросила ломать голову. «Больной он был – да и все тут».
Самолет пошел на посадку. Мягкие ремни не мешали любоваться проносящимся взморьем, пальмами и горами на горизонте. Чудесный, согретый южным солнцем город.
Пересев с самолета на монорельс, Таня поехала по узким, утопающим в зелени улочкам. Все вокруг выражало покой и умиротворенность. Лениво поблескивала в вечернем сумраке реклама – не такая яркая как дома. Спокойные довольные жизнью люди сидели в уютных кафе. Кое-кто мирно прогуливался по пальмовым аллеям. Безмятежные лица отдыхающих вселяли уверенность.
Легкий вагон остановился прямо возле дверей отеля. Сверкающее высотное здание, по форме напоминающее кактус. Нижние этажи покрыты густыми сплетениями лиан. Шахта скоростного лифта обвита лианами до самого верха. На широких террасах растут пальмы. Единение природы и высоких технологий.
Таню гостеприимно встретили. Среди служащих отеля нашлось даже несколько людей. Швейцар – точно человек. Роботы не бывают такими обаятельными.
Поднявшись на двадцать седьмой этаж и войдя в превосходный номер, где все кажется сделанным специально для тебя, Таня поняла, что полностью избавилась от беспокойства и невеселых мыслей. Раздевшись, минуту постояла перед большим, в старинном стиле зеркалом. Удовлетворенная, что-то напевая, погрузилась в огромную благоухающую ванну.
Ей вдруг стало так хорошо. Таня почувствовала себя самым счастливым человеком на свете.
…Было захватывающее приключение. Немного несуразное, порой абсурдное. Приходилось непросто, но никогда не было скучно. Узнала много нового… Ну, чуточку увлеклась, разволновалась. Ничего, пройдет… Да уже прошло. Все позади. Теперь ничто не помешает жить и радоваться…
Засыпая в самой удобной на свете постели, Таня ясно ощущала, как прекрасна и совершенна жизнь.

4
Промелькнули, вспыхивая множеством солнц, сорок этажей. Я стремительно поднимался вверх. Толпа людей вскоре превратилась в еле заметную точку. Вот уже во все стороны причудливыми узорами тянулись зеркальные прямоугольники, параллелограммы и эллипсы крыш, и вскоре нельзя было различить среди тысяч подобных крышу дома, в котором я жил прежде. Город раскинулся, на сколько хватало глаз, и плоский подо мной, чуть закруглялся ближе к горизонту.
Я то пулей устремлялся вверх, то вдруг останавливался, неподвижно висел некоторое время, потом вновь бешено несся к солнцу. Не снижая скорости, делал крутые повороты, летал кругами, вращался на месте, камнем обрушивался вниз и снова взмывал ввысь. Я ощущал ни с чем не сравнимую легкость. В голове не осталось слов, волнами струилась непередаваемая радость, и хотелось много солнца и простора.
Как прекрасен этот мир и насколько раньше я был к нему невнимателен! Мне казалось, что нет другого мира, кроме мира людей. Важно только то, что относиться непосредственно к людям. Лишь оно может быть по-настоящему прекрасно, и по-настоящему гадко. А все остальное служит лишь фоном. От нечего делать, можно прижаться лбом к окну и полюбоваться солнышком, звездами, послушать чудесное пение дождя, вдохнуть морозный воздух, погладить пушистую спину любимца – но все это как нечто дополнительное, совсем не важное.
Я жил только человечеством, не видя ничего иного. Я настолько глубоко погрузился в это ограниченное, урезанное мировосприятие, что уже не мог взглянуть на человека холодно, со стороны. Я судил слишком пристрастно, и, вероятно, человек совсем не так плох, как мне казалось.
Но до чего я был узок, считая, что окружающий мир ровным счетом ничего не значит, как много я не замечал! Теперь я ощущаю всю Земля сразу, вижу все ее бескрайние моря и пустыни, непроходимые леса и разрезающие облака, укрытые вечными снегами горные вершины. И этого достаточно, чтобы быть счастливым. Я чувствую весь этот мир, всю Вселенную со всеми звездами, галактиками. Я – часть этого мира. Мы одно целое. Связь нерушима, и сколько будет существовать мир – столько буду я.
С отрывом от человечества, вроде бы улеглось и отвращение к нему. Даже интересно еще чуть-чуть побыть среди людей, прежде чем навсегда покинуть этот маленький уютный мирок.

