Тень Маяковского

  ЛеоЛево (Леонид Волков)

ТЕНЬ МАЯКОВСКОГО

Надув щеку сказал мне как-то кто-то:
"Что  не гордишься паспортом своим"?
Не кровью полит паспорт мой, не потом,
Пошто гордиться я обязан им?

Гордиться можно тем, что шар вертИтся,
Хоть и не я  верчение открыл.
Гордиться можно, коль лечу как птица,
Хотя и не имею крыл.

Гордиться тем, что я лечу по небу
В обнимку с женщиной, как Марк Шагал.
Но никогда,  кому-то на потребу,
Тем, что совецкий паспорт получал.

Или немецкий паспорт получал,
Или аглИцкий паспорт получал,
Или французский паспорт получал….

Не надо, братцы, нацией гордиться,
А паспорта пора бы сдать в милицию.

Вы едете в свободный мир, сказала мне как-то добрая знакомая. И вот  уже десять лет пребываю я на территории свободного мира. Странные, однако, приключения происходят там со свободой. А причем тут Маяковский?

                АХ, ШЕНГЕН, ТЫ МОЙ ШЕНГЕН – ВИЗА В СВОБОДУ

- Well! Что мне – в море прыгать? – крикнул я ему, наконец. – Море - все равно ведь Испания! Все равно виза нужна – в море...»
       Средиземное море в розовый предзакатный час. Налево Гибралтар. Направо – Италия. Позади – загадочный Танжер. И прямо перед носом, за трапом – лишь этим солнечным утром всего на несколько экскурсионных часов оставленный испанский берег. А там - гостеприимный отель. Руку протянуть...
       И выудил же, таки, грузный жандарм  мой расчетливо прикрытый краснокожий, а заодно и меня из пестрой толпы. Да как раз в тот момент, когда я почти проскочил мимо его полусонного напарника. И вот мы с Карлой качаемся на опустевшем пароме в смутной надежде, что выручит нас только что покинувшая трап гидша Мадлена. Качаемся, и твердим на всех доступных нам языках волшебное слово – шенген! А оно на бычью шею стража границы действует как красная тряпка на корридного быка. До чего же они все похожи – быки. Всё надо им брать на рога красное.
       Что делать? Может и впрямь в воду? Направо, в Италию. Там добродушные карабинеры... Туда, в Рим, к Сильвии, умеющей подчинять себе любую номенклатуру. Только вот беда, плавать я не умею. Да и Сильвии, верно, давно уж там нет. Ушла в прошлое, из которого клип за клипом надо теперь извлечь накопленный опыт и найти выход.
             
Мне в школьные годы очень нравился Маяковский. «Я волком бы выгрыз бюрократизм»... Со смаком читал я эти стихи, хотя паспорт у меня был вовсе не красный, а волк, вроде бы, не относится к породе грызунов. Но метафоры и ритмы ошеломляли. Как бой быков. Потом я разлюбил Маяковского. Поддался общей антисоветской ностальгии. Действительно, поздний Маяковский - очень уж советский, словно у него выпяченный советский живот нарос. Лучший, талантливейший... Дьявольский комплимент - ну его к дьяволу.  Пока мудрая дама, Рита Райт, не сказала на случайной встрече в одном доме: „Да что вы? Володенька - просто милый мальчик. Он же на самом деле игрался ...“. И я снова полюбил Маяковского, во всяком случае, - раннего. Я сразу смазал карту будня! Как сказано. Ницше бы умер от зависти, если бы уже не был мертв. Стихи о паспорте я тоже любил. Но не из-за паспорта, которого у меня поначалу вообще еще не было, тем более краснокожего. Меня завораживали рубленые рифмы, раскатное Р-Р-Р, остроты вроде «разных прочих шведов». И меня как-то не удивляло, что Володенька все же не простенько совзагранпаспортом гордится, который у него в широчайших – во все стороны от ширинки – штанишках болтается. А гордится то он  особенной привилегией тех обладателей серпастого-молоткастого, кто настоящие серпы и молоты в руках отнюдь не держит.
    И все же полюбил я Маяковского не только за острые рифмы. Полюбил за ненависть, пусть немного актерскую, ко всякой бюрократии, ко всякой полицейщине. Полюбил за нелюбовь ко всякому государству. Но то, что я сам строка за строкой актером маяковского театра протащусь по длинному фронту коронного стиха Владимира Владимировича, такое мне присниться не могло. Пока...

