Странные записки или собачье перевоплощение

       
       

       1.

Я не знаю, снилось ли мне все это или было на самом деле? Если снилось, то можно рассказать друзьям и посмеяться над этим забавным странным сном. Но мне почему-то не хочется не пересказывать его, ни тем более смеяться. Все-таки это был сон. Во сне все как-то туманно, расплывчато. А я помню подробно. Все-все. Там я собака. И вижу себя не со стороны, а изнутри. У меня мохнатые лапы, мохнатая грудь. Уши свисают на глаза и, порой, даже мешают, приходиться встряхивать головой. Еще я вижу свой удлиненный нос с черной пуговкой на конце. Сзади главная моя достопримечательность - шикарный хвост. Зубы свои я не вижу. А вот язык... Он у меня большой, и когда мне жарко, он сам собой вываливается наружу. А еще он, как и хвост, помогает мне отбиваться от злых комаров. Эти твари нахальны и достойны того, чтобы оказаться на языке. Если они забиваются в нос - это противно и щекотно. Начинается чих и тут ни хвост, ни язык не помогают.
  Я люблю бегать и лаять одновременно. Это когда тепло, солнышко, мягкая трава и еще, когда рядом он, мой хозяин. У него веселые глаза, лицо в веснушках, оттопыренные уши... Да, он - мальчишка. Он тоже любит бегать и на бегу кричать. Ему нравится с разбега плюхаться в речку и лупить руками и ногами по воде, отчего брызги летят до самого неба. А еще он любит лазить по деревьям. Вот этого я не умею и очень беспокоюсь за него в это время. Бегаю вокруг дерева и лаю. А он сидит и хохочет, и зовет меня к себе наверх. Я хочу к нему, встаю на задние лапы, а передними упираюсь в ствол, но больше ничего у меня не получается.
Вы можете себе представить, что все это вспоминаю я, солидный мужчина, учитель литературы и русского языка, женатый, у которого дочка ходит уже в четвертый класс, который любит читать серьезные толстые книги и рассуждать о поэзии с такими же, как я любителями литературы.
Я помню, что мой маленький хозяин тоже любил читать. Откроет книгу и долго сидит над ней. Я конечно же в то время, будучи собакой, не понимал, какой прок вот так сидеть, но мне нравилось это тем, что хозяин клал свою руку мне на нос, и я лежал, не шевелясь. От ладони исходило тепло, и она пахла и смолой, и травой, и еще множеством понятных мне и непонятных запахов. Частенько она пахла конфетами, и тогда я не мог удержаться, чтобы не лизнуть руку. И она, точно, была сладкой. А еще мой хозяин любил со мной разговаривать. Накупается в реке, ляжет на берегу, руки под голову, а я кладу передние лапы и морду ему на живот и слушаю:
- Ты думаешь, раз у меня есть мама и папа, а у тебя нет, мне веселее? Папка дерется, а мама только плачет. Она говорит: "Прокрутит он твое наследство, останешься ты нищим, когда вырастешь". А мне богатства не надо. Мне бы, чтобы маменька не плакала. Вот у тебя богатства нет никакого, а ты вон какой веселый.
Мальчик рукой приподнял мои уши и потом отпустил. Это у нас с ним такая игра. Уши шмякаются прямо на глаза и я, задирая голову, выглядываю из-под них. Мальчик хохочет звонко и весело. Живот у него под моими лапами ходит ходуном. Павлик обхватывает мою голову руками и прижимает к своему лицу. Он тискает меня, и мы катаемся по траве, изображая шуточную борьбу.
Павлик живет в большом барском доме. Его отец - толстый сердитый барин. Я его боюсь и дрожу, когда он проходит мимо меня. Я забиваюсь куда-нибудь и стараюсь не попадаться ему на глаза. Хотя я не какая-нибудь бездомная собака. Меня подарили Павлику, когда ему было девять лет, а сейчас ему двенадцать. Меня моют, повязывают бантик, но я не люблю этого бантика - он давит шею и мешает кувыркаться. Павлик тоже не любит, когда его рядят в разные кружева и воротнички и заставляют ходить чинно и степенно. С деревенскими мальчишками ему запрещают гулять. Но он частенько удирает с ними на речку. Ну и я, конечно, не отстаю от своего хозяина. Когда он возвращается из этих бегов, отец крепко сечет его и кричит на весь дом:
- Как ты смеешь, милейший, бегать с чернью? Они твои слуги, а ты с ними приятельствуешь. Что же, ты мне прикажешь с кучером Степаном на охоту или в ресторацию идти?
Не смотря на то, что я, все-таки, собака не маленькая, в это время я забиваюсь под павликову кровать и переживаю за него. Хотя порой мне хочется разорвать обидчика на мелкие клочки, но как только вспоминаю о его увесистой трости и кустистых бровях, под которыми сверкают недобрые глаза, так сразу вся смелость пропадает. Павлик после порки входит в свою комнату, сотрясаясь от рыданий. Я тычусь носом в его ладони, в соленые от слез щеки и не знаю, как успокоить мальчика.