Я нацелился на телевышку, возвышающуюся в сотне километров к северу, и полетел. Внизу кое-где выглядывали зеленые массивы, но не более как память о давно ушедшем, нечто архаичное. К чему нужны деревья теперь, когда современная аппаратура создает не только более здоровый воздух, чем был прежде в лесах, но точно повторяет те неповторимые звуки, запахи и ощущения – в любое время можно насладиться и умеренной утренней свежестью, и легким полуденным зноем, послушать пение птиц и не промокнуть под дождем.
Дыхание – за своим отсутствием – не составляло мне труда. Но обоняние обострилось. Облако испарений, повисшее над городом, давило невидимой, тошнотворной массой. Развитие техники не изменило положения дел: человечество получает от неба солнечный свет и сиянье звезд – возвращает горы мусора. Из каждой капельки воздуха высасывается все лучшее, остальное выбрасывают к черту.
Я спустился ниже. Вон серое пятнышко среди ярко зеленых деревьев – какой-то чудак прогуливается по парку. Не слишком верит в научный прогресс и тяжеловат на подъем. Большинство любителей естественной зелени давно уже перебралось в загородные кварталы. Там зелени не только больше, но она и заметно натуральнее. Для города листву специально делают несколько ярче, чтобы она не терялась на фоне рекламы самодвижущейся туалетной бумаги.
Островок леса промелькнул и исчез. Снова потянулись горы пластика и бетона. Я, не снижая скорости, бросился на крышу небольшого здания в уютном дворике, пронесся сквозь пустынное чердачное помещение и вынырнул в небольшой школьный кабинет.
По-видимому, была перемена, так как несколько ребят стояли возле окна и негромко беседовали, поглядывая на невысокого светловолосого мальчика. Он с грустным видом сидел на кресле возле учительницы, которая, глубоко погрузившись в массивную спинку, говорила тихим, но строгим голосом:
 - Нет, нет, и еще раз нет. Ты будешь переведен на домашнюю форму обучения. Для твоей же безопасности.
 - Но что я сделал? Мы ведь просто играли в догонялки.
 - Неужели ты настолько неразумен, что не можешь этого понять? То, что ты делал – небезопасно. Ты мог упасть, удариться обо что-нибудь. Тебе даже могло быть больно.
 - Но как же я буду без ребят? Пожалуйста, простите меня. Я не понимаю, чем я не прав, но постараюсь так не поступать.
 - Нет, ты не можешь больше оставаться в школе.
 Мальчик хотел еще раз попросить, но передумал и, опустив голову, подошел к ребятам, стоящим возле окна.
 - Не грусти. Почти все учатся дома. Ведь это гораздо удобнее. И мы обязательно будем встречаться в Сети. Конечно, это не то, но все же…
 - Но бегать! Я так люблю бегать. Дома эти проклятые программы, которые то и дело говорят «Будьте осторожны», «Не трогайте», «Не подходите», «Не делайте», «Нельзя», «Небезопасно». Стоит только сделать шаг, как тут же этот заботливый голос.
 - Что поделаешь… Когда я пробовал читать книги сам, без программы непосредственного восприятия, меня тоже останавливал этот голос. Говорил: «Ваши действия могут причинить вред Вашему здоровью». Что ж, пришлось прекратить.
 - Нет, так нельзя. Нельзя. Надо что-то делать. Я не хочу продолжать бегать на тренировщике, погруженный в приятный сон, чтобы не было слишком тяжело. Я хочу сам.
Он постоял еще чуть-чуть молча, чему-то улыбнулся и вышел из класса. Начался урок. Дети, полулежа в анатомических креслах, еле уловимыми движениями прикасались к клавишам, а из динамиков раздавался ровный голос учительницы. Она устроилась в кресле еще удобнее, чем во время неприятного разговора со странным мальчиком, вроде бы не глупым, но порой ведущим себя совершенно непонятно. На ее красивом лице воцарилась полная безмятежность, а окрашенные в мягкий голубоватый цвет губы вытянулись в чуть заметную улыбку. Видимо, она включила первый режим умиротворяющего массажа.

Я пронесся по пустынному коридору школы. До чего же уныло! Ни единого движения, ни одного лишнего звука. Как они до сих пор не умерли от тоски?