                СИЛЬВИЯ

 - Сильвия! – ты знаешь стихи Маяковского?
Сквозь панораму залитого январским солнцем Рима в окне виднеются очертания помпезного мемориала Витторио-Эммануеле. Картина радостная, равно как и ожидание настоящего итальянского кофе, приготовляемого ловкими руками Сильвии. Равно как и сама Сильвия, давно уже заворожившая меня изяществом своего интеллекта, движений и немного забавной русской речью со множеством переливчатых оттенков и оборотов, возможных только dentro la lingua italiana. Особенно умиляла меня, эта маленькая, необыкновено хорошенькая интеллектуалка, когда перебивала русскую речь немыслимым итальянским матом «porcodio» - что-то вроде «свинобог» - стоило какому-нибудь из тысяч лихих мотороллеристов подрезать ее капельный фиатик – праотца нашего горбатого ЗАЗа - на улицах Рима.
- Немнё-жеч-чко. Чу-чу! - говорит Сильвия, возясь у плиты с кофейницей для экспрессо.
- Стихи о советском паспорте читала? –
- Да, в итальянском переводе.
 - Ха... Давай прочту тебе Маяковского по-русски... 
Сильвия легко подхватила уже начавшую пускать пар граненую кофеварку и стала разливать кофе по крошечным чашечкам, в то время как я любовался движением ее локтей, подбородка и плеч, под приоткрывшимся халатиком, ибо был давно безнадежно влюблен в Сильвию.

