Офицерский ремень

Будь верен мне, приятель мой короткий,
Мой старый фрак, - другого не сошью;
Уж десять лет, то веничком, то щеткой,
Я каждый день счищаю пыль твою.
Кажись, судьба смеется надо мною,
Твое сукно съедая день от дня, -
Будь тверд, как я, не падай пред судьбою,
Мой старый друг, не покидай меня!
       (Жан-Пьер Беранже « Фрак»)


Ты лежишь в шкафу на полочке, свернутый в спиральку. Я беру тебя в руки, разматываю во всю ширь и примеряю на себя. Нет, я не растолстел. Ремень застегивается на те же дырочки, что и много лет назад. Я снимаю тебя и подношу к лицу, вдыхаю твой запах. Мне кажется, что ты до сих пор пахнешь одеколоном «Тройной», табачным дымом и оружейной смазкой. Это запах моего отца. Отец умер двадцать лет назад. Я оставил себе на память отцовские часы и его офицерский ремень.

Неужели запахи так долго сохраняются? Или мне это только кажется, может моя память об отце вызвала их из сознания?

 Я знаю на ремне все потертости. Вот эти - от кобуры. Эти – от портупеи. Сколько же тебе лет, старый офицерский ремень? Это ты был на отце, когда его привезли с простреленной грудью, после вооруженной стычки с литовскими националистами - «лесными братьями». Да, именно ты…

Отца увезли в госпиталь, мама уехала вслед за ним, а меня забрал к себе сослуживец отца. Потом мама приехала и я впервые увидел седину в ее волосах. Она привезла вещи отца: шинель, гимнастерку, галифе, фуражку. Мама отстирывала кровавые пятна и плакала. Потом аккуратно штопала дырки в шинели и гимнастерке. Она так искусно их заштопала, что их почти не было видно. Потом все выгладила и повесила в шкаф, рядом с парадной формой отца.

 Она висела в шкафу, но я ни разу не видел отца в ней. Мундир необычного покроя – приталенный, с жестким стоячим воротником, на котором были какие-то шитые золотом планки. Такие же планки, только побольше, были и на обшлагах рукавов. Золоченые пуговицы шли дугой от левого и правого плеча по контуру тела и заканчивались у пояса.

 Очень похожие по покрою мундиры сейчас у Президентского полка.

Я увидел отца в этой форме спустя много лет. Увидел в первый и последний раз.
 
Из госпиталя отец вернулся через полгода, без одного легкого, с инвалидностью и увольнением из армии. И хотя на отце была знакомая, штопанная мамой военная форма, я не узнал его. Все висело на нем, даже фуражка казалось, была велика. А когда он снял ее, я увидел и у него седые волосы.

Он прожил еще около сорока лет, поминутно задыхаясь и хватая ртом воздух. Одно легкое не насыщало полностью организм кислородом. Но он жил и все годы работал. Он выстроил дом, вырастил меня и выпустил в жизнь, посадил много фруктовых и простых деревьев. Он не сдался, хотя мог сидеть на инвалидности. А потом простудился и умер.

 Похоронить его он попросил в той самой парадной форме, хранимой все годы. Я хотел сохранить его награды, но мама сказала, что отец должен предстать перед Богом в полном параде. Так он и лежал в гробу в парадной офицерской форме, с орденами и медалями, и майорские звезды блестели на его погонах.

Когда мне хочется увидеть отца, я не смотрю фотографии. Я ставлю фильм Жалакявичуса «Никто не хотел умирать», нахожу сцену, где в село, в котором отбиваются от бандитов братья Локисы, въезжает «Студебеккер» с солдатами и они вступают в бой. Я смотрю и мне кажется, что вот тот офицер с автоматом и есть мой отец.

Тайком от мамы, я заказал и резчики вырезали на гранитном памятнике отцу еще одну надпись, после фамилии, даты рождения и смерти. Они вырезали « Солдат Великой Отечественной войны»

Офицерский ремень я отдал знакомому сапожнику и он отреставрировал его. На совесть. Он стал как новый. Я почти всегда ношу только его. И когда мне бывает очень трудно, я сжимаю рукой пряжку ремня.

 И мне кажется, что на мое плечо опускается тяжелая и добрая отцовская рука…