Удивительно, как эти дети все еще самостоятельно, то есть на своих ногах, ходят в туалет. Конечно, за каждым движением следит специальная аппаратура, и если что-то будет не так, в нужном месте немедленно выскочит какая-нибудь подушка безопасности. Но ведь невозможно запрограммировать в компьютер все ситуации. Было бы куда спокойнее, если бы дети не отлучались из кабинетов. Поэтому человечество с большим нетерпением ждет появления карманного самоочищающегося санитарного блока. Но психологи всерьез выражают опасения, что это устройство будет вызывать у некоторых потребителей неприятные ощущения, вплоть до физиологической реакции, именуемой рвотным рефлексом. Они настаивают на необходимости предварительного прохождения всеми будущими пользователями специального психотренинга.
В этой школе я не обнаружил ни одной лестницы, зато возле каждого кабинета было по лифту. Стены кабины лифта из твердого зеленоватого пластика, но уверен, если облокотиться о стену, она немедленно станет в этом месте мягкой. А уж если кулаком по ней ударить… Хотя не факт, что такая ситуация предусмотрена.
Я с размаху выскочил в окно. Хорошо, что я окончил школу у себя на диване. Там было проще сохранять иллюзии. А то бы не учиться мне в университете. Впрочем, быстрее обрел бы Полную Защищенность от Безопасности, коей сейчас счастливый обладатель.
Я с бешеной скоростью несся низко над землей, порой влетая в верхние этажи зданий. Везде я встречал неподвижные тела. Лишь кое-где люди негромко беседовали или лениво водили рукой по клавишам. Несколько раз я проносился сквозь их тела, а одному даже попал в голову. По крепким сосудам бежала богатая минералами кровь. Сосуды прослужат еще сотню-полторы лет, но уже лет через двадцать ему предусмотрительно введут средство, укрепляющее стенки сосудов.
Вспыхнула мириадами огней радиальная линия. Впитывая многочисленные притоки и разъезжаясь на рукава, ныряя в туннели и вновь появляясь, она неслась в сотне метров подо мной. По бетонным плитам мчались – а относительно меня застыли – разнообразные автомобили: от крошечных автоматов для перевозки домашних животных до многометровых семейных лимузинов; разноцветные, из пластика и из металла, круглые и квадратные, спиралевидные и совсем непонятные. Все это шумело многоголосо и некрасиво, сверкало всеми цветами радуги и периодически исчезало под землю.
 Машины останавливались, почти вплотную прижавшись к зданиям. Сейчас же к стене вытягивался туннель из гибкого пластика. Присосавшись к входу, он позволяет удобно и безопасно перейти из машины в здание. По городу не принято передвигаться пешком. Это не только опасно для здоровья, но и неприлично. Вид пешехода вызывает неприятные эмоции. Но психологи усиленно работают над этой проблемой и скоро ее решат, что, впрочем, ничего не изменит, так как уже никто не гуляет по городу. Ведь действительно вредно. А для тех, кто ну никак не может без прогулок под открытым небом, отведены специальные места, и в центре города таких мест совсем не много.

Я продолжал полет. Вывески, свет фар, рекламные щиты, светофоры – все слилось в одно ослепительное море света, в котором глаз отказывался различать отдельные детали. Сбежавшее с картины сумасшедшего, это огненное море волновалось, бушевало и ревело, переливаясь всеми цветами и оттенками высоких технологий. То тут, то там вспыхивали и растворялись новые искры и сквозь первобытный хаос высвобожденной энергии бежали ослепительные барашки галогеновых волн.
Но вот возник вдалеке и вмиг оказался подо мной немыслимо яркий овал стадиона. Его стеклянный купол, словно остров, разрезал на два закругленных рукава поток машин. Я нырнул и повис невысоко над газоном.
По полю носились здоровенные детины – высокие, накаченные. Мячом владели игроки в синих футболках, желтых трусах. Мяч долго бессмысленно летал поперек поля, продвигался вперед на несколько метров, но тут же откатывался на десяток назад. Чувствовалось, что игра напряженная и все силы положены на недопущение ошибок в обороне. Стоило какому-нибудь нападающему выдвинуться, как возле него тотчас оказывался игрок в зелено-оранжевой форме. Порой желто-синие в нерешительности останавливались, не понимая, что делать дальше или бегали с мячом кругами – пас отдать было некому.