                LIBERTE,EGALITE,FRATERNITE

Хорош-шо читал я про краснокожий тот паспорт в мои юные годы.. В мои зрелые годы краснопаспортное учреждение под названием ОВИР представлялось мне серым волком. А я вот неожиданно ощутил себя грызуном. Дело в том, что наступил момент, когда я, годами невыездной, должен был выгрызть у серого хищника этот самый краснокожий, краснорожий загранпаспорт. Я долго готовился к неравному бою. К моему удивлению, однако, волк районного масштаба предстал всего лишь в облике двух симпатичных девушек, зубов которых я не побоялся бы даже в полнокровном поцелуе. Волк, правда, показал еще клыки в городском ОВИРе, где закаленная в битвах с населением старая грымза долго рычала и морочила мне голову разными страшилками. Но вот краснокожий «сим-сим, отворись» выдан, а внутри него,– разрешительный штамп: выезд. И куда - в свободную Францию.
       Париж! Тюильри, Дюма, Гюго, Бальзак. Рю Риволи, Сент-Антуанское предместье, баррикада на улице Вожирар, Большие бульвары, Ротонда, Эренбург, Модильяни, Тургенев, Некрасов, Ремарк. Париж, где живет и ждет меня уроженка Сицилии, с ее пропиской в Риме, аспирантурой в Париже и корпением в Москве над какими-то старыми газетами, волшебница Сильвия, в которую я безнадежно влюблен. Что ж, бегом в кассу, международную, заветную, запретную.
- «Париж? В Париж нет мест. Есть Льеж.
- Как Льеж? Это ведь не Париж...  – Ну и что, - пожимает дородным плечиком кассирша, - Катите из Льежа дальше по географической карте.
- Как это дальше?
– А как хотите..... Электричкой, например... Берете Льеж?»
Это не галлюцинация? Пересечь границу и - «дальше как хотите»? Хочу – Льеж! Хочу - Антверпен какой-нибудь! Хочу – Кьобенхавен! Гуляй Вася, гуляй по границам Европы – свободный совейский абориген.
       Ах ты , боже мой, граница! Слово манящее как сама свобода! Сакральное, как таинство потустороннести! Jenseits! Мистика Зазеркалья! Что станется с телом твоим, когда ступят твои ноги в космос, в эфир, в волны, в эманацию того что ТАМ – ЗА... Невесомость? Падение? Полет? А существует ли оно в действительности – заграница? Если уж первое прикосновение, почти прикосновение, в придунайской Бессарабии, откуда смотрел ты на другой берег, повергло тебя в неописуемое волнение. А там, за речной пограничной линией всего-то и виднелись зеленоватые пустоши заштатной Румынии – тоже мне государство на задворках варшавской империи. Ан нет - тот берег! Граница! Заграница! За! Надо же.
       «Беру Льеж!», - крикнул я, словно Дюмулен, берущий Бастилию: «Дальше как хотите!» . Так вот она свобода.  Так, будто вольным туристом в какой-нибудь Вышний Волочек или Тверь, куда пешком с палаткой ходили... Так и до Парижа пешком можно! Шел же император Генрих в Каноссу пешком, да еще босой, кажется. Чем хуже я императора?
- «Не забудьте визу проставить», - улыбнулась кассирша, вручая мне объемистый билет на поезд.
       Итак, с образом пригласившей меня в Париж Сильвии в душе, билетом в кармане и плацкартой до Льежа мой новый советский загранпаспорт и я, понеслись в консульство свободной Франции. С заговорщицкой миной, едва ли не подмигнув открывшей окошко представительнице свободного мира,  выпустил я в окно широким жестом мою птицу-пропуск в эту самую свободу.
       «Ви, пожалуйста, - сладкой колоратурой пропела девушка. – через месяц. Ваши документ будут смотреть».
- Какой месяц? До поезда всего три дня. Вот паспорт, вот билет! Вы поняли, меня выпускают к вам? Выпускают... Я, наконец, свободный человек, а Вы – страна свободы. Либерте, егалите, фратерните...
 - Через месяц ... Через месяц, пожалуйста!» - обаятельно улыбнувшись, проворковала француженка и опустила - нет, не железный занавес, - стекло. Сгорел мой билет в царство свободы. Не для таких это царство?
        Визу я все-таки получил благодаря закону всемирного тяготения к свободе,  именуемому на международном языке эсперанто коротко и убедительно - блат... Теперь в оперении моей  птички-паспорта красовалось переливчатое французское перышко, подтверждавшее, что  либерте а также эгалите, если уж не фратерните, распространяются на нас в течение целых двух месяцев.. Летите! Ах, если бы! Если бы лететь поверх всех границ... Это голуби мира поверх границ летают. А нам до эгалите ползти по земле. Но по крайней мере – по земле...

       А что делать, когда кругом вода морская? Другое время. Другая география. Средиземное море в розовый, предзакатный час. Налево Гибралтар. Направо – Италия. Позади – загадочный Танжер. И прямо перед носом, там за трапом – лишь этим солнечным утром всего на несколько часов оставленный испанский берег свободы. Свободы?
     «Офисер говорит: это грамота даже не есть посольство. Он говорит: отправляйтесь, откуда приехали - в Танжер то есть!» – сочувственно лепечет мне в ухо добровольный толмач. Жандарм презрительно смотрит мимо, загораживая грузным своим телом проход к трапу. Да глянь же ты сюда, бык с погонами! Вот даже штамп консула твоего с королевской короной на письме насчет моей свободы в виде всемильной и всесильной шенгенской визы. Но страж свободы  рычит: Esto son diplomatеs, politicos … Знать не знаю.
    И без толмача понимаю я, что все он знает, но не любит этот жрец свободы чужой свободы. Зато есть ему повод свою державную свободу показать. И хочется мне ему в его бычье ухо заехать от злобы бессильной. Владимир Владимирович, что бы Вы на моем месте сделали? Ну, дубликат груза бесценного ясно достали уже из широких штанин, а толку? Может, оригинал из широких штанин вынуть? Вы бы вынули? Штаны у Вас действительно широкие, да я-то в летних шортах и плавках – вообще без ширинки, хотя оригинал у меня вполне убедительный. А может все-таки – в ухо ему? И тогда осуществилась бы мазохистская мечта, раз уж такое для Вас вымечтанное наслаждение быть жандармской кастой исхлестанным и даже распятым? Но только роста во мне чуть больше полутора метров, а представитель жандармской касты со мной рядом - башня крепостная. Я – пешка, а он – ладья. Так что же, в Марокко? В арабскую темницу? Может и впрямь лучше в воду. В Италию, к Сильвии... Только, плавать я не умею. Да и Сильвия давно ушла в прошлое, из которого теперь клип за клипом надлежит извлечь накопленный опыт. Попробую этот клип, что он даст?