       2.

Я очень расстраиваюсь, когда узнаю, что родители бьют детей. А это часто происходит. Я - классный руководитель у шестиклассников. Почти половина учеников моего класса то и дело со слезами на глазах рассказывают о порках, о прошедших и о грядущих. И так часто рука у меня не поднимается ставить будущей жертве заслуженную двойку, и я могу оставить след в журнале от безобразного ответа на уроке только жирной точкой. А такие случаи наклевываются каждый день. Мои предметы непопулярны у непоседливых мальчишек. Да и кому из них по душе зубрить стихотворения или склонять по падежам скучные слова. Я стараюсь придумывать диктанты поинтересней и преимущественно из собачьей жизни. Но я тоже не хозяин диктантам. Обычно они областные или районные, приходят в пакетах, и когда их читаешь, берет зевота. Скука всегда приводит мальчишек к таким поступкам, о которых они потом жалеют. Двое друзей из моего класса Костик и Женька как-то соревновались в метании камешков в карниз директорского окна с тем условием, чтобы не попасть в стекло. Это странное желание, в конце концов, могло закончиться бедой. Просто так запретить мальчишкам это занятие было бы скучно. Да и потом, любят пацаны рискнуть, залезает им в душу какой-то бесенок, который зудит и зудит. Избавиться от его власти трудно. Тут я смело встаю к стене и говорю:
- Давайте-ка, цельтесь, но не попадите.
Они переминаются с ноги на ногу, смущаются. Ведь вот бы директор угадал их желание, предложил бы сам свой карниз, мальчишки ни в коем случае не открыли бы стрельбу. Пацаны считают, что если взрослые сами что-нибудь предлагают - это обязательно скучно. Тут же берет верх дух противоречия. А он всегда мешает мальчишкам жить. Хочется порой остановиться, да не получается. Вот отсюда-то и беды мальчишеские с поркой и руганью. А вот взрослым в пылу гнева трудно осознать, что не со зла ребята проказят. Скучно им.
Размышлял я обо всем этом в пустом классе. Урок закончился. Ребята умчались с большим ликованием по домам, а я почему-то задержался, хотя дочка Верочка ждет меня, обижаться будет. Она у меня сказки сочиняет и любит мне рассказывать их. Вчера была сказка про братьев леших, а сегодня, наверное, до бабы Яги добралась.
А моих мальчишек сейчас уже сказками не заинтересуешь. Да, думай не думай, а встречать меня, учителя, в классе ребята не будут с таким же восторгом, как фокусника в цирке.
Только хотел я встать, как чья-то рука легла мне на локоть. Обернулся я - рядом стоит Толя Кузякин, а по-школь- ному Кузя. Стоит, переминается.
- Что у тебя случилось, Толь?
- У меня нет друзей, как сделать, чтоб они были - пролепетал он от волнения.
От Кузи я такого не ожидал. Я всегда считал его толстокожим, непробиваемым. Любые увещевания, любые уговоры отлетали от него, как от стенки горох. Он был заводилой, и за ним ходили толпы таких же горячих ребятушек. Я очень удивился.
- Вот уж у тебя-то друзей тьма-тьмущая.
- Нет! - твердо и убежденно ответил Кузякин.
- Ну тогда тебе надо собаку завести, - с уверен- ностью ответил я. И я знаю, о чем говорю. Если человек под выставленным наружу щитом имеет ранимую неудовлетво- ренную душу и вдруг неожиданно этот щит отбросил - может быть беда. Ведь все привыкли к его бронированности и идут в контратаку, напролом. Нельзя сейчас Кузякину быть открытым перед всеми. Не поймут его и сомнут беззащитную душу. Но и залезать опять под щит опасно, коли появилась у него потребность в дружеской нежности. И пока только собака может сохранить в Кузякине человека.
- Я был на собачьей выставке... - проговорил Толя. - Они такие дорогие собаки эти. Мама мне денег не даст.
- Анатолий, милый ты мой, там все собаки счастливые. Ведь за деньги и жизнь должна быть богаче. Ты в окно посмотри - сколько собак бесплатных бегает. Тут уж любую осчастливишь. Вымой только, расчеши, покорми. Такая собака и любить-то тебя больше будет.
Загорелся у Кузякина в глазах огонек, и он опрометью выскочил из класса собак осчастливливать.



