За песнями

Дай денег, дай…



- Доцент Потявин.

Подавая широкую пухлую руку, наш преподаватель рекомендовался так важно, почти торжественно, что сельская администрация обычно приходила в состояние изумления и почтения. В глухих селах доценты не водились.

А Василий Михайлович солидно обрисовывал положение дел на Руси с народным творчеством, представлял нашу группу студентов Горьковского университета, фольклористов. В конце концов просил полного содействия в нашей научной работе и небольшой материальной помощи.

А помощь нам действительно была нужна. Университет выдал по 50 копеек в день на каждого, включая проезд, питание и проживание. В студенческой столовой можно было на эти деньги очень скромно позавтракать и пообедать, без мясного, но продержаться на 50 копеек в день полтора месяца?

Наш путь лежал по Волге, затем по Дону, да и путешествие даже в четвертом классе парохода тоже требовало денег. И нам помогали, хотя в смете поселковых расходов траты на студентов, записывающих песни, конечно же, не предусматривались. В колхозах и совхозах выдавали продукты, кормили в столовых, предоставляли ночлег. Не запомнился ни единый случай насмешки или категорического отказа. Василий Михайлович умел убеждать, потому, наверное, что сам искренне верил в важность и необходимость изучения народного творчества.


Один плюс восемь


Нас, студентов, было восемь. Двое перешли на пятый курс, и шестеро только что одолели первый. На историко-филологическом факультете большинство составляли девицы, и потому только один, Витя Журавлев, вносил разнообразие в нашу девичью компанию, не считая, конечно, Василия Михайловича.

У каждого – рюкзак за плечами, в у Вити еще и портативный магнитофон, в далеком 1961-м крайне редкая, просто уникальная аппаратура.

Компания подобралась пестрая по характерам и взглядам, несмотря на общий интерес к фольклору, особенно к русским народным песням. Одна из Ольг постоянно попадала в какие-то истории, в большинстве случаев из-за своей привычки всем восторгаться и восхищаться. Старшекурсницы день и ночь рассуждали о своих дипломных работах. Я собирала материал по теме курсовой. Марина в каждом населенном пункте оставляла по врагу, Нина ей во всем поддакивала, тем и запомнилась. Словом, все были при деле.

Спустившись на пароходе до Казани, мы устремились в пригород и дальше, в татарские села. Местной администрации Василий Михайлович, как всегда, очень внушительно объяснял, что мы изучаем взаимодействие русского и татарского фольклоров. Хорошо бы найти следы такого взаимовлияния, но по-татарски мы знали одно слово – «Ашхана» - столовая.

Помню, как в одном из совхозов молодой парень, секретарь комсомольской организации, до поздней ночи, почти до утра пел народные татарские песни. Я и Ольга Наумова были благодарными слушателями. Коротко пересказав содержание очередной песни, он исполнял ее так, как поет птица, свободно и самозабвенно. Казалось, песням не будет конца, но… Пришла Марина и в самых решительных выражениях разогнала нашу теплую компанию, выразив сомнения по поводу чистоты намерений исполнителя.



Научный подход


В русских деревнях наши просьбы в первые минуты не принимали всерьез. Записываете песни? Разве это возможно, разве это дело, работа? И в самый сенокос? Нас отсылали к какой-нибудь древней бабушке. Мы неизменно убеждались, что русские теряют свою исконную культуру. Не только молодежь, но и люди среднего возраста ничего не знают из старых обрядов, примет, народных песен. И лишь старушки, по древности освобожденные и от сенокоса, и от какой-либо другой работы, могли вспомнить старинные песни. Они и составляли нам компанию.

Меня интересовал психологический параллелизм в русских народных песнях, один из распространенных поэтических приемов. Это когда сизый селезень плывет по речке, по Казанке, а добрый молодец идет по бережку; соловей уговаривал кукушку, а девицу добрый молодец…

Картины природы, сопоставления, как сама жизнь, и традиционны, и неожиданны, и полны поэзии, искреннего чувства:


Ах, кабы на цветы да не морозы,

И зимой бы цветы расцветали.