Наконец, удалась острая передача. За мячом бросился невысокий, но очень коренастый игрок. Он уже занес ногу для удара по воротам, но был грубо сбит подоспевшим противником. Упав лицом в траву, он принялся с искаженным болью лицом кататься, держась за ушибленную ногу – защитник подставил под удар щипы бутс, и они как раз пришлись в незащищенную часть ноги. Очень больно.
Трибуны зашумели. Некоторые зрители в возмущении даже поднялись со своих мест – здесь это не возбранялось. Они гневно сотрясали кулаками. Слышались призывы отомстить. А нарушитель стоял с наглым выражением лица, уперев длинные руки в бока. Он вызывающе улыбался требующим наказания зрителям и своим видом подразумевал, что абсолютно прав, но не прочь и продолжить.
К углу штрафной площади устремился судья. Набегу он доставал из кармана карточку – кажется, желтую. Тем временем пострадавший, с нечеловеческим усилием, превозмогая боль, медленно поднялся и, жутко хромая, сделал несколько шагов. Из груди вырвался дикий крик, и он изо всех сил ударил обидчика тяжелым кулаком в затылок. Тот, мгновение назад полный наглой самоуверенности, от неожиданности и того, что удар был действительно сильный, срубленной мачтой рухнул на газон.
Коренастый, от ярости забывший о боли, принялся, как бешеный месить соперника ногами. По трибунам пронесся одобрительный вздох. Зрители восторженно поддерживали своего кумира. Два аккуратных мальчика – братья-близнецы лет восьми – крепко взявшись за руки, стояли возле своих кресел. Их милые детские лица раскраснелись от обилия эмоций. Тонкими голосами они радостно кричали:
 - Нос! Не забудь сломать ему нос! - мальчики были на футболе первый раз.
Тем временем любимец публики сел на спину своей жертвы и с наслаждением заламывал уже безвольно податливую правую ногу, ухватив двумя руками и упираясь бутсами. Суставы трещали, а по гетре стекала тоненькая струйка крови.
На поле выскочила бригада врачей. Снабженные тяжелыми металлическими трубами, они быстро и профессионально успокоили беснующегося футболиста. Он упал с пробитой головой, а врачи принялись дубасить всех подряд. Из раздевалок прибежали запасные игроки, вооруженные насосами, скамейками, гирями и штангами. Началась всеобщая потасовка. Досталось и судье.
Трибуны ревели. Сколько ярких впечатлений за один вечер! Но время шло, а драка и не думала прекращаться. Следивший за порядком полицейский отдал приказания по имплантированной рации. Через пару минут из подтрибунного помещения выскочил отряд солдат, вооруженных бензопилами. Вмиг на поле под новую волну зрительского восторга был наведен порядок, а последствия его наведения увезла уборочная машина.
 - Бабушка, бабушка, смотри какие они отважные! – воскликнули близнецы; поправились, - были отважные.
Молодая женщина, обняв детей за плечи, вздохнула и ответила:
 - А ведь когда-то в футбол играли люди… Тогда в игре не было таких ярких эпизодов, но зато была настоящая борьба.

Я с громадной скоростью уносился прочь из города. Какое-то глубокое отвращение гнало меня все дальше. Только когда последние дома скрылись за горизонтом, я чуть сбавил неистовый бег.
Внизу расстилалось громадное зеленое пространство. Кое-где среди бескрайнего поля виднелись густые заросли кустарника, а вдалеке, где бесконечное зеленое переходило в бесконечное синее, поднимался небольшой лесок. В неподвижном воздухе повисла ничем не нарушаемая тишина, и на много километров вокруг не было видно ни души. Вокруг царили покой и умиротворенность.
Действительно скучно всю жизнь ходить по этой безмятежной земле. И еще скучнее, когда не ходишь, а ездишь на машине. И нет возможности даже сойти с ума. Мягкое и теплое заботливо обступает со всех сторон, и мозг, обленившийся и скованный цепями гордо называемого благоразумием, не в силах придумать ничего стоящего – и придумывает самую примитивную гадость, достойную только что слезшего с дерева павиана-извращенца.
В отвратительных роботах, дерущимся подобно римским гладиаторам, человек воплотил то мерзкое, что так свойственно человеку, но запрятано очень глубоко. Много веков человек рос и совершенствовался, творил и строил, но так и не смог изгнать из себя любовь к грубой силе и возможную только в человеке, колоссальную и совершенно бессмысленную жестокость.