       3.

А моя память переключилась на мою собачью жизнь. Сколько я перенес порок моего хозяина отцом, сколько слизал с его щек соленых слез - трудно сосчитать, но собачий инстинкт защитить того, кого беззаветно любишь, с каждым разом пробуждал во мне мощное желание действовать. Меня уже останавливала не боязнь барской трости, а другое... Бывали минуты, когда Павлик был близок с отцом, особенно после долгих разлук с ним. Тогда барин шел не к жене, которая болезненно морщилась и отстранялась от него со словами: "Пожалуйста, не лгите мне, оставьте меня в покое". При этом губы ее дрожали, а глаза блестели от наполненной влаги. Он заходил к сыну в комнату и высыпал ему на стол горсть конфет, бумажки которых прекрасным тонким ароматом, таким же, каким пахло от гостей женщин, которые наезжали в праздники. Он разговаривал с Павликом ласково, гладил его по голове, по щекам, обещал подарить на именины коня или пони.
- У тебя будет своя конюшня, свой экипаж, станешь ездить в город, когда захочешь. Все тебе позавидуют, - говорил он, весело надувая щеки и шумно выпуская воздух.
- А Вы, папенька, всегда будете со мной и с маменькой? - спрашивал осторожно Павлик.
- Ну, конечно же, - отвечал он и взмахивал толстенькими руками, - я буду ездить в город только с тобой, в твоем экипаже.
И он смеялся, когда Павлик бросался к нему и обнимал его за шею. Но я то чувствовал, что барин говорит неправду. Никакого экипажа он ему не подарит, и ездить с ним никуда не подумает. Это вранье бесило меня больше, чем порка, и я еле сдерживал себя, чтобы не вцепиться зубами в толстую баринову ляжку.


       4.

