Свадебный марш

Я уже знаю, что праздную свадьбы и прочие юбилеи не по-человечески. Многие считают, что семья без пышной свадьбы вообще не семья, а так – сошлись пожить вместе. Меня это не смущает, потому что я уже проверила. Это семья.
 
Роль свадьбы для нас с мужем сыграл марш по колено в воде через залитый летним ливнем город. Миловидная, скучающая женщина в ЗАГСе выписала свидетельство о браке, я благоразумно сняла туфли, подобрала юбку, и мы пошли домой вброд.
 
Эта свадьба стала традицией, и все последующие стеклянные, оловянные и деревянные свадьбы мы отмечали именно так: маршем без свидетелей.
 
Фарфоровую свадьбу мы решили отметить прогулкой по Гарцким горам. Помните гарцкую канареечку, которую бравый солдат Швейк хотел познакомить с кошкой поручика Лукаша? Так вот, это ТЕ САМЫЕ Гарцкие горы. Канареек там нет, но фарфоровая свадьба – это двадцатилетний юбилей, и идея двадцатикилометрового похода по верховым болотам на Лысую Гору и обратно показалась нам чудесной. Мы запаслись бутылкой шампанского, белым хлебом с сыром, оставили машину возле черной, замшелой пивнушки с соломенной ведьмой на крыльце и пошли в горы.
 
Накрапывал дождь – не лучшая погода для походов. Но переносить свадьбы, ссылаясь на дождь – это никуда не годится, правда?
 
Гарцкие горы – заповедное место. В небе над ними все время кипит черное варево туч - ведьмы варят не то приворотные зелья, не то погоду на ближайшие дни. Туманы поднимаются из ущелий, лижут белыми языками склоны. Облака, переваливая через горы, цепляются намокшим брюхом за верхушки елей, и путника настигает молочная пелена. Два шага вперед, два назад, островок песчаной дороги под ногами, и ничего вокруг. Небо и земля, лес по обе стороны дороги – все тихо исчезло, как будто и не было. Остались два шага, да и те сделать некуда - вокруг пустота.
 
В такой пустоте оказывается иной человек, когда его настигает развод. Только что была семья, был дом, планы на будущее – и вдруг разом все исчезает. Вторая половина построила собственные планы, в которые ты не входишь, а если эта половина и в самом деле женского рода, у тебя могут исчезнуть дети. Вот они были, бросали мяч, болели, ты выбирал игрушку, школу, отмахивался, когда они мешали, и вдруг их нет. Осталось извещение с требованием алиментов и неохотные разговоры по телефону – они спят или как раз на улице, или просто не хотят говорить, или «так лучше для них, дай им забыть тебя». Сначала тебе кажется, что это временное помутнение. Кажется, что пустота вокруг – это обман зрения, каприз погоды. Подует ветер, выглянет солнце, туман рассеется, и все окажется на своих местах – и колокольня, и рябина у дороги, и дети под ней – там, где они ждут тебя. Потом ты устаешь и, разочарованный, смирившийся, оставляешь обручальное кольцо – последнее, что тебе оставили от прошлой жизни - где-нибудь на перилах. Кто-нибудь найдет.
 
В день нашей фарфоровой свадьбы облака над Гарцем шли дождем, а мы шли пешком и надеялись на то, что развиднеется.
 
Сначала дождило мелко. По черным деревянным мосткам вдоль ручья, устланного по дну золотой кварцевой крошкой, через корни деревьев поперек раскисшей тропинки, мимо зарослей черники с последними ягодами, сумрачно выглядывающими из мокрой листвы, мы прошли уже треть пути и начали намокать. Нам все время встречался кто-то, навстречу шли парочки и семьи, туристы-одиночки и целые группы, но никто не шел в нашу сторону. Мы обсудили это странное явление и пришли к выводу, что, во-первых, не растаем и, во-вторых, это даже лучше. В конце концов, это наша собственная свадьба, и пить шампанское на горе мы будем в любом случае вдвоем, никто другой нам для этого не нужен.
 
Мы вышли на открытый участок – десять лет назад лес в этом месте поразила болезнь, и первый же ураган повалил ослабленные деревья. Молодняк поднялся уже кое-где среди этого кладбища павших исполинов, но место все равно казалось бы пустым, мертвым, безысходно погубленным, если бы не буйно цветущие по бурелому заросли иван-чая – славного цветка, крестьянского чая. Дождь начал усиливаться. Дорога, идущая на подъем, вильнула, мы зашли в густой ельник, и вдруг, как будто сверху открыли кран, полил сильный дождь. Метнувшись по сторонам, мы сбежали с дороги и встали под старую ель. Земля под ней была покрыта толстым слоем ржавой хвои и почти сухая. Вдыхая абсолютную тишину промываемого дождем леса, мы переждали ливень. Дождь стих и снова заморосил мелко-бесконечно.
 
