Фальшивка

       Оборачиваясь сегодня назад, я могу смело сказать, что прожил бесполезную, ненужную жизнь. Ненужную самому себе. За плечами не осталось ничего, чтобы я мог вспомнить и никого, кто бы вспомнил однажды меня. В целом я обычный среднестатистический человек. Человек, который никогда не задумывается над своим будущем. Который, проживая каждый день, будто умирает ночью, чтобы однажды не возродиться утром.

       Мои первые осознанные воспоминания относятся годам к шести – семи. Я, как и любой другой мальчишка в моем возрасте, любил активные игры. Мне нравилось движение. Я любил двигаться, мчаться вперед пока ноги не начинали ныть от усталости, и сердце не заходилось в бешеном ритме. В такие моменты действительно ощущаешь, что живешь. Позже я заменял движением пустоту, и вскоре это стало моей привычкой, способом забываться.
Под конец начальной школы мне в голову стали закрадываться мысли, что игры с друзьями растеряли всякую прелесть. Я перестал понимать основной их смысл. А был ли он вообще? Разве имело смысл носиться по двору перед домом с игрушечным автоматом наперевес, убивая других пластмассовыми пульками, зная заранее, что ничего не выйдет. Или падать при попадании этой самой пульки в тебя, изображая раненного, если у тебя даже синяк не появлялся, не то, что кровь. Когда я попытался рассказать об этом своему другу из соседнего подъезда, он лишь округлил глаза, долго чесал за ухом, а потом нас позвали «воевать». В тот раз я впервые отказался, решив понаблюдать за игрой со стороны. Я силился представить на месте играющих солдат с настоящим оружием в камуфляжной форме и с накаченными мышцами. Когда кто-то падал, я изо всех сил пытался увидеть на месте ранения расползающееся пятно крови. Но так и не смог. Видно во мне отсутствовало нечто очень важное. Игра казалась мне не больше, чем плохо продуманной фальшивкой и вызвала приступ отвращения. Больше с друзьями я не играл. Конечно, это довольно сильно сказалось на моих отношениях с ними. Впрочем, меня это не сильно беспокоило. Я уже познал к тому времени сладость одиночества.

       Лишившись друзей, я приобрел много свободного времени. Теперь было необходимо решить, что с ним делать. Я понимал, что не хочу тратить время на бесполезные занятия. Но по детскому опыту знал, что все полезное - невкусное и неинтересное. Тогда я решил заняться спортом. Причем не в школьных секциях, а самостоятельно. Так я мог соединить приятное одиночество и полезное движение. Вскоре я пристрастился к чтению. Вот тогда-то я и понял, чего мне не хватало – фантазии. Впрочем, не могу сказать, что воспринял этот факт как нечто огорчающее. Наоборот – я отличаюсь от других! Я не такой как все! Разве это не замечательно? На почве удобренной этими мыслями и последующими быстро стали развиваться такие оттенки характера как гордость и самоуверенность.
 
       С таким набором мыслей и убеждений я перешел в шестой класс.
       Отдалившись от всех одноклассников, я жил в своем очень разумном мире, где нет места глупым фантазиям и бессмысленным вещам. После школы я не шел сразу домой, а предпочитал прогуляться в парке напротив детского сада. В это время я стал заниматься анализом. Неумелыми шажками я двигался по направлению к познанию окружающего мира через призму реальности. В каждом событии я пытался добраться до самой его сути, понять, почему это событие произошло. То же я делал и с поступками людей. Я четко выстраивал логические цепочки, выискивая верные звенья, перебирая все возможные варианты, находил верные ответы и довольный собой возвращался домой. Стремление моего рассудка к анализу привело меня к математике, что, в конечном счете, и определило мою профессию. Но у этого было и свое отражение. К концу школы я разучился удивляться. Все, что имело смысл, имело свой зародыш, находя этот зародыш, я понимал событие и уже не видел смысла ему удивляться. Слушая восторженные отзывы одноклассников о каком-либо невероятном происшествии и приглушенный шепот о чем-то таинственном, я лишь презрительно ухмылялся. Впрочем, думаю, что просто завидовал этому наивному незнанию сверстников истинных зачатков «тайн». Завидовал эмоциям, которые они испытывали к непознанным им вещам. Я же разучился в полной мере ощущать нечто подобное. Зато я познал суть поговорки «жизнь театр, и люди в ней актеры». Я в полной мере познал науку «маски». Я научился показывать искусственные чувства, которые окружающие принимали за настоящии. Это знание помогло мне сближаться с нужными людьми, вводить в заблуждение о своей личности окружающих, что было необходимо для общения. Ведь человек – существо сугубо социальное, а деградация в мои планы не входила.

