Альберт Зеличёнок
К У П Е Р И А Д А
Роман в повестях и рассказах
П о с в я щ а е т с я
Л ё н у ш к е и А л и с к е
С о д е р ж а н и е
1. Комната смеха.
2. Земля обетованная.
3. Крах операции "Большие пейсы".
4. Теория относительности.
5. Конец Большого Джо.
6. Под юбкой статуи Свободы.
7. Герой должен быть блондин.
8. Трудно быть Лёвой.
К О М Н А Т А С М Е Х А
Над входом в нашу контору установлен репродуктор. Такая уж нам досталась контора - с репродуктором. Кому-то это нравится, кому-то нет, но... Мой приятель Мишель Арменянц говорит, что в этом мире есть всего четыре вещи, которые нам не дано выбирать: родителей, жену, де¬тей и место работы. Что уж достанется. На мою долю пришёлся репродук¬тор. Он не безымянен, его партийная кличка - Горластый Джо. Джо обожа¬ет духовые оркестры, мощные звуки которых сопровождают нас в течение всего трудового дня. Нашей конторе уже много десятков лет, и окрестные старожилы утверждают, что такой музыкальной она была на протяжении практически всей своей истории. И я могу это подтвердить, так как хо¬рошо знаю крёстного отца Горластого Джо. Его зовут Михаил Соломонович Фомин-Залихватский, он - один из тех, кто создавал контору. Вскоре после ее открытия он притащил откуда-то рупор и лично подключил его. Залихватский уже весьма стар, но по-прежнему выглядит как огурчик. Не наш, конечно, а болгарский, маринованный, из восьмисотграммовой банки. Эх!.. Михаилу Соломоновичу никто не даёт больше пятидесяти пяти, кото¬рые ему исполнились ещё тогда, когда он лично расстреливал где-то в Венгрии врагов советского народа. Об этом он рассказывает с трибуны каждый год, когда мы празднуем День Ветерана. Сейчас Фомин-Залих¬ватский занимает пост заместителя директора по дефициту.
Пониже громкоговорителя косо прибит кумачовый транспарант "Добро пожаловать на работу, дорогие товарищи!" Аналогичный призыв, хотя и выцветший и в несколько редуцированном варианте - "Добро пожа¬ловать!" - висит над большой ржавой дверью, расположенной несколько правее главного входа. Он остался ещё с тех времён, когда в качестве шефской помощи часть помещений передали местным чекистам. В правом крыле нашего здания, за этой самой дверью располагалась пытошная. По¬том эксперимент по смычке населения с органами признали неудачным и прикрыли. Чекиста освободили помещение, и его приспособили под лабора¬торию, забив зачем-то вход железными перекладинами. Вскорости по зда¬нию ночами стали бродить тени убиенных. Парторг конторы, проводя в жизнь линию на искоренение неприятных воспоминаний, пригласил попа. Батюшка окропил бывшую пытошную святой водой, что-то там читал вслух - то ли из Ветхого завета, то ли ещё из какой антисоветской книги... Шум был страшный. Парторга сняли и в наказание отправили послом в какую-то заштатную азиатскую страну. Попа, чтобы замять дело, сначала приняли кандидатом в члены и зачислили в штат обкома инструктором, потом иск¬лючили за религиозное мракобесие, арестовали и, кажется, расстреляли. Во всяком случае, после этой истории духи окончательно взбесились и шатались по комнатам, коридорам и подсобным помещениям не только ночью, но и днём, причём среди них стали попадаться типы явно средне¬вековой наружности и даже какие-то в шкурах. Большинство выглядит весьма неаппетитно. С одной дамой случилась истерика, когда в столовую во время обеда ввалились призрачные последствия знаменитой стрелецкой казни. А может, и какой-нибудь другой казни, в отечественной истории их, слава богу, хватало. Сторожа постоянно увольняются, больше полуго¬да визитов привидений выдержать не могут. Зря батюшка их растревожил. Я даже и привык к ним как-то, но всё равно - зря.
Я вместе с толпой сослуживцев врываюсь в фойе конторы. Над го¬ловой нависает ещё один призыв, точнее, риторический вопрос, прикреп¬лённый также над входом, но с внутренней стороны: "А не рано ли вы уходите с работы, дорогие товарищи?!" Его установили несколько лет на¬зад, в период кратковременной реставрации Ивана Грозного, когда всюду закручивали гайки, а снять забыли. Пусть себе. Никому же не мешает.
В углу за мешками с песком притаился Петрович из отдела кад¬ров. На коленях у него винтовка с оптическим прицелом, за поясом - ог¬ромный мясницкий тесак. Петрович - однополчанин Фомина. Когда-то они вместе отражали в снегах танковую атаку. Сейчас Петрович вышел в отс¬тавку и ловит по утрам опоздавших. Несладко, должно быть, этим зани¬маться после былых подвигов, но другой-то работы у старичка нет. Мает¬ся, бедняга, в своем отделе кадров целыми днями от безделья, вот и вы¬ходит утром поразмяться и вспомнить молодость. Ну, да что мне, я ни¬когда не опаздываю, вот и сейчас до начала ещё две минуты.
Из дверей родного отдела с треском вылетает кто-то из сослу¬живцев и, пробив противоположную стену, исчезает в туче пыли и грохоте ломаемой мебели. "Значит, шеф уже на работе", - отмечаю я и прохожу на своё место. Рабочий день начался.
Корнеплодова мирно беседует с Ниной Огурян. "Странно, - поду¬мал я, - что это с ними сегодня?" Правая рука Корнеплодовой скрылась в её сумочке и занимается там непонятным: то ли что-то поглаживает, то ли почёсывает. Вдруг рука резко метнулась вверх и вперёд, и на плече Нины оказалась отвратительного вида змея, которая тут же вцепилась двухсантиметровыми зубами в её шею. Нина дико закричала и рухнула на пол, но успела в падении вынуть из ящика стола бутылочку с мутной жид¬костью внутри, отвинтить пробку и плеснуть в лицо Корнеплодовой. И только потом потеряла сознание. "Надо бы позвонить в "скорую"", - по¬думал я, но идти к единственному автомату, который расположен в трёх кварталах от нас, было лень, и я остался сидеть. К тому же никто не знает, на месте он или нет. В прошлый раз хулиганы сняли телефон и унесли, а вместо него повесили автомат Калашникова. Дал со злости оче¬редь в воздух и вернулся на работу. А сегодня у меня хорошее настрое¬ние и портить его не хочется. Всё равно у Корнеплодовой подобные сцены каждую неделю происходят. Чаще с Огурян, иногда ещё с кем-нибудь. Да и вообще: вызывать "скорую" к Нине - ссориться с Корнеплодовой, а она человек мстительный. Месяц назад, к примеру, чихнула, а Порфирий Ива¬нович не пожелал ей крепкого здоровья до самой смерти. Потому что его в комнате не было, как раз перед этим вышел. Корнеплодова на него оби¬делась и подложила ему под ножку стула пластиковую бомбу. Хорошо, что на этот стул вместо Порфирия Ивановича сел случайно забредший главный инженер. Впрочем, бомба была советского производства и не взорвалась. Мы - против международного терроризма! Однако ножка у стула обломи¬лась, главный инженер упал, рассердился, и нам срезали премию за этот день на двенадцать процентов. А Корнеплодова теперь уже на него обиде¬лась и... Но это совсем другая история.
Дверь открылась, и вошли двое в белых халатах. То ли им кто-то всё-таки позвонил, то ли сами добычу почуяли. Один из них наклонился над лежащей на полу Ниной, быстро осмотрел её и что-то тихо сказал второму. Второй, о глупым усталым лицом киноартиста Юрия Никулина, серьёзно и звучно сказал: "Моменте морэ", - и снял шапочку. Корнепло¬дова удовлетворённо вздохнула и ушла в туалет смывать ту самую мутную жидкость, которая всё ещё текла у неё по лицу и, капая на платье, пор¬тила его. Мужчины встали. Женщины остались сидеть, но замолчали. Стало удивительно тихо, только за стеной, в кабинете шефа, кто-то тоненько закричал. Да ещё из угла раздался лязг. Это Вано Коргалидзе попытался соответственно ситуации обнажить голову. Неделю назад на барахолке он приобрёл рыцарский шлем, сразу же надел и с тех пор не может снять. Вот и сейчас ему не удалось. Вано наконец смирился и остался в железе. Первый врач неожиданно подпрыгнул, громко хлопнул в ладоши и радостно заорал: "Вася, ура! Клянусь аллахом, смерть от укуса змеи! Это ж тема моей кандидатской, Вася! Чур, вскрывать буду я". Они весело подхватили тело и быстро вынесли. Мы сели. Вернулась Корнеплодова, покрытая язва¬ми и шрамами. Она достала из стола косметичку и через две минуты при¬вела себя в порядок. Все успокоились и приступили к обычными занятиям.
Коргалидзе методично бьётся головой о стену. Я его понимаю. Несладко ходить всё время в шлеме. Правда, так он ещё глубже надевает¬ся, но хоть душу человек отведёт.
Милочка принимает ванну. Она так любит это дело, что добилась специального приказа шефа, после которого два хмурых сантехника прове¬ли трубы и установили возле её стола нечто вроде маленького бассейна с бронзовыми ангелочками по углам. С тех пор Милочка избавилась от необ¬ходимости притаскивать воду вёдрами из столовой и мыться в лохани, что несколько оскорбляло её стыдливость и не создавало удобств. А теперь нальёт полную ванну, напустит поверху пены импортного производства и блаженствует. Даже о о конце рабочего дня приходится напоминать.
За шкафом возле двери дамы примеряют что-то из одежды, а может быть, белья, потому что периодически, когда дверь открывается, разда¬ётся визг. Но примерке не прекращается.
Пашка Севастьянов вбивает гвоздь в крышку стола. У него такое хобби. Практически свободного места уже не осталось, и он зарится на мой стол. Я стойко держусь и не уступаю. Пашка сердится, угрожает мо¬лотком, но к серьёзным действиям пока не приступал.
Порфирий Иванович крахмалит манишку. Его щепетильность в одеж¬де женщины постоянно ставят в пример мне - укоризненный взгляд на джинсы и то место, на котором, по их мнению, должен висеть галстук, - и Лёве Куперовскому. Лева у нас стиляга. Он напяливает на себя такое, что дамы зеленеют и переходят в третье - газообразное - состояние ве¬щества, а Петрович, один раз увидев опоздавшего Лёву, выронил винтовку и на три дня перешёл - прямо за своими мешками - в каталептическое состояние. Кстати Петровичу ещё повезло. Потому что этот "один раз" был не единственный раз, когда Куперовский опоздал, а единственный раз, когда Петрович его заметил. Обычно Лёва появляется в конторе настолько поздно, что Петрович уже успевает покинуть свой пост и уда¬литься в отдел кадров, где в компании таких не отставников до конца дня вспоминает безвременно ушедшую молодость. Впрочем, Лёва ещё не пришёл, а Порфирий Иванович закончил с манишкой и аккуратно развесил её на спинке стула, где уже расположилась его рубашка. После этого он вытащил из-под стола кресло-качалку, удобно устроился и уснул.
Похоже, дамы примеряют всё-таки бельё, потому что в комнату уже двенадцатый раз под их негодующие крики заглядывает сексуальный маньяк Тарасевич из второго отдела. Погуляет себе между столами, расскажет анекдот и выскочит. Причём и входить, и выходить он стара¬ется внезапно, чтобы использовать фактор неожиданности, но у него пока ничего не получается.
Женщины наконец удалились. В дальнем конце комнаты опять кто-то новенький. Здоровенный, в чёрных штанах и красной рубахе. Топо¬ром над головой машет. А стол ему выдали отличный: старинный, дубовый, крепкий, с мордой на фасаде. Вообще с этим дальним концом периодически происходит странное: стена там какая-то ненормальная, будто туманная, и из этого тумана то мебель дополнительные появится, то новые сотруд¬ники - вроде этого бугая, в своём углу и обитают, к нам не подходят, ни с кем не общаются. Мы тоже к ним стараемся не приближаться. Всё равно посидят они немного, посидят и исчезают без следа. А иногда там опускается тьма, только ветер воет и звёзды мерцают. Надо бы в Акаде¬мию наук написать, но лень.
Хлопает дверь, и в комнату входит ассириец. Два его малолетних соплеменника раскатывают перед ним красную ковровую дорожку. "А кому сапоги-ботинки чинить, набойки набивать, молнии подшивать, туфли ре¬монтировать, квартиру обчистить, жену увести?" - гнусаво поёт он и внимательно оглядывает нас. "Ничего не надо?" - удивлённо переспраши¬вает он. Мы молчим. "Ладно, посмотрим", - мстительно говорит ассириец и удаляется. Ковёр сворачивают и выносят. Кто-то зловеще хохочет. Мы оборачиваемся на звук. Там никого нет.
Из коридора доносятся мерные разрывы. Это школьники из сосед¬него круглогодичного пионерлагеря "Юный садист" метают гранаты - гото¬вятся к "Зарнице". А может, и не школьники. Может, это соседний отдел к районной спартакиаде подготовку ведёт. Спортивных гранат в конторе нет, но Фомин как-то по случаю достал боевые. Вот они и бросают те, что есть. Всё равно тренировка.
"Ложись!" - заорал кто-то, и в центр комнаты падает граната. "Доигрались", - успеваю подумать я, валясь под стол. Другие мужчины среагировали мгновенно и защитились кто чем сумел. Милочка, как позже выяснилось, две секунды из отпущенных пяти решала, выпрыгнуть ей из ванны и укрыться за её боком или нырнуть, рассчитывая на особую кре¬пость французской пены. В конце концов она выбрала второе. Порфирий Иванович спрятался под кресло-качалку. Раздался щелчок. Мы замерли, но взрыва не последовало. От гранаты начал распространяться неприятный запах. Вбежал радостный Михаил Соломонович в щегольской зелёной телог¬рейке и в противогазе.
"Учения по гражданской обороне, - хихикая, объявил он и доба¬вил. - Фу-газы. Язвы по всему телу. Бесплодие, Через пятнадцать секунд смерть. По нормативу". Забрал свой снаряд и ускакал радовать других.
Вошла лошадь. Остановилась около моего стола. Я дал ей консер¬вы "Морковка в морковном соусе". Местного производства. Больше ничего не было. Съела, поблагодарила ржанием и, потрясая гривой, ускакала.
Явился шеф. Побродил возле столов, Милочкиной ванны. Сказал "мда" и собирался уходить, когда увидел громилу в красной рубахе. Шеф долго озадаченно смотрит на громилу, а тот - на шефа. "Зайдите ко мне", - говорит шеф. Громила бледнеет и исчезает в тумане. Шеф пожима¬ет плечами и удаляется к себе.
Пришёл Куперовский. Значит, скоро обед. В предчувствии его женщины вернулись и поставили на плитку чайник. Он у них медный, трех¬вёдерный, с гравированной надписью на боку: "Дорогому Николеньке от любящей его супруги Александры Фёдоровны и святого наставника Григо¬рия". Кто такой этот Николенька, никто не знает. Надпись старинная, с ятями. Чаепития занимают; важное место в жизни наших дам. Как и при¬мерки. Иногда они совмещают оба занятия, и тогда снуют вокруг стола в весьма странных нарядах, вызывающих повышенную активность Тарасевича. Чайная церемония помогает женщинам отвлечься от тягот быстротекущей жизни. Поэтому чай то греется, то распивается. "А кто у нас сегодня дежурный?" - нараспев выкликает одна из дам. "Я!" - с готовностью от¬вечает другая и убегает в соседнюю комнату к холодильнику. Вскоре она с натугой прикатывает оттуда двухсотграммовую баночку чёрной икры. "0-о-о", - в экстазе тянут дамы. "А что у нас сегодня к чаю?" - задаёт второй ритуальный вопрос дама-распорядительница. "А вот что!" - хором отвечают остальные и начинают вываливать на стол бутерброды с маслом, сыром и колбасой, отдельно хлеб, масло, сыр и колбасу, печенье, конфе¬ты, сметану, яблоки, груши, дыни, тыквы, арбузы, ананасы, кокосы, фи¬кусы, кактусы, плоды хлебного дерева, жареного хека, копчёную сельдь, солёного сига, мороженую ставриду, сушёную тарань, варёную акулу, мо¬чёного кита, живого кальмара в собственных чернилах, грибы солёные, сушёные, копчёные, жареные, сырые и и ядовитые (мухоморы, по-моему, принесла Корнеплодова; сама, небось, есть их не будет). В центр стола, рядом с чайником, ставят четырёхлитровую бутыль с мутно-зелёным содер¬жимым. Неужели?! Нет, всё в порядке, сухой закон не нарушен. Это все¬го-навсего сок манго баночный, пропущенный через мясорубку и топлёный двенадцать часов вместе о солёными огурцами под томатным соусом в пьяном виде мужем одной из наших сотрудниц. Кажется, всё. Нет, вот ещё одна достаёт из сумочки и водружает на стол торт в виде индийского храма любви. Дамы смотрят на лежащее перед ними изобилие. "Приятного аппетита", - командует распорядительница, и они, мило щебеча, будто хор адыгейцев на фоне родимых гор, приступают к приёму пищи. Как гово¬рил наш старшина в военных лагерях, будь они трижды прокляты, аминь. К женщинам присоединился Порфирий Иванович, которого они всегда подкарм¬ливают. Лёва незаметно утащил у них ананас и доедает его за своим сто¬лом. Идиллическая картина. "Группа сицилийских крестьян отмечает счастливое завершение кровной мести". Прекрасная половина нашей комна¬ты, усиленная Порфирием Ивановичем и частично Лёвой, сметает всё. Только кальмар выпустил новое чернильное облако и скрылся в коридоре, да кит ожил, испугался и пырнул в океан. Впрочем, их исчезновения в общей сутолоке никто не замечает.
Неожиданно сама по себе заработала выключенная радиоточка и замогильным голосом, от коего волосы на голове зашевелились, объявило: "Оставаться на своих местах! Сейчас войду я!!!" Радио смолкло, но че¬рез десяток секунд снова ожило и добавило: "Говорил Михаил Соломонович Фомин-Залихватский". И на этот раз отключилось совсем.
Через пять секунд после оповещения во все комнаты одновременно зашёл Фомин. Отклонения от тождественности были, но незначительные. Так, у нас он появился в своей любимой зелёной телогрейке, в тот же миг в соседнюю комнату заглянул в смокинге, а в один из отделов, как выяснилось, - вообще в кителе. Остановился в центре, выкинул вперёд руку и запел: "Если завтра война". Допев, Михаил Соломонович со слеза¬ми на глазах и просветлённым лицом возгласил: "Товарищи! Несколько дней назад в степях под Тоцком высадились марсианские боевые соедине¬ния с агрессивными намерениями. В целях проверки боеготовности, а так¬же обеспечения выполнения офицерами запаса своего священного долга ре¬шено привлечь к отражению наступающего противника вас. Я имею в виду - мужчин. От лица дирекции и от своего личного лица я могу добавить, что все погибшие будут занесены в Почётную книгу нашей организации навеч¬но. Их барельефы выбьют на фасаде нашего здания. Их именами будут наз¬ваны комнаты, коридоры, подсобные и служебные помещения. Их фамилии будут оглашаться их товарищами во время утренней поверки сотрудников организации. Слава погибшим героям! Изувеченные и искалеченные герои будут материально поощрены из директорского Фонда. Поздравляю вас, то¬варищи! Ур-р-ра!!!"
Мы хором сказали: "Ура".
Михаил Соломонович сделал паузу, ожидая троекратного повторе¬ния. Троекратно кричать мы не стали. Пауза затягивалась. Фомин недо¬вольно поджал губы, но продолжил уже более буднично: "Для мужчин се¬годняшний рабочий день завершён. Завтра построение в восемь часов на своих этажах. Форма одежды - рабоче-крестьянская, то есть надевайте что похуже. Будем вывозить к месту, так сказать, выполнения. Ваш не¬посредственный начальник на марше - Фан Фаныч". Из-за спины Залих¬ватского вышел неведомо откуда взявшийся замдиректора по вопросам ка¬нализационно-очистных работ Фан Фаныч Унитас. Странная фамилия его, видимо, объясняется французским происхождением. Мало кто знаком с Фан Фанычем, потому что на своём официальном рабочем месте он не появля¬емся. Зато заочно его знают почти все. Фан Фаныч - постоянный фельето¬нист стенной газеты "Поворот к лучшему". Его полные гнева сатирические заметки, бичующие нравы, причёски, одежду, обувь и низшее бельё совре¬менной молодёжи, а также обличающие тех, кто нарушает правила пользо¬вания туалетом, регулярно появляются на страницах могучего печатного органа конторы. Недавно Фан Фанычу приказом директора была объявлена благодарность "за смелость в выполнении гражданского долга". Таким об¬разом, нам достался начальник марша, полный гражданских доблестей.
* * *
Построение состоялось на час о небольшим позже назначенного срока, но прошло, в общем-то, нормально. Сначала Фомин нараспев про¬декламировал "Правила поведения тяжелораненого бойца во время ядерного взрыва" и "Последствия химико-биологического нападения". После него Фан Фаныч прочёл свой новый фельетон - о марсианах - и, нежно глядя на нас, сказал: "Он выйдет на днях в моей рубрике, но вы его уже не уви¬дите". В противоположном конце коридора кто-то забился в конвульсиях, одновременно обогащая атмосферу цитатами из Чехова и Маркса. Появивши¬еся санитары спеленали его и унесли. Напоследок он начал "Декамерон". "Память у товарища отличная", - сказал Куперовский. Он опоздал всего на семьдесят минут и попал как раз к построению. На исходе третьего часа прибыл генерал. Его чёрная "Волга" остановилась на лестничной клетке, а БТР с охраной заехал в коридор, и могучие ребята с лицами потомственных костоломов деловито расставили вдоль строя крупнокали¬берные пулемёты и лёгкие полевые орудия, тщательно наведя прицел на нас. После этого часть охранников устроилась за пушками и пулемётами, а остальные, покрыв стволы гирляндами искусственных цветов и транспа¬рантами типа "Сердечно рады, что вы приехали", скромно примостились в стороне, сняв автоматы с предохранителей. "Что это они маскируются?" - спросил я у Лёвы, стоящего рядом. На Леве - умопомрачительная га¬вайская рубаха с райскими птицами и клетчатый красно-чёрный пиджак, на спине которого золотыми буквами крупно выведено по-английски: "Сделано в Центрально-Африканской Республике". "По привычке, - объяснил Лёва. - Рассчитано на телевидение. Чтобы на плёнку ничего лишнего не попало".
Генерал прошёл в центр коридора икомандным голосом провозг¬ласил: "Приветствую вас, дорогие товарищи колхозники и колхозницы! Со¬берём урожай пшеницы сильных и твёрдых сортов досрочно!" Помолчав, он добавил: "Дадим отпор израильским агрессорам!" Это было ближе, но всё-таки тоже не совсем то. Больше генерал выступать не пожелал. Он двинулся вдоль рядов, изредка пожимая руки или похлопывая передних по плечу. Остановившись рядом, он внимательно и несколько неприязненно оглядел меня с головы до ног и укоризненно проговорил: "Бородатый... Нехорошо". Потом генерал посмотрел на Лёву, кудри которого исчезали в вышине, где мешали свободному пролёту метеоритов, и, покачав головой, сказал: "Волосатый... Нехорошо". Зрелище Левиной причёски так расстро¬ило генерала, что он сразу же сел в "Волгу" и убыл - охрана едва успе¬ла собрать вооружение.
После отъезда почётного гостя Фомин сообщил, что оружие мы бу¬дем добывать у уничтоженных и пленённых нами марсиан, напомнил о льго¬тах искалеченным и погибшим и призвал садиться в автобусы организован¬но и поэтажно. Автобусы ждали внизу. Их было один - старенький "Пазик" с выбитыми стёклами и надписью "Долой Временное правительство!" на бо¬ку. Мы организованно и поэтажно разместились в нём. Михаил Соломоно¬вич, видимо, в целях соблюдения секретности прикрыл окна фанерными щи¬тами, отчего мы потеряли ориентировку во времени и пространстве. Поб¬лизости что-то взорвалось, прострекотала автоматная очередь, раздалась непонятная команда, и автобус тронулся с места.
Изнутри он кажется гораздо больше, чем снаружи. В салоне стоит непроглядная тьма, и в ней растворяются и исчезают соседи. Даже тот, который стоит на моём плече. Я перестаю их чувствовать. Я во тьме. У моих ног горит костёр. На мне леопардовая шкура, галстук, который я тут же срываю и бросаю в огонь, очки и борода. Очки и борода мои собственные. Рядом Лёва в клетчатом пиджаке и набедренной повязке. Ми¬мо нас пробегает саблезубый тигр, за ним гонятся Фомин и Петрович, оба неглиже, с дубинами. Тигр истошно ревёт, кричит: "Помогите!" - и пыта¬ется запутать следы. Откуда-то слышится радостный хохот Тарасевича и испуганные крики пещерных женщин. В костре на вертеле жарится мясо. Рядом вкопан прибитый к суковатой палке плакат "Изжарим агрессо¬ров-марсиан досрочно!" Вокруг костра маршируют голые пещерные дети обоего пола в пионерских галстуках. В руках у них - самодельные плака¬ты: "Дяденьки добровольцы, защитите нас от агрессивных дяденек марсиан!" Интересно, и почему это все нас считают добровольцами? Мясо на огне издаёт аппетитный запах. Лёва плотоядно клацает зубами. Из тьмы выходят Залихватский, Петрович, Унитас и горящими глазами смотрят на самые аппетитные куски. Да, такие себя не обидят. Куперовский достаёт откуда-то напильник и принимается точить зубы. Запах стано¬вится сильнее. И в этот момент страшной силы удар бросает меня прочь от костра, в темноту. "Наверное, Петрович кусок мяса пожалел. Или За¬лихватский", - успеваю подумать я и оказываюсь на асфальте перед авто¬бусом. Автобус врезался в столб, и теперь у него смущённый и озадачен¬ный вид собаки, которой не удалось укусить кого хотелось. Краска с борта осыпалась вместе с призывом к свержению Временного правительст¬ва, и проявилась более старая надпись: "Да здравствует царь-батюшка!" Рядом стоит Куперовский в пиджаке и набедренной повязке. В зубах у не¬го мясо, в волосах запуталась кость. Лёва оглядывает себя и ныряет об¬ратно в темноту. Возвращается он уже без кости, в брюках и ботинках, дожёвывая на ходу. От него тянет костром, шкурами, мясом, дубинами, костями, пещерными женщинами, Петровичем, Фан Фанычем и ещё чем-то первобытным. Фоминым почему-то не пахло. Я принюхался. Нет, Фоминым не пахло точно. Кроме нас, из автобуса никто не выходил. Я с содроганием представил себе гору трупов и заглянул в салон. Кроме тьмы, там никого не было. Кто-то подёргал меня за рукав. Я обернулся. Передо мной стоял мальчик. Классический юный пионер, в белой рубашке, шортах, красном галстуке и с плакатом в руках. На плакате было начертано: "Долой дик¬тат американских монополий в Нижней Саксонии!" В слове "Саксония" он сделал четыре ошибки. "Смелый мальчик", - подумал я, вспомнив силу, неодолимость и мстительность этих монополий, и с ужасом представил, как щупальца капиталистического спрута смыкаются на горле мальчика (или девочки? никогда у этих плакатных пионеров пол не разберёшь, только по платьицам и штанишкам, но шорты и те, и эти носят; говорят, ещё по пуговицам можно, но я всё время забываю, с какой стороны они у кого застёгиваются, по своей рубашке приходится проверять).
"Дядя, вы добровольцы?" - спросило бесполое юное существо. Да¬лись им эти добровольцы. "Да, мы - это они". "Тогда вам велели пере¬дать, что в связи с изменением обстановки приказано рассредоточиться и двигаться своим ходом". И существо убежало. Странное оно всё-таки ка¬кое-то. Но хоть ненавязчивое.
Мы с Лёвой подумали, потом ещё раз подумали, забрали свои вещи и двинули. Из-за угла грянул хор: "Дан приказ ему на запад, ей - в другую сторону". "Хор Пятницкого", - сказал Лёва. "Нет, Советской Ар¬мии", - возразил я. Долго спорили, потом решили пойти проверить. За углом стояли вперемешку бравые ребята в форме и погонах без знаков различия и хорошо упитанные красотки в сарафанах, кокошниках, наклад¬ных косах и французских румянах. На некоторых вместо кокошников были фуражки, а кокошники - на бравых ребятах. "Значит, уже успели побра¬таться", - подумал я. Время от времени девицы начинали вертеться на месте, демонстрируя однообразие отечественного трикотажа. Парни сразу оживлялись. Здесь явно не хватало Тарасевича. "Ты поклонник народного искусства?" - спросил я Лёву. "Народного - да", - ответил он.
* * *
Изредка нам попадались другие рассредоточенные. "Куда вы идё¬те?" - "Не знаем, приказано" - "Ну, и как?" - "Других приказов не пос¬тупало". Ну, раз не поступало, значит, идём правильно.
Нас обогнал знакомый "Пазик" с забитыми фанерой окнами. Види¬мо, он уже без нас пару раз врезался в столбы, потому что с его бортов слетело ещё несколько слоев краски и открылся очередной лозунг: "Славься, Марк Антоний!" По-древнеримски. Мы закричали, замахали рука¬ми, побежали, но он не остановился. Лёва со злости запел: "В лесу ро¬дилась ёлочка" на мотив "Интернационала". Из боковой улицы вышел сер¬жант милиции в генеральском мундире. "Нарушаете, гражданин", - сурово оказал он Лёве и опустил руку в глубокий карман пальто. "Если вынет пистолет, то нам конец", - подумал я. Милиционер достал из кармана "Алису в Стране Чудес", недоумённо повертел в руках и сунул Леве. "Конфисковано, - пояснил он. - Антисоветская книжка". Потом сержант снова полез в карман и выволок оттуда немецкую овчарку. Недовольно по-
качав головой, он отправил её обратно и вынул овчарку же, но восточно¬европейскую. Поставив её по стойке "смирно", милиционер снова посмот¬рел на Лёву и увидел у него в руках "Алису". "Подрывная книжка, - ска¬зал сержант. - Вещдок". Он вытащил из того же кармана фотоаппарат на треноге и стал наводить его на Куперовского. Собака стояла рядом и ры¬чала. Лёва не знал, что делать. Подумав, он тоже зарычал.
Рядом остановился рейсовый автобус. На его боку было написано: "Кожвендиспансер - кожвендиспансер". "Кольцевой", - подумал я. "Са¬диться будете?" - спросил водитель. Мы зашли. Автобус закрыл двери и поехал. Сержант остался на остановке. У его ног рычала навытяжку соба¬ка. В салоне сидело несколько завсегдатаев диспансера. У них был весё¬лый и довольный вид. "Процедуры прошли нормально?" - спросил в микро¬фон водитель. "Отлично!" - хором ответили завсегдатаи. "Люблю я вас, ребята, - сказал водитель. - Я сам был таким, как вы. А теперь я води¬тель автобуса", - добавил он и отключился. К окну его кабины был при¬вязан бронированный сейф на колесиках, который, таким образом, ехал параллельно автобусу. "Колхозный рынок", - объявил водитель. В салон вошёл огромный бык с медалью "Победитель соцсоревнования" на широкой груди. Бык немного задержался в дверях, подумал и сел на одно из сво¬бодных мест, над которым было написано: "Для взрослых и здоровых". Ря¬дом с ним уселся мужичонка в рваной кепке, грязных сапогах, поношенном ватнике и джинсах "Леви Страусс". Изредка он гладил быка по плечу и нежно называл его Васей. Бык не реагировал. На телогрейке мужичонки токе висела медаль "Победитель соцсоревнования". На пустое сиденье ря¬дом с одним из завсегдатаев присела старушка с несколькими сумками и большой открытой банкой масляной краски. Сумки были туго набиты леден¬цами. Старушка принялась доставать их один за другим, критически осматривала и подкрашивала малярной кистью, аккуратно стряхивая капли о край банки. "Внучкам везу, - пояснила она Лёве. - Здесь купила. А краску и кисть впридачу дали, бесплатно. Люди-то какие хорошие. А вы куда едете?" "Марсиан отражать", - сказал Лёва значительно. "Молодцы, сынки, - сказала старушка. - Хорошее дело затеяли. А жить, сынки, как славно! И всегда хорошо было, и всегда точно так же хорошо будет, вот что я вам скажу". Тут между нами встал широкоплечий парень с магнито¬фоном, и разговор прекратился. Записанный на магнитную ленту популяр¬ный эстрадный баритон спел про то, как он, пройдясь по Ленинграду сре¬ди различных архитектурных красот, решил бросить всё это и отправиться в Афганистан, где настоящая жизнь, полетел туда на похоронном вертолё¬те "Чёрный тюльпан" с миссией дружбы, и неблагодарные местные жите¬ли-душманы садили по вертолёту из американских пулемётов, а сам бари¬тон танцевал в это время вальс-бостон. Завсегдатаи, мужичонка, местные грузины, которые заняли переднюю часть салона, и водитель зааплодиро¬вали. Сидящая на коленях у одного из грузинов девушка лет четырнадца¬ти, одетая в помаду, пудру, румяна, тушь для ресниц, колготки, туфель¬ки и красную кофточку, достала откуда-то из глубин кофточки фотографию баритона и поцеловала её. Бык замычал. Бабушка за спиной магнитофонно¬го парня всплакнула и снова проговорила: "Хорошо-то как". Парень выру¬бил звук, громко сказал: "Записывайте свои кассеты только в кооперати¬ве "Нам песня строить и жить помогает". Кооперативные песни в рекламе не нуждаются", - и вышел.
На его место лёг потрёпанный жизнью мужчина с поллитровкой. "Притомился. Пьяный, наверное. Живётся-то у нас как хорошо, а!" - ска¬зала старушка. Мужчина на полу запел "Интернационал". Все встали. Заг¬лянувший было в автобус знакомый милицейский генерал-сержант козырнул и вышел. Автобус резко тронулся с места, и все рухнули на сиденья. Кроме тех, которые стояли в проходе и упали на поющего мужчину. Оби¬женный мужчина перестал петь и стал говорить о родителях упавших на него граждан. Особенно много он сказал о родителях быка, который как раз перед этим уступил место девушке с ребёнком. Бык встал, извинился, достал из кармана своего спутника - мужичонки в джинсах - ещё одну ме¬даль "Победитель соцсоревнования" и приколол её к пиджаку лежащего мужчины. Лежащий успокоился, внятно сказал: "Служу Советскому Союзу, товарищ генерал!", вытянулся и заснул. Старушка прослезилась, счастли¬во бормоча: "Герой, герой. Как на моего старшего внучка похож. И вну¬чок на него похож". Завсегдатаи, убедившись, что больше никто не поёт, сами завели свою завсегдатайскую песню. Девушка на коленях у грузина подпевала. Старушка всхлипывала от радости. Водитель сказал в микро¬фон: "Да, да, ребята, и я был таким, как вы". И тоже запел. Лёва с ин¬тересом записывал куплеты. Примерно на середине песни водитель объ¬явил: "Граждане, передавайте деньги водителю". Пассажиры принялись вы¬ворачивать карманы и вытряхивать кошельки. Старушка осторожно достала бумажник у спящего на полу. Всё, что нашли, передали в кабину. "Спаси¬бо", - сказал водитель. Он подтянул за верёвочку сейф и быстро перело¬жил в него полученные деньги: купюры отдельно, мелочь отдельно. Там было уже довольно много. Когда мы подъехали к светофору, водитель ушёл куда-то и вскоре вернулся, волоча за собой на верёвочке новенький "Мерседес". Теперь за автобусом ехал не только сейф, но и "Мерседес", изредка водитель выходил из кабины, пересаживался в автомобиль и при¬нимался нажимать там на разные кнопочки и дёргать за хромированные ручки. Тогда за руль автобуса садился один из завсегдатаев. Он учился тому, что ему понадобится, когда он перестанет быть завсегдатаем. Это продолжалось до тех пор, пока водитель случайно не нажал кнопку, после которой в "Мерседесе" рядом с ним оказалась полуобнажённая красотка явно иностранного вида, сразу же начавшая его вербовать. Водитель от¬верг притязания красотки, вылез из "Мерседеса" и с пением "Интернацио¬нала" вернулся в автобус. Лежащий на полу проснулся и стал петь
вместе о ним. Бык снова достал из кармана мужичонки медаль, подумав,
достал вторую и вручил их водителю и лежащему. Водитель расправил
грудь и замолчал, а лежащий заснул.
На ближайшей остановке в автобус вошли несколько стражников в латах, шлемах и металлических наколенниках. В руках у них были щиты и копья. Стражники встали в дверях, выставив вперёд копья. Пассажиры почтительно отодвинулись, плотнее прижимаясь друг к другу. "Час пик", - объявил один из стражников, видимо, главный. "Значит, это вовсе не копья, а пики", - подумал я. Теперь пассажиры, продвигаясь к выходу, оставляли на пиках части одежды и тела. Бабушка на прощанье расцеловала всех стражников.
"Остановка предпоследняя. Следующая - конечная, кожвендиспан¬сер", - объявил в микрофон водитель. Завсегдатаи оживились и рассказа¬ли несколько кожно-венерических анекдотов, после чего затянули диспансерную песенку. Лёва выглянул в окно и увидел на одном из домов надпись "Аптека". "Нам - сюда", - сказал он, и мы пошли к выходу. Вслед за нами двинулся грузин, на шее у которого по-прежнему висела девушка. "Разве вам не на следующей?" - удивлённо опросили завсегда¬таи. "Нэт, нам пока здэсь", - сказал грузин. Прочие грузины продолжали сидеть. Остались и мужичонка с быком. "А вам разве до конечной?" - спросили завсегдатаи мужичонку. "Не мне - ему", - ответил мужичонка. Завсегдатаи с уважением посмотрели на быка. Бык скромно потупился. Ав¬тобус закрыл двери и уехал.
На остановке стоял знакомый милиционер. "Это опять вы?" - спросил он. "Нет, не мы", - сказал Лёва. "Жаль", - сказал милиционер. "Нам в аптеку", - сказал Лёва. "А зачем?" -спросил я. "Запасти ле¬карства на дорогу, - объяснил Лёва, - пригодятся". Милиционер спросил: "Это точно не вы?" "Не мы", - ответил Лёва, и мы вошли в аптеку.
В аптеке было людно. Многие стояли с вещмешками. "Что это они? - спросил я Куперовского. - Или их тоже мобилизовали?" Оказалось, что привезли импортное лекарство. Какое - точно никто не знал, но на всякий случай брали помногу. Крайним оказался монах в грубошёрстной рясе, подпоясанной верёвкой, сандалиях на босу ногу и с горящим факе¬лом в руке. Монах, не переставая, скулил. "Ну, мужики, - ныл он, - ну, мужики, ну, пропустите вперёд, у меня там хворост разложен, народ соб¬рался, человек ждёт. Пропустите, а..." Его никто не слушал. Толстая дама, отпускавшая лекарства, громко кричала: "Эй, кто там с факелом? С факелом нельзя. Нельзя сюда с факелом!" На неё тоже не обращали внима¬ния. Очередь двигалась медленно. "Слушай, Лёва, - сказал я, - а может, те, в автобусе, вовсе не с этими болезнями в диспансер поехали?" "С какими?" - спросил Лёва. "Понятно, с какими". "Возможно", - сказал Лё¬ва. "Может быть, у них вовсе даже кожное", - сказал я. "Всё может быть", - ответил Лёва меланхолически, но о большим сомнением в голосе. Мне хотелось верить в лучшее.
Дверь с грохотом распахнулась. В аптеку ворвался высокий боро¬датый человек с чёрной повязкой через глаз. На нём была тельняшка, в руке - маузер. "Спокойно, - сказал одноглазый и выстрелил в потолок, - всем оставаться на своих местах!" Очередь опустилась на пол. Лежавшая неподалёку девушкаа прошептала своей соседке: "Я недавно была в Нью-Йорке, так там то же самое. Вы представляете себе: у нас - как в Нью-Йорке?" Дверь снова открылась, и вошли двое в тёмных очках и с портфелями. Одноглазый ещё три раза выстрелил в воздух и громко объ¬явил: "Внезапная ревизия!" Женщина за прилавком упала в обморок. Од¬ноглазый и двое с портфелями прошли в служебные помещения. Напоследок одноглазый снова выстрелил из маузера и сказал: "Посторонние могут быть свободны".
Расходились конспиративно: молча, по одному. Только мы с Лёвой вышли вдвоём, однако на улице сразу же сделали вид, что незнакомы, и двинулись в противоположные стороны. Встретились в ближайшем переулке. На Куперовском уже были тёмные очки, новый пиджак, тоже клетчатый, и борода. Я спросил пароль. Пароля он не знал. На всякий случай я сказал отзыв: "Четыре сбоку - ваших нет", - но он вырвался и убежал. Видимо, это всё-таки был не Куперовский, потому что Лева появился чуть позже, без очков, бороды, в прежнем пиджаке и помнил пароль. Отзыв я забыл, но мы всё равно опознали друг друга.
* * *
Вечерело. К ярко освещённым окнам магазинов боязливо жались стайки дружинников с красными повязками на рукавах. В кулаках они дер¬жали приказы с двумя дополнительными днями отпуска. Когда мы подходили ближе, они закрывали глаза и отворачивались. "По-моему, нас принимают за хулиганов", - сказал Лёва. На нём был новый пиджак: белый, в си¬не-зеленую клетку. На спине по-русски было написано: "Голосуйте за несокрушимый блок партийных и беспартийных Тетюшского района!", а чуть ниже по-английски: "Кисс ми". Вместе с ярко-зелёными клешами пиджак производил неизгладимое впечатление. Среди не успевших отвернуться дружинниц было отмечено два случая нервного припадка. Мимо прошли три давно нестриженных неформала в веригах. Их вели двенадцать формалов в строгих чёрных костюмах, позолоченных очках и с обязательными значками на груди. Формалы нехорошо поглядели на Лёву и синхронным движением вынули из карманов наручники. Лёва испугался и переоделся. Формалы спрятали наручники, но продолжали смотреть с сомнением. Лёва при¬чесался. Формалы недовольно поморщились и пошли дальше. Последний из них нёс под мышкой окладную дыбу. В носах у неформалов грустно звенели колокольчики.
По центру дороги проехал танк. За ним под охраной вооружённых мотоциклистов следовали три "шевроле" с молодыми людьми в дезабилье и неглиже. Впереди кавалькады бежал красно-синий глашатай и разгонял пе¬шеходов и встречные машины, громко крича: "Прижаться к обочине! При¬жаться к обочине! Пропустить правительственную колонну!" Ругаясь по-турецки, пролетел филин. Охая и чертыхаясь, взобралась на небо не¬выспавшаяся луна. По проезжей части прошли, чеканя шаг, шесть дежурных стражников с мечами и свистками и свернули за угол. Вскоре оттуда до¬неслись крики, а затем вернулись и сами стражники. На их лицах застыло суровое, но довольное выражение. Главный нёс под мышкой свёрток. С ближайшей крыши к нашим ногам упала обёрнутая в бумажку противотанко¬вая граната. На бумажке было напечатано: "Идёте правильно. Вам прика¬зом командования объявлена благодарность за успешное следование в нуж¬ном направлении. Целую. Фомин-Залихватский".
Пора было делать ночной привал. После краткого совещания реши¬ли переночевать у Лёвы, тем более, что остальные члены его семьи вые¬хали в длительную командировку и возвращаться пока не собирались. Правда, двоих Куперовских (Лёва точно но знал, кого) они оставили, но те бродили где-то в тёмных и пыльных закоулках и не попадались на гла¬за. Лёва пытался выяснить, кто же всё-таки жил с ним вместе, оставлял на видных местах приманки и ловушки, а в невидных - капканы, мо никто не попадался. Иногда Лёве казалось, что их гораздо больше, чем двое, и может быть, вообще родные в командировку вовсе не убывали, а просто затерялись в лабиринте комнат и коридоров и никогда не сталкиваются друг с другом. А может, кроме, него, в квартире никого и не было.
Жилье Куперовских мне понравилось. Просторно, но уютно. Дого¬ворились и в дальнейшем устраивать ночные привалы только здесь. Всё-таки лучше, чем под открытым небом. По телевизору шла любимая на¬родом передача "Со всей душой". "Это ты включил?" - спросил Лёва. "Нет, я же следом за тобой вошёл". "Так я и знал", - сказал он и со спринтерской скоростью помчался в дальний конец коридора. Раздался грохот и отчаянный визг. Недоумевающий Лёва принёс на руках кого-то зелёного, рогатого, с пятью глазами и тремя ногами. "По-моему, это не наш", - сказал Лёва. "Да Куперовский я, Куперовский, - заверещал зелё¬ный. - Родственник я, с Веги. В гости прилетел". Лёва осторожно поста¬вил Куперовокого-с-Веги на пол, и мы вместе пошли в гостиную смотреть телевизор.
На экране, рыдая, обнимались два пожилых человека: один седой, другой лысый, но оба весьма упитанные, поэтому обниматься им было нес¬колько затруднительно. На лицах у них отпечаталось отвращение многоча¬совых репетиций. Вокруг плачущей парочки суетилась вальяжная крашеная под седины дама в скромном вечернем бриллиантовом колье и концертном платье и, подвывая, голосила: "Они встретились только сейчас, а до то¬го не виделись тридцать лет". "И ещё бы столько же не встречаться!" - отчётливо пробормотал лысый. Вдруг оба бросились к ведущей и принялись горячо обнимать её. Лёва переключил на другую программу. Хмурые страж¬ники бродили по великолепному замку и время от времени извлекали из потайных мест золото и драгоценности. Главный шёл рядом с корреспон¬дентом и отвечал на вопросы. Чуть в стороне три его помощника подтал¬кивали копьями в спину частично связанного хозяина. Сзади всех, поми¬нутно оглядываясь и трогая всё руками, брели простолюдины-понятые. Один из них незаметно для стражников сунул в карман два кольца и трёх¬метровую золотую цепь, наподобие якорной. Лёва погрозил ему пальцем, и тот неохотно вернул вещи. Эту передачу невозможно было ни с чем спу¬тать, в прямом эфире - "Чтоб вы так жили!" К сожалению, она уже конча¬лась, золото увозили на грузовых машинах, хозяев - в чёрных каретах, замок отдавали Дворцу пионеров. Скоро по всем каналам должна была на¬чаться информационная программа "Сейчас не время об этом" в различных вариантах: для зрячих, слепых, глухих, немых, тупых, морально распу¬щенных и тех, кто выключил телевизор. В комнате уже было полно народу, но все жались к стенкам, прятались по углам, готовые в любую минуту раствориться, скрыться, исчезнуть. Лёва уже не обращал на них внимания и не пытался поймать. Устал, наверное. "Что там дальше?" - спросил я. "Пошли спать", - сказал Лёва. "Нет, я про телевизор". "Развлекательная программа "Наше вам с кисточкой". Опять, наверное, будут про тяжёлую жизнь звёзд мирового кино рассказывать. С демонстрацией кадров из "Волги-Волги" и "Весёлых жеребят"". "Тогда действительно пора спать, - согласился я. - А как же он?" И я показал на телевизор. "Ничего, сами выключат", - ответил Лёва. В комнате, кроме нас, уже никого не было, но Лёва говорил уверенно. И мы отправились спать.
* * *
Когда, мы покинули Лёвин подъезд, вовсю светило солнце. В центре двора поросший мышцами юноша деловито бил кирпичи об макушку второго, не поросшего, в рваных штанах, зелёной майке, украшенной не¬понятными, но грубыми словами и с наголо обритой головой. Рядом стоял брат-близнец мышцепышущего, держа в руках плакат "Наведём порядок!" У бритоголового на черепе было написано: "Не будем наводить порядка!" Двое со значками "Официальные руководители" мрачно взирали. Чуть в стороне пионер с белым верхом и чёрным низом мерно отдавал честь. Бри¬тоголовый выкрикивал антиобщественные лозунги музыкальной направлен¬ности. Близнецы тоже декламировали антисоциальные призывы, но с физ¬культурным оттенком и явно угрожающими интонациями в голосе. Официаль¬ные молчали. Один из них грустно посмотрел в нашу сторону и опросил: "Ну, что остановились, граждане? Неформалов не видели? Это вот, ка¬жется, панк, а это люберы". Панк и люберы поприветствовали нас, а по¬том продолжили прерванные занятия. "А может быть, вы тоже неформалы? Вот он у нас на связи с молодёжью". Второй официальный руководитель опасно улыбнулся и достал из кармана ручку и толстый блокнот в траур¬ной обложке. "Фамилия, имя, отчество? Год рождения? Время вступления? Допуск к секретным материалам?" "Нет, нет, - наперебой заговорили мы и попятились. - Не были. Не были. Не были. Не состояли. Не имеем. Не вы¬езжали и не хотим. Никогда. Никому. Ничего лишнего. Мы просто так, гу¬ляли мимо. Мы тоже только формально..." "Ну, хорошо", - сказали руко¬водители и спрятали блокнот. Пионер отдал нам честь. Мы вернули ему честь и вышли на улицу. "Пронесло", - сказал Лева.
На улице было людно. Все шли в одну сторону. Как выяснилось, на митинг. Это было похоже на военную колонну, и мы отправились вместе с народом. В стороне мелькнул Унитас, мы бросились к нему, но Фаныч уже исчез, а на том месте, где мы его видели, пионеры репетировали синхронный салют. Один всё время сбивался, и его па наших глазах за¬писали в трудновоспитуемые. Он сразу же стал выше ростом, принялся ру¬гаться дурными словами и сбивать с пути истинного своих товарищей и особенно подруг. Некоторых он сбил, и они свернули в переулок, там их уже ждали стражники в полном вооружении, святые отцы в рясах с низко надвинутыми капюшонами, чёрные кареты. Остальных окружили знакомые нам официальные руководители и увели на общий светлый путь. "Что-то долго идём", - сказал Лёва. Я возразил, что нам как раз и приказ такой дан - идти, и другого пока не было, а раз массы движутся - значит, надо сле¬довать за ними. Это Лёву убедило. Кроме того, мы знали, что вожди не оставят нас, и, хотя и незримо, они всегда здесь. "Ура!" - сказал я. "Ур-р-ра!!!" - подхватили вокруг. Кто-то вручил мне запечатанный па¬кет. В пакете был приказ N 17: "Молодцы!" и подпись: "Генерал запаса Фомин-Залихватский". "Фомина повысили, - подумали мы, - значит, и нас скоро". Подбежал милицейский генерал-сержант, козырнул, пожал руки и, сказав: "Вот теперь я вам вполне доверяю, товарищи добровольцы-молод¬цы", исчез. "Неужели мы его больше никогда не увидим?" - с грустью по¬думал я. "Вы - наша надежда!" - крикнул с пролетавшего дирижабля За¬лихватский и скрылся в облаках. "Молодёжь! Ваши крепкие руки и крепкие головы нужны на строительстве заводов-гигантов!" - пронесли мимо пла¬кат. Неожиданно мы поняли, что нам присвоено очередное воинское звание "молодцов". "Ур-р-ра", - закричали мы, и массы поддержали.
Два такелажника протащили, пыхтя от натуги, железный занавес. С внутренней стороны занавес был чёрный, с противоположной - украшен цветами и радостными лицами. "На границу понесли", - сказал старичок со значком "Почётный первооткрыватель" на френче.
Начались ряды трибун. На ближайшей два оратора гневно бичевали недостатки волосатого юноши. Бичуемый время от времени громко каялся, неприлично взвизгивая при особенно удачных попаданиях и обязуясь исп¬равиться до конца пятилетки. Слушатели аплодировали, помахивая собственными бичами.
"Воры, алкоголики, мошенники разные и уголовники... - выступа¬ла симпатичная бабуся. - Тунеядцы, рокеры, интеллигенты и вообще вся¬кая молодёжь... Я бы их расстреливала. Всё равно не исправятся". Под бурные аплодисменты пенсионерке выкатили пулемёт, и она принялась расстреливать. Ей помогали. Вокруг запылали костры, пробежали четыре странника в шкурах и с дубинами, легионеры распинали кого-то на кресте. На личном динозавре под охраной стражников на птеродактилях прибыл отец города. Его сразу же окружили жёны и дети. Появились пла¬каты: "Да здравствует святая инквизиция!" Из толпы в отца кинули бу¬лыжник. Камень сразу же подняли, почистили, выгравировали соответству¬ющую надпись и отправили в музей. Мэр кивал и улыбался. В магазинах продавали чёрную икру. Стражники у входа отбирали её и возвращали про¬давцу, поэтому хватало на всех. Легионеры кончили распинать и, горест¬но стеная, украшали крест цветами. Один из них продавал только что из¬данное собрание сочинений казнённого. С трибун донеслось: "Мо-лод-цы!!!" Мы с Лёвой раскланивались, нам махали руками и цветами. Рядом устанавливали статуи, где мы обобщённо изображались как творцы нового общества.
Неожиданно нас занесло волной в зоопарк. На главной аллее мед¬веди и тигры обсуждали вкусовые качества посетителей. Лев с мощной всклокоченной гривой потребовал покончить с элитарным искусством, оторванным от интересов рядовых масс хищников. Особенно его возмутила скульптура "Самсон, разрывающий пасть льву". В конце концов было реше¬но заменить её на скульптуру "Лев, разодравший Самсона и раздирающий пасть директору музея". "Вот так! - довольно зарычал царь зверей. - Вполне в духе социалистического гуманизма. Долой абстрактную жалость и да здравствует конкретное: кем бы позавтракать!" Тут он увидел нас и идейно облизнулся. Мы на всякий случай свернули на другую аллею и ока¬зались возле обезьянника. В вольере сидел макак суматранский в импорт¬ном клетчатом пиджаке и зелёном галстуке. "Странно здесь что-то сегод¬ня, - нервно сказал Куперовский. - Пошли отсюда". Издалека донёсся призывный клич Тарасевича.
Сгустилась ночь. Впереди заманчиво светило окнами место ночно¬го привала. Видимо, и здесь прослышали о приказе Фомина, потому что подъезд был украшен транспарантом "Спите спокойно, товарищи молодцы!", а в тёмном парадном нас ограбили, причём у Лёвы взяли двенадцать ав¬тографов и пиджак, и одна девица долго его целовала, приставив нож к горлу, а потом отстригла половину шевелюры. На память, наверное.
Квартира была полна воды. Всюду плавали шкафы, стулья, крова¬ти, ванны, сбережения, золотые рыбки, осьминоги и мурены. Снизу прибе¬жал сосед - толстый, лысый, в пижаме - и стал кричать: "Как вы смеете? Что вы себе позволяете?! У меня телевизор залило!" Лева показал ему тайный значок молодца, приколотый с обратной стороны лацкана (он успел надеть другой пиджак взамен снятого). Толстяк поперхнулся, замолчал было, но, так как вода прибывала, снова завопил, на этот раз - о пра¬вах человека. Из спальни выплыл крокодил и, лениво загребая лапами, двинулся в сторону Левы. Тот едва успел увернуться и возмутился: "Эй, эй! Меня нельзя есть. Я у себя дома. Я молодец! Я Куперовский!" "Я то¬же, - терпеливо вздохнув, спокойно сказал крокодил. - Много нас, Купе¬ровских. Всех не есть, так голодным останешься". Потом он указал пра¬вой передней лапой на соседа и спросил: "А он, что, тоже Куперовский?" "Нет-нет, - торопливо ответил Лёва, - он не Куперовский". "Это хоро¬шо", - сказал крокодил, проглотил соседа, снова вздохнул - на этот раз сыто - и медленно, с достоинством побрёл вниз по лестнице.
"Откуда течет, как ты думаешь?" - спросил я, покачиваясь на волнах в мягком кресле. "По-моему, из ванны, - сказал Лева, прислуши¬ваясь к журчанию. - Опять кто-то кран не завернул". "Это я не закрыл, - донёсся тоненький голосок с проплывающего шкафа; там сидел Купе¬ровский-с-Веги. - У нас на Веге так Новый год празднуют. Я думал, всем станет весело. А кому не станет, тех я трансгрессирую. Я тут одного грустного с первого этажа уже трансгрессировал". Тут мы очень обрадо¬вались. "Как до ванны добираться будем?" - радостно крикнул я Леве. "По потолку придётся", - улыбаясь, ответил он. "Ну, двинули..." Мы слезли с кресел и забрались на потолок. Под нами расстилался океан. Буруны с рёвом налетали па берег, ударяясь об него взлохмаченной, как у Лёвы, головой. Неподалёку пронёсся смерч. Он подхватил советский су¬хогруз с партией чёрной икры в голодающую Африку и унёс неведомо куда. Хотелось верить, что в Казань или Калугу. Но скорее всего - в догнива¬ющую Европу, а у них и так всего полно. Хорошо они там догнивают!.. Когда мы подходили к кухне, снизу, с большой льдины, погрозил кулаком белый медведь. В нейтральных водах встретились наша атомная подлодка с американской. Экипажи долго братались. "Америка - хорошо! Рус - гуд! Рашн водка!.. Жвачка! Махнём джинсы на флаг?!.. "Спартак" - чемпион! Рашн девки - вери гуд! Жвачка!.. Жвачка!.. Да здравствует СССР! Вста¬вай, проклятьем заклеймённый... Жвачка!" - доносилось до нас снизу, пока мы пересекали потолок кухни. Кончив обниматься, моряки забрались внутрь кораблей, задраили люки и открыли огонь друг по другу. Вскоре оба судна мирно потонули. "Наверно, секретность надо было соблюсти", - сказал Лёва. "Мгм", - ответил я.
Лева завернул кран. Уровень жидкости перестал повышаться, но понизиться не спешил. "Я придумал", - сказал Лёва и нырнул. Вскоре он появился с катаной в зубах. Перехватив меч рукой, он крикнул: "Я там пробил дырки, теперь вытечет. "А это что у тебя?" "Где? А... Это наш кухонный нож". Лёва оказался прав, вода действительно быстро вытекла через дыры в полу в квартиру этажом ниже. Теперь можно было отдохнуть, но мы так устали, что сразу же отправились спать. Краем глаза я успел увидеть, как в пробоину протиснулся белый медведь и гулко плюхнулся в воду. Кто-то из Куперовских заиграл на синтезаторе с суперколонками, а двое других подыгрывали ему на мотоциклах без глушителей. Под эту му¬зыку мы и заснули.
* * *
Не успели мы проснуться, умыться, одеться и выйти из подъезда, как нас подхватил мощный человеческий поток и повлёк за собой. Непода¬лёку в водовороте бился Куперовский, пытаясь одновременно выплюнуть стяг, который лез ему в рот при каждом порыве ветра, надеть пиджак и вытряхнуть из этого предмета одежды дружественного негра. Пиджак зелё¬ного цвета, с крупными розовыми звёздами и треугольными золотыми пуго¬вицами, на которых чёрными английскими буквами было вытиснено непонят¬ное иностранное слово " Karaganda ", потряс воображение африканца, и тот явно хотел отнять его у Куперовского. При этом негр особенно напи¬рал на сотрудничество и хорошие отношения между его страной и нашей. Куперовский, бубня что-то про социалистический принцип распределения, упорно протискивался в пиджак и в конце концов добился полного успеха. Чернокожий друг сразу же обиделся и скрылся в толпе, ругая гегемонизм.
