Любовь к жизни

       1



       ***

Однажды я шёл с работы уже поздним весенним вечером. Небо сгустило кучевые сумерки и тянуло свои когтистые лапы к земле. Всё вокруг замерло. Я остановился посреди тротуара и посмотрел на дерево, что возвышалось надо мной гигантским грибом с косматой шевелюрой. Ни единый листочек не подавал признаков жизни. Даже ветер, резво гонявший мусор вперемешку с пылью, угомонился и притих.


Стоя во внезапно появившемся вакууме, я слушал и смотрел тишину. Надо же… я так заработался, так забегался за последние годы, что напрочь забыл о том, какая красота меня окружает… как хорошо порой бывает просто так услышать музыку этого мира с её естественной чистотой.


И как только эта мысль озарила мою запылённую, замусоренную душу, небо расцветила молния, ослепив меня и выхватив из темноты мою улыбку, что сияла пониманием всё это время. Я очнулся. Очнулся и мой зашелестевший всеми листиками друг. Всё зашуршало, завертелось, закружилось, приветствуя зарождение неминуемой грозы. Я поспешил домой, слушая, как кто-то высоко-высоко над моей головой стучит в гигантский барабан.


Через некоторое время капелька весенней прохлады нежно скользнула по моей щеке… другая проказница отправилась за шиворот… а через несколько минут уже толпы оголтелых мокрых лепестков жидкости тарабанили в мой чёрный стильный зонт. «Прогнозы погоды иногда не врут» - ехидничал я.


Но дождь всё-таки решил окатить меня своей радостной прохладой, пока у него был шанс… ведь обычно я не хожу пешком. И ветер кидался в меня гроздями капель то слева, то справа, так и норовя вырвать зонтик из рук…


Я шёл в по пояс промокшей одежде и упрямо прятался под зонтом, когда увидел её. Пользуясь тем, что сцена жизни на данной улице пустовала, она устроила представление. Устроила для себя самой. Она кружилась, запрокинув голову к небу… я видел, как щурятся её задорные глаза, защищая себя от капель… и как хочется им открыться во всю ширину, чтобы наблюдать траекторию падения маленьких бриллиантов. А когда её голова уставала кружиться, она непременно находила новорожденную лужу и с разбегу прыгала в неё, разбрызгивая воду и яркий смех по всей округе.


И, конечно же, она не заметила меня, прыгая в очередное маленько озерцо… Я специально не стал уклоняться от грязных брызг, чтобы завязался диалог. Уж очень выделялась она ярким пятнышком на фоне всей серости моих недавних будней.


- Ой, извините, пожалуйста! – она залилась краской и заливистым смехом.

- Я прощу вас, если вы назовёте мне своё имя и позволите составить вам компанию в этом безумии.

- Женя, - сказала она, протягивая руку будто для приветствия. Когда я начал было поступательное движение своей рукой в её сторону, оказалось, что тянулась она вовсе не к руке, а к зонтику. Для меня это было столь неожиданным, что я с лёгкостью позволил отобрать его у меня, закрыть и повесить на рюкзачок, что болтался у неё за спиной.

- Ну, вот теперь мы можем идти! – сказала она, умиляюще улыбнувшись, и взяв меня под руку.


Так мы и познакомились.
Так и началась самая счастливая эпоха моей жизни.


       ***

Яростно впиваясь в его жилистую шею, я неистово душил его, выжимая из него последние капельки жизни, словно из мокрого полотенца. Мне хотелось рвать его горло зубами, выдавить его глазные яблоки… Гнетущая обстановка узкой тёмной комнатушки лишь придавала мне сил и рвения в завершении начатого. Серые сырые стены, кое-где покрывшиеся грибком от влажности, усеянные липкой паутиной и белыми пауками, высохшими от времени, окружали нас, делая ставки. Они словно кричали: «Давай! Дава-а-а-а-ай! Заверши начатое! Давай, ты сможешь! Вспомни, что он сделал? Вспомни, чего лишил!»