       После девятого класса я перевелся в другую школу – с математическим уклоном, так как в обычной школе математика давалась мне слишком легко. Я не завел кучу новых друзей или приятелей, так как совершенно в этом не нуждался. Но необычным образом у меня все-таки появился один друг. Я сказал необычным? Думаю, это не то слово. У нас не было общих интересов, но каким-то образом мы поддерживали отношения. Активист и хулиган школы, из которого так и хлестала энергия, и я. Мы прекрасно сбалансировали друг друга. Я служил ему необходимым якорем, он же был моим тягачом, не позволяя потонуть в собственной разумности и гордыне. Был у меня и еще один друг. Вернее подруга. Но если быть более точным, то этот человек был ни тем и ни другой.
Мы познакомились в самом начале десятого класса. Это был мой первый день в новой школе, церемония открытия нового учебного года. Не собираясь выслушивать скучные поздравления учителя и еще более скучные пожелания хорошей учебы, я пошел осматривать достопримечательности здания. Немного поплутав по коридорам, наткнулся на библиотеку. Моя страсть к книгам не прошла. С их помощью я подменял недостающую мне фантазию фантазией других людей. Читая книги, я будто просматривал старое немое кино. Чувства на экране кажутся слишком наигранными, белые и черные всполохи будто стараются скрыть эту фальшь, отчего все кажется еще более нереальным. Но любопытство толкает меня дочитать до конца. Возможно, во мне теплится надежда натолкнуться на разумные мысли хотя бы в конце, но обычно каждая заканчиваемая книга отталкивается с легким раздражением в сторону. Так, с досадой на грани надежды, найти на полках библиотеке разумную художественную литературу, я открыл массивную дверь.

       Я скорее почувствовал, чем увидел, что в помещении кто-то есть и этот кто-то не библиотекарь. Я оказался прав. Из угла темно-вишневого дивана напротив двери по мне скользнул равнодушный взгляд, задержался на лице и вернулся на строчки книги. Взгляд принадлежал девушке, судя по всему моей сверстницы. Она показалась мне слишком бледной и слишком хрупкой. Больше на нее я не смотрел. Перерыв стеллажи с научной фантастикой и не найдя ничего нового, я взял О. Генри с его рассказами и устроился за самым дальним столом. Последнее время я пытался найти в его произведениях долю юмора, о которой мне как-то рассказал отец. Попытки еще не увенчались успехом.
Тишину библиотеки прерывало лишь тиканье часов и время от времени шуршание страниц. Я привык к гордому одиночеству даже среди людей и не обращал никакого внимания на окружающих, если мне это было ненужно. Однако сейчас меня не покидало чувство чужого присутствия. Это не могло отвлечь меня от книги, но было мне непонятным. В конце концов, я откинулся на спинку стула и в упор посмотрел на профиль девушки. Видно почувствовав это, она медленно подняла голову и повернула ко мне. И тут я понял. Она такая же. Такая же, как я. В светлых глазах ничего кроме холодного равнодушия, плотно сжатые губы, слишком прямая спина, вздернутый подбородок. Все в ней говорило о презрении к окружающим и внутренней гордости на грани гордыни. Обменявшись с ней одинаковыми взглядами и одинаковыми мыслями, мы практически синхронно вернулись к своим книгам, считая молчаливый разговор оконченным. Узнав на следующий день, что мы учимся в одном классе, я не удивился. Так и должно было быть – это был самый сильный математический класс в городе. Но когда я почувствовал, что она вошла в кабинет, что-то заставило меня обернуться и проверить так ли это.

       Она сидела у окна на третьей парте, я занимал пятую на среднем ряду и все ее действия были как на ладони. Не то, чтобы меня это интересовала, но природная внимательность подмечала подсознательно все, что я не видел напрямую.