Отталкиваясь руками и ногами, мы попытались пробиться наверх, к небу, и на пару секунд нам это удалось. Блеснуло солнце, но водово¬рот всосал нас, и последним, что мы успели увидеть, был плакат: "Заг¬рязним озеро в двадцать раз быстрее, чем в 1913 году!", который несла колонна работников химзавода.
Вдруг волны расступились, и нас вышвырнуло на берег, то есть на бетонную площадку перед каким-то зданием. Усевшись на панели, мы отдыхали, а мимо нас маршировали стройные ряды знаменосцев, ордено¬носцев, миноносцев и рогоносцев. Проволокли рыболовный траулер. Види¬мо, он достиг рекордного улова в расчёте на широкую душу экипажа.
- Лёва, а где это мы? - спросил я.
Куперовский внимательно осмотрел здание. На фасаде было напи¬сано несмываемой краской: "Не приставать, не чалиться". Висевший чуть повыше транспарант приглашал: "Добро пожаловать, дорогие товарищи, имеющие доступ к секретности!" И на мраморе слева от двери: "Централь¬ное эксплуатационное бюро машины времени".
- Лёва, - спросил я, - тебе очень интересно, что будет завтра?
- Да.
- А через год?
- Ещё интереснее.
- А через несколько лет?
- А что такое?
- Давай зайдём. Перенесёмся в будущее, на сколько разрешат, а потом вернёмся. Про марсиан всё узнаем и вообще.
Это Лёву убедило. Внутри, конечно, сразу же спросили допуски и пропуски, которых у нас отродясь не было, но мы не растерялись и ска¬зали, что забыли их дома. Нам дали кучу бумаг и анкет, велели их за¬полнить, а взамен пообещали разрешить одну поездку на машине времени. Мы бодро схватились за авторучки, но почти сразу наткнулись на графу, которая заставила остановиться.
- Ну вот, и здесь она, - сказал я. - Что делать будем?
- Не знаю, - ответил Лёва. - Правду ответим - не пустят, неп¬равду - не поверят.
Вид у него был задумчивый. В конце концов решили написать каж¬дый по-своему. Я указал "секретная", а Лёва - "не знаю".
Пока кадровики читали наши анкеты, глаза у них постепенно ста¬новились квадратными. Потом они долго молчала и пили воду. Когда вода кончилась, один из них спросил у Лёвы, почему у него 278 членов семьи и кто такой Куперовский-с-Веги? Лёва начал рассказывать про свою квар¬тиру и близких родственников, но на восемнадцатом родиче - троюродном любимом дяде из-под Жлобина, приехавшем на неделю и оставшемся навсег¬да - секретчики отключились, впали в прострацию и лишь конвульсивно вздрагивали при очередном имени. Самый крепкий попытался всё-таки вы¬яснить, почему у меня в графе "Имеете ли родственников за границей?" написано: "Я честный советский человек", но пока я подробно отвечал, проверяющие перешли в невменяемое состояние. Мы устроили их на полу поудобнее и пошли к машине.
Оказалось, что нам действительно разрешили ровно одну поездку в будущее: или "туда", или "обратно". Идти снова к секретчикам было бессмысленно. Кроме того, Куперовский опасался, что, придя в себя, они обратят внимание на ту самую графу и вообще нас не пустят. Мы хотели было уйти, но стало обидно, что зря заполняли гору бумаг. Решили всё-таки лететь "туда".
- А можно только "обратно"? - спросил я из любопытства.
- Можно, - ответил бородатый в белом халате - инструктор.
- А как?
Он начал сыпать математическими формулами, и Лёве стало нехо¬рошо. Пришла старушка, смела теоремы в совок и унесла. Инструктор за¬думчиво смотрел ей вслед.
- А вообще-то не получится, - сказал он.
- Что "не получится"? - снова спросил я.
- "Обратно" без "туда". А может, и выйдет. Никто же не летал. Вы первые. Вам хоть можно?
- Можно, - твёрдо сказал я. - Мы молодцы. А на сколько перене¬сёмся?
- Никто не знает, - сказал бородатый. - Кроме шефа. Но он в Африке. Диссертацию там защищает. А валюту урезали. Поэтому приходится отечественные приборы использовать, а они не показывают. В общем, сами сориентируетесь.
Я втащил Лёву в аппарат, и инструктор нажал кнопку.
* * *
Над нами стояла девушка с амбарной книгой под мышкой.
- Ну что, пришли в себя? - спросила она.
- Я пришёл, Лёва, по-моему, нет. А сколько лет прошло?
- Не знаю, - сказала девушка. - Шеф в Америке. Дочку там замуж выдаёт. Валюту опять срезали. А наши приборы теперь показывают, но не то.
Ладно, подумал я, сами выясним.
- Как там марсиане?
- Не знаю, - опять ответила она. - Шеф в Америке.
Я удивился, но ничего не сказал, подхватил Куперовского и по¬кинул храм науки. На улице Лёва пришел в себя и начал куда-то рваться. Потом опомнился и притих. Очень хотелось есть - с дороги, наверное.
Столовую нашли быстро. У входа встретил швейцар в ливрее с бо¬родой и посохом, как у Деда Мороза. Он спросил визитные карточки и, низко кланяясь, провёл в трапезную. Мы бегло просмотрели меню, подан¬ное в позолоченной кожаной папке с вытисненными коронами, и выбрали "комплексный обед номер 2". Появился метрдотель с длинным волевым под¬бородком, бакенбардами и в смокинге. "Первая перемена", - звучно объ¬явил он. Шесть официантов в чёрных костюмах внесли...
На первое был суп с удочкой и поплавками. Съели быстро и с удовольствием, хотя и мешали жареные крючки. По знаку метра явилась вторая перемена: колбаса из останков, бычки в помаде, сыр со слезой шеф-повара, подлива "Лукреция Борджиа". Потом ещё много чего было: жа¬дина-говядина, солёный огурец, скунс в собственном запахе (который, впрочем, быстро очнулся и убежал), салат из крапивы с ожогами, мясо по-джугашвильски - с кровью, салат из кошмаров, а на сладкое - печенье в виде колоды карт, но почему-то без пикового туза, и компот "Засушли¬вый" с утомлёнными фруктами. Даже метр не выдержал: охрип и ушёл.
Выбрались на улицу: солнце светит, небо голубое, цветы за го¬родом до того распустились - по бешеным ценам продаются. Явно - утро. "Что за чёрт? - думаем. - Мы ж днём в столовую зашли". Решили было, что последствия перемещения во времени, оказалось - совсем другое: просто мы двое суток в этой забегаловке провели.
Хорошо вокруг: музыка играет, птички поют. Демонстрация идёт: аккуратненькие такие старички с плакатами "Погоня за сенсациями - это не наш метод", "Да здравствует АБВГД!", "Накося, выкуси!", "Много бу¬дешь знать - скоро состаришься". Ветераны прессы. Только они промарши¬ровали, как на тягаче трибуну выволокли, на неё бегом почётные люди взобрались, достали и надели очки, приветливые улыбки. "Ну, - думаю, - наверняка высокий гость прибывает". И точно: карета, стражники на ве¬лосипедах, телохранители с арбалетами, в общем, всё как положено. Гость высокий, но низенький и хорошо упитанный. Девушка в кокошнике и прозрачной мини-юбочке а-ля сарафан вынесла на рушнике два бутерброда с краковской колбасой. Гость с видимым удовольствием откушал, чмокнул девицу и вместе с ней пошёл на трибуну, обнимая за плечи и на ходу за¬писывая телефон. Появился лозунг: "Работать по-новому - гораздо лучше, чем работать по-старому, но ещё лучше совсем не работать!" Гость про¬изнёс зажигательную двухчасовую речь о вреде сахарного песка. После этого группа девушек из секции ритмической гимнастики исполнила танец "Ночные бабочки". Встреча кончилась, гость физкультурным шагом прошёл к машине, на ходу понимая руки гражданам, и уехал. Подняли над голова¬ми лозунг: "Всё будет хорошо!" Сразу стало легче на душе. Люди вокруг целеустремленно двинулись куда-то, и мы зашагали вместе с ними.
* * *
- Послушай, - оказал, оборачиваясь ко мне, Лёва, - тебе это ничего не напоминает?
Действительно, стали попадаться знакомые здания, и ещё более знакомым било огласившее местность:
- Если надо, если надо, если надо - значит, надо, никаких воп¬росов нет!
- Привет, Джо! - сказал я.
Перед нами была родная контора. Весь фасад занимал огромный плакат, на котором огненными буквами было начертано: "Перестройка должна быть перестройной!" Немного поколебавшись, мы вошли внутрь. Первое, что бросилось в глаза, - Петровича за мешками с песком не бы¬ло. Да что там Петровича - самих мешков не было тоже. Лёва заподозрил некую дьявольскую хитрость, и нам пришлось добираться до лестницы по-пластунски, а по ней перемещаться перебежками, пригибаясь. Однако ничего не случилось. На своём этаже расправили плечи и вдохнули полной грудью. Пахло горелым. Неподалёку несколько чекистов (кажется, призра¬ков) поджаривали на медленном огне начальника планового отдела. Плано¬вик кричал и умеренно вырывался.
- За что они его? - задал я вопрос в пространство.
- Со скуки, - ответил пробегавший мимо сотрудник. За ним гнал¬ся огромный закованный в латы рыцарь, размахивая над головой двуручным мечом. На спине рыцаря было написано: "Не забуду мать родную", - по-латински. Чуть пониже торчало глубоко ушедшее в тело копьё.
- А вот догоню! Всё равно догоню! Ух, ха-ха-ха, - азартно вык¬рикивал он, и меч со свистом рассекал воздух. Сотрудник юркнул в туа¬лет и затаился там. Призрак добежал до конца коридора, ещё раз дико ухнув, прорубил дверь конструкторского отдела и исчез.
В комнате из-за плаката, перекрывавшего окно, царил полумрак. Дамы за шкафом дремали прямо во время примерки, а Милочка похраывала в ванне. Слегка постукивая своим единственный доспехом, подбежал Вано.
- Ребята, как я рад, что вы пришли! - зашептал он. - Идёмте, чего покажу.
Через отверстие в плакате была видна часть крыши студенческого общежития, находившегося напротив конторы. На крыше какой-то кавказец встречался со своей возлюбленной.
- Да нет, не там, правее! - нетерпеливо дышал нам в уши Корга¬лидзе.
Правее, за трубой, опираясь щекой о приклад винтовки, сладко спал на солнышке Петрович.
- Теперь он там опоздавших поджидает, - объяснил Коргалидзе. - В засаде. Я специально дырочку провертел, чтобы за ним следить. Весь день - на крыше, террорист-одиночка.
Мы с Лёвой поняли, что счастливо избежали грозной опасности. Вошли Тарасевич и призрак испанской наружности. Тарасевич оглядел ком¬нату, обнаружил дам за шкафом и настолько взыграл от всего увиденного, что отчаянно осмелел и полез в Милочкину ванну, откуда был с позором изгнан пробудившейся хозяйкой. Дух-испанец сделал несколько совершенно бескорыстных попыток соблазнить одну из сотрудниц, успеха не достиг и заметно поскучнел. Неожиданно, приняв, видимо, какое-то решение, он вырвал у неё из рук примеряемую деталь туалета и побежал в потусторон¬ний угол комнаты. Рассерженная девушка бросилась за ним, и они скры¬лись в тумане. Вернулась она через месяц, с младенцем на руках. Младе¬нец был абсолютно прозрачный, он размахивал над головой шпагой и читал наизусть Сервантеса и Лопе де Вегу в оригинале. Шёпотом передавали друг другу, что он вампир и по ночам ходит сосать кровь из тех, на ко¬го укажет его мамаша. Впрочем, я забегаю вперёд.
Я подошёл к своему столу, согнал с него многометрового удава и обнаружил в самом центре чудовищной величины шляпку гвоздя. Пашка все-таки воспользовался моим отсутствием. Я хотел было испепелить его взглядом, но не успел: потревоженный удав (кстати, кто его-то прита¬щил?) выбрал Севастьянова в качестве возможной трапезы и напал. Пашка бросился наутёк, удав - за ним. К сожалению, не догнал: Севастьянов успел запереться в шкафу, и змей с тоски уполз в дальний угол и исчез. Гвоздь я решил не выдирать: всё равно дыра останется, так чего уж там.
Пришли три привидения в хитонах и замогильными голосами потре¬бовали жертву, желательно кровавую. Я пожертвовал им Пашкин любимый мягкий стул, все бумаги с его стола и Лёвин пиджак, который Куперовс¬кий оставил на спинке стула. Вано попытался пожертвовать шлем, но так и не смог его снять. Тогда он предложил гостям из потустороннего мира Корнеплодову. Призраки с радостным жутким воем подхватили её и, не об¬ращая внимания на угрозы и проклятия, увлекли за собой, не забыв и по¬даренные мною вещи. Наши дамы единогласно решили принести в жертву ещё и Тарасевича, но было уже поздно - призраки ушли.
Вбежали зелёнофуфаечный Фомин с радостным Унитасом. Михаил Со¬ломонович крикнул: "Газы!" - и швырнул об пол стеклянную ампулу с фос¬геном. Мы нырнули в противогазы. Фан Фаныч, семеня между рядами, про¬верял, у всех ли они надеты по уставу, а деловитые санитары в синих халатах собирали и выносили тех, кто не успел. "Конец гражданской обо¬роне", - сказал Фомин, и они с Унитасом отбыли.
Вошёл ассириец, звучно возгласил: "А каму обув рэмонтироват? А-а-а, налэтай!" Убедившись, что лететь никто не желает, он с прежней угрозой в тоне сказал: "Ладно! Пасмотрым", - и удалился. Выглядел он потрёпанным.
* * *
А время текло себе да текло, полное штилями и штормами, водо¬воротами, затишьями перед бурями. Через месяц после нашего возвращения Фан Фаныча избрали парторгом, хотя и своей газетной деятельности он не бросил, теперь его рубрика занимает до половины номера. Ещё через месяц та самая похищенная в прошлом испанским призраком сотрудница вышла замуж, на сей раз за нормального человека, главврача психоневро¬логической клиники. Новый муж согласился усыновить ребёнка, невзирая на его прозрачность и вампирность. Всю первую брачную ночь дух-испанец бродил под их окнами, художественно стеная, и исчез лишь утром. Но не навсегда: до сих пор в дни аванса, получки и тринадцатой зарплаты за¬ходит по старой памяти к нам в комнату требовать дани, при этом завы¬вает и скрежещет зубами. Он подружился с Порфирием Ивановичем и Милой, поёт им серенады и учит приёмам фехтования. В конце мая на Коргалидзе напали хулиганы и сняли шлем. Вано гнался за ними два квартала, хотел поблагодарить, пригласить в гости, но они не поняли его намерений и скрылись. Поперёк коридора на нашем этаже почему-то поставили новень¬кий рояль, закупленный для ещё не построенного концертного зала конто¬ры, так что из одного конца коридора в другой можно было добраться или проползая под инструментом, или шагая прямо по нему, или в обход через другой этаж. Большинство предпочитало первое, беременные женщины, ин¬валиды и начальство - второе, только Унитас дисциплинированно и гордо обходил. Пашка Севастьянов, стойкий хоббист, не выдержал искушения и вбил в крышку рояля три корабельных гвоздя, за что и получил строгий выговор в приказе. Летом мы две недели прятались под столами и в шка¬фах, потому что начальство искало, кого бы послать в подшефный колхоз убрать за сельчан урожай. Про то, что мы с Куперовским молодцы, тоне не забыли, после нашего возвращения плакат красочный в фойе прицепили, а когда городскому руководству понадобились два добровольца на строи¬тельство монумента "Герои советской науки", Фомин-Залихватский нас назначил. По этому поводу Фан Фаныч восславил нас в газете, противо¬поставив остальной молодёжи, хиппующей, панкующей и всяко кайфующей. Статья называлась: "Наши молодцы" и завершалась словами: "Доброволь¬цы - всегда добровольцы!" Что ещё? Зарплату мне повысили.
* * *
А чем закончилась история с марсианами, я не знаю. До марсиан ли тут?!
З Е М Л Я О Б Е Т О В А Н Н А Я
Как Лёва решил эмигрировать.
Вся эта история началась с того, что к нам в контору пришел хасид. Нечего себе такой хасид, хорошо упитанный, глаза горят и в шля¬пе. Ну, для чего в трудовой, извините за выражение, коллектив может заявиться раввин или, например, вот этот хасид? Глупый вопрос - естественно, для культурного обмена, и эмиграция тут совершенно ни при чём. Это как с курсами языка иврит: тоже открывали под речи о спасении национальных традиций, а в результате спасать оказалось практически нечего. То есть после завершения обучения традиции вместе с их носите¬лями: убыли далеко на юг красивыми самолётами международных линий, в чём, как выяснилось, и состояла культурная миссия данных курсов. Лёву туда тоже приглашали, но он по непобедимой привычке опаздывать посто¬янно приходил к концу очередной лекции о зловредности сионизма, како¬вая каждый раз имела место после занятий. Делалось это по распоряжении властей из соображений сохранения мирового равновесия, но помогало плохо. Между прочим, среди решивших отправиться из нашего города на землю предков большинство в качестве основной причины отъезда называли сильные впечатления, вынесенные с этих самых антисионистских лекций, каковые, кстати, читал большой друг еврейского народа араб-суннит ро¬дом из-под Жлобина, Так и говорили: после двенадцатой лекции этого жлоба страстно захотелось поугнетать борющийся народ Палестины. В об¬щем, профилактика не действовала, и только Лёва ввиду вышеупомянутой причины не подвергся влиянию ни курсов, ни лекций и остался чист душой и верен родной стране. Однако визита хасида он не перенёс. Собственно, виноват не экзотический гость, а Самигулла со своей дурацкой привычкой обмениваться головными уборами. У него дома уже большая коллекция, включающая даже помятый гусарский кивер, происхождение коего темно и странно, Короче говоря, хасид отмахивался от тюбетейки, Самиг настаи¬вал, тоже применяя при этом руки, а также любимый дедовский кинжал. Куперовский, у которого не вовремя взыграли национальные чувства, рвал на Самигулле халат, а переводчик с криками "шлимазл" и "помогите, то¬варищи" метался вокруг вплоть до прибытия ОМОНа, который всех разнял. Скандал погасили, Лёву успокоили, но, видимо, не совсем, и через пят¬надцать суток, в течение которых он боролся за чистоту родного города, мы узнали, что он подал заявление. На выезд.
Лёва Куперовский и языковый барьер.
Левиной репатриацией занималась вся семья. Дядя Исак метался по городу и скупал в комиссионках мелкие, но ценные вещи, которые Лёва должен был впоследствии продать, чтобы ему хватило на первое время. Тётя Злата-Броха писала всем израильским родственникам (где-то там жил дядя Изя, который не давал никому адреса, но у которого имелось за ду¬шой несколько лишних шекелей, и даже, по слухам, была своя машина). Заодно она отправила пяток посланий в Америку и Австралию, потому что мало ли как жизнь обернётся. Дед Авраам, обладатель значка "Ветеран ЧК" и шашки с гравировкой "Меткий стрелок" лично от товарища Непоросе¬ва, демонстрировал Лёве приёмы джиу-джитсу и самбо, которые должны бы¬ли безусловно ему пригодиться при встречах с арабскими террористами. Попутно он проводил с внуком политбеседы, объясняя, что интифада - это мирная борьба палестинцев за свои и без того неотъемлемые права. Дру¬гой дед, Моисей, ездил в Москву, где, распушив пейсы и громогласно ут¬верждая, что он ветеран семидневной войны и вдобавок из рода Давидова, прорывался без очереди в израильское консульство для совершения соот¬ветствующих бюрократических процедур. Мама о бабушкой с утра до вечера пекли пирожки в дорогу, большую часть которых, правда, съедали забре¬давшие на кухню домочадцы. И, наконец, дядя Исав занимался самым важ¬ным, он втолковывал Лёве премудрости будущего родного языка.
- Английский я тебе преподавать не буду, это примитивный язык, который ты легко изучишь на месте, - гремел он на всю квартиру, грозно тряся черной бородой и взлохмаченной шевелюрой. - Я тебя учу еврейско¬му, без которого ты там будешь как без рук.
Титанический труд дяди Исава, надо сказать, увенчался успехом, и к моменту отъезда Лёва свободно произносил всё необходимое и даже мно¬го лишнего.
На аэродроме Куперовские прощались так горячо, что вылет пришлось отложить на два часа. В далёком Средиземном море у командира сирийской подводной лодки, который ожидал Левин самолёт с гнусными намерениями и наведёнными ракетами "поверхность - воздух", отказали нервы, и он уб¬рался домой. Международного диверсанта Ясера Газавата в Тель-Авиве на посадочной полосе хватил солнечный удар, и он впервые в жизни сорвал задание. Шпионка лёгкого поведения Мотя Харьман не дождалась первого пилота советского лайнера в холле тель-авивского отеля для отдыхающих лётчиков, и он лишился возможности продать Родину за несколько тысяч долларов. И еще множество крупных и мелких происшествий случилось из-за непредвиденной задержки, но мир об этом так и не узнал.
Лёва настолько устал от бурного расставания с домочадцами, что заснул сразу же, едва опустился в своё кресло в самолете, и не видел тарелочку Куперовского-с-Веги, провожавшую его до самого финиша. Ему снился дядя Изя, который перебирал золотые монеты, складывая их в ров¬ные, приятные для глаз столбики по десять штук. Окончив счёт, дядя Изя спрятал завёрнутые в полотно цилиндрики в деревянную рамку своей фо¬тографии на бабушкиной тумбочке и исчез.
Лева протянул руки к фотокарточке и проснулся. Самолёт уже никуда не летел. Стоящая у выходной двери стюардесса голосила:
- Конечная! Выходьте, Тель-Авив. Вагон дальше не идёт. Счастливо¬го пути. Хватит дрыхнуть. Растолкайте того старого хрыча! Слышите, вам говорю - разбудите вашего дедушку, а то я сама за него возьмусь. Покиньте салон!
Лёва ступил на родную землю и ничего не почувствовал. Шагнул ещё раз - опять ничего. Он вздохнул, пожал плечами и пошёл на досмотр.
На таможне почти не проверяли и совсем не разговаривали. Иммиг¬ранты текли рекой, и, слегка задержавшись на пороге у таможенной стойки, вливались в застоявшееся болотце перед солидной дверью с таб¬личкой "Абсорбция". Здесь пришлось подождать. Только часа через два Лёву пригласили внутрь, в просторный зал, стены которого были увешаны парадными портретами прежних, нынешних и будущих вождей Израиля. Здесь иммигрантов обрабатывали сразу десятками, швыряя им кучи анкет, кото¬рые можно было заполнять на английском или на русском языках. Лёва, давно растерявший не только школьный, ко и университетский словарный запас, выбрал второе. Изъяв листки с ответами, Куперовокого провели к столу, за которым сидел солидный лысоватый господин в синем костюме. Лёва вспомнил уроки дяди Исава и бодро произнёс:
- Шолом алейхем.
Господин, не отреагировав на приветствие, спросил на доступном ему русском:
- Вы говорить ин еврейски мова?
- Шолом алейхем, - гордо повторил Лёва, упирая на безупречное одесское произношение и про себя удивляясь тупости чиновника.
- Это есть ин еврейски? - догадался чиновник.
- Конечно, - ответил Лёва на языке прежней родины, поняв, что со¬беседник не говорит по-еврейски.
- Импоссибл, - вздохнул господин в синем. Помолчав, он попросил:
- Скажить ещё что-нибудь еврейско.
- Нит гедайген, шлимазл, - произнёс Лёва первое, что пришло в го¬лову.
Господин в синем встал, подошёл к Лёве, обнял его и неожиданно зарыдал, роняя слёзы на любимый Левин клетчатый пиджак. При этом он бормотал:
- Двадцать лет. Двадцать лет не слышать идиш. О, ненька Украина! О, кохана Жмеринка!
Периодически он отходил к столу, черкал что-то в своих бумагах, нажимал на клавиши персонального компьютера, звонил по телефону, пере¬давал по телефаксу, попутно сквозь слезы объясняя Лёве, что в мире су¬ществует два еврейских языка, из коих Лёва с помощью дяди Исава выучил один, а здесь, в Израиле, из-за сложного сцепления обстоятельств в хо¬ду как раз другой.
- И сделать ничего нельзя? - с надеждой спросил Куперовский.
- Я уже пробовать, - грустно ответил чиновник. - Нельзя.
Он вручил Лёве пачку шекелей, брошюрку с адресами, по которым следовало обратиться, направление в гостиницу и лично проводил к выхо¬ду, который находился строго напротив входа, так что кабинет абсорбции странно напоминал тамбур поезда. Лёвины вещи, которые кто-то уже пере¬нёс туда и сложил перед порогом, усиливали это впечатление, Куперовс¬кий открыл дверь и вышел в страну, языка которой не знал. За его спи¬ной, умиляясь собственной ностальгии, плакал чиновник.
Лёва Куперовский - израильтянин.
Каждое утро начиналось одинаково, Левин сосед по номеру, здоро¬венный хасид из Еревана, поросший диким волосом и похожий на страдаю¬щего бессонницей гиббона, с размаху ударял кулаком па кнопке будильни¬ка и приветливо рычал Лёве что-то непонятное (он принципиально разго¬варивал только на иврите). Потом хасид выносил искорёженные часы в му¬сорное ведро, умывался и долго брил щёки, шею и грудь (по пятницам Лё¬ва помогал ему брить спину). Окончив утренний туалет, он снимал с пол¬ки пудовый талмуд, накидывал на голову желтый платок и истово молился, время от времени заглядывая в книгу. При этом он периодически ударял себя двумя руками по голове или кулаком в грудь, чем опять-таки прият¬но напоминал гиббона, которого Лёва увидел как-то раз в телепередаче "В мире животных" и полюбил. Хасид беседовал с Богом так горячо, что соседи по этажу начинали стучать в стены, но ничто не могло заставить его понизить громкость звучания. Наконец он вставал с колен, клал пла¬ток и талмуд на место и отправлялся в город делать деньги. Хасидство ему в этом не мешало. Именно он, несмотря на языковый барьер, в первый же день знакомства помог Лёве избавиться от вещей, которые тот привёз на продажу. Объяснялись они при этом с помощью мимики, жестов, рисун¬ков и пачки шекелей, которой хасид махал перед Лёвиным носом, порой нарочито задевая его краем купюры.
Примерно через час после ухода соседа поднимался с постели и Ку¬перовский. Он продолжительно зевал, сладко потягивался и, предвари¬тельно умывшись, позавтракав и прихватив немного шекелей из изрядно потощавшей пачки, также отправлялся в город, У него было четыре часа свободного времени до визита к учителю языка, и Лёва посвящая их зна¬комству со страной и погоне за удовольствиями. Работу он не искал, привычно полагая, что она, как рысь в лесу, сама человека найдёт. И она действительно его находила, хотя для объяснений с работодателями приходилось привлекать переводчика из советских репатриантов. Недели три Лева пробыл зазывалой во фруктовой лавке, смачно поедая киви и всем своим видом демонстрируя, как это вкусно и полезно. Хозяин вогнал его, когда обнаружил, что Лева уничтожает фруктов больше, чем удаётся с его помощью продать. Некоторое время после этого он проработал у са¬пожника, разнашивая для капризных клиентов тесную обувь. Один раз он снялся в кино и сразу в качестве главного героя - в ролике, реклами¬рующем новое слабительное, причём выглядел столь натурально, что бла¬годарная фармацевтическая фирма презентовала ему двадцать килограммов препарата и пообещала и в дальнейшем не забывать. Во время выборов в кнессет Куперовский - загримированный (багровый нос, прыщ на лбу, си¬няк под глазом), с наклеенной окладистой чёрной бородой и всклокочен¬ной шевелюрой (собственной), в косоворотке с пятиконечной звездой во всю грудь, огромных смазных сапогах и тёмно-зелёных галифе, с бутылкой водки в кармане - по заказу блока "Ликуд", конкурента Партии труда, стоял неделю у штаб-квартиры этой партии и хрипло по-русски призывал прохожих отдать ей свои голоса, обещая взамен построить в Израиле ком¬мунизм и вернуть на родину Ясера Арафата. Затем Лёва трудился в кибу¬це, куда его устроил троюродный племянник мамы, но через месяц его изгнали, потому что, глядя на Куперовского, слишком многие начали при¬ходить на поле к обеду, съедать половину собранных овощей и фруктов, а главное - отказываться изучать труды основоположников научного сиониз¬ма. Список прегрешений Лёвы был широк: он шатался по деревне после от¬боя, игнорировал общий подъём, смотрел по телевизору не рекомендован¬ные в кибуце передачи, за столом начинал есть раньше старейшины и не захотел донашивать рубашку племянника раввина (это и стало последней каплей).
Но лучшее место, которое за всё это время получил Лёва, - это должность субботней обезьяны. Дело в том, что правоверным евреям (а Лева таковым, увы, не был) по субботам запрещено работать. То есть настолько запрещено, что даже нельзя, к примеру, включить свет, очис¬тить яблоко или спустить воду в туалете, не говоря уже о чём-нибудь ещё. Для всего этого следует иметь учёную обезьяну, которая и должна трудиться вместо хозяина. Между тем дрессированных обезьян мало, стоят они дорого и вдобавок частенько неправильно истолковывают распоряжения хозяина, что может привести к смешным и нелепым ситуациям. Вот Лёва и заменял вышеописанное животное в одной богатой семье: его услуги обхо¬дились дешевле, он был явно сообразительнее и, по словам хозяйки (я с ней решительно не согласен), даже внешне очень похож на шимпанзе. В этом семействе Лёва подрабатывал более полугода, и все настолько при¬выкли к нему, что дети и женщины рыдали, когда он брал расчёт, но всё же пришлось с ним расстаться, потому что никто из хозяев уже просто не мог выносить его красный пиджак в крупную зелёную клетку с золотым крылатым драконом во всю спину, а Лёва положительно не мог обходиться без него - пиджак напоминал ему любимую некогда девушку, которая, собственно, и покинула Лёву из-за этого пиджака - ну, и широкого лило¬вого галстука с пальмой.
Так протекали трудовые будни Куперовского, но где бы он ни рабо¬тал, ровно в четырнадцать часов должен был прибывать к преподавателю языков. За опоздание уменьшали пособие, поэтому Лёва никогда не опаз¬дывал более, чем на час, Учителем был пожилой японец, то есть японский еврей - щупленький, желтолицый, узкоглазый и по-восточному вежливый. Встречая Куперовокого, он кланялся, Лёва кланялся в ответ, японец кла¬нялся ещё ниже, Лёва -тоже, и так далее до тех пор, пока учитель, взглянув на свои "Сейко", не спохватывался, что уже минут двадцать, как пора начать урок. Японец был очень терпелив. Восемь месяцев он настойчиво вдалбливал в голову ученика иврит, но окопавшийся там идиш упорно не желал допустить конкурирующий язык на свою территорию. За это время Лёва как-то незаметно освоил японский, но всё, чего он дос¬тиг в иврите, - это научился правильно произносить "Израиль", "Тель-Авив" и "Менахем Бегин". Отчаявшийся японец попытался обучить Куперовского хотя бы второму из государственных языков - английскому, но и здесь они почему-то потерпели фиаско, хотя, сравнительно с иври¬том, продвинулись дальше: Лева запомнил три фразы - "Ду ю спик инг¬лиш?", "Ай доунт спик инглиш" и "Май нэйм из Лев Куперовский". В конце концов преподаватель проявил восточную сообразительность и нашёл вы¬ход: он вспомнил, что орангутанга за шесть недель удаётся обучить язы¬ку глухонемых. Возможно, на эту идею его натолкнул сам Куперовский, разболтавший про свой субботний приработок, но, во всяком случае, мысль оказалась плодотворной, и всего за восемь с половиной недель Лё¬ва блестяще освоил язык жестов. Теперь он, наконец, мог общаться с ко¬ренными израильтянами - по крайней мере, с глухонемыми. А если доба¬вить сюда иммигрантов из нецивилизованных стран, среди которых многие помнили идиш или русский, то Лёвина аудитория расширяется, и все пути открыты для него. Так напутствовал Куперовского освободившийся от уче¬ника японец, прощаясь. Напоследок он признался Лёве, что никогда не сможет его забыть.
Теперь, если ему нужна была помощь, Лёва бросался к прохожим или к полисмену и принимался быстро жестикулировать, комментируя свои пас¬сы по-русски или на идише. Порой встречные пугались и убегали, но большинство относилось к нему благожелательно и пыталось помочь. В ма¬газинах ему продавали товары дешевле, в кинотеатры часто пускали без билета. Кстати, Лёва кино очень любил и посещал почти каждый день, но из-за понятных затруднений лингвистического порядка вынужден был огра¬ничиться триллерами и фильмами ужасов, в которых текст не играл особой роли, Он мог бы, конечно, включить в своё меню ещё и кинопорнографию, где осмысленная речь и вовсе отсутствует, но стеснялся.
Газет Лёва не покупал. По вечерам он читал мамины письма. Мама писала часто, и из её посланий Лёва узнавал обо всём, что происходило в Израиле. "Ну как ты там, сынок? Слышали по телевизору, что у вас прошли выборы, и победила Авода. Говорят теперь улучшатся отношения с арабами. Ты ходил голосовать, Лёва? Надо непременно участвовать в по¬литической жизни, у вас так принято. Всегда голосуй за ту партию, ко¬торая победит, это тебе поможет по службе. Тётя Лея писала, что у вас жарко, одевайся полегче, а то вспотеешь, продует - простудишься. Ешь больше фруктов. Кстати, где ты их покупаешь? Мы говорили по телефону с тётей Розой и дядей Борухом, я им продиктовала твой адрес, они зайдут. Дядя Борух очень толстый, не пугайся, они не будут у тебя есть, они дома поедят. Розочка сказала, что в трёх кварталах от тебя есть фрук¬товая лавочка Рейзена, там дёшево и очень вкусные эти - гири, что ли, я знаю? У вас там каменные полы, не ходи босиком. Недавно под Хайфой палестинцы взорвали автобус, столько жертв. Никогда не езди на автобу¬сах, особенно за город, И что это делается, как это кнессет разрешает? Учти на следующих выборах, Лёва, за нынешних не голосуй, выбирай дру¬гих. Дядя Борух сказал, что эта Авода всё равно скоро сломает себе шею - нечего на них и ставить. Фира из Хайфы обижается, что ты её не навещаешь. Съезди к ней, сынок, она уже старенькая, адрес в моём прош¬лом письме. Только не на автобусе. Держись подальше от палестинцев, они тебя обидят, ты у нас доверчивый. Пиши чаще. Целую. Мама".
Куперовский борется о интифадой, или Лев пустыни.
Денег стало катастрофически не хватать, и Лёва переехал в другую гостиницу, подешевле, а затем и вовсе снял комнату у одного местного, родители которого приехали ещё из польского Львова. У Лёвы был отдель¬ный вход, и хозяева ему особенно не докупали, появляясь лишь за кварт¬платой.
Как-то раз, гуляя по городу, Лёва заметил за квартал впереди себя старика, показавшегося ему смутно знакомым. Память услужливо вытолкну¬ла на поверхность картинку: Лёвушке два года, и к ним в гости регуляр¬но заходит будущий миллионер дядя Изя, который потряс детское вообра¬жение большим животом, длинной бородой и шикарным жёлтым портфелем крокодиловой кожи. И хотя с тех пор богатый родственник похудел и сбрил бороду, но портфель был с ним, и Куперовский его сразу узнал. В этот момент старик перешёл на другую сторону проспекта,
- Дядя Изя, - закричал Лёва, - дядя Изя!
Старец вздрогнул и с не присущей его возрасту прытью кинулся бе¬жать. Лёва бросился ему наперерез сквозь поток машин,
- Дядя Изя, стойте! Я ваш племянник Лёва Куперовский из России, я вас искал!
Ревели моторы, выли тормоза, скрежетал металл, слышались прокля¬тия на всех языках мира. Падали телеграфные столбы, стучали по асфаль¬ту просыпавшиеся из грузовика апельсины, летели над проспектом утиль из перевернувшегося мусоровоза и доллары из самопроизвольно раскрывше¬гося банковского броневика, гулко детонировали мины в трёх врезавшихся друг в друга малолитражках палестинских, сирийских и ливийских терро¬ристов, соответственно (так Лева вновь, сам не зная того, спас сотни человеческих жизней), громко кудахча, разбегались из расколовшегося рефрижератора размороженные куры. Когда Лёва достиг противоположной сторона проспекта, миллионер как раз сворачивал за угол.
- Дядя Изя, подождите! - отчаянно возопил Лёва, и в это мгновение его схватили за руки двое полицейских.
- Мистер Куперовский? - спросил один из них.
Запыхавшийся Лёва только кивнул. Полисмен стал ему что-то гово¬рить на иврите, но быстро почувствовал, что Куперовский ничего не по¬нимает. Перешёл на английский - вновь неудача. Тогда полицейский пока¬зал Лёве его фотографию, посмотрел на неё сам, обвёл всю округу преу¬величенно внимательным взглядом, стал на четвереньки, понюхал земли, зарычал, обежал вокруг Лёвы, поднялся на ноги, ткнул Лёву в грудь пальцем, потом отошёл от него на несколько шагов, прицелился в Купе¬ровского из воображаемого ружья и нажал невидимый курок. После этого он потёр руки и удовлетворённо улыбнулся. Теперь Лёве всё стало ясно. Посадят в лагерь или расстреляют...
- За что? - закричал Куперовский и потерял сознание.
Очнулся он спустя несколько часов в лагере для новобранцев. Ока¬залось, что пантомиму Лёва понял неправильно. Просто ему пришло время служить в армии, а поскольку новый адрес Куперовского властям не был известен, на него объявили розыск. Всё это объяснил Лёве капрал, гово¬рящий по-русски. Он же рассказал, что таких безъязыких, как Лёва, здесь много, из них даме сформирована особая часть - рота, которую местные остряки называют Красной Армией, а майора, её командира - со¬ответственно, Будённым, хотя на самом деле это бывший провизор Семён Муравейчик из Жмеринки. Сейчас новичкам предстоит закончить курсы мо¬лодого бойца - их в данный момент проходит даже один пятидесятилетний профессор филологии, не получивший своевременно в Союзе должной воен¬ной подготовки - а потом их отправят в пустыню прикрывать собой мирные израильские города от отрядов палестинских террористов.
Больше трех недель Лёву обучали стрелять из автомата, бросать гранату, голыми руками обезвреживать вооруженного до зубов диверсан¬та - но он так ничего и не освоил. То есть стрелять-то он стрелял - дело нехитрое - но не попадал. Или попадал, но не туда, куда следова¬ло. Однажды таинственным образом угодил в склад боеприпасов, находив¬шийся у него за спиной, хотя целился, конечно, вовсе не туда, а, нап¬ротив, в майора, прогуливавшего дога правее стрельбища. Несколько се¬кунд все в ужасе ждали детонации, но её, к счастью, почти и не случи¬лось. Разве что крышу в штабе снарядом снесло. Ну, и остальные успехи Куперовского были на уровне. К концу месяца на его имя в часть пришла медаль "За бесстрашную борьбу с терроризмом" - награда за памятный случай на проспекте. Начальство очень обрадовалось и, поздравив Лёву перед строем, спешно присвоило ему звание сержанта и досрочно выпихну¬ло с курсов. После этого Куперовский служил очень недурно, исчезая из части после утреннего построения и возвращаясь только к отбою, - весь день он проводил в близлежащем городке. Вскоре, однако, беззаботная жизнь кончилась - пришёл приказ выступить на борьбу с интифадой. Рота была окончательно сформирована, и под началом у Лёвы неожиданно для него оказалось отделение - десять человек.
Перед отъездом Будённый выстроил Красную Армию и произнес речь:
- Новобранцы и опытные бойцы! Сегодня нам предстоит отправиться в доход на защиту нашей горячо любимой родины - Израиля - от арабских бандитов и убийц. Теперь от нас зависит, будут ли соотечественники спать спокойно. Главное - дисциплина и организованность, и тогда побе¬да неизбежна. Но если всё-таки придётся отступать - надо это делать без паники, не бежать, пропускать старших по званию вперёд и сохранять достоинство, чтобы вашим седым отцам не было стыдно за вас. И, во вся¬ком случае, хоть оружие не бросайте - вы за него материально ответст¬венны, будут вычитать из зарплаты. Если понадобится, в первую очередь избавляйтесь от гранат - они дешевле, к тому же, может быть, взор¬вутся, арабы испугаются и отстанут. Помню, в Жмеринке, когда мы вече¬ром дружинили возле танцплощадки, навстречу вышел знаменитый на всю округу хулиган Яша Лимончик, так мы сразу сообразили, как поступить, и... Впрочем, это неважно. Автомат вешайте на шеи, чтобы не потерять на бегу. Если попадёте в плен, сразу объясните, что ничего не знаете. И не бойтесь - террористы вас долго держать не будут, предпочтут обме¬нять на что-нибудь ценное, В случае чего вас отобьют коммандос, и если уж не вы, то, по крайней мере, ваши тела вернутся к безутешным семьям. И пусть наши враги так живут, как мы дадим им надругаться над вашим дорогим прахом. Итак, вперёд, мои орлы, грудями прикроем от супостата нашу новую родную землю!
Военный городок, в котором разместили роту, располагался в пусты¬не и защищал с юго-востока собственно Израиль от оккупированных терри¬торий, на которых всё ещё жили арабы. Со всех сторон, насколько доста¬вал глаз, простирался тот самый песок, на котором, по преданию, был построен Тель-Авив. Кое-где на горизонте смутно виднелись поселения палестинцев, от которых можно было ожидать различных. гадостей. В тылу осталось несколько небольших городов, в той или иной степени охвачен¬ных интифадой, По земле ползали ядовитые змеи. С неба в любую минуту могли посыпаться ракеты "Скад" - привет от иракского народа, а заодно и родного советского, который Ираку эти игрушки поставил. В общем, ку¬рорт. Неделю просто скучали. Укладываясь спать, солдаты каждый раз не¬добрыми словами поминали прародителя Авраама, столь удачно выбравшего евреям местожительство. Постоянно хотелось пить. Наглый варан едва не утащил Лёвину медаль - вместе с Лёвой, который был к ней прицеплен.
Наконец поступило распоряжение выехать в соседний город, где па¬лестинцы разынтифадились вконец. Предвидя грядущие свершения своих ор¬лов, майор лично проинструктировал солдат, напомнив, что, хотя пули пластиковые, а граната всего лишь со слезоточивым газом, испытывать их на своих товарищах всё-таки не следует.
Рота Будённого, перегородившая проспект, казалась маленькой и жалкой по сравнению с надвигавшейся тысячеголовой толпой. Людская мас¬са ползла от края до края улицы, слизывая деревья, проглатывая и пере¬варивая автомобили, выдавливая стекла ж выедая аппетитное содержимое магазинов. Она ругалась по-арабски, размахивала дубинами и кинжалами, зажатыми в сотнях конечностей, плевалась камнями и бутылками с зажига¬тельной смесью. Лёве стало тревожно. Он расстегнул клапан на кармане и вынул мамину фотографию, чтобы в последний раз перед смертью посмот¬реть на неё. В этот момент шальной порыв ветра вырвал карточку из его ослабевших рук и понёс её над проспектом.
- Мама! - взвизгнул Лёва и помчался догонять.
За его спиной Будённый зычно прокричал:
- Правильно, Куперовский, за наших матерей - вперёд! Ура, Красная Армия!
И вся рота пошла в атаку. Увидев энтузиазм горстки израильтян и, главное, услышав про Красную Армию, идтифадствующие хулиганы содрогну¬лись от ужаса. Они вообразили, что Россия заняла сторону Израиля в ближневосточном кризисе и высадила ему на помощь свои войска, о слав¬ных боевых делах которых было известно даже самому тёмному арабу. Сердца их наполнились тоской, и они пустились наутёк, роняя палки, камни, а также разнообразные продукты и ценные вещи, до телевизоров включительно, которые они позаимствовали в подвернувшихся магазинчи¬ках. Очень немногие сумели не поддаться страху, но и они не выдержали зверского вида маленького взлохмаченного Лёвы, несущегося на них с ав¬томатом наперевес.
Куперовский же, не замечая происходящих вокруг него событий, гнался за уносимым стихией мамином портретом. Вдруг какой-то огромный араб в чёрной маске, из-под которой выбивалась рыжая борода, сдёрнул с плеча ручной пулемёт, явно намереваясь задержать его дулом и осквер¬нить дорогую фотографию.
- Стой! Не трогай маму! - завопил Лёва и вцепился злоумышленнику в бороду. Тот, падая, успел тюкнуть Куперовского прикладом по голове, к Лёву поглотила тьма. Однако араба он из рук так и не выпустил, и лишь подоспевшие на выручку Куперовскому ребята из его отделения выс¬вободили рыдающего гиганта из объятий страшного маленького еврея, ос¬тавив в судорожно сжатых Лёвиных кулаках клочья рыжих волос. В даль¬нейшем выяснилось, что Лёва взял в плен глубоко законспирированного руководителя крупкой террористической организации, за что и был наг¬раждён второй раз - орденом "Юный Моисей в корзине". Кстати, карточка не пострадала - она упала тут же рядом, и её подобрали Лёвины сослу¬живцы.
А в то время, пока Лёва сражался с террористом, паника охватила уже всех городских интифадистов, и при появлении на горизонте израиль¬ского солдата или полицейского они обращались в бегство, Палестинцы отступали так поспешно, что даже позабыли сделать своевременную оста¬новку для совершения намаза. Этого милосердный Аллах, давно терпевший от своих чад всяческие поношения и притеснения:, не мог вынести. В на¬казание он поразил ужасом души палестинских бойцов по всей стране, и приободрившаяся израильская армия нанесла решающий удар по Движению сопротивления. В кратчайший срок с интифадой было покончено, и лично Ясер Арафат, сидя в своём подземном бункере, посыпал лысую голову охапками пепла от сожжённых секретных бумаг.
У Организации освобождения Палестины осталась последняя козырная карта - кровавая подпольная организация "Хезболлах" - и её не замедли¬ли пустить в ход.
На отражение наступления исламских партизан, поддержанных войска¬ми некоторых соседних государств, были направлены лучшие части воору¬женных сил Израиля, в том числе, конечно, и столь славно проявившая себя рота Муравейчика.
Красная Армия лежала, зарывшись в песок, и смотрела на дюны, за которыми притаился противник. Из-за дюн стреляли, иногда бросали гра¬наты, но особой активности не проявляли. Чувствовалось, что обе сторо¬ны ожидают сигнала свыше, и он поступил. Заверещал полевой телефон майора, и, выслушав приказ, из штаба, Будённый скомандовал:
- Куперовский впереди, остальные за ним - в атаку, ур-ра!
Лёва нёсся по пустыне, и ему было очень страшно. Навстречу бежа¬ли, пригибаясь и крича что-то гортанными голосами, арабы в белых чал¬мах. Кое-кто из них, повесив автоматы на шеи, размахивал кривыми саб¬лями. Прямо перед Куперовским вырос из-под земли невысокий коренастый палестинец, сразу же наступил на полу собственного халата и покатился вниз по склону, сбив Лёву с ног и увлекая его вслед за собой. У подно¬жия дюны враги затормозили, расцепились и обнаружили, что они знакомы.
- Лёва! Салам алейкум!
- Самиг! А ты-то как сюда попал?
Вокруг кипел бой, а двое старых приятелей (мелкие недоразумения, случившиеся между ними в прошлом, были давно забыты) сидели, удобно привалившись спинами к податливому боку песчаной горы, и мирно беседо¬вали. Оказывается, Самигулла, поддавшись на пропаганду одного проис¬ламски настроенного хмыря, взял на работе отпуск, добавил ещё два ме¬сяца за свой счёт, завербовался добровольно в палестинцы и вот воюет здесь вторую неделю под именем Гамаль Абдул Насер. Климат, конечно, гадостный, и арабского он не знает - скучно. Нарушая приказ и законы шариата, собеседники немного выпили из Левиной фляжки и быстро выясни¬ли, что им нечего делить на этой земле, а происходящее безобразие пора прекратить.
Так начались события, вошедшие в историю под названием большого Куперовского замирения.
Тем временем сгустившиеся сумерки остановили сражение, армии вер¬нулись на свои первоначальные позиции, а уже к утру на широком участке фронта началось массовое братание, иудейские и мусульманские бойцы бродили по пустыне, обнявшись, жаловались друг другу на жизнь, на заж¬равшихся вождей, обменивались адресами, оружием, деталями одежды, лич¬ными вещами, фотографиями любимых девушек, талмудами и коранам. Оказа¬лось, что у них, как и в их священных книгах, немало общего. Между ев¬реями и арабами едва не установился вечный мир, но ястребы и поджига¬тели войны с обеих сторон, спохватившись, сговорились и поспешно раз¬вели войска на возможно большее расстояние, чтобы с помощью агрессив¬ной пропаганды, промывания мозгов и гнусных провокаций восстанавливать в своих народах и армиях изрядно пошатнувшееся недоверие друг к другу. Куперовского же вызвали в столицу, по совокупности геройских подвигов вручили высший орден Израиля - "Большое пурпурное сердце с зелёным го¬рошком", досрочно присвоили звание капрала и уволили в отставку под¬чистую - по состоянию здоровья министерства обороны.
Лёва Куперовский - миллионер.
Только что демобилизованный из рядов вооружённых сил Куперовский шел по вечернему Тель-Авиву и размышлял о разном. Медаль и два ордена тихонько звякали на капральской форме, которую он ещё не успел снять. Погружённый в раздумья, Лёва не заметил, как покинул ярко освещённый респектабельный центр города и забрал в так называемый квартал красных фонарей. Хранительницы традиций квартала, напуганные грозным видом Ку¬перовского, не нарушали его уединения. Неожиданно из-за угла, взывая о помощи, выскочил прилично одетый пожилой джентльмен, В руках он сжимал жёлтый портфель. Дядя Изя (а это был именно он), за неимением другой защиты, спрятался за Лёвину спину. Два его преследователя - суровые негры пролетарского вида - увидев боевые награды маленького капрала, спешно юркнули в ближайшую стриптиз-пивную, как будто туда и направля¬лись.
- Здравствуйте, дядя Изя, - оказал Лёва. - Вот я вас и нашел.
- Шолом алейхем, - обречённо ответил дядя Изя.
Через час родственники уже сидели за праздничным столом на заго¬родной вилле Израиля Куперовского и разговаривали. Сначала Лёва описал свои приключения на земле Моисея и Давида, а затем дядя рассказал ему о себе. Оказывается, дядя Изя был учёным и изобретателем, но советская действительность мешала развернуться его дарованиям. Достаточно было ему задуматься над очередным открытием, как или его тащили в гости к родственникам, или кто-то из них приходил к нему. Дядя Изя всюду носил с собой крокодиловый портфель с записями, незавершёнными расчётами, начатыми статьями, но ему так и не суждено было где-либо поработать долее полутора часов. В результате открытие совершал кто-нибудь дру¬гой. Вот таким образом талант Израиля Куперовского чах в удушливой ат¬мосфере социализма, а сам он зарабатывал свой горький хлеб на должнос¬ти старшего товароведа в продмаге, отчего обрюзг и растолстел. В конце концов он решил переселиться куда-нибудь на новые земли, подальше от любвеобильной родни, и не сообщать своего адреса. А поскольку никто, кроме одноимённого государства, не желал принимать бедного еврея, то дядя Изя улетел в Тель-Авив, предварительно распродав нищий скарб, приобретённый тяжким подневольным трудом: три "Мерседеса", дачу, коо¬перативную квартиру, ещё одну дачу, подпольный заводик по изготовлению подтяжек из отходов местного химкомбината, чёрную "Чайку", ну и кое-что по мелочи. Здесь, на земле обетованной, вырвавшись из соцлаге¬ря на свободу, он, наконец, полностью реализовал себя. Он наладил про¬изводство транзисторных приемников из советских ЭВМ, которым никто не мог найти применение. Он открыл фабрику по переделке привозимых нашими иммигрантами бюстов Ленина в бюсты Моше Даяна путём выбивания одного глаза. Принадлежащий ему концерн выпускал специальные контрацептивы для правоверных иудеев - не действующие по субботам, кондомы для ди¬версантов - с встроенным зарядом взрывчатки, предназначенные для па¬лестинских партизан презервативы с головой Ясера Арафата на конце (свисавшие с неё хвосты полотенца не могли оставить равнодушной ни од¬ну арабскую красотку) и противозачаточные таблетки для шпионов - с ци¬анистым калием. И ещё многое совершил дядя Изя для увековечения своего имени и вящей славы приютившей его страны. Например, его завод сдирал с автоматов Калашникова фирменные эмблемы и выбивал шестиконечные звёзды, производя известные во всём мире автоматы "узи". Но ещё тогда, когда Израиль Куперовский бедным репатриантом впервые ступил на землю предков, он поклялся покинуть её, если кто-нибудь из родственников найдёт его. Поэтому после первой встречи с Лёвой дядя Изя продал свои фабрики, а вырученные деньги перевёл в одну из западных стран, куда и переедет вскоре. Однако племянник так понравился дяде Изе, что он оставляет ему этот дом, акции и десять миллионов. В благодарность он просит только никогда, никогда его больше не разыскивать, иначе он за себя не ручается. Произнося последнюю фразу, дядя Изя извинился и за¬шёл на минутку в ванную комнату. Больше Лёва его никогда не видел.
Так мой приятель неожиданно стал миллионером. После напряжённых размышлений о том, как распорядиться свалившимися на голову деньгами, Лёва решил превратить свою виллу в международный центр искусств. Боль¬ше года съехавшиеся с разных концов света непризнанные гении ели и пи¬ли на Левины деньги, периодически удаляясь в отведённые им мастерские для общения с музами. Всё это время гостеприимный хозяин с нетерпением ожидал момента, когда можно будет, наконец, ознакомиться с творениями пестуемых им талантов, и вот этот час настал. Перед глазами потрясён¬ного Куперовского предстали двенадцать полотен "Л. Куперовский размыш¬ляет о будущем человечества", три скульптуры под тем же названием, две очень похожих друг на друга (хоть и написанных разними художниками) картины "Л. Куперовский в ожидании славы", серия игривых миниатюр "Ку¬перовский удваивает население Земли'', триптих "Отец, сын и Лёва Купе¬ровские", темпераментный (то есть нарисованный темперой) цикл "Жизнь и смерть Л. Куперовокого. Кубоидная симфония номер 118", хорал "Л. К. критикует поджигателей войны", шпионский роман "Лев разоблачает" (со¬вершенно порнографический) и несколько сотен бюстов, изображавших Лёву на разных этапах его жизненного пути. Вершиной же коллекции было соз¬данное группой наших соотечественников монументальное (тридцать на со¬рок метров, в тяжёлой золотой раме) полотно "Лев Куперовский и Индира Ганди принимают крестьянских ходоков в Кремле" (картина выполнена в классической манере, поэтому крестьяне облачены в тоги, их жёны и до¬чери обнажены и играют на арфах, а Лёва и Индира, также неглиже, вос¬седают в общей на двоих ванне). Позже Куперовский с огромным трудом всучил большую часть вышеперечисленных произведений в дар окрестным школам и музеям, но бюсты так никто и не взял, и их пришлось под пок¬ровом ночи расставить по всей округе.
Первая неудача не охладила Лёву, и храм искусств был заменён на домашний зоопарк. Проявив завидную энергию и богатую фантазию, Купе¬ровский выписал со всего света множество экзотических животных. Распа¬ковывая ящики и клетки, он ликовал, ощущая себя видным защитником при¬роды. Мелкие происшествия, неизбежные в начале большого дела, не сму¬тили молодого миллионера. Ну, встретилась госпожа Файльзильбер в собс¬твенной ванной комнате с возбуждённым самцом гориллы - так ведь и его, одинокого, можно понять. Ну, за господином Микенбергом всю ночь гонял¬ся голодный ягуар - но ведь адрес перепутал не Лева, а фирма-отправи¬тель, да и контейнер всё равно вскрывал слуга-араб. В общем, в период создания зоопарка ничего существенного не произошло. К сожалению, в дальнейшем неприятностей избежать не удалось, и причина была в том, что романтичный Лёва, поддавшись новомодным теориям, выпустил приобре¬тённых им животных (среди которых преобладали хищники) в ничем не ого¬роженные вольеры, и последствия этого опрометчивого поступка не заста¬вили себя долго ждать. Ну, а змеи расползлись просто потому, что Купе¬ровский по рассеянности забыл распорядиться, чтобы их ящики прикрыли сверху стёклами.
Потерпев фиаско на поприще искусства и забот о братьях наших меньших. Лёва обратил свой взор на науку и уже выписал циклотрон из Франции и ядерную лабораторию из США, когда не выдержали его соседи. Тяжко удручённые частыми встречами в самых неожиданных местах с Лёви¬ными бюстами (один из них был даже обнаружен в храме Божьем) и его же бывшими питомцами, доведённые до отчаяния невозможностью в условиях демократического общества покончить с Куперовским с помощью полиции, они призвали на помощь большую политику. Проявив редкостную изворотли¬вость, соседи вспомнили о начинающихся выборах и выдвинули Лёву в премьер-министры Израиля, решив хоть так освободиться от него. Населе¬ние, уставшее и от Ликуда, и от Аводы, с восторгом поддержало незави¬симого кандидата, по данным опросов общественного мнения он быстро ос¬тавил далеко позади всех конкурентов, и быть бы Куперовскому премь¬ером, но судьба судила иначе.
Лёва Куперовский возвращается домой.
Незадолго до решающего дня Лёва после встречи с избирателями Хай¬фы гулял в одиночестве по улицам этого портового города. Кое-где на стенах красовались его предвыборные плакаты, и от собственной привет¬ливой улыбки у Куперовского поднималось настроение. Неожиданно рядом с ним взвизгнули тормоза, два плечистых молодых человека в тёмных очках подхватили его под руки, втолкнули на заднее сиденье "Вольво", после чего автомобиль, резво набрав скорость, помчался в неизвестном направ¬лении. Седовласый джентльмен, сидевший рядом с водителем, обернувшись к Лёве, сказал ему что-то по-английски. Лёва беспомощно пожал плечами.
- Смотри-ка, Стив, - обратился громила справа от Куперовского к напарнику, - как Воннегут-то наш назюзюкался, родной язык забыл.
- Да не обращай внимания, Жора, - ответил тот. - Они ж с Азимовым ещё с Бостона не просыхают.
Лёва открыл было рот, чтобы объяснить, что его, кажется, с кем-то спутали, но Стив сделал мгновенное движение рукой, и в горло Куперовс¬кого хлынула обжигающая жидкость из бутылки с красивой наклейкой.
- Ну нельзя же так, ребята, - сказал седой. - Всё-таки известный писатель, вы б поаккуратнее,
- А по мне хоть Хемингуэй, - пробасил Стив. - Дать бы этому алка¬шу по громкоговорителю, он бы и отрубился у меня до самого Конгресса. Так я ж этого не делаю, вот виски собственный на них трачу. Лучшее ле¬карство для этих джонов.
- Да, с американами оно всегда так, - подтвердил Жора.
Это было последнее, что услышал Лёва, проваливаясь в сон.