Ах, кабы на меня да не кручина,

Ни о чем бы я не тужила,

Не сидела у окна подпершися,

Не глядела бы в чисто поле…


Старушки, что могли припомнить песни, все, как на подбор, с темными морщинистыми лицами, с руками, что десятилетиями изо дня в день не знали покоя и словно покрыты грубой древесной корой. После долгих расспросов – кто такие и почему – немного стеснясь, начинали диктовать слова. Иногда слова не желали вспоминаться отдельно от мелодии, и, стесняясь еще больше, по-молодому румянея, деревенские певуньи заводили грустную песню. О веселых, плясовых редко кто вспоминал. В поволжских деревнях чаще других исполняли «Сад, ты мой сад» - осыпается сад, милый собирается в дальнюю сторонку. «Во городе во Киеве случилася беда» - о молодой монашенке, родившей ребенка.

Песни, вроде бы, одни и те же, но у каждой исполнительницы что-то свое, что привнесла, возможно, она сама или мать, от которой выучена эта песня. И город уже не Киев, а Муром, и конец грустной истории монашенки может быть чуть-чуть другим. Вот эти-то различия и интересовали старшекурсницу Фаю Любимцеву.

Магнитофон мы использовали редко. Для этого нужно было иметь рядом электрическую розетку, а песни слушать нам приходилось чаще всего на завалинке. Как мы жалели, что нет с нами музыковеда! Не запомнить нам, не записать драгоценные старинные мелодии, не уловить их оттенки, краски, своеобразие не только в каждом селе, но и у каждой исполнительницы.


Курс – Вешки


Высадившись в Волгограде, как всегда, из пароходного трюма, где самые дешевые билеты, наша компания наметила план дальнейших действий. Во-первых, немного посмотреть город, во-вторых, узнать, как добраться до станицы Вешенской.

Василий Михайлович решил, что мы непременно должны побывать в гостях у Шолохова. Оказалось, автобус уходит рано утром. Ура, есть время побродить по городу! Но, каюсь, ничего не помню, кроме пристани. Во-первых, Василий Михайлович уговорил нас отправить рюкзаки в Горький, чтобы дальше путешествовать налегке. На почте долго паковали нашу поклажу. Во-вторых, нашему руководителю пришлось Марину извлекать из милиции.

Накануне к вечеру Василий Михайлович куда-то исчез, а мы, помаявшись в общем зале, битком набитом разным людом, потихоньку перебрались в зал для офицеров. Однако на рассвете милицейский наряд начал нас извлекать из-под биллиарда, с мягкого ковра. Кому такое понравится!

Марина не упустила случая ввязаться в спор, и наряд увел ее для составления протокола. Нашему доценту поутру пришлось пустить в ход все свое обаяние, чтобы уладить дело. Невыспавшиеся, хмурые, первый час езды в автобусе мы дружно продремали.


Перепалка, как новый вид творчества


Разбудил нас веселый разговор. По какой причине началась словесная баталия между двумя пассажирами, мужчиной явно пенсионного возраста и женщиной лет сорока, мы не поняли. Возможно, причиной послужил поросенок, тихо повизгивающий в мешке под ногами у женщины. Не это был спектакль – чистой воды импровизация. С одной стороны владелица поросенка на пару с живностью визгливым голосом поминала всех родных противостоящей стороны, а мужчина рекомендовал, как ей жить дальше, чтобы муж не выгнал из дома. Пассажиры с интересом наблюдали, а исполнители, как два хороших актера, от внимания слушателей расходились еще больше.