Я чувствовал, как его жизнь лихорадочными ударами стучит в набухших венах под моими руками, как он рывками выхватывает последние молекулы кислорода. В моей душе пламенем плясали джигу маленькие чёртики, по крови расплывались распускающиеся цветы животного торжества. Я чувствовал запах пота, я чувствовал, как через его поры сочился едкий сок страха. Он обволакивал его гнусное тело с ног до головы мерзкой плёнкой. Но было что-то ещё… И тут я увидел его глаза… в них не было ужаса, не было и трагичности… было какое-то успокаивающее смирение, они будто говорили: «Да, ты абсолютно прав в своём действии. Я бы сделал то же самое на твоём месте. Но жить хочется, а потому я цепляюсь за каждый ускользающий от меня глоток воздуха…» И ещё они были знакомого до боли цвета… И я вспомнил, как…


       ***

…как я первый раз побывал у неё в гостях. Я ужасно устал на работе, чертовски вымотался. Знаете, бывают такие ужасные дни… Что-то вроде понедельников. Когда, идя утром на остановку, видишь зад своего автобуса, уходящего в пыльную даль, виляя дымом из выхлопной трубы. Когда перед твоим носом закрываются двери лифта, а потом ты опаздываешь на встречу с партнёром… И ещё официант случайно проливает на тебя чей-то коктейль.. а один из сотрудников, как назло, удаляет важную информацию… После такого дня идти куда-то, где есть зрители, мне абсолютно не хотелось, но увидеть её… этим я жил.


Когда она пригласила меня к себе – с такой лёгкостью и такой естественностью – я забыл о всякой усталости. Те, кто когда-нибудь испытывал нечто подобное, поймут меня… Как будто внутри сложной многофункциональной системы «Я» вдруг заработал запасной источник энергии. Да заработал с такой мощностью, которая ему и не снилась в обычные дни.


Она провела меня в свою комнату, большую часть которой занимал разложенный диван, и уселась на него в своей, судя по всему, привычной позе – скрестив ноги. Я сел напротив и смутился. Она смотрела на меня своими глубокими каштановыми глазами неотрывно и без тени смущения. Я много раз чувствовал это взгляд на себе и после… и он всегда доводил меня до дрожи. Как будто заглядываешь в глаза вечности. Вечности, с головой утопленной в тайну.


Всё это ужасно не вязалось с её детской внешностью и юношеской непосредственностью. А потому пугало, но и завораживало. И чтобы быть в состоянии поддержать разговор, я разглядывал её комнату – мягкие игрушки, забавные картинки, висевшие в рамках на её стенах, фотографии друзей и душевные, либо ироничные подписи к ним. А ещё был один способ – рассмешить её. Когда она улыбалась, её глаза становились чрезвычайно добрыми. Из них широкими плоскими лучами струилась теплота, делая всё вокруг приятным и желанным. Я кутался в них, надеясь унести с собой хоть небольшой лоскуток этого сиюминутного счастья… А, увидев на себе её глубокий взгляд вновь, я сбивался на полуслове, путался в мыслях и в который раз приступал к изучению её коллекции дисков.


Увидев этот взгляд лишь раз, я не забыл его и по сей день…


       ***

Мои руки разжались. Кислород обжигающей волной врывался в его лёгкие. Он закашлялся и упал в угол, где мною любезно был постелен шерстяной коврик. Я стоял статуей над ним и ничего не понимал. Медленно развернулся и ватными ногами начал бездумно подниматься вверх. «Боже! Боже-боже-боже! Я не смог… я не сделал этого…» - словно заезженная пластинка играла в моей голове.


Все эти три года, три чёртовых года я ждал этого мгновения… Каждый день перед сном я прокручивал небольшой трейлер у себя в мозгу, я изнывал оттого, что не могу сделать это… Я продумывал нашу встречу до мельчайших деталей. В моей голове рождалась куча сценариев, каждый день я прокручивал их на покосившейся сцене своего когда-то светлого разума. Я отбирал лучшие, придираясь к любой мелочи…


Я подошёл к холодильнику. Его обычно тусклый свет ослепил меня. Щурясь, я на ощупь достал бутылку водки и выпил залпом. Через несколько глотков горло моё обожгло. Я закашлялся и упал на пол. Глаза затуманились слезами… и я отключился.




       2


       ***

Я сидел на лавочке и курил. Уже живое тёплое солнце ласкало мои ресницы своим ярким светом. Одна снежинка – видимо та, что принадлежит к клану борцов за чистоту воздуха – вступила в страстную связь с огоньком на конце моей сигариллы. Я затянулся, наблюдая, как тает её маленькое нежное тельце… Да… всё-таки власть… власть над жизнью, судьбой другого… она опьяняет. Ведь мог же я стряхнуть сию ослепительную красавицу на землю и таким образом спасти её от преждевременного перерождения… Но я не сделал этого, а втянул всю её беспечность и наивность вместе с ароматным дымом, что пряно растёкся по моим лёгким.