Когда он открыл глаза, вокруг покачивался океан. Судя по обста¬новке, он находился в кают-компании роскошного лайнера. Его тело было свалено в шезлонг у четырехместного столика, заставленного едой и на¬питками. В соседних шезлонгах возлежали три разновозрастных весельча¬ка, одетые даже для морской прогулки весьма легкомысленно. Английская речь, постоянный хохот, звёздно-полосатые семейные трусы и аналогичный государственный флаг в вазе для цветов в центре стола подсказывали, что это были американцы. Корабельный рупор, надрываясь, выдавал нечто игривое. Вдруг, поперхнувшись, он умолк на несколько секунд, после че¬го над волнами поплыли звуки "Янки дудль". Соседи-весельчаки мгновенно встали и, вытянувшись по стойке "смирно", начали вполголоса подпевать, их глаза, как по команде, увлажнились. Зрелище было весьма трогатель¬ным.
- Мама, - сказал Лёва.
В этот момент гимн завершился. Заметив, что Куперовский очнулся, американцы обратили к нему сияющие скалозубые лица и открытые бутылки. Никто из них не понимал ни слова по-русски, зато они очень любили Лё¬ву, называли его то Куртом, то мистером Воннегутом, дружески хлопали по плечу, спине, щекам, говорили что-то про Конгресс эт Москоу и пои¬ли, поили, поили... По вечерам кто-то отволакивал его в каюту и по ут¬рам притаскивал обратно к столику. А хмельной гейзер всё не иссякал.
Однажды утром, проснувшись, Лёва обнаружил, что находится на су¬ше, в постели, и его бесцеремонно трясёт хмурый грубый субъект, отда¬лённо напоминавший самого Лёву, но в полтора раза выше. Это был насто¬ящий Воннегут, ему пришлось добираться из Хайфы в Россию за свои день¬ги, и поэтому он был очень зол, как объяснил Куперовскому портье, выш¬выривая его из пятизвёздочного отеля в столицу нашей Родины город Москву.
Так Лева вернулся. Теперь он работает на прежнем месте, и его стол стоит недалеко от моего. Снова уезжать он не собирается, потому что от судьбы не уйдёшь.
А недавно отыскались следы его дяди Изи. Как выяснилось, расстав¬шись с Лёвой, он переехал в США, намереваясь в скором времени покорить новые вершины на своём жизненном пути. Однако из всех слоев американс¬кого общества первой оценила возможности Израиля Куперовского вездесу¬щая нью-йоркская мафия, которая похитила его и держит в некоем секрет¬ном месте, дабы использовать его дарования в гнусных преступных целях. Узнав обо всём этом от заокеанских родственников, Лёвина мама возмути¬лась и вышла на тропу воины. Сейчас она как раз снаряжает небольшой, но хорошо вооружённый отряд из членов клана Куперовских, который дол¬жен нанести удар по сообществу гангстеров, вырвать дядю Изю из их преступных лап и вернуть в лоно семьи. На достижение этой благородной цели ассигновано всё состояние Лёвы, оставленное им в Израиле. Для проведения воздушной разведки в Штаты уже направлен Куперовский-с-Веги на своей летающей тарелке. Дед Авраам отвечает за проведение разобла¬чительной кампании в американской прессе. Дед Моисей готовит явки и пути отхода. Дядя Исав обучает бойцов отряда английскому языку. Кажет¬ся, мафии таки придётся несладко.
К Р А Х О П Е Р А Ц И И
"Б О Л Ь Ш И Е П Е Й С Ы"
Сейчас, когда Россия с Израилем обменялись послами, в Кремле отп¬раздновали пурим, на Красной площади торжественно прошло обрезание иу¬дейских младенцев, а в бывшем Мавзолее - выставка талесов и цоресов, мало кто вспоминает прежние холодные времена. Но даже те, кто не стра¬дает ранним склерозом, ничего не слышали о миротворческой акции "Боль¬шие пейсы" и о роли моего приятеля Лёвы Куперовского в деле освоения космоса. Мне тоже известно не всё, но я чувствую настоятельную необхо¬димость рассказать о том, что знаю.
Однажды вечером, когда Лёва покинул проходную родного КБ, к нему подошли двое в форменных мешковатых костюмах и, профессионально подх¬ватив его под руки, синхронно прошипели: "Пройдёмте, товарищ!" Было ясно, что эта парочка явилась из внутренних или внешних органов, а в таких случаях отказываться от приглашения просто неприлично. Лёва об¬мяк и безропотно позволил вести себя, куда им хотелось. Всю дорогу у того из сопровождающих, что шёл справа от Куперовского, верхняя пуго¬вица пиджака хрипела, нехорошо ругалась и настойчиво выясняла, скоро ли доставят козла безрогого. Вначале Правый что-то отвечал шёпотом, поднося ко рту крышечку недопитой поллитровки, но потом ему, видимо, надоело, и при очередном вопросе он, рявкнув: "Слава КПСС!", разбил бутылку о фонарный столб. Пуговица замолчала, Лёва как-то сразу ока¬зался лишним, и Правый начал посматривать на него со значением, вертя в свободной руке "парабеллум". По счастью, тут они и пришли. К большой нескладной собачьей будке. Левый постучал в крышу и, свалив Купе¬ровского ловким приёмчиком, на лету подхватил его и втолкнул ногами вперёд в круглое отверстие. Проскользнув по наклонному желобу, Купе¬ровский плюхнулся на жёсткий неудобный стул, стоявший посреди простор¬ной комнаты, освещённой люминесцентными лампами. За двухтумбовым кан¬целярским столом восседал типовой мундирный полковник с седеющими по уставу висками.
- Гражданин Куперовский Лев Натанович!? - сухо опросил он.
- Да, - обречённо сказал Лёва, пытаясь по выражению глаз собесед¬ника вычислить грядущий срок.
- Признайтесь честно, - неожиданно переключился на отеческий тон полковник и, подойдя к Леве, положил ему руку на плечо. Поскольку пол¬ковник стоял, а Лёва сидел и к тому же ростом был много ниже среднего, поза чекиста оказалась несколько скособоченной: - Признайтесь, ведь вы... как бы это выразиться помягче... еврей?
- Да, - Куперовского с детства учили быть честным, когда врать бессмысленно.
- Вот вы-то нам и нужны!
Лёва понял, что срок будет большим.
- Вам придётся полететь в космос, - сердечно сказал полковник. Не ожидавший такого поворота Лёва подскочил и, мгновенно получив
от бдительной охраны дубинкой по голове, очнулся уже на диване. Его поили валерьянкой. Перепуганный полковник метался вокруг, всем мешал, давал советы. Кажется, он рекомендовал кровопускание, иглотерапию под ногти, ведро воды внутрь натощак. Потом он примостился рядом и, погла¬живая Лёву по голове, объяснил наконец, в чём дело. Просто случилось так, что маленький Куперовский попал в сферу действия высокой полити¬ки. Кажется, Сирия стала кому-то не тому двусмысленно улыбаться и при¬зывно покачивать бедрами. Или, наоборот, Ирак слишком активно демонс¬трировал свои мужские способности. Короче, ближневосточный пасьянс не раскидывался, и было решено совершить некий жест доброй воли в направ¬лении Тель-Авива, но при этом не очень обидеть вероломных друзей из арабского мира. Два института в Москве и одна засекреченная лаборато¬рия в Новосибирске после полугода напряжённых исследований выдали че¬тыре возможных предложения: организовать Еврейскую ССР, покончить с антисемитизмом, назначить еврея генеральным секретарём партии, послать еврея в космос. Руководство страны единогласно остановилось на послед¬нем варианте как имеющем меньшие вредные последствия.
- А при чём тут я? - слабым голосом спроста Лёва.
- А тебя, сынок, выбрал компьютер. Вложили в него, понимаешь, все данные, требования, от нас кое-какие условия, учёные что-то там допол¬нительно похимичили, не скажу что - и вышло две кандидатуры: твоя и какого-то Левинсона из Одессы. Но "Куперовский" звучит приятнее, чем "Левинсон", и не так раздражает население. Лёва хотел возразить, что "Левинсон" не хуже, даже гораздо лучше, но ему показалось непорядочным решать свои проблемы за счёт другого человека, и он промолчал.
- Так что, дружок, героя будем делать из тебя, а он пусть-ка по¬будет дублёром, до лучших времён. Проект "Большие пейсы". Тебе нра¬вится название? Вообще, как интеллигент интеллигенту, я тебе скажу: еврей сред звёзд - это красиво. Это где-то звучит гордо. Так и хочется всех вас послать... Короче, готовься, сынок, тебя уже ждут. О согласии не спрашиваю, знаю, что не откажешься, когда мы с родиной так тебя просим. Вперёд, мы в тебя верим.
Он нажал кнопку, и мощная пружина выбросила Лёву наверх, в дру¬жеские объятия Левого и Правого. И Куперовский, можно сказать, почти и не касался земли, пока не оказался спустя две недели в Звездном город¬ке.
...Кадровик, средних лет худощавый мужчина с роскошной лысиной во всю голову, был непреклонен:
- Нет, нет и нет. Я не могу допустить вас к подготовительным за¬нятиям. И не просите.
- Да я и не прошу.
Это было бы идеальным выходом для Лёвы, который, собственно, и не стремился к звёздам.
- Вот и не нужно. Ни к чему не приведёт. Центрифуги вы не выдер¬жите, катапульта вас потрясёт, а после прыжка с парашютов вы уйдёте в землю, и мне придётся выписывать гроб неизвестно по какой статье расходов.
- Почему? - спросил ошарашенный Лёва.
- Потому что в текущем году по этой графе уже перерасход. Глав¬ное, в инструкции же ясно написано: после выпрыгивания из самолёта сначала дёргать за кольцо, а потом уже приземляться, так ведь нет - всё время путают. А вы, Куперовский, и вовсе забудете парашют дома. В общем, уходите и без освобождения от тренировок не возвращайтесь.
- А где берут освобождения?
- Нигде. Нигде их не берут. Вы сами-то себе представляете: осво¬бождение от физических тренировок для космонавтов? Таковое существует только теоретически, на практике его быть не может, его никто не под¬пишет.
- У меня оно будет, - печально сказал Лёва, - Моя семья решила, что я должен лететь.
- Да я готов пресс-папье съесть, если вы добудете освобождение. Откажитесь от этой затеи, и расстанемся по-хорошему.
- Оно будет, - ещё более печально повторил Куперовский. - Вы не знаете мою маму.
Дверь с грохотом открылась, и в кабинет твёрдым шагом вошла до¬родная черноволосая женщина. Её карие очи пылали огнём, причёска и одежда пребывали в некотором беспорядке, в руках она сжимала пачку бу¬маг.
- Здравствуйте! - патетически произнесла она. - Я мать вон того мальчика. Я принесла его документы. Вот освобождение от всех этих ва¬ших гильотин, или как они там называются...
- Мама, как ты догадалась, что мне это понадобится? - прошептал Лева.
- Или я не знаю своё дитя? Или я не понимаю, что потребует, глядя на него, любой нормальный человек?
Кадровик икнул.
- Вот справка о том, что он освобожден от военной подготовки. Вот - о том, что он в детстве болел свинкой. Вот - о том, что он может не ходить в общую столовую и кушать то, что мы ему пришлём из дома. Вот свидетельство, что он в своём уме. Вот - о том, что он недостаточ¬но в своём уме, чтобы посещать лекции по марксизму-ленинизму.
Кадровик дрожал столь крупной дрожью, что у бронзового бюсте вож¬дя на его столе звякали зубы.
- Вот документ, что на Лёву нельзя кричать и вообще разговаривать сурово - он мягкий, впечатлительный, может взбеситься и укусить. Вот разрешение лететь в своём скафандре - ему дядя Зяма пришлёт, добудет японский. А вот тут ему позволяют воспользоваться собственным косми¬ческим кораблём, но вы можете не брать себе это в голову - ракету мы ещё не достали. Да что это с вами? Если вам надо, у меня есть знакомый хороший врач как раз по этим болезням. Он, правда, кончал мясо-молоч¬ный институт, но знали бы вы, какая у него практика. У некоторых от одного взгляда на него всё проходит.
Кадровик молчал, из его глаз катились крупные слезы, он, судорож¬но глотая, доедал пресс-папье.
Так в программе подготовки Куперовского остались лишь такие пред¬меты, освободить от которых мог только Господь Бог (впрочем, и он не сумел бы, ибо не состоял в партии).
Чтобы читатель имел представление о характере изучаемых дисцип¬лин, по большей части разработанных специально для Лёвы, я опишу один его обычный день. Должен отметить, что ввиду особой секретности проек¬та Куперовский жил и занимался отдельно от других будущих космонавтов, в бункере за глухой каменной стеной. Внутри бронзовых атлантов, под¬держивавших арку над входом, бессонно бдили два молодых комитетских лейтенанта. В каждом пеньке на территории находилось переговорное уст¬ройство. Холодный клозет одним движением полуоторванной двери превра¬щался в самолёт вертикального взлета. В бюсте вождя скрывался перис¬коп.
Итак, Лёва подымался непривычно рано - в начале десятого, Утрен¬ний туалет обычно отнимает у него полчаса, а к десяти он успевал ещё и умыться. После завтрака (все блюда обязательно предварительно пробовал специальный человек из органов, который с такой ответственностью под¬ходил к делу, что на долю Левы доставалось немного) начинались заня¬тия. Они подразделялись на три комплекса - патриотический, идеологи¬ческий и практический. Первый был нацелен на слияние Лёвы с жизнью на¬рода. Лёва пел под баян (как и все люди, не имеющие слуха, он делал это с особым удовольствием), учил наизусть Пушкина, Маяковского и Есе¬нина, глубоко штудировал книги классиков реализма и соцреализма. Кроме того, он обучался питаться русским салом, что на всём протяжении оте¬чественной истории считалось решающим критерием патриотизма. Как ре¬зультат скудных завтраков, успехи Лёвы в освоении национального про¬дукта были столь впечатляющи, что даже у самых ярых борцов с сионизмом не нашлось бы повода для упрёков. К сожалению, сало оказалось укра¬инским, что имело последствия спустя несколько лет, но это уже иная история. Идеологический комплекс, который разбивался надвое обедом и послеобеденным сном, был буен и многообразен и отражал как традиции, так и свежие веяния надвигавшейся перестройки. Куперовский внимательно ((за этим следили) прочитывал свежие газеты (потом, когда всё кончи¬лось, ему пришлось долго лечиться), смотрел информационные передачи (программу "Время" для него накануне записывали на видеомагнитофон и прокручивали три раза), учился отвечать на провокационные вопросы за¬падных журналистов. Вопросы были те ещё, их на специальной "шарашке" сочиняли отборные осуждённые диссиденты, которым терять было уже нече¬го, но и ответы были не хуже - плод мозговой атаки будущих демократи¬ческих лидеров, а тогда - сотрудников журнала "Коммунист" и идеологи¬ческого отдела ЦК. Завершала комплекс особая дисциплина, которую вёл театральный режиссер из негласных сотрудников и которая была помечена в расписании загадочным термином "спецдвижение". Лёва на манекенах учился приветствовать генерального секретаря и членов правительства, говорить "поехали" и махать рукой (с макета ракеты-носителя в 1/2 на¬туральной величины). Много времени отнимала репетиция сцены "Прощание с матерью". Дело в том, что необходимо было подготовить и заранее отснять для телевидения два варианта: один - для случая благоприятного завершения экспедиции (в сдержанно-мужественных тонах) и второй - если финал окажется более печальным (в трогательно-героическом стиле). Маму из соображений секретности на репетициях изображала молодая и симпа¬тичная чекистка из группы по работе с иностранцами, и это сбивало Лё¬ву. То он не вовремя пускал в пространство героический взгляд, то про¬являл неуместную пылкость в объятиях, а то вдруг корчил такую мину, какая ни в один сценарий бы не поместилась. Увидев это на Куперовском лице первый раз, партнёрша едва не лишилась сознания и долго заика¬лась. Но в конце концов девицу заменил усатый майор-грузин, и дело быстро пошло на лад.
Практические дисциплины были рассчитаны на внештатные ситуации, как то: посадка на территории потенциального противника (бег по пере¬сечённой местности, самбо, правильное применение ампулы с ядом), раз¬герметизация корпуса (быстрый вызов Центра, ускоренное исполнение го¬сударственного гимна, краткое прощание о семьёй, партией и правитель¬ством), прекращение связи с Землёй (сильные ритмичные удары по корпусу рации, дозированное использование сленговых выражений), необходимость общения с напарником (узбекский язык: партнёром предполагался Устав Отразгильдяев из небольшого села Акча-Юк), невыход на заданную орбиту (быстрое выталкивание из корабля в нужном направлении всего лишнего, включая второго члена экипажа).
После ужина Лёва сочинял письмо маме с отчётом за очередной день. Ровно в десять он вставлял в магнитофон привезённую из дома кассету с любимой колыбельной и мирно засыпал под мамино пение. Ночью его никто не беспокоил.
Когда пусть не первые, но и не последние, а примерно сороко¬вые-пятидесятые лучи утреннего солнца нежными прикосновениями прерыва¬ли сон Куперовского, электрический баюн вое ещё ненавязчиво шелестел вхолостую, будто где-то вдали некто бесконечно пересыпал с ладони на ладонь песок. Впрочем, маг был казенный.
Через три месяца Лёву на мощном хромированном лимузине вывезли на завершающий инструктаж к начальству. Несмотря на высокий чин, оно ока¬залось компетентным и, крепким партийным рукопожатием отдав дань офи¬циозу, говорило в дальнейшем по существу. Но, видимо, обстановка... Шкафы красного дерева, позолота, хрусталь, двенадцать, кажется, люстр, тигровые и беломедвежьи шкуры, рогатые, зубатые головы на стенах - да вроде бы и просто усатые-бородатые мелькали; дубовый паркет, стол раз¬мером если не с футбольное поле, так уж с гандбольную площадку-то точ¬но, податливые кожаные кресла; редкие тогда персональные компьютеры - целых десять, с цветными мониторами. А парадные портреты вождей от по¬ла до потолка? А скромные бутерброды с пошлой чёрной икрой, но с настоящим маслом - ах, зачем всё-таки прогнали господина Рябушинского? А адъютанты, неправдоподобно грациозные и скользившие, как тени? А бравые гебисты за шторами? А странные дырочки в стенах на уровне груди визитёра? А ненавязчивый пулемёт в углу? Да, обстановка так подейство¬вала на Лёву, что от самой беседы в его памяти сохранились лишь скуд¬ные обрывки.
- Информация о вас в программе "Время" будет идти под ваш револю¬ционный гимн... как там его... "Фрейлахс".
- И чтоб никакой сионистской пропаганды! "Арон-вергелис"... то есть нет, "шолом-алейхем" - и дальше на русском, как хороший советский гражданин. По-русски говорите?
- Заканчивать можете тоже по-вашему - "ариведерчи". Не так? Но верхи уже утвердили, теперь ничего не поделаешь.
- Не ссорьтесь с туркменом. Они с Закавказья, вы с Дальнего Вос¬тока, вам делить нечего.
- ...Для вас приготовлена национальная пища: фаршированная рыба, куриная шейка и маца - в тюбиках. А для таджика - плов и конина.
- И позывные вам придумали подходящие - "Иордан". А Центр будет - "Иерусалим".
Двумя днями позднее Лёва в своём японском скафандре сидел в раке¬те и слушал обратный отсчёт. "Тысяча семьсот семнадцать, - раздавался монотонный гнусавый голос, - тысяча семьсот шестнадцать, тысяча семьсот пятнадцать..." Лёва нажал кнопку, и встроенная в шлем ми¬ни-магнитола запела маминым голосом. Глаза слипались.
Очнулся он от того, что кто-то грубо встряхнул его за плечо Над ним склонился начальник охраны космодрома. "Шестьсот семь", - сказал бесплотный голос и смолк. "Скорее, - торопил пробудитель от снов и прерыватель нирваны, - следуйте за мной".
Снаружи ожидал знакомый полковник-гебист. "Очень огорчён, Купе¬ровский, -сказал он, - но, к сожалению, вы не сможете лететь. Есть од¬но обстоятельство, которое не позволяет... В общем, тут выяснилось, что вы еврей... Сами понимаете". "Вот он полетит вместо вас", - доба¬вил полковник. За его спиной маячил рыжий двухметровый детина во всём отечественном. "Это что - Левинсон?" - спросил Лёва. "Нет, это Иванов. Но он знает". На заднем плане среди провожающих двусмысленно улыбался кадровик.
Вот так всё и закончилось. Старт космического корабля, отринувше¬го Лёву, затерялся среди множества других подобных стартов и забылся. Позывные были обычные: "Казбек, Казбек, я - Джомолунгма, почему не от¬вечаете, вашу мать?" - "Задумались, товарищ майор, виноваты, исправим¬ся". Что, однако, не помешало "казбекам" после ошибочной посадки в Австралии попросить там экономического убежища.
Но это уже совсем, совсем другая история...
Т Е О Р И Я О Т Н О С И Т Е Л Ь Н О С Т И
Меня часто спрашивают, какое отношение имеет Лёва Куперовский к теории относительности. Я обычно отвечаю - никакого, но мне не верят и продолжают допытываться, и конца-краю этому не видно. Поэтому я решил рассказать все, что знаю об этой истории, и тем навсегда пресечь мно¬гочисленные слухи и толки.
События, о которых я поведу речь, имели место летом 19** года, когда выпускники К-ского университета, в том числе и мы с Лёвой, пре¬бывали на военных сборах. Степное солнце выпаривала из земли и из на¬ших тел всю лишнюю влагу, и потому ходили мы, как чингачгуки, - тон¬кие, звонкие, краснокожие и узкоглазые от яркого света. И частично бе¬зумные от невыносимой жары. Немало дивных и немыслимых событий случи¬лось тогда. Достаточно вспомнить таинственное дело о похищенных кон¬сервах, зловещую историю о майоре Чурилкине и кипятильниках, душераз¬дирающее происшествие с генеральскими кальсонами и пропавшими усами или, скажем, нераскрытую загадку семи фляжек. Когда-нибудь я расскажу и об этом. Но лишь приключившееся с Куперовским долго оставалась в центре общественного внимания. Однако, пожалуй, лишь я один знаю все подробности, движущие силы и потаённые мотивы событий.
Итак, наша история началась душной летней ночью в степи у неболь¬шого военного городка Троцкое-2 О-ской области. Свистели суслики, тре¬щали кузнечики, на пороге штаба страшно скрежетал зубами во сне пере¬пивший дежурный майор Чурилкин. В нашей палатке все спали. Где-то на горизонте катилась традиционная канонада ночных учений местного артди¬визиона. И под рваный ритм этого сумасшедшего джаза вестником судьбы приближался к палатке дневальный Алик Соловьёв. Он отбыл свои четыре часа и шёл будить Куперовского, который должен был его сменить. А Лёву мучили кошмары, он блуждал по бесконечным коридорам, кто-то угрожал ему, вербовал, применял допрос третьей степени. Медуза Горгона пыта¬лась соблазнить его пышной прической, томным взглядом и сомнительными прелестями. Вот она ухватила его за кисть и потянула к себе, её волосы шевелились и шипели... "Лёва, пришла твоя очередь", - прошептала она, и руки Куперовского коснулось что-то холодное.
- Змея! - заорал в ужасе Лёва и, отшвырнув с пути Соловьёва, ис¬чез в ночи, оглашая округу нечеловеческим визгом.
А в палатке один за другим просыпались мы, его сожители. Видимо, сумасшествие заразительно, ибо каждый выбирался из страны Морфея всё с тем же криком: "Змея!", после чего пытался максимально быстро покинуть нашу обитель прямо сквозь её прочные полотняные стены. Кто-то, нако¬нец, пробился наружу, кто-то, запутавшись в обмундировании, рухнул под ноги остальным, кто-то, сидя на лежаке, вопил в полубеспамятстве, пох¬мельный майор Чурилкин грозил из штабного домика послать нарушителей спокойствия на "губу", предварительно изнасиловав всех предков до восьмого колена... Потрясённый Алик стоял в центре этого бедлама и повторял дрожащими губами:
- Ребята, я ж ничего не хотел, только Лёву разбудить, ребята, ре¬бята...
Тут на нега рухнул столб, поддерживавший палатку, и наступила ти¬шина.
А Куперовский, гонимый реактивной энергией собственного визга, уносился всё дальше и дальше.
В это же время от южной границы страны в сторону городка Троц¬кое-2 (кстати сказать, вернувшего недавно своё историческое название - деревня Бронштейновка) быстрым шагом, даже, можно сказать, бегом прод¬вигался матёрый английский шпион Матахари-третий. Матахари был коло¬ритной личностью. На самом деле его звали Мордехай Чака, и он был отп¬рыском кратковременного морганатического брака зулусской принцессы и боцмана с британского сухогруза, чем объяснялось его известное многим разведкам мира прозвище - Бешеный Зулус. В его внешности, однако, не обнаруживалось ничего африканского, и в условиях нашей страны этот ры¬жий двухметровый краснощёкий здоровяк не был бы особенно заметен в толпе, а в данный момент, небритый и нетрезвый, и вовсе сливался с на¬родонаселением. Вернее, слился бы, если бы оно наличествовало, но в этот ночной час граждане мирно почивали, и лишь он, одинокий и опасный, крался сквозь ночь к неясной цели. По его следу, вывалив ро¬зовый язык, неслась пограничная овчарка Альфа, между прочим, прапрап¬равнучка знаменитого Индуса, волоча за собой любимого инструктора, но¬ги которого обвивал поводок. Инструктор, Карацупа Иванович Двугорбый, лично воспитал Альфу, которая с детства почему-то отзывалась исключи¬тельно на кличку Гамма, и любил её как дочь; но сейчас, принужденный посредством собственного мозолистого организма удостоверяться, как ши¬рока страна его родная, проклял день, когда подобрал Альфу-Гамму трех¬месячным щенком на помойке, движимый светлыми чувствами, сочинил ей пышную родословную и подготовил к воинской службе. За инструктором, но в почтительном отдалении, поспешала поднятая три недели назад "в ружьё!" погранзастава во главе со своим командиром, человеком яркой боевой и политической подготовки, национальным героем Республики Джи¬бути, кавалером ордена Большого Белого Слона со слонятами капитаном (согласно секретному приказу - майором) Прокопием Прокопиевичем Небей¬меняногой. "Прокоп! - уже в десятый раз обращался к нему парторг, под¬полковник Бессменный. - Не пора ли устроить привал, все-таки третью неделю бежим?" "Рано, - хрипел в ответ просоленный и стреляный Небей¬меняногой, - есть еще силушка. Вперёд, по следу, в город, там вино и девочки!"
Пресловутая колода опять стасовалась причудливо, и в третьем часу ночи Лёву вынесло к старому дубу западнее секретного Троцкого аэродро¬ма (объект 362-412), именно в тот момент, когда Матахари развернул у узловатых корней могучего древа рацию. Куперовский, несмотря на гнав¬ший его вперёд импульс, приостановился и поздоровался, однако шпион оказался невежливым и, страшно прорычав: "Русиш швайн", - вместо отве¬та брызнул ему в лицо некой аэрозолью, отчего Лёва потерял последнее соображение и впал в сомнамбулическое состояние.
Дальнейшие свои действия в течение ближайших нескольких часов Ку¬перовский запомнил весьма смутно, поэтому ограничусь фактами из отчё¬тов Небейменяногой и начальника охраны аэропорта командованию. В 2.55 сомнамбулический Лёва, не умея плавать, пересёк двухметровый ров с во¬дой (видимо, по дну). В 3.01 он преодолел три ряда колючей проволоки. В 3.04 овчарка Альфа под дубом сбилась со следа Матахари, ведущего на север, и свернула к востоку, на след Куперовского. Инструктор Двугор¬бый, давно потерявший надежду выпутаться, лёжа (точнее, скользя), на спине, меланхолично внёс факт изменения направления в записную книж¬ку - для рапорта. В 3.09 Лёва проследовал мимо караульной вышки. В
3.19 Альфа и Двугорбый были там же. Никого из них солдат на вышке не заметил, потому что на спор читал "Устав гарнизонной и караульной службы". Он как раз добрался до раздела "Обязанности часового", когда услышал гомон снизу и увидел десятка три пограничников в луче прожек¬тора. От неожиданности он дал очередь в звёзды и заорал: "Служу Со¬ветскому Союзу, вашу мать!" В это время Куперовский, влекомый неведо¬мой силой, брёл себе и брёл, пока не уткнулся в неказистый на вид са¬молётик, под крылом коего и уснул. На его несчастье, невзрачный само¬лётик оказался суперсекретным сверхсовременным истребителем, названным в честь тогдашнего лидера страны "Генсек-З". Он только что прибыл из КБ имени Микояна по случаю последних лётных испытаний. Испытание Купе¬ровским было незапланированным. В 3.30 Альфа, рыча, застыла возле Лё¬вы. В 3.40 инструктор Двугорбый выпутался из поводка. В 3.90 "Генсек" был окружён пограничниками. В 4.00 капитан Небейменяногой после тща¬тельной рекогносцировки склонился над Куперовским и, поглаживая его по курчавым волосам, ласково проговорил: "Проснись, диверсант, смерть твоя пришла! Вставай, дурья башка". А в центр уже летела радиограмма: "Зулус взят".
Через два часа небольшой "Як" унёс ещё не вполне оклемавшегося Куперовского в Москву, и спустя час после прибытия в столицу незамет¬ные люди в штатском в неприметной комнате на Лубянке начали допрос.
- Итак, ваше имя - Мордехай Чака, он же Матахари Третий, он же Бешеный Зулус, он же Кровавый Джон, он же...
- Какой Мордехай? - пролепетал потрясённый Куперовский, чувствуя, что происходит нечто неадекватное даже его дерзкому проникновению на секретный объект. - Я не Мордехай. Я, извините, Лёва.
- Лёва?! - сидевший в углу багроволицый толстяк, которого Купе¬ровский мгновенно окрестил ветчинно-рубленым, вскочил и, тщательно изучив лицо арестованного, веско заключил. - Типичный Мордехай!
- Но тогда я тем более не зулус! - возопил Лёва, надеясь разъяс¬нить хоть это недоразумение. - Я же белый!
- Вы, что, нас совсем за дураков держите, господин резидент? - рявкнул ветчинно-рубленый. - Нам известно, что Бешеный - такой же негр, как и мы.
"Хорошенькое начало", - подумал Лёва, и это действительно было только началом. Когда он отрёкся от предложенного вороха имён, его в упор спросили о персональном составе высшего руководства страны (он позорно провалился), о столице Кабардино-Балкарии (так и не смог вспомнить), о прошлогоднем урожае зерновых в Орловской области (вообще не имел представления).
Так Лёва был блистательно разоблачён. Два самых опытных чекиста в виртуозном диалоге раздели Лёву, выпотрошили, вытащили на свет божий его жалкую душонку и принялись испепелять её серией беспощадно точных вопросов. К концу второго часа какой-то розовощёкий, из молодых да ранний приволок увитый проводами и утыканный шкалами аппарат, к Лёве подсоединили кучу присосок, после чего его ответы уже не слушали, лишь изучали показания десятков стрелок, радостно вскрикивая или горестно вздыхая.
- Мы всё знаем, но хотим услышать от вас: вы британский шпион? - в очередной раз повторил высокий седой красавец и, взглянув на прибор, от избытка чувств хлопнул кулаком по крышке стола. - А, сознался, под¬лец!
- Товарищ полковник, товарищ полковник, подождите, - взмолился розовощёкий, - у меня полярность перепутана.
- Отстань, дорогой! Какая может быть полярность, когда результат верный?!
Дальше допрос пошёл повеселее. Вскоре протокол уже представлял из себя жизнерадостную стопку машинных распечаток, а юнец, не споря бо¬лее, только что-то попискивал и жал на кнопки.
- Итак, вы не отрицаете, мистер Чака, - басил ветчинно-рубле¬ный, - что собирались ночью ворваться в Мавзолей, перебить охрану и злодейски предать тела вождя земле, чтобы тем самым вызвать беспорядки в стране?
- Отрицаю! - закричал Лёва, но проклятый аппарат был согласен на всё.
- Вы собирались, сделав пластическую операцию, подменить собой министра обороны и захватить власть в государстве?
- Не-е-эт! - взвыл Куперовский, однако детектор сказал: "Да".
- Убедились, мистер Матахари, что мы всё знаем? - торжествующе отчеканил седовласый. - Так вот, известно нам и то, что эти мелкие те¬ракты - не более, чем дымовая завеса над главной операцией, - и, скло¬нившись над Лёвой и глядя ему в глаза, он полушепотом с ударением на каждом слове произнёс. - Что такое "теория относительности"?
Мир закачался перед глазами Куперовского, и он ухнул в темноту. А ведь странный вопрос седого был вполне обоснован. Три месяца назад британский премьер полтора часа совещался о чем-то в конфиденциальной обстановке с шефом МИ-5. Единственное, что удалось услышать советскому агенту, внедрённому под видом слесаря-сантехника в канализационную сеть Даунинг-стрит, - это словосочетание "теория относительности", повторённое 14 раз, и "теория относительности - это такая штука, что голова идёт кругом", произнесённое главой кабинета однажды. Собствен¬но, речь шла о юношеском увлечении младших сыновей вышеупомянутых государственных мужей, но даже если бы в наших органах об этом узнали, то вряд ли бы поверили. А тут ещё сразу после загадочного разговора развернулись активные действия по заброске Зулуса, в ответ в недрах КГБ была создана спецгруппа "Альберт Эйнштейн", и пошло-поехало.
Первое, что увидел Лёва, очнувшись, - это неинтеллигентное лицо матёрого медвежатника и старого стукача по кличке Мадонна, получившего задание запугать Зулуса и сломить его упорство.
- Очнулся, контра! - прохрипел Мадонна, - Отдай сюда пиджак, мор¬да.
Последнее слово было явно лишним, так Куперовского ещё никогда не называли. "Морда" - это солидно, "морда" - это внушительно, "морда" может сопротивляться. И Лёва встал на дыбы.
- Не отдам, - строго сказал он. - Это бабушкин подарок.
- Щас тебе будет бабушка, - пообещал Мадонна и начал осущест¬влять.
Так протекли две недели, в течение которых Лёва после героическо¬го сопротивления вынужден был оставить на произвол Мадонны пиджак, носовой платок, майку, две рубашки (по ночам в степи было холодно, по¬этому Куперовский спал, напялив всю одежду, какую привёз из дома, и, убегая из палатки в неизвестность, унёс её на себе), трижды обед, две¬надцать раз завтрак и весь сахар, который успел получить.
А потом пришло спасение. Утречком Лёву вызвал седой полковник и, сумрачно глядя в пол, сообщил, что гражданин Куперовский может времен¬но считать себя свободным, поскольку истинный Матахари арестован в Фи¬лях. Опасный враг разоблачён настоящей советской девушкой, комсомол¬кой-активисткой по имени Галина. Галя познакомилась с Чакой (в тот мо¬мент по документам Чапаевым Василием Ивановичем) на танцплощадке с целью создания здоровой дружной семьи и в течение двух часов сорока пяти минут исполняла с ним вальс, па-де-труа, мазурку, польку и другие популярные в молодёжной среде танцы, а также пела на два голоса песни отечественных и зарубежных композиторов. Уже тогда Гале показалось по¬дозрительным, что её новый знакомый из современных советских песен знает только "Выходила на берег Катюша", а из известных западных прог¬рессивных певцов ему знакомы только "Битлс", "Роллинг Стоунз" и "Скор¬пионз", которые вовсе даже и не прогрессивные, но она приписала эти странности определённой туповатости Василия и для продолжения общения пригласила его домой, где как раз отсутствовали находившиеся в коман¬дировке в Нарофоминске родители. Здесь-то отважная комсомолка и сорва¬ла с волка овечью шкуру, обнаружив, что ниже пояса он шоколадно-корич¬невый. Зулусская половина натуры супершпиона всё-таки проявилась! А утром лже-Чапай уже бился в стальном захвате двоих чекистов, тщетно пытаясь неуместной риторикой прикрыть свой срам, а седовласый собесед¬ник Лёвы сжимал бдительную девушку в крепких товарищеских объятиях.
Таким образом, обвинения в зулусстве и матахарщине с Куперовского снимаются, однако он всё-таки откуда-то знал о готовившемся нападении на министра и Мавзолей, а потому пока оставлен в подозрении, и органы будут внимательно наблюдать за его жизнью. Кроме того, ему предлагает¬ся навсегда забыть теорию относительности, ибо дело это секретное и государственное.
Лёва обещал и расписался в бланке, и через четыре часа мы уже об¬нимали его. Он был весел и здоров, хотя чуть похудел и, забываясь, на¬чинал ботать по фене. И ещё - куда бы он ни шёл, за ним на небольшом отдалении следовал худощавый блондин в плаще и дымчатых очках.
Вот и сейчас, когда я зайду к Куперовскому ознакомить всю семью с данной повестью, я встречу наблюдателя у подъезда - он всегда там, "пасёт" нашего "резидента" и ждёт, когда с ним выйдут на связь. А ведь прошло больше шести лет. Слежку замечают соседи и знакомые. Стали распространяться различные слухи. Я уж и сам начинаю повнимательней приглядываться к Лёве - да наш ли он человек? Есть в нём всё-таки что-то странное, чужеродное, подозрительное...
Но к теории относительности он действительно не имеет никакого отношения. Вы уж мне поверьте.
К О Н Е Ц Б О Л Ь Ш О Г О Д Ж О
С чего бы мне начать эту историю? С конца, чтобы не волновать особенно нервных и нетерпеливых читателей? Тогда я должен сообщить, что Большой Джо больше никогда не... Нет, так будет, скорее всего, не¬понятно. Придётся сперва поведать, любезные мои, кто такой Джо или, точнее, кем он был. Ну а кому будут интересны факты его биографии, ес¬ли не объяснить, какое место он занимает в нашем рассказе (помимо участия в заглавии, разумеется)? Начну-ка я, пожалуй, с начала.
В конце восьмидесятых страна, избавившись от немодного партийного костюма (жакет и юбка с паранджой), принялась устанавливать случайные связи со всем миром. Мир отвечал взаимностью. На пике открытости в наш город пришло послание из маленькой центральноамериканской респуб¬лики Сексопотамии. В рамках культурного обмена далёкое государство го¬тово было принять делегацию из четырёх человек, желательно - из среды научной интеллигенции. Все ВУЗы, НИИ и КБ К-ни приняли участие в ро¬зыгрыше путёвок. В компьютер были введены фамилии сотрудников вышеука¬занных учреждений, а использование датчика случайных чисел и ревизион¬ной комиссии из компетентных людей должны были гарантировать равенство шансов и отсутствие махинаций. Правда, сам тираж почему-то проводился при закрытых дверях, но счастливчиков обещали немедленно известить. Розыгрыш стартовал в 12-00, а в 12-15 наша Контора узнала, что одна из путёвок досталась Куперовскому. Назавтра его приглашали в горком на инструктаж. Контора гудела от возбуждения и - чего греха таить - от зависти.
Куперовский, как всегда, опоздал. В комнате номер 13 главного здания города его уже ждали четверо: солидный мужчина лет пятидесяти с чем-то и лысиной, одетый в костюм-тройку, сшитый из отличной ткани, но с подчёркнутым опытным портным нежеланием следовать моде, - явный пос¬ланник партийных властей; широкоплечий блондинистый усач в джинсах и косоворотке, недовольно постукивавший ногтем по циферблату крупных на¬ручных часов с множеством кнопок сбоку и встроенным калькулятором; ку¬черявый брюнет кавказского типа со жгучим вопросом в очах, облачённый темпераментно, но просто - в клёши и майку с Чебурашкой на животе и Горбачёвым пониже лопаток; бледно-розовая девушка лет двадцати в ли¬монного цвета сарафанчике и мелких кудряшках, вольно ниспадавших по приятным округлостям фигуры до... гм, ниже талии. Когда Лёва появился, представитель горкома оглядел собравшихся, трижды с видимой натугой пересчитал, загибая пальцы, после чего молча, с отсутствующим выраже¬нием лица поднялся и удалился. Через полторы минуты он вошёл уже через другую дверь, расправив грудную клетку и излучая энергию. Вновь, но будто впервые окинув взором помещение, он зычно произнёс:
- Что ж, фиксирую - все в сборе. Приятно наблюдать дисциплину в среде партийной молодёжи имеющихся полов. Позвольте отрекомендоваться: старший инструктор по различным проблемам Нечитайло Рубрук Ярополко¬вич. От наличествующей в духе нового времени души рад приветствовать вас на нашей территории и представить себе и друг другу. Вначале буду¬щий руководитель группы, товарищ Квазимоденко Архимандрит Степанович. Он олицетворяет здесь, м-м, секретный государственный институт.
Блондин встал и, начальственно насупившись, чуть склонил голову, развернувшись в направлении Нечитайло.
- Мирумирян Георгий Джантигранович, ведущий конструктор института венерологических и психоневрологических исследований.
- Нужно просто Жора. Дамам - всегда и в особенности. Будете в Ереване - не заходите. Я там не живу. Вождям - цветы, - брюнет протя¬нул оторопевшему инструктору материализовавшийся волшебным образом бу¬кет фиалок; тот автоматически принял. - Прекрасным девам в ознаменова¬ние серьёзности намерений и перспектив - мороженое. Два стаканчика! Остальным - воздушный привет из солнечного НИВПНИ!
Кавказец в действительности был отнюдь не так прост, как могло показаться с первого взгляда. Позже выяснилось, что он единственный имел представление о стране, в которую они направлялись, в связи с чем исчез сразу после выхода делегации из сексопотамской таможни и объ¬явился вновь лишь перед самым отлётом домой - изрядно потрёпанный, из¬мотанный и спавший с лица до того, что профиль его напоминал консерв¬ный нож, а фаса не было вовсе, без чемодана, но с гордым пламенем в глазах. На родине имел крупные неприятности по семейной и служебной линиям, однако всё равно остался доволен поездкой.
- Теперь перейдём к женской половине лучшей части человечества.. Самая среди вас, не
побоюсь этого слова, юная Путанко Анастасия. Наша Путанко…
- О-о, - оживился Георгий Джантигранович и начал производить в направлении Насти двусмысленные, но явно зазывные жесты.
- Я Путанко! Почему все так глупо... ой, простите... ошибаются? Простая же фамилия, - и вскочившая было со своего места девушка вновь села, подобрав ноги под стул и прикрыв ладонями зардевшееся личико.
- Я же и говорю: Путанко...
- Путанко!
- Путанко Анастасия Рюриковна трудится лаборантом в КБ швейных деликатесов. И, наконец, Куперовский Лев Штрудельманович из НПО полной утилизации продукции.
Лёва, как человек непритязательный, не стал исправлять ошибку в отчестве, списав её на счёт рассеянной машинистки. А зря: в аэропорту имел неприятности. Однако бдительные пограничники, узнав, что настоя¬щее отчество Лёвы не лучше, решили выпустить его с тем, что проходило по документам. Так и летал, у него это не в первый раз.
- Ну что ж, - констатировал инструктор, с большим сомнением взи¬рая на Куперовского, - экий получился у нас, извините за выражение, интернационал. Перестройка и, как говорится, открытость часто приводят к разным неожиданностям. Порой неприятным, - он вновь посмотрел на Лё¬ву, который в этот день надел алый в зелёную полосу пиджак с золотыми пуговицами, клетчатые жёлто-белые штаны и туфли скромного бордового цвета, но на восьмисантиметровой платформе. - Однако вернёмся к делам и заботам. Страна, в каковую вы следуете, не так давно и, откровенно сообщаю, случайно освободилась от оков колониализма. Это, собственно, всё, что нам о ней известно. Советский консул там есть, но он постоян¬но проживает в Гватемале, посему об объекте вашего визита ничего до¬нести не смог. Следовательно, вы будете первыми гражданами СССР на... э-э... сейчас гляну в документацию...
- Сексопотамской, - подсказал Квазимоденко.
- Спасибо. На спасопотсдамской территории. Ведите себя соответс¬твенно: тихо, непритязательно, но гордо и возвышенно. Наведите марафет и покажите аборигенам истинное лицо советского интуриста. Потребностей у вас будет много, а денег, имейте в виду, мало, однако не фарцуйте водкой и икрой вблизи полицейского участка, не побирайтесь и не тор¬гуйте собой в людных местах, где могут встретиться западные корреспон¬денты и прочие враги мира. Особенно женщин прошу учесть. Гида, говоря¬щего по-русски, обязалась обеспечить принимающая сторона. По всем спорным и иным вопросам слушайтесь товарища Квазимоденко, он человек опытный в проблемах и ситуациях. Отдельно обращаюсь к вам, Анастасия Рюриковна. Вы будете единственной девушкой среди мужчин, находящихся во враждебном окружении. Хочется верить, что вы правильно поймёте это и грудью отстоите честь нашей комсомолии на чужой земле. Партия наде¬ется на вас.
- Правильно, очень правильно, - вскричал Мирумирян.
- Ну, разрешите пожелать счастливого пути и напомнить, что те, кто будут вести себя неверно, никогда более за границу не попадут. На этом инструктаж считаю завершённым, остальное - дело вашей партийной или человеческой совести и соответствующих компетентных органов. До свидания.
* * *
Последующие бег по кабинетам, переезд и перелёт я пропущу. Как говорится, кто не был, тот будет, кто был, тот не забудет. Да и описа¬но уже это множество раз людьми пожившими и испытавшими. Встретим луч¬ше нашего героя и его спутников на сексопотамской земле.
Гид с плакатом: "Перестройка, гласность, учёные из К-ни - встре¬чаемся здесь!" - ждал их у малолитражки, непритязательной внешностью напоминавшей "Ниву". Подойдя к нему, Квазимоденко сдержанно поздоро¬вался и собрался было погрузить группу, как вдруг обнаружил, что в ней не хватает одного человека.
- Где Мирумирян?! - вскричал он.
- До отеля доберусь своим ходом. Увидимся, - донеслось откуда-то из призрачной дали.
Полчаса поисков ни к чему не привели. Пришлось ехать втроём. Всю дорогу Квазимоденко был мрачен, сочинял, чтобы отвлечься, обличитель¬ную характеристику на строптивого кавказца ("Морально неустойчив. Склонен к половым связям. В самолёте и поезде безуспешно, но целеуст¬ремлённо приставал к гражданке Путанко А. с предложениями гнусной сек¬суальной направленности. В аэропорту злонамеренно ушёл из-под наблюде¬ния и скрылся."). При этом он, конечно, практически не слушал объясне¬ния гида и, как следствие, не принял вовремя мер. А зря. Между тем гид огласил немало потенциально ценной информации:
- Уважаемые и долгожданные советские туристы, счастлив приветс¬твовать вас на почве древней Сексопотамии. Завтра мы поедем по музеям, кинотеатрам, публичным домам и прочим интересным местам, а сегодня позвольте кратко познакомить дорогих гостей с историей и некоторыми обычаями нашей страны. Сексопотамия расположена в самом ядре Централь¬ной Америки, на побережье Карибского моря. Название "Сексопотамия" не исконное, было дано испанскими колонизаторами в семнадцатом веке, ког¬да они хорошенько здесь обжились и освоились. Сейчас в парламенте, в палате племенных вождей и шаманов, дебатируется вопрос о возвращении стране первоначального наименования - Коити. Столица республики - Кои¬тус - располагается на Тантрийской возвышенности. Жители страны из¬вестны как секстанты и секстантки, и эти названия им так нравятся, что, по всей видимости, сохранятся и в случае положительного решения парламента. Основное занятие аборигенов (сам-то я приехал из Стокголь¬ма пятнадцать лет назад, да так и укоренился) - секс во всех его фор¬мах, проявлениях и излияниях. Это обстоятельство имеет глубокие корни в геополитическом расположении Коити. Собственно говоря, кроме пальм и гуайавы, здесь изначально практически ничего не росло. Земля была слишком неплодородной. Того, что имелось, хватало на пропитание, но не более. Между тем туземцы имели те же желания и потребности, что и жи¬тели окружающих, удачнее расположенных стран, и даже несколько боль¬шие, ибо были обильно одарены природой во всём, кроме самой природы. Волей-неволей освобождённые от иных обязанностей, они беззаветно пре¬дались любви. Это приносило массу удовольствия, но не денег. Сексопо¬тамцы были бедны, как ящерицы акуну, которые не имеют ничего, даже до¬ма, и им приходится рожать живых детёнышей, так как некуда отложить яйца. Кстати, насчёт детёнышей. В Коити издавна, ещё с доколумбовых времён, действует сложный комплекс семейного права, статьи которого, в основном, содержат изощрённые способы увильнуть от признания от¬цовства. Беды аборигенов продолжались до 1873 года, когда бурные воды Атлантического океана выбросили на здешний берег утлую шлюпку, в кото¬рой находился прославленный в наших краях русский мореход Мойша Хаимо¬вич Либерзон. Господин Либерзон быстро освоился в туземной среде, про¬никся печалями секстантов и выдвинул гениальную идею, в корне изменив¬шую ситуацию и обещавшую (до сих пор обещающую) со временем вывести Сексопотамию по уровню материального благополучия в число наиболее развитых стран мира. Он предложил поставлять на экспорт за валюту то, в чём аборигены наиболее искусны - порнографию. Вначале это были живо¬писные полотна, вышивка, скульптура, сопутствующие аксессуары, а также квалифицированные инструкторы и инструкторши; с изобретением местной письменности - и книги. Технический прогресс внёс в данный список пор¬нофильмы и электротренажёры, а затем и разработку виртуальной порноре¬альности. Секстанты стали занятыми людьми, они постоянно трудятся на лоне, м-м, природы. Между прочим, это оказалось весьма выгодно в эко¬логическом отношении. Впитывающиеся в немалом количестве в землю, э-э, жизненные соки обильно удобряют почву, повышая урожайность зелёных насаждений. К сожалению, сексопотамцы, как я уже отмечал выше, не за¬нимаются сельским хозяйством. На это у них не хватает ни времени, ни сил. Вы обращали внимание на своеобразную окраску кожи аборигенов?
- Да-да, мне показалось, что она имеет салатный оттенок, - сказа¬ла Настя.
- Вы весьма наблюдательны, мадемуазель. Действительно, жители Сексопотамии слегка зеленоватого цвета. Данное обстоятельство является следствием наиболее распространённого местного заболевания - хроничес¬кого недосыпания. Без остатка отдавая себя людям, в основном, противо¬положного пола, туземцы не забывают, однако, о духовной культуре. Просто они занимаются ею параллельно и, так сказать, в процессе. Знали бы вы, как много легенд, сказок, баек и анекдотов создано только за последнее десятилетие. Они, конечно, несколько физиологичны, но весьма занимательны. Позже я перескажу вам штук пять-шесть, сами убедитесь. Свято блюдут здесь заветы предков. Как у вас любят выражаться, память народа хранит имена героев истории Коити. В центре столицы возвышается особняк-музей Либерзона. Сейчас он, увы, закрыт на реставрацию, поэто¬му я вкратце поведаю о том, что вам могли бы сообщить там. Мойша Хаи¬мович родился и вырос в К-ни и уже к двадцати пяти годам, по его сло¬вам, вошёл в число наиболее богатых и влиятельных представителей горо¬да, в первую очередь, за счёт успехов в области азартных карточных игр. Заслуги господина Либерзона принесли ему титул князя, высшие наг¬рады Российской империи (от семи по ранним версиям до десяти по более поздним и достоверным) и зависть отдельных многочисленных сограждан. После одного, особенно крупного выигрыша Мойша Хаимович должен был скрыться из К-ни и, в соответствии с юношеской мечтой, завербоваться на бриг "Завалящий". Там он продолжал труды на поприще бриджа и префе¬ранса, в результате чего оказался в одиночестве, без карт и денег, посреди Атлантики. К счастью для Сексопотамии, попутные ветра не изме¬нили Либерзону и принесли его туда, где он развернулся во всю ширь. Как видите, связи республики с Россией в целом и К-нью в частности но¬сят давний и тесный характер, с чем, собственно, и связано приглашение вашей делегации. Кстати, какую валюту вы с собой захватили? Доллары? В отеле вам их обменяют. Здешняя финансовая система довольно запутана, но вам достаточно знать, что мелкой денежной единицей является пенис, крупной - тоже пенис, но большой, равный шести обыкновенным. Помимо этого, сохранился с колониальных времён и имеет свободное хождение, особенно среди необразованной части населения, фунт пенисов, включаю¬щий, в зависимости от погоды, внешнеполитических условий и конкретного соглашения между продавцом и покупателем, от восьми до двенадцати пе¬нисов. А вот и ваша гостиница. Отдыхайте. Завтра с утра - экскурсия по городу.
Отель "Валгалла", выстроенный в стиле "конструктивистское барок¬ко", отличался неумеренным и неоправданным (с точки зрения пуританина) использованием прозрачного пластика, а также изящным оформлением тако¬го рода, что я из скромности не стану его описывать. Лёву поселили в двухместном полулюксе, но поскольку Мирумирян, потенциальный сосед, исчез в дебрях Коитуса, Куперовский так и жил один. Номер был столь большим и запутанным, что по нему можно было водить экскурсии. Только кроватей наличествовало шесть, в том числе с водяным матрацем, с встроенным электрическим разрядником и, наконец, наиболее роскошная - с кандалами, удавкой, дыбой, испанскими сапожками и щекоталкой для пя¬ток. Кроме того, в номере имелись: телевизор, видеомагнитофон с кол¬лекцией кассет местного производства и масса хромированного оборудова¬ния очевидного предназначения, но неясного способа использования. Лё¬ва, несмотря на серьёзное техническое образование, полученное в К-нском университете, так и не разобрался в функциях некоторых конс¬трукций.
* * *
Гид явился уже в девять.
- Ну-ну, поторопитесь, господа! - подгонял он. - Наши ночные за¬ведения открываются утром и не закрываются никогда. Если будете мед¬лить, мы никуда не успеем. Автобус, столица и любовь ждут вас.
- Посмотрите налево, - вещал он. - Элитный клуб "Раковина Афроди¬ты". Здесь танцуют и поют, как умеют, лучшие, гм, девушки Коитуса. Да¬лее по той же стороне расположен бутик, в рекламных целях замаскиро¬ванный под вонючую замызганную лавчонку. Только тут вы можете приоб¬рести часы марки "Пульс Коитуса", которые измеряют частоту и продолжи¬тельность половых актов, а также их активность - в баллах по шкале Рихтера. Незаменимая вещь для спортсменов-любителей, если вы понимае¬те, о чём я. Направо - киностудия "Бардак и сыновья", где сейчас в открытом во всех направлениях павильоне итальянский режиссёр Вагинел¬ли, мэтр неосатурнализма, снимает свой новый нецензурный фильм "Трое в лодке, не считая собаки". Говорят, трюки в картине с удовольствием ис¬полняют сами актёры, включая специально обученного пса. А вот на ска¬мейке под деревом памятник Либерзону - в натуральную величину, в знак того, что он всегда был демократичен с населением, в частности, женс¬ким. На скульптуре тщательно выполнены мелкие детали, присмотритесь: можно даже разглядеть наколки на его плечах и на любимых картах. А ря¬дом - мемориал, посвящённый экономическому чуду Коити: вертикальный столб, сложенный из 187342 различных порновидеокассет. Кстати, их мож¬но брать по нескольку штук для просмотра, но потом обязательно класть на место.
- И власти не боятся, что кто-нибудь зажмёт товар? - удивился Квазимоденко.
- Что значит "зажмёт"? - спросил шведский Вергилий. - Порой русские идиомы ставят меня в тупик.
- Ну, не вернёт, - попытался объяснить Архимандрит Степанович.
- А-а, сопрёт, - догадался наконец гид. - Нет, не боятся. Местные всё уже видели, а туристы большого урона не нанесут.
- Да? - обрадовался Квазимоденко и запихнул в сумку восемь ярких коробок из внешнего слоя.
- Извините, - сказал Лёва, - мне вот что непонятно. Как же ис¬панские колонизаторы с их строгими католическими нравами не искоренили творящейся здесь... свободы.
- Почему же? Они пытались, даже организовали в Коити инквизицию.
- Ну и как?
- Верховный инквизитор стал отцом-основателем одного из наиболее многолюдных сексопотамских родов.
- Правильна! - раздался крик из-за баранки, и автобус остановился так резко, что Настя перелетела через проход на колени сидящего к ней лицом Куперовского. Побагровев и шепча извинения, она возвратилась на место.
- Ничего-ничего, мне было только приятно, - честно сказал Лёвуш¬ка.
- Правильна! - повторил водитель, смугло-зелёный усач пронзитель¬ной внешности и, распрямившись, обернулся к пассажирам. - Я сам - его потомок, наша семья есть одна из самый могущественный фамилий Коити. Мигель Нимфоманес, к вашей услуга и особенно к услуга очаровательный фемин, любой время дня и ночи.
- Езжай, Мигель, езжай, гости торопятся окунуться в интимную жизнь столицы, - похлопывая шофёра по могучим плечам, дружеским тоном произнёс гид, а потом, обращаясь уже к советским туристам, вполголоса прокомментировал. - Забыл сказать вчера: вышеупомянутый господин Ли¬берзон развил в Сексопотамии столь бурную деятельность, что многие ту¬земцы волей-неволей выучили язык его далёкой родины и на всякий случай передали эти знания потомкам. Ныне практически каждый местный житель понимает русский и почти умеет говорить. Сам-то я владею им в совер¬шенстве, - скромно добавил он, - потому что хотя и являюсь шведом, но воспитывался в качестве приёмного сына в русской семье евреев, удачно уехавших из Гомеля в Хайфу через Стокгольм, где они и поселились. Кстати, в данный момент мы оставляем слева от себя варьете "Весёлые ножки", где сегодня идёт водевиль по произведению какого-то вашего ав¬тора "Каждый мнит себя гигантом, видя секс со стороны". Исходная пьеса называлась, по-моему, "На дне", но в ней подредактировали диалоги, до¬бавили несколько пикантных сцен и танцы топлесс. А вот и главная цель нашего путешествия, нон-стоп лав-клуб "Любовь спасает мир" с круглосу¬точной демонстрацией форм спасательниц и средств спасения. Здесь я ос¬тавлю вас наслаждаться бытом рядовых и прочих секстантов. Автобус бу¬дет ждать у входа в восемь вечера. Чао!
И прежде, чем дорогие гости (точнее - их руководитель) успели возразить, он испарился, прихватив транспортное средство. Обратной до¬роги они не знали, валюту на такси было тратить исключительно жалко, и пришлось войти в вертеп разврата.
Про сам вертеп Лёва отозвался примерно следующим образом:
- И это было таки да!
Казалось бы: что ещё можно добавить? Однако вдумчивый читатель не простит мне, если не узнает в подробностях, что происходило внутри.
Нашу делегацию на пороге заведения встречали девицы, одетые в костюмы от Евы национальной советской расцветки. Однако что-то перепу¬тав (или предугадав?), они размалевали себя под российский триколор, причём в голубое были выкрашены самые дорогие для нас части. Трижды совокупившись с гостями по русскому обычаю (Настя с трудом уклонилась, буквально убежав от рослого аборигена с загребущими нахальными ручища¬ми, не говоря уж про всё остальное), их ввели в зал. Как только они вошли, осанистый метрдотель раскатисто воскликнул:
- Приветствуем к-нские туристы на древний коитянский почва! По старинный московский традиция сегодня в ваша честь бьют фонтаны из чистейшая русская водка "Смирнофф", а всякий присутствующая девушек в обязательный порядок будем мазать чёрный икрой и облизывать. И всё - за ваш счёт, который мы завтра прислать в отель. А теперь - цыгане! Гуляй, щедрый славянский душа!
