Битвы с прахом

       БИТВЫ С ПРАХОМ
Гигантская, необозримая, как небо, непроницаемо-серая стена высилась окаменевшей тенью Отчаянья перед крохотным, ссутуленным человечком, казавшимся на её фоне…, впрочем, на её фоне он не казался ни чем!
 - Воистину, моё имя вполне оправдано! – думал Изгой, глядя на могучую спину стены. – Но как наивен я был: сколько раз я стоял у точно такой - же стены с намалёванной на ней рожей, и принимал мёртвый камень за человека, а плоскую и неживую гримасу – за лицо, в котором упорно пытался отыскать печать разума и доброты! И тогда я начинал страстно и увлечённо говорить, обращаясь к стенам, а те в ответ лишь душили меня своим каменным безмолвием, медленно, но верно давили могильной плитой тупой, холодной насмешки. Но куда хуже было, если в этом сумрачном лабиринте стен мне встречались чудовища, безжалостные вечно-голодные хищники с блеском остро отточенной стали в глазах. Они всюду преследовали меня, и я оказывался бессилен против всепобеждающей злобы и жестокости, наполнявших эти тела, лишённые душ. Я отступал перед их варварским напором, их пронзительный обезьяний визг, их глухое собачье рычание вонзались в мой слух, будто стрелы с зазубренными наконечниками. С ужасом и отвращением опускал я глаза перед их диким и бездумным взглядом, сочащимся чёрной желчью подлого торжества. И к своему позору, я отступал перед крысами, недостойными копошиться в том прахе, на который я наступал! Нет, сам я оказывался во прахе и чудища топтали меня, приходя в экстаз от своей вседозволенности. О, как часто танцевали они свой преступный танец жизни на поверженных в грязь посланниках небес! Но где - же те небеса, что послали меня, сбросили с моей прекрасной звезды в эту зловонную топь, столь густо заселённую жабами и пиявками?!! Для чего они вырвали мою искру из не проявленного света и швырнули её в вонючую и слюнявую пасть Бытия, для чего заключили они меня, бесконечную часть бесконечного, в тесный и мрачный гроб земного существования, где не расправить мне уже своих измятых крыльев?! И для чего же, наконец, они приковали меня цепью к бесконечной веренице разбойников, подталкивающих меня сзади и преграждающих путь спереди? Уж не для того ли, чтобы я пытался вырастить побеги Истины в бесплодных пустынях их мертворожденных душ?!! Что ж, тогда я могу лишь удивляться глупости небес! Но если они и вправду хотели сделать меня пророком, то почему не наделили всем тем, чем наделяет пророков чернь? Увы, в глазах палачей, выжигавших сады моей жизни и подрезавших крылья доверчивым (а потому – беззащитным) птицам моих надежд, в глазах тех бесчисленных нелюдей я не был человеком – они смотрели на меня, как на мишень для своих отравленных ножей, которые бросали без промаха, не задумываясь и, разумеется, не сожалея! И кто выдернет, кто вырвет с мясом и обломками костей те ножи, что до сих пор остались в гноящихся ранах памяти, вызывая нестерпимую боль при малейшем движении, а порой и без всякого видимого повода напоминая мне о своём существовании?!! Быть может, кто-то возразил бы мне, что эти раны не смертельны, что не столь острыми были ножи, изрезавшие мою жизнь? Глупец тот, кто считает, что мечи всегда ужасней ножей! Что такое быстрый и красивый пожар смертоносного гнева в сравнении с медленным и убогим гниением злого, высокомерного презрения, особенно, если это презрение не одного, но многих?!! Я знаю – мой дух не только выдержал бы то величественное мученичество, что воспевается в песнях и легендах, не только прошёл бы испытание огнём священных страданий, приличествующих пророкам и героям, но и закалился бы в нём, стал бы сильней и благородней! Иное