- Жизнь… на вкус сладкая! – я выпустил дым и посмотрел на неё. Она стояла напротив меня и увлечённо ловила ртом снежинки. Я давно отметил, что она ловит наиболее сочные, яркие.


- Что?.. – она тряхнула своей кучерявой головой, взвив в воздух мохнатую стайку снежинок, и улыбнулась потусторонним взором. Я уже привык каждый раз несколько секунд ждать, ждать её возвращения из мира, который я называл «глубинным». Когда она что-то делала, что-то, что ей доставляло удовольствие, или что-то, что не требовало особого контакта с внешним миром, она погружалась в особую реальность, её взгляд был направлен внутрь себя, а вернуть её можно было банальным вопросом или фразой. Вот, как сейчас.


Прошло несколько секунд, улыбка её приобрела осознанность. Я чувствовал, что она вернулась. В глазах промелькнула искорка понимания, и она снова качнула головой:


- Да… Да, милый, я с тобой абсолютно согласна.


Она села рядом, заботливо сдвинув пригревшиеся на лавочке близ меня озябшие кучки снежинок, и положила мне голову на плечо. Её волосы касались моей правой щеки, и вскоре снежинки на них превратились в шикарные бриллианты росы. Она убрала прядь волос, что соскользнула на глаза, и в воздухе чётко обозначился аромат арбузных конфет.



       ***


Когда я очнулся, мне всё ещё чудился запах её шампуня где-то неподалёку. Но на полу лежала полупустая бутылка, а на подоконнике топтался рассвет, хмуро одетый в длинное пальто тумана. Я сел и почувствовал, как уныние упорно засасывает меня в своё гнетущее чрево. Я осмотрелся – всё мне почудилось каким-то серым, неприветливым. Каждый предмет вызывал внутри боль, либо отвращение… и я не мог вспомнить, чем же вчера всё это закончилось?.. Закончил ли я начатое?


Я сел на подоконник и закурил. По стеклу медленно стекали капли дождя, образовывая маленькие речушки серой влаги. Я почувствовал тепло, мягко лизнувшее кончики моих пальцев, перевёл взгляд заплывших глаз с дождя на так неожиданно закончившуюся сигарету… Мне всегда нравилось разглядывать рельефы обгоревшей кромки сигаретной бумаги… Словно далёкие горы, они манили меня, уносили на крыльях фантазии в дебри несбыточных мечтаний и грёз… душа на секунду отрывалась от тела, выискивая жаждущим взглядом тень приключения на запылённом городской известью горизонте… затем возвращалась вновь, царапаясь хрупким тельцем о спёртый воздух сего бренного мира, и ужасно надеялась, что всё это ещё впереди, да не сотрутся колёса моего автомобиля…


Я бросил окурок рядом с бутылкой и спрыгнул с подоконника – всё-таки надо было проверить, чем закончилась моя вчерашняя встреча со столь долгожданным будущим.


Комната моя была подобна хаосу… Я давно забросил искусство уборки и наведения уюта… По пути в подвал чаще всего натыкался на пустые бутылки чего-то спиртного, но иногда находились какие-то вещи, даже пара предметов женского гардероба. Больше всего удивила баночка детского питания, поросшая плесенью изнутри. Я подобрал и понюхал её – ещё одна дурацкая привычка – нюхать всё, что заинтересовало или просто попало под руку. Потом заглянул внутрь и провозгласил на суждение безжизненной комнаты: «Вот и я такой же, как ты – пустой и заплесневевший изнутри». Затем швырнул её об стену, послушал, как мелодично и мгновенно прозвучал последний вздох моего стеклянного прототипа, и шагнул к двери. Она была открыта.


На мгновение я испугался. Там внизу было темно. Раз я не удосужился закрыть дверь, то вряд ли выключил свет… Да… щёлканье по выключателю ничего не дало.


«Вот, дерьмо!» - я пошёл на кухню за лампочкой, да и свечку прихватить бы не мешало, вряд ли я найду фонарик в этом бедламе.


Меня всегда удивляло, когда в фильмах обычные обыватели – не супергерои или сверхлюди, а такие же люди, как мы все, смело топают, например, в свой дом, в который взломана дверь, не включают свет, не ждут полиции… идут себе напролом, даже в кромешной тьме!!! Меня это чертовски возмущало! Ну, с чего бы им быть такими смелыми? Ведь, судя опять же по всем этим фильмам, там может прятаться не бог весь какая тварь! Но они упрямо идут, шаря испуганными глазами по темноте… и играет тихая спокойная, но тревожная мелодия… ужас, как я не люблю эти моменты!