Ни одно животное не станет делать то, что творилось в Колизее. Животное жестоко только в целях выживания, спасения вида и лишь человек способен быть жестоким и кровожадным совершенно бескорыстно. Но то, что я видел сегодня, гораздо более мерзко, чем бои гладиаторов. В Древнем Риме сражались люди. Они страдали и мучались сами, отдавали свои жизни, проявляли отвагу и боролись – боролись до последнего вздоха.
А сейчас люди только любуются. Счастливая эпоха, когда можно получать удовольствие от любого зрелища, и в тоже время оставаться абсолютно непричастным. Не нужно тренироваться, развивая свои естественно-слабые мышцы, не нужно никакой смелости. Просто штампуешь на конвейере здоровые, развитые тела, полные обожаемой грубой силой, и наслаждаешься.
В лучах заходящего солнца с громкими криками взмывали ввысь птицы. Некоторые из них продолжали налету сражаться за добычу. На земле полно пищи. Взять ее не составляет ни малейшего труда, но птицы все равно дерутся друг с другом, напрягают силы. Им хочется бороться и побеждать.
А человеку не хочется ничего, и в первую очередь, бороться. Ему больше интересно, что попроще. Побеждать же совсем необязательно. Достаточно чувствовать себя победителем… Ну, над этим успешно работает целая армия специалистов, которая поможет вам чувствовать, думать и считать все, что заблагорассудится. И, вообще, вылепит вам любой мир, любую жизнь и мораль. А если новые представления будут слишком сильно отличаться от реального положения дел – не страшно. Ничто не может повредить вашей безопасности и лишить неминуемого счастья. Чего же хотеть большего?
И мне теперь тоже ничего не хотелось. Окончательно разочаровавшись в человечестве, я просто летел и наслаждался полетом.
Лес остался в стороне, и теперь под ногами проплывало поле, безупречно ровное, почти как футбольное. Солнце бросало на равнину последние на сегодня лучи, и над землей стелился легкий туман, скрывая мелкие детали. От него поле казалось еще более гладким и монотонным
Вдруг прямо под ногами я с удивлением увидел машину. Это действительно очень странное зрелище – здесь, в сотнях километрах от города. Она словно покачивалась в дымке, и за счет тумана ее очертания выглядели чуточку размытыми.
Возле машины, в тени приоткрытой двери, примостилась на корточках маленькая девочка. Возле нее стоял взъерошенный сенбернар и с трогательной осторожностью протягивал девочке громадную лапу.
 - Ничего, - приговаривала девочка, - сейчас забинтуем, и все пройдет. Ты такой у меня хороший, и такой большой!
Пес тряхнул мордой и лизнул хозяйке голову. Девочка не отодвинулась и, нежно улыбнувшись, сказала:
 - Такой хороший! Никому не расскажем, что мы здесь бегали по лугу. Никому-никому! Они все плохие. Узнают, и больше никогда не пустят.
Сенбернар молчал, выражая полное согласия. Псу не хотелось, чтобы его опять выгуливали по фальшивой лужайке фальшивые хозяева.

Я летел над морем. Оно, словно обозлившись на весь мир и на себя самого, страшно бушевало. Шли гигантские, высотой в городские дома, волны. Они поднимали и с дикой яростью обрушивали вниз громадные массы пенящейся воды. Было страшно и радостно. Я чувствовал кругом колоссальную неконтролируемую силу – и часть этой силы передалась мне. Захотелось стать таким же грозным и неистовым.
Непрерывно сверкали молнии, и раскаты грома слились в один сплошной рев. Я чувствовал, как рождаются молнии, и было ощущение, что гроза идет из меня, что это во мне разряжаются накопленные заряды. Я торжествовал, мчась над миром и воплощаясь в неистовой стихии.
Гроза бушевала всю ночь. К рассвету она прекратилась, а когда взошло солнце, стих и шторм. Вскоре на море установился штиль. В ленивой сонной воде вместе с моей тенью двигались одни солнечные блики, а море пребывало в полном покое, столь естественном для всего неживого.

На горизонте величественно возвышалась ледяная громада Гималаев, а внизу среди непроходимых джунглей нес теплые воды Ганг. Прежде побывать здесь было моей мечтой. Над вечнозелеными, круглый год залитыми обжигающим солнцем равнинами грозной стеной уходят в небо высочайшие горы мира. Внизу – плодороднейшие земли, буйство тропической растительности, наверху – острые камни, вечные снега и равнодушное безмолвие. Я страстно желал попасть сюда, на самую вершину мира – Джомолунгму.