Истории сыпались, как из рога изобилия. Нельзя было не припомнить шолоховского деда Щукаря, его бесконечные байки. Мы почувствовали, что донская земля совсем близко. И вдруг Василий Михайлович, поднявшись с переднего кресла, объявил:

- Минуточку внимания. Я доцент, а это мои студенты. Нам очень понравился весь ваш разговор, и мы его записали на магнитофон для дальнейшего изучения.

В автобусе воцарилось молчание. Я с удивлением смотрела на Витю, на запакованный магнитофон. Видимо, и у мужчины, чьи высказывания веселили нас, тоже закрались сомнения.

- А нельзя ли послушать?

- Не можем, - с глубоким сожалением сказал Василий Михайлович, - надо экономить батарейки.

- Не помнишь, шо брехал? – вмешалась другая солировавшая сторона. – Я дак все помню!

На том и порешили. Высадившись в станице Вешенской, в Вешках – по здешнему, мы собрались в кружок, и наш доцент прочел короткую лекцию о том, что мы были свидетелями нового вида народного творчества. Вполне возможно, что кто-то это все изучит, классифицирует, даст название. А мы пока для себя определяем: словесная перепалка как вид народного творчества.


В гостях у Шолохова


Спать нас разместили в школе-интернате, построенной на средства Шолохова. Это был здешний оазис благоустройства: монументальное кирпичное здание, водопровод, канализация. Все немного волнуемся: примет ли нас знаменитый писатель? У каждого одежки – только то, что надето. Вместо отосланных рюкзаков – веревочные сетки с торчащими клочками газет в качестве оберточной бумаги.

Рано утром находим книжный магазин, покупаем по экземпляру «Поднятой целины», чтобы получить автограф на книге, и держим путь к дому Шолохова.

Двухэтажный белокаменный особняк виден издалека. Вокруг – внушительный забор, ветки яблонь свисают на улицу. Открываем калитку – никого, только породистые борзые собаки обнюхивают нас вполне дружелюбно. Фотографируемся с собаками, призываем их стоять смирно. И тут, что называется, пулей выскакивает из дома мужчина интеллигентного вида и почти в ужасе шипит с искаженным лицом:

- Как вы сюда попали?

Отвечаем – через ворота. Как выяснилось, в воротах постоянно дежурит милиционер, но он как раз куда-то отлучился. А нас увидел секретарь Шолохова. Василий Михайлович объясняет, кто мы такие, чего хотим, и секретарь, пристально обглядев нашу довольно обносившуюся компанию, уходит в дом. Через пять минут возвращается и приглашает нас на веранду.

И вот он, звездный час! Появляется Михаил Александрович, здоровается с каждым за руку. В сером домашнем габардиновом костюме, лицо серое, под цвет костюма, рука вялая, бескостная. Рассаживаемся в плетеные кресла, и Василий Михайлович рассказывает, кто мы и откуда. Знаменитый писатель одобряет цели нашей экспедиции, а Фая Любимцева в нетерпении протягивает книгу с просьбой дать автограф.

- Пишите – Фае Любимцевой…

- Не могу, - возражает Михаил Александрович, - Вы замужем? Нет? Значит, выйдете замуж, и муж спросит: откуда тебя Шолохов знает?

Мы дружно смеемся, и каждый получает автограф: «М. Шолохов, 22.08.1961 г.».

Тем временем секретарь, забрав наш фотоаппарат, «щелкает» нас с разных сторон. А наша компания галдит, каждый старается сказать раньше других, как мы любим и ценим его творчество.

Наверное, мы ведем себя слишком шумно, и Михаил Александрович поднимается с кресла. Просим его еще раз сфотографироваться с нами, но он категорически отказывается:

- Я не балерина.

Прощается со всеми за руку и уходит. А мы фотографируемся на крыльце дома. У Ольги Наумовой, как всегда, восторженное выражение лица, а книгу она прижимает к сердцу. Выйдя за ворота, кидается к свисающим из сада яблокам и рвет их – на память. Вечером станичники могли видеть такую удивительную картину: возле Ольги рядом идут еще трое и держат вокруг нее ситцевую юбку на резинке. Причина проста: после употребления недозрелых яблок болит живот, резинка неимоверно давит, а ничего другого из одежды нет.