- Стойте, у нас суточные... Лимит! - взвизгнул ошарашенный разма¬хом празднества Квазимоденко, но было поздно.
На сцену с гиканьем, визгом и иными физиологическими звуками вы¬сыпали цыгане обоего пола в цветастых нарядах с разрезами в неподобаю¬щих местах. Недостаток этнической принадлежности они с лихвой компен¬сировали переизбытком темперамента и экспрессии. Дети сексопотамских степей пели, плясали и совершали прочие непотребства, активно и целе¬устремлённо используя подручные предметы. Позже Лёвушка признался мне, что никогда не встречал столь виртуозного владения гитарой.
Цыган сменили актёры местной театральной труппы. Они представляли нечто из средневековой жизни в переложении на русский вездесущего Ли¬берзона. К сожалению, язык снежной Московии претерпевал в устах лице¬деев слишком чудовищные метаморфозы, что, в сочетании с массой съеден¬ного, слизанного и выпитого, несколько затуманивало восприятие аудио¬визуальной информации, однако Куперовский запомнил, что пьеса носила крайне нравоучительный характер и была посвящена небольшому эпизоду из истории непростых взаимоотношений двух старинных итальянских родов - Вагинелли и Копулетти. Младшие отпрыски фамилий, Дефлорация Копулетти и Десад Вагинелли, остро взалкали друг друга, но вместо того, чтобы вступить в соответствующую романтическую связь, очертя головы устреми¬лись в скоропалительные брачные узы. Действие вертелось вокруг настой¬чивых попыток родственников образумить парочку и убедить её перестать валять дурака и наконец заняться сексом и столь же упрямого сопротив¬ления юнцов, которых подзуживал священник, глубоко отрицательный пер¬сонаж. Однако на авансцену ещё в первом действии вынесли шикарную мно¬госпальную кровать, и по законам жанра уж в третьем-то она должна была заскрипеть. Так и произошло. Молодых всё-таки уломали, и в финале они, сопровождаемые и наставляемые наиболее сексапильными членами обоих се¬мейств, парно, а затем группами и коллективно опробовали сей станок Венеры. Желающие из публики могли присоединиться и присоединялись, так что вскоре мизансцена приняла столь гомерический размах, что и сам Го¬мер содрогнулся бы. Если бы увидел, конечно.
Грянули аплодисменты. По залу, разнося снедь и услаждая взгляды, засновали официантки в кокетливых белых бюстгальтерах, а вниманием присутствующих вновь насильно завладел метр:
- Ну а сейчас - сюрприз для гости из другая полушария. Излюблен¬ный удовольствий советский граждан - партийный собраний. Повестка дня - аморальный поведений отдельный товарищ. Соседний помещений, по¬жалуйста.
По бордовой ковровой дорожке публика перешла в... типичный акто¬вый зал, заполненный рядами сцепленных обшарпанных кресел системы "не вставай". На возвышении обнаружились трибуна, стол под зелёным сукном, свисавшим до пола, и несколько стульев. Если предыдущие этапы празд¬нества явно проистекали из давней либерзонады и воспоминаний несрав¬ненного Мойши Хаимовича, то текущий момент продемонстрировал неплохую осведомлённость аборигенов о современных происходящему реалиях Страны Советов. Всё было до безобразия знакомо, вот только мебель на сцене буквально громоздилась над залом и, казалось, наезжала на него, да и ораторское место отличалось циклопическими размерами.
- Предлагаю избрать президиум в состав настоящий русский комму¬нисты, - возгласил герольд.
- И беспартийных, - уточнил Архимандрит Степанович.
Народ затопал, засвистел, заулюлюкал - короче, проголосовал. Со¬ветская делегация во главе со своим руководителем по тому же красному половику чинно поднялась на подиум, и тут их взорам открылось такое, что сразу стало очевидно, почему тамошний инвентарь был соединён под непривычными углами и тяготел к гигантизму. Те же вещи с обратной сто¬роны оказались где-то даже изящными и сугубо функциональными.
- В этот миг, - сказал мне Куперовский, - я окончательно понял, почему ответственные товарищи так рвутся в президиум.
Увы, здесь я вынужден умолкнуть, ибо о дальнейшем Клио в Лёвушки¬ном лице вероломно умалчивает, лишь бьётся на полу в безобразных при¬падках хохота и выдавливает из себя вперемежку с брызгами слюны бесс¬вязные фразы вроде:
- Видел бы ты, как они применяют декоративный бюстик Ленина! А чернильницу! А дырокол!!!
Посему оставляю дальнейшие картины разложения воспалённому и развращённому воображению читателей. Подобно чукотскому барду я описы¬ваю только то, что твёрдо знаю. Конечно, недоверчивые граждане могут сказать, что у меня сработал внутренний цензор, а целомудренная Муза возвела барьер на пути перехода печатного слова в непечатное, но я в ответ лишь гордо и решительно пожму плечами и продолжу распутывать клубок сего истинного повествования. А лакуны пусть каждый заполняет самолично, в меру собственной испорченности.
На обратном пути Квазимоденко был печален. Он всё повторял:
- Пятая рюмка коньяка была лишней, - и снова. - Но уж шестую я точно принял зря.
Он чувствовал, что где-то увлёкся, ошибся и потерял бразды и престиж. Он только не понимал, в какой момент это произошло.
Примерно часов в одиннадцать ночи в дверь Куперовского постучали. На пороге заламывала руки Анастасия в чём-то воздушном, что хотелось бы назвать пеньюаром, если бы некоторые особенности покроя не выдавали ночную рубашку от кутюр Нижнеморквашинской швейной фабрики.
- Лёва, - простонала девушка, - реалии растленной центральноаме¬риканской буржуазной жизни разрушили мой строгий моральный кодекс не¬винной строительницы коммунизма с демократическим лицом. Я так больше не могу. Я решилась пасть. Помоги же мне!
- С восхищением, - ответствовал Лёвушка, принял гостью в объятья и проследовал с ней на то ложе, что с водяным матрацем.
* * *
На следующий день Квазимоденко наотрез отказался участвовать в экскурсии.
- Езжайте сами, - с умудрённым видом бывалого жителя Земли произ¬нёс он, - а я уж побуду здесь, в гостинице. Хватит с меня всего этого.
И он действительно остался в своём люксе, заперев дверь, отключив телевизор и медитируя над прихваченным из дома номером газеты "Правда раскрепощённого Востока".
Гид и водитель были непривычно мрачны. На улицах Коитуса также резко увеличилась доля чёрного цвета. Не заметить это было бы трудно¬вато.
- Что стряслось? - спросил Лёва. - В стране траур?
- О-о, - простонал шофёр, - теперь каждый неделя день траур.
- Да, - подтвердил гид, - над вольной Сексопотамией нависла тяжё¬лая опасность. Впрочем, вам это ни к чему, вы - всего лишь гости, хотя и дорогие.
- Вы ошибаетесь, нам интересно. И мы постараемся помочь во всём, что будет в наших силах! - пылко воскликнула Анастасия.
- Вряд ли, но почему не рассказать? История это давняя. Около пятнадцати лет тому назад в водах Карибского моря появился пират Эгг по кличке Большой Джо. Среди прочих флибустьеров он выделялся тем, что в качестве объекта своих преступных деяний выбрал именно и исключи¬тельно наши края. Его быстроходные катера легко настигали сексопотамс¬кие корабли, после чего экспортный груз отправлялся за борт, суда - на дно, а экипажи исчезали бесследно. Долгое время мы считали, что их жестоко убивают, но оказалось, что участь этих несчастных была ещё плачевнее. Чудом вырвавшийся из плена член команды одного из лайнеров поведал потрясённым секстантам, что головорезы Джо Эгга доставляют их братьев и сестёр в США, где те вынуждены ради куска хлеба трудиться мусорщиками и мойщиками окон. Дальше - больше. Кровожадный джентльмен удачи и его присные стали совершать налёты на прибрежные города и по¬сёлки, хватать наших юношей и дев и продавать их в вечное рабство в сегрегированные католические аббатства, где тем уже не суждено насла¬диться радостями бытия. Теперь же Эгг вознамерился захватить власть над всей Сексопотамией. Почти не скрываясь, его костоломы готовят за¬говор против законно избранного президента. Мы с ужасом думаем о буду¬щем. Установив в стране личную диктатуру, Большой Джо планирует лишить её народ главного богатства - свободной любви, насадить по всей тер¬ритории монастыри и воскресные школы, закрыть эротические кинотеатры, стриптиз-клубы и иные общеобразовательные учреждения и ликвидировать традиционные ремёсла и основные отрасли промышленности. Экономика го¬сударства должна быть переведена на производство молитвенников и рас¬пятий, а его жители - прозябать в постах, раскаянии и слезах.
- И ничего нельзя предпринять? - спросил Куперовский.
- Увы, - поник головой гид, - он слишком силён, у него много лю¬дей, а мы даже не имеем настоящей армии и полиции. Конечно, если бы Эгг куда-нибудь исчез, то вся банда, дисциплина в которой держится исключительно на его личном авторитете, вмиг бы разбежалась, а с наи¬более неповоротливыми мы справились бы сами. Однако об этом приходится только мечтать, он напорист, удачлив и всегда окружён телохранителями. Боюсь, что уже в следующем году, а то и раньше нарисованная мной кар¬тина станет реальностью.
- Либерзон предупреждать нас, - сумрачно проговорил водитель. - Он говорить, что это самый чёрный колдовство от клерикальный круги. Он называть это "православие, самодержавие, народность".
- Погодите, - перебил Лёва, - значит, главную проблему представ¬ляет сам Большой Джо, а не его команда?
- Да, - согласился экскурсовод, - а что толку?
- А то, что мы попытаемся вам помочь. Везите нас назад в отель, нам необходимо посоветоваться с шефом.
- Нет, нет и нет! - отчеканил Квазимоденко. - Не хватало мне ещё забот с вмешательством во внутренние дела иного государства. Пусть са¬ми выпутываются.
- Но ведь речь идёт о поддержке национально-освободительного дви¬жения, - настаивал Куперовский. - Разве вас в спецшколе не учили ока¬зывать ему всяческую поддержку?
- Это в какой ещё "спецшколе"? - набычился Архимандрит Степанович.
- В математической, - нашёлся Лёвушка, догадавшись, что вождь хо¬чет сохранить хотя бы формальное инкогнито.
- То-то. А помощь моя будет заключаться в том, что я вам с Анастасией не буду ничего ни разрешать, ни запрещать. Можете действо¬вать, но считайте, что я не в курсе.
- С компетентным руководством не получилось, - коротко отчитался Лёва перед тремя соратниками. - Попробуем обойтись. На острие атаки буду я, - и он вытянулся во все свои сто шестьдесят пять исполненных отваги сантиметров. - Однако мне понадобятся сведения и аксессуары.
- С оборудованием проблем не будет, - заявил гид, - по совмести¬тельству я начальник и единственный сотрудник местной контрразведки.
- Вы, иностранец? - удивилась Настя. - Но почему?
- Остальные отказаться, - пояснил шофёр. - Очень лениться, гово¬рить, что западло.
- Какого рода информация вам требуется? - спросил экскурсо¬вод-многостаночник.
Этого Куперовский и сам не знал. Собственно говоря, свою послед¬нюю фразу маленький Джеймс Бонд произнёс просто потому, что она здоро¬во звучала. Однако, справившись с мыслями, он нашёлся:
- Ну, например, каковы маршруты передвижения Эгга?
Положительно, он сам себе нравился.
- Нет ничего проще. Большой Джо - человек устойчивых привычек. Завтра пятница, значит, у него в программе посещение зоопарка. Его ус¬покаивает зрелище зверей в клетках. В субботу Эгг отдыхает на забро¬шенном пляже в бухте Баия де лос Путаньерос. В воскресенье он посещает часовню, где общается с Богом. Аудиенция обычно продолжается с девяти до обеда, тет-а-тет, охрана остаётся снаружи. После обеда он до вечера вынашивает коварные замыслы. В понедельник...
- Достаточно, - сказал Лёва. - Начнём завтра. Мой план таков...
* * *
Ровно в десять утра у ворот столичного зверинца затормозил бордо¬вый лимузин. Из него высыпалась группа крепких молодых людей в чёрных костюмах и тёмных очках. Они образовали кольцо, которое окружило нето¬ропливо вылезшего из задней дверцы видного мужчину лет сорока пяти с хищной внешностью, несколько подпорченной брюзгливо поджатыми губами. Он был одет в белое с алой розой в лацкане и чёрными пистолетами во всех карманах и под мышками. Наиболее сообразительные читатели уже могли бы и догадаться, что перед ними предстал сам Большой Джо.
Куперовский это тоже вскоре понял, едва сверился с фотокарточкой, любезно предоставленной местной контрразведкой. Он сидел, укрывшись за флюгером, на крыше дома, примыкавшего к площади перед зоосадом. Рядом с ним лежали три импортных (аборигены Сексопотамии, напомню, не охоти¬лись и не воевали) дротика из фондов кунсткамеры. В действие вступал первый пункт гениального плана. Лёва прицелился в пирата и одно за другим метнул в него все свои копья. Первые два пролетели мимо. Однако не зря накануне наш герой три часа упражнялся за городом в силе и точ¬ности броска. Третий дротик метко поразил - однако, к сожалению, не Эгга. Заострённый наконечник вдребезги разнёс установленную на поста¬менте в центре фонтана историческую реликвию - большую пивную кружку Либерзона. Позже хозяевам удалось собрать осколки и кое-как отрестав¬рировать раритет, однако мэр уже никогда не мог, как в былые лета, от¬метить день рождения Мойши Хаимовича добрым глотком из его посудины. Так или иначе, первый вариант покушения не сработал, но имелись ещё два.
Оставив троих бодигардов осыпать окрестности пулями, Джо нетороп¬ливо вошёл в зоопарк. Пока он опытным глазом бывалого притеснителя и угнетателя оценивал вид и условия содержания копытных, птиц, приматов, ничего особенного не происходило. Однако едва корсар достиг секции хищников, как дверцы клеток отворились, и львы, тигры, пантеры, оцело¬ты и ягуар вышли наружу. Надо сказать, что Лёвушка за хлопотами поза¬был лично проверить установленную аборигенами автоматику, поэтому всё сработало как надо. Побледневшие охранники попытались собственными дрожащими телами прикрыть босса, но Большой Джо, отстранив их, само¬лично вышел вперёд. Расставив ноги и скрестив руки на груди, он встал в пяти метрах от хищников, сверля их тяжёлым взглядом голубых глубоко сидящих глаз. Огромные кошки выдержали не более минуты. Продолжая ры¬чать и сохраняя выражение свирепости на мордах, они попятились и укры¬лись в клетках, ворча и скалясь.
- Даже зверей он запугал, - в сердцах воскликнул гид.
Мерзко ухмыляясь, гангстер во главе колонны своих мафиози обозрел оставшихся животных и возвратился ко входу. Вокруг лимузина, постуки¬вая перед собой тросточкой, бродил невысокий человечек в огненно-крас¬ном пиджаке, жёлтых штанах с колокольчиками понизу и непрозрачных чёр¬ных очках и дёргал за дверные ручки. Судя по продувной улыбке слепца, он намеревался угнать автомобиль.
- Стой, бандит! - вскричал Джо и бросился на злоумышленника. Ко¬роли преступного мира не выносят покушений на свою собственность.
Он не мог знать, что под скромной, непритязательной внешностью рядового инвалида скрывался грозный и неугомонный Куперовский. Посещая в К-ни в течение двух месяцев платные курсы, он, по уверениям инструк¬тора, в совершенстве овладел приёмами эзотерической борьбы са-кёкомацу и жаждал применить познания на практике. Подпрыгивая и скрестив перед собой руки с растопыренными пальцами, Лёва нетерпеливо ожидал против¬ника. Едва тот приблизился, как "слепой" с воем накинулся на него, на¬нося удары куда попало и чем попало.
В первые мгновения Эгг был ошеломлён, однако, пропустив несколько чувствительных тычков в болезненные места, он разъярился. Трубя, как слон, он оттолкнул маленького негодяя, а когда тот вновь подступил, схватил его в охапку и швырнул подальше. Куперовский зацепился подк¬ладкой пиджака за куст и долго не мог выпутаться из него. Воспользо¬вавшись этой заминкой, Джо добежал до машины и прыгнул внутрь. Едва телохранители забрались в лимузин, как их босс скомандовал отъезд. Зо¬опарк уже давно скрылся из виду, а он всё оглядывался, не преследует ли их незрячий маньяк, и бормотал:
- Что за город, что за страна! Безобразие, просто по улице нельзя пройтись!
Итак, столь тщательно разработанный, практически безукоризненный план рухнул. Участники заговора в унынии сидели в автобусе, размышляя о тщете человеческих усилий. Лёва с сожалением разглядывал подпорчен¬ную одежду.
- Я знаю, что надо делать, - сказала Настя, - пора прибегнуть к услугам профессионалов.
- Я уже пробовал, - вздохнул Куперовский. - Они отказались.
- Ничего, - заявила храбрая комсомолка, - на этот раз мы пойдём к нему все вместе. Пусть теперь попробует увильнуть!
- Мой ответ будет прежним, - отрезал Квазимоденко, терпеливо выс¬лушав рассказ о попытках и неудачах и мольбы о помощи.
- Подумайте, Архимандрит Степанович, какую добрую память о себе и своей стране вы посеете в сердцах местного населения, - уговаривал гид. - Мы даже можем поставить вам памятник на центральной площади. Если хотите, вас изваяют читающим вот эту самую газету.
- Хорош я буду, - фыркнул Квазимоденко, - без штанов и с "Прав¬дой" в руках.
- А что? - не удержался Лёва. - Типичный образ советского челове¬ка.
- Извините, - сказал экскурсовод, - таковы здешний менталитет и художественные традиции.
- Давид тоже не в брюках, - встрял Куперовский. - И Аполлон. Ре¬шайтесь, Архимандрит Степанович. Даже интересно будет сравнить. Только учтите: местные мастера - сплошь реалисты.
- Ни один Давид в органах не работал. По крайней мере, при мне.
- И вы не будете, - ласково сказала Настя, - если мы сообщим прессе, что майор КГБ отказал в поддержке борцам за национальную неза¬висимость. Представляете свой портрет на первой полосе "Таймс"?
- Я подполковник, - уточнил Квазимоденко и задумался.
Ему не мешали. Наконец, взвесив все "за" и "против", он недоволь¬но пробурчал:
- И чего вы хотите от меня?
- От вас? - улыбнулась Настя. - Совсем немногого: совета опытного в таких делах человека с учётом его стратегических и тактических та¬лантов.
- Ну что ж, вы не оставили мне выбора. Но командовать парадом бу¬ду я! - угрожающе произнёс посланец пресловутых органов. - Стало быть, говорите, молитвенники? И по субботам отдыхает в одиночестве на пляже? Значит, брать будем из воды.
- Не выйдет, - сказал экскурсовод-контрразведчик. - Охрана близ¬ко, у них бинокли и моторки. Перехватят.
- Вы меня неправильно поняли, - укоризненно проговорил Квазимо¬денко, - и слишком спешите. А это неразумно, если вы решили установить особые отношения с тем ведомством, которое я представляю.
- Нет-нет, - быстро возразил гид, - только с вами и только вре¬менно.
- Жаль. У нас неплохо платят, плюс премии, да за выслугу, да ещё и грамоты по праздникам. Рация - бесплатно, с четырьмя диапазонами и эквалайзером. Поразмыслите. Но вернёмся к делам. Нам нужна девица.
- Возьмите меня, - вскочила Настя.
- Ты бы подошла, но испанским не владеешь.
- Джо тоже его не знает, - сказал гид, - он вынужден был выучить русский, чтобы хоть как-то общаться с местным населением.
- Да? Это хорошо. Тогда используем Путанко.
- О, конечно! - оживился Мигель. - Красивый путанка - как раз то, что надо. Кающийся Магдалин - очень может действовать на пират. А если нет, я помочь как-нибудь иначе использовать русский путанка.
- Я Путанко, Путанко, Путанко! - закричала Настя, топая ногами в босоножках с острыми каблучками.
- Итак, в качестве туземной барышни к мистеру Эггу отправится Анастасия. Выкрасим её в зеленовато-коричневый цвет, нарядим. Однако это может быть опасно.
- Я не боюсь, - вскинув голову (отчего волосы и прочие пышности фигуры волнующе всколыхнулись), заявила девушка.
- Вот и славно. А если что пойдёт не так, то вы все свидетели, что я в ваших художествах не участвовал и ни о чём не знал. Кстати, нужно сочинить нашей красавице имя...
- Я уже придумала: Лолита-Кончита.
- ...И фамилию, что-нибудь испанское. Санчес, Мартинес...
- Кусинтохес, - сказал Лёва.
- Звучит хорошо, - прокомментировал гид.
- Так и решим. А диспозиция наша будет состоять в следующем:...
- ...Только запомни, Анастасия, - во что бы то ни стало ты должна заманить его к белому камню под кривым деревом, причём обязательно од¬ного. А уж дальше наше - то есть вот их - дело.
* * *
Большой Джо, смежив веки, нежился под солнышком на чистом песочке в удалённой от посторонних глаз бухте Баия де лос Путаньерос, когда ожил его радиотелефон.
- Шеф, - гаркнул один из подручных, - к вам направляется женщина.
Пришлось раскрыть глаза. От кромки прибоя в его сторону шла моло¬дая симпатичная туземка. В отличие от большинства секстанток, она была одета скромно - в длинное закрытое белоснежное платье. Правда, наряд насквозь промок и плотно облепил тело девушки, выгодно подчеркнув осо¬бенности её чуть полноватой фигуры. Эгг поднялся на ноги и приоса¬нился.
- Что вы здесь ищете - громким голосом спросил он.
- Вас, - просто ответила гостья и припала к его стопам, обвив ру¬ками колени. Вообще-то она переигрывала, но пираты не отличаются хо¬рошим вкусом.
- Только вы, могучий господин Эгг, можете мне помочь.
- Погодите, - поморщился Джо, - не знаете ли вы ещё какой-нибудь язык, кроме русского?
- Испанский, - сказала Настя, ничем не рискуя. - И суахили, - не¬известно зачем добавила она.
- Суахили?
- Да, это диалект моего племени. Мы проживаем в горах в крохотных деревушках и очень боимся селя. Правда, его в наших краях не бывает.
Гангстер почесал в затылке. Он никогда не слышал, что в Сексопо¬тамии есть горы.
- Опять придётся беседовать на этом варварском наречии, - недо¬вольно пробурчал он. - И что же вам от меня нужно?
- Моё имя - Лолита-Кончита Кусинтохес. Я пришла, потому что мне нужен человек, перед которым я могу исповедаться. Я отправилась бы в церковь, но их здесь нет, я вы самый святой из тех, о ком я знаю.
Такого Большому Джо ещё никто не говорил (хотя втайне он к себе примерно так и относился). Он размяк и отеческим тоном произнёс фразу, которую услышал в кино и давно мечтал использовать, но случая не было:
- Я весь внимание, дочь моя. Не скрывай ничего.
- Падрэ, - в тон ему сказала Настя, использовав единственное зна¬комое ей испанское слово, - я попала в затруднительное положение. Я воспитывалась в глухом горном ауле в строгих патриархальных нравах, каковые хорошо вам известны. Тем не менее я выросла девушкой сравни¬тельно высоконравственной и меня всегда тянуло к духовной жизни. Одна¬ко под влиянием традиционалистов-родителей и соседей мне приходилось часто ездить в столицу и посещать злачные места. Во время одной из экскурсий я была увлечена первым встречным на пустынный брег, где не¬заметно для себя лишилась невинности. Позже я поняла, что со мной про¬изошло, и погрузилась в бездну отчаяния, в результате чего оказалась солисткой стриптиз-балета. Порок гнетёт меня, и я мечтаю вырваться, но среда... и большие деньги...
- Не печалься, - успокоительно проговорил Джо, поглаживая Кончи¬ту-Лолиту по всему телу, - скоро мы прихлопнем здешний вертеп и созда¬дим обители, в одной из которых ты сможешь сполна насладиться тишиной, спокойствием и абсолютным отсутствием гетеросексуальных отношений.
- Я бы подождала ещё немного, - сказала девушка, - но надо мной довлеет страшная тайна...
- Я весь нетерпение! - вскричал Эгг, пододвинувшись ещё ближе, так что было уже неясно, где кончается он и начинается Настя.
- Нет, здесь я не могу, у меня всё время такое ощущение, что за нами наблюдают. Пойдёмте вон к той кривой пальме на горизонте, там я полностью разоблачусь перед вами.
- В каком смысле? - насторожился опытный пират.
- Раскрою душу, конечно. А вы о чём подумали?
- А почему именно там?
- О, это такое личное... Но вам скажу: именно в тени вышеупомяну¬того древа у камня я впервые познала мужчину. С тех пор данное место располагает меня к особенной интимности.
- Ладно, к древу - так к древу, - согласился Большой Джо и напра¬вился вслед за Настей, сделав знак охране не сопровождать его.
Лёвушка, гид и шофёр, подкреплённые десятком дюжих местных ре¬бят, укрылись в густой заросли кустов, окружавших пункт потенциальной поимки. Ожидание вышло столь длительным, что они задремали, а потом и вовсе уснули. К счастью, Мигель, который обладал тонким слухом на вся¬ческие безобразия, уловил сквозь сон подозрительный шум под пальмой и вовремя разбудил остальных.
- Ну, вы даёте! - воскликнула Анастасия, пока группа поддержки вязала Большого Джо. - Ещё немного, и я могла утратить свою девичью честь.
- Как это "девичью честь"?! - возмутился Лёва. - А что же тогда было в среду вечером у меня в номере?
- Допустим, - признала Настя, взмахнув пушистыми ресницами, - я выразилась несколько фигурально.
* * *
Через неделю весь Коитус провожал советских туристов. До аэропор¬та их несли в паланкине, завалили статуэтками, калебасами с различными возбуждающими средствами, порновидеопродукцией и прочими изделиями местных ударников эротического труда. Напоследок им вручили традицион¬ный прощальный сувенир - плоды дерева нуину, которые выглядели столь недвусмысленно и вызывающе, что товарищ Квазимоденко брать их на роди¬ну социализма категорически отказался. Лёва присвоил его долю, а потом подарил мне. Можете прийти посмотреть.
Когда лайнер уже выруливал на старт, на взлётной полосе появился Мирумирян. Он-то успел, а Архимандриту Степановичу пришлось прямо на борту весь отчёт переписывать. Документация - это вам не шуточки.
* * *
Примерно через полгода Куперовский получил письмо из солнечного Коити (государство всё-таки переименовали). Авторы послания, шофёр Ми¬гель и гид, которого, оказывается, звали Уве-Магнус Лифшиц (он взял фамилию приёмных родителей), сообщали, что после исчезновения своего вожака пираты утратили всякое представление о дисциплине и цель в жиз¬ни. А так как в местных барах и борделях их более не обслуживали в кредит, они понемногу покинули бывшую Сексопотамию и разбрелись по всему миру. Теперь их можно повстречать в самых подозрительных прито¬нах и низкопробных монастырях Сан-Франциско, Бомбея, Москвы, Шаолиня и в прочих сомнительных местах. А над Коити - безоблачное небо, сулящее немало развлечений нетребовательным аборигенам и их гостям.
Что же касается Большого Джо, то он был при полном попустительст¬ве таможни вывезен в соседнюю Феминию, где царит жесточайший матриар¬хат, и продан в подпольный ночной клуб - что самое обидное, всего за двенадцать серебряных вагин. Вырваться оттуда не удавалось ещё никому. Таким образом, Джо Эгга навсегда лишили возможности предаваться люби¬мому занятию - половому воздержанию, ибо с семи вечера до трёх утра он исполняет стриптиз-номера, а днём обслуживает, в самом низменном смыс¬ле слова, местную матросню - грубых, тяжёлых, пропахших табаком и де¬шёвым виски баб. Теперь его зовут Бобо.
Лёве стало жаль Большого Джо и даже захотелось его спасти, но, к счастью для свободнолюбцев и свободнолюбок планеты, путёвок в Феминию не было в наличии и не предвиделось, поскольку её ещё не нанесли на карты.
На этом разрешите закончить мой рассказ. Кажется, он получился вполне пристойным в художественном отношении, хотя местами, конечно, непристойным. Впрочем, может быть, и наоборот; писатель - существо не¬объективное.
Однако всё здесь - правда. Клянусь пиджаком Куперовского!
П О Д Ю Б К О Й
С Т А Т У И С В О Б О Д Ы
Все нижеописанное случилось в первые годы перестройки.
Мы с Лёвой Куперовским несколько лет пребывали в штате нашей кон¬торы, когда "сверху" спустили бумагу, положившую начало этой истории. В распечатанном на ЭВМ циркуляре предписывалось в кратчайший срок изыскать кандидатуру на туристическую поездку в США. Благотворительный фонд, финансировавший мероприятие, приготовил особо широкую программу, включающую посещение Голливуда, Гарлема, зоопарка, стриптиза и Белого Дома, причём каждый мог пожать руку президенту и поцеловать его жену. Или наоборот - по желанию. У американцев с этим просто.
Отдельным пунктом циркуляра оговаривалось, что претендент должен быть беспартийным молодым общительным евреем мужского пола, ниже сред¬него роста, но с высшим образованием, неженатым, однако с большим ко¬личеством родственников. Под это описание идеально подходил один Купе¬ровский, каковой и уехал в Штаты. Позже, правда, выяснилось, что из-за сбоя компьютера где-то глубоко в машинной памяти ноль заменился на единицу, в результате чего в вышеприведенные кондиции вкрались некото¬рые ошибки. На самом деле предполагалось послать за океан высокого со¬рокалетнего татарина-коммуниста, бдительного, идейно выдержанного, же¬лательно вовсе без образования, но женатого и с многочисленным по¬томством. Пол, правда, почему-то и в этом случае выходил мужской. Од¬нако, пока суд да дело, самолет уже унёс проинструктированного мамой, родственниками и компетентными органами Лёву в Новый Свет. Весь рейс Лёва лихорадочно вспоминал, кто ему что заказал. В итоге он всё-таки вынужден был занести все просьбы в блокнот, чтобы ничего не про¬пустить. Позже я этот список видел и свидетельствую, что Куперовский ни о чём не забыл, но, видимо, в сутолоке кое-что перепутал, потому как я, например, вовсе не заказывал автоматический радиоуправляемый пипифакс. Я, собственно, и не знал в те годы, что такое пипифакс, встречая это слово только в англоязычной литературе, и принимал за не¬кую необходимую туристическую принадлежность на уровне топорика и рюк¬зака ("Милый, я уже все приготовила для уикэнда" - "Главное, дорогая, не забудь билеты на поезд, палатку и пипифакс"). Я уже и не помню, что я просил, но, клянусь, не это. Да он и не привёз ничего, хотя винить его за это трудно.
Вашингтон встретил Лёву не то чтобы плохо - равнодушно. Вокруг сновали разноцветные граждане в одинакового покроя мешковатых шортах фасона "Мой зад - моя крепость". Стайка симпатичных китаянок в полуво¬енных костюмчиках пронесла Мао Цзе-Дуна на микроскопических грудках. Индеец в перьях, эскимос в шерсти и натурист в панамке рекламировали "Пепси". Парочка французов вытанцовывала себе обед и ужин. Японец в темных очках соблазнял девушек, около него уже стояла очередь. Лохма¬тый миссионер проповедовал прямо под плакатом с девицей, рекламирующей гигиенические прокладки. Зелёный от тоски марсианин гонялся... впро¬чем, вру, этого не было.
К группе, состав которой украшал наш герой, прикрепили русского гида по имени Моисей Шульман, он происходил из Минска, но эмигрировал довольно давно и имел "грин кард", о чём сразу же гордо сообщил. Ностальгии он не испытывал, его русский походил на язык произведений писателя Аксенова, то есть "мясо" он еще помнил, а рыба прочно замени¬лась на "фиш". Города он, впрочем, не знал, искренне удивлялся, когда кто-нибудь из экскурсантов задавал ему вопросы о зданиях, не указанных в его "лист", и неизменно отвечал: "Этот билдинг, пробэбли, построен за прошлый год" - независимо от того, имелся ли в виду небоскрёб, ки¬тайская пагода или замшелое здание двухсотлетнего облика.
На четвёртый день Лёва слегка загрустил и решил с понедельника тосковать по Родине. К счастью, до этого не дошло, потому что в пятни¬цу начались события, которые и привели в итоге к появлению данной по¬вести. Но обо всём по порядку. В этот день Шульман разбудил группу ра¬но, вбегая в номера с возгласом: "Вставайте, гои, сегодня исполнится ваша вековая мечта, сегодня будем брать Пентагон". Не дав толком по¬завтракать, он запихнул невыспавшихся советских граждан в автобус, и через полчаса темнокожий сержант, отобрав фотоаппараты и смерив дам оценивающим, а мужчин подозрительным взглядом, впустил их в цитадель мирового империализма, где вынашивались планы нападения на всё святое для советского человека, на самое дорогое для нас. В общем, понятно, на что. Теперь впереди группы шла девушка - местный экскурсовод, за ней метрах в двух семенил Моисей, рассматривал её ноги и переводил объяснения, а группа охватывала их полукольцом сзади, стараясь не отставать, потому что вергилии ускоряли и ускоряли шаг. Внимание Шуль¬мана было рассеяно, то есть сосредоточено, но не там, и речь девушки в его изложении выглядела странно:
- Посмотрите направо, на глухую бетонную стену, там наш вычисли¬тельный центр, и если бы эта юбка... то есть стена стала прозрачной, то мы бы увидели, как за этой факен стеной эти факен компьютеры день и ночь не пьют, не едят и не занимаются любовью, только считают, сколько долларов надо выгрести из моих карманов, чтобы прокормить и одеть ора¬ву пентагоновских чиновников и эту красотку в мини тоже... хотя на лифчик ей, кажется, не хватило. Посмотрите налево, там за стеклом ю кэн си центр управления, готовый нанести грэйт удар по любому агрессо¬ру, у которого появятся идеи напасть на наши Штаты. Сейчас, кстати, дарлингс, эти бедра, то есть, искъюз, ракеты нацелены на Москву, но, мэйби, со временем их наведут куда-нибудь в другое место... Можете на¬деяться и спать спокойно, хотя я не понимаю, как вообще вы еще кэн слип при вашей тамошней жизни. На вашем плэй я уже давно уехал. Куда? Сюда, конечно, здесь у меня уже воз анкл Билл Смит, он же при со¬ветской власти Борис Залманович Мишугенэр. Куда ракеты наведут? Ку¬да-куда... на Киев, например...
- А на Киев, что, сейчас ничего не нацелено, или нам прежних ма¬ло? - оживлённо поинтересовалась крупная дивчина с южным акцентом.
Шульман перевёл вопрос, а затем и ответ:
- Почему нет? Конечно, и с Киевом все ол райт, идиоты. Но когда московские ракеты перенаведут на Киев, то прежние киевские, конечно, освободятся, и их можно будет элементарно настроить куда-нибудь ещё. Куда? Это военная тайна, но - только фор ю - скажу: на Москву, оф кос.
Они шли дальше, девица щебетала, Шульманс транслэйшн сохранял прежнюю оригинальность, и тут Лёва почувствовал, что конфликт вчераш¬него ужина с непрожёванным завтраком, ещё с утра боровшихся в чопорном греко-римском варианте, стремительно прошёл стадию вольной и пере¬растает в самбо. Надо было что-то делать, а Лёва с детства не умел спрашивать у девушек, где находится ближайший туалет.
- Впереди вы кэн си железную дверь, за которой разрабатываются самые сикрет плэнс и современные стратегии НАТО. Вот здесь - видите - особая трубка, с её помощью можно послушать, о чём там говорится.
Кое-кто из группы приник к отверстию. В кабинете уверенно рокотал густой начальственный баритон. Тем временем гидша объясняла:
- В настоящий момент генерал Дрекендшит докладывает план захвата Улан-Удэ с участием четырёх подводных лодок, авианосца и геликоптера. Не знаю, зачем нам Улан-Удэ, но план очень оригинальный. Сначала суб¬марины сбрасываются с тяжелых бомбардировщиков в Аральское море, а несколько групп оф террористс наносят отвлекающий удар в районе Боб¬руйска. Затем авианосец входит в море Лаптевых и запускает геликоптер, тщательно следя, чтобы лётчик был трезв...
Шульман почувствовал, что безопасность США начинает страдать, и замолчал, мрачно рассматривая прелести проводницы, а та ещё долго что-то тараторила, размахивая руками и удивленно поглядывая на немого Моисея. Что она думала в это время о его загадочной славянской душе - бог весть. Наконец экскурсия двинулась дальше.
- Вот здесь, под стеклом, так называемая красная кнопка, которую следует нажать в экстренном случае. Да, эта, синенькая. Нет, совершен¬но безопасно, в Америке живут нормальные люди.
Мимо пронёсся маньяк в звёздно-полосатых трусах и густых волосах по всему телу и, в падении опередив санитаров, нажал кнопку. Раздался грохот, пол содрогнулся. Туристы попадали ничком, прикрыв головы рука¬ми, а Куперовский, напротив, бросился вперёд, увидав в боковом ответв¬лении манящие буквы "WC". В кишечнике уже дошло дело до кунг-фу, и в любой момент мог произойти тот самый конфуз, которого Лёва боялся ещё с детсада. В такие минуты человек мало интересуется судьбами мира, и все же Куперовскому было приятно услышать, как экскурсоводная девица устами Шульмана успокаивающе говорила:
- Не волнуйтесь, господа, ит из бутафория для туристов, она сое¬динена всего лишь с тросом запасного лифта, который своим падением уведомляет службу безопасности, что ещё один крейзи захотел начать термоядерную войну. Вставайте, вон за тем поворотом у нас зал тренаже¬ров и игротека, где каждый из вас сможет запустить небольшую ядерную ракетку в пустыню Невада... или в Каракумы, если оператор эгеин пере¬путает программс. На Москву? Это, сябры, другой аттракцион, платный.
Лёва закрыл за собой дверь белого кафельного рая, и она отсекла все звуки, кроме благословенного журчания текущей по трубам воды.
Понос - он и в Америке понос. Так или примерно так думал Купе¬ровский, с гордым сознанием выполненного долга покидая ватерклозет. Он ощущал себя крепким, сильным, здоровым, готовым к труду и обороне чего пошлют. Он мнил себя Александром Македонским, Наполеоном, Гудерианом и Жуковым одновременно. Видимо, влияла обстановка. И хотя группы побли¬зости не было, Лёва не испугался. Он спокойно пошёл в ту сторону, куда направлялись его соотечественники в момент, когда Куперовского отвлек¬ли более насущные интересы. Он шагал по коридору, широкому, как проспект Калинина, заглядывая во все двери. Иногда его ругали по-анг¬лийски, иногда пристально рассматривали, порой фотографировали, один раз выстрелили, но не попали, чаще же не обращали внимания, по горло погружённые в разработку стратегических планов нападения на всех людей доброй воли одновременно. Постепенно проспект перешёл в улицу, улица - в переулки, всё более глухие, мрачные, заросшие пылью и паутиной. Здешние помещения, похоже, не использовались со времени войны за неза¬висимость, их заселили призраки и нетопыри, питавшиеся неосторожно забредавшими сюда юными лейтенантами и сержантами. Их нашивки во мно¬жестве устилали пол. Следов Шульмана не было нигде. Дальше я повество¬вать не в состоянии. Слезы застилают глаза, шариковая ручка выпадает из ослабевших пальцев. Я не могу писать, как Лёва вырвался из мира ду¬хов, спасшись лишь благодаря тому, что его отравленная нитратами со¬ветская кровь показалась тварям несъедобной после бодрящей, питатель¬ной, спортивной и бесхолестериновой американской, к которой они при¬выкли. Я не могу писать о том, как он нескончаемыми часами кружил по безлюдным коридорам, питаясь сухими акридами и живыми тараканами и слизывая капли, проступавшие на ржавых водопроводных трубах. Я не могу писать о том, как он двое суток уходил от патруля, который, возможно, вывел бы его наружу, но, скорее всего, решил бы дело на месте, что, безусловно, намного проще. Я не могу писать о том, как, потеряв представление о времени и впав в отчаяние, Лёва в конце концов обнару¬жил решётку, сквозь прутья которой протискивался воздух Вашингтона, и, пробив её своим телом, вывалился в ночной сад. Я не могу и не хочу писать об этом... Впрочем, я уже обо всём и написал. Боже, как прек¬расно было на воле. Звёздное небо над Лёвой освещало нравственный мир внутри него, свежий ветерок реял, и веял, и нёс ароматы пиццы и поп¬корна, горячих собак по-американски и жареных собак по-китайски, шоко¬лада и жвачки, дезодорантов и порошка от клопов, негров и белых, азиа¬тов и индейцев, гашиша и марихуаны, цитатников и Библии, Карнеги и Форда, разврата и похоти, феминизма и негритюда, "зелёных карточек" и зелёных долларов и всего, что он только может нести, когда вы вдыхаете его в другом полушарии, ночью, выйдя из запертого помещения, в котором провели несколько суток...
Утро Лёва встретил на скамейке в парке. Пора было возвращаться в отель, тем более, что почти все его деньги находились в номере. Да и вообще его уже, наверно, хватились. Лёва пошёл пешком, размышляя, пот¬ратить ли имеющиеся у него пять долларов на пару гамбургеров или по¬терпеть до дому. Идти, однако, пришлось долго, и он не выдержал харак¬тера, немного удовлетворив червячка. Солнце стояло в зените, когда из-за горизонта показалось здание гостиницы, с каждым шагом вырастая в небеса. Около Лёвы остановилась машина с затемнёнными стёклами.
"Ви ходить в отель, товарищ?" - осведомился крохотный японец в вечернем костюме, выскакивая из задней дверцы, - "Ми подвозить вас немного, так, да". В глубине машины виднелся крупный негр в кожаной куртке, чёрных очках, широкополой шляпе и сияющей улыбке. "Нет, спаси¬бо", - прошептал Лева, чувствуя слабость в низу живота. Японец совер¬шил вращательное движение бедрами, и Куперовский уже летел в шести¬десятичетырехзубую пасть негра, всё ещё бормоча: "Да зачем, раньше на¬до было, а теперь я уж сам". Водитель, обернувшись к Лёве, что-то про¬тянул ему, и сознание стало уплывать; впрочем, ощущение было приятным. Лицо у шофера вдруг оказалось небесно-синим, а глаза красными. "Краси¬во", - успел подумать Лёва...
...Они играли в "фараона" на поваленном на бок сейфе, сочно шлё¬пая карты на гладкую металлическую поверхность. Вместо двери у сейфа зияла дыра с обугленными краями, сквозь которую были видны несколько забытых банкнот и рассыпавшаяся мелочь.
- А может, так? - сказал косоглазый. - Взяли, мол, этого по ошиб¬ке, вместо дочки Онассиса, согласны обменять.
Неизвестно почему, видимо, от волнения, Куперовский начал пони¬мать (а позже выяснилось, что и говорить) по-английски, чего от него не могли добиться ни в школе, ни в университете. После возвращения из Америки эта способность у него исчезла - наверно, тоже как результат волнения, но теперь уже от встречи с родиной - и больше никогда не проявлялась, кроме одного случая. Ну, об этом в другой раз.
- Всё-таки я не пойму, - тоненьким голосом жаловался верзила в шляпе, - зачем было красть, если не знаем, что теперь с ним делать?
- Объясняю, - в сотый раз повторил косой, нервными пальцами расстёгивая и застёгивая кобуру, - проклятые писаки, вся эта желтая пресса, уже раструбили, что мы его цапнули в Пентагоне, а мы, между тем, ни сном ни духом. Что еще нам оставалось делать, милый, чтобы спасти своё доброе имя?
- Ну, я не знаю, - верзила хлопнул ладонью по столу. - Ну, давай¬те тогда, как обычно. Ну, похищение с целью выкупа. Деньги на бочку и прочее.
- Старо, мой друг, - возразил молодой человек интеллигентного ви¬да в костюме от Диора и галстуке от любящей женщины, с порочной ухмыл¬кой на тонких губах. - Мне бы хотелось чего-нибудь свежего, оригиналь¬ного, романтичного. К примеру, мы желали познакомиться с дорогим гостем поближе, показать ему настоящую Америку, которую он не увидит из окон туристского автобуса...
- Да, - сказал верзила, - из этих окон ни черта не увидишь. Нег¬ры-мойщики совсем обленились.
- Не "негры", а "афроамериканцы", сколько раз учил, - прорычал из угла широкоплечий шоколадного цвета, ранее, казалось, дремавший. - И не "обленились", а добились успеха в борьбе за свои гражданские права. Повтори.
Верзила покорно повторил.
- Молодец, - сказал шоколадный и снова, по-видимому, заснул.
- Продемонстрировать ему кое-что из передовой американской техно¬логии, - мечтательно продолжал юноша. - Что-нибудь запоминающееся на всю жизнь.
- Вот на это я согласен, - встрепенулся плешивый, но чубатый власовец. - Дайте его мне, дайте, я ему продемонстрирую передовое, до конца жизни попомнит. Небось, он коммунист.
- Не коммунист я, - закричал Куперовский, - комсомолец только, да и то по ошибке молодости, и взносы давно не плачу. Вот, смотрите са¬ми, - дрожащими пальцами он полез в карман и с ужасом понял, что оста¬вил билет в номере.
- Врешь, - констатировал чубатый. Его обнаженные по локоть руки отливали красным. "Кровь, - подумал Лёва, - или на пляже обгорел. Одно из двух".
- И что вы все врёте? - грустно сказал власовец. - И ты, и тот комиссар, что до тебя был. В сорок третьем году. Нет, парни, пусть мы его для того цапнули, чтобы после страшных мучений выведать военные секреты Москвы...
- Не надо мучений, - твердо сказал Лёва. - Если меня вежливо поп¬росить, я сам всё скажу.
- ...И подарить их дорогой любимой Америке.
- Продать, - поправил косоглазый.
- Да, так лучше. Или - в целях усиления международной напряжён¬ности, а? Ну, чтоб меня случайно России не выдали. А то с этой вашей хвалёной демократией...
Лысый старичок пока молчал, но постоянно хихикал. Видимо, тоже что-то придумал.
- Нет, лучше бы мы балет из Большого похитили, - грустно сказал косоглазый. - На всех бы хватило.
- Мне не надо, - просипел верзила.
- Ах да, извини, всегда забываю...
- Встать! - скомандовал косоглазый. Присутствующие вскочили с криком: "Шеф!".
Вошли солидный лысоватый мужчина, одетый в "руководящем" стиле, две "гориллы", одна из которых несла кейс, и давешний синелицый.
- Ну что, придумали что-нибудь? - спросил солидный.
- Пока нет, босс, - нестройно ответили присутствующие.
- Тогда я сам решил. Господин Куперовский!
- Да, - вскинулся Лёва.
- Догадываетесь, кто это? - он указал на синелицего. - Нет? Я так и думал. Это Шринитрочетвертак, пришелец с Альдебарана, прибыл на Зем¬лю три года назад. По счастливой случайности первыми с ним и его прия¬телями встретились мои люди, мы нашли общий язык, и теперь они работа¬ют на меня. Их пятеро, впрочем, трое - роботы. Вы не удивлены?
- Нет, - ответил Лёва, не понимая, чему тут изумляться. Я так и подумал сразу, что это пришелец.
- Прекрасно. Вот видите, ребята, проблема решена. Теперь он слиш¬ком много знает, и его следует убрать.
"Какие-то грубые они тут, - подумал Куперовский, - хоть бы подго¬товили сначала, а то с бухты-барахты. Одно слово - мафия".
- Босс, вы неподражаемы, - томно произнес интеллигентновидный юноша. - Я бы предложил выпить чего-нибудь бодрящего в честь успешного завершения трудов.
... - Уважаемый мистер шеф, - возмутился Лёва, - в конце концов, это неблагородно - сначала посидеть с человеком за столом, преломить с ним, так сказать, одну пиццу, а потом, как вы выразились, убрать.
- Оставь, - отмахнулся шеф, - эти мелкие противоречия не должны мешать возникновению большой дружбы между нами. Можешь звать меня просто Джованни.
И он одним длинным глотком опустошил бутылку кетчупа.
- Послушайте, синьор Джованни, а может, отпустим меня? Я бы тебе матрешку подарил, у меня в номере есть. И баночку кавьяра. Двести граммов, а? Даже две баночки, честно! Но за одну ты должен дать мне джинсы, я маме обещал. И я тебе еще балалайку пришлю потом, с Родины. С гравировкой: "Джованни от любящего его Лёвы".
- Из Москвы? - спросил шеф, глядя на Куперовского сквозь опорож¬нённый сосуд.
- Нет-нет, - сказал Лёва и принялся быстро объяснять, где именно находится наш древний город на великой грязной реке.
- Хорошо, - качнул головой шеф, - только "любящий" - не надо. Это у вас там, в России, кто с кем хочет и в любое время. У нас, в мафии, с этим строго: узнают - и всё, крышка.
- Убьют, - вздохнул сочувственно Лёва.
- Хуже. Напишут на Сицилию, родителям. Мама расстроится. Знал бы ты, какая у меня мамочка. Нас у неё было двенадцать.
- Но выжили не все, - опять посочувствовал Куперовский.
- Почему "не выжили"? Выжили. Только теперь нас у неё двадцать один. Старший в Палермо, крёстным отцом работает второй год, устаёт ужасно. Одних прокуроров уже четверых пришлось ликвидировать. Не справляются с обязанностями, понял, Лео? Младший, наша гордость, учится в четвертом классе. Ещё ни разу не брил усы, а уже замочил тро¬их римлян. Способный, весь в меня. А я средний, мамин любимчик.
- Значит, вас двадцать один.
- Нет, двадцать три. Вчера пришла телеграмма. Близнецы. Трое. Просто я еще не привык.
- Но тогда должно быть двадцать четыре, - быстро подсчитал на пальцах Лёва.
- Двадцать три! - шеф ударил кулаком по столу, впрочем, тут же смягчился. - И не спорь, со мной нельзя спорить. Один из детей не наш, подбросили. Белобрысый, белокожий. Усы совсем не растут. Но мы его всё равно воспитаем, как своего. Стрелять сам его научу. Вырастим, выкор¬мим, эти северяне ещё пожалеют, что нам его подкинули. Так что нас двадцать три у матушки, но это пока. Ты ещё не знаешь моего папу. Треть Сицилии - его дети. Да, папа у меня молодец. Папа приедет с рем¬нём! - вдруг рявкнул он, и стакан в руке Куперовского подпрыгнул от неожиданности. - Поэтому, Лео, не надо "любящего". Пусть там напишут просто "с уважением". А наши чувства пребудут в глубинах наших сердец, и мы останемся просто друзьями, как и подобает мужчинам.
- И вообще, ты плоховато придумал, - продолжил Джованни, когда четвёртая бутылочка кетчупа истекла последними каплями крови. - У меня есть предложения получше. Как насчет того, чтобы организовать мафию в России?
- И чем же она будет заниматься? - поинтересовался огорошенный развитием сюжета Куперовский.
- Спасать Америку! Штаты погрязли в разврате: сплошное пьянство, хамство и тунеядство, по Гарлему даже днем без охраны не пройти; га¬шиш, марихуана, ЛСД - на каждом углу, прямо возле борделей, а свобод¬ные места заняты порнокиношками, кабаками для голубых, секс-шопами и офисами гадалок и уфологов. На пороке уже невозможно заработать: спрос велик, но предложение удовлетворило его, многократно превысило и в ре¬зультате забило все дыры для предприимчивых людей. Вот в этих условиях у меня, Лео, родилась гениальная мысль - мы будем делать деньги на добродетели. А поскольку добродетелью здесь и не пахнет - станем им¬портировать ее оттуда, где ее избыток. От вас, Лео, из Красной России. Начнём с вербовки девушек. Но не проституток, отнюдь, а этих - как у вас там девственницы называются? - комсомолок.
- Среди них тоже попадаются проститутки, - возразил патриотичный, но честный Куперовский.
- Значит, предварительно проверяй лично, - отрезал Джованни. - Мы завалим Америку поэтессами, фигуристками, конькобежками, лыжницами, гимнастками, легкоатлетками и шахматистками. Я видел одну такую: ах, как она метает ядро! Не женщина - танк с двумя грудями! Я хочу, чтобы каждый янки, проснувшись поутру, обнаруживал рядом в постели вот та¬кую, и чтобы она всю ночь разбирала с ним партию Ласкер-Капабланка, а больше ничего ему не позволила, и не потому, что фригидна, а потому, что у вас - слава Пресвятой Деве - ещё не было сексуальной революции. Мы будем импортировать и ваших молодых людей, чтобы они навели здесь порядок и поразогнали гангстеров.
Видимо, себя Джованни гангстером не считал.
- Мы вернем Штатам здоровую семью, ячейку общества (так, кажется, писали ваши бородатые классики? да-да, я тоже читал кое-что), и напол¬ним эту ячейку медом нашего изготовления, Лео.
Перед Лёвой, как во сне, разворачивалась величественная картина грядущей реморализации Америки. Десятки тысяч полногрудых девушек и широкоплечих юношей торжественным маршем надвигались на неё из-за оке¬ана, одинаково блестя глазами и сверкая широкой русской - куда там до нее хвалёной американской! - улыбкой. Их заботливо охраняли от про¬исков конкурентов ребята синьора Джованни в строгих элегантных костю¬мах, ослепительно белых рубашках, галстуках, шляпах и с автоматами в руках. По улицам вместо молодёжных банд фланировали мамаши с коляска¬ми, а на тротуарах, как грибы, вырастали киоски "Фрукты-овощи", "Со¬ки-воды", мороженого и "Союзпечати". И каждый вечер ровно в 21-00 по вашингтонскому времени прилично одетые и старомодно подстриженные то¬варищи обоих полов появлялись на экранах телевизоров, чтобы продекла¬мировать моральный кодекс строителей коммунизма и приободрить сограж¬дан пригоршней-другой примеров отпетого коллективизма и разудалого труда в недрах промышленности и сельского хозяйства.
- И знаешь, что мы в конце концов сделаем, Лео? Мы перекуём Аме¬рику! Мы возвратим мораль и нравственность больному обществу. Место растленной продажной твари займет порядочная русская девушка, которая сможет поделиться не только своим телом, но и духовным богатством, а там, где сегодня мальчики дона Карлино продают себя и барбитураты, - завтра мои люди будут спекулировать книгами! Ну что, по рукам, Лео?
Вот как и когда родился термин "русская мафия". А то, что в даль¬нейшем всё случилось несколько иначе - так ведь синьору Джованни и Лё¬ве помешали реализовать свои планы.
Потому что в эту секунду дверь взорвалась водопадом осколков, и в обнажённый проём ворвались, растекаясь по помещению и втягиваясь во все щели, одинаково привлекательные молодцы в глухих темно-бежевых плащах, ботинках фасона "дромадер", черных очках и широкополых шляпах, надвинутых, за неимением лба, на носовую перегородку до упора. В руках каждый из них сжимал что-нибудь огнестрельное. Главный гаркнул в мега¬фон:
- Всем оставаться на своих местах. Я агент Федерального бюро расследований Дейл. Предупреждаю: то, что вы сейчас скажете, сделаете или подумаете, неминуемо будет использовано против вас.
...Допрос продолжался четвёртый час. Агент Дейл применял ориги¬нальную методу, видимо, изобретенную им самолично. Расспрашивая Купе¬ровского, он в самых патетических местах направлял ему в глаза луч электрического фонарика, который постоянно вертел в руках. Иногда он менял приём, освещая уже собственное лицо снизу вверх, отчего стано¬вился похож на голодного вурдалака. В остальном комната была погружена во мрак, из которого блуждающий свет вдруг выхватывал лица собеседни¬ков, угол стола, заваленный бумагами, сейф, чучело совы, гинекологи¬ческое кресло с приделанной к нему бормашиной, скульптурный портрет Джека-Потрошителя за работой, стену, увешанную портретами красоток в интимных позах, электрический стул, тарелку с пончиками на тумбочке. Перед Дейлом стоял на специальной подставке диктофон, ещё несколько уютно, по-домашнему шуршали на манер тараканов где-то в темноте. Ни одно слово не должно было пропасть для истории.
- Я горячо желаю, господин Куперовский, чтобы вы мне доверяли. Будем уважать друг в друге достойных противников.
Лёва хотел было возразить, что он вовсе не считает себя достойным противником агенту ФБР, готов сразу признать его победу и единствен¬ное, о чем мечтает, - чтобы его отправили домой не сразу, а после за¬вершения культурной программы, хотя он уже видел Пентагон, мафию и ФБР и, в принципе, мог бы считать ассортимент исчерпанным... Но Дейл оста¬новил его плавным мановением руки. Впрочем, Лёва и сам замолк, ибо сообразил, что есть ещё по крайней мере одно место, где он не бывал, и предощущение нервным морозцем проскакало по спине.
- Да, - спохватился агент, - мы не обговорили один момент... де¬ликатного свойства. Давайте так: временно я вас по-прежнему буду назы¬вать "господин Куперовский". В целях сохранения логической последова¬тельности и, так сказать, до изменения обстоятельств. Надеюсь, это не оскорбит вас?
- Нет, что вы, - с готовностью ответил Лёва, - так даже лучше. Я успел привыкнуть к этому имени, я его давно ношу.
Он, конечно, понял, что собеседник сейчас займется разоблачением его связей с пресловутым Комитетом.
- Итак, господин Куперовский, вам понравилась наша мафия?
- Ну... ничего, в целом. Люди, в общем-то, не звери. Хотя свиньи порядочные. Даже убить собирались, может, и убили бы, кабы не вы.
- Не принимайте близко к сердцу, это они ввиду оскорбленной про¬фессиональной гордости. Мы, американцы, очень высоко ценим квалифика¬цию, и нас глубоко обижает, если кто-то ставит под сомнение наше рено¬ме. Кстати, умеете ли вы плавать?
- Нет, - огорчённо сказал Лёва, чувствуя, что это ухудшит его по¬ложение. - Но я научусь, если надо.
- Вряд ли. Стало быть, там у вас сухо.
- Нет, бывает и мокро, особенно во время дождя. Тогда даже дома, если живешь на верхнем этаже... Понимаете, у нас крыши, можно сказать, картонные. У меня один товарищ привел знакомую к себе в квартиру, что¬бы, значит, объясниться в подходящем микроклимате. А тут ливень... Приятель оборачивается, а девушку уже волной с балкона выносит. Больше он её не видел. И что самое обидное - такое с ним уже третий раз. Из-за этого и не женился до сих пор. Правда, когда я уезжал, он вроде собрался крышу чинить, может, что и изменится, а то девушки - дело на¬живное, но с последним дождём телевизор смыло.
- Вы двуполы? - осведомился Дейл. - У нас были иные гипотезы.
- Нет, - обиделся Лёва, - я однопол. - Вы меня неправильно поня¬ли. Это не меня унесла волна, я за перила успел ухватиться.
- Всё-таки плохо вас готовят, - констатировал агент; подсвечивая фонариком, он заносил некие пометки в записную книжку. - Вы только об¬ратите внимание, как много уже успели выболтать в течение короткой беседы. "Давно живу под именем Куперовского" - стало быть, с момента внедрения прошло продолжительное время. Отсутствие водоемов, частые дожди, картонные крыши... Здесь какое-то противоречие, но наши анали¬тики разберутся. И наличие, как минимум, двух полов. Летать можете?