                ЧИНОВНИК УНЫЛЫЙ?

       В свободную Францию путь, как известно, лежит через свободную Германию. Свобода, она конечно, и в свободном мире свобода, но только, если у вас есть паспорт. А в нем – дамочка такая, транзитная виза. В данном случае – немецкая дамочка. Эдакая fische Lola веселенькая в паспорте. Ах, Лили Марлен, Лили Марлен, дитя свободы.
    В германском консульстве, конечно, орднунг. Сверкают гигиеническим металлом стойла. Вежливые инструкции.  Не для сортирных дел, хотя, как известно со времен Бисмарка, именно сортиры создают облик цивилизации. Но нет, здесь консульские девушки, а не оболганные Маяковским унылые чинуши, солнечно улыбаясь, будут поочередно брать и поочередно в полном порядке возвращать уважаемым дамам и господам паспорта в свободу.  В общем, фиг тебе, Маяковский! Солнечным утром, как бы на крылышках птицы-паспорта, прилетел я на мимолетную встречу с немецкой транзитной визой в свободный мир.
    Остановись клип! Где же орднунг? Крути обратно. Гигиеничные стойла сияют девственной чистотой - пустые. А нежно-салатовая красота  наглухо запертых ворот  облеплена  черным. Что-то копошится и гудит там, как гигантский улей. Клип Страшного суда в духе Питера Брейгеля старшего. И в роли Высшего Судии священнодействует крупным планом толстый обрубок с деревянной блямбой вместо лица, вполне способной  служить  заглушкой бочки баварского пива в дешевом кнайпе. С рычанием Карабаса Барабаса обрубок просовывает себя на миг сквозь притаившуюся в зеленых воротах калиточку, чтобы небрежно бросить в толпу грешников корм документов. И весь людской птичий двор, кидается к ним. Бац, и тюремная дверца в рай свободы с лязгом захлопывается. Как, больше ее не откроют? Откройте, откройте, откройте - под  барабанный стук в райские врата отчаянные голоса. Взмах брейгелевой кисти, и сквозь щель в полуоткрытой двери  я вижу носорога, он бьется в истерике, вопя во всю пасть: -Р-Р-РАУС!!! ВОН!!!
 Вот она - солнечная улыбка. Нет, Владимир Владимирович, уж лучше бы Ваш «чиновник унылый».  И тут, словно по воле поэта, меняется кадр. В рамке ворот вырастает и движется мне навстречу совсем другая фигура. Аристократ, дипломат, неужто сам консул свободной страны? И я вижу себя в чемпионском рывке сквозь толпу к джентльмену. «Сэр, would you perhaps like to kindly order that passes be given according to the line along rails . This will help not open and reopen gates every minute»?  Дипломат – весь вежливое внимание. Дипломат интеллигентно глядит мне в глаза. Дипломат сочувственно кивает. Дипломат открывает рот...
       «Р-р-раус !!!»  - консул страны свободы всей мощью ее дипломатического корпуса отбрасывает меня в сторону от ворот в свободный мир.
 Ладно, выручай  эврика! Спасение утопающих в море свободы – дело рук самих утопающих. В данном случае – дело ног. «Эй, в две шеренги становись!»! - воззвал я к толпе, Стали. Тут выглянул из врат небесных коротышка, и отпрянул. Глаза его округлились. Рот раскрылся. И вдруг через всю фельдфебельскую его физию поползла прямо-таки счастливая улыбка. Строевым шагом промаршировал коротышка к нашим шеренгам, и ... солнечно улыбаясь стал брать паспорта-пропуска для проезда сквозь свободный мир.  Так попал я в Париж. И даже в Рим! Сгодится мне этот клип теперь? Или попробуем крутить кино дальше?
               