Поет казачий хор


Стемнело, а в клубе станицы горят огни. Для нас будет петь казачий хор. Женщины разодетые, в широких юбках и облегающих кофточках, казаки и в черкессках, и в обычной одежде. Кто как понял – репетиция или выступление?

Витя настраивает магнитофон, начинается запись. Отличный, слаженный хор, а песни веселые, с посвистом, известные песни: «Ой, пчелочка моя, ой, что же ты жужжишь?» - выводят женские голоса. «Жужжишь», - напористо подхватывают мужские. А следующая песня – плясовая, радостная – «Ой, вы, морозы», сморозившие казаченьку на коне. Но тут вышла на крыльцо девчоночка и прикрыла казаченьку шубеечкой.

Еще и еще поет хор, и ощущаешь, как хорошо им всем вместе, как довольны они, что можно показать свое искусство. Но … заминка. Витя возится с магнитофоном, подзывает Василия Михайловича. После короткого перерыва хор снова поет, красавицы-казачки выстукивают ритм мелодии подковками высоких ботинок.

Так не хочется расходиться. Уже за полночь идем на ночлег в школу, и Витя по большому секрету сообщает, что в середине записи магнитофон вышел из строя, но Василий Михайлович запретил об этом говорить. Фирма должна держать марку.




Немного о литературе


В те годы мы и не подозревали об окололитературных интригах, о сложной судьбе многих писателей. Хотя книги современников читали, изучали, спорили до умопомрачения. И не только восхищались, но и критиковали. Помню, как доцент Кузьмичев, наверное, вразрез с официальным мнением, внушал нам, что Константин Симонов никакой не романист, а просто журналист. Он пишет лишь о том, что видел сам, чему был свидетелем, а романист вскрывает социальные явления, показывает процессы общественной жизни. Наконец, что за роман без фантазии, без героев, которых автор создал из наблюдений над разными людьми, наделил интересной судьбой?

Однако ни разу в студенческие годы я не слышала даже какого-либо намека на то, что Шолохов – плагиатор, что он присвоил чью-то рукопись и выдал ее за свою. «Тихий Дон» мы с большим вниманием анализировали на практических занятиях, и, по нашему общему мнению, Григорий Мелехов не потому не нашел своего места в жизни, что ушел от белых и не пристал к красным. В романе есть многозначительный эпизод – сон Григория, когда ему снится, что он выпал из седла и эскадрон ушел вперед без него… А эскадрон – это у красных… Значит, беда в том, что он ушел от них?

В последнее время много публикаций о трудной судьбе Шолохова. По-иному теперь воспринимаются его выступления на съездах писателей. Искренне ли он говорил, когда заявлял, что пишет не по указке партии, а по указке сердца, или чувствовал над собой дамоклов меч? Что мешало ему завершить то, что тщетно ждали от великого Шолохова, - «Они сражались за Родину»?


Невеселый конец


Уже дома, в Горьком, Василий Михайлович пообещал на следующее лето экспедицию на север, за былинами. Но все повернулось по-другому. Нашего доцента обвинили в преступной связи со студенткой. Мы пытались доказать обратное. Помню искаженное страданием лицо его жены, с которой подшефные Василия Михайловича вместе ходили по разным университетским казенным местам.

Но напрасно… Василий Михайлович перевелся в Барнаул, мне не дали выступить с докладом на факультетских научных чтениях. А еще мне пришлось выбирать между профессором Орловым, специалистом по зарубежной литературе, и доцентом Марковым, знатоком истории русского языка, и я выбрала Маркова – эрудита и музыканта, обаятельнейшего человека.

У него писала все оставшиеся курсовые и дипломную работу. Но это совсем другая история…

1995 г.