- Да, - ответил Лёва, который справедливо гордился тем, что, в отличие от корабля, самолёт переносит хорошо.
- Ваша честность похвальна. А как насчёт других экстрасенсорных способностей? Телепатией владеете?
- А что это, простите, такое? - спросил Куперовский, который странным образом оказался невосприимчив к болезни века - увлечению экстрасенсами, магами и мудрецами с Востока - и потому был прискорбно необразован в данной области.
- Это означает: можете ли вы угадывать, улавливать, воспринимать чужие мысли... до того, как они высказаны вслух?
- Могу, - заявил самонадеянно Лёва, которому хотелось произвести приятное впечатление на агента Дейла; впрочем, он тут же честно уточ¬нил. - Но часто ошибаюсь.
- Это результат накопления статистической погрешности, со всяким может случиться, - рассеянно пробормотал Дейл. - Вот у меня диплом экстрасенса третьего уровня, телепатические способности - 130 по шкале Матрипутри, а я попадаю в точку всего в одном случае из шести, да и то, в основном, со своей женой. Статистическая ошибка, ничего не поде¬лаешь. Гуру Дуба-Дуба Сингх говорит, что постепенно лучше будет полу¬чаться. А железо взглядом гнуть умеете? Или предметы двигать?
- Нет, - сказал Лёва, - взглядом я смотрю. А предметы двигать мо¬гу, но если не очень тяжёлые и втроём с папой и дядей Ицхаком. Папа толкает этот предмет, дядя Ицхак даёт советы и смотрит, чтобы не заст¬ряло в дверях, а я толкаю папу и ещё слежу, чтобы он не упал. Да, и мама помогает. Она ругает папу, меня и дядю Ицхака за то, что мы отод¬рали обои и вещь поцарапали. Мы и вправду всегда всё царапаем, но это из-за двоюродного дедушки Янкеля, у него глаз дурной и характер сквер¬ный. Его вечно чёрт гоняет, куда не надо, может и в Штаты занести, так что запомните: Янкель Грейсертохес - и будьте бдительны, не связывай¬тесь с ним, добром это не кончится. Он только на вид старенький, а в душе очень опасный. Он один раз довел до инфаркта первого секретаря райкома, когда тот пришёл на базар общаться с народом и неосторожно встретился с дедом Янкелем. Вы запишите: Грейсертохес.
Агент записал.
- А взглядом я ещё девушек на улице останавливаю, но они обычно пощечину дают, - грустно закончил Лёва.
- Ну что ж, наша беседа была весьма интересна, - агент встал со стула. - Возможно, вас удивили некоторые мои вопросы, но надо отдать вам должное - вы подробно отвечали на все. Жаль, что вы не были столь же искренни, сколь и словоохотливы. Придется мне приоткрыть некоторые карты. Мы взялись за вас давно, еще со времени ограбления Национально¬го банка, когда неизвестные не только похитили восьмисоткилограммовый сейф, но и пронесли его по карнизу шириной десять сантиметров. В вашу банду поочередно были внедрены три наших человека. И хотя никто из них вас не видел и - проклятые законы мафии - уже никогда не увидит, одна¬ко агент Серый вас учуял, Утка вас услышал, а Змеиный Зуб разузнал всё про вас. Он-то и передал нам ваше настоящее имя, господин Купе¬ровский... или Шринитрочетвертак?! Кстати, хочу вам сделать компли¬мент: ваш английский превосходен, во всяком случае, для столь потусто¬роннего существа. Но вот русский акцент... он ненатурален, вы слишком старательно его изображаете. Так с какой же звезды вы прилетели, господин Шринитрочетвертак?
- Что? - вскричал Куперовский. - Значит, вы его не задержали? Как же он ускользнул?
- Напротив, - усмехнулся агент Дейл, - я его арестовал. И мне приятно сообщить, что, если вы не умеете проходить сквозь стены, то наше знакомство будет долгим.
- Отпустите меня к маме, - жалобно попросил Куперовский. Он не протестовал. Жизнь научила его, что лишь мелкие недоразумения легко разъяснить, а крупное идиотство и дичайшая нелепость - самые долгожи¬вущие вещи на свете, и только чудо или везение способны спасти жертву из-под гусениц катастрофической случайности.
- Вы не хотите быть откровенны со мной. Глубоко сожалею, - Дейл, очевидно, нажатием кнопки вызвал охрану, потому что за спиной Лёвы скрипнула дверь, и свет из коридора хлынул в комнату. - Я продлеваю ваш арест. Придется вам пожить в гостеприимной американской тюрьме до завершения разбирательства. До скорой встречи. Уведите его.
Тюрьма, в которую до окончания следствия поместили Лёву, была гордостью округа Колумбия. Первое и основное, что необходимо сказать о её директоре - это то, что сей славный джентльмен, мистер Пингвин (с ударением на первом слоге) по своему воспитанию, склонностям, убежде¬ниям и, естественно, религиозной принадлежности был метафизическим ие¬говистом, что и нашло свое полное отражение во вверенном его попечению учреждении. Движение "Метафизические иеговисты" возникло около века назад, когда в своей нашумевшей проповеди достопочтенный мистер Крейз провозгласил, что Божье слово должно окружать человека во всех его жизненных проявлениях и отправлениях, и с группой последователей вышел из шокированной методистской церкви. В дальнейшем эта малоизвестная и причудливая ветвь на древе Господнем пышнее всего расцвела в штате Айова, где насчитывала около тридцати тысяч приверженцев. И хотя мета¬физические иеговисты по-прежнему в качестве основной цели рассматрива¬ли всемерное внедрение в текущую действительность вышеупомянутого те¬зиса доктора Крейза, но появились у них и иные благочестивые заботы. В частности, после длительных изысканий в библиотеках Старого и Нового Света группа учёнейших представителей Движения, поддержанная рядовыми единоверцами, потребовала исключить из Нового Завета несколько апостольских посланий как недостоверные и взамен дополнить его двумя, тремя или четырьмя - здесь мнения отцов этой маленькой церкви расходи¬лись, как, впрочем, и во всем остальном, кроме самой идеи исключения и пополнения, - апокрифическими Евангелиями. Конечно же, ввиду вышеизло¬женного адепты Движения считали себя единственно верными христианами и терпеть не могли христиан других конфессий, в особенности, обычных ие¬говистов - из-за сходства наименований, частенько приводившего к прискорбной путанице.
Следует также отметить, что мистер Пингвин был человеком сангви¬нического темперамента и сторонником передовых методов - во всём. Едва очередное педагогическое открытие в узкой области искоренения преступ¬ных наклонностей являлось миру в виде статьи в каком-либо из специали¬зированных журналов - в "Ежеквартальном надзирателе", "Тюремно-испра¬вительном сборнике", "Реферативном обзоре стен тюремных туалетов" или где-нибудь ещё - как оно уже овеществлялось мудрым Пингвином и его дисциплинированными подчиненными. Прогулки в тюрьме допускались днем и ночью. В тире под наблюдением опытного специалиста, обычно выбираемого из числа наёмных убийц, можно было научиться стрелять в цель - боевыми патронами, конечно, чтобы не травмировать тонкую психику исправляемых. Два раза в месяц заключённых отпускали на три дня под расписку домой, хотя господин Пингвин принципиально не контролировал, дома ли они бы¬ли, - из вышеописанных побуждений. Середину тюремного двора занимала игровая площадка: винтовые лестницы, лабиринт, гигантские игрушки, ка¬русель - результат изучения монографии "Возвращение в детство как источник позитивной реморализации". За несколько лет до приезда Купе¬ровского в образцовой тюрьме были разрешены браки между заключенными, в том числе однополые - тоже наследие книги, но уже другой - "Подав¬ленный секс как источник преступного возбуждения". Пищу в столовой го¬товил специально приглашенный из Парижа повар, но и любителей неевро¬пеской кухни ожидали китайский, японский, африканский, монгольский и русский залы. Знатоки говорили, что именно здесь - единственное в Ва¬шингтоне место, где умеют готовить седло немецкой овчарки под соусом а-натюрель и излюбленное блюдо всех русских - куриные шейки, начинён¬ные кавьяром, поэтому истые гурманы время от времени совершали незна¬чительные правонарушения, чтобы вволю насладиться шедеврами гастроно¬мического искусства. В спортзале нокаутировал всех желающих боксёр-су¬пертяж - бывший чемпион мира среди профессионалов, попавший сюда за изнасилование случайно подвернувшегося провинциального кордебалета. На льду местного крытого катка уже установили несколько рекордов Гиннесса по бегу на коньках в наручниках. Камеры были оснащены телевизорами, видеомагнитофонами, музыкальными центрами, бильярдами, а холодильники и бары трещали от избытка первоклассного содержимого. И везде, на лю¬бом пятачке ровной поверхности - транспаранты, начертанные знаменитым фальшивомонетчиком под личным руководством мистера Пингвина. "Встав утром, возблагодари Господа, что остался жив" - над каждой кроватью (весьма предусмотрительная рекомендация, ибо, несмотря на все принятые меры, еженедельно невыявленный маньяк зарезывал во сне пару-тройку постояльцев гостиницы "У Пингвина"). "Вкушая пищу, вспомяни ангелов, коим оная не нужна" - в столовой. "Жуй тщательно, дабы дьявол не иску¬шал тебя через несварение желудка" и "Если стошнило, не богохульствуй, иначе где же найдешь слова покрепче, когда тебя пронесёт" - там же. "Облегчившись, возблагодари Небеса, чтобы легко стало и на душе у те¬бя" - в ватерклозете. "Молись, и Господь пошлёт тебе карту получше", "В случае выигрыша внеси десятую часть на нужды Церкви или хотя бы возблагодари Творца", "Не играй в вист, сын мой, сия игра - дья¬вольская суть. Выбери преферанс или покер, и Силы Небесные помогут тебе" - в салоне по стенам. Последнее изречение, конечно, объяснялось тем, что достопочтенный Крейз однажды крепко пролетел в вист, настоль¬ко, что вынужден был продать библиотеку, состоявшую из большого числа на редкость душеспасительных книг, и даже, по слухам, устроить крово¬пускание кассе Движения. Впрочем, он позже искренне покаялся, посему не будем осуждать.
Соседями Куперовского по камере оказались невысокий, но на диво крепкий и мускулистый негр Джон Йавилановип из Техаса и его бог - двадцатисантиметровый, пятикилограммовый, двуногий и двурукий, но с хоботом и бивнями бронзовый идол по имени Великий Слон, очень неопрят¬ный, вечно перемазанный остатками пищи и остро пахнувший пальмовым ви¬ном, которое его хозяин (и раб одновременно) добывал неизвестными, но явно преступными путями. Предки Джона вывезли идола двести лет назад с Занзибара, когда французский галеон доставил их, как и еще пять тысяч чернокожих иммигрантов, в Америку, и с тех пор Семейство Йавилановипов хранило в чистоте и незамутненности языческую веру далекой родины. Каждое утро на восходе солнца и каждый вечер на закате Джон молился - почему-то обязательно нагишом, даже без набедренной повязки - и Вели¬кий Слон серьезно внимал просьбам о тотальном покарании врагов и без¬мерном возвышении самого Джона, вплоть до полного удовлетворения всех его желаний и чаяний, об ослаблении режима и улучшении условий содер¬жания, принимал покаяния и отпускал грехи - в основном, сексуального и криминального сорта. Порой бог сердился - и Джон валялся в пыли у его пьедестала, биясь мелкокудрявчатой головой о подножие; порой гневал¬ся - и Йавилановип, скрючившись, забивался под койку, в самый тёмный угол, а багровые лучи солнца играли на бронзовых боках, и изогнутые клыки казались испачканными в крови; порой что-то приказывал глухим угрожающим голосом на чужом гортанном языке, и хотя звук, как могло представиться невежественному наблюдателю, исходил из живота самого негра, тот всегда вежливо отвечал Слону и беспрекословно выполнял его распоряжения.
Сожителем Джон оказался неплохим, обладал мягким покладистым и весёлым - иногда даже слишком - нравом, сильно не докучал, вот только дважды, пребывая в чрезмерном раскаянии, разбивал головой унитаз. На третий день знакомства он признался Куперовскому в любви и предложил руку, копьё и сердце, но, получив отказ, не впал в уныние и терпеливо добивался взаимности традиционным способом, то есть с помощью подар¬ков, мелких услуг и других знаков внимания. Лёва до сей поры хранит зубочистку, изготовленную в виде древесного карлика Кху, обнажившего ядовитый зуб Убинипричатаракх. Здесь необходимо отметить, что в своих чувствах Джон был не одинок. Среди огромной разношерстной армии тюрем¬ных "невест" Куперовский выделялся атмосферой тайны, окружавшей его имя и преступления (с хорошей регулярностью накануне очередного уикэн¬да Лёву уводили к агенту Дейлу, но многочасовые допросы так и не "раскололи" его, что само по себе вызывает уважение в определённых об¬щественных кругах), известностью (в течение месяца о нём писали прак¬тически все газеты, каждый день над двором для прогулок зависал верто¬лёт, фаршированный журналистами, и усиленные мегафонами голоса жаждали узнать у господина Шринитрочетвертака, какого он мнения о сексуальных достоинствах новой Мисс Вселенная, купается ли нагишом или в плавках, ест ли сырые бататы и рассчитывает ли после получения гражданства США баллотироваться в президенты или всего лишь в сенаторы), да и общей экзотичностью происхождения (в те благословенные годы далеко не в каж¬дой американской каталажке можно было встретить русского, а уж инопла¬нетянина - и подавно; а ведь Лёва объединял в своем лице и того, и другого, оставаясь при этом - в таких делах тюремная "контрразведка" не ошибается - евреем). Поэтому не удивительно, что по утрам Лёва на¬ходил у изголовья букет магнолий, в столовой ему доставались лучшие куски, двери их с Джоном камеры были густо покрыты "валентинками", и невозможно было пройти по игровой площадке, не получив известного предложения от кого-либо из "авторитетов". Формулировка зависела от темперамента и воспитания, но суть оставалась той же: его умоляли (просили, настаивали, рекомендовали, требовали) создать небольшую дружную семью традиционного европейского, либо шведского, либо восточ¬ного образца, порой туманно намекая на возможные негативные последствия отказа. Лёва стоически переносил всё, но когда на исходе четвертого месяца с признанием в нежных чувствах и матримониальными планами к нему обратился сам мистер Пингвин, а агент Дейл, проконсуль¬тировавшись с НАСА, сообщил Куперовскому-Шринитрочетвертаку, что пра¬вительство решило депортировать его на родину - в качестве жеста доб¬рой воли по отношению ко всем жителям Альдебарана ("Видите, как много мы знаем, господин Шри - вы ведь разрешите звать вас так, коротко, по-дружески? Надеемся, что ваши соплеменники оценят миролюбие землян. Сам президент заинтересовался этим делом и три минуты сорок две секун¬ды говорил о нём за десертом с первой леди и директором ФБР".), не вы¬держал и он. Вернувшись поздним вечером в камеру, он успокоил нервни¬чавшего соседа, перекусил на скорую руку тем, что Бог послал, с Йави¬лановипом переслал, выбросил в унитаз две дюжины любовных записок (о жестокий! он их даже не прочел, а ведь там были и весьма пикантные, а некоторые - аж в стихах, пусть и нецензурных), морщась, под бдитель¬ным взором Джона проглотил приворотное зелье, приготовленное тем лично и ежедневно впаиваемое Куперовскому под видом общеукрепляющего занзи¬барского бальзама, забрался под одеяло и, наконец оставшись наедине с собой, тщательно обдумал полученное им накануне интересное, хотя и рискованное приглашение и перед тем, как провалился в сон, твердо ре¬шил принять его. Завтра, подумал он, завтра и начнём.
План побега был сложен, как все негениальное, и нёс на себе неиз¬гладимый отпечаток личности автора. Его творец, известный в криминаль¬ной среде как Диспетчер, получил эту кличку за то, что первое своё ог¬рабление супермаркета начал с захвата телефонной станции, ибо решил именно таким окольным способом блокировать сигнализацию и пресечь воз¬можность сторожей связаться с полицией. Диспетчер, однако, не учёл, что само по себе отключение охраняемого объекта неминуемо влечёт конт¬рольный визит фараонов, и когда он, после двухчасовых мучительных для нервов экспериментов с клеммами найдя-таки искомые, обесточил что мог и в радостном предвкушении явился в магазин, его там уже ждали.
На сей же раз Диспетчер превзошел себя. В его плане, как в винег¬рете, было всё: Лёва, отвлекающий Пингвина романтическими разговорами; неразлучные друзья Палёный и Джо, скрывающиеся на броневике и возвра¬щающиеся на пожарной машине; трио рецидивистов - Билли, Красотка и Ин¬деец Том - пробивающие стену бульдозером; террорист Японец, затаив¬шийся на крыше и с помощью дистанционного управления взрывающий спря¬танные в тюремном дворе петарды. Расчет вёлся буквально по минутам.
Увы, коварная судьба разрушает самые точные построения челове¬ческого разума. А ведь Лёва, который сам себе казался наиболее уязви¬мым компонентом плана, сделал всё, что от него требовалось. В назна¬ченный час он постучал в дверь мистера Пингвина, и вскоре уже сидел в уютном кресле, прямо под портретом достопочтенного Крейза, украшенным надписью: "Если у вас болит голова, дети мои, или нога, или душа, или ещё что-нибудь, примите таблетку, и излечитесь. Возблагодарите Госпо¬да!" Директор был радушен:
- Как я счастлив, мистер Шринитрочетвертак. Вы так редко заходите ко мне, а ведь знаете, как я к вам отношусь. Угощайтесь.
Пингвин широким жестом указал на огромную коробку с великолепными конфетами, занимавшую примерно полстола. Это была фирменная продукция Движения, его гордость и главный секрет. Дело в том, что в каждой шо¬коладной бомбочке, помимо ликёра, скрывалась напечатанная мельчайшими буквами на специальной съедобной бумаге одна из многочисленных пропо¬ведей незавбвенного Крейза. Адепты Движения должны были, как пахарь - зёрна, распространять сладкие мины среди окружающих их непросветлённых граждан, дабы истины метафизического иеговизма незаметно для упорству¬ющих в заблуждениях грешников проникали им в плоть и кровь. Потому что сказал великий основатель Движения, обращаясь к одному из своих апостолов: "Сухую почву душ их унавоживай поучениями моими и сей слово моё, ибо моими устами говорит Бог! Так мне кажется, во всяком случае, а я редко ошибаюсь. И не стесняй себя в выборе средств, твоё дело - любыми способами загнать Истину вовнутрь к этим несчастным невеждам и успеть заткнуть у них природные отверстия, чтобы она с поносом тут же не вышла наружу". Кстати, самим метафизическим иеговистам было катего¬рически запрещено - в целях экономии - есть пропагандистскую продук¬цию. В самом деле, они и без того прониклись, зачем же продукт пор¬тить? Однако все - кроме разве что наиболее ярых фанатиков - грубо и без зазрения совести нарушали приказ, справедливо заключив, что лишний раз восприять слово Божье не повредит. Да и конфеты - вне зависимости от идеологического содержания - были очень вкусны. Вот и в шоколадных бастионах мистера Пингвина зияло множество брешей, пробитых, судя по всему, его прекрасным аппетитом. Впрочем, возможно, я и не справедлив по отношению к благочестивому директору. Вполне вероятно, что он не¬устанно проповедовал в последнее время, а дополнительных поставок дав¬но не было.
В общем, Куперовский отдал должное шоколаду, высоко оценив его гастрономические достоинства, причем постарался по-настоящему в них вникнуть, отвлекая внимание хлебосольного хозяина и с тоской вожделея появления ангелов-спасителей на пожарной лестнице. Однако пауза затя¬гивалась, да и Лёву уже начинало подташнивать от чрезмерного количест¬ва поглощённых конфет.
- Ну так что же, дорогой Шринитрочетвертак, - приторно-сладким голосом спросил Пингвин, - обдумали ли вы моё предложение? Моё одино¬кое сердце жаждет биться в унисон с вашим инопланетным. Или у вас их несколько? Тогда - с сердцами! Давайте пойдем по жизни вместе, дорогой товарищ! И пусть этот союз станет провозвестником грядущего единения наших миров! Я уже вижу время, когда ваша древняя цивилизация и юная Земля плечо к плечу... нет, пожалуй, плечи к плечам... тоже не очень... бок о бок... голова к голове... в общем, рядом... двинутся к звёздам! И мы с вами, глядя на эти события из окна моего особняка - тут недалеко, в пригороде - будем плакать, плакать, плакать от счастья. Приди же ко мне, солнышко мое ненаглядное, пришельчик мой же¬ланный!
И он попытался заключить Куперовского в объятья.
- Нет, нет! - вскричал Лёва, вырываясь. - Мне дорога репутация! Пощадите мою невинность и неопытность! - взвизгнув, он едва успел ук¬рыться за креслом. - Дайте ещё немного подумать, не спешите так. Я и без того у вас слишком долго нахожусь, это может меня скомпрометиро¬вать.
Тут он прикусил язык, вспомнив, зачем пришел. К счастью, Пингвин ничего не слышал. В нём проснулся тигр. Он с ловкостью гориллы прыгал через стулья, гонял Лёву вокруг стола. Наконец, он выбился из сил и присел отдохнуть. В этот момент Куперовского осенила новая и, как ему показалось, гениальная мысль.
- Как же так?! - едва отдышавшись, вскричал он. - Вы же глубоко и искренне верующий человек, а ведь гомосексуализм - грех!
- Ну что вы, - снисходительно усмехнулся Пингвин, - это просто распространенное заблуждение. Вспомните, сколь много примеров сего, по вашему представлению, греха встречается в Библии. Более того, - он на¬зидательно потряс воздетым указательным пальцем, - теоретики нашего Движения, анализируя Писание, практически доказали, что первоначальный текст знаменитой Песни Песней был адресован юноше, и лишь значительно позднее переписчики, повинуясь общепринятой морали, грубо исказили смысл, заодно присочинив царю Соломону огромный гарем, и тем самым на¬долго опорочили память этого замечательного человека. И лишь сейчас правда начинает выходить на свет. Да, несомненно, царь Соломон был ге¬ем. Также и Давид, который убил Голиафа, движимый тайной любовью к не¬му, противоестественной, как в те века считалось, страстью, с которой он смог совладать, только уничтожив её объект. Любовь и смерть идут рядом, это вам каждый фрейдист подтвердит. И Самсон, который, как из¬вестно, весьма заботился о своей внешности, холил и лелеял волосы, а предала его - женщина, к коей повлекли его на горе и поучение всем бисексуальные - увы, увы - наклонности. И царь Ирод, каковой не слу¬чайно терпеть не мог младенцев - неизбежный плод двуполых контактов.
И... - но тут мистер Пингвин почувствовал, что зашел слишком далеко, и смягчил пафос речей. - Ещё великий Крейз сказал, что в естественном нет греха, единственное условие - всё надо творить с именем Божьим на устах. А ведь гомосексуализм вполне естественен, не правда ли? Гово¬рят, в Принстоне даже отыскали ген, ответственный за данные наклон¬ности. Так что ваш аргумент устарел, возлюбленный мой отрок. Между прочим, голубая любовь безопасна и в демографическом смысле, а в ны¬нешнем перенаселенном мире это немаловажно. Вот только СПИД - но я уверен, что у вас, на звездах, его давно научились лечить. А если нет - что ж, я готов рискнуть!
И он снова ринулся в погоню.
- Постойте! - вскрикивал Лёва, уворачиваясь, как матадор от бы¬ка. - Я еще не готов! Я еще не привык к вам! Позвольте мне рассла¬биться, собраться с мыслями. Да погодите же! Давайте посидим, в шахма¬ты, что ли, поиграем.
- Вечно у вас, русских, на уме шахматы, - устав, Пингвин, видимо, вспомнил про "восточный след" в "деле Шринитрочетвертака-Куперовско¬го". - Это вместо того, чтобы чем-нибудь полезным заняться. Ладно, пусть пока будут шахматы. Но постарайтесь быстрее привыкать!
"О Господи! - подумал Лёва, искоса посматривая в окно. - Долго они ещё собираются возиться?!"
Между тем с самого начала дело пошло наперекосяк, и многосложный план Диспетчера трещал по швам. И причина была на редкость банальна: испорченные часы. Впрочем, не станем забегать вперёд. Накануне дня X Билли, Красотка и Индеец Том в сопровождении друзей и приятелей бурно отметили грядущее освобождение (под видом именин Красотки). Когда зна¬чительная часть съестного и спиртного пополнила желудки присутствую¬щих, один из гостей, слегка сдвинутый на почве третьей мировой войны капрал по кличке Полковник, вылез из-под стола и с криком: "В ата¬ку!" - метнул пустую бутыль от шампанского. К сожалению, помимо никому не нужной головы Мясника - специалиста по уличным грабежам - двухлит¬ровый снаряд поразил и любимый брегет Билли, который тот демонстриро¬вал соседу. Часы, однако, были изготовлены на совесть и продолжали хо¬дить даже после непредвиденного эксперимента, и, торжествуя, Билли не заметил, что стрелки сдвинулись в общей сложности на 3 часа 47 минут 13 секунд вперёд и их показания уже не соответствуют астрономическому времени на долготе Вашингтона, округ Колумбия. Все оставшиеся бутылки гуляки, весело хохоча, разбили на аккуратно - по уставу - полысевшей макушке Полковника, но запущенная им ткацкая машина Судьбы уже приня¬лась путать и рвать тонкие нити гениального замысла.
Встав поутру и кое-как прочистив водой и зубной пастой мутные с бодуна головы, наше трио стукнулось лбами над пострадавшим брегетом - из этой компании часы не пропил только Билл - и в ужасе воздело шесть рук. Уже 88 с половиной минут назад нож бульдозера должен был первый раз врезаться в стену. Пропали! Срок придется досиживать до звонка! Диспетчер больше никогда не подаст им руки! На ходу дожевывая завтрак и натягивая одежду и белье, злоумышленники помчались захватывать бесхозную технику - на час с хвостиком раньше назначенного срока. Ко¬нечно, в результате им оказалось нечем прополоскать рот. Даже гигиени¬ческую жвачку они впопыхах оставили в камере. Удрученные этим несчастьем, бандиты невнимательно следили за маршрутом и, как следствие, сокрушили стену тюрьмы не в точке А, а, если можно так вы¬разиться, в точке Ф. Сплошное фэ и получилось, ибо победоносный ме¬талл, пробиваясь сквозь многослойный кирпич, как масло разрезал глав¬ную фановую трубу Заведения. Но там было не масло! Нет-нет, не масло, а то, чему и положено быть. Биллу, Индейцу и Красотке повезло, они держали обе двери бульдозера открытыми и, соединив в себе быстроту Карла Льюиса с мощной грацией Майкла Джордана, оказались на неразру¬шенной части стены за две сотых секунды до того, как могучий поток, ударившись в борт механического бизона, уволок его с собой. Палёный и Джо на позаимствованном броневике, действуя строго по плану, как раз выехали из ворот гаража, оставив позади временно нетрудоспособного храпящего шофёра, когда девятый вал подхватил их и, подбрасывая и вра¬щая, легко вынес на тюремный двор. А там, радуясь солнышку и летнему утру, ждали начала финального футбольного матча почти что все обитате¬ли Заведения - и заключенные, и надзиратели - облаченные по такому случаю в лучшее, что у них было. Зловонное море, однако, живо рассеяло их оптимизм, а так как безопасного прохода видно не было, началась па¬ника. Канализационная система, повинуясь законам физики, опорожнялась. Новые волны, бурля и пенясь, накатывались на еще не захваченные ост¬ровки суши. Броневик прочно застрял в куче нечистот у восточного сек¬тора трибун. Охранники и охраняемые, сбивая друг друга с ног, подобно жителям древней Помпеи, тщетно пытались ускользнуть от победоносно наступающего дерьма. Беженцы, бросив пожитки на потраву разбушевав¬шейся стихии, спасались с первого этажа тюремного здания куда-нибудь повыше. Самые настойчивые уже ломились в запертый люк на крышу, где Японец в ожидании своего выхода разложил хитрую пиротехнику. Понуждае¬мый, с одной стороны, угрозой появления поблизости нежелательных сви¬детелей, и наблюдая, с другой стороны, происходившую - как и полага¬лось по плану, хотя и несколько раньше срока - суматоху внизу, гордый сын Востока принял, как ему показалось, верное решение и привёл в действие взрывные устройства. Купол тюрьмы окутался дымом, прорезаемым сполохами пламени, по всей территории взлетели петарды, сатанинским смехом залились спрятанные кое-где динамики, в кабинете начальника по¬гас свет.
- Что это?! - вскричал Лёва, бросаясь к окну. Он сообразил, что все происходит не так, как должно.
- Термоядерная война! - тоже вскакивая, объявил Пингвин; захлебы¬ваясь от возбуждения, он не произносил, а будто выбрасывал в воздух короткие фразы. - Я знал! Я предупреждал! Настал Армагеддон! Грешники погибнут, праведники выживут! Но не бойся, возлюбленный мой! Я спасу тебя!
Он схватил Лёву за руку и повлёк по коридору. Лампы на потолке гасли одна за другой. "Система" Японца - плод его многомесячных трудов
- продолжала функционировать. Мистер Пингвин и Куперовский неслись ку¬да-то в полутьме. Казалось, за спиной у директора выросли крылья, даже на бегу в его осанке ощущались благородство и достоинство, он безоста¬новочно пел псалмы и одновременно каким-то образом умудрялся читать одну за другой подходящие по случаю проповеди достопочтенного Крейза.
Неожиданно из чёрного поперечного прохода метнулся некто огром¬ный, бесформенный, с горящими глазами. Одним ударом он лишил мистера Пингвина сознания. Обернувшись к Куперовскому, он грубо схватил его за шиворот и оказался Мясником, напялившим на себя груду чужой одежды из оставленных без присмотра камер. Мясник был главным, а скорее всего, единственным врагом Лёвушки в Заведении. Их обоюдная неприязнь зароди¬лась тогда, когда Куперовский отказал громиле сразу в трех вещах: вза¬имности, новом пиджаке и порции сладкого - и лишь крепчала с течением времени. Говорят, Мясник поклялся, что Шринитрочетвертак живым на звёзды не вернется, и вот теперь ему представился удобный случай без¬наказанно выполнить обещанное. Щелкнуло лезвие кнопочного ножа, наш герой застыл на месте от ужаса, бугай сделал шаг вперёд... И вдруг вокруг его головы возник нимб из обломков разлетавшегося на части сту¬ла. Даже для башки Мясника это было слишком. Он рухнул, как подрублен¬ный, а перед Куперовским оказалась сияющая физиономия Йавилановипа. Лёва развел руками, у него не было слов.
- Скорее, Лео, бежим, надо выбираться отсюда.
- Ну погоди, паршивый русский межпланетный жид! - хрипел сзади, привстав на четвереньки, Мясник. - И ты, черномазая образина, подожди! Я до вас ещё доберусь!
Через запасной выход они выскочили наружу. Гнусная жижа уже под¬нялась почти на высоту крыльца.
- Стой здесь, а поищу лодку, - закричал Джон.
К счастью, лодка не понадобилась, потому что грянул взрыв, к ко¬торому Японец не имел никакого отношения. Это один из заключенных, прижатый разбушевавшимися отходами жизнедеятельности к тюремным воро¬там, взорвал их, израсходовав накопленный за многолетний срок запас гранат. Фановые воды с воем всосались в образовавшуюся брешь и растек¬лись по полям и лесам на радость окрестным жителям, очистив тем самым двор. Вслед за торжествующим калом на свободу ринулись обитатели Заве¬дения.
- Держись рядом со мной, Лео, - перескакивая с камушка на каму¬шек, сказал Джон.
- Куда мы бежим? - спросил Лёва, стараясь не отставать, а глав¬ное, не упасть.
- В гости к моим родственникам, - прыжки вынуждали Джона говорить мелко нарубленными фразами. - Со стороны отца. Они нас спрячут.
- А где они живут?
- Тут, недалеко. В Нью-Йорке. В Чёрных Трущобах. Да ты не вол¬нуйся, Лео. Название, конечно, страшное. А на самом деле там совсем неплохо. Лучшее место в Гарлеме. Клянусь Великим Слоном!
Конечно, и Слон был с ними, в заплечном мешке Джона. До Нью-Йорка они добрались в фургончике бродячего старьёвщика - лишь он не обратил внимания на специфический запах, идущий от их обуви. Позже выяснилось, что он страдает хроническим насморком. К сожалению, это оказалось не единственное заболевание, терзавшее организм милосердного самаритяни¬на. На него в сомкнутом строю обрушились ревматизм суставов, плоскостопие, колит, запор, аденома предстательной железы, аппендицит, язва - каждой кишки и желудка в отдельности, плеврит, пневмония, ме¬нингит - в неопасной для жизни форме, тремор рук и головы, склероз всего, что только можно, авитаминоз, облысение, кариес коренных зубов. Да, и маниакально-депрессивный психоз с элементами шизофрении, что, впрочем, и неудивительно при таком физическом здоровье. И обо всех своих недугах достойный старец с видимым удовольствием распростра¬нялся. В результате Лёва и Джон досрочно покинули фургон, со слезами на глазах пожелав гостеприимному хозяину дальнейших творческих успе¬хов. Остаток пути они преодолели на автобусе, выбрав самый набитый и удачно укрывшись от кондуктора за спиной японского чемпиона-сумоиста, путешествовашего инкогнито.
Чёрные Трущобы оказались небольшим, но чрезвычайно запутанным районом в недрах Гарлема. Он был застроен приземистыми трёх-, четырёх¬и пятиэтажными зданиями, внешне напоминавшими советские "хрущёвки". Улицы здесь возникали ниоткуда и обрывались внезапно, будто провалива¬лись в ад. Их во всех направлениях прорезали переулки и тупики, порой перегороженные настоящими баррикадами из разбитых столов, сломанных стульев, брёвен, спиленных деревьев. Попадались и вывороченные с кор¬нем телеграфные столбы. Видимо, местные жители не особенно привечали гостей. В тёмных углах тёмных закоулков поджидали добычу темнокожие тёмные личности. Из дворов с шумом вырывались молодёжные компании, обильно оснащённые металлическими шипами, ножами, цепями, дубинками, бутылками, девицами и прочими аксессуарами. Огнестрельное оружие або¬ригены не любили, но если нужно было - использовали.
Джон уверенно продвигался вперёд в этом лабиринте, порой переле¬зая через импровизированные заграждения, порой просачиваясь в заметные лишь вблизи проломы в заборах и стенах. Лёва послушно следовал за ним. Дважды им пришлось пройти насквозь некие здания от парадного крыльца до чёрного хода. Раз пять их останавливали и пристально осматривали, но, узнав Джона, отпускали. Наконец они подошли к дому, весь фасад ко¬торого был неумело, но старательно расписан драконами и змеями.
- Между прочим, это я рисовал, - с нажимом произнес Йавилано¬вип. - В ранней юности. Нравится?
- В общем, скорее, да. Хотя, по-моему, у тебя ещё есть простор для самосовершенствования.
- Конечно, - сказал Джон. - Мне так и Боб говорил. Он настоящий художник, профессионал. Дважды выставлялся на Бродвее, в скверике на углу, под розовым кустом. Рядом с ним играл шарманщик и выступал одно¬рукий фокусник, и всё равно некоторые подходили смотреть картины.
- Да, это приятно, - рассеянно проговорил Лёва. Он думал о своём.
- Ещё бы не приятно. Ну ладно, ты постой пока тут, а я зайду ро¬дичей предупрежу. А то представляешь: не был несколько лет, обрушива¬юсь вдруг, как бутылка виски по черепу, привожу приятеля, причём бело¬го и на вид не вполне нормального (извини, Лео, но ты по здешним мер¬кам не очень респектабелен), и хочу на нём жениться. Мои родственни¬ки - люди либеральные, широких взглядов, но не до такой же степени. Сам понимаешь: соседи, положение в свете. Наверное, побегут спрашивать совета у колдуна. В общем, ты извини, но подожди пока на улице. Не уходи только никуда, я скоро.
Лёва остался один. От нечего делать он решил пересчитывать драко¬нов. В первый раз он насчитал двадцать восемь, во второй - тридцать один. Лёва заинтересовался и решил действовать внимательнее. Теперь их оказалось сорок два. Куперовский вздохнул и загрустил от несовер¬шенства мира.
Солнце раскалило асфальт до того, что он стал липким и влажным, и испарения завесой встали перед глазами. Казалось, призраки Гражданской войны вырывались из-под земли и сквозь копившиеся десятилетиями насло¬ения устремлялись к небу. Над крышами шмыгнула, насвистывая нечто из Дюка Эллингтона, городская птица. Из окна второго этажа выпорхнула та¬релка и, просвистев мимо уха Куперовского, разбилась посреди мостовой. За ней последовали две пластинки: одна разлетелась вдребезги у ног Лё¬вы, вторая - за его спиной. "Вилка, - флегматично подумал он. - Надо бы окоп вырыть". Однако было лень. Лёва присел на корточки и прочёл этикетку. "Элвис Пресли. Попутная песня. Аккомпанирует большой звёзд¬но-полосато-знаменный оркестр министерства обороны п/у сенатора Мак¬карти и Пола Маккартни".
Чья-то тень прикрыла Лёву от солнца. "Ну наконец-то", - подумал он и поднял голову. Однако это был отнюдь не Йавилановип. Перед ним возвышался, мерзко ухмыляясь, непонятно откуда взявшийся Мясник. Ни слова не говоря, налётчик принялся засучивать рукава. Несколько мгно¬вений Лёва, как зачарованный, смотрел в кругленькие свинячьи очи, мут¬но-жёлтые глубины которых отродясь не посетила ни одна членораздельная мысль. Наконец он с трудом отвёл взгляд и на четвереньках рванулся в проулок, распрямляясь на бегу. Низкий старт дал ему необходимое преи¬мущество, и грузноватый Мясник, не ожидавший от своей жертвы подобной прыти, сразу же начал отставать. Но, не отличаясь особой стремитель¬ностью, громила был всё же весьма вынослив, и ещё очень долго грохота¬ли за спиной в некотором отдалении его шаги, и выси оглашали скудоум¬ные проклятия и многочисленные угрозы. Вначале Лёва старался запомнить маршрут, по которому всемогущие сестры - Судьба и Опасность - уводили его от гостеприимного жилища Йавилановипов, но вскоре он оставил бесполезные попытки, и дома по краям дороги слились в сплошную гряз¬но-серую стену приоткрытого сверху туннеля в неизвестность. Однако и силы Мясника, подточенные нездоровым и аморальным образом бытия, ока¬зались не беспредельны, и Смерть, последний раз взвыв в огорчении, отстала.
Лёва огляделся. Он стоял посреди округлой площади, от которой ра¬диально отходило десятка полтора улиц. Судя по виду зданий, захламлен¬ности мостовой, отсутствию машин у подъездов и общей атмосфере непри¬язни, неуютности и недоброжелательности - он все еще находился в пре¬делах Чёрных Трущоб. Прямо перед ним обзор загораживал здоровенный се¬рый в крапинку гранитный постамент. Его попирала копытами конная ста¬туя Авраама Линкольна. Знаменитая козлиная бородка воинственно топор¬щилась. В одной руке отец американской демократии держал великолепный пистолет системы Лепажа - видимо, для защиты от грядущих Бунов. В дру¬гой его руке находился полуразвёрнутый свиток - скорее всего, текст Конституции. Третьей рукой Линкольн сжимал поводья. Куперовский протёр глаза. Да, у памятника было шесть ног - считая лошадиные - и три руки. Очень удобно, подумал Лёва, хотя и несколько странно. Макушку великого президента венчала высокая цилиндрообразная корона с широкими полями. В общем-то, привычный образ не был нарушен. Лёва с непроизвольным вздохом вспомнил по ассоциации пятидолларовые банкноты, которых у него сейчас, увы, не было, покачал головой, обошёл постамент и двинулся дальше, тщательно выбрав ту улочку, на которую в данный момент глядели его глаза. Похоже, раньше здесь обитали выходцы из Поднебесной, вся мостовая была усеяна обрывками плакатов, призывающих любить, разводить и - особенно - есть собак. "Господи! - испугался Лёва. - Никак я и по-китайски могу". Он мигнул, пригляделся: нет, реклама, к счастью, была на английском. Улица неожиданно кончилась, оборвавшись в мощённый булыжником пустырь, как в пропасть. В самом широком месте устья взды¬бил коня уже знакомый каменный Авраам. Лёва сообразил, что обманная стрит оказалась замкнутой в кольцо, перебежал круг пустоты и оказался на широком тёмном прямом проспекте. Само его наличие в Трущобах было странностью, но и дома тут стояли удивительные. Один, помнится, представлял собой парусник с тремя мачтами и бушпритом. Другой напоми¬нал гигантское пресс-папье. Третий был с любовью исполнен в виде ги¬гантской группы фекалий. Четвертый являлся гигантским бюстом Томаса Джефферсона, пятый - обнаженной статуей сотворившего его архитектора. В свое время эта улица решением мэрии была отведена для экспериментов молодым градостроителям, которые после многочасовых споров просто по¬делили подопытную территорию на участки и принялись творить. В резуль¬тате одно здание здесь не было похоже на другое, как и ни одно не на¬поминало человеческое жильё. Сначала сюда поселили бездомную богему, этих волшебников слова, кисти, танца и непристойного жеста. Начались убийства, самоубийства, пьянки, сексуальные оргии с вовлечением несо¬вершеннолетних и служителей порядка. К концу четвёртого месяца вся оставшаяся в живых богема разбежалась. На её место определили других нуждающихся - добропорядочных бесквартирных обладателей "грин кард" и прав на социальные пособия. Однако опыт по разведению мирных обывате¬лей в неприспособленных для них ареалах закончился неврозами, психоза¬ми, опять-таки суицидом и резкой вспышкой рождаемости - видимо, со страху. Кроме того, в районе двухсотквартирного фаллоса объявился сексуальный маньяк с топором, питавшийся вымоченными в уксусе левыми ушами смуглых скуластых девушек по имени Джейн, одетых до встречи с ним в мини-юбки и черные колготки. В общем, эти тоже не смогли здесь остаться надолго. Потом каких только иммигрантов ни селили в проклятых строениях: русских, индийцев, японцев, цыган, татар, мексиканцев, ки¬тайцев - дольше года не продержался никто. В конце концов на эту улицу махнули рукой, её поглотили Трущобы, но и посейчас здесь обитают лишь привидения, причем даже у призраков в этом месте появляются мигрень, боли в давно истлевших суставах и общая слабость. Проспект был абсо¬лютно пуст, и в сём космическом вакууме один Куперовский упорно шёл вдаль. Ему очень хотелось найти дом Джона, единственного друга в суро¬вой стране Америке. Несмотря на видимую прямизну, проспект снова вынес Лёву на круглую площадь к троерукому президенту. Лёва опять выбрал направление и вновь вышел к конскому пьедесталу. И ещё раз, и ещё, и снова, и снова... Тогда Куперовский, не разбирая пути, рванул дворами, выкатился в какой-то переулок, который, петляя, вливался в просторную залитую солнцем улицу явно нетрущобного вида. По ней меж деревьев и кустов прогуливались весёлые свободные люди в нарядных платьях и мягко катились длинные удобные автомобили. Увы, дорогу наглухо перегораживал до тошноты знакомый четырежды проклятый осточертевший Линкольн, и всю эту красоту можно было разглядеть лишь в узкие щёлки между подножием и стенами ближайших зданий. Лёва понял, что ему никогда уже не прор¬ваться ни к Йавилановипам, ни из Трущоб, что он навечно обречён ски¬таться здесь. Он пошатнулся, силы оставили его, он опустился на мосто¬вую у пьедестала и заплакал. Постепенно он забылся, и в затмении соз¬нания ему чудилось, что усталый задумчивый Линкольн слез с лошади, поднял его на руки, легко взлетел обратно в седло и с Лёвой на руках, бросив и пистолет, и свиток, поехал куда-то. Куперовского покачивало, как на волнах, и мудрый добрый президент кивал головой, и всё кружи¬лось, кружилось, кружилось в танце...
... - Ну просыпайся же, сынок, просыпайся!
Лёва с трудом открыл глаза. Пожилой негр, разбудивший его, удов¬летворённой улыбкой констатировал счастливое завершение трудов своих.
- Где я?
- В ночлежке, конечно, где ж еще.
- Мне снилось, что меня принёс Авраам Линкольн.
- Так ведь и всех нас сюда приносит - не одно, так другое; а в общем - Судьба. Видишь, сколько здесь народу? И попадаются очень странные типы.
Лёва огляделся. Публики, интернациональной бело-жёлто-красно-чёр¬ной расцветки, действительно было предостаточно. Во всяком случае, свободных мест глаз не обнаруживал. Интересно, как для него-то отыска¬лась коечка?
- Нет, сынок, это ты с непривычки найти кроватку не можешь. Если надо - сюда ещё столько же поместится. Особенно много зимой приходит. Большинство, конечно, малость окрепнут, подкормятся, да и дальше себе поплыли, а иные и совсем остаются. Я здесь уже третий год. Кстати, ты кого поминал? Линкольна? Тогда я понял, это ты, наверное, на творения Зодчего натыкался. Глянь вон на ту полку, в углу. Видишь забулдыгу в дырявом носке? Он и есть. А Зодчий - кличка его. У нас у многих клички вместо имен, так удобнее. Сразу ясно, с кем дело имеешь. Как тебя бу¬дем звать?
- Марсианином, - не придумав ничего лучшего, брякнул Лёва.
- Так, значит, и окрестим. Выходит, ты с Зодчим из одной компа¬нии, только он на Линкольне сдвинулся. Поклялся на свои деньги поку¬пать камень, высекать монументы президенту Аврааму и расставлять по всему Нью-Йорку. Говорит, ему так ангел приказал. В целях создания по¬ложительного примера и выжигания скверны в душах. Между прочим, много¬го он уже достиг - в смысле украшения города статуями, конечно, не в смысле выжигания. Так что со скверной, я думаю, всё по-прежнему - ко¬лосится и плодоносит. В общем, он молодец, очень трудолюбивый и безо¬пасный, если, конечно, Линкольна не задевать. Ну, и ещё прохожие по вечерам свежепоставленных скульптур пугаются. А ты, выходит, с Марса?
- Да не совсем, - сказал Куперовский, - но частично я уже со звёзд. Меня за это в тюрьму посадили и собирались судить, а я убежал и вот теперь сюда как-то попал. Дедушка, скажите, а эта ночлежка распо¬ложена в Чёрных Трущобах?
- Не понимаю, - негр странно посмотрел на Куперовского, - какие еще трущобы?
- Ну... место такое. В Гарлеме. У меня там приятель живёт. Я бы его хотел отыскать.
- Нет такого района в Нью-Йорке. И вообще нет трущоб.
- Но ведь это и не трущобы вовсе, просто называются так. Дома там... ну... угрюмые, улицы кривые, грязи полно, компании разные... опасные очень. Я побежал от одного типа и заблудился, а там всюду пло¬щади и на каждой по Линкольну. На коне и, кажется, в короне, - Лёва почувствовал, как всё это неубедительно звучит, и замолчал.
- Насчёт президентов я уже сказал, это Зодчий развлекается. А до¬мов и улиц у нас много, некоторые даже грязные. Только никаких Чёрных Трущоб ни в Гарлеме, ни вообще в Нью-Йорке нет, это я тебе как старый бруклинец заявляю со всей определённостью. И если там твой дружок жи¬вёт, не ищи его, не надо, нет у тебя, стало быть, никакого дружка. Это, должно быть, от травки, наведённые воспоминания. В общем, совсем ты, парень, болен, лечиться тебе надо. Я одного такого знал, тоже сна¬чала всё искал чего-то: на одежде, на стенах, на потолке - а потом с хлебным ножиком кинулся на Бабуина Айвэна. А у Айвэна чёрный пояс по каратэ и шайка в пятнадцать горилл. Так этот, даром что хлипкий, в оч¬ках, Бабуина сразу ухайдакал, а за его бандой по всему Нью-Йорку носился, пешком автобусы догонял. Последнего он зарезал на лужайке пе¬ред Рокфеллер-центром прямо у ног начальника полиции, и этому же копу добровольно сдался. Главное, полицейские нож забрали и отказались вер¬нуть, а он у нас на всю компанию был единственный, и лезвие великолеп¬ное, из золингеновской стали. У тебя такого случайно нет?
- Нет.
- Это хорошо, парень. Это очень хорошо. Но ты не обижайся, все-таки пойду поищу другую койку. А то я, понимаешь ли, храплю силь¬но, тебе же спокойнее будет.
И бывший собеседник Куперовского, не слушая его успокоительных слов, быстро собрал вещи и исчез. Лёва остался один. Вскоре благостные дамы из Армии Спасения привезли обед - простой, но вкусный. Поев, Ку¬перовский от нечего делать стал присматриваться и прислушиваться к ок¬ружающей обстановке. Судя по долетавшим до него обрывкам разговоров, люди в ночлежке действительно собрались весьма своеобразные и удиви¬тельные.
- И я им сказал: жизнь коротка, а искусство вечно, и не вам, господа, вмешиваться в великий процесс общения творца с Творцом. Про¬демонстрировал редактору свой хук левой, кинул в морду заместителю три папки с романом, плюнул на дисплей и ушёл. И теперь как бы ни звали - туда уже ни ногой. О, как гнусно, отвратительно... Путца не издавали, рукопись Зиммера использовали на пипифакс, Химмелиусу смеялись в лицо, Джубу Папандопулоса довели до того, что он, бессмертный гений, скон¬чался. Ни один из них не напечатал ни строки. Ничего, ничего, я тоже умру, а они даже не заметят этого... О, кованый башмак цивилизации!..
- Этот гад ткнул мне в морду порнографический журнал и ещё спра¬шивает, что это такое?
- А ты?
- А я говорю, что если вы, фараоны паршивые, уже не знаете, что это, то нам вообще не о чем разговаривать. Позовите моего адвоката, я буду беседовать с ним, а он с вами, если захочет.
- А он?
- А он заявляет: держу пари, что твой адвокат - женщина. А я от¬вечаю: правильно, а как вы догадались? А он меня обзывает грязным уб¬людком и обещает посадить на пару дней в камеру к педикам, чтобы они сменили мне сексуальную ориентацию.
- А ты?
- А я ему так вежливо говорю: мне вас жаль, несчастный коп, вы вообще ничего не понимаете в вопросах секса.
- А он?
- А он так побагровел мордой - ну чистый ирокез, только томагавка не хватает. Молчит, дышит носом и к кобуре тянется.
- А ты?
- А я в окно и сюда. Залягу, думаю, на дно, пусть ищут.
- А он?
- Вслед кричал, свистел, бежал, стрелял. Не попал.
- А ты?
- Надоел уже: "а ты?", "а ты?". А я здесь уже тринадцать лет...
- И перед матчем я поклялся: или команда выигрывает и остается в суперлиге, или я съедаю футбольный мяч. Ребята у меня орлы, здоровые, талантливые, глупые, как штанги, а головой играть не умеют. Ни в каком смысле. Ну, мне, конечно, сварили мяч под чесночным соусом, прямо со шнурками - так, говорят, вкус пикантней. А у меня как раз гастрит, эн¬тероколит и пост одновременно, и именно футбольные мячи врач стро¬го-настрого запретил кушать, ещё с прошлого раза. Особенно если внутри камера...
- А я крикнул: хватайте меня, это я обломал руки Венере Ми¬лосской, и я же её раздел, раньше она в тоге была! Они подбежали, на¬валились... Какое там, меня вчетвером разве удержишь?!..
- Нет-нет, что вы, я здесь не живу! Я уважаемый человек, у меня есть свой небольшой, но хороший гешефт, счёт в банке, ещё один счёт в другом банке и ещё немножко золота и камешков в бутылке, закопанной на чёрный день на глубине шесть с половиной метров в тайном месте, даже вам, ребе Марк, не скажу где, хотя и сразу видно, какой вы прекрасный человек, дай вам Бог здоровья! Когда я в субботу прихожу в синагогу, мне все уступают дорогу. Когда я подаю милостыню, сбегаются смотреть евреи со всех близлежащих кварталов, ибо это воистину удивления достойно. В прошлом году меня выбрали помощником раввина. Меня бы и раввином назначили, если бы я лучше знал иврит, но что поделаешь?! Мои два сына, два посоха в моей старости, они в Хайфе в Технионе, скоро кончают, так они-то знают иврит, как я свою клиентуру, и помнят Тору лучше, чем маму с папой, хотя и нас очень любят - не на что обижаться. Я на каникулах разбудил в час ночи младшего, Исака, и говорю: "Распи¬ши-ка ты мне, сыночек, дела этих Маккавеев, как они поразили всех на¬ших врагов ослиной челюстью". Другой бы юноша его лет рассердился: что ты, дескать, старый дурак, не нашел иного времени вспомнить Библию, а он даже не удивился, растолкал Исава, и они на два голоса до утра сообщали мне эту историю. И как интересно рассказывали, с жаром, с пы¬лом, с комментариями от себя... Жалко, на иврите говорили, я кроме слов "Иуда Маккавей" ничего не понял. А моя жена, моя дорогая Фира, ей сорок пять, а больше тридцати шести не дашь, она умеет-таки принять людей, что они это запоминают на всю жизнь! Между прочим, она ночует неподалёку, в таком же заведении, как наше, но женском. И я тоже тут только сплю, сегодня я здесь случайно, днём я проживаю в своей кварти¬ре из шести комнат в богатом районе, а ночью прихожу сюда. Как это случилось? Слушайте меня, реб Марк, я расскажу. Это очень смешная история, но и в ней есть мораль, и звучит она так: умная еврейская го¬лова лучше глупой американской. Когда я снимал свою нынешнюю квартиру, владелец дома заломил цену, от которой Фира повернулась и хотела сразу же идти прочь. А я ей сказал: погоди, Фиреле, мы ещё не побеседовали как следует с этим достойным человеком. Зачем сходу становиться на ды¬бы? Потом ему говорю: мистер Дрек (вы мне не поверите, ребе Марк, но его действительно так звали, и это был-таки не просто "дрек", а "дрек мит фефер"), у меня есть к вам деловое предложение. Как вы относитесь к тому, что я буду амортизировать вашу собственность в два раза мень¬ше, чем другие жильцы, а вы мне положите в два раза меньшую плату? Он смеялся десять минут по часам, а затем заявил: если вы, мистер Столп¬нер (а вот это моя фамилия), придумаете способ, как такое устроить, то я заранее соглашаюсь на все ваши предложения, и буду брать с вас даже не в два, а в три раза меньше. Я говорю: ловлю вас на слове, мистер Дрек, давайте позовем адвоката и запишем это. Он ещё пятнадцать минут хохотал над глупым евреем, а потом пригласил своего адвоката, и мы все запротоколировали, подписали и заверили. И как только последняя бумаж¬ка была убрана в сейф (а вторые экземпляры надёжно улеглись в мой кейс), я ему объявил, что мы с женой будем находиться в его квартире только днём и вечером, а всё остальное время плюс уикэнд проведём в другом месте. Теперь считайте: в неделе 164 часа; ночь и утро - это 10 часов, умножаем на 6, получаем 60, плюс 24 часа воскресенья, это выхо¬дит 84, то есть на два часа больше половины недели, но эти два часа я ему дарю. Он так взбеленился, что чуть не проглотил свой галстук, и кричит: а мебель?! А я ему отвечаю: мистер Дрек, вы разве забыли, что квартира меблирована? Конечно, эти шкафы, столы и прочие биде с крова¬тями не самого лучшего сорта, но нам, бедным евреям, вынужденным эко¬номить каждый грош, и такое сойдёт. Он: "Но они же амортизируют квар¬тиру!" Я: "Мебель ваша, и квартира ваша, получается, что квартира амортизирует сама себя, я тут ни при чем". Он экнул, мекнул, хрюкнул, но уже ничего не поделаешь, бумаги подписаны, и копии у меня. Вот так и случилось, что я живу в прекрасной квартире и плачу только треть ее настоящей стоимости.
- И при этом ночуете здесь?
- И при этом ночую здесь, реб Марк. В нашем бренном мире ничто не даётся даром...
В ночлежке Лёва прожил около месяца. Втянулся, начал привыкать. Кормили здесь бесплатно, за койку тоже ничего не брали. Пару раз ему удалось даже немного подзаработать, изображая в уличной рок-группе "Нищие отовсюду" советского аборигена. Он бился в конвульсиях, отп¬лясывая нечто среднее между буги-вуги и обрядом приветствия богини плодородия у малых народов Сибири, и хрипло выкрикивал: "Союз неруши¬мый республик свободных сплотила навеки великая Русь", а все хором вы¬певали: "Так вашу мать!" Потом ансамбль распался, потому что у трёх участников обнаружились слух и голос, что здорово мешало остальным. Другие попытки изыскать дополнительные средства для жизни оказались менее удачны, но Куперовский не унывал.