                С КАКИМ НАСЛАЖДЕНЬЕМ…

   Да, я уже две недели как в Риме. Москва в глубоком снегу. Париж в серой дымке дождей. А здесь сияет солнце, шумят пинии и каждое утро ворчит в маленькой кофейнице в уютной квартирке Сильвии итальянский эспрессо. А я повествую возлюбленной Сильвии о злоключениях моего знакомства со свободой,  декламируя вновь и вновь Маяковского.
       Затрещал телефон. Извини, - прервала меня Сильвия. – Пронто! – пропела она в трубку, - О, рагаццо... И начался продолжительный римский треп. А я в полную волю вернулся к воспоминаниям. Позади немецкий юмор. Позади ночной мертвый сон в парижской электричке, избавивший меня от контроля на французской границе. Позади Париж с круглосуточными прогулками, выступлениями, знакомствами. И вот Сильвия приглашает меня на Буен Натале в Рим. Свобода передвижения. Свободная Европа. Свободная, правда, только для моей Сильвии с ее знакомствами.  Это она, уроженка Сардинии, может учиться в Париже, писать книгу в  Москве, и ездить на Рождество в Рим. А у меня, ты прав Маяковский, опять паспорта, опять  визы. И если бы не всесильные связи Сильвии, ни в какой бы Рим я не попал. Но, пора и назад, в Париж. Там мои вещи. Там мой билет Москва-Лион-Москва. Там должен я сесть в забитый до потолка мешками и баулами московский международный спальный вагон...
     - Ты хорошо читал Маяковского. Хочешь еще кофе? – сказала Сильвия, положив трубку. – Ну а как виза?
- Кофе будет не лишним, даже с коньяком... А виза ... –
- Что слючилось? – Сильвия насторожилась.
- Сейчас расскажу тебе кино. Смотри, это я, иду себе, радуюсь весеннему дню в январе.
- Так бывает в Риме.
- Вот подошел к французскому консульству.
-  Знаю его.
-  Может, и амбала в дверях знаешь?.
- Что ето «амбаль» ?
- Детина здоровый.
- Детина? –
- Ну, рагаццо большой, грандиозо ...
- Совсем грандиозо, как памятник царю, который у вас в Москве строят?
-  Примерно. Еще боьльшим мне показался.
-  И что дальше в кино происходит?
-  Дальше – открывай Маяковского! Я амбалу вежливо, паспорт подаю.  Возвращает. Я снова подаю: виза, мол, виза! Берет двумя толстыми пальцами краснокожую паспортину.
- ...Берет как бомба... Берет как змея... – радостно цитирует Сильвия
- Да нет, не как змея... Берет двумя пальцами как таракана. Разглядывает - тоже мне, Гамлет с таблицами. 
-  Гамлет?
-  Ну, знаешь, очень так философически  разглядывает – быть или не быть,  решает. To be or not to be …
-  Что решает?
-  Решает быть миру или не быть, то есть пустить мой паспорт в консульство или не пустить – а вдруг откроет дверь, и мир рухнет.
-  Гамлет бы тебе дверь открыл, но у Маяковского об этом ничего не сказано. Маяковский не очень любил Гамлета, но при всем его воображении в роли жандарма представить его себе вряд ли мог. Но дальше – все точно предвидело поэт. Смотри, пока этот Гамлет мой паспорт  двумя пальцами держит, три африканца подплывают к консульству и с поклонами. Одежды, как паруса,  паспорта – как колибри яркие. Наш Гамлет глаза низнанку…
- Что ето моль ешшо за географитческие новости, - подхватывает Сильвия, гордо взяв барьер труднопроизносимого слова?
- Хорошо ты запомнила Маяковского, Сильвушка! В общем, географическим новостям отмашка -  валяйте. Я  – в открытую дверь за ними. дверь – хлоп. Гамлет мою паспортину теперь как деревяшку жирными пальцами вертит. Такой вот театр мимики и жеста на просцениуме двух миров.  Точь-в-точь по сценарию Маяковского. Как будто Мейерхольд или Феллини проставил. Строфа в строфу, строка в строку. Подваливают двое очень белых, не то финны, не то шведы. Вхожу в роль зрителя.  Жду, что будет…
- Не повернув голёви кочиан, - смеется Сильвия.
- Правильно, режиссер. Открывает им представитель жандармской касты дверь, в паспорта не заглядывая.  А мой краснопородный быстро куда-то прячет. Поркодио, Сильвия, это что же,  я в беспачпортного  бомжа превращаюсь?
 