Теперь я нахожусь гораздо выше, и приближение к подножью самых высоких гор человеческого мира не вызывает у меня эмоций, которые неминуемо возникли бы раньше. Я смотрю на это великолепие холодно и равнодушно. Оно очень близко мне и потому не способно взволновать. Также как когда-то я спокойно смотрел на свою руку, так теперь смотрю на эти горы.
На самой макушке Джомолунгмы возвышается громадное здание. Ослепительными лучами необыкновенно яркого солнца блестят его стены. Они сделаны из герметичного двойного пластика с вакуумной прослойкой. Эти стены надежно защищают от ледяного ветра и губительных ультрафиолетовых лучей и сохраняют драгоценный кислород.
Всего за несколько недель лучшая гостиница мира поднялась над вечными снегами и стала высшей точкой планеты. Все непоседы Земли стремятся сюда, где ты так близок к беспредельному и в тоже время окружен привычным уютом и безопасностью.

Миг – и непроницаемая стена отделила меня от ненадежного простора. Я оказался в огромной зале. Потолок, стены, мебель, одежда – поражали яркостью и богатством красок. Каждая деталь интерьера будто кричала что-то, но не было возможности разобрать, что. Пронзительный крик, как непонятная иностранная речь, проходил по нервной системе и непостижимый разумом, отдавался в эмоциях и ощущениях. В этой кричащей бессмысленности было что-то грубое и первобытное.
По периметру помещения стояли уютные столики, а в центре на стеклянной ножке располагался громадный экран. В его шаровидном объеме демонстрировались блюда, предлагаемые сегодня на обед. С появлением каждого нового блюда по зале разносился неповторимый, утонченный запах, а из динамиков лились безупречные звуки, издаваемые кулинарным шедевром при употреблении.
Гостиница привлекала людей не только уникальным расположением, превосходным сервисом и гарантией полной безопасности. На высоте почти девяти километров над уровнем моря образовалась настоящая Мекка кулинарного искусства. Седые старцы только ради того, чтобы попробовать на вкус, понюхать и просто увидеть гениальные творения величайших кулинаров, перебирались с диванов на кресла и прилетали сюда.
Контакт с прекрасным заставлял их забыть о возрасте. Они делались оживленными и краснощекими. С напряженным вниманием ценители искусства рассматривали блюда, настороженно принюхивались, вздыхали, издавали неопределенно-удовлетворенные звуки. Прежде чем проглотить кусок шедевра, они долго держали его во рту, давая рецепторам собрать максимальное количество вкуса. Глотая, как бы уменьшались в размерах, подавленные грандиозностью происходящего.
Велись интереснейшие беседы. Критики обсуждали каждое новое произведение. Рассматривали его в различных плоскостях. По наиболее примечательным работам готовились целые доклады, а потом на протяжении многих часов шли жаркие дискуссии. Исследованию подвергались мельчайшие детали биографии автора. Изучалось возможное влияние блюда на общество. Участники обсуждения проявляли эрудированность и блистали красноречием. Из россыпей мыслей можно было собрать золотую гору.
Маленький толстенький старичок с абсолютно лысой головой так разошелся, что даже встал, чем вызвал всеобщее удивление. Не замечая реакции публики, он, задыхаясь от восторга, обжорства и негодования, восклицал:
 - Это прекрасно. Да, прекрасно!.. Величайшее мастерство!.. Мастерство! Но нельзя настолько отрываться от земли. Нельзя!.. Слишком абстрактно… Слишком!
Оратор еще долго шумел, эхом повторяя по слову из каждого предложения. Наконец, сел, смутившись своей выходке. Интерес вокруг постепенно остыл, и люди вновь погрузились в молчаливое блаженство. Они знали, что не скоро приедут сюда снова, и старались успеть максимально обогатить себя за короткое время пребывания в храме еды.

Сытый воздух давил меня. Я, неподвижно висевший в центре залы, в мгновение сделался неистово мчащимся. Пронеслись крепким пластиком, ярким светом и нерушимым довольством сто этажей гостиницы, и я с наслаждением окунулся в суровое морозное пространство.
Прямо от шлюзовой камеры на входе гостиницы бежала вниз магнитная дорожка. Окрашенную в белый цвет, ее можно было различить лишь по взрыхленному краями снегу, а также движущимся фигурам. Люди, одетые в белые облегченные скафандры, восторженно глядели по сторонам. Они любовались своей смелостью и здоровьем.