Однако всё хорошее когда-нибудь кончается, и для обитателей ноч¬лежки наступил чёрный вторник. Этот день не заладился с самого утра. Завтрак опоздал, и проголодавшийся домушник в отставке по кличке Яст¬реб и по прозвищу Бегемот обругал ангелиц-спасательниц в связи с их матерями и гарлемскими неграми. Армейские дамы обиделись и отказались дать добавку, сославшись на то, что у них впереди еще дом престарелых (раньше, однако, пищи хватало всем, и даже с лишком). Взъерепенились и чёрные обитатели дома, депутат от которых, мускулистый гигант Крошка Микки, взялся провести с нарушителем расового мира воспитательную ра¬боту. Микки, который по причине презрения к капиталистическому общест¬ву и крайнего свободолюбия никогда не работал и потому сохранил бога¬тые запасы нервной энергии и прекрасную физическую форму, погнал Беге¬мота по кроватям, охаживая его шваброй и попутно разъясняя ( в моём переводе на литературный язык), что ввиду некоторых недостатков в по¬ведении и нравственности сих добрых, но (по мнению Крошки) беспутных самаритянок и прискорбных упущений Творца в их внешности никакой ува¬жающий себя и свою кровь сын Африки не стал бы иметь с ними дела, а лишь слабосильные белые мужчины, количество коих, следует надеяться, хоть в какой-то мере восполнило несчастным женщинам недостаток качест¬ва. Тут дамы-хранительницы окончательно оскорбились и, похватав кор¬мильно-поильные принадлежности, шумно удалились, пригрозив более ни¬когда не возвращаться. Так оно, кстати, и произошло, но по иным причи¬нам. Крошка, зажав конвульсивно дёргающегося Ястреба в углу, обрабаты¬вал его там, громогласно сообщая присутствующим, что папаша этого пер¬натого, несомненно, являлся одним из активных, но не лучших представи¬телей вышеупомянутой бледнолицей компании, но, глядя на Бегемота, по¬нимаешь, что последней его женой всё-таки была свиноматка. Оставив по¬терявшего сознание толстяка в покое, Микки перенёс праведный гнев на прочих обитателей ночлежки, чьи лица отличались по цвету от излюблен¬ных им оттенков шоколадного, и тем вынудил белых, индейцев, китайцев и японцев сплотиться в защите попираемого достоинства. Завязалось кро¬вопролитное сражение, в котором получили разные степени увечья двад¬цать три человека, сорок стульев, десять столов, тридцать четыре кро¬вати, сто семнадцать простыней (включая запасные из стенного шкафа, который тоже сломали), сорок одна подушка, холодильник и уличный поли¬цейский, прибежавший на шум. В заключение титан Микки торжественно разбил телевизор и мгновенно потерял союзников, которые объединились с его противниками и совместными усилиями в какие-то пять минут уложили почти бездыханную фигуру Крошки на пребывающее в аналогичном состоянии тело Бегемота. После драки индейцы долго скандалили в углу, деля условные скальпы поверженных врагов. Пиррово победил сиу Подвыпившая Анаконда, отспорив что-то около полутора тысяч этих милых военных тро¬феев, но разругавшись притом с остальными аборигенами Америки. Потом все (включая притихшего Крошку) полчаса печально смотрели на телеви¬зор, оплакивая пропущенную серию "Далласа", и в итоге решили вскладчи¬ну купить новый ("Или украсть", - внёс предложение виновник несчастья, но его лишь коллективно облили презрением, а бывший убийца Кил¬лер-Овечка вслух пожалел, что "завязал"). В воздухе запахло грозой, и вскоре она разразилась и громыхала долго, почти до двенадцати. В ре¬зультате проживавший в углу за фикусом алкоголик без имени, фамилии и прозвища не смог отправиться на ежедневный моцион в поисках заработка (пустых бутылок и брошенных жестянок из-под пива), принял свою дневную норму не в скверике, а тут же, на кровати, заснул и, как обычно, обмо¬чился и обделался. Возмущенные соседи растолкали его и вышвырнули под дождь. Алкаш, вопя про произвол, рвался назад, его не пускали и кол¬лективными усилиями расколотили кварцевого Линкольна, временно уста¬новленного ваятелем у входа изнутри. Тут встал на дыбы скульптор, кри¬ча про святое искусство. Потом, как я уже обмолвился, не привезли обед, что не улучшило настроения соночлежников. Короче, когда в три явилась полиция, чтобы проверить документы и забрать всех подозритель¬ных, её встретили едва ли не с облегчением. Лишь несколько человек, в их числе и Куперовский, предпочли не вступать в официальные отношения с властями и успели удалиться через загодя приготовленный потайной ход (специально стену пробивали) в проулок, а затем дворами - в неизвест¬ном направлении. Так Лёва опустился на самое дно Америки. Он уже давно был беспаспортным и безработным, а теперь вдобавок стал бездомным.
Между тем полиция задержала - порядка ради - десятка два с наибо¬лее преступными лицами, но остальных стражи порядка тоже не оставили в покое, вежливо попросили взять свои вещи и выйти на улицу, а когда в помещении никого не осталось, старший коп закрыл дверь, заклеил замоч¬ную скважину и щель над язычком замка длинной бумажкой и приложил к ней большую круглую печать.
- Всё! - резюмировал он глубоким, сочным басом. - Доигрались, го¬лубчики. Гадюшник закрывается. Гуляйте себе, гуляйте. А ну, не скапли¬ваться!
И пошли они, солнцем палимы, и уже к вечеру рассосались по другим ночлежкам.
А вот Лёва не рискнул куда-либо сунуться, опасаясь новых поли¬цейских налётов. Убегая с прежнего места жительства, он запихнул в ме¬шок десяток чьих-то сандвичей (кажется, Бегемот готовил их себе на полдник), и это было всё, чем ему предстояло питаться, пока он не най¬дёт хоть какой-либо источник доходов. Да, и в кармане у него лежала десятидолларовая бумажка. Лёва вздохнул, погрустив секунд тридцать, взял себя в руки, сориентировался по солнцу и, решив держаться ближе к далекой родине, пошёл на север, думая, что движется на восток.
Первые два часа Куперовскому казалось, что жизнь окончена, что он теперь так и будет вечно падать и падать в бездонную пропасть. Выбро¬шенный из привычной среды, а теперь лишённый и того жалкого уюта, ко¬торый ему худо-бедно удалось создать, покинутый родной страной, он ощущал себя насаженным на крючок червячком, к которому уже устремилась щука-смерть. Тяжкое уныние навалилось на его обтянутые пиджачной тканью неширокие плечи тоннами атмосферного столба, стремясь размазать его по асфальту под безучастным взглядом небоскрёбов. Потусторонние голоса нашёптывали ему десятки способов почти безболезненного самоу¬бийства. Потом это прошло. Лёве захотелось есть, и он, тщательно жуя, переправил в желудок половину сандвичей, покрыв их сверху мороженым и оранжадом, на которые истратил последние десять долларов. Вот теперь он был действительно свободен, и следовало поразмышлять о заработке и жилище.
В тот день Куперовский ничего не придумал; ночевал он в каком-то дупле, выгнав белку. Тут не дуло, но ужасно затекала шея, и Лёва по¬нял, что это не выход из положения. Он рассердился, плюнул на свой страх перед законом и к следующему вечеру из картонных ящиков, консервных банок, пустых коробок из-под сигарет и использованных дискет соорудил в центре Брайтон-Бич роскошный Купервиль. Полицейские издалека уважительно следили за его трудами и не вмешивались. Видимо, сказывалась убеждённость рядовых американцев в том, что США - страна свободного предпринимательства чего в голову придет. При этом весь день Лёва питался своими сандвичами, запивая их водой из-под крана об¬щественного туалета для бедных. Так долго продолжаться не могло. По счастью, к ночи "на огонек" заглянул старожил нью-йоркских улиц, кото¬рый помог ему прикончить последний сандвич и поделился опытом поисков работы в Америке. "Нужно выйти чуть свет, - наставительно вещал он, - и шагать вперёд. Сворачивать следует только в трех случаях: если уп¬рёшься в глухую стену, если тебя обругает коп и по наитию. Будь твёрд, и чаемый бизнес сам настигнет тебя, как Джимми Крюгер юную девушку". Так Лёва и поступил, и благодаря мудрым рекомендациям благожелательно¬го советоподателя его американская одиссея расцвела новыми красками. Причём первая работа налетела на него за ближайшим углом, едва не сбив с ног, заняла не более получаса и принесла пятьсот долларов.
Итак, когда Лёва, движимый, как и полагалось, шестым чувством, свернул направо на перекрёстке, на него выпрыгнул откуда-то из-за кустов приятного вида громила в чёрном костюме, свитере и тёмных кол¬готках на голове, один из чулок которых ему не удалось как следует заправить, и тот вился по ветру, как перо на шлеме некоего новоявлен¬ного Галахада.
- Эй, уважаемый! - весело заорал верзила. - Деньги нужны?
- Конечно, - честно отозвался Куперовский.
- Тогда пошли со мной. Немного поможешь, и триста баксов - твои!
- А что я должен делать? - поинтересовался Лёва, стараясь не отставать.
- Вот этого я не люблю, - громила даже приостановился и досадливо поморщился, отчего у него на лице все колготки перекосило. - "Что", да "как", да"почему именно я"... Ты не мужик, что ли? Понравился ты мне, понял? Гляжу: спешит парень, явно ищет, где подшакалить. Или я обмишу¬лился? Нет? А то ты смотри, я ошибаться не люблю и свидетелей своих заблуждений в живых не оставляю. Дорожу репутацией, понял? На вот, возьми эту игрушку.
Он протянул Куперовскому потрёпанный бурной биографией "люгер", который тот с опаской принял.
- Извини, что такое дерьмо, но другого не достал. Ладно, главное, действует. Делать тебе практически ничего и не надо. Просто стой и держи пушку в руках. Можешь в зубах ею поковырять, можешь затылок по¬чесать. Но учти, что она заряжена, а предохранитель срабатывает через раз. Когда я скажу: "Беги!" - делай ноги. Расплатимся в двух кварталах отсюда, возле заведения мадам Пфульпфиггер. Ты его сразу увидишь, там вывеска с такой шикарной задницей. Ну что, всё ясно? Пошли.
- Куда? - спросил Лёва, ошеломлённый бурным натиском столь наив¬ного прагматизма.
- В банк, разумеется. Ну и олухи попадаются в Нью-Йорке. И как таких только американская земля держит? И за что я тебе триста "зеле¬неньких" плачу? Хватило бы и сотни. Да ты и считать, небось, не уме¬ешь.
Лёва, который окончил физматшколу и мехмат К-ского университета, обиделся, а обидевшись, решил доказать самоуверенному гиганту, что не такой уж он олух. Тем не менее, сомнения ещё не вполне оставили его.
- А если полицейский? Я плохо знаю ваши правила, но, по-моему, грабить банк - незаконно даже в Америке.
- Слушай, парень, при чём тут закон? У нас есть конституция, и в ней чёрным (или там синим, не знаю) по белому записано право на сво¬бодное ношение оружия. Это знает любой фараон. И при чём тут банк? Ты просто стоишь на американской земле...
- Возле банка.
- А какое твоё дело, что, пока ты прохлаждался, какой-то кретин построил рядом банк? Он тоже свободный гражданин Штатов. Захотел - построил. Да, значит, ты просто стоишь и просто свободно носишь ору¬жие...
- В руке.
- Да, в руке. А что, его в зубах нужно носить? Или в ухе, вместо серьги? Так мы ж не панки. В общем, если не хочешь - так и скажи. Я и за двести баксов желающих найду.
- Ладно-ладно, - быстро сказал Куперовский, - я согласен.
- Ну и чудно. Да ты не бойся. В крайнем случае, отсидишь месяцев пять-шесть-десять. Ну максимум - двадцать. Потом всё равно выпустят по амнистии. У нас всех выпускают. У меня дружок - сексуальный маньяк, имел три пожизненных, через пять лет тюряги амнистировали. Ох, он и радовался... Ну, хватит болтать, а то банк закроют.
Всё прошло на удивление просто. Клерк, увидев громилу в колготках и маячивших в некотором отдалении "друзей" с револьверами, быстро и радостно наполнил подставленный "дипломат" славными упакованными пач¬ками и даже пожелал счастливого пути. Елейная улыбка так прочно скова¬ла его существо, что лишь через пять минут после исчезновения преступ¬ников он вспомнил о сигнале тревоги, а когда полиция подъехала к месту происшествия, Куперовский уже удалялся от знаменитой задницы госпожи Пфульпфиггер, с удовольствием ощупывая в кармане пять хрустящих но¬веньких банкнот. Ублаготворённый богатым уловом верзила оказался щедр. К сожалению, этого достойного, хотя и страдающего криминальными пере¬житками в сознании человека арестовали в тот же день. Его опознали по колготкам, которые он позабыл снять. На суде он держался твёрдо и гор¬до, сообщников не выдал и тем самым, видимо, лишил себя права на ам¬нистию, которую он столь оптимистично обещал Лёве. Впрочем, скорее всего, он и не знал никого из своих помощников. По крайней мере, так полагает Куперовский, который уверен, что все они были такими же наем¬ными, как и он. Очень уж контрастировали они с грозным видом оружия, дрожавшего в кулаках.
Лёве весьма понравился столь быстрый, легкий и сравнительно безо¬пасный способ заработать деньги, как должность наёмного сообщника, он впоследствии неоднократно приставал с подобными предложениями к субъ¬ектам уголовного вида, но более ему эта синекура не выпадала. Двое из потенциальных грабителей оказались кочующими проповедниками, трое - полицейскими (к счастью, их рабочий день к тому времени кончился, а сверхурочные им не оплачивали), один - секретарем местной коммунисти¬ческой ячейки. Все эти встречи завершились для Лёвы сравнительно мир¬но, если не считать того, что один из миссионеров его едва не ок¬рестил, чего семья Куперовских не перенесла бы. Но остальные типы действительно принадлежали к криминальному миру, в результате Лёву дважды били, пять раз обидно ругали, а однажды подвергли и тому, и другому.
В общем, Лёвины предложения были отринуты, а он уже привык к сладкой жизни с деньгами в кармане, и следовало искать новые источни¬ки дохода. Так Куперовский вступил на тропу бизнеса, с которой корен¬ные американцы не сворачивают до самой смерти, а порой и после оной. Недавно я слышал про брокера, который, скончавшись, с помощью опытного медиума с успехом продолжил игру на бирже и сколотил приличное посмертное состояние на продаже цитрусовых в Монголию. Лёва, конечно, не чувствовал себя на этой большой дороге столь уверенно, но и он про¬шагал по ней немало. Я отмечу лишь некоторые этапы его большого пути.
После соучастия в ограблении банка Лёва некоторое время почивал на лаврах, питаясь, судя по тратам, нектаром и амброзией, и даже поз¬накомился с милой похожей на шоколадное мороженое девушкой Асунтой, которая однажды растаяла вместе с деньгами, оставив Куперовского грустить в пустом бумажном стаканчике - то есть доме, конечно. И вот тут он взялся за ум и за работу.
Вначале его увлекли музы, и некоторое время он провёл на стезе искусства. Целую неделю он служил натурщиком у одного художника, ил¬люстрировавшего "Алису в Стране Чудес" - некий издатель решил рискнуть и перевести архаичную сказку на сегодняшний американский язык, да и вообще осовременить замшелую историю. Из этих соображений к сотрудни¬честву был привлечен знаменитый Демон Ночи (псевдоним Джона Клозеват¬тера), лидера движения кубистов-анилистов (ну, вы знаете, это те, ко¬торые изображают честных налогоплательщиков в виде разнокалиберных ку¬бических задниц, порой весьма монументальных и даже многоэтажных; в то время сие течение, отвергнутое нынешними художниками как устаревшее, было самым остромодным), а уж он пригласил Куперовского, которого встретил случайно на улице, попозировать для некоторых персонажей. В частности, с него предполагалось рисовать таких стержнеобразующих ге¬роев, как Зигмунд Фрейд, Джордж Вашингтон, он же Безумный Шляпник, апостол Павел, Иуда Искариот, эксгибиционистка Соня и, в довершение всего, вуайерист, циник, остроумный парень и тайный садист, страдающий эдиповым комплексом и от непонимания окружающих Мартовский Заяц - истинный отец младенца Герцогини, главного героя романа в его новой версии.
- Но на него-то я точно не похож! - вскричал при первом зна¬комстве с художником Лёва.
- Почему? - удивился Демон Ночи.
"А в самом деле, почему?" - задумался Куперовский, но тут же на¬шёлся:
- У меня уши короткие.
- Чепуха, - отмахнулся Козеваттер, - при моей точке зрения на действительность ушей вообще не видно.
- Да, но у меня же не такие ноги, в смысле, задние. И шерсти нет. А это будет заметно даже в вашем, извините, ракурсе.
- А-а, всё равно никто из этих чайников ни в чём не разберется. Они же ни черта не соображают в искусстве. В общем, так: тебе баксы нужны? Тогда снимай штаны и начинай позировать. А если хочешь, чтобы было похоже, - прилепи хвост.
Мастер кисти не убедил Лёву, и вскоре тот перешёл от него к мастеру слова. На объявление "творческий гений ищет мужчину советского происхождения, недавно расставшегося с Россией не по идейным соображе¬ниям и мечтающего туда вернуться" Куперовский наткнулся в газете, при¬несённой ветром к двери Купервиля, обнаружил, что приведённое описание идеально ему подходит, и отправился по указанному адресу. В очереди он оказался 243-им. Впереди него стояли: дьячок в рясе и скуфейке, шёпо¬том молившийся; два украинца в вышитых рубахах и поляк со значком "Ще Польска не згинела", ради возможности заработать забывшие свои нацио¬нальные претензии к старшему брату; несколько иранцев с благородными лицами и томными очами; моджахед в полевой форме с крупнокалиберным пулемётом на спине; князь Горгелидзе-Пуришкевич 13-й, бедствующий, но наследственно оберегающий свою честь от оскорбления физическим трудом, и граф Куракин, с успехом подвизающийся коммивояжером и заранее гото¬вый на всё; неизменный хасид в сомбрероподобной шляпе и доброй улыбке на хитром лице и столь же вечная Светлана Аллилуева, рассчитывающая, по-видимому, найти в упомянутом в объявлении гении свежего слушателя; два десятка разнокалиберных евреев из брайтонбичской коллекции, от суетливого торговца подержанными керосиновыми лампами и примусами Плантагенешмулика до сочащегося собственной значительностью резника Пулитмана; три оборванных унылых египтянина и три ободранных веселых мексиканца; мрачный негр из Оклахомы и сам Марчелло Мастрояни - или другой похожий на него итальянец. За Куперовским пристроились: два безработных шпиона, подготовленных для засылки в СССР, но уволенных из-за сокращения ассигнований на деятельность ЦРУ; группа американских коммунистов, возглавляемая платным агентом КГБ и явившаяся - из сооб¬ражений секретности, а может, с провокационной задней мыслью - в ку-клус-клановских балахонах, взятых в прокате и частично надкушанных молью, которая, впрочем, нагло продолжала подъедать их и на свежем воздухе; любопытствующий перелетный голубь мира Евгений Евтушенко, в свободное от вояжей время - вольный русский поэт; насупленный налого¬вый инспектор, вынюхивающий незаконный необложенный доход; цыганский табор, разбивший шатры, в которых, чтобы не терять даром времени, га¬дали, пили, пели, дрессировали медведей гризли и похищенных бледноли¬цых детей, занимались любовью и душили неверных жен и чересчур верных любовниц и просто трясли кудрями; пять японцев, непрерывно щелкающих "кодаками". Хвост очереди затерялся в бесконечном пространстве, уходя в чёрную дыру в районе Бетельгейзе, а голова исчезала в разверстом зе¬ве гостиницы, в которой временно - проездом с Пляс-Пигаль на Майорку - обитал мэтр. Люди стояли здесь давно, многие приходили не в первый раз, надеясь на перемену участи, и это странное и случайное сообщест¬во, как и всякое иное, уже начало обрастать собственными воспоминания¬ми, слухами, фантазиями, мифологией и фольклором. Благоговейным полу¬шёпотом говорили об устрашающего вида седом старце, который пробыл у Мастера два с половиной часа, почти получил вожделенное место, хотя и происходил с Ямайки и о России знал только, что её столица носит при¬чудливое наименование Господин Великий Киев, но царственным жестом от¬клонил предложение в пользу более нуждающихся. С уважительным изумле¬нием поминали негра, на ломаном английском выдававшего себя за урожен¬ца Клязьмы. В приступе снобизма осуждали девицу, также занимавшую творца часа три, но, как подсмотрели в бинокль из соседнего дома наи¬более бдительные претенденты, не воспоминаниями и не словесностью. Рассказывали о группе несчастных оборвавшихся бывших советских узников совести, отвергнутых тираном от литературы как недостаточно пылко меч¬тавшие вернуться на родину, под благодатную сень КГБ, и в голодном от¬чаянии метнувшихся с крыши небоскреба на мостовую, обрызгав бренными останками четыре десятка других кандидатов и случайно подвернувшуюся английскую пару; о десятках разноплеменных девушек и даже мальчиков, соблазнённых и обесчещенных гнусным деятелем пера и пишмашинки; о та¬инственном маньяке, обитавшем в подъезде мэтра, нападавшем по вечерам на юных беззащитных дебютанток, трепетно несущих на отзыв свои опусы, и с помощью грубого насилия, в стонах и крови лишавшем свои жертвы са¬мого дорогого, что у них было, - одежды, драгоценностей, денег и руко¬писей; наконец, о том, что этот маньяк и был сам маэстро, позже изда¬вавший вышеуказанные рукописи под своим именем - в надежде славы и го¬нораров. Делились опытом ("он, извините, сладкоежка" - " обожает раз¬говоры о Фрейде и Марксе и дам без лифчиков" - "терпеть не может, ког¬да плачут" - "Да может он, все может, просто не желает, но, если хоти¬те, попробуйте" - "не здоровается за руку" - "у него вечно работает телевизор, и если начинается бейсбол - пиши пропало" - "а взятки он берёт?" - "берёт, но ничего взамен не делает" - "слышал, увлекается эсперанто" - "ну ясно, псих, а вы ещё на что-то надеетесь" - "а сам-то?" - "вот увидите, в конце концов он передумает, наймет како¬го-нибудь Поющего Койота или Унылого Медведя, Молча Сидящего На Тер¬митнике, и начнёт писать роман о покорении Америки французами" - "да, с ним уже бывало"). Всё происходящее не навевало оптимизма. Тем не ме¬нее Лёва стоически ждал, положившись на судьбу. И Фортуна, обычно не покидавшая Куперовского надолго, не оставила его и сейчас. Писатель оказался приятным седеющим джентльменом в ковбойке и потёртых джинсах "Джордаш". Он встретил Лёву приветливо, угостил его чаем с водкой ("О, я знаю ваши русские вкусы!"), предложил ему гаванскую сигару, а когда Куперовский отказался, сам вкусно задымил сквозь густые усы. Быстро и искусно он расспрашивал, и Лёва, вообще склонный к искренности, по¬чувствовав живой интерес слушателя, честно поведал ему обо всех своих приключениях. Гений подумал, попыхтел сигарой, а потом вышел и от¬пустил оставшуюся часть очереди.
Мэтр весьма приветил Лёву, правда, не столько от чистого сердца, сколько как будущего персонажа, ибо принадлежал к литературной школе, исповедующей принцип, что автор должен любить своих героев. Часами они беседовали, и мистер Хемридж время от времени делал пометки в записной книжке, напоминая самому себе в такие минуты художника, пытливо вгля¬дывающегося в интимные детали очередной ню, чтобы на радость ценителям запечатлеть их на холсте. Он чувствовал, что необычный маленький русский, устроившийся в кресле визави, - это как раз то, что ему нуж¬но; что роман зреет, как почка, как плод в чреве матери; что вот-вот отойдут воды и начнутся родовые схватки - с непокорной бумагой за пи¬шущей машинкой... Тут он понимал, что опять дал увлечь себя необуздан¬ному воображению, что до старта "производственного процесса" ещё дале¬ко, что перед ним лишь материал, да, богатый, да, сочный, истекающий кровью и жизнью, однако пока сырой. Да, его идеи, как всегда, гениаль¬ны, но нет ни плана, ни сюжета, а лишь наброски фабулы и название, но хорошее название, которое непременно должно понравиться и читателям, и критике: "Последний красный шпион, или слишком длинный путь к смерти". И у него есть всё-таки герой, персонаж, который оживит повествование и придаст ему тот реализм, который зачаровывает публику. О, он сделает это и вновь добьется популярности, а то что-то про него начали забы¬вать. Чёртова вечная гонка писателя-профессионала! Но теперь он поста¬рается работать медленно... ну, не очень медленно, однако с душой, не меньше шести месяцев, по крайней мере, четыре... Он устоит перед дав¬лением книгоиздателей, ничего не подпишет, пока не будет в основном готово, и не станет распускать хвост перед газетчиками. Он создаст истинный шедевр, в конце концов, пора позаботиться и о посмертной сла¬ве.
Хемридж закруглил роман за два с половиной месяца и при этом каж¬дый день подолгу разговаривал с Лёвой и каждую неделю устраивал пресс-конференции. Зарплату он выдавал аккуратно, по пятницам, с не¬большими премиальными, и Лёва был доволен хозяином, хотя честность заставляла его мучиться сомнениями, а всё ли тот понимает и запоминает правильно и не придётся ли ему позже краснеть за своё альтер-эго. Во всяком случае, он старался выполнять порученную работу добросовестно, чего не скажешь о многих иных прототипах, которые хандрят, куксятся, хулиганят, легкомысленно меняются, мешая нормальному творческому про¬цессу, и вообще ведут себя несолидно. Или, что ещё хуже, ознакомившись в рукописи со списанными с них персонажами, пытаются походить на последних, совершают дурацкие поступки, лицемерят и окончательно запу¬тывают ситуацию. Лёва был идеальный прототип, ибо всегда вёл себя естественно и при этом послушно выполнял требования автора. Во всяком случае, у Хемриджа никаких нареканий он не вызывал.
Недавно я прочёл пресловутый опус - в переводе на русский, разу¬меется. Лёва послужил образцом для главного героя, Ивана Кьеркегорови¬ча Михалича, пожилого советского шпиона в звании комиссара КГБ, прожи¬вающего в США ещё с довоенных времен с секретным заданием. Тщательно и любовно, модным способом - наплывами, врывающимися порой аки тать в нощи, буквально на полуслове ломая плавный ход повествования, - вы¬писаны эпизоды, посвящённые детству Ваньятки на конфискованной импера¬торской даче (затерянной в центре России, посреди бескрайнего Марсова поля, на котором жито на жато ещё с революции), становлению его эдипо¬ва комплекса, марксистских взглядов (содранных почти цитатно из брошю¬ры Мао Цзэ-Дуна "Автомат Калашникова как средство преобразования мира на конфуцианских началах, или 79 принципов истинного коммуниста") и сексуальных ориентиров (здесь Хемридж щегольнул действительным эпизо¬дом из бурной куперовской юности, когда ему пришлось, выполняя каприз некой экзальтированной особы, вступать с ней в соответствующие отноше¬ния на пятом снизу носу галеры знаменитой ростральной колонны). Миха¬лич (по паспорту - Джон Смитэндвессон), который - если опираться на текст - нетвёрдо знал не только английский, но и русский язык, не был, однако, опознан доверчиво жующими жвачку и потряхивающими омакаронен¬ными ушами агентами ФБР. Сорок лет он таился под личиной скромного служащего бензоколонки, ежедневно с унылой скрупулёзностью (так, как это умеют лишь старые русские большевики) начищая лицо и руки сапожной ваксой, ибо, согласно легенде, происходил от сборщика сахарного трост¬ника из штата Алабама, а между тем по миллиметру приближаясь к завет¬ной цели, к теракту, которому предстояло потрясти мир - к взрыву глав¬ного символа Америки, того самого, коий был навязан ей в подарок ко¬варными французами, не желающими, чтобы только их страна была изуродо¬вана столь же символической Эйфелевкой. Ибо по мысли московских шефов Ивана Кьеркегоровича статуя Свободы, взлетев на воздух, должна похоро¬нить под каменными обломками оптимизм и уверенность в себе простых ян¬ки, пошатнуть правительство, вызвать панику на бирже, ужесточение по¬лицейского контроля, введение цензуры, депрессию, рост популярности левых, неправую ярость правых, отмену конституции, жандармский террор и в конечном счете коммунистическую революцию в США и во всём мире, после чего капитализм мог сохраниться только в труднодоступных районах Австралии и Юго-Восточной Азии. Понятно, что кто-то должен был поме¬шать преступным планам, и на комиссаровом пути в светлое завтра встают опытный сотрудник ЦРУ, страстный, но бесстрашный агент Залман Горфин¬кель и его боевая подруга и любовница, рекламная модель Юдифь Азимофф. Прелестная Юдифь, которая, естественно, по совместительству является любовницей Михалича (и ещё, по моим подсчетам, двадцати трёх второсте¬пенных персонажей романа, не считая мелких попутных изнасилований в подворотнях, опиумных курильнях, буйных отделениях нервнопатологи¬ческих клиник, тайных подвалах КГБ в Южном Бронксе и явных притонах мафии на Бродвее), рассказывает Горфинкелю о причудливых сексуальных опытах Ивана-Джона. Анализируя и тщательно воспроизводя интимные заба¬вы Смитэндвессона, агент ЦРУ и бдительная модель понимают, что изоб¬рести этакое мог лишь мрачный извращённый ум и что хилое на вид и нао¬щупь тело старого лженегра скрывает в своих глубинах накачанные специ¬альными многолетними тренировками стальные мышцы. Отважный Залман, ве¬домый любовью к свободе, капитализму и Юдифи, под видом ищущего разв¬лечений провинциального бисексуала проникает в логово супершпиона и ночью смывает с его спящего лица грим. Разоблачённый ещё с вечера в буквальном, а ныне в переносном смысле Михалич мгновенно пробуждается и без тени смущения принимает боевую стойку. После семнадцатисполови¬нойчасовой борьбы славный наследник дела Даллеса одолевает престарело¬го воспитанника Дзержинского, и тот, сломленный и утомлённый, раскры¬вает перед победителями краплёные московские карты. Счастливые Азимофф и Горфинкель, пошатываясь от потери крови, спешат к ближайшей кровати, коллегипоследнего уводят закованного в наручники Ивана Кьеркегорови¬ча, который что-то старательно жуёт, и в это время наконец срабатывает загодя заложенная им адская машина, и на глазах ошарашенного читателя гигантская статуя обращается-таки в прах. Михалич умирает в экстазе и конвульсиях, крича: "Ленин жил, Ленин жив и в дальнейшем не преминет! Слава КГБ!" - и не успевают его быстро холодеющее тело доставить в местное отделение ЦРУ, как на биржах начинается паника. Занавес. В послесловии автор уверяет, что ему очень много дало общение с милым, но таинственным русским, который, безусловно, является агентом со¬ветских спецслужб, однако в порыве присущей славянам откровенности до¬верился Хемриджу, и потому из этических соображений он не может раск¬рыть его имени.
Куперовский подвизался не только на ниве изящных искусств. От писателя он перебрался к дантисту. Работа была нетрудной: Лёва сидел в приёмной и поминутно в широкой улыбке демонстрировал тридцать два действительно прекрасных от природы зуба, выдавая их за вставную че¬люсть - плод талантливых усилий своего партнера. После дружеского расставания с эскулапом, который нашел новый трюк - мышеловку с клыка¬ми, Лёва надумал вернуться в рекламный бизнес. Вообще, надо сказать, Куперовский всегда был и остается человеком инициативным, с богатой и плодотворной фантазией, и если ему только позволяли развернуться во всю ширь щедрой еврейской души, то результаты запоминались надолго. Вот и сейчас он сумел найти новые ходы в таком, казалось бы, обычном деле, как реклама нижнего белья. Да, Лёва стал коммивояжером, простым коммивояжером, и это как раз одно из тех немногих занятий, которые да¬же в США не пользуются, мягко говоря, общественным признанием. Но и на сём поприще неудачников он оставил неповторимый след. Демонстрируя тонкое понимание человеческой психологии и безупречный вкус, Лёва тща¬тельно обставлял свой выход к публике. Он возникал перед потенциальны¬ми покупательницами ночами на малоосвёщенных улицах и в глухих тупи¬ках, облачённый в бархатную полумаску, чёрный плащ и элегантный интим¬ный ансамбль "Озорной мальчик", и, сияя милой интеллигентной улыбкой, восклицал: "Трусы фирмы "Весенний кот" - последний крик моды! Ни в чем другом ваш друг не будет выглядеть столь убийственно". Говорят, что на нервных женщин сильнее всего действовала именно эта улыбка, и они го¬товы были на всё, даже на то, чтобы подписать заказ на 40-50 комплек¬тов. Увы, ревнивый муж одной из клиенток никак не хотел поверить, что столько нижнего белья предназначено для него одного, а поверив - воз¬будил судебное преследование против фирмы. Так Куперовский снова ока¬зался не у дел, и вот тут вероломно, без объявления войны счастье оставило его, и тележка покатилась под гору, подпрыгивая на каждом ухабе.
Ему вдруг перестали предлагать работу - видимо, начала сказы¬ваться неблагоприятная коньюктура, и богатые Штаты, которые всегда склонны перекладывать груз неудач на чужие плечи, задумали решить свои проблемы за счёт бедного Лёвы. Они тогда всё сразу сделали: сократили помощь слаборазвитым странам, приняли ряд мер против японской экономи¬ческой экспансии, зарезали беззащитные социальные программы и уволили Куперовского. Конечно, без притока его освежающей энергии в экономике США неминуемо должны были начаться стагнационные процессы, что, кста¬ти, и происходит, и они теперь, должно быть, сожалеют, но все мы, как говорится, задним умом крепки, и поезд, то есть Лёва, ушёл и не вер¬нётся. Ничего, ничего, кризис ширится, глазом не успеем моргнуть - пе¬рекинется на другие страны Запада, и расправа над Куперовским, возмож¬но, ещё станет первопричиной гибели всего капиталистического мира. Они сами вырыли себе могилу. Но мы отвлеклись, вернёмся же из гипотети¬ческого будущего в то прошлое, которое является настоящим нашей по¬вести.
Группа угнетённых негров как-то раз посетила Купервиль с недру¬жественным визитом и, ввиду отсутствия хозяина, удовольствовалась об¬щением с его сбережениями и продовольственными запасами, поступив с ними крайне жестоко. Лёва за период удач привык к пище и без неё чувствовал себя неуютно. Однажды он даже украл банку консервов в су¬пермаркете, однако буржуазная мишура обманчива, и наш страдалец вновь убедился в этом, обнаружив в элегантной жестянке с многочисленными красивыми наклейками чистейшую ключевую воду. Как он мне потом расска¬зывал, в тот миг он едва не стал убежденным коммунистом, но, к счастью, вовремя одумался.
Наступала зима, и когда она уже была на носу, та же темнокожая банда опять навестила Купервиль, на сей раз не обнаружив ни хозяина, ни припасов, осталась крайне не удовлетворена и выразила своё возмуще¬ние, разобрав дворец на составные части и расшвыряв их по округе. Лёва вновь оказался накануне холодов безработным, бездомным и, понятно, беспаспортным. Вот здесь ему пришлось сосредоточить наличные способ¬ности, вздыбить мышление, пришпорить подсознание, и он вспомнил-таки произведение одного из столпов советской пролетарской литературы, в котором упоминалась община таких же, как и он, "отбросов капиталисти¬ческой мельницы", свившая себе тёплое гнездышко в сердце Нью-Йорка, в объёмистой утробе пресловутой Свободы. Справедливо рассудив, что дан¬ная книга относится хоть и к соц-, но однако же реализму, а следова¬тельно, врёт скорее в выводах и чувствах, чем в фактах, Куперовский решил прибегнуть к проверке гипотезы практикой и, собрав немногие уце¬левшие от набега вандалов пожитки, направил стопы к славному острову Либертэ.
Вблизи статуя производила колоссальное впечатление. Хотелось или разнести её вдребезги, или умереть, или уехать как можно дальше, или, подобно Мопассану, проникнуть внутрь - что угодно, лишь бы избавиться от необходимости лицезреть столь гнетущую и подавляющую демонстрацию вольности. Лёва выбрал последнее, правда, лишь с наступлением темноты. Вообще-то процесс погружения в недра Свободы оказался труден, ибо, хо¬тя в постаменте и наличествовал ряд дверей, но все они были окованы металлом и снабжены предупредительными надписями типа: "Посторонним вход воспрещён! Нарушителю - жестокая кара" или "Вход только по про¬пускам категории А. Смерть ожидает дерзнувшего презреть сей запрет", а то и просто: "Не входить - убьём!" К счастью, между большим и указа¬тельным пальцами правой ноги великанши Куперовский углядел отверстие, которое снизу представлялось достаточно большим и не забранным решет¬кой. Таковым оно оказалось и при ближайшем рассмотрении, когда наш го¬нимый тоской и холодом герой с первыми звёздами влез наверх и, заце¬пившись за что-то, пал к ногам гранд-дамы. Неведомая сила, не дав Лёве встать, буквально всосала его в неизвестность.
Темнота. Ощущение нескончаемых просторов во всех направлениях. Костер. Немолодой стройный человек помешивал угли длинным прутиком. Даже сидя, он - прямой спиной, определённым мужественным изяществом в одежде, пружинистой грациозностью позы и движений - производил впечат¬ление профессионального военного, той офицерской косточки, которая практически отсутствует в нашей победо- и бедоносной армии. Голос у него оказался совсем не командирский, мягкий, участливый и дружелюб¬ный.
- Осмелюсь отрекомендоваться: майор... - имя прошелестело, не сохранившись в памяти, и растворилось во мгле. - В отставке, разуме¬ется. С кем, простите, беседую и откуда вы к нам?
Лёва представился, как мог, и, задрав голову вверх, попытался отыскать отверстие, через которое он попал сюда.
- А, понятно. Не ищите, юноша, нет смысла. Заросло.
- То есть как? - изумился Лёва.
- Вы, господин Куперовский, видимо, полагаете, что в национальные символы можно проникать столь же примитивно и безнаказанно, как и в плохо закрытые склады?
- Да я , собственно, просто переночевать... - пробормотал Лёва, чувствуя, сколь неубедительно это звучит. - понимаете, мой дом разва¬лили хулиганы, и...
- Сие уже неважно. Вы попали в сферу действия могучих сил, и поскольку, очень вероятно, ваша оставшаяся жизнь будет связана с этим местом, небольшие инструкции вам не повредят. Во всяком случае, кровом вы себя обеспечили весьма надежно, а пищей, пока вы не научились её добывать, с вами поделятся. У нас здесь общество пёстрое, но, в об¬щем-то, гостеприимное.
- Так что же, наружу никак?
- Ни под каким видом. Впрочем, по слухам, порой открываются пути, но сие столь непредсказуемо... Однако можете пребывать в надежде, это не повредит. Разрешите же мне несколько наставить вас, ибо я обладаю немалым опытом выживания в данной местности. Начну с самого важного. Здесь водятся призраки, скоро вы их встретите. Да-да, это так. Догады¬ваетесь ли вы, дорогой господин Куперовский, какие жгучие тайны, мрач¬ные легенды, кровавые преступления хранит короткая, но бурная история Соединённых Штатов? Если бы призраки прошлых лет свободно перемещались в пространстве, то вряд ли среди граждан этого государства хоть кто-либо был бы в здравом рассудке.
- По-моему, они и без того ... - начал Лёва, но майор сухо прер¬вал его:
- Вы не правы. Вы гость и не слишком разбираетесь в обычаях сей земли. Во всяком случае, к счастью для Америки и к несчастью для вас, они десятилетиями концентрировались и накапливались здесь, в этой исполинше, в которой воплотилась душа породившей их страны. Среди них есть опасные (в частности, Снайпер, ну да его вам никак не избегнуть), неприятные (парочка вампиров, держитесь от них подальше, если, конеч¬но, не жаждете жить вечно; но даже они сами жалуются на однообразие диеты, которой вынуждено ограничиваются), надоедливые (кости Сэма Висельника стучат так громко и, главное, нерегулярно, что невозможно уснуть, и потому поблизости от его дуба никто не хочет селиться; а Мэтью Бойз, Чикагский Потрошитель, - сама скромность, но уж очень во¬няет газом), незаметные (как Лунная Девушка, которую никто никогда не видел) и даже милые (вроде Веселого Джона, которого, правда, недолюб¬ливают некоторые дамы, ибо истории с ним приключались в бытность ка¬рибским пиратом весьма причудливые, а рассказчик он искренний и до¬нельзя подробный; или Рыжего Кокни, этот парень своими анекдотами го¬тов засмешить вас до смерти - в буквальном смысле слова, такие случаи уже бывали, с новичками, в основном). Однако при определённых обстоя¬тельствах даже лучшие из них способны стереть вас в порошок, разорвать на части, свести с ума или погубить вашу душу. Понимаете, в их положе¬нии так мало развлечений... Короче - будьте бдительны. Никогда не сни¬майте крест, по-видимому, это помогает, есть примеры.
- У меня нет креста, - робко промолвил Куперовский.
- Ах да, вы же из России. Дикая всё-таки страна. Недавно двоих ваших эмигрантов Сфинкс сожрал. И вопрос-то был простенький, из Книги Царств, все знали, кроме них, но подсказывать запрещено, да и беспо¬лезно - не услышат. Съел. Вот так-то, господин Куперовский, Ну что ж тогда вам посоветовать - молитесь. И зовите меня, если что. Окажусь поблизости - приду. А теперь - честь имею кланяться. Там в углях печё¬ная картошка - поешьте. Крепитесь, всё не так уж страшно. Надеюсь, что при нашей следующей встрече вы еще будете живы.
- До свидания.
Майор порывисто вскочил и вскоре исчез во тьме. Уже издали до¬несся его голос:
- И запомните: если рассудок и жизнь дороги вам, держитесь по¬дальше от торфяных болот.
...Звонкий выстрел, за которым последовал второй, разбудил Купе¬ровского. Стало заметно светлее: то ли солнечные лучи пробивались че¬рез невидимые щели, то ли здесь имелось автономное освещение. Одновре¬менно с третьим выстрелом, продемонстрировав приличное сальто, в пыли у ног Лёвы приземлился худенький невысокий старичок.
- Вам что, жить надоело? - яростно прошипел он. - Немедленно прячьтесь. Это же Снайпер! За мной, к большому камню ползком марш! Там передохнём.
Они укрылись за округлым валуном и с естественным облегчением услыхали, как с другой стороны по нему щелкнула пуля. Каменная крошка осыпала им волосы.
- Три минуты можем посидеть спокойно, потом он сменит позицию.
- А где он? - с любопытством спросил Лёва.
Старикашечка показал, и Лёва, присмотревшись, узрел в заданном направлении как бы сгущение тьмы с двумя горящими пронзительно-жёлтыми точками вместо глаз и вполне материальным, хотя и старым ружьём в предполагаемых руках.
- Пора, - Лёвин партнер опрометью кинулся к колонноподобному об¬разованию, Куперовский скакнул за ним.
У щеки пропела пуля.
- Фу, промазал, - выдохнул Лёва.
- Как же, жди, - язвительно усмехнулся старичок. - Стало быть, время твоё не пришло. Снайпер-то, он точно знает, кого ему надо, и тут уж никогда не промахнётся и даже не ранит. Сразу наповал! От него ник¬то не уйдёт!
Чувствовалось, что Снайпером здесь гордились как местной достоп¬риимечательностью.
- Вот, гляди!
Недалеко от них долговязый мужчина в полной униформе британского джентльмена сложился, как ножик, и уткнулся в почву.
- Ну, конец, теперь до следующего раза. Денька через два-три.
Он устало полуприлёг, опершись на локоть.
- А почему же он столько раз стрелял в кого ни попадя, если у не¬го есть точно намеченная жертва? - спросил Лёва.
- Это, милый, для создания атмосферы террора и насилия. У нас иначе нельзя. Без этого мы закоснеем, дорогой ты мой, обленимся, за¬растём жирком, и тогда уж от Красной Девицы точно не уйдём. А он нас в здоровом теле держит, Снайпер-то, помогает сохранить форму. Так что мы ему благодарны должны быть, ежели по совести.
- Погодите, - Лёву заинтересовал ещё один момент. - А чего же мы метались, пыль носами рыли, если он всё равно в кого хочет - не прома¬жет?
- Так я ж тебе говорю: на пользу это нам. И вообще - входит в условия. В правила игры. Ты ко мне лучше не приставай, не допытывайся. Ты кого поумнее спроси.
- Майора, что ли?
- Можно и майора. А я человек простой, делаю, как велено, как принято, как все, и живой-здоровый пока, чего и тебе желаю. А меня в покое оставь. Давай насчёт видов на урожай поговорим. У меня на него хорошие виды, хоть и нет его здесь вовсе, урожая-то. Или, если хочешь, про погоду. Как полагаешь, что там, снаружи: дождь или, напротив, вёд¬ро?..
Не дослушав, Лёва пошел куда глаза глядят. Интересно, что во вре¬мя всех прогулок здесь он ни разу не натыкался на стены. Пространство внутри Свободы представлялось неисчерпаемым.
Навстречу Куперовскому вышла миловидная девушка в чём-то домотка¬ном с узором в виде сцепившихся клювами белоголовых орланов, кое-где дополненных ликами Линкольна, Вашингтона, Джефферсона и других. "Надо же, - подумал он, - а я всегда считал, что национальная американская одежда - это джинсы".
- Послушай, - ласково произнесла незнакомка, - ты морально устой¬чив? Только честно скажи, а то бушует СПИД, а я девушка неопытная, но благоразумная.
- Да, - убеждённо ответил Куперовский, который в общем и целом и был таковым, порой к явной невыгоде для себя.
- Тогда поцелуй меня, а? Очень нужно.
- А вы что, в прекрасную принцессу обратиться хотите? Но и сейчас вроде не лягушка...
- Ну, в кого я там превращусь, - это уж моё дело. А ты бы просто облобызал, без задних мыслей. Чмокнул бы от души, и вся недолга. Или у тебя проблемы с гетеросексом?
- Нет у меня никаких проблем, - чересчур решительно объявил Лёва.
- Ну тогда действуй. Чего тянуть? Или не нравлюсь? Так я как буд¬то бы вполне апильная по этому делу. Все подтверждают, никто целовать не хочет. Вот и хожу нецелованная... - девушка явно нацелилась всплак¬нуть. - Значит, не будешь?
- Вы понимаете, - смущенно зарделся Лёвушка, - я так сразу не мо¬гу. Мы только несколько минут назад встретились. Мама учила меня не вступать в серьезные отношения с малознакомыми женщинами.
- Тогда пеняй на себя, - резко обрубила разговор девушка.
Её глаза загорелись алым вожделением; рот перекосился и распах¬нулся до середины обнажившейся груди; зубы зашевелились, выскочили из челюстей и бросились к Лёве, на бегу для устрашения попарно клацая; руки чудовищно удлинились и, извиваясь, аки змеи, принялись отсекать Куперовского по флангам и с тылу. Критическое положение, в которое столь скоропалительно был поставлен наш герой, обличало в девице стра¬тегический талант.
- Ну хорошо, хорошо, - успокоительно сказал Лёва, увёртываясь от загребущих рук, - я поцелую. Но помните - это легкомысленно и может увлечь нас на дурной путь, даже привести к добрачной связи.
- Поздно, - прорычало чудовище. - Раньше надо было думать. А те¬перь я тебя съем.
Лёва осознал, что эта перспектива вполне реальна. Неожиданно сильный рывок выхватил его из живого кольца верхних конечностей разбу¬шевавшейся девственницы.
- Бежим, - гаркнул ему в ухо майор, и они понеслись что есть мо¬чи. Однако умелые ручки не отставали и, образно выражаясь, дышали Ку¬перовскому в затылок.
- Ну, ничего не поделаешь, - вздохнул майор. - Придётся через четвёртое измерение. Закройте глаза и представьте себе, что вы жаждете спастись.
- Это нетрудно вообразить, - сказал Лёва.
- И держитесь за меня покрепче, - он протянул свою ладонь. - Раз, два, три, старт.
Куперовский открыл глаза. Ни девицы с руками, ни майора не было. В трёх шагах от него на пригорке неистово тосковал до неправдоподобия широкоплечий мужчина лет сорока пяти. Он катался по земле, кидался на камни, душераздирающе рыдал, рвал на себе волосы и остатки костюма. При этом он, однако, не касался блестящего щегольского цилиндра на насильственно лысеющей голове, а когда он раз упал по неосторожности хозяина в пыль, тот мгновенно подхватил его, тщательно почистил и вод¬ворил на место.
- Что с вами? - спросил сердобольный Лёва. - Могу ли я вам чем-нибудь помочь?
- О-о, - простонал человек в цилиндре, - кто во всей вселенной в состоянии облегчить мои муки?! У меня была дочь. Хрупкое создание лет трех, пяти, семи, пятнадцати, двадцати и так далее, по мере передвиже¬ния наших бессмертных, как принято считать, душ и смертных тел по реке времени в одном, о, только в одном направлении. Где тот герой, тот мощный пловец, кто рискнул бы и сумел повернуть против течения или хо¬тя бы добраться до берега? Не было такого смельчака за всю историю Адамова рода и не отыщется вовек. И лишь я, гордый своей учёностью и полный самодовольства, дерзнул бросить вызов Небесам. Я решился про¬никнуть в суть хода времени, этого будильника, заведённого Неведомым нам на погибель. Мне казалось, что я уже начинаю понимать законы функ¬ционирования чудовищного механизма, я углублялся в самые его недра, дабы... дабы сокрушить его и остановить бег Хроноса! Я сейчас не буду задерживаться на технических подробностях, скажу лишь, что долгие дни и недели я проводил в лаборатории, окружённый причудливыми аппаратами, колбами и ретортами, в которых бурлили и смешивались жидкости фан¬тастических цветов, инкунабулами и фолиантами, в коих ярились, клоко¬тали и в бессилии опадали строки давно истлевших и ныне живущих авто¬ров. И всегда, постоянно рядом со мной была моя дочь, моя нежная, хрупкая... но об этом я уже говорил... моя Папайя. Она помогала ста¬вить кощунственные опыты, она дышала ядовитыми миазмами, она разбирала блеклые строки еретических книг. Она отказывала себе во сне, в отдыхе, в естественных радостях пылкой юности. Впрочем, она никогда и не была пылкой, моя девочка, она даже в детстве не смеялась легко и беззаботно и уже в раннем отрочестве стала такой, каковой пребывала до последнего часа: мечтательной, погружённой в свои думы, грустной, печальной, ме¬ланхоличной, унылой, скучной, занудной. И по мере того, как мои труды, мнилось мне, близились к финалу, она теряла силы, сохла, таяла, гасла, как свеча, а я, напротив, креп, свежел, наливался мощью (видите, какие плечи?). Я, как вампир, пил её жизненную энергию и не замечал сего. И настало утро, когда она не проснулась, не встала медленно, как обычно, с кровати, не подняла на отца знакомый мрачный взгляд. Все краски мира разом померкли для меня. Я бросился к ней, я целовал её лоб, щеки, глаза, плечи, грудь, но она была недвижима. Я проклял и забросил свой труд, взорвал лабораторию, сжёг замок, перерезал всех слуг, их мало¬летних детей съел живыми, а жён и дочерей изнасиловал и сбросил с бли¬жайшей скалы в безбрежный океан. Но это не утешило меня. И я похоронил её, мою Папайю!
- Не могу ли я вам хоть чем-то помочь? - участливо повторил Лёва.
- Можете, можете! Я похоронил дочь, свою Папайю, я заколотил её в гроб, погрузил его в саркофаг, а саркофаг закопал в нашем фамильном склепе на глубине трёх метров. Все это я проделал один, но с тех пор каждую ночь я вижу ужасные сны, я слышу треск и грохот, я впал в тоску и отчаяние. Я чувствую, что похоронил её заживо! Добрый путник, спаси меня от доли хуже смерти! Помоги мне вырыть её или, клянусь Небом и Адом, я убью тебя! Могу ли я, милостивый государь, рассчитывать на вас?
Куперовский, который в подобной ситуации никогда не отказывался помочь ближнему, согласно кивнул и непроизвольно икнул, не найдя под¬ходящих слов.
Над заброшенным сельским кладбищем плыла по небу луна. Порой ве¬тер заволакивал её отчетливо видимыми рваными тучами, но ненадолго, и она вновь вперяла в пустошь круглое красноватое око. Выли волки. В тёмном углу, куда не доставал лунный свет, что-то грызли с причмокива¬нием. Над могилой шагах в тридцати, полуприкрытое поднимавшимся от земли туманом, покачивалось нечто белое. На горизонте угрожающе и тре¬вожно сгустился лес. Слышалось хлопанье крыльев невидимых птиц. Безу¬тешный отец шел сзади, горестно стеная. Обе лопаты он, не поддавшись на уговоры Лёвы, нёс сам, заявив, что это его долг перед памятью безв¬ременно заживо похороненной дочери.
Склеп вырос тёмной грудой из тумана столь неожиданно, что наш ге¬рой набил себе шишку о большого чугунного беркута над дверью.
- Наш фамильный герб, - с гордостью сообщил широкоплечий. - Имен¬но гигантский беркут, согласно легенде, в полночь 13 ноября 1389 года растерзал моего предка, графа Гуго фон Вютцбурга, убийцу и растлителя невинных дев. С тех пор каждые сто лет в то же время он является, что¬бы унести в Геенну главного представителя рода.
- Но ведь 1989-й уже вот-вот, - глупо пробормотал Куперовский.
- Жду, - просто ответил его спутник.
Склеп пребывал в запустении, паутине и разбросанных черепах. В углу за прикованным скелетом в обрывках мундира конфедератов выделялся прямоугольник свежевскопанной земли. Граф первым вонзил лопату в поч¬ву. Видимо, в прошлый раз им действительно владело нечеловеческое от¬чаяние, потому что даже вдвоём работать пришлось долго и трудно. Пот заливал Лёве глаза, но упрямство требовало не останавливаться. В ка¬кой-то момент он обнаружил, что Вютцбург исчез, однако продолжал труд в одиночку и наконец очистил от земли саркофаг. Неверный свет луны пал на три полосы меди, оковывавшие его. Кто-то заухал за окном, мелькнула летучая мышь, во мгле зажглись мириады желтых глаз. "Мы ждем", - глу¬хим низким голосом произнёс некто. Первый обруч со звоном лопнул. Тяж¬кий удар сотряс саркофаг изнутри, и второй обруч зазмеился трещинами и распался на куски. Пророкотал гром, и третий обруч рассыпался в пыль. Мелькнувшая молния осветила толстую каменную плиту, перекрывавшую сар¬кофаг, которая сама по себе взвилась в воздух и рухнула к ногам Купе¬ровского, едва не отдавив ему палец. Открылся взгляду прочный дубовый гроб, сделанный на века и с любовью. Вколоченные в него гвозди отлете¬ли один за другим, стенки упали, и из саркофага поднялась, держа крыш¬ку гроба в руках, измождённая высокая блондинка в окровавленных клоч¬ках савана. Её впалые глаза горели фанатическим огнем. "Где граф? - хриплым полушёпотом произнесла она. - Отец, собирайся, я пришла за то¬бой". Она перевела взгляд на Куперовского и, безумно захохотав, шагну¬ла из гранитного ложа. "Ну а теперь будешь целовать?" - спросила она, подходя ближе. Лёва, ощутив на лице ледяное дыхание, вышел из столбня¬ка и бросился бежать. Порог склепа оказался слишком высоким, и он ку¬барем покатился в разверстую могилу, а белёсый призрак склонился над ним. Лёвушка в ужасе зажмурился...
Когда он открыл глаза, уже было утро. Он лежал на земле, заботли¬во укрытый каким-то тряпьем. "Ну и сон", - поёжился он, привстал и, как ударенный током, отпрыгнул в сторону. Рядом с ним храпел, пуская слюни, отвратительный недомерок. Его веки лишь наполовину прикрывали глаза, и даже во сне он пялился на мир мутными бельмами. Брови и ресницы отсутствовали. Кривой нос свернулся на сторону. Губы изогну¬лись в кретинической ухмылке, обнажая острые и длинные, но здоровые до безобразия зубы, среди которых не имелось и двух одинаковых. Уши тоже были разной величины и все время шевелились. Руки, оснащёенные шестью
неприятно гибкими пальцами, доставали до колен. Ноги, напротив, были
короткие, правая к тому же сухая.
- Что за урод? - прошептал Лёва.
- Жертва эксперимента, - ответил бесшумно подошедший майор, опускаясь на пенек рядом с лежбищем Куперовского. - Выводили тип иде¬ального избирателя. Отбирали генетический материал, скрещивали, замо¬раживали, облучали. Кое-что получилось: слышит хорошо, видит только то, что следует, голосует как надо, всегда счастлив. Размножается бюл¬летенями и через телевизор. Однако никому не нравится. Конгресс его отверг, видимо, будем поставлять на экспорт. А вот, полюбуйтесь, инте¬ресный экземпляр.
Недалеко прошел некто гигантского роста, бесформенный, но на двух ногах, облачённый не то в рубище, не то в саван алого цвета, громко крича что-то неразборчиво призывное.
- Призрак коммунизма, прошу любить и жаловать. Давно умер, но оп¬тимистичен и бодр. Вряд ли когда-либо успокоится в бозе, ибо в Бога не верит. Страдает призрачными надеждами на победу в мировом масштабе, но что будет делать потом - не знает. У нас погостил, теперь в Европу направляется. Ну, извините, мне пора, а с вами, кажется, хочет побесе¬довать этот милый джентльмен.
Лёва оглянулся. Рядом с ним стоял неуловимо знакомый мужчина с обожженным лицом, в широкополой шляпе, кожаном костюме и кожаных же перчатках, правая из которых заканчивалась пятью сверкающими лезвиями. В данный момент он был занят тем, что точил их о кусок колючей прово¬локи. Увидев, что Куперовский обратил на него внимание, он приоса¬нился, одернул пиджак и вообще попытался придать себе более значитель¬ный вид, что ему плохо удалось.
- Не узнаёшь? - с вызовом произнес мужчина.
- Нет, вроде бы, - с сомнением сказал Лёва, - хотя мы явно где-то встречались. Вы, случайно, не учились в К-ском университете?
- А где это? - поинтересовался когтистый.
- В России, - ответил Лёва после тщетной попытки мысленно опреде¬лить более точное расположение К-ни для человека, который явно счита¬ет, что Азия расположена в Австралии.
- Нет, - с сожалением сказал его визави, - я там не учился. Я во¬обще нигде, по-видимому, не учился. И в России, кажется, не бывал.
- Зря, - сказал Куперовский.
- Я тоже так думаю, - согласился обожженный. Помолчали.
- Ну ладно, - прервал паузу Лёвушка. - Я пошел. Приятно было по¬беседовать. Заезжайте к нам.
- Не премину. Да, мы же не познакомились. Фредди Крюгер. Садист, маньяк, инфернальная личность. В общем-то - свои ведь люди, чего же скромничать - живой мертвец.
- Лёв Куперовский, турист из России, - и Лёва протянул ладонь для пожатия. Сверкнули выпускаемые на всю длину из перчаток лезвия.
- Дай пять - сделаю десять, - хищно ухмыльнулся Крюгер.
Лёва отдёрнул руку. Фредди разорвал на себе майку с изображением эстрадного тезки. Из его груди, натягивая кожу до опасного предела, лезли, разевая в беззвучном крике рты, маленькие, но явно человеческие головы.
- Видал? - хвастливо заявил Фредди. - Я их уже поглотил. У меня там собственный филиал ада. Как мучаются-то, а? Ах, вы мои хорошие, развратнички вы мои обоеполые, пьянички мои, наркоманчики, нимфоманоч¬ки. Особенно нимфоманочек обожаю, - поделился он с Куперовским. - У них такие сочные воспоминания, интимные моменты, сокровенные пережива¬ния - ух! Но и для русского путешественника место найдётся. Давай доб¬ровольно, а?! Потом побазарим, внутри. Там у меня внутреннее "я" - нежное, ранимое, деликатное. Оно, кстати, вегетарианец и романтик, но с бурными воспоминаниями обо мне, внешнем. Ты с ним найдёшь общий язык, оно тебе порасскажет.
И он поиграл когтями, рассыпая их сверкающим веером.
- Погодите, - остановил его Лёва, - но вы ведь, кажется, специа¬лизируетесь по детской аудитории? Вот и занимайтесь соответствующим контингентом. А я выбыл из игры по возрасту.
Куперовский повернулся и пошёл своей дорогой. Крюгер некоторое время тащился следом, ныл про неурожай детей в здешних местах, про де¬мографический спад в западном мире в целом, недород и голод, ругал контрацептивы и некоего режиссера, исказившего его облик до недоста¬точной страхолюдности. В конце концов, взвыв: "У-у, буквоед проклятый! Сразу видно, что у вас там бюрократы и ревизионисты у власти. Правиль¬но китайские товарищи говорят", - отстал. Видать, отправился искать тинэйджеров.
Лёва, задумавшись, брёл, не зная куда. Неожиданно справа по курсу проявился майор.
- Ах, как вы неосторожны, - покачал головой Лёвин ангел-храни¬тель.
- А что такое? - изумился Куперовский. - Если вы насчет этого... уличного кошмара, то я от него уже отделался.
- Ну что вы, - улыбнулся майор, - Фредди - существо милейшее, с массой комплексов, отягощённой наследственностью и мрачными воспомина¬ниями. А вот что вы скажете относительно Снайпера? Он, очевидно, выб¬рал жертву.