И потому я торопливо зажёг свечку, запасную лампочку положил в широкий карман давно не свежей кофты и, заботливо охраняя пламя от резких дуновений непонятно откуда берущихся потоков воздуха (я лет сто не проветривал свой бедный уютный домик), отправился в подвал.



       ***


Я, конечно, был убеждён, что железные наручники, которыми я приковал его к опять же железной батарее, выдержали, и он по-прежнему находится там, внизу. Но мой мозг, испорченный сотней, а то и больше (сколько?!) просмотренных фильмов, давящих на психику своими внезапными моментами, обязательно переплетёнными с тёмным временем суток; моё воображение, магически увеличенное с помощью груды книг (сколько этажный дом можно было бы построить из них?), прочитанных мною за жизнь (да, а прожил то я уже немало…) – всё это рождало страшные картины в те несколько секунд, что я спускался по ступенькам, вслушиваясь в стук собственных ботинок о железные ступеньки… Цок-цок-цок, ну, у тебя и видок. Тук-тук-тук, сейчас он прыгнет вдруг.


Тут пламя свечи прервало феерическую игру моего воображения, выхватив его силуэт из темноты. Он лежал, скрючившись на коврике, спиной ко мне. На его шее выступили ужасные синяки… отпечатки моих рук. На лице виднелась засохшая дорожка крови, следовавшая от носа куда-то в сторону уха. Конечный пункт данной трассы терялся где-то в полумраке тени и волос.


Его рука… его рука была окровавлена… большими лохмотьями кое-где свисала кожа. Чёрт бы побрал это воображение… я моментально представил себя, лежащего здесь, на этом холодном полу, полумёртвого, но не потерявшего желания жить… цепляющегося за любую бредовую идею, которая могла бы привести меня к свободе. Если бы он смог дотянуться до ножовки… тьфу!


Тут он открыл глаза, и я снова увидел смирение… и что-то ещё.


       ***

Однажды, ранней весной, мы с Женькой пошли гулять. На улице – особенно на газонах и обочинах – было полно снега, но на дорогах и тротуарах уже наступила пора слякоти и грязи. Солнце уже давно бесстыдно слепило глаза совсем не зимним светом, голуби купались в весёлой капели. Мы так любили наблюдать за ними! Бывало, увидим голубя, приготовившегося принимать ванну, найдём лавочку неподалёку, сядем и смотрим.


Вот и в тот день мы обнаружили господина Нахохлившегося, важно топающего под крышу киоска, с которого сочилась живительная влага, сверкающая весенними солнечными зайчатами. Мы заняли удобную для наблюдателей позицию и затаились. Голубь два раза прошёл мимо нужного места, дико косясь на всех вокруг, а когда понял, что никто мешать ему не собирается, юркнул прям в сердце новообразовавшейся лужицы. Капли затрепетали по его сине-зелёной голове, плавно стекая на крылья. Господин Нахохлившийся завертёл головой ещё быстрее, но лужицу не покинул, а наоборот, стал переступать с лапки на лапку. И тут из-за угла выбежал щенок. Весь грязный, в сосульках из шерсти, тощий, но такой озорной. Голубь ошалел от такого внезапного нахальства, что успел покинуть свою ванную за миг до того, как собачонок наступил в неё своей грязной лапой. Вслед за собачонком бежала его мать, громко воспитывая его на своём языке.


Женька вдруг подскочила и начала лихорадочно расстегивать свой рюкзачок и что-то в нём искать. Через несколько секунд, она извлекла какой-то красный пакет. Сняла с него скрепку, служившую, видимо, импровизированной крышкой и бросилась к собакам. И тут я понял, что это был собачий корм! Женя высыпала добрую половину пакета перед собачьими мордами, потрепала за ухо малыша и снова вернулась ко мне – в наш наблюдательный пункт, а точнее на нашу наблюдательную лавочку.


- Смотри, - заговорила она, - этот малыш, поживший, видимо, ещё совсем мало в мире людей, открыт и приветлив. Он с радостью принимает пищу и ласку от незнакомцев, в его чёрных глазках с золотым ободком нет ни подозрительности, ни недоверия… Сплошное веселье и уверенность в том, что жизнь прекрасна сама по себе. А теперь посмотри на его мать… Всю дорогу она лаяла на него, не трудно догадаться, о чём. Конечно, предостерегала. А видел ты, как она посмотрела на случайно свалившуюся на них еду?