     Январское веселое солнце. Музыка в проезжающем Альфа-Ромео. Две хорошенькие девочки с любопытством оглядываются.
- Ах, хорошенькие? Заметил? Этого у Маяковского нет, – смеется Сильвия.
- Не до того Маяковскому, у него и так окровавленный сердца лоскут в груди. Да и девочки  не такие хорошенькие как ты. Но, по-моему, итальянки вообще красивые...
- Комплимент нации?
- Допустим. А ты лучше дальше слушай! Новая сценка. Вижу перед собой тень длинных ног.
- Неужто Маяковский пожаловал? – широко раскрывает глаза Сильвия.
-  Вот и я на солнцепеке подумал, не вызвал ли наш Гамлет великую тень - посмотреть, как оно теперь насчет молоткасто-серпастого. Оглядываюсь. Длинные ноги в желтых штиблетах несут американца в шляпе.

       И нет головы кочана. Руки дверь распахивают, будто это уже не скромное консульство, а миллионерский «Амбассадор». Прошу, мистер! Джентльмен, снисходительно улыбнувшись, движет уверенные ноги внутрь.
- Поркодио – вскипает теперь уже Сильвия! – Как шаевие?
- Вот именно, как чаевые. Знаешь, мне не до визы стало. Спектакль по Маяковскому прямо на солнечной улице Рима стоит визы. Но тут Богосвин через плечо сует мне обратно паспорт.
- Опять? – вскакивает со стула Сильвия.- И вдруг как будто ожогом рот скривило господину…
- Рот ожогом скривило, но не этому лакею империализма, а госпоже чиновнице. Потому что,  то ли Гамлету надоела моя физиономия, то ли длинноногий американец, услышав английскую речь с московским акцентом, что-то там кому-то шепнул, только через едва приоткрытую дверь просунулась лисья мордочка, и  через дверь на внятном оксфордским инглиш пошел разговор.  Госпожа чиновник по одну сторону, я – по другую. Словно, войди я, и тут же мировая революция совершится. А разговор пустой, как детская соска. Езжай, мол, в Москву из Рима, зачем Париж? Да, мэм, у меня обратный билет из Парижа, и вещи там…  И так полчаса. «Но виза стоит денег», - вдруг вскинулась она. Так вот в чем дело, и дверь, наконец, открылась, а значит открылся путь к заветному окошку.   
- Step aside, - оскалились на меня остриями мелкие зубки, и красноперый мой вспугнутой птичкой порхнул из окошка и плюхнулся на устроенную под ним полку.