И он указал налево, где Куперовский обнаружил меткого стрелка, который, судя по всему, уже минут десять удерживал его в сфере действия своего ружья. И целился киллер явно не в майора, который по¬тому и падать на землю считал ниже своего достоинства, тем более - местность была ровная, открытая, и это всё равно бы не помогло.
- Значит, что же - конец? - прошептал Куперовский.
- По-видимому, друг мой. Но не стоит расстраиваться: там, за По¬рогом, возможностей куда больше, чем здесь. Не исключено, что недели через две вы вернетесь к нам уже в ином качестве.
- Стало быть, всё решено, и спастись нельзя?
- Дорогой друг, вам ведь разъясняли, кажется, суть проблемы в аспекте выбора Снайпером цели и перспектив последней?
- Но как же случилось, что он до сих пор меня не убил, когда я был в его власти?
- О, но вы же не знали об этом, а Снайпер не действует, пока жертва не осознает неизбежности рока.
- Выходит, если я не буду думать о нём, то он и не выстрелит?
- Получается так. Но увы, молодой человек, это было несложно, по¬ка вы не осознавали его присутствия, но попробуйте-ка сейчас. Разве вы не слышали восточной байки о белой одногорбой верблюдице?
- Зачем же вы указали мне на него? - в сердцах воскликнул Купе¬ровский.
- Ну, дорогой мой, я не мог выдержать, видя вас, ничего не подоз¬ревающего, под губительным прицелом. Кроме того, на ваше несчастье, таковы правила игры.
- Опять эти правила! - разозлился Лёва. - Неплохо было бы предва¬рительно их разъяснить.
- О, но тогда играть стало бы неинтересно. Ну, извините, у вас дела, а мне пора, - и майор церемонно удалился.
Куперовский перевел взгляд на Снайпера. Тот клубился, держа ору¬жие наизготовку, ждал. Лёва неожиданно для себя истошно закричал и ки¬нулся на убийцу. Сухо щёлкнул выстрел, и падая к ногам (ногам? ско¬рее - основанию) Снайпера, наш герой успел крикнуть:
- Погоди, давай ещё раз!
- Ну давай, - прогромыхал голос, идущий, казалось, отовсюду, и в нём послышалась насмешка.
Лёва вновь стоял на ногах, и опять в него целились. Он зажмурился и пошёл, пытаясь думать о чём угодно, хотя бы о пресловутой верблюди¬це, только не о... Пуля снова прокомпостировала многострадальный Лёвин организм.
- Попробуем ещё? - ехидно осведомился голос.
- Да!
У него получилось на девятнадцатый раз.
Как итог сего прискорбного случая, сознание у Лёвы не то, чтобы отключилось, но включилось не полностью, и события, происходившие в последующий период - даже продолжительность оного он не смог мне ука¬зать, от двух-трёх дней до нескольких недель - отпечатались в его воспоминаниях обрывочно, без начала и конца, как бы высвеченные стро¬боскопом.
Вот вместе с одноногим, одноглазым и вообще сильно недоукомплек¬тованным моряком он, разметая орды краснокожих дикарей и расплачиваясь с ними скальпами и телами спутников, спускается в тайную пещеру за сокровищами, коих там нет, зато наличествует полупомешанный колдун, который дёргает за золотую блямбу на железной цепочке, и сверху на незваных визитеров обрушиваются тонны воды. Как они спаслись и спаслись ли вообще, Лёва не помнит.
Вот уже с другим человеком - тоже, судя по всему, моряком, ибо его все именовали шкипером - он подходит к древней гробнице, оснащён¬ной запретительной печатью с заклятьем; шкипер срывает печать и топчет её ногами, и они проникают в главную камеру, где среди драгоценностей и полуистлевших шелков возлежит покрытая пылью тысячелетий мумия. Ког¬да они приближаются, мумия встаёт, подымает пергаментные веки и смот¬рит, смотрит, смотрит на них долгим взором, в котором отчаянье, тоска и ужас иных пространств, и, раздвинув в чудовищной ухмылке оскаленные челюсти, шепчет, почти не шевеля бесцветными морщинистыми губами:
- А, это вы, голубчики, а я вас давно жду. Ну, теперь я от вас не отстану.
И хотя она произносит вышеприведенный спич на не ведомом даже оксфордским профессорам языке, они понимают каждое слово, основная масса ретивых кладоискателей сыплется на пол от разрыва сердца, а шки¬пер мгновенно седеет и становится заикой на всю жизнь.
Вот Куперовский восседает за пышным столом и потребляет салат с маринованными трилобитами, а некий обманчиво-простодушный толстяк по кличке Хлебосольный Гарри глотает живьём уже третьего поросенка, чтобы позабавить и поразить почтеннейшую публику и отвлечь внимание от свое¬го слуги. Между тем последний обходит присутствующих, добавляя им от¬равы в вино и заодно освобождая пояса от уже не нужных хозяевам коше¬лей. Напротив Лёвушки сидит пленительная дева с загадочными глазами и во фригийском колпаке. Они оба видят маневры слуги, но все-таки, чок¬нувшись, осушают кубки, причем выпитое зелье на них никак не действу¬ет, и прелестница наклоняется к моему герою через стол и говорит:
- Поцелуешь или нет, я не знаю прямо?! - Но тут яд вступает в ре¬акцию с соками организма Куперовского, и он валится под стол, на трупы ранее выбывших гостей.
Вот Лёва обнаруживает себя среди маленьких зеленых человечков в летающей тарелке, прибывшей с Сириуса со зловредной целью уничтожить всех землян, кроме Куперовских, но нашему маленькому Льву не нужны од¬носторонние преимущества и, выждав момент, он бьёт кулаком по красной кнопке, открывающей доступ в корабль гибельной для пришельцев земной атмосфере.
Вот Лёва бежит по крыше небоскрёба, едва уворачиваясь от мань¬яка-каннибала. Но этот день явно неудачен для извергов, и преследова¬теля в последнюю секунду убивает громом с ясного неба, сам же Купе¬ровский оказывается в гигантской пятерне чудовищной гориллы, которая к тому же в другой лапе сжимает остро наточенную бритву, окровавленную, с прилипшими длинными седыми волосами. Слишком поздно обезьяна осозна¬ет, что ей, за неимением хвоста, нечем держаться за стены, и животному не остаёется иного варианта, кроме как полететь вниз с высоты Эмпайр
Стэйт Билдинг.
Лёва между тем попадает в лабиринт. Стены лабиринта исполнены в современной манере, из стекла и алюминия с вкраплёнными через каждые сто метров обширными телеэкранами (однако - изощрённый садизм - или вовсе не работающими, или передающими на бенгали отчёт о сессии исландского парламента), и украшены каллиграфически воспроизведёнными изречениями вроде: "Погружаясь в себя, не забудь оставить вещи на бе¬регу. Вдруг кому пригодятся? Конфуций", "Открывая бутылку, соблюдай меры безопасности. Мало ли что. Сулейман ибн Дауд" или "Всякое дело надо делать с любовью. Маркиз де Сад". Кое-где шевелятся телекамеры - за Куперовским наблюдают. Под ногами попадаются самые разнообразные предметы: старинные монеты, скальпели, проржавевшие сейфы, станки для печатания фальшивых банкнот, растрескавшиеся черепа, дамские кружевные панталоны, искусственные челюсти, книги Кортасара и Шекспира, баллоны со слезоточивым газом, бейсбольные перчатки, комиксы... Куперовский потерянно бредёт куда-то, зная, что за ним крадётся гигантский паук - отвратительный, грязный, мохнатый, со жвал его капает ядовитая слюна, а на лапах висят клочья паутины. Впрочем, сам Лёва преследователя не видит, но всё время слышит позади нарастающую трескучую поступь. И хо¬тя уверенность его в наличии чудовищного насекомого вполне может ока¬заться ложной, наведенной, но сама мысль о проверке интуитивных пред¬положений практикой приводит Лёвушку в дрожь, и, запаленно дыша, он ускоряет шаг, почти бежит, однако и тот наддает. Погоня вступает в критическую фазу, на сцене гаснет свет - остальное, по мысли неведомо¬го постановщика, должно происходить во мгле - но тут чья-то маленькая ладошка доверчиво ложится в руку Куперовского и властно увлекает его в не замеченный им боковой туннель, направо, налево, направо - Лёва те¬ряет ориентацию - и они уже в сводчатом средневековом зале, с рыцарями и канделябрами по углам. Это, конечно же, опять барышня, в розовом воздушном платье и с газовой косынкой на пышных белокурых волосах, и Лёва, вздохнув, покоряется судьбе и целует её в пухлые нежные губки. Раздаётся возмущённый вскрик и звонкая оплеуха, зал пропадает, и Купе¬ровский обнаруживает себя в чреве Свободы визави с майором.
- Поцеловал все-таки, - сухо спрашивает майор.
- Да, - говорит мой приятель и по всегдашней привычке пытается объясниться. - Понимаете, никак нельзя было не поцеловать, очень уж настойчивая попалась...
- Ну, тогда не обессудь, - и майор превращается в грозного четы¬рехрукого исполина, каждый палец на ноге которого раза в полтора боль¬ше нашего героя.
- Кто ты? - шепчет Лёва.
- Я? Я - майор, то есть самый главный здесь! - хохочет гигант. - Я - гений этой местности, и я - твой смертный час. Смотри, как я бью.
Он замахивается, и кулак со свистом рассекает воздух и врезается в Куперовского, но тот не ощущает ничего, кроме легкого толчка, а ти¬тан, едва коснувшись Лёвушки, с волшебным звоном лопается, как мыльный пузырь.
И опять Лёва попадает в неравноправную кампанию, на сей раз перед ним дама-великанша, сама Либертэ, или, скорее, ее образ, дух, колебле¬мый налетевшим с востока ветром.
- Ну что, - говорит она, - пора, пожалуй, прощаться. Везде ты у меня был, всё видел. Вопросы какие-нибудь остались?
- Да, - сказал Лёва. - Это вас я, извините, целовал? То есть сна¬чала, из осторожности, не хотел, однако...
- Догадливый, - усмехнулась Свобода. - Меня, конечно.
- И зачем вам, если не секрет, это было нужно?
- А может быть, как раз секрет? Имею же я право на женские тайны, не хуже любой-всякой. Кстати, разве тебе неизвестен девиз нашего вре¬мени: "Много будешь знать - скоро ликвидируют?" Ладно уж, все-таки за последнее время не совсем чужие стали мы друг другу, кое-что ты во мне понял, что-то и я в тебе, поэтому признаюсь. Сексуальные комплексы свои я через тебя замахнулась изменить, либидо одолеть и отклонения изжить, да не вышло ничего.
- У вас проблемы? - в обретенном американском стиле, но по-русски жалостливо спросил Лёва. - Я могу что-то для вас сделать?
- Да говорю же: пыталась я уж тебя использовать. Не вышло. Ты ж видишь, какая я дура каменная уродилась, а тоже баба, тоже любви хо¬чется. Как в самую пору пришла, окинула мир оком - а на всей планете никого с меня ростом нет. Маялась я, дорогой мой, долго, пока вы Роди¬ну не соорудили мне под пару. Та хоть и мать, но тоже одинокая и неу¬довлетворённая, вот и устроили мы с ней связь через астрал. Такова на¬ша доля грустная, розовые мы теперь обе, не по склонности, а по необ¬ходимости, хоть с Фрейдом консультируйся, хоть как. Что ж вы Дворец Советов не соорудили, а? Там на крыше такой Ленин намечался, зажили бы мы, бабоньки, с ним втроем по-шведски, тихо да ладно. А так - тьфу, позор один. Я вот эксперимент с тобой сделала: вдруг смогу с недомер¬ком? Нет, не получилось, не поднимается ничего в душе, не распуска¬ется, не шелестит, не плодоносит. Все теперь ясно тебе?
Лёва кивнул.
- Ну ладно. До нескорого свидания. Если увидишь где мужика мне хоть по плечи - пиши. Вдруг я проглядела. Но ему не говори, а то всё испортишь. Женщины, чтоб ты знал, берут мужчин приступом, используя фактор внезапности. Во всяком случае, такие дылды, как я. Привет Мате¬ри передавай.
- Маме? - ошарашенно спросил Лёвушка. - А откуда вы её знаете?
- Родине, бестолочь! В общем, пока.
И Куперовский покатился кубарем сквозь измерения, эфирные прост¬ранства и астралы. Когда он очухался, его крепко держали за локти двое в белых халатах.
- Ты откуда, парень, такой встрёпанный? - спросил схвативший пра¬вую руку.
- Из иных пространств, - меланхолично ответил Лёва; от свалив¬шихся на его голову за последнее время испытаний он немного, как те¬перь говорят, сдвинулся по фазе. - Только что я разговаривал с призра¬ком вашей и нашей Свободы.
- Так, - сказал тот, что обращался к Куперовскому. - Надо же, за три года на этом месте подбираем уже девятого. Как думаешь, Джек, его в ту же палату?
- Нет, - покачал головой Джек, - этот тихий. Его к дуракам можно. И они повели больного к машине. Оглянувшись, Лёва увидел, как
статуя раскалывается на две части вдоль взявшейся откуда-то трещины и обломки погружаются в океан. К счастью, это ему просто показалось.
...- А не сможете ли вы, мистер Куперовский, перечислить мне основные особенности логической машины Тьюринга? - вопрошал, величест¬венно возвышаясь над столом, знаменитый профессор Скотт, специалист по маниям и фобиям.
- Нет, собственно, - засмущался Лёва, пытаясь при этом попасть в тон собеседнику. - Я, видите ли, не готовился к нашему разговору. Если бы знать...
- Ясно. Пишите, коллега, - это он уже обращался к ассистенту, скромно притулившемуся сбоку, - "идиотизм", - присмотревшись к Купе¬ровскому, он несколько смягчился и уточнил. - "В ранней стадии".
- Возьмём предмет попроще, из общеизвестных. Например, как вы от¬носитесь к идеям Маркузе?
- Собственно говоря, я... - и Лёва понуро умолк.
- Отметьте, коллега: "...быстро прогрессирующий, отягощённый от¬казом от контактов с миром".
- Насколько часто вы занимаетесь самоудовлетворением?
- То есть? - не понял смысла наивный Лёвушка, вообще плохо восп¬ринимающий эвфемизмы, впрочем, стесняющийся и прямых разговоров о не¬которых явлениях, ими прикрываемых.
Профессор объяснил, Лёва побагровел и затряс головой, не в силах вымолвить ни слова.
- Записывайте: "Проблемы в половой сфере. Судя по всему, понижен¬ная потенция".
Лёва вскочил и протестующе замахал руками. Властным мановением длани Скотт вновь усадил его, а санитаров тем же движением вернул на их посты к дверям.
- Любите ли вы свою мать, мистер Куперовский?
- Да.
- И в детстве любили?
- Да, конечно.
- А с отцом у вас не случались порой трения?
- Ну, иногда бывало. Но я его тоже люблю. И слушаюсь, - быстро добавил Лёва, стремясь не быть уличённым в непочтении к родителям.
- "Эдипов комплекс в классическом проявлении".
Лёва возмущённо вскочил, выкрикивая что-то нечленораздельное. Он позже утверждал, что упоминал при этом маму профессора, как в отрица¬тельном, так и в страдательном смыслах, но я, зная Лёвину воспитан¬ность и болезненное отвращение к нецензурной брани, не верю его заяв¬лению, посему оставляю, как написал выше: "нечленораздельное".
- Гм, это уже не в первый раз. Зафиксируйте: "Обидчив, вспыльчив. Весьма агрессивен".
Лёву увели.
В тот же вечер ассистент, угощая в местной столовой ужином интер¬на Лиззи, которую он успешно подвергал соблазнению путём совместного обсуждения анамнезов и диагнозов, завершил описание "случая Купе¬ровского" следующим образом:
- Но, как ты сама понимаешь, всё это ничего не значит. В конце концов, половина Америки уже сошла с ума, а вторая половина - на пути к тому. В итоге основанием для госпитализации послужили его настойчи¬вые утверждения, что он - русский турист. Даже когда его тащили в па¬лату, он повторял это и обещал жаловаться. Кстати, ты его видела? Ну вот, тогда и ты со мной согласишься. Какой же он русский, когда за двести метров видно и слышно, что он еврей! Классический семитский тип. В общем, навязчивая идея, клинический случай. Симпатичный малый, но, по-моему, неизлечим.
- Как это печально, - сказала Лиззи.
Однако в сумасшедшем доме Лёва пробыл совсем недолго, да и то в основном в отдельной комнате с мягкими стенами, потому что считался особо буйным, избыточно свободолюбивым и постоянно подбивал тихих по¬мешанных на бунт. Как раз прошумели несколько историй с невозвращением из-за океана наших знаменитых спортсменов, и специальные товарищи из посольства занялись проверкой советских подданных, пребывающих в Шта¬тах. Тогда-то они обнаружили, что гражданин Куперовский, отставший от своей тургруппы около года назад, как ни странно, до сих пор не поп¬росил убежища у дядюшки Сэма. Поражённые этим обстоятельством, товари¬щи не пожалели усилий, агентов и долларов и в рекордные сроки отыскали Лёвушку в нью-йоркской психушке, где он в качестве интересного случая пользовался особым вниманием медиков. Освобождение его оттуда, снятие накопившихся разнообразных уголовных обвинений и доставка на родину на правах дипломатической почты было для нашей тогда ещё сверхдержавы де¬лом техники. Взамен мы тоже сделали для США какие-то мелочи - кажется, отпустили на волю страны Балтии. Или войска откуда-то вывели? Во вся¬ком случае, в результате Лёва понял, как дорог он родному государству и как оно ему дорого. Он бы и до сих пор расплачивался, но, к счастью, удалось Союз развалить, и про Куперовского забыли. Так что у него, как всегда, всё хорошо кончилось. Чего и вам желаю.
Г е р о й д о л ж е н б ы т ь б л о н д и н
Приоритетному Национальному Проекту
«Образование» посвящается
Кто я? Тварь ли дрожащая или персонаж некоего произведения? На Земле пребываю или в ноосфере пресловутой? А имеет ли сие значение? Всё разумное действительно. Я мыслю, следовательно, существую. Не ведаю я и того, кто ты, о Демиург! Однако, созданный Тобой, буду ревностно исполнять обет, сияние коего пребывает в душе моей. Узнай же, о Смотрящий за мной, что выбрал я уже, по заданию Твоему, объект, типичный для мира тварного, и тщательно вести буду наблюдение за оным, отправляя сквозь эфир донесения свои. То скрытно, то являясь пред ним во всевозможных личинах, буду держать его в поле зрения. И, спорадически изменяя ментальность мою, тщусь, по слову Твоему, явить Тебе объективную картину бытия.
Опасаясь, что струи электричества, пронизывая Космос, уничтожат определённую часть сообщений моих или даже примешают к ним злокозненный белый шум, льщу себя надеждой, что они пощадят главное, и Ты, в неисповедимой мудрости Своей, домыслишь утерянное и уязвишь добавленное.
Бог ли Ты, о Слушающий?! Для меня – да, ибо я – тварь Твоя!
* * *
Александр Сергеевич Пушкин, великий русский поэт, был очень смешлив. Бывало, проездом через деревню обрюхатит какую-нибудь селянку – и ну веселиться, ну в ладони плескать!
* * *
…И, сориентировав главную антенну, начинаю передачу. Объект мужского пола, возраст около 20 лет, телосложение крупное, спортивное, рост – 185 сантиметров 2 миллиметра с утра, 184 сантиметра 1 миллиметр вечером, средний вес перед началом поглощения пищи – 90 килограмм 383 грамма. Имя – Василий, фамилия – Ерофеев. Волосы светло-русые, прямые, средней длины, глаза голубые, лицо широкое, квадратное. Основной род занятий – начинающий богатырь (местная разновидность рыцаря обыкновенного), в данное время – абитуриент. Одет, по распространённой моде, в доспехи. Вооружён мечом. В розыске не числится. Страдает лёгкой формой ожирения, перхотью, эпизодически – энтероколитом. Вкусы в еде и напитках общенародные, в музыке предпочитает фольклор эстрадного происхождения. Курит. Связей, порочащих его, не имел, да и не мог иметь, ибо опорочить его ничто не в силах. На момент начала наблюдения проживает на открытом воздухе в пойме реки Маруськи. Робот ЭР-77 донесение закончил.
В добавление к предыдущему сообщению. Ровно в 15 часов 39 минут 43,7 секунды к объекту наблюдения (в дальнейшем – ВЕ) присоединился абориген мужского пола. На вид 22-23 года, субтильного телосложения, рост – 163 сантиметра 1 миллиметр, вес примерно 58 килограмм. Волосы тёмно-каштановые, вьющиеся, глаза карие, лицо овальной формы. Одет в туристическом стиле, вооружён сувенирным стальным кинжалом производства Китайской Народной Республики. При обмене приветствиями представился Львом Куперийским, взыскующим богатырского звания (ВЕ назвал себя Василием Громокипящим). Активно предлагал ВЕ немедленно выступить в совместный поход за славой, однако ВЕ, ссылаясь на отсутствие подорожной, согласия не дал. Приступаю к поиску дополнительной информации относительно вновь прибывшего субъекта. Робот ЭР-77 донесение закончил.
Согласно полученным сведениям, вышеуказанный Куперийский проходит по документации Богатырского Приказа как Лев К. Далее фрагментарно цитирую тайное резюме Приказа. «…В нарушение принятой процедуры, Лев К. явился не по представлению общественной организации или иного, заменяющего вышеупомянутую органа, а по личной инициативе. Домогался должности богатыря-стажёра. Характеристики первоначально не представил, однако по требованию младшего дьяка Перочинной К.В. явил оную в рукописном виде. Похоже, сия бумага была начертана Львом К. собственноручно, однако имела три разборчивые подписи неизвестных граждан с указанием должностей, почему и была принята. Утверждённым антропометрическим нормативам не соответствовал, вёл себя вызывающе, спорил с младшим дьяком Перочинной К.В. Ввиду невозможности ссылок на негласную инструкцию, заявка была принята и передана курирующему администратору, ведущему дьяку Морковкину Н.В. В течение 66 рабочих дней Лев К., алкая официального разрешения на совершение подвигов, заполнял под руководством куратора анкеты и производил иные потребные процедуры, однако затем исчез и в поле зрения Приказа в дальнейшем не появлялся. Предполагается, что приступил к несанкционированному геройству». Предлагаю зафиксировать Льва Куперийского как объект наблюдения номер 2. Ввиду усложнения задачи… Однако мои батареи… …невозможности нормального функционирования… …ние закон…
* * *
Во время войны с Наполеоном очень Пушкин французов невзлюбил. Как увидит где француза – сразу вызывает на дуэль! А на дуэли – страсть: сабелькой размахивает, из пистоля палит, дым коромыслом! Сильно серчает. Но ежели не убьёт – мирится сразу, обоймёт, домой к себе приглашает, кофием с ромом поит, с женой своей Натальей Николаевной, первой русской красавицей, знакомит. Ну а коль убьёт – радуется, конечно, понятное дело. По дому скачет, шампанское хлещет, девок дворовых щупает и кричит: «Ай да Пушкин, ай да сукин сын!»
* * *
…– И что, ты здесь вот и живёшь? – спросил после трапезы Лев, описав рукой круг в атмосфере.
– Ну да, полгода уже. Хорошо, шатёр выдали, – степенно кивнул крупной головой Василий.
– И где же он? – недоумённо огляделся Лев.
– Вот, смотри, – Василий извлёк из дорожного мешка файл с листами формата А4, бережно разгладил на колене и протянул собеседнику.
– «Шатёр походный, б/у, одна штука», – прочёл Лев. – Ну и что?
– По документам проходит, стало быть, имеется, – ответствовал Василий, вытягиваясь на травке под проступающими звёздами. – Я его ещё потом на склад вернуть должен, так что ты там не очень. Поосторожнее, одним словом. Костра, смотри, дома не разводи, наружу выйди. Кстати, что это мы, будто неродные: «Василий», «Лев». Зови меня Васей или попросту Громокипящим, а я тебя буду Лёвой кликать. Али не по нраву тебе сие, коллега?
– Да ладно, пожалуйста.
– Так и порешим, стало быть, – резюмировал Вася, взбивая мешок и подкладывая его под голову. Вытянувшись во весь рост богатырский, он смачно зевнул и попросил:
– Слышь, Лёва, ты пока не лёг – полог закрой. А то дует что-то.
Вопль прорезал ночь, отразился от отдалённых холмов и, вернувшись, вырвал Василия из объятий Морфея (или кто там отвечал за сон у древних русичей?). То истошно орал его непрезентабельной внешности сожитель. Разбуженный, не успокоился он, а, охватив ладонями голову, горестно причитал:
– Убили! Застрелили! А он всегда был лучшим. Наивный, доверчивый… А его дважды… из пистолета… в спину… И – плюх! И – плюх!!! Нет, не в силах я выносить подобное, Базиль! Ухожу.
Вскочив и топча в темноте пожитки, представитель мелкой разновидности Львов судорожно одевался.
– А до утра оно не подождёт?
– Оно-то подождало бы, я не могу. Пепел агента Клауса стучит в моё сердце!
– Ну, ежели так – что ж поделать, – вздохнул невыспавшийся Василий. – И я с тобой.
– С дороги будем посылать отчёты о подвигах в Приказ. – решил Лёва. – Ежели мы геройства разные натворим, то нас наверняка в богатыри запишут. Это же естественно, не так ли, коллега?
– Да вроде бы так получается, – почесал репу Вася. – А как же всё-таки насчёт подорожной?
– А пошла твоя подорожная…
…И дохнул на них огнём.
– Нет, невоспитанное чудище, не одолеть тебе богатырей русских, – вскричал Василий и, с сомнением покосившись на Лёву, добавил. – И нерусских также. Дам я тебе в глаз, дабы очистил ты от своего неблаговонного присутствия сей замок.
И с чувством исполнил обещанное, в то время, как Куперийский Лев, зарычав для храбрости и обежав дракона по широкой дуге, вышиб дверь ногой и ворвался в помещение, тут же запнувшись об ящик и в стеклянном дребезге обрушившись плашмя.
– Твою мать! – произнёс за него крупногабаритный соратник, вбегая следом и обозревая разрушения.
– Ну вот, – заканючил из-за спин героев монстр, – я же говорил, и там над дверью написано: «Пункт приёмки стеклотары». А вы мне тут разнесли… Убыток, накладные расходы… Разорили, ограбили! Я жаловаться буду…
– Я те пожалуюсь! – рявкнул Василий. – Сам навсегда перестанешь и потомкам запретишь кляузы мерзостные строчить! Зачем тебе бутылки, злокозненный ящер?
– А что тебе известно о метаболизме четвероногих огнедышащих, наглый смерд?! – вскричал дракон, но осёкся и, сменив от смущения цвет на фиолетовый, прошептал. – Ем я их. А потом, когда пламя выдуваю, из пасти забавные фигурки вылетают. Из гнутого стекла. У меня уж три выставки были, в Манеже, и Терецели хвалил. Говорил, окромя его самого, я единственный ценный авангардист. Иностранцы охотно покупают, за евро. Но бутылки нужны целёхонькие, без трещинки, а вы мне тут сплошной бой посуды наваляли. Возместить бы убыток-то.
– Ты опять?! – грозно осведомился Вася.
– Нет-нет, это я так, в порядке гипотезы.
– То-то. И, кстати, хозяин, бумага есть?
– Да, а что? – осторожно осведомился дракон.
– Справка нужна, что-нибудь вроде «Ерофеев В. и Куперийский Л. совершили геройский подвиг, очистив данное строение и прилегающую территорию от чудовища и нанеся ему решительное поражение».
– Но мы, вроде, не совсем очистили, – вмешался в процесс диктовки Лев.
– А в документе так лучше будет звучать. Глядишь, потом и былину сочинят… приказом по Богатырскому Приказу. Давно мечтаю. Что застыл-то? Подпись, дата, печать.
– Чью подпись ставить?
– Твою, чудик. Не нашу же.
– А печать пункта сойдёт?
– Без разницы. Шлёпай! Будут они там разбираться, лишь бы была. С бумажкой, ежели она с печатью, ты человек и звучишь гордо. А без бумажки кто? Правильно – монстр. Спасибо, монстр, живи пока. Где тут поблизости почта, а то нам бы отчётик отослать? Лёва напишет. Лёва, напишешь?
И выйдя за порог и убрав документ во всё тот же файл, добры молодцы направили стопы к отделению связи, где, по обычаям нашим, от дедов заповеданных, не случилось писчей бумаги, и довелось им прогуляться до лавки канцелярской, в коей, распугав толпу селян отборной статью своей и бранью отважной, добыли-таки…
* * *
Очень царю Николаю Павловичу Первому Наталья Николаевна Пушкина понравилась. До того, что прямо ни спать не мог, ни кофий пить. Извёлся весь. И посоветовали ему назначить мужа её, поэта Пушкина Александра Сергеевича, камер-юнкером. А Пушкин давно хотел министром стать, но камер-юнкером ему обидно показалось. Всё, говорит, отныне на всех балах в присутствии царском буду мартышку изображать. И с той поры, что ни бал - Пушкин сразу забирается на стол и давай скакать, рожи уморительные корчить, бананами швыряться! Государь император хотел сначала Пушкина за каверзы расстрелять, а на вдове его жениться, да вспомнил случайно, что есть уже у него супруга. Ну, делать нечего, велено было высочайшим указом считать Александра Сергеевича Пушкина солнцем русской поэзии, а жену его, Наталью Николаевну, первой русской красавицей. На том всё и успокоилось.
* * *
…В очередной раз посадив в лужу стражника и не дожидаясь, пока он выжмет штаны, я ломанулась через кусты. Пусть ещё радуется, что остался с носом. Сторожу у склада давеча повезло меньше. Оторвавшись от назойливых сельчан, недовольных избранным мной методом перераспределения плодов земледелия и животноводства, я, наскоро пробормотав заклинание ТР-перехода, материализовалась в чистом поле, аккурат возле стога, в котором уже намылились устроиться на днёвку эти двое. Забавная пара – ну чисто Пат и Паташон. Оба метали жадные взгляды на круг домашней колбасы и каравай у меня под мышкой, а тот, что поздоровее, – и на меня. Ну, ещё бы, ведьмочка-то я сексапильная. Однако сначала следовало бы познакомиться. Ну, уж если они такие скромники…
– Что, парни, языки проглотили? Спешу представиться: Нюшка Ахальная, выпускница Тетюшской Высшей Школы Магии, отличница учёбы, между прочим. Прохожу в здешних местах практику по хулиганству. Пакость никому не нужно сотворить? Пока что я свободна и возьму недорого. Учтите, обо мне мечтает сам повелитель каннибалов, а он мужик видный, в авторитете, настойчивый. Ой, чувствую, уж ежели отыщет – я буду вся его.
– Оприходуем и людоеда, – без особой убеждённости в голосе пробормотал длинный.
А второй спросил:
– Нюшка – это полностью, значит, Анна?
– Полностью это значит, что дьяк в Приказе Гражданского Состояния был пьющий, а родители у меня невнимательные. Потому по документам я так и есть – Нюшка, вдобавок – мужик.
– Что, правда, что ли, мальчиком записали?! – изумился метр с кепкой.
– Не, насчёт этого вру, – созналась я, – остальное – чистая истина. А вас-то как звать, юноши? А то я с незнакомыми парнями не разговариваю.
Тут на них наконец снизошло вдохновение представиться, причём тот, который Лев, даже покраснел от смущения, бедный. Ну да я нынче добрая, забывчивых не ем, даже колбасой угощаю.
Подкрепившись, мы двинули дальше вместе. Мне-то, в общем, без разницы, где хулиганить, лишь бы в пределах района командировки, так почему не прогуляться в хорошей компании. Они мне про свои дела рассказывают, я – про свои. Школьные, в основном, да только учебное заведение-то у нас специфическое. Ученикам надоело хуже горькой редьки, а посторонним – интересно. Но едва я дошла до того, как одна плакса засорила туалет на втором подземном этаже, как этот блажной тип и выпер непонятно откуда. С виду – классический маньяк: глаза навыкате, борода седая, козлиная, сюртук явно ненашенского производства, на ногах полосатые штаны в облипочку, а на башке – труба с полями. Немец, ну чистый немец, причём не в себе. А говорит, гад, по-нашему, и говорит как пишет.
– Ой, – выдаёт, – какая мадмуазель симпатичная! А не разрешит ли юная фея с нею познакомиться? Ай эм дядя Сэм, а вы кто есть?
А у меня с перепугу все заклинания из памяти выскочили, только понимаю: надо сматываться. На ребят надежда слабая, парни нынче не те. Вот только как тут убежишь, когда он так и зыркает буркалами своими. Чувствую, надо время тянуть, ждать, пока он расслабится.
– Да что ж, – говорю, – Нюшка я, а это – Лёва и Вася. Мы просто гуляем – для здоровья. А вы чем занимаетесь – сейчас и вообще?
– О, я человек с широким полем деятельности. Немножко алхимик, чуть-чуть бомбист-террорист. По основной работе – империалист, но по убеждениям – демократ, даже где-то анархист. А здесь я в отпуске, ищу, нельзя ли поблизости разжечь небольшую, крохотную совсем баталию. Хобби у меня такое – обожаю играть в войнушку. Не подскажете подходящее место, молодые люди?
И достаёт из кармана гранату-лимонку, нежно её гладит и вроде приноравливается чеку сорвать. Ох, думаю, попала ты, Нюшка.
– Слышь, мужик, ты чего это? – вскинулся Василий. – Ты того, вали отсюда!
Очень содержательная речь.
– Постой, – вмешался в разговор и Лёва, – тут грубостью ничего не добьёшься. Нужно иначе. Уважаемый, – это он уже к дяде Сэму обращается, – здесь никто не желает вам зла. Поделитесь своими проблемами, мы сочувственно вас выслушаем. Возможно, вы испытываете половое влечение к собственной матери? Так с точки зрения современной психологии данное чувство совершенно нормально. Можете продолжать и дальше в том же духе. Или вы мечтаете кого-нибудь убить? Вполне понятное желание. Многие его разделяют, особенно по утрам. Давайте попробуем его совместно обсудить и сублимировать во что-нибудь безобидное. Вы не думали о разведении ядовитых змей в домашних условиях? Соседей мы убедим, если надо – заставим. Вон Василий какой сильный, он любого убедит.
Слушает его маньяк, а сам явно замышляет что-то нехорошее. Только от меня-то он пока отвлёкся, а я тем временем волшебное колечко достала. Хорошая вещь, мы прошлым летом с ребятами спелеологией увлеклись, я его в пещере и нашла. Одноглазый Грюм, наш препод, выявил в нём магию никак не ниже седьмого уровня. Вот сквозь это-то кольцо я и взглянула на урода. И сразу всё стало ясно.
– Ребята! – закричала я. – Никакой это не дядя Сэм, и вообще не иностранец. Это Кащей Бессмертный, он блатной местный, я его портрет на стенде «Их разыскивает Управа» видела. Он педофил.
– Неправда, – с достоинством возразил псевдо-Сэм. – Я – нимфоман. Это болезнь такая, почётная. Не пройтись ли нам, мадмуазель, вон в те кустики? Нам нужно кое-что обсудить, к взаимному, надеюсь, удовольствию. А молодые люди могут нас сопровождать, я с радостью включу их в беседу. Вчетвером будет гораздо, гораздо изысканнее, уверяю вас.
– Эй! – гаркнула я. – Не подкатывайся, ничего у тебя не выйдет! Мы не из таких! А вы чего нюни распустили?! Ишь, размечтались! А ну, бей преступника!
Ну и побили, ясное дело. Их двое, да плюс я царапалась, кусалась и пиналась. В общем, он уж сам попросился сдать его стражникам. Смерть, говорит, конечно, в яйце, но до смерти ещё дожить нужно.
Тут мы и расстались, поскольку парнишкам в деревню путь лежал – сдать душегуба да справку получить, а мне туда по определённым обстоятельствам было ну абсолютно ни к чему. А то камера наверняка одна на село, и после моих подвигов мне совершенно не улыбалось там на пару с Кощеем сидеть. Заклинания-то они заклинаниями, да в некоторых деревнях свои ведуны имеются. Бог с ней, с наградой за поимку маньяка, пусть ребята попользуются.
Думаю, вы догадались, Творец, что под видом Нюшки с нашими персонажами встречался я. Женский взгляд на ситуацию, надеюсь, поможет придать их образам объёма. Не мне судить, удалось ли достичь данной цели, но… не зря... Однако, как отмечают мудрые, наблюдатель неизбежно изменяет объект наблюдения. Дабы минимизировать вред, в дальнейшем предполагаю избегать непосредственного контакта, оставаясь за кулисами событий. Льщу себя надеждой, что сформировавшийся у меня генератор случайных образов…
* * *
Очень Михаил Юрьевич Лермонтов Александра Сергеевича Пушкина уважал. До того ценил – прямо мечтал познакомиться. Да вот только увидал однажды, как Пушкин на балу обезьяну представляет, и возмутился. Что ж это, говорит, такое, великий русский поэт – и этак выкобенивается?! Пусть бы лучше памятник себе нерукотворный создавал, что ли! Нет, пока не умрёт – не пойду знакомиться!
* * *
…и, казалось, отмечали путь, чудесно переливаясь на солнышке прихотливо иззубренными краями и мириадами недоеденных шпротных головок, то тут, то там лукаво выглядывающих из баночек. По траве шмыгали, шевеля вибриссами, вытягивая тонкие изящные носики в поисках остатков пиршества лесного народа и встопорщив нежную шёрстку, крыски. Опустошённые бутылки из-под перебродившего пииваа были мнимо случайным образом разбросаны обочь тропы, образуя гигантское изображение вахини, древнего священного символа, некогда полученного эльфами от валар в качестве ответа на некий важный вопрос (известно, что Старшие Дети Эру всегда привечали младших братьев своих) и непонятного иным народам. Ветви со всех кустов в округе были аккуратно обломаны и сложены в правильную шестиугольную пирамиду. Можно было изумиться, сколько труда вкладывают величественные пришельцы из-за моря в украшение Арды. На вершину пирамиды гениальные строители водрузили ручной работы носок, который неведомая сила удерживала на месте, невзирая ни на какой ветер, и многочисленные дыры на котором, должно быть, обозначали Млечный Путь.
А вот и круг мэллорнов, очерчивающий границу собственно столицы потаённого княжества. Гиганты, подпирающие небеса верхними ветвями, были известны среди всех народов мира своими белеющими даже в ночной мгле стволами – заботливые хозяева обдирали с них кору, так что ни один лист не пятнал зеленью их прихотливые формы. К стволу с тщательно продуманной небрежностью отборными ржавыми гвоздями были приколочены под самыми неожиданными углами старинные растрескавшиеся доски, образуя ведущую вверх неровную спираль. У её окончания под облаками смутно темнел неправильный контур неогороженного и пронизанного многочисленными щелями талана, известного профанам как флет. Попадали на талан через отверстие в его центре, а то и цепляясь руками за края, если дыру забывали прорезать.
Хриплый дискант прорезал тишину:
О Элберет! Гилтониель!
Феллини! Бергман! Бунюэль!
Родригес тарантинит нас!
Верховней Линча Тинто Брасс!
– Что за дивное пение, мать его?! – восхитился Василий.
Трубадур обнаружился у соседнего мэллорна. Он стоял в расслабленной позе, подпирая спиной ствол и перебирая струны расстроенной ггиттаары. Почва у его кожаных ммокасинов была усеяна чудесными остатками недавнего ленча на пленэре: огрызками лембасов, раковинами моллюсков, ёмкостями из-под консервированной морской капусты. Довершали картину три сморщенных коондомма. Едва стихло эхо последнего дребезжащего аккорда, как скальд отложил гитару и, присев на корточки, принялся набивать бурым порошком обкуренную трубку, каковая до того покоилась в нагрудном кармане шитого бисером жилета. Стильное одеяние от кутюр в лимонно-жёлтых, ярко-зелёных и малиновых тонах выгодно подчёркивало изысканную худобу тела певца. Лазоревое кепи с павлиньим пером и золотистые гольфы довершали картину. Эльф закурил, и ароматный дымок, от которого слезились глаза, воспарил к солнцу.
– Трубочное зелье, – благоговейно прошептал Лёва. – Из Шира, наверно.
– Каннабис, – лениво поправил эльф. – Травка. И напрасно, незнакомые мишугоэм, – затянувшись, добавил он, – вы вторглись без разрешения на заповедную территорию наших ипташлэр предков. Урта мектебэ, дуслар! И зря устроились именно под данным деревом, гоим.
– А что такое? – осведомился огорчённый непредусмотренным холодным приёмом со стороны дивного народца Лёва.
– На его талане расположен общественный туалет, и он, как я заметил, занят, а гейлом.
Соратники отпрянули от ствола, и как раз вовремя. Сверху…
– …и непонятные термины, каковые ты постоянно используешь, о Пиренцепин Тёмный Эльф, они кажутся, прости меня за дерзость, э… грубоватыми.
– Не Пиренцепин Тёмный Эльф, а Пиренцепин Тёмный Эльф, Сидящий На Корточках Во Время Бури, варвар. Но, ввиду зримых недочётов в твоём образовании, я откладываю наказание за обрезание своего имени. Слова же мои, о Лев, вполне приличны, нецензурны лишь языки, из которых они взяты. Мы таким образом изливаем в речи свои чувства, поскольку в квэнди отсутствует то, что вы называете матом.
– Как же называется ваш город… то есть град сей? – поинтересовался Василий. – А то никто из встречных не смог сказать толком: столица и столица, а нам отчёт составлять.
– Воистину беспредельно невежество ваше, о презренные кызлар. Знайте же, что вокруг распростёрся великий Лориен-на-Волге, слава коего гремит на один полёт стрелы от границы нашего леса. Сам Познер Первый Канал брал интервью у моей владычицы!
– А почему «на Волге»? – не унимался любознательный Вася. – Здесь же, вроде, Маруська протекает. Ну, ещё Соседка и Малая Засранка поблизости. Волга-то – она ого-го где.
– У нас, Перворождённых, своя география, – раздражённо заявил Пиренцепин. – Мы, если возжелаем, вообще уплывём отсюда, хайван, чечеклэр. Вот только корабль в виде лебедя достроим… – он зевнул и несколько раз глубоко затянулся, – и кус мир ин тохес, гей какун афун ём!
Эльф вынул трубку изо рта (его зубы отливали аристократической желтизной), с сожалением выколотил её об дерево и убрал, после чего извлёк из-за ствола лук в половину человеческого роста и туго набитый колчан.
– Что ты собираешься предпринять, о гордый сын лесов? – спросил Лёва, с опаской следивший за этими приготовлениями, в то время как Пиренцепин неторопливо прилаживал тетиву.
– Излишне непонятлив ты, чужеземец. Карать вас буду. За вторжение, контрабанду и оскверняющее пребывание.
– Постой, ты же эльф! – вскричал удивлённо Куперийский. – Эльфы – положительные персонажи. Вы помогать должны, а не…
– Забыл ты, маленький человек: я – Тёмный. А мы, Тёмные, сами по себе, никого не трогаем, лебедя своего починяем, но уж если нога нарушителя перешагнёт границы нашей резервации – ужасна будет его судьба, и в муках своих позавидует он участи Сарумана Бесцветного!
– Может, попробуем дать дёру? – предложил Василий.
– От эльфийских стрел? – с горечью отверг идею Лёва. – Фигушки! Бьют без промаха.
– Берегись, вражина! – вскричал вдруг занервничавший Ерофеев и выхватил из ножен своё оружие, выщербленный клинок коего был заметно погнут. – Это знаменитый Недоломанный Меч Андрон, и сам Чёрный Властелин в былые времена вкусил его ярости!
– Что было – то было, – согласился Перворождённый, – а на текущий момент его ещё перековать надо, а грейсер хазер.
– Ну, тогда я не знаю, – огорчился Вася.
Между тем Пиренцепин быстрее, чем успел бы моргнуть глаз, выпустил две стрелы. Оставшиеся в живых герои потрясённо переглянулись.
– Думаете, я промахнулся? – сардонически усмехнулся стрелок. – Ошибаетесь! У каждого из вас я отстрелил ровно по одному волосу. Вместе с корнем, зацените! И, начиная с данной минуты, еженедельно, где бы вы ни были, я буду являться к вам и отсекать ровно по одному волосу. И лишь когда весь ваш скальп будет у меня, я убью вас. Трепещите же перед жребием своим, шлимазлы!
– Мы трепещем, уже трепещем, – заверил Лёва. – А теперь мы, того, пойдём, а? Снаружи потрепещем?
– Идите, не видевшие света Древ! – махнул рукой эльф, вновь извлекая трубку. – И не забудьте: ровно через неделю, минута в минуту…
– Мы запомним, – согласился Лев, отступая и увлекая за собой Васю. – Точность – вежливость Перворождённых, конечно.
– Ты понимаешь, Базиль, – продолжал он, стараясь не сбить на бегу дыхания, – эти, Высшие, вечно забывают особенности человеческой физиологии. Прикинь, в году всего 52 недели, а волос на голове сколько? На всю жизнь хватит. Если не облысеем преждевременно, конечно. Ну, да с таким характером он, надеюсь, долго не протянет.
* * *
Николай Васильевич Гоголь съездил за границу и всё время тем похвалялся, а Пушкин за рубежом не бывал. Не довелось. И вот повадился Александр Сергеевич, как начнёт Гоголь про свои путешествия хвастать, забираться под стол и в самый драматический момент из-под скатерти петухом орать, на дамах юбки задирать! Все смеются, женщины визжат, Гоголь плачет, а Пушкин доволен. Когда это всем надоело, перестали Гоголя в приличные дома звать. Обиделся Николай Васильевич и говорит: «Ну и Пушкин! Типичный сукин сын! Украду-ка я у него сюжет «Ревизора»! Раньше не хотел воровать, а теперь украду назло!» И украл.
* * *
…– Значит, точная карта? – ещё раз спросил Лёва, подозрительно вглядываясь в расплывающиеся линии.
– Полная гарантия, – кивал и улыбался хозяин лавки, носатый старичок с крупными вьющимися бакенбардами. – А зачем мне врать, молодые люди? Ведь если что не так – вы же вернётесь разбираться, а это не в моих деловых интересах. И недорого совсем. Практически себе в убыток отдаю, из одного уважения. Отличная вещь! А перстенёк, кстати, не желаете?
Под стеклом на голубом сафьяне красовалось кольцо дутого золота, покрытое арабской вязью. Ценник предусмотрительно лежал под ювелирным изделием.
– Нет? Зря. Изготовивший его мастер утверждал, что с его помощью можно – хи-хи – повелевать джиннами. Чего только люди не придумают. Счастливого пути, юноши, счастливого пути! И смотрите: если заблудитесь, сверьтесь с картой. Хуже, во всяком случае, не будет.
Проводив покупателей до крыльца, он крикнул вслед:
– Да, и станете проходить через чащу – передавайте привет Сергею Олеговичу. Он там на дубу сидит, если не переселился. От Семёна Дмитриевича. Запомните?
Несмотря на плебейский вид, карта оказалась точной и вывела куда следовало. Вот только войти в пущу оказалось никак нельзя: поперёк возможных путей, раскинув руки, лежал навзничь лысый бородатый субъект, размерами сопоставимый разве что с известным Полифемом. Если верить мощному низкого тона храпу, супермужчина спал.
– Большой мужик, – сделал вывод Василий. – Давай-ка я его по кумполу рубану!
И, прежде, чем Лёва успел возразить, исполнил. Трижды. После третьего удара меч, наконец, вырвался из десницы трудолюбивого кандидата в богатыри и упорхнул в кусты, а гигант, прервав храп, неожиданно резво вскочил и умчался за горизонт, прикрыв ладонью ушибленное место и обиженно подвывая:
– Безнен тарих! Безнен тарих!
В самой гуще леса действительно обнаружился раскидистый дуб, у подножия которого справлял большую нужду крепкий татаро-монгольского вида старик. Судя по ядрёному запаху, мылся он не часто. Нимало не стесняясь, он завершил процесс и лишь затем, застёгивая штаны, поинтересовался:
– С этим-то вы, что ли, справились?
– Мы, – не стал отпираться Василий. – А кто это был?
– Гном, – ответил пенсионер. – Хабарлог. Видный представитель своего племени, чтоб ему пусто было!
– Великоват он вроде – для карлика-то.
– Спорить он ещё со мной будет! – рассердился старик и обнял дерево с явным намерением на него вскарабкаться. – Генетика – слово такое слыхал? Шибко вредная наука. В общем, гном он и есть гном, но при этом ошибка природы. И главное – мало того, что лес загромоздил, так ещё пятку немытую к самому стволу моего дуба прислонил. Только слезть приналажусь – а ироду, видать, щекотно, он как брыкнёт – я назад. Четверо суток меня промурыжил: ни пожрать, ни оправиться. Так что сердечная вам благодарность, сынки. А теперь идите уж, куда шли. Недосуг мне.
– Погодите, – вспомнил Лёва, – а вы, случайно, не Сергей Олегович?
– Что?! – осерчал пенсионер – Соловей Одихмантьевич я! Здешний лесничий, не слыхал?! А ну, валите отсюдова! Обзывать ещё по-всякому будут.
– Жаль, – огорчился Куперийский. – А вы не в курсе случайно, где живёт Сергей Олегович? Ему привет от Семёна Дмитриевича.
– А, – мгновенно подобрел древесный старец. – Тогда спасибо. Только и он не Семён Дмитриевич никакой, а Соломон Давидович вовсе. Семён Дмитриевич да Сергей Олегович – это мы так друг друга в юности звали. Мы тогда в одном комитете богомола работали, вот и переименовались, чтоб народу вокруг удобнее было обращаться. По молодости-то все мы интернационалисты да богомольцы. Мудрость и атеизм – это к старости приходит, сынки. Да… А вы всё-таки давайте, идите себе. А ежели насчёт грибов…
* * *
Гавриил Романович Державин, который до Пушкина считался великим русским поэтом, очень хотел кому-нибудь свой портрет подарить. Имелся у него лишний портретик, и мечтал Державин от него как-нибудь отделаться. Он уж и Жуковскому его пытался всучить, и Грибоедову, и Баратынскому – ни в какую! Даже Кюхельбекер – уж на что немец – и тот не взял! Случилось тут Гавриле Романовичу в Царскосельский Лицей заглянуть, увидел он там мальчишку вертлявенького нехорошей наружности, пожалел его. «Куда ж ты, – говорит, – теперь с таким лицом денешься? От тебя же все благородные дамы шарахаться будут! Слыхал, ещё и стишки дрянные кропаешь. На вот и не кривляйся больше!» И протянул свой портрет. А это был маленький Саша Пушкин. Он портретик цоп – и в момент начертал на нём: «Победителю ученику от побеждённого учителя». «Всё, – говорит, – теперь я, а не ты, самый великий русский поэт!» Чтобы скандала не было, пришлось Державину в гроб сходить.
* * *
…– Погоди, кажется, пришли.
Замок Зачарованной Принцессы зарос сорняками по самую верхушку. Натурально – особо наглый вьюнок оплёл цыплёнка на крыше. В покоях тоже всё покрылось грязью, и лишь спальня Принцессы, охраняемая отдельным заклинанием крёстной феи, сияла девственной чистотой. Хозяйка будуара томно раскинулась на трёхспальной кровати, отражаясь в огромном зеркале, затейливо вмонтированном в потолок. Верхнюю простынку она сбросила на пол, и тоненькая льняная ночная рубашка выгодно подчёркивала её зрелые не по летам (если вычесть годы сна, конечно) формы. Одна грудь высунула розовый носик в прорезь смелого декольте. Пожалуй, спящая девушка даже нарочно не смогла бы принять более соблазнительной позы.
– Небось, её крёстная так уложила, – высказал предположение Василий, – чтоб, значит, женихов вернее приманивать.
– Нет, но сквозь стены замка-то ничего не видно, – возразил Лёва. – Ну что теряешься, Базиль? Давай целуй.
– А почему это сразу «Базиль»? Знаю я, чем это кончается: сначала чмокнешь кого, а потом сразу под венец тащат. А я молодой ещё, не нагулялся почти. Ты постарше, вот ты и целуй. И вообще она, может, беременная или заразная какая? Может, у неё СПИД? Сам и целуй.
– Хорошо, – сказал Куперийский, – тогда на морского бросим.
Бросили. Выпало Васе лобызать. Только он с данным делом справился, как Принцесса и пробудилась. Но одна, без дворни: похоже, всех полагалось по отдельности целовать, а на подобное ни тот, ни другой из героев не подписывались. Вскочила она – и сразу благодарить.
– Ой, какие мальчики клёвые! А как мы будем? А мне предварительных ласк и не надо почти. Представляете, мальчики: триста лет без секса?! А давайте так: ты, Василёк, снизу, затем я, а Лёвушка сверху. А потом попарно, по очереди…
– Ты одевайся лучше, – буркнул Василий.
– Как это – «одевайся», когда надо совсем наоборот? – надула губки Принцесса.
– В город поедем, документы тебе выправлять, шутка ли – триста лет с просроченным паспортом. Да и нас заодно оформим в качестве исцелителей.
– А вы меня ещё и не исцелили вовсе, вот так! После поедем. И ещё давайте в Петербург вместе прокатимся, а?! Там такая колонна есть, Ростральная, так прямо на ней устроимся! Ты, Лёва, на верхней ростре, Вася на нижней, а я буду растянута между вами. А народ вокруг пускай бродит, смотрит, удивляется. А после ещё в Летнем Саду, на травке.
Василий застонал, Куперийский уселся в удобное кресло, а Принцесса, даже и не начиная собираться в дорогу, увлечённо фантазировала:
– Или поиграем в бутерброд: Васёк сзади, Лёвочка спереди, а я между вами, посредине, вроде маслица.
– Да почему это я всё время «сзади» да «снизу»? – осердился Ерофеев.
– Ну, так уж выходит почему-то. Но если тебе обидно, давай ещё я снизу, потом ты, а сверху уж Лёвушка. Или так…
– Тьфу! – заорал Василий. – Ещё два раза тьфу! Ты будешь собираться или нет?!
По пути в город Принцесса всё никак не могла успокоиться:
– А давайте играть, что я школьница, а вы мои учителя-педофилы, и учите меня, учите! А ещё давайте зайдём вон в те кустики, и вы меня там грубо изнасилуете! А ещё…
Из-за поворота выехал на подводе, запряжённой парой добрых коней, стражник.
– Куда путь держите, господа?
– Богатыри мы, господин стражник, – кланяясь представителю власти в пояс, ответствовал Василий Громокипящий. – Точнее, кандидаты. В управу едем, отчёт в Приказ отправлять.
– Подорожную предъявим. Нет? А подвигов небось наворотили выше крыши? Тогда с вас штраф, за нелицензированное геройство. Па-апрошу! А что за девица с вами? Проститутка, должно быть. Ишь, нарядилась, типичная профурсетка! Тебе шестнадцать-то есть, милка? И документы имеются? Нет? Тогда со мной поедешь. В участке и разберёмся, какая ты есть принцесса.
– Ой, а у вас там и наручники, наверное, есть? А такого нижнего белья, кожаного, нет? Ну, я с удовольствием и без нижнего белья! А можно, когда мы с вами будем, я вашу палку резиновую возьму? Ладно, пусть она будет у вас, вы её только не забывайте применять.
Расстроенно убирая квитанцию о выплате штрафа в порядком опустевший кошелёк, Вася спросил:
– Слушай, она не подойдёт в качестве справки о совершении подвига? Если мы отчёт приложим?
Огорчённый по совсем иному поводу, Куперийский глядел вслед отъезжающей подводе. Та, в клубах пыли, уже скрылась из виду, а до приятелей ещё доносилось:
– А у вас в участке ещё много таких крепких стражников? И у всех есть дубинки? Вот здорово? Они с нами тоже поиграют! А пыточные камеры есть? А настоящие маньяки в темнице не сидят? Класс! Ой, как хочется хотя бы с одним подружиться!
Хозяин, надеюсь, вы не подумали, что это был я? Нет, мне и в голову – когда у меня по роли есть голова – не могло придти опуститься до…
* * *
Александра Сергеевича Пушкина в те поры, когда он холост был, ужасно чужие жёны интересовали. Как увидит чью-то жену – сразу к ней как кинется! Та – убегать, а Пушкин не отстаёт, глазками вращает, ручками размахивает, а в правом кулачке – трость с набалдашником! А едва женщина устанет да обомлеет, Александр Сергеевич подскакивает, встать с тротуара или из лужи поможет и галантные комплименты говорит. Очень его за это дамы любили. Такой, говорят, любезный кавалер, такой забавник! Никак ему нельзя ни в чём отказать!
* * *
– …пресловутая Пещера Ниенны? – спросил Лев, осматривая дыру в склоне холма, обрамлённую базальтовыми плитами.
– Она самая, да, – торопливо закивал староста.
– И днём она, стало быть, пуста? – ещё раз уточнил Василий.
– Так точно, господа ратоборцы, как есть пуста. А ночью вот засвищет, вот загудит! И всполохи разноцветные, будто шутихи на ярмарке: пшш, пшш… А наутро уж всё налицо: скатерть-самобранка одной капустой квашеной плюётся, сапоги-скороходы не налезают, ковёр-самолёт давеча сам по себе и улетел – бают, над Череповцом его видели. А мне, стало быть, когда в гарантийную мастерскую, а когда и вдругорядь к немецкому купцу новую технику покупать. А инфляция нонеча агромадных процентов достигает, и платить-то золотом приходится, ассигнации немчура проклятая деревянными обзывает. Тьфу, злыдень! Неровён час, пожгут его потребители, как есть пожгут! – с хищным огорчением констатировал Прокопий.
– Однако ночью вы в пещеру не ходили?
– Никак нет, господин Ерофеев, не ходили. По ночам-то боязно, по ночам наверняка там кто-то есть. Как заверещит, а иногда будто молнии сверкают, и вроде гром гремит. И пшш, пшш! Бают, сидит внутри колдун-чернокнижник и порчу наводит. Ночью – это уж вы, пожалуйста. Ваше дело молодое, богатырское. Работа у вас такая. А мы человеки маленькие, мы тихо, в сторонке. Да вы не сомневайтесь, мы отблагодарим!
Тем временем Лёва осматривал диспозицию. Оформлена Пещера была странно, будто заезжий англичанин-декоратор постарался: всюду змеились, уходя под землю или в зияющий зев, трубки чёрные да проволочки медные, прихотливо изогнутые, в столичных лавках платят за них по рублику за метр, а в провинцию они и вовсе никогда не попадают, ибо баловство; две самые крупные, в большой палец толщиной, вели к огромной, обхватом метра полтора, тарелке белого металла, укреплённой над входом; по оси посуды ведьмовской торчало тупое железное либо стальное рыло длиной в метр, той же проволокой по спирали дважды обвитое. Поверхность тарелищи покрывали символы, таинственные, разноцветные, чародейские. Если замолчать, и в самом деле можно было услыхать ровное гудение.
– И что самое-то огорчительное: надысь яблочко наливное из строя вышло, показывает одни новости Казанского ханства да иногда Первый канал. Ни НТВ теперь, ни Евроспорта. Про Хот Платинум я уж и не говорю, – продолжал ныть под руку староста. – Мы и к импортным псам-рыцарям обращались, но легионеры-то, они дорого просят. И получать желают в валюте, рублями нашими тоже брезговать изволят. Я бы на них лимит какой ввёл, а то расплодилась погань иноземная вольно в краях наших богатых!