- Да, - ответил я, давно уже глядя на неё, а не на собак, - я только сейчас начал осознавать, что означает этот взгляд… затравленный взгляд голодной собаки… собаки-матери, понимающей, что в первую очередь нужно обезопасить своё дитя, что несётся по жизни со свойственной молодости прытью, радужностью и категоричностью. Взгляд, будто бы говорящий: «Я очень хочу есть, но я так боюсь, что снова получу тумаков».


И тут я вспомнил, что не кормил его уже почти неделю… и ведро с водой опрокинуто и опустошено до последней капли… Тут же я перевёл взгляд на его губы, и меня поразил приступ отвращения к самому себе.


Как забавно устроен человек… Буквально вчера я жаждал убить его, разорвать на клочки, запинать до смерти, смотреть, как он захлёбывается собственной кровью. Сегодня же мне его жалко, и я считаю себя последней сволочью и гноблю за то, что не покормил его и заставил испытывать жажду.


С этими мыслями я вошёл на кухню, поставил чайник на плиту, поискал быстрорастворимый суп и набрал в бутылку воды.


А что если бы я всё-таки убил его… её бы это не вернуло… ещё одна бесполезная смерть… Моя ярость… Да, ей я дал выход… и, оказалось, что она поистрепалась за это время… и, слава Богу, её не хватило на убийство… Быть может, я – тряпка, слабохарактерный человек, но никогда не хотелось мне быть убийцей… да и она бы никогда этого не поняла и уж тем более не одобрила.


Где-то в параллельном мире закипел чайник. Я медленно спустился по ступенькам сознания в реальность и развёл в кружке суп. Теперь я ещё больше смахивал на зомби, чем все эти долгие три года. Правда, в глазах появилось что-то, похожее на просветление.



       3


       ***

На этот раз я спускался по ступенькам, даже не глядя под ноги. Я больше не слышал их заунывных трелей. Мой внутренний голос что-то тихонько нашептывал, но я не слушал и его.


Мой пленник изменил положение. Теперь он сидел, облокотившись на грязную каменную стену, вытянув вперёд согнутые в коленях ноги. Я поставил возле него кружку с супом и бутылку с водой, а сам сел на железный бидон напротив него.


Сначала он схватился за воду, сделал 5 больших глотков и закашлялся. Я сидел и смотрел на него сверху вниз.


- Знаешь, сколько себя помню, я всегда был одинок. Нет, я, вроде бы, не чурался людей, но находился будто в каком-то защитном коконе. А люди… ну, им ведь постоянно некогда… они спешат творить свои «великие» дела, стараются успеть сделать всё возможное и невозможное в этот небольшой отрезок времени, что отпущен им на этом свете. У них, конечно, часто ничего не получается… но главное – они не сдаются. Меня всегда это восхищало, и я как-то привык к тому, что никто не хочет открывать книгу моей души… все слишком заняты собой. Но я… я всегда упивался их жизнями. Я часто ходил на различные шумные вечеринки, на стоячие рок-концерты, на семинары и наблюдал. Я бережно собирал отпечатки эмоций, расцветающих на их лицах в корзину своего сознания, вслушивался в их разговоры. У меня даже появились друзья! А вскоре я научился общаться с людьми на их языке, и обо мне стали говорить, что я – сланный малый, с которым приятно провести лишний час свободного времени. Всё это было очень лестно, а главное – отвлекало. Но порой, возвращаясь домой раньше того порога времени, когда тело, отказываясь подчиняться мозгу, само несёт тебя в постель, я прекрасно осознавал, что всё это бутафория… иногда я даже начинал видеть кусочек кулисы…


К этому времени мой пленник съел, а точнее выпил полчашки супа, в его глазах проснулась жизнь, страх отступил, и на его место вышло простое человеческое любопытство. Увидев это выражение лица – словно маленькой серой мышки, недавно оправившейся от удара мышеловкой по носу, но снова вышедшей на охоту и нашедшей свободно валяющийся кусочек пищи, опасающейся, что это всё-таки ловушка, но не в состоянии остановить себя и свой синхронно шевелящийся чёрный нос – я почувствовал прилив непонятной мне любви к этому несчастному существу. И тут я понял! Я понял, что так часто пыталась вдолбить в мою тупую башку моя любимая: «Учись отделять отдельные поступки человека от его целостной личности». По спине моей пробежали мурашки, я словно ухнул в воздушную яму. Вскоре я увидел мокрую капельку на своих дорогих джинсах и понял, что плачу…