    Тут я забыл о том, что рядом Сильвия, и целиком отдался своей обиде. Беловежье еще не маячило даже в самом пьяном болотном тумане исторического будущего. СССР тяжело опирался кирзовыми сапогами на еще не заржавевшие платформы своих ракет. И французская дипломатка не могла об этом не знать.
- What can I do for you, sir? – медом, словно при виде известного сыра из известной басни, пролился лисичкин голос. Нет не на меня и не на кончики сапог ныне утраченной могучей империи. Лился он всего лишь на хорошо начищенные длинноносые ботинки, на клетчатый добротный пиджак, на золотые очки и на шляпу американского джентльмена. Сочувственно улыбнувшись, вальяжный гражданин США принял удобную позу, и начались негромкие переговоры между ним и порозовевшей от усердия бюрократической зверушкой. Советский серпастый терпеливо ждал. И я ждал вместе с ним, слегка поеживаясь от ощущения за спиной тени Маяковского.
- Well, what do you want of me? – Профырчала мне, наконец, лиса. Я протянул ей паспорт и уже в который раз стал объяснять, что нужна всего лишь заранее согласованная с МИДом обратная виза в Париж.
- Я запрошу Францию. Приходите через месяц.
- Как? Опять французское остроумие? Действие моего билета истекает через неделю.
- Не знаю, не знаю, когда будет почта с Парижем.
  - Может, мне позвонить в Париж, в МИД? – спросил я… И отпрянул. Оглушительный лай настиг меня из окошка. Лиса превратилась в гиену. В распахнутой пасти торчали клыки, с которых клочьями падала пена.
- Что! Жаловаться?
Избави Бог! Я просто помнил о договоренности с сотрудницей МИДа и хотел, чтобы там нашли мое досье... Но, как говорится, нет худа без добра. Через три дня я был в Париже. И еще через пару дней – в Москве. Советских ракет паспортная зверушка не испугалась, а вот своего начальства... Такой вот юмор, к Вашему удовольствию, Владимир Владимирович.
Ну, вот и нашелся полезный клип. Пора его использовать...

                ПОШЛИТЕ ВАШ ШЕНГЕН В Ж-ПУ!

- «Хорошо, пусть он меня арестует... Пусть отведет в участок - франкистский юморист. В испанский участок на испанском берегу. Где есть хотя бы телефон. Там разберемся с Мадридом по поводу шенгенской визы» - шепчу я толмачу.

       «Пусть...Он...Меня...Арестует!» Ведь ясно же, что паром обратно в Танжер не пойдет. Да никто и не пустит меня больше туда. И никто меня на пароме не оставит. И в территориальные воды дель Рейно Еспаньол я не брошусь. Переночую в участке, на худой конец, пока Карла не выручит. Где только мне не приходилось ночевать. В участке, правда, еще не случалось. Тем более в заграничном. Интересно даже. Может испанским вином напоят. Люблю испанские вина. Не довелось. Откуда ни возмись, по трапу, пылая щеками, взлетела наша гидша. «Мадлена, - бросились к ней мы с Карлой. Объясни ты этому аршлоху, что у нас шенгенская...» «Катитесь сами в задницу с вашей шенгенской» - бешеной кошкой фыркнула Мадлена, отстраняя нас мощной рукой. «Послушай, - что ты от этих бошей хочешь, - заулыбалась она полицейскому. - Мои они ребята. Вчера только приехали. Порядков не знают. Вещи их у нас в отеле. Поздно уже. Мне тоже домой пора».
       Ах, шенген, ты мой, шенген... Через минуту мы были по ту сторону границы. Что бы Вы сказали, Маяковский? Эй, Маяковский! Думаете, что поэма о паспорте концов не имеет. Как и  мечта о свободе.