       С тех пор я часто сталкивался с ней в городе, будто нас тянуло в одни и те же места. Сидя в кафе, я вдруг всем телом ощущал ее приближение. Мне даже не надо было оборачиваться, чтобы проверить. Так же, я часто встречал ее возле парка, того самого, рядом с детским садом. Недалеко от него жил и мой друг. С его балкона можно было наблюдать за играми малышей на детской площадке. Но тогда меня это не интересовало.
За все время нашего общения, мы вряд ли сказали друг другу хотя бы десять слов. Не сказали бы мы и этого десятка, если бы не социум вокруг нас. Мы играли в игру под названием «жизнь». Но в отличие от других, слишком хорошо знали ее правила.
Подходил конец обучения в школе. Выбор профессии не был долгим и трудным. Я хорошо знал свои желания. Экономика – вот то, что мне нужно. После выпускного с опьяневшими лицами преподавателей и уже бывших учеников под столами в обнимку с бутылками, я поступил на экономический факультет городского университета. Но расставания с верной подругой не произошло. За третьим столом у окна все так же сидела она. Один факультет, одна специальность, одна группа. Слишком много совпадений. Впрочем, и их, в конечном счете, я объяснил. Университет был единственным в городе, где давали достойное экономическое образование. Группы распределяли по языковым знаниям и выпускным оценкам. Естественно, что мы отличники из одного класса оказались в одной группе, так как получили одинаковое образование в школе. Так же на других специальностях были и другие наши одноклассники, но для меня это не имело значения.

       В середине первого курса я потерял родителей. Они задохнулись – забыли перекрыть газ. К тому времени я с ними уже не жил. Я ничего не почувствовал. Похоронная процессия вызывала лишь скуку. Скорбные лица знакомых усмешку и стойкое неприятие. Слишком неестественно, чтобы быть правдой. Слишком напоказ. Завтра о родителях никто из них не вспомнит.

       В вузе пришлось чаще использовать маски, чаще играть определенную роль. Я почти жил только этой ролью от чего стал уставать. Однако студенческая жизнь сблизила меня с моей верной подругой. Мы жили в одном районе вместе с еще несколькими студентами группы и все вместе возвращались домой. Я жил дальше всех, она рядом парком. Веселые пустые разговоры прекращались сразу же, как только от нас отделялся последний человек в направлении своего дома. Мы снимали маски…

       Мы не боялись снимать их друг перед другом. Нам совершенно нечего было скрывать, мы слишком хорошо разбирались в себе, чтобы самим себе лгать. Нам не нужны были словесные разговоры. Один раз мы стали свидетелями автомобильной аварии. Она не вскрикнула, я не бросился помогать пострадавшим. Мы сразу поняли, что это уже бесполезно. Три трупа, один – ребенок. Мы ничего не сказали друг другу. Какой смысл говорить то, что другой уже знает? На третьем курсе я стал замечать, что наше молчание давит на меня, что все чаще не понимаю ее. Я сверлил ее глаза, но ничего не мог в них прочитать. Что-то надломилось во мне, но это было слишком непонятно. Я стал строить логические цепочки, выверять все возможные причины, искать потерянные звенья. Ничего. Я ничего не понял. Впервые в жизни я не смог докопаться до правильного ответа. Я хотел понять, я стремился всеми силами понять ее.

       Осознание пришло ко мне неожиданно. Я стоял на балконе в квартире своего друга и слушал рассказ о последних событиях в его жизни. В воздухе таял запах прелых осенних листьев, на небе нависли плаксивые тучи. Слушая в пол уха историю о последней интрижке с какой-то девицей из благовоспитанной семьи, я наткнулся взглядом на знакомую фигуру. Она медленно шла через парк к детскому саду, из ворот которого на встречу выбежал мальчишка. Он вприпрыжку подбежал к ней и повис на талии. Я не знал, что у нее есть младший брат. Эта мысль привела меня к совершенно другой. Что я вообще о ней знаю? Эти слова, пронесшиеся в моей голове, не смогли найти ответ. Я не знал. Не знал ничего, кроме ее невысказанных мыслей. А были ли эти мысли именно такими, какими их видел я? Больно сдавило грудную клетку. Отпустила лишь, когда друг с силой сжал мое плечо. Оказывается, я вцепился в перила и перестал дышать. С шумом выдохнув воздух, я растерянно посмотрел на улыбающееся лицо друга. «Да, ты влюбился, парень»,- ухмыльнулся он. Эти слова чуть не сбили меня с ног. Пришло понимание слишком многого. Меня будто в воду окунули. Хотя нет, наоборот, меня вытащили на поверхность воды и оставили одного. Либо утонуть, либо плыть к берегу. Растерянный и опустошенный я ушел.

На улице дождь. Падает крупными каплями на серый асфальт. Порывы ветра снимают с деревьев кроваво-золотой наряд. В груди щемящая пустота. Я стремился познать окружающий мир, но к чему мне весь мир теперь? Я подставляю лицо под струи холодной небесной воды, и соленые капли соскальзывают из уголков глаз. Пораженный, я поднимаю к лицу руки. Я впервые так сильно удивился. Все это время, все годы своей жизни я считал все эти проявления эмоций достойными лишь призрения. Большинство было для меня фальшивкой. Теперь я понял главную для себя вещь – фальшивкой был я.