Каждый день Кузякин сообщал мне о своих собачьих новостях. Где-то на пустыре он выловил небольшого песика, которого обижали взрослые собаки, и принес домой. Мать особо не ругалась, поворчала только немного. А отец сказал, что если пес будет мешать ему спать, то он вышвырнет его вон. Хорошо, что песик оказался спокойным и выдержанным. Толя назвал его Кузей, чтобы было сходство с фамилией. Днем, когда мальчик уходил в школу, он выпускал Кузю на улицу гулять, ведь пес привык к воле и ему тошно было бы в четырех стенах. Кузя провожал Толю до школы, а потом исчезал по своим собачьим делам, но когда заканчивались уроки, он как будто чувствовал и оказывался опять у школьных дверей. Кузякин ликовал не меньше своей собаки. Надолго его имя выпало из перечня имен, от которых дрожала школа. Я бы, конечно, каждому возмутителю школьного спокойствия вручил бы по собаке, если бы это помогло. Но ведь для того, чтобы по-настоящему захотеть живое существо, надо вдруг почувствовать такое одиночество, какое ощутил Кузякин. А так не у всех бывает. А потом, надо быть готовым ко всем неожиданностям, а они ждут юного собаковладельца на каждом шагу. Ведь не все же в семье окажутся любителями собак. Так что могут быть ссоры и скандалы.
По литературе Кузякин больше тройки никогда ничего не имел и то старался из-за уважения ко мне, хотя на русский язык и этого не хватало - ошибки сыпались как из рога изобилия... А тут настала по программе очередь тургеневской "Муму". Когда я читал на уроках повесть о судьбе этой собачки, Кузякин сидел за партой, застывший с широко раскрытыми глазами и приоткрытым ртом. Я спросил ребят, кто виноват в гибели собаки, все почти хором отвечали: барыня. Лишь Толя, робко подняв руку, ответил, что Герасим, потому что он предал Муму. И тут я поставил Кузякину первую в его жизни пятерку, причем с плюсом. То, что он получил эту отметку по-настоящему, ответив на вопрос не бездушно, а искренно, я понял в скором времени.
Через неделю после этого Кузякин после уроков сообщил мне, что вместе с Кузей ушел из дома. Отец, как и обещал, прогнал собаку, потому что ночью во сне она сильно визжала и лаяла. Толя сказал, что без Кузи он домой ни за что не пойдет. Ну что мне было делать? Уговорить его идти без собаки, а ее бросить? За что же я ему тогда ставил пятерку и зачем же советовал завести бездомного пса? Остался Толя со своим Кузей в классе, а я поплелся к Кузякиным домой, мало себе представлял, как я буду уговаривать людей, которые может быть и прислушиваться ко мне не станут, посчитав, что вопрос о собаке - это блажь капризного мальчишки. Застал я семью встревоженной. Успокоились они, узнав, что Толя жив и здоров, но мои слова о Толином душевном одиночестве и о том, что собака помогает ему пережить это одиночество, остались пустым сотрясением воздуха. Отец, коренастый, с крупными руками и какими-то оловянными глазами мужчина, пообещал, что выбьет ремнем из Тольки дурь, а тощая тщедушная мать плакала, причитая, что не может быть ее сынок одиноким, каждый день друзей полон дом, грязь таскают, да еще эта собака...
Увы, что я мог доказать измотанной делами и серыми буднями женщине? Оловянные же глаза отца вряд ли тоже от моих убеждений осветятся внутренним светом. И брел я назад к Толе, не зная, что сказать ему, чем утешить. Но кашу-то я заварил, значит, и расхлебывать должен.
Толя понял, что его переговоры с родителями ни к чему не привели. Он опустил голову и обнял своего Кузю крепко-крепко. Я стал успокаивать мальчишку, говорить, что возьму Кузю к себе, а он будет ходить к нему в гости. Но Толя молчал и держал руками своего пса. И я понял, что он не расстанется с ним ни за что, выдержав побои отца и ворчанье матери, и другие неудобства, но не предаст друга. Такая нечеловеческая нежность к мальчишке заполнила мою душу, что мне захотелось лизнуть ему руку, но я удержался, ведь не поймет Толя меня. Он не знает, что я когда-то был собакой, и что я на себе испытал, что такое верность и преданность.

5.

У Павлика отца вот уже целую неделю нет дома. Мать в слезах с обвязанной полотенцем головой ходит из комнаты в комнату, нервно хрустя пальцами. Всюду пахло валерьянкой. Горничные шептались по углам. А у Павлика День рождения. Он ожидает обещанный отцом экипаж. В этот день встал рано и все сидел у окна. Не радовали его ни подарки, обвязанные цветными лентами, которые так и оставались нераскрытыми, ни красивый огромный торт, на который я глядел, облизываясь, ни прекрасная погода... Павлик сидел дома и ждал. Все утро до полудня он надеялся, и его лицо освещалось блуждающей улыбкой. Он все повторял, обращаясь ко мне:
- Вот увидишь, папенька приедет, как обещал.
Но время шло, и все сроки выходили. Глаза у Павлика потухали. Я бегал вокруг него, пытался веселить. Вертелся волчком, стараясь ухватить свой хвост, тряс ушами - ничего не помогало. Вечером Павлик плакал навзрыд. Вокруг него суетилась мать, вся прислуга. Привезли доктора. Ночью мальчик уснул, а я лежал у его постели и спать не мог. Во мне копилась злость к толстому противному барину, а его трость уже совершенно не пугала.
Когда наконец-то отец приехал, Павлик не хотел его видеть. Он еще не до конца выздоровел. Сидел, бледный, на стуле около кровати, хотя слышал, как суетилась прислуга, как громко смеялся отец, как хлопали двери, как плакала мать. Но Павлик не выходил из своей комнаты. Отец вошел к нему возбужденный, веселый, пахнущий духами:
- Что же ты, сынок, не встречаешь?
Павлик встал, его губы дрожали, но он произнес громко и твердо:
- Вы, папенька, обманщик и негодяй.
Барин вытаращил глаза на мальчика, его лицо побагровело. Он шагнул и наотмашь ударил Павлика. Тот вскрикнул и, так как был очень слабым, отлетел в угол, за кровать.
Я уже себя не помнил, рванулся и, что было силы, вгрызся в ненавистные жирные ляжки. Я рвал их, и снова вгрызался, и меня не останавливали ни хлынувшая кровь, ни громкие вопли, ни ходившая по мне трость. Я был упоен местью. Меня остановил только звонкий повелительный голос Павлика. Но я понял, что больше в этом огромном доме мне не жить и выпрыгнул в открытое окно. Я слышал, как барин осипшим голосом кричал слугам:
- Оцепляйте сад! Ружье! Ружье!