Вдоль заброшенных, повалившихся загородок из черных жердей – что здесь городили?
зачем? - мы вышли к поворотному пункту маршрута – к началу длинного, крутого подъема на гору. Сама гора показалась, нависая над лесом лысой макушкой – выше тысячной отметки деревья в этих широтах не растут. У подножия круто ведущего наверх пути кто-то поставил несколько скамеек, на которых путники обычно присаживаются «на дорожку», чтобы перекусить перед последней, самой трудной частью маршрута. В этот день там было абсолютно пусто. Присаживаться на мокрую скамью не хотелось, и мы просто потоптались, отдыхая.
 
Я сообразила вдруг, что уже давно нам никто не встречается. Весь подъем, насколько он просматривался снизу, был безлюден. Обычно маршрут хорошо посещаем, тем более, летом, тем более, в выходной день.
 
В иной ясный, теплый день туристы поднимаются на гору колонной, а навстречу им движется вторая, и это всегда раздражало меня – в лесу ищешь уединения, не толпу. Сегодня уединение было полным. Непогода спугнула всех, и они сбежали, спустились с вершины или повернули назад, не поднявшись. Те, которых мы встретили в мертвом лесу, были последними. Мы были одни, и это показалось вдруг .. не то, чтобы страшным - призрачным.
 
Дождь накрапывал, тихо шурша. Хвоя под ногами поскрипывала при каждом шаге. «Как странно, - сказала я, - как в заколдованном лесу. Кажется, нечистая сила наблюдает за нами...» Тут я увидела серо-бурую животинку. Лиса, не красная, не желтая, а просто бурая, смотрела на меня из кустов, не мигая. Поняв, что ее заметили, она попятилась и зашла за вывернутый из земли пень, не особо прячась, по-прежнему выглядывая нас. Она знала, что в мокрые кусты мы не полезем, чтобы ловить ее голыми руками. Ни ружья, ни палки у нас не было, и она морщила умную мордочку, слизывая дождь с усов. Мы пошли на подъем.
 
Сначала по утоптанной тропе, по камням, по щебню, потом по деревянным мосткам вдоль ржавой узкоколейки, вдоль погорелого болота – весной здесь горел торф, мы поднимались все выше и выше в торжественной пустоте, как вдруг снова полил ливень. Тут же, безо всяких предзнаменований, оглушительно ударил гром. Началась гроза.
 
Сначала мы еще бежали по инерции вверх, но когда прямо над головой затрещала гигантская искра в тысячу вольт, я не на шутку испугалась. Мы остановились. «Может, зонтик достать,» - пробормотала я и вытащила из рюкзака пижонский модный зонтик. «Хочешь за громоотвод подержаться?» - спросил муж, отплевываясь от дождя. Я тут же закрыла зонтик и спрятала, еле удержавшись от того, чтобы отбросить его в сторону.
 
Мы стояли среди стланника – еще деревьев, но уже горных, по пояс человеку, и возвышались в этом ландшафте, как песенные дуб с рябинкой. Я дрогнула и покачнулась в душе, несмотря на дуб рядом. Стало ясно, чего испугались знающие люди, когда начался дождь. «Побежали отсюда!» Быстро убегая в организованном порядке, мы на ходу постановили наврать домашним, что честно поднялись на вершину. Мы сбежали вниз, и снова оказались у залитых дождем скамеек. Дождь сразу стих, гроза прекратилась, небрежно громыхнув напоследок.
 
 «Может, здесь шампанское открыть?» - кивнул муж на скамейки. Ни пить, ни есть не хотелось. Где была лиса? Ее не было видно, но она ждала, наверное, где-то поблизости. Люди всегда ели в этом месте, и это означало для нее кусок булки или потерянный обрезок колбасы под скамейкой. Она видела, как мы пошли в гору, и знала, что люди всегда возвращаются назад. Еще никто там не остался. Я развернула бутерброд и положила его под скамейку, где посуше. Мы пошли назад.
 
Дождь моросил и моросил, наши куртки, волосы моросили тоже. Мокрые кроссовки чавкали, джинсы облепили, как грязный брезент, ноги, было холодно. Лес по обе стороны дороги плыл мимо нас, или мы плыли по размытому песчаннику, на многие километры вокруг нас и на километр дождя вверх – ни одной человеческой души.
 
Далеко позади нас маленькая бурая лиса с белым хлебом и козьим сыром в пузе улеглась в норе, лягнув задней ногой по песчаной стенке, устраиваясь поудобней, мордой на вытянутые лапы к выходу.
 
Снаружи шуршит по траве бесконечный дождь, а в норе сухо, песок греет живот – вчера был теплый солнечный день, песчаный пригорок прогрелся на солнце и теперь отдает тепло. Между зубов у лисы застрял кусочек сыра, и она проводит кончиком языка по зубам, вспоминая острый, пряный запах, улыбается своим мыслям и жмурится на траву, нависающую над входом.