– Не заткнёшься – с нами внутрь пойдёшь! – рявкнул Василий.
Прокопий испуганно затих.
Вильнув пару раз влево-вправо, спуск оборвался у продолблённого в базальте помещения. По периметру сотворённой некогда проклятой Ниенной-Извратительницей комнаты расставлены были на подставках иноземных приборы диковинные, усеянные круглыми и прямоугольными окошечками, от больших до крохотных Машины дивные соединены были в цепь единую толстыми жгутами резиновыми и согласным строем гудели низким тоном. Окошки горели: какое голубым, какое алым. Перед самым крупным аппаратом восседал в кожаном кресле, воздев ноги на табуреточку, смуглый черноволосый мужчина в габардиновой кепке с выдающимся козырьком и, напевая под нос, так и порхал мясистыми пальцами по кнопочкам, усеявшим столешницу у подножья прибора адского.
Василий богатырским скоком метнулся к татю ночному, ухватился за спинку его седалища да как рванёт! К удивлению полному, вертанулось креслице легко вкруг оси своей, и оказался вор лицом к лицу с Громокипящим-Ерофеевым, малость ошалевшим от неожиданности.
– Отвечай, подозрительный мужик, не ты ли на волшебную утварь посёлка Благоуханная Дырища порчу наводишь?! – страшно завертев очами, гаркнул он.
– Ой, да не вели казнить, дорогой! – гортанным голосом завёл смуглокожий и, придерживая кепку, бухнулся в ноги Василию. – Ой, кацо, никого не трогаю, не обижаю, свой малый бизнес веду!
– Да не кавказец ли ты злокозненный, Христом проклятый, вечно недоброе умышляющий супротив государства нашего?! – взревел богатырь, вздымая меч; от предвкушения крови вражьей, от праведной жажды испить жизнь твари гнусной заполыхало лезвие Андрона Недоломанного ярче солнца, и сам по себе выправился он. – Навеки под корешок самый истреблю сейчас хитрый терроризм твой, богомерзкой Аль-Кайдой басурманской да Тель-Авивом жидовским профинансированный!
– О нет, герой православный, не диверсант я! Клянусь Аллахом, добродушен я и безопасен! – вскричал чародей потаённый, воздев руки и усатое горбоносое лицо к небесам невидимым. – И вправду кавказец я есть, но мирный и позитивный! Гражданством России – великой нашей державы – в избытке обладаю я, ибо по двум паспортам живу! И оба настоящие, дорогой, хоть и на разные фамилии выданы. Мамой твоей рязанской клянусь!
– Маму не трогай, – уже остывая, потребовал доверчивый русич.
– Ох, не стану, не стану, дорогой! Ошибся я от энтузиазма чрезмерного!
– Отчего же всё-таки аппаратура у селян из строя выходит? – вмешался в разговор Куперийский. – Не от твоих ли опытов?
– Нет, что вы! – вскричал коварный кавказец. – Как вы могли такое подумать обо мне, легальном учёном?! Нет, научные эксперименты одни творю, клянусь! Просто крэк обыкновенный, безобидный делаю, клянусь! Для досуга оригинального и пользы безусловной молодёжи городской, чтоб от банд хулиганских отвлечь её, и по заказу пушеров лицензированных синтезирую его, уповая на прибыль незначительную!
– Не верю я, что столь доброхотной деятельностью занят ты! – отверг измышления хитромудрые Василий могучий. – Закрывай лавочку, с нами пойдёшь! Всем сходом судить тебя будем, судом Линча демократическим! Народу объяснишь, какой ты есть положительный персонаж! Глядишь, и приговорят тебя к повешению условному!
– Требую адвоката! – завизжал ведьмак длинноносый, за ворот из пещеры выволакиваемый; обернувшись же к Куперийскому, проклял его. – А ты-то на что надеешься?! Нет и не будет тебе пути, ибо в краях сих православных герой должен блондином быть! Вот так вот, дорогой!
Пав в ноги, благодарил спасителей Прокопий, но задумчив стал Лев.
– Кстати, уважаемый староста, кажется мне, что колдун сей знаком с вашим немцем-торговцем.
– Не понял.
– Ладно, это я о своём. Знаешь, Вася, пришла пора нам возвращаться!
– Да ну! – обрадованно…
* * *
Владимир Владимирович Маяковский всегда мечтал Пушкина с корабля современности скинуть. Уж и план разработал, и спасательные круги все попрятал, а Пушкин подвёл – не захотел с Маяковским на один корабль заходить. Наверное, заподозрил что-то. А потом и вовсе на дуэли погиб. Не выдержал Маяковский огорчения и тоже застрелился. Так и остался Пушкин несброшенным.
* * *
…доске объявлений, требовались добровольные народные дружинники на постоянный оклад, ночные сторожа, дневные вахтёры, тайные агенты влияния с работой в режиме сутки через двое, рэкетиры с собственным оружием, надзиратели (без государственного содержания) за гулящими девками, контролёры на общественном гужевом транспорте при наличии заключения психиатра. Герои-богатыри были без надобности. Тем не менее Лёва, преисполнившись твёрдости…
…дверью со строгой, покрытой стеклом табличкой «Ведущий дьяк Морковкин Н.В.» спорили уже на повышенных.
– А я вам говорю, что такой справки у нас не имеется! А коли отсутствует документ – нет и деяния.
– А насчёт Ерофеева, значит, есть?!
– Значит, есть.
– Но мы же вдвоём были. Вот, в его справке русским языком написано: «вместе с сотоварищем, Куперийским Львом, сокрушили…»
– Это бумага Ерофеева, а мне нужна ваша.
– Так снимите ксерокопию!
– Не известен нам богомерзкий термин сей. К тому же она всё одно не подойдёт.
– Да почему?!
– Выписана на имя Ерофеева Василия. И вот эти два отчёта не годятся.
– А с ними-то что не так?!
– Не по форме составлены. Шапка неправильная. В четырёх позициях инициалы идут перед фамилией, предписано же наоборот.
– Но по канонам русского языка так лучше!
– А по канцелярским уложениям полагается иначе! Кроме того, по тексту всюду указано «богатыри». Вы какими инструкциями пользовались? Полагаю, прошлогодними. С февраля текущего года следует писать «богатырствующие». И где, кстати, приложения за нумерами 2 и 4? Необходимо включить. Далее…
В кабинет впорхнула секретарша в открытом бизнес-сарафане на четыре ладони выше округлых коленей.
– Нестор Вервольфович, надо приказ завизировать.
– Давай, Эллочка, отчего ж не подписать? Визу ставить – не работать, хе-хе. А тут почему лишняя запятая? И здесь вот напечатано: «пять уборщиц». Сколько раз говорил: «пятеро уборщиц»?! И, кстати, лучше бы – «техничек», а то неуважение какое-то. Первая же комиссия укажет. Следи за собой!
Девушка упорхнула, с высоты каблуков мазнув посетителя неодобрительным взглядом.
– И вообще, документация составлена на имя Льва Куперийского, а по базе данных вы проходите как Лев К. Придётся всё переделать!
– А может быть, внести изменения в вашу базу данных? – пролепетал Лёва.
– Вы вообще понимаете, о чём говорите?! – взвился со стула ведущий дьяк, с треском захлопывая папку с делом. – Да за такие слова!..
– Ну извините. Я не подумал, – смутился Куперийский.
– Чем могу помочь, – успокоился господин Морковкин, – это выдать вот эту справочку, что вам разрешено в порядке эксперимента, условно, с испытательным сроком приступить к подвигам. Или вы сходите с дистанции, или начинайте всё сначала, но уж теперь строго по инструкции. К сожалению, я смотрю, бумажка-то выписана на имя Лео К. Опять делопроизводители напутали. Значит, идите в отдел планирования, он на пятом этаже, в кабинете с вывеской «Бухгалтерия», но там сейчас как раз обед, придётся подождать часа полтора, они обычно запаздывают, потом снова ко мне, я подпишу исправленную бумагу, затем в бухгалтерию на третий, там табличка «Отдел труда и зарплаты», не ошибитесь. Они перебелят подорожную – и опять сюда, визу поставить. Но это уж через секретаря. Зато быстро, если я не буду занят, конечно. Ну а потом – с богом, дерзайте! Молодым всегда у нас дорога.
Уже выходя на онемевших конечностях из кабинета куратора, Лёва хлопнул себя рукой по кучерявой макушке:
– Погодите, вы же Нестор Вервольфович Морковкин! Ведь так?! Это что же получается? Не-вер-мор?! Господи, как же я сразу не сообразил?!
Огорчённый, но успокоенный Лёва Куперийский…
* * *
Иосиф Виссарионович Сталин собирался Александра Сергеевича Пушкина первейшим поэтом эпохи назначить. Даже в ЦК вопрос решил поставить, что, мол, Пушкин – это наше всё. Но потом узнал, что Пушкин через французского Дантеса на дуэли застрелился, и передумал. Нет, решил, наш советский поэт Маяковский лучше, он хоть сам себя из пистолета убить сумел, без помощников. И утвердил первым пролетарским поэтом Маяковского. А Пушкин так и остался просто – солнце русской поэзии.
* * *
… и, разорвав связи с вышеуказанной реальностью, переквалифицировался в писатели – так, средней руки, не из гениев. Предусмотрительно творит исключительно произведения с открытым концом, чтобы можно было переделывать в сериалы. Пока что его не издают, но друзья обещают, что вот-вот помогут. Он надеется. Он вообще оптимист.
Василий был-таки лицензирован, единогласным решением Тайной Коллегии. Однако богатырствует на дому, теперь уже с телефоном. Так ныне велено мальчика-посыльного именовать, дабы не отставать от просвещённой Европы.
Нечисть тоже на прежнем месте. Ну, да вы же сами всё понимаете.
* * *
Узнал как-то Иосиф Виссарионович Сталин, что дуэль Пушкина состоялась в 1837 году, и страшно обрадовался. Сто лет назад Пушкина убили, говорит, как же это событие да не отпраздновать?! Трудящимся массам, говорит, не хватает веселья, а тут такой повод замечательный! И организовал торжества, как у начальства положено: с речами, но без закуски. Народу собралось – тьма, и только приладились речи говорить, как откуда-то сверху бананы посыпались. Подняли люди головы – а на плечах памятника Пушкину сам Александр Сергеевич сидит и фруктами заморскими швыряется. Зря, говорит, вы меня хороните, я и не думал умирать. И самым спелым бананом прямо в глаз лично товарищу Верховному Главнокомандующему Иосифу Виссарионовичу Сталину шваркнул! Тут Сталин рассердился, в момент мероприятие свернул и приказал охране Пушкина немедленно поймать. Да только не вышло у охранников ничего, Пушкин, сукин сын, ускользнул! Так и вернулись они к Сталину ни с чем. А Пушкин прыгает себе да скачет – живёхонек! А что ему сделается?!
* * *
Долго я ждал, что Ты, Пишущий, поговоришь со мной. Тебе это не в пример легче. Увы, видимо, недостоин. Посему я выхожу из игры. Если понадоблюсь – пиши во Вселенную, на имя законсервированного агента Чебурашки. Подписывайся «Крокодил», иначе не отвечу. Передачи заканчиваю. Возможно, навсегда. Ну да Ты знаешь, где меня искать. До свидания, Демиург.
А знаешь, я всё-таки обиделся.
* * *
Собрал раз Пушкин к себе друзей и спрашивает у них: в чём смысл жизни? Ну, Лермонтов Михаил Юрьевич учит Мартынова черкеса с большим кинжалом изображать, у Грибоедова Александра Сергевича, как всегда, горе от слишком большого ума, Гоголь Николай Васильевич нос чешет и ничего не говорит, Достоевский Фёдор Михайлович Некрасову Николаю Васильевичу в карты проигрался и за то его же идиотом обзывает, Толстой Лев Николаевич с Махатмой Ганди спорит, кто из них ловчее злу насилием не противится, а Чехов Антон Павлович – и вовсе врач, им о смысле жизни рассуждать не положено, иначе, того и гляди, на остров Сахалин отправят. Молчите, говорит, нет, значит, у жизни смысла? Ну и ладно, и что с того?! Жить-то всё равно надо.
И ведь прав, сукин сын!
Т Р У Д Н О Б Ы Т Ь Л Ё В О Й
Давно замечено, что самая чистая правда частенько выглядит отъяв¬ленной ложью. Причина здесь в том, что жизнь устроена довольно нелепо, и опытный рассказчик, зная это, выправляет наиболее вопиющие нелогич¬ности. Увы, мне поступать так мешает совесть, и потому события в моём изложении выглядят неправдоподобными. Мне уже это говорили. Однако по¬делать ничего не могу: врать не умею. Вот и сейчас мне, конечно, никто не поверит.
В тот день погода стояла расчудесная: не было ни дождя, ни ветра, ни холода, а отсутствие солнца и наличие туч никак нельзя считать дур¬ным предзнаменованием. И потому во всём нижеследующем небеса никак не повинны. В конце концов, это не они заставили нашего зама по АХЧ Фоми¬на-Залихватского в одиночку спускать по лестнице трехстворчатый шкаф. Покидая площадку четвёртого этажа, Фомин не удержал шкаф, и этот монстр шестидесятых годов, станцевав по ступеням, встретил пролётом ниже Куперовского, который, ни о чём таком не думая, возвращался из столовой на рабочее место.
Любители фантастики, чей острый нюх помогает им находить родовые признаки "сайенс фикшн" даже в телефонной книге, уже, конечно, догада¬лись, что удар столь массивным предметом по ткани бытия не мог остаться без иррациональных последствий. О проницательные, вы не ошиб¬лись. Когда шкаф подняли, Лёвы под ним не оказалось. На память о сот¬руднике руководству КБ осталась лишь вмятина от соприкосновения макуш¬ки с дубовой перегородкой. Как раз пониже инвентарного номера.
Куперовский пришел в себя от крайне неприятного запаха. Казалось, весь воздух был пропитан сложным букетом ароматов, в котором выделя¬лись резкий дух свежеприготовленной резины и тяжкий дурман свежеувяда¬ющих магнолий. Лёва сидел в центре до неправдоподобия средневековой и до безобразия алхимической лаборатории, на жёстком деревянном кресле, вознесённом на некий пьедестал, подножие которого окружала пентаграм¬ма. Хозяин лаборатории, старичок почтенно-подозрительного вида, с длинной чёрной бородой и в чёрной же усыпанной блестками магической паре (халат + колпак), метался у стола, беспрерывно подливая, подсы¬пая, помешивая и при этом не переставая бормотать. На Куперовского он взглянул лишь однажды, и то косвенно, без особого интереса.
- Ну и долго я буду тут сидеть? - спросил наконец Лёва, предвари¬тельно деликатно покашляв.
- Я вас, собственно, и не приглашал, - отпарировал старик, не от¬влекаясь от своих занятий.
- Извините, - сказал Лёва, - но не могли бы вы сказать, где я?
- У меня в лаборатории, - огрызнулся ядовитый пенсионер, снимая пробу с буровато-зелёного варева в толстостенной колбе. - Если хотите более точно - в квартале Ходячих Призраков, что расположен в центре Нитгедайгена, каковой вечный город занимает ядро Нулевого Отражения, обеспечивая его стабильность и первенство. Вы удовлетворены?
- Какое Нулевое Отражение? - прошептал Лёва, ощупывая шишку на голове. - Где это? Неужели меня так сильно тряхнуло? Доктор, это изле¬чимо?
- Где вы видите врача, юноша? И не волнуйтесь за свой рассудок: не то чтоб вас можно было назвать человеком в своём уме в полном смысле этого слова, но отклонение от вашего обычного уровня не столь уж велико. Беда в другом: вас так резко выбило из причинной ткани ва¬шего Отражения, что вернуться назад представляется весьма и весьма проблематичным. Надо же, даже номер не читается.
- А что такое Отражение? - спросил Лёва, почувствовав, что ста¬ричку очень хочется подробно и обстоятельно удовлетворить чьё-нибудь любопытство, вот только жертва никак не подворачивается.
- О, это сложный вопрос, требующий многочасовой лекции. У нас нет такого запаса времени, поэтому попробую коротко. Просто говоря, на Оси Мира расположен Оригинал, или Нулевое Отражение, которое порождает са¬мо себя, а также все другие Отражения, в частности - ваше, обеспечивая попутно устойчивость Вселенной. В общем, всё это довольно ясно, хотя еретики-полицентристы утверждают, что любое Отражение можно принять за нулевое. По-моему, всякий непредубеждённый человек согласится, что по¬добные взгляды - полнейшая чушь. Не правда ли?
- Да-да, конечно, - осторожно сказал Куперовский.
- Приятно видеть столь здравомыслящего юношу. Между прочим, смот¬рю я на вас и думаю, что вам не пришла ещё пора возвращаться на своё провинциальное отражение. Тем более, что, пока вы меня отвлекали раз¬говорами и нарушали технологию эксперимента, пространственно-временные и инфинитно-континуальные координаты вашей реальности сместились, и определить ваше первоначальное местостояние - задача не из простых. Вы никогда не пробовали решать задачу 123 тел в семимерном - как мини¬мум - пространстве? Если нет, то знайте, что, согласно восьмому прин¬ципу квантовой магоматики, она неразрешима.
- И что же делать? - слабым голосом осведомился Лёва.
- Ну, кроме квантовой магоматики, существуют ещё волновая, сто¬хастическая и абстрактная. Да и я специализируюсь как раз на неразре¬шимых проблемах, так что попробуем. Ну, а вам пока нечего прохлаж¬даться и, кстати, впустую занимать Трон Люцифера, крайне необходимый мне для опытов. Между тем датчики отчётливо отмечают под вашей невз¬рачной внешностью романтическую душу Вечного Героя. У вас никогда не возникало стремления истребить миллион-другой человек? Или освободить какой-нибудь мир от кровавого тирана, чтобы без помех управлять им са¬мому? Не накатывала на вас этакая печаль галактических масштабов с терзаниями себя и других?
- Нет-нет, - испуганно замахал руками Лёвушка. - Наверно, ваше оборудование испортилось. Или батарейки сели. Ничего подобного я в се¬бе не ощущаю.
- Мои приборы не могут испортиться, ибо закляты. А питаются они энергией Вечности, и она ещё далеко не на исходе. Гм. Попробуем по другим качествам. Не бывает ли вам по утрам иногда так плохо-плохо, а порой так хорошо-о? Не возникает ли временами желания заснуть, и что¬бы, когда проснетесь, всё уже было совсем по-другому? Бывает? Ну вот, а это типичные свойства Вечного Героя, да ещё и с мерлиновым синдро¬мом. А нет ли чего-нибудь большого, красивого, о чём бы вы очень сожа¬лели и что особенно хотели бы увидеть?
- Да, - грустно сказал Куперовский. - Наш новый японский телеви¬зор. Сегодня вечером как раз КВН. Если, конечно, в правительстве никто не умрёт.
- Ну, вот что, - рассердился чародей, - вы, конечно, как хотите, но через 7 минут 43 секунды на троне рядом с вами материализуется де¬мон третьего разряда. У них сейчас сиеста, посему он, допускаю, будет сердит. За это время я не успею отыскать достоверные координаты вашего мира, а в любом другом месте вам придется стать Героем, хотя бы из чувства самосохранения.
- Вечным? - уже с надеждой спросил Лёва.
- Это как получится. Так как, будем рисковать или подождём демо¬на?
- Рискнём, - ответил Лёва...
...И очутился на песке. Палило солнце. Рядом на бархане стоял верблюд и самозабвенно грыз какую-то колючку, косясь на Куперовского выпуклым карим глазом. Всё было до безобразия экзотично. Лёва поднялся и отряхнул штаны. Дромадер, видимо, воспринял это как сигнал, выплюнул недоеденную колючку и двинулся к горизонту. Лёва, потенциальный канди¬дат в Герои, вздохнул и побрёл вслед за ним. "Может быть, это мой верблюд? - подумал он. - Может, волшебник напоследок расщедрился? По¬чему бы и нет, в конце концов?"
Действительно: почему бы и нет? Приключение вовсе не стало бы ме¬нее интересным, преодолей Куперовский часть пути верхом. Даже напро¬тив: на верблюде он смотрелся бы гораздо импозантнее. А ещё лучше, если бы я - авторская воля! - раздобыл бы ему где-нибудь тюрбан, халат и этакие азиатские сапоги с загнутыми носками. Какое величественное зрелище представлял бы тогда въезд моего героя в город! Насколько охотнее иные поверили бы всему дальнейшему. Однако даже в интересах фабулы и красоты стиля я не могу себе позволить отступить от истины. Правда же состоит в том, что Лёвушка не сумел заставить паршивое жи¬вотное остановиться, а эксперимент по залезанию на движущегося (и больно лягающегося) верблюда закончился провалом, хотя и обогатил искусство верховой езды несколькими новыми кунштюками (как то: вис на зубах с синхронными взмахами конечностей дромадера и потенциального всадника или двойной аксель с горба в бархан на полном скаку - рискни¬те повторить!). Увы, истина вынуждает меня поведать читателю, что Лёва вошёл в Иерусалим (через южные ворота - это примечание для любителей точности) именно так: потным, запыленным, с выпученными от переживаний и унижения глазами, покорно шагая - с отставанием метра в полтора - за верблюжьим хвостом.
Как раз в это время Иерусалим, как и вся Иудея, был охвачен лихо¬радочным возбуждением. Ждали Мессию. Собственно говоря, Ожидание Пома¬занника - это национальная иудейская традиция, высшая квинтэссенция науки, искусства и спорта, нечто среднее между радостным предвкушени¬ем, нервной дрожью, испугом и агонией. Я даже не знаю, как ввести в эту атмосферу человека, который сам ею не дышал. В качестве отдаленно¬го подобия представьте себе ощущение невесты перед первой брачной ночью с горячо любимым женихом, при этом она давно - и многократно - не девственница, а он весьма ревнив, даже до насильственной смерти не¬верной избранницы. Или вот вам ещё аналогия: вообразите народ, который в едином порыве вышел встречать поезд на Читтанугу, причем время при¬бытия неизвестно, мест в вагонах наверняка на всех не хватит, и присутствующие находятся в предэкстазном состоянии, готовом перейти во что потребуется - от глубокого уныния до общего ликования и от побития камнями до возведения храмов включительно. С учётом же того, что Мессия, собственно говоря, уже приходил и ушёл, ситуация становится ещё более интересной. Развивая вышеприведенное железнодорожное сравне¬ние, можно сказать, что всё это напоминает ожидание поезда на Читтану¬гу на остановочной платформе станции Малые Дербышки.
Так вот, правоверные иудеи ждут Мессию уже давненько и - с не¬большими перерывами на более насущные заботы - непрерывно, но и в этом перманентном процессе выделяются особенно экстремальные периоды, и вот как раз в такой момент Лёва и явился в Иерусалим - грязный, исцарапан¬ный и униженный верблюдом. Между тем Слава уже ждала его.
Сразу же за воротами, под прямым углом к ним, располагались несколько рядов скамеек, которые были густо покрыты людьми в разноц¬ветных то ли хитонах, то ли халатах, с длинными полотенцами на голо¬вах, кудрявыми бородами и горящими от вожделения глазами. Лёва, едва взглянув на них, сразу же - и правильно - понял, что это евреи. Учиты¬вая же их количество, нестеснённость жестов и поведения вообще и гром¬кие голоса, он сделал вывод, что находится или в Израиле, или в Одессе. Однако песок, верблюды и отсутствие поблизости моря говорили всё-таки скорее в пользу Израиля.
Сидящие на скамейках пристально оглядывали каждого проходившего в ворота и обменивались впечатлениями.
- Ну, Марк, как тебе вон тот?
- Этот прыщ в лапсердаке? Мойша, стыдись, сегодня ещё только пят¬ница, а ты уже начал праздновать субботу. Почему у тебя блестят глаза, Мойша? В следующий раз сюда войдёт ослица, и ты также спросишь, не Он ли это.
- Ну хорошо, реб Марк, но вот этот точно не прыщ. Ты погляди, ка¬кой хороший: голова как пивной котел, бицепсы как бёдра у твоей Сарры.
- Слушай, Мойша, тебе надо провериться: у тебя что-то с головой. Это просто меняла из Хайфы, я его знаю. К тому же ещё и одноглазый. Скажи, где написано, что Он будет одноглазый?
- А где написано, что не будет?
- Подумай сам, Мойша, зачем писать то, что и так всем понятно? Просто Он такой, как и все мы, а значит - с двумя глазами.
- Почему, Марк? Там как раз сказано, что Он будет не такой, как мы.
- Да, не такой. Но безгрешный, в отличие от нас, убогих. Безгреш¬ный, а не безглазый!
- Погоди, Марк, а почему безгрешный не может быть безглазым? Мо¬жет быть, его безгрешность была так велика, что на отсутствие глаза не обратили внимания. Ты помнишь, как у Иоханана-горшечника родился сын?
- Помню.
- А ты помнишь, как его назвали? Рахиль. Когда на третий день ви¬но кончилось, и к Иоханану вернулся разум, он сообразил, что Рахиль - женское имя. И он спросил раввина, который спал за тем же столом, то есть сначала разбудил, а потом уже спросил: "Реб Яков, почему ты дал моему сыну женское имя?" И реб Яков долго не мог ничего ответить, по¬тому что лежал своим благочестивым лицом в цимесе. А потом, когда ци¬мес слизала мать жены Иоханана - не пропадать же хорошему продукту за просто так?! - раввин сказал: "Разве это был мальчик, дорогой Иоханан? А мне показалось, что девочка. Но разница была ещё слишком невелика, а у меня такое плохое зрение... Однако теперь ничего не поделаешь, ува¬жаемый Иоханан, твоя... то есть твой Рахиль уже записан в мои книги, и теперь он так и будет существовать под этим именем. И дай Бог, чтобы это было самым большим огорчением в его жизни!" Вот я и говорю: если реб Яков не заметил столь существенную разницу, то те, кто писали эти книги, вполне могли не предусмотреть такую мелочь, как отсутствие гла¬за. Прав я или неправ, а, Марк?
- Погоди, Мойша, остановись, у меня от тебя начинается сердцебие¬ние. Зачем ты через каждые два слова повторяешь "Иоханан"? У меня всё в голове смешалось: раввин, сорок бочек твоих Иохананов и мальчик с несущественной разницей. И при чем тут Он? Какое все они имеют отноше¬ние к Нему? И при чём тут, кстати, бёдра моей жены? Не трогай бёдра моей жены! Оставь в покое бёдра моей жены! Если я ещё раз замечу, что ты трогаешь бёдра Сарры, я...
- Нет, Марк, ты не понял...
- Всё, всё, Мойша, я уже успокоился. Я уже пришел в себя. Мойша, перед тем, как говорить с тобой, надо плотно поесть и заткнуть уши ва¬той. Я забыл про это, Мойша, и Бог меня наказал. Хватит уже, Мойша, а то я могу тебя убить голыми руками.
- Хорошо, хорошо, реб Марк, но только в последний раз. Как тебе этот, Марк? Посмотри, у него два глаза, и кашмирский халат, и лошадь. Погляди, какая под ним красивая лошадь, Марк!
- Да, Мойша, под ним прекрасная лошадь. И да, Мойша, на нём ха¬лат, и тюрбан, и кривая сабля, Мойша, про которую ты зря ничего не сказал. Потому что это араб, Мойша, чистокровный араб из пустыни, и каждая пядь его тела, и каждый клочок его одежды кричат: "Араб! Араб! Араб!" Ты понял меня, Мойша? Араб! Проклятый араб!
- Да, я понял тебя, Марк, но где написано, что Он не может быть арабом?
- Какой ещё араб?! Там же сказано - "из рода Давидова"! Нет, я всё-таки тебя убью! Держите меня, люди!
Но никто их не удержал, и они убежали, причём первый всё ещё пы¬тался спорить, а его преследователь вращал глазами, рычал, и изо рта у него шла пена. На них не обращали внимания, видимо, подобные сценки здесь примелькались.
- Ну, и как же уродились ваши хлеба, реб Исаак?
- С Божьей помощью, прекрасно, реб Самуил. Когда Он придет, бу¬дет, чем Его накормить. А что ваши виноградники?
- Ничего, реб Исаак, неплохо. В этом году пришлось нанимать ра¬ботников со стороны. Однако, как видите, я здесь, уже второй месяц, с тех пор, как звездочёты опять предсказали Его близкое появление, и очень опасаюсь, что чужие люди без меня сами соберут мой урожай.
- Так пошлите вместо себя сына.
- А если они его убьют? Знаете, разные люди нанимаются в работни¬ки.
- Ну и что ж, бывает. Зато потом вы сможете на законных основани¬ях убить их, вернуть урожай и ничего не платить за работу. Я часто так делаю. Очень выгодно получается. На то в наших еврейских семьях и мно¬го детей.
- Спасибо, реб Исаак, спасибо. Обязательно при случае воспользу¬юсь вашим советом. Но я вам так скажу, реб Исаак. Всё это крайне нехо¬рошо со стороны Мессии. Люди Его ждут, настраиваются, бросают дела, накрывают столы. Только на моей памяти звездочёты и всякие там не¬честивые волхвы - тьфу, мерзость какая, прости, Господи, - уже двад¬цать восемь раз возвещали Его скорый приход. И что вы думаете - Он хоть раз явился?! А хлопот-то сколько! В доме прибирай, нищих оделяй, должникам прощай, в грехах кайся... Я уж последние двенадцать раз го¬товился по сокращённой программе, без должников и нищих. А то и разо¬риться недолго. Если бы ещё деньги, затраченные на благотворитель¬ность, не облагались налогом...
- К этому наверняка в будущем придут, реб Самуил, А то тяготы, наваленные на плечи богатых людей, столь велики, что этак и вера может пошатнуться. В дикие времена живём, реб Самуил, верим каким-то звездо¬чётам, факирам, экстрасенсам приблудным. Сидели бы тихо, занимались своим делом...
- Да, реб Исаак, и всему причиной - Он. В конце концов, обещал придти - приходи! Не тяни время. Или уж оставь в покое Свой народ, дай людям делом заниматься. Сколько уж можно, в конце концов?!
- О, Яхве, Бог отцов моих! Ты - Бог мой, Тебя от ранней зари ищу я; Тебя жаждет душа моя, по Тебе томится плоть моя в земле пустой, иссохшей и безводной...
- Слушайте, молитесь потише. Вы думаете - вы один здесь правовер¬ный еврей? Тут все правоверные евреи. И не хуже вас, между прочим. Вы мешаете, в конце концов. Для молитв есть храм, а здесь площадь. Сидите и радуйтесь, что места хватило. И что это вы землю нашу ругаете? Ка¬кая-никакая, а родина. Обетованная, между прочим. Вот как кликну стражника - узнаете.
Лёва вдруг сообразил, что понимает каждое слово. Вокруг говорили на идише, который Куперовский в свое время по ошибке выучил с помощью родственников, собираясь в Израиль. Вот и пригодилось. Правда, это был какой-то совсем другой Израиль, потому что в том Лёва ничего не пони¬мал, и его не поняли. Возможно, судьба с самого начала готовила его к деяниям здесь, в этих местах. Ведь назвал же его чародей Вечным Геро¬ем.
Неожиданно какой-то старичок, дотоле спокойно сидевший на скамей¬ке, взвился, будто к нему внезапно подключили электрический ток, и заскакал козлом, выдирая и щедро разбрасывая небогатые кудри.
- Вот Он! Вот! - завизжал он, бросаясь к Лёве и тыча в него паль¬цем. - Шестое чувство подсказывает мне - это Он. Радуйтесь, евреи, Он пришёл, и теперь мы все наконец отдохнем. Пляшите и веселитесь, евреи, ибо Он явился, и узнал Его я, я, Авраам бен-Шмулик, продавец ковров с Пятой улицы. Запомните, люди: Авраам бен-Шмулик, Пятая улица, синий дом, лучшие ковры в Иерусалиме, открыто с шести до девятнадцати с пе¬рерывом на обед и молитву. Но не спутайте с лавкой моего брата Аарона, та с жёлтой крышей, и таких ковров вы там не купите. Это я, я Его уз¬нал, бен-Шмулик из синего дома, с 6 до 19, перерыв с 13 до 14. При¬ветствуйте Его, евреи!
Окружающие сорвались со своих сидений и бросились на Куперовско¬го.
- Нет, нет! - в панике закричал он. - Я не знаю, кого вы ждёте и что собираетесь с ним сделать, но это не я. Честное слово!
Однако воплей его в поднявшемся гвалте никто не слышал. Толпа схватила Лёву, подняла над собой и повлекла в неизвестном направлении.
На следующий день на базаре только и разговоров было, что о вче¬рашнем происшествии. Худощавые мальчишки на побегушках, всклокоченные юноши с Талмудами, томные девы на выданье, многопудовые матроны в па¬риках, солидные отцы семейств - все обсуждали только одно.
- Ну и как же Его опознали?
- Судите сами: одет не по-нашему, но по внешности - настоящий ид. Смотрит дико, кричит, руками размахивает - пророчествует. Вокруг осматривается так, как если бы никогда этого не видел. Вдобавок - при¬шел за хвостом верблюда.
- А при чем здесь верблюд? В пророчествах вроде было сказано по-другому.
- По-другому... Синедрион ещё когда постановил, что пророчества надо толковать расширительно. Иначе мы далеко не уедем. Вон Безумный Пророк явился, как полагается, - на ослице, с ослёнком в поводу, а что толку? В результате в Европе до сих пор приходится воевать с франками, готами и прочими его последователями. Может, ты сам из таких? Нет? Смотри. И вообще: пророки о ком говорили? О животном. Этот самый Лейб с кем пришел? С животным.
- Но ведь не с ослицей, а наоборот, с верблюдом.
- В Синедрионе сказали, что верблюд даже лучше ослицы. И всё, отстаньте от меня, больше ничего не знаю.
- А где Он поселился?
- Слушайте, вы отойдёте или что? Сёмочка, дорогой, выйди из лав¬ки, возьми свою дубинку и объясни этим мишугоэм насчет Мессии, чтобы мало не показалось. Так их, Семочка, и проверь, не остались ли у них ещё вопросы, и ответь на все. Не гони их далеко, Сема, гони их к Соне, передо мной они всё утро стояли, теперь пусть она на них порадуется. И мне слышно будет, о чём они там болтают.
- Его приютил Бар-Раббан, учёный человек. Знает наизусть Пятикни¬жие, наблюдает за звёздами, снимает сглаз. Его уже три раза за кол¬довство хотели камнями побить, но в городе булыжников не нашли - как раз все накануне истратили, а за стены лень было идти.
- Ну и как Он, скоро будет народ учить?
- Бар-Раббан обещает - вот-вот. Пока Он его расспрашивает, прове¬ряет, должно быть, всё ли Его народ воспринимает правильно.
- Говорят, там полон дом книжников, фарисеев, учителей Закона, и Он, хотя и молод, беседует с ними на равных. Он их не понимает, они - Его.
Бар-Раббан особенно охотно говорил об истории Великого Израиля. Перед Куперовским вставали картины победоносной войны, которую вёл Из¬раиль, сокрушая Римскую империю. Вначале, насколько мог судить Лёва, решающую роль сыграли фанатизм небольшой иудейской армии и недооценка её сил противником. В дальнейшем один из римских императоров, страдав¬ший наследственным идиотизмом и тяжёлыми запоями, принял иудаизм сам и начал повсеместно внедрять его среди подданных. После этого основное значение приобрели диверсионные операции по кормлению войск противника трефным мясом и неосвящённой мацой, а также рейды по тылам врага тер¬рористов-пророков, призывающих покаяться в грехах и уйти от мира. А по Средиземному морю плыли в океан тысячи единиц крайней плоти - импера¬тор лично руководил актами обрезания и сам в оных охотно участвовал, но, как человек предусмотрительный, резал с большим запасом, что при¬вело к уменьшению населения империи и стало ещё одной причиной ее па¬дения. Над обломками Рима взвилось белое знамя с шестиконечной звездой и семисвечником. По всей бывшей империи сокрушались языческие идолы - новая господствующая религия запрещала изображения человека. И лишь для громадных фаллических символов почему-то было сделано исключение, но скульптуры были тщательно обтесаны и теперь, по разъяснению Верхов¬ного Синедриона и лично Ирода Шестнадцатого, символизировали торжество наступающего иудейского духа над любым другим. По всему Великому Изра¬илю открывались хедеры и синагоги, школы канторов и клубы каббалистов, ссудные лавки и мастерские по изготовлению париков и филоктерий. И вот здесь возникла одна существенная трудность. Евреев она не касалась, но в бывшей империи жили, к сожалению, не только - и не столько - евреи, и вот теперь двунадесять языков тщетно ломали языки в попытках внятно вознести молитвы вездесущему Яхве. Что-то надо было делать, и по постановлению Верховного Синедриона лучшие учёные страны на основе ив¬рита, латыни и ряда её производных и диалектов создали новый язык, ко¬торый, несмотря на иные причины и другое время возникновения, порази¬тельно напоминал, практически тождественно совпадал с известным нам идишем. Когда члены Синедриона и царь ознакомились с произведением, они были потрясены тем, что кучка высоколобых сотворила с великим язы¬ком Авраама, Моисея и Иисуса Навина, и приговорили осквернителей к по¬биванию камнями, но было уже поздно. Порожденный нечестивцами идиш проник в народ и победоносно зашагал по Царству Израильскому, и вскоре даже фарисеи и книжники практически позабыли иврит, и последний сохра¬нился как международный язык лишь в науке, то есть в той среде, кото¬рая как раз и выпустила джинна из бутылки.
Однако, даже став великим и решив вопрос со смешением языков, Из¬раиль не мог почивать на лаврах, дабы злокозненные змеи, драконы и прочие гады, то есть добрые соседи еврейского государства, не сожрали его. На западе - в Галлии, Британии и Испании - шумели и рвались в бой последователи Безумного Пророка, казнённого в Иудее за кощунство три сотни лет назад теми же римлянами с подачи тогдашнего Синедриона. И сколько ни объясняли израильские послы и газеты так называемым "христианам", что и Безумный Пророк, и его гонители были иудеями, и, стало быть, вся эта история - чисто внутреннее еврейское дело, - не помогало, и на западе продолжали потрясать мечами и кричать про осво¬бождение Гроба Господня, хотя каждый, кто хоть немного разбирается в климатических условиях Иудеи и тамошних обрядах захоронения, понял бы, что какой уж там гроб и какие останки...
На востоке ещё со времен Самсона никак не могли успокоиться фи¬листимляне. У их претензий никакой идейной подкладки не было, они просто и бесхитростно рвались в бой за новыми землями, деньгами, веща¬ми и женщинами.
Израиль воевал и с теми, и с другими и - естественно - ждал Пома¬занника, готовый узнать Его с первого взгляда, чтобы - в отличие от прошлых раз - не ошибиться, и горе самозванцу - побивание камнями ник¬то не отменял. Куперовский прекрасно понимал ситуацию и изо всех сил пытался объяснить, что он - вовсе не Мессия, даже не претендует и не считает себя достойным. Ему не верили, тщательно записывали речи для будущих священных книг, исправно исцелялись, едва дотронувшись до его джинсов, молили о пророчествах, которых сами же потом пугались и по-детски обижались, и просили чудес, чудес и ещё раз чудес. Впрочем, и Куперовский был настойчив, и в конце концов, чтобы разобраться с этим вопросом окончательно, был созван Верховный Синедрион. Обсуждение было длительным, монотонным и тягучим, как жвачка. Выступающие цитиро¬вали Пятикнижие и пророков (причём на не понятном Лёве иврите), возде¬вали в отчаянии руки, неоднократно, прервав речь, шёпотом молились, пытались давить на чувство долга, совесть и патриотизм Лёвы, взывать к его честолюбию, намекали на напряжённую международную обстановку, на неизбежный скандал. Куперовский был тверд, как краеугольный камень, и так же непоколебим. Когда же подряд три оратора неизвестно почему наз¬вали его Эммануилом - а он терпеть не мог этого имени - Лёвушка взор¬вался и наговорил всем присутствующим массу неприятных вещей, к тому же заявив, что если бы он был Помазанником, то лично изгнал бы из хра¬ма и их, и их родственников, и потомков до двадцать седьмого колена. Почему именно до двадцать седьмого, он затруднялся объяснить, но в продолжение спича несколько раз возвращался к этому числу и очень на нём настаивал. Члены Синедриона были уязвлены в своих лучших чувствах, и, таким образом, Лёвина речь решила дело. Встал самый седовласый, пейсатый, носатый и почтенный из всех и, важно поглаживая бороду двумя руками (жест весьма величественный; чувствовалось, что он часами репе¬тировал его дома перед зеркалом), провозгласил:
- Коллеги! Мы собрались на это заседание, чтобы в обстановке сво¬бодной научной дискуссии выяснить сущность и природу, так сказать, присутствующего здесь Льва. Льва, так сказать, и льва. Или, если хоти¬те - аппетиты Льва. Хе-хе-хе, хи-хи-хи. Но вернёмся к сути обсуждае¬мой проблемы. В чём же она состоит? В том, так сказать, Помазанник он или не Помазанник. Вопрос не так прост, как может показаться наиболее нетерпеливым из нас. Если он Помазанник, то следует его обрести, воз¬нести и, так сказать, правильно преподнести. Однако совершить оное без согласия субъекта достаточно трудно и не вполне разумно. С другой сто¬роны, вспомним небезызвестный случай Безумного Пророка. Тогда некото¬рые горячие головы тоже поторопились, так сказать, поднять его на щит, взбаламутили, так сказать, сограждан и в результате пришлось привлечь римский меч и - прости, Господи! - крест. Если бы в дальнейшем вышеу¬помянутые беспорядки не привели к росту, так сказать, национального самосознания, единению, так сказать, народа и, в конечном счете, к преобразованию Израильского царства в его нынешнее состояние, то всю эту историю следовало бы считать весьма и весьма печальной и подрываю¬щей, так сказать, здоровый оптимизм. Однако в ней есть и немало поучи¬тельного. В частности, она указывает на второй вариант решения возник¬шей проблемы. Естественно, в нынешние гуманные времена, далёкие от первобытной дикости периода пресловутой, извините за выражение, Импе¬рии, и речи быть не может о - прости, Господи! - кресте. Однако народ¬ная, так сказать, традиция побивания камнями не может быть, безуслов¬но, списана в архив. Прошедшие здесь прения, на первый взгляд, застав¬ляют нас склониться именно к этому варианту. Но из любой дилеммы есть, дорогие коллеги, три выхода: первый, второй и третий, запасной. Вот его-то я и хочу предложить вашему благосклонному вниманию. Учитывая, что уважаемый абитуриент наотрез отказывается объявить себя Помазанни¬ком, совершить это нашим волевым решением было бы ошибкой, способной привести к смятению умов, неразберихе и хаосу. С другой стороны, вто¬рой способ действий настораживает своей, так сказать, необратимостью. Однако есть и ещё один вариант, соединяющий в себе достоинства первых двух и свободный от их недостатков. Мы вполне можем провозгласить на¬шего дорогого гостя великим, так сказать, пророком. Это нас ни к чему не обязывает и одновременно не оскорбляет ничьих религиозных и прочих чувств. Вспомним, что в пророчествах говорится о, э-э-э, древе. Подож¬дём. Проведём, так сказать, экспертизу. Если присутствующий здесь Лев в своё время будет распят, так сказать, на древе и на третий день воскреснет, то он действительно является Мессией со всеми вытекающими отсюда последствиями относительно его, так сказать, наследия. Если же нет - так нет, и это тоже ни к чему нас не обязывает. Здесь, конечно, снова вспоминается казус с Безумным Пророком, но здравый смысл и, из¬вините, элементарная порядочность учёного заставляют прямо утверждать, что после хорошего римского - прости, Господи! - креста никто никогда не оживал, не оживает и оживать не будет. Возникшие в тот период слу¬хи, к сожалению, до сих пор не забыты и циркулируют в отдельных под¬польных сектах, но мы знаем, кем, какими силами за пределами Израиля они инспирируются и подкармливаются. Со всей ответственностью заявляю, что всё это - антинаучная чепуха и, э-э, так сказать, бред сивой кобы¬лы. Сразу же после, э-э, инцидента был проведен широкомасштабный и гласный следственный эксперимент, который потом неоднократно повто¬рялся. И ни один из 197, э-э, подопытных не воскрес ни на третий день, ни до сих пор. Исчезновение же тела в вышеуказанном случае легко объ¬яснимо вполне материальными причинами. Мы, естественно, не повторим ошибок прошлого. За нашим благословенным Небесами гостем будет уста¬новлено постоянное наблюдение, что позволит, во-первых, оградить его от досадных случайностей и, во-вторых, обеспечить абсолютную научную чистоту эксперимента. Итак, своё предложение я сформулировал, теперь, коллеги, прошу высказываться по существу.
Ещё час участники совещания наперебой, брызжа слюной, кричали о достоинствах Председателя и своём личном уважении к нему, и он солидно кивал и благосклонно улыбался. Когда все выступили и единогласно про¬голосовали, старейший снова взял слово, поздравил Куперовского с бла¬гополучным разрешением его вопроса и напоследок сообщил, что теперь он, как великий пророк, должен принять на себя руководство израильски¬ми армиями в их борьбе с неверными. Лёва, боевой опыт которого исчер¬пывался военной кафедрой К-ского университета, Троцкими лагерями и кратковременной, хотя и победоносной службой в современной нам с вами израильской армии, обомлел, однако возражать было поздно и - учитывая второй из предложенных Председателем вариантов - опасно.
По дороге домой секретарь Синедриона, которого послали с охраной проводить Куперовского, утешал его:
- Ну что ж из того, что ты не Мессия? Ну не судьба, значит. Не огорчайся, старик. Не всем же быть мессиями. Я вот тоже не Мессия, и ничего. В детстве очень хотелось, а теперь привык. Так даже спокойнее, ей-богу.
Лёва попытался объяснить, что он-то как раз совершенно не намере¬вался, совсем наоборот, но секретарь, дружески приобняв за плечи, остановил его излияния:
- Да брось ты, старина, что я, ничего не понимаю? В тебе сейчас говорит уязвленная гордость, оскорблённое самолюбие. Брось, старик, не стоит того! Мы тебя и в качестве пророка будем очень уважать, вот уви¬дишь.
На следующий день все газеты были полны портретами "пророка Лей¬ба", выдержками из его речей и предсказаний, сообщениями о его назна¬чении главнокомандующим войсками Израиля. "Голос Саваофа" первый про¬информировал читателей о награждении Лёвы высшим воинским знаком отли¬чия - Орденом Большого Серебряного Обрезанного Орла с бронзовыми тестикулами. Другая правительственная газета - "Корзина Моисея" - реа¬билитировалась тем, что проследила происхождение пророка от царя Дави¬да. Чисто профессиональное восхищение вызывает то, как автор генеало¬гического древа сумел обойти вопрос о родителях Лёвы, которых, разуме¬ется, никто в Царстве не знал.
Куперовский газет не читал - не было свободного времени. Он шту¬дировал специальную военную литературу, готовясь к вступлению в новую должность. К сожалению, эти толстенные тома, снабжённые многочисленны¬ми красочными таблицами и схемами, были написаны или ненормальными, или для душевнобольных, и Лёва, прилежно дочитывая каждую из книг при¬мерно до середины, бросал бесполезный труд, устрашённый казённым язы¬ком и обилием цифр, и брался за следующую. Вскоре под его кроватью собралась целая библиотека, которую по ночам усердно изучали мыши. В конце концов Лёвушка вынужден был обратиться к единственному доступно¬му его пониманию первоисточнику, касающемуся вопросов военного искусства древнего мира, - к Библии. Он выучил наизусть главы, посвя¬щённые подготовке и ведению сражений, и положился на волю Провидения, которое столько раз выручало его из затруднительных обстоятельств. К сожалению, он не подумал о том, что его личное спасение обычно сопро¬вождалось многочисленными жертвами среди мирного населения и частичным или полным разрушением окружающей обстановки.
Армии встретили Лёву и его солидную - Председатель не забыл свое¬го обещания, хотя и действовал в рамках пристойности - свиту громкими криками восторга, бряцанием мечей о щиты и прочей ненужной шумихой. Как раз надвигалось решающее сражение с галлами, и присутствие проро¬ка, с одной стороны, должно было поднять боевой дух войск (которые уже третий месяц сидели без зарплаты, потому что тыловые службы "прокручи¬вали" деньги через специально созданные для этой цели банки), с другой стороны - проверить стратегические таланты сего новоявленного предста¬вителя рода Давидова.
В грядущем сражении Куперовский собирался испробовать тактическую схему, которая наиболее поразила его своей абсолютной художественной законченностью.
На следующее утро после приезда пророк собрал войско. Здоровые бородатые мужики стояли перед ним, опираясь на копья, и выжидательно смотрели на нового командира. Новобранцы ловили под обмундированием насекомых; старослужащие, давно уже привыкшие к тому, что солдат не бывает в одиночестве даже в своих латах, молча дожёвывали завтрак, позволяя личному зоопарку заниматься своими делами; офицеры обменива¬лись сплетнями, анекдотами и адресами кратковременных платных возлюб¬ленных. "Интересно, почему от военных, даже если их ежедневно мыть в бане, всегда пахнет козлом?" - подумал Лёва. Вслух же он произнёс:
- Возлюбленные чада мои (ему взбрело в голову, что именно такое обращение приличествует пророку; чада же отреагировали вялым ритуаль¬ным криком "ура")! Я хочу вам сказать, что понимаю ваши чаяния, и все нововведения, о которых вы сейчас узнаете, направлены на улучшение условий вашего существования. Надеюсь, что вы ответите повышением бое¬готовности, и мне не придётся во время сражения, как идиоту, носиться в самой гуще боя и подбадривать вас. В конце концов, я с детства боюсь острых режущих предметов!
Конспект речи Лёва писал всю ночь, но порой увлекался и откло¬нялся от домашних заготовок.
- Слушайте мой приказ. Пункт первый. Все получают очередные зва¬ния досрочно, прямо сейчас, с соответствующей зарплатой. Пункт второй. Подъём теперь будет на час позже, а обед - на полчаса дольше. Мама мне всегда говорила, что мало спать и плохо прожёвывать пищу вредно. Пункт четвёртый. Сотрите со щитов то, что вы на них написали. Некрасиво.
И так далее. Двенадцатым пунктом Лёва принял в армию всех марки¬танток и прочих сестёр немудрёного милосердия, зачислив их на долж¬ности рядовых, на что войска отреагировали уже непритворным громовым "ура!". Закончить зачтение приказа ему захотелось красиво, какой-ни¬будь запоминающейся пословицей. Куперовскому вспомнились сразу несколько, и он выплюнул их все:
- Пуля - дура, штык - молодец, друзья! Бей своих, чтобы чужие бо¬ялись! Винтовка рождает власть!
Обстановка к этому времени стала настолько доверительной, что каждое новое слово армия встречала бурными аплодисментами и громкими восхищёнными кликами. При этом никому не мешало, что огнестрельное оружие ещё не было изобретено.
- Теперь по поводу боя, дети мои! Кто боязлив и робок, тот пусть выйдет из рядов, а после обеда возвратится и пойдёт назад, кому куда хочется.
Несмотря на царившую атмосферу экстаза и всеобщей любви, реакция получилась покруче, чем у Гедеона: девять десятых войска покинуло строй. Холодок страха пробежал по Лёвиной спине, но он подавил колеба¬ния и продолжил следовать каноническому тексту. Он привёл солдат к ре¬ке и приказал пить.
- Как так "пить"? - закричал молоденький новобранец. - Что это за старорежимные штучки? Вода же некипячёная! Там же дизентерия! И вибри¬оны холеры, между прочим!
Однако его никто не поддержал, остальные пили молча. Видимо, са¬нитарно-гигиеническое просвещение проникло ещё не во все уголки Изра¬ильского царства.
Лёва ходил вдоль рядов пьющих, и тех, которые наклонялись на ко¬лени и пили прямо из реки, как собаки, ставил отдельно, а лакавших во¬ду языком из горсти - отдельно. Но вверенный пророку народ, судя по всему, оказался дефектным и невоспитанным, и, когда Куперовский хотел сказать, что вот эти лакавшие и сокрушат противника, у него самого пе¬ресохло в горле: таковых обнаружилось четыре человека. Правда, и руки у большинства были грязными, а мыла поблизости не было, но все равно результаты опыта несколько обескуражили нашего героя.
- Ладно, - сказал Лёва. - Последний отбор отменяется. Вы, четве¬ро, в бою пойдете впереди и постараетесь обратить в бегство как можно больше врагов. Если получится. Остальные - за вами. Всё, разойдись!
Излишне говорить, что уже к концу месяца Галлия была очищена от оккупационных израильских войск. А ведь Лёва даже не успел побывать во всех частях. Но, видимо, Бог и на самом деле любил Лёвушку - тот неот¬разимо действовал даже на большом расстоянии. Местное население, у ко¬торого из живности сохранились только свиньи, цветами встречало осво¬бодителей, несколько оторопевших от своих успехов. Впрочем, они бы не удивлялись, если бы лучше знали Куперовского.
Когда стало окончательно ясно, что сражения на западе плохо соче¬таются с Лёвиными дарованиями, того перебросили на восток. Здесь фи¬листимляне вели что-то вроде партизанской войны, периодически налетая на стройные еврейские легионы. Однако последние, горделиво тряся пейсами, твёрдо стояли в своих маленьких крепостях за высокими стена¬ми, на которые арабы никак не могли забраться и потому вновь отступали в пески, впрочем, без особых потерь с обеих сторон. Куперовский, озна¬комившись с характером боевых действий, понял, что он может остаться здесь до морковкина заговения. Кроме того, в армии на него в последнее время стали нехорошо коситься, вслух говорили, что он никакой не Мессия и даже пророк-то далеко не перворазрядный, так, самый заваля¬щенький. Более того, распространилось мнение, что его присутствие при¬носит несчастье. Из столицы приходили известия, что Верховный Синедри¬он срочно подыскивает нового кандидата в Сыны Божии. Необходимо было что-то делать, чтобы поддержать пошатнувшееся реноме. И Лёва решил превратить оборонительную войну в победоносно-наступательную.
Первые трое суток войска героически продвигались вперёд, нигде не встречая противника, и Лёвушка почти никому не мешал, хотя и потерял полевые кухни в пустыне, пытаясь встретить бойцов на привале заранее приготовленным обедом. Однако на четвертый день дорогу преградила бур¬ная река... Неправы те, кто утверждал, что пророк сознательно утопил здесь треть войска. Нет, Лёва просто попытался остановить поток силой духа, однако его солдаты оказались не крепки в вере. Но окончательную победу над израильской армией Куперовский одержал на двенадцатый день, когда, увлёкшись экспериментами с солнцем (он позже утверждал, что несколько раз оно останавливалось, хотя и ненадолго), позабыл вовремя ввести в бой резервы, и успешно для евреев начавшееся сражение завер¬шилось самым плачевным образом. Впрочем, всё закончилось ещё до темно¬ты, так что Лёвины экзерсисы, возможно, не были уж совсем бессмыслен¬ны.
Когда Куперовский вернулся в Иерусалим, он понял, что к его встрече народ приготовился. Всюду были расклеены карикатуры на проро¬ка, в двух местах догорали его чучела, а на центральной площади не¬большая бригада вкапывала в землю внушительных размеров древо. Говори¬ли, что через десять дней в Израиле будет большой праздник - Председа¬тель Синедриона принародно начнёт решающую фазу своего эксперимента. Ожидалось присутствие Ирода, иностранных послов, приезд делегаций из других городов Царства. Детские хоры разучивали весёлые песенки про пророка с припевом: "Распни его! Распни его!" Общество Друзей Иеговы распространяло брошюры с картинками, где языком, доступным даже оли¬гофрену (и только ему), населению объясняли суть происходящего. Брошю¬ры брали охотно - они хорошо шли и на пипифакс, и на растопку. Хасиды готовили к торжественному дню многофигурную композицию - что-то про первое грехопадение, но без участия женщин. Мрачные фарисеи раздавали написанные от руки листовки с крупным заголовком: "Мы же предупрежда¬ли!" - где говорилось о том, что они предупреждали, хотя оставалось неясным, о чём же они, собственно говоря, предупреждали. Верховный Си¬недрион заседал непрерывно, хотя и довольно сумбурно. Газеты, ссылаясь на неназванных информаторов, сообщали, что разрабатываются, во-первых, типовой сценарий распятия и, во-вторых, текст присяги будущих Мессий, которую они должны будут произносить во время инаугурации. Чемпион Из¬раиля по метанию пращи посвятил грядущему распятию свой новый рекорд, а жнецы, металлурги и резники крайней плоти - будущие урожай, выплавку и настриг, соответственно. Пенсионеры писали в газеты письма, где дружно поддерживали решения царя и Синедриона и выражали готовность лично принять участие в церемонии, если только власти сочтут возможным дополнить экстраординарное распятие традиционным побиванием камнями. Одновременно в посланиях содержались обещания признать пророка Мессией посмертно и воздать ему соответствующие почести, если он всё-таки, па¬че чаяния, воскреснет. Старики любят подстраховаться.
Лёва смотрел в будущее с оптимизмом. Он верил в свою звезду и на¬деялся, что, раз всё разворачивается именно таким образом, его уже скоро заберут отсюда. Честно говоря, в Великом Израиле ему уже поряд¬ком надоело. Он находил, что еврей в качестве агрессора выглядит глупо и смешно, и ничем хорошим это кончиться не может.
Его поселили на прежнем месте, у Бар-Раббана. Каждое утро маль¬чишки втыкали под его окном палку и метали в неё камни - тренирова¬лись. Получалось неплохо, чувствовалась школа. Между тем, день казни приближался. Бар-Раббан приводил откуда-то группы неизвестных людей, которым за умеренную плату позволял в щелочку взглянуть на лжепророка. При этом кормили Куперовского за казённый счет и платили за его прожи¬вание, так что выгода получалась двойная или даже тройная - учитывая объедки и остатки. Наконец, к огорчению Бар-Раббана, наступило утро, когда за Куперовским пришли. Бар-Раббан тепло простился с постояльцем, пообещал явиться на его специфический триумф и показал заранее приго¬товленный, отмытый и завёрнутый в фольгу булыжник.
- Для тебя, - сказал он. - Купил на рынке. Видишь, какой краси¬вый? Продавец говорит, Синедрион всё-таки разрешил побивание. Вдруг ты не Мессия? Если ты действительно Сын Божий, то тебе это не повредит, а если нет, то как же без побивания? Так что гляди внимательно, я непре¬менно там буду. Где-нибудь в первых рядах, меня пропустят, всё-таки ты мой гость.
- Спасибо, - сказал Лёва. - Я обязательно посмотрю.
Он оделся и шагнул к выходу. И тут - то ли рослый легионер у две¬ри неловко повернулся, то ли гвоздю пришло время выпасть, то ли Небеса действительно хранили Лёву, то ли по сюжету данной повести так полага¬лось - небольшой увесистый предмет сорвался со стены и чувствительно шмякнул Куперовского по голове. С высоты двух метров.
На следующий день Куперовский опять стал центральной темой разго¬воров.
- ...И вот тогда он превратился в громадного чёрного змия, взвился в воздух