выпало на мою долю – тусклый ад мелочных обид, каждодневная грязь рабского, обыденного существования в мутной жиже которого угасает самый яркий нимб, а крылья, какими бы сильными и прекрасными не были они раньше, становятся рваными тряпками, способными только волочится по земле, собирая на своё, некогда сверкающее и разноцветное, оперение всё новую и новую грязь. Прекрасен ливень, особенно если его сопровождает гроза, но что может быть тягостней и нестерпимей мелкого и моросящего дождика, не усиливающегося и не слабеющего?!! Да, если бы я был гоним за высокие идеи великим тираном, то, возможно, не проклинал, а прославлял бы свой удел, скорбный, но достойный восхищенья. Я же влачу существование раба в прогнившем и заржавевшем царстве рабов. С отвращением смотрю я, спрятавшись в тени, словно вор, на обезьяньи пляски дураков и затыкаю уши, заслышав пьяные вопли шутов и воронье карканье ханжей…. И так было всегда! Никто из этого бешеного стада не остановился, когда я окликнул его и не услышал музыки моих песен. Один блуждал я по этому мёртвому лесу. Разве что, самые ближайшие родственники были со мной, но и они не могли понять моих слов, а тем более – мыслей. Не могли они и даровать мне место в стае, где вгрызаются в горло за пучок засохшей травы под ногами и свято верят, что даже солнца на всех не хватит! И вой глумливых шакалов не смолкал вокруг меня ни на миг….
Вдруг Изгой почувствовал, как кто-то толкнул его в плечо, не сильно, но и не слабо. Он вздрогнул, оглянулся и увидел перед собой молодого человека среднего роста, с короткими жёлтыми волосами и глазами льдистого цвета, похожими на две круглые стекляшки. Рядом с ним стоял второй человек, чьё лицо наполовину скрывал капюшон, он был смуглый, с орлиным носом и белоснежной ухмылкой.
 - Это моя стена, смотреть надо – где ходишь! – не громко, но жёстко и угрожающе произнёс светловолосый, уставившись в лицо Изгоя спокойно-злым, металлическим взглядом. – Кто тебе позволил прикасаться к моей стене?
 - Но ведь я не прикасался к «твоей» стене… - удивлённо начал Изгой.
 - Твоя тень легла на МОЮ стену – значит, ты к ней прикасался! – сказал светловолосый, менее спокойно и более угрожающе, сделав ровно один шаг вперёд. Тот, что был в капюшоне наблюдал за происходящим со стороны, опираясь на стену, принадлежащую светловолосому. Изгой же, оцепенев от удивления и неожиданности, застыл и несколько мгновений вообще не знал, что сказать.
 - Даже если так, я этого знать не мог! – промолвил он в конце концов, раздражённо, но всё-таки неуверенно.
 - Всё равно можно было бы догадаться, что стена кому-то принадлежит – сказал светловолосый, поняв, что противник отступает, и оттого расслабившись.
 - Вот привязался – зло пробормотал Изгой, развернувшись и уходя прочь. Светловолосый крикнул вслед что-то грозное, но неразборчивое и смолк, удовлетворившись своей моральной «победой» над врагом – благо, что враг оказался безобидным!
 - Почему я не убил эту тварь на месте? – размышлял Изгой. – Ведь мог же! Но опять та же жалкая неуверенность в том, как стоит поступить – немощное дитя Внезапности и Испуга.... Ещё один пошлый и бессмысленный эпизод этой нескончаемой трагикомедии….
Тут Изгою вспомнилась древняя притча об орле и воронах. Никто не сравнится с орлом в небе – он парит среди облаков, озирая свои владения и горе той неразумной птице, что встанет на его пути. Но, оказавшись на земле, повелитель небес становится беспомощен и те же самые птицы, что в страхе уступали ему дорогу в его царстве, скачут теперь вокруг него, бьют крыльями и клюют, насмехаясь над слабостью и ничтожностью Величия, оказавшегося не в своей стихии.