                В РУКАХ У НЕГО ГЕРБАСТЫЙ, ОРЛАСТЫЙ НЕМЕЦКИЙ ПАСПОРТ…
         
 …Я в Россию возвратился,
          Сердцу слышится привет…
                Русская народная песня


      Гром под крышей московского аэропорта! Не Маяковский ли молотит бетонным своим кулачищем по стойке, на которой лежит его красный, молоткастый-серпастый? Нет, паспорт бордовый, и с обложки его бессильно ярится одноглавый, одноглазый германский орлишко. «Доннер веттер! Шайзе! Швайнерай!» - несется культурный немецкий мат. Вчера мне он сразу понравился этот гигант. Лицо ученого. Добродушие внутренней иронии.  Сейчас лицо налито бордовым, в тон паспорта. Улететь немец не может. Накануне, когда взлетную полосу засыпал вязнущий снег, пассажиров немецкого рейса с комфортом отправили в гостиницу. Но кое о чем забыли. Виза, срок визы истек вчера. Такой вот паспортный юмор, на сей раз российский.

       Н-да. Я смотрю на профессора и как будто вижу себя на Танжерском пароме. Розовое море. Направо Италия. Налево Гибралтар. Впереди неумолимое полицейское тело...
Нет. Это уже не палуба. Он стоит на площади. Мощно протянута рука командора. Лучшего, талантливейшего мальчугана революционной эпохи. Трескотня строек. Рычанье авто. Огни гигантских реклам. Зазывные анонсы ночных ресторанов. Там, где когда-то перед восхищенной толпой читали свои стихи Евтушенко и Белла – стоянка заграничных автомобилей. Тень Маяковского вздрагивает под ногами прохожих. И слышится моему герою шепот:
- Лучше без Россий, без Латвий жить единым человечьим общежитьем...
- Тсс, Владимир Владимирович. Тише! А то, как бы не сбросили Вас с пьедестала за антипатриотические настроения...

       А ночью снился мне сон. Сижу я будто в клетке, а вместо двери в ней – паспорт большой, и на нем замок. А рядом в другой клетке – Сильвия, и там тоже паспорт, и тоже замок. А еще дальше клетка, и в ней профессор немецкий. А там еще клетка за клеткой и все они заперты паспортами в разноцветных обложках. И вижу я, бьется над замком Сильвия. И хочу я свою дверцу-паспорт открыть, чтобы Сильвии помочь. Повернулась со скрипом внутренняя обложка, а за ней страница. И страница за страницей секторами проворачиваются, как дверь-карусель. И на каждой страничке – замок, а на замке надпись выбита: ВИЗА! И никак невозможно через эту страниц карусель пройти. И все сидящие в клетках крутят, вертят свои страницы, и ничего у них не получается. Сильвия сквозь решетку руки протянула. Немецкий профессор бомбит дверь кулаками так, что кровь брызжет, но выйти не может. И вдруг – тень, огромная, словно крадется. И просачивается тень ко мне в клетку, минуя дверь. Здрасьте, Владимир Владимирович! Маяковский прижимает палец к губам. И шепчет мне что-то на ухо бетонными губами. А что шепчет, не слышно. Но что-то очень важное. И движется тень, растет и просачивается в клетку к испуганной Сильвии. И оттуда дальше – к профессору. И дальше, дальше... А между клетками как в зоопарке бегают какие-то в униформах. И пытаются униформы поймать тень, изловить Маяковского. И тут подымается тень во весь могучий рост бетоном... Расправляет бетонные плечи и - голос: Я ВОЛКОМ БЫ ВЫГРЫЗ БЮРОКРАТИЗМ! И рушатся клетки. И вот обнимает он Сильвию, и дарит ему Сильвия волшебный свой, итальянский горячий поцелуй. И жмет ему руку, кривя губы от боли, профессор... И замирают в растерянности униформы. И зычно, на всю площадь рокочет голос: ЖИТЬ ЕДИНЫМ ЧЕЛОВЕЧЬИМ ОБЩЕЖИТЬЕМ...

Я проснулся от звона будильника. Механическим движеньем зажег лампу. На ночном столике лежал паспорт с наклеенной запиской: не забыть заказать визу...

---------------------------------
*) Не распорядитесь ли, сэр, выдавать паспорта по очереди, там где барьеры? И не надо будет ворота каждый раз то закрывать, то открывать (англ.)