6.

Первое время я жил далеко от барского дома в лесу. Я вздрагивал от любого человеческого голоса. Мне казалось, что это ищут меня. Голодным я не был. Научился ловко ловить зайцев. Спал в густой траве под кустом. Конечно, моя постель в лесу не так была удобна, как мягкая подстилка в комнате Павлика. Над ухом без конца зудели комары. После дождя трудно было найти сухое место. В общем, мне, домашнему псу, трудно было привыкать к дикой жизни. Я привык ко всему готовому. А бегать до изнеможения за зайцами, чтобы уже на последнем дыхании схватить зверька - это было что-то невообразимое. В случае удачи уже не было сил есть как следует. Кое-как, утолив голод, я в изнеможении ложился около тушки и охранял ее. Вот уж после того, как из мышц исчезала сводящая лапы усталость, я мог по-настоящему приступить к трапезе. Это вот еще одна особенность домашних животных - привычка есть в спокойных условиях, когда знаешь, что никто твою еду выкрадет, что не надо быть настороже. Вот эта беззаботность первое время тоже мешала мне, и я часто оставался без еды. Мучений всяких было, хоть отбавляй, но, наверное, ко всему можно было бы привыкнуть. Но вот одно ничто мне не заменяло: тоска по моему Павлику, по его теплым ладоням, по его улыбке, по его голосу. Это меня ввергало порой в такое смятение, что я, подняв голову, начинал завывать по-волчьи. И чем дольше, тем больше мне становилось ясно, что я не смогу прожить, если хотя бы изредка не буду видеть своего хозяина.
Задыхаясь, я мчался через лес, через поле к барскому саду. Солнце село только недавно, и от земли поднимались к небу сумерки. Они обволакивали траву, кусты и я несся, прижимаясь к земле, чтобы быть растворенным в этих сумерках. Проникнув в сад, я подполз к самому Павликову окну и увидел, что оно приоткрытое, как и раньше, когда я уходил гулять. Я просунул лапы, морду, заглянул в комнату и встретился прямо с глазами хозяина. Он смотрел на меня радостно, удивленно и встревоженно. Через секунду мы лежали с ним на полу в дружеских объятиях. Я повизгивал от восторга, и мне очень хотелось залаять, но Павлик схватил меня руками за пасть, сжал ее и умоляюще зашептал:
- Тише, тише, ведь тебя убьют. Все думают, что ты бешеный, и маменька, и папенька, и все-все. Только я знаю, что ты не бешеный, что ты за меня заступился.
Павлик держал мой нос руками и плакал, а я вдыхал запах его ладоней и мне было хорошо-хорошо. Я хотел надолго запомнить этот запах.
- Как ты пробрался в сад? Там лакей Петрушка с ружьем дежурит. Все тебя ждут.
Павлик прижался ко мне лицом и стал целовать мою морду, на миг отпустив руки. Я не смог сдержать чувства и залаял звонко и радостно. И тут же в доме кто-то закричал, затопал...
- Беги! - Павлик подтолкнул меня к окну.
Я вскочил на подоконник, выпрыгнул в сад, добежал до забора. Осталось только перемахнуть через ограду, а это для меня пара пустяков. И вдруг что-то огненное толкнуло меня и как будто разорвалось внутри, прямо в груди. Я почувствовал под собой черную пропасть и полетел туда. Перед глазами промелькнуло лицо Павлика, а потом все погасло и пропало.