- Я всё равно был одинок… Я понимал сотни душ на этом свете, но ни одна не хотела понять меня. Нет, меня, конечно, слушали… но чаще всего из вежливости… а ведь это всегда видно, как не скрывай. И вот рассказываешь что-нибудь человеку, что-нибудь для тебя действительно значимое… а смотришь на свои колени… или рассматриваешь узор на стене… а лучше всего, если вы идёте по улице, ибо, если ты коснёшься своим взглядом его зрачков, ты сразу же всё поймёшь… тебе станет противно от самого себя, ты закончишь начатую историю в каких-то двух-трёх корявых словах и замолчишь, проклиная себя внутри за то, что опять посмел надеяться. Но тут же снова начнёшь упрямо надеяться, что человек поймёт, что как-то ты чрезвычайно резко закончил свой рассказ и задаст один, но точный вопрос… Но нет. Нет-нет-нет!


И, знаешь, я привык к этому… я привык на душевные темы общаться с городом, да с луной… и это было нормально, этого было достаточно. У меня были друзья, были девушки… Хм… девушки… они, конечно же, были хорошими… но почему-то я всегда ждал кого-то другого… однажды мне надоели такие отношения. Всё это нечестно и неинтересно… если уж с кем и строить отношения, так с тем, кого действительно ценишь и чувствуешь. Так я стал трудягой. Два года безостановочной работы… Боги, я оставлял там всю свою энергию и даже больше! Друзья решили, что я свихнулся… Да… так оно и было… а потом внезапно появилась она… и пять месяцев счастья… пять месяцев, стоивших всей моей жизни…


А потом появился ты… на своей серебристой камри… и отнял её у меня… по какому праву, чёрт возьми!? – при этих словах мой заключённый съежился и приготовился защищаться. – Знаешь, в больнице она всё-таки пришла в себя ненадолго… и как будто бы уже тогда знала, чем всё это закончиться… Ах, Женя-Женя…


Моя вспышка гнева угасла и переросла в апатичное спокойствие. Я долго сидел молча, размазывая слёзы по нитям джинсовой ткани. В голове было пусто… а перед глазами стоял кадр из жизни… её последние вдохи и выдохи…


- Она очень просила не убивать тебя… более того, она просила не причинять тебе вреда… я, конечно, пообещал ей, но, как видишь… практически не сдержал слово… вчера я почти убил тебя. Я, правда, хотел этого… тебя спасла та часть Женьки, которая навсегда будет жить теперь во мне. Если бы не она, ты бы уже подметал тропки в аду. Правда, рано или поздно ты займёшься этим, чего я тебе от всей своей широкой души желаю… но… без моего участия…


Я полез в передний карман джинсов и достал оттуда ключ, маленький такой, никчёмный ключик, ключик к свободе. Поднял его перед глазами своего пленника и увидел в его глазах сомнение, смятение и страх.


- Больше всего на свете моя Женя любила жизнь. Часто вместо «привет» она говорила людям: «Жизнь прекрасна!». Так вот, друг мой, - я наклонился к его руке и вставил ключ в замочную скважину наручника, - жизнь – прекрасна! Я не знаю, почему ты оказался достойнее её… может быть, тебе предстоит сыграть большую роль в одном из фильмов нашей бытности… или послужить генетическим материалом для пришествия в наш мир Мессии… почти у всех из нас жизнь – словно рисунок, нарисованный яркими красками, а затем размытый серой водой. Так вот… я хочу, чтобы на твоём рисунке этой воды не было, чтобы он пестрел яркими, сочными красками эмоций, событий и переживаний… А теперь всё, ЖИВИ ОТСЮДА!


С этими словами наручник расстегнулся и с глухим бряканьем упал на пол. Мой пленник несколько секунд недоумённо потирал руку, затем ошалело ринулся к выходу. Поднявшись на ступеньки, он остановился, освещаемый ярким светом дневного дня, приоткрыл, было, рот, но ни единого звука так и не сорвалось с его губ… он неопределённо махнул рукой и поспешил покинуть эту обитель печали.

А я ещё долго сидел на бидоне… плакал и улыбался… и был благодарен.