Из шлюзовой камеры с другой стороны гостиницы порой выскакивали странные, необыкновенно раздувшиеся фигуры. Нелепо поднимая руки и безуспешно пытаясь согнуть в коленях ноги, они с большой скоростью мчались вниз по склону. Автоматические лыжи несли по проложенной трассе и привозили точно к началу магнитной дорожки. Там лыжи сами отстегивались, и отважные спортсмены, мирясь с неудобством несгибаемых штанин и кубометром подушек безопасности, гордо поднимались наверх.
После такого экстремального отдыха полагается отдых спокойный, с водными процедурами и расслабляющими беседами. Необходимо нормализовать состав крови и привести в порядок мысли. Иначе есть некоторая вероятность существования возможного риска… Но отдельные смельчаки, добравшись до вершины, уже через несколько минут вновь устремляются вниз, поднимая горы снега и раздражая более степенных граждан. Смельчаки слишком самоуверенны. Они даже здесь чувствуют себя абсолютно защищенными и убеждены в безупречном здоровье. Как можно быть такими неблагоразумными…
Степенные граждане не только не понимают, зачем носиться как угорелый по снежному склону. Для них остается загадкой весь этот странный курорт, расположенный черт знает, где и зачем. Он, не смотря на уверения администрации, несомненно, таит в себе опасность. Надо быть все время начеку. От чуждых человеку гор и ледников возможны любые неприятности.
Взять хотя бы противолавинную защиту. Если сойдет ледник, его немедленно аннигилируют. Надежно, но взрывная волна чувствительно отдастся в ушах и во всем теле. О блокировке излучения позаботились, а о защите от взрывной волны – почему-то нет… «Подняться раз по этой штуковине – и сидеть в гостинице, не высовываясь».
Степенные граждане приехали сюда по одной единственной причине. С тех пор как открылась гостиница, все стремятся попасть на Эверест. И степенные граждане ни за что не стали бы подниматься по странной дорожке, так и норовящей идти все круче и круче. Но по сложившимся нормам нельзя заявить «Я был на Эвересте», не поднявшись по магнитной дорожке.
Степенные граждане предпочитают любоваться миром лежа. У них дома первоклассные стереосистемы. Картинка, звуки, ощущения ничем не отличаются, как если бы по-настоящему. И, кроме того, на уютном диване можно увидеть гораздо больше, чем реально путешествуя.

Нет, нет… Тысячу раз нет! И единственный раз – да! На Земле больше нечего делать даже сторонним наблюдателем. Горы, моря… Они такие же жалкие лентяи и самодовольные трусы, как эти люди. В их неторопливой монотонности и вековой неизменности та же дрянь, что и в людях… Все страсти фальшивы, а игра бездарна. Они не способны ничего создать и никудышны даже как потребители.
Звезды!.. В них бесконечная сила и настоящая жизнь. Они каждую секунду отдают миру столько тепла и света, сколько человечество не произвело за всю историю. Звезды сверкают, как ни одни влюбленные глаза на свете. Их дыхание рождает северные сияния. Они находятся в непрерывном движении. От рождения до сверхновой – звезды тянутся друг к другу, ищут тепла и ласки, дарят тепло и ласку. В их недрах бушуют настоящие страсти, и идет отчаянная борьба. Каждый фотон миллионы лет сражается за право светить… Они живут ярко и умирают в ослепительном сиянии собственного взрыва.
Счастливо оставаться! Надеюсь, когда вы совсем заскучаете и соберетесь умирать, ваша постель будет не слишком вонючей.

Не теряя больше ни секунды, я уносился прочь. Под ногами неряшливыми пятнами валялись города. Их обступало бессмысленное зеленое, иссушенное желтое и промокшее синее. Летели красноватые от засветки облака.
Воздуха становилось все меньше. С его убыванием уходило давящее чувство. Пространство очищалось от тяжелого дыхания человечества. Затихали последние дуновения атмосферы. Все резче веяло ледяной непостижимостью вакуума.
Я не дышал. Но с освобождением пространства от вечно неспокойного вещества появилось ощущение, какое бывает, когда из душного натопленного помещения, где полно народу, выходишь на опушку леса и вдыхаешь полной грудью морозный воздух. И как прекрасно это очищенное от вещества пространство!
Шарик под ногами стремительно уменьшается. На него со всех сторон наступает бесконечное черное. Сияют яркие немигающие огни звезд. Чернота вокруг становится все глубже.
Ослепительно ярким и очень близким кажется Солнце. Его лучи, не ослабляемые земной атмосферой, несут громадные запасы энергии. Но вокруг нет вещества, чтобы ее воспринять. Потоки свободной энергии рассекают пространство.
Я взглянул на Солнце. Как оно удивительно. Под его лучами зародилась жизнь, миллиарды лет она была самодостаточна. Просто была ради того чтобы быть. Но появился человек, пожил совсем немного – и заскучал. Неинтересно просто жить. Как свиньи и сороконожки. Хочется чего-то еще.
Под лучами Солнца появился на свет и захотел чего-то большего и я. Мое желание росло и крепло. Недавно я оторвался от липкой поверхности и первый раз взлетел. Теперь с Землей покончено навсегда. Я лечу к Солнцу.
Оно увеличивается с каждой секундой, с каждым взмахом неведомых крыльев. Я ощущаю, как усиливаются потоки лучистой энергии. Звезды меркнут в его ослепительном свете. Грандиозный восход над моим новым миром!
Когда-то Солнце будет таким же ярким на Земле, как я его вижу сейчас. Оно раздуется в сотни раз. В немыслимом жаре утонут Меркурий и Венера. Земля станет первой от Солнца планетой. Но до чего унылые земли увидят этот ослепительный багровый восход.
Такие выжженные до последней капли, до последнего вздоха земли я наблюдаю сейчас на Меркурии. Несчастная планета! Испепеляющие солнечные лучи изъели всю поверхность громадными трещинами. Она стонет от невыносимого жара. Я вижу, как страдает горячее сердце Меркурия. И мне его жаль. Не могу больше оставаться здесь. Совершенно неприспособленная к таким условиям планета. А мой путь лежит к Солнцу.
Вот уже я касаюсь его короны. Мощные взмахи крыльев. Плазма вокруг сгущается. Становится ничего не видно, кроме колоссальных потоков энергии. Полчища разъяренных, стремящихся выскочить в свободное пространство фотонов бьются о непробиваемые стены раскаленного вещества. И медленно, но неминуемо пробивают их. Энергия должна вырваться наружу.
Жар все увеличивается. Если бы во мне был хоть грамм вещества, он бы мгновенно развалился на элементарные составляющие и стал частью Солнца. Но нет во мне вещества. И я не сливаюсь с Солнцем. Я остаюсь самим собой.
Проносится раскаленное до миллионов градусов ядро. Как тесно здесь всем видам материи, и как легко и свободно мне! Набирая скорость, я пролетаю насквозь от центра до внешних границ и выскакиваю в звенящую радостью моей свободы бездонную пустоту.
Никогда еще не летал с такой сумасшедшей скоростью. Солнце тает на глазах. Проношусь сквозь пояс астероидов, ничего не встретив на пути, и вонзаюсь в метановый океан Юпитера.
Нескончаемая буря бушует на этой планете. Грохочут грозы, каких никогда не было на Земле. Проносятся небывалые смерчи. Атмосфера, несмотря на мороз, словно вся кипит. Я углубляюсь в недра планеты. Океан уплотняется. Вспышки молний остаются выше. Темнеет.
Я опять прибавляю скорость. Юпитер вмиг исчезает из поля зрения. Его словно сдувает. Не снижая скорости, поворачиваю к Солнцу. Один рывок, и подо мной возникает каменистый красноватый шар.
Я лечу совсем низко, едва не задевая песчинки и булыжники бескрайней пустыни Марса. Неспешно и монотонно пустыня сворачивается в шар. С каждым новым пространством, открывающимся за горизонтом, она опускается все ниже.
Люди так и не побывали здесь. Многие годы экспедиция на Марс переносилась на более поздние сроки. И каждый раз этому придумывались достаточно веские причины. На самом деле, причина была всегда одна – не очень-то оно надо. А стоит дорого и ой как небезопасно.

Солнечная система превращается в точку. Не видно даже Юпитер. Солнце всего лишь рядовая звезда. Она еще немного ярче других, но это пройдет. С каждой секундой свет от нее становится все слабее. С немыслимой для материального мира скоростью, я уношусь прочь. Вокруг меня переливается всеми звездами, галактиками, туманностями и звездными скоплениями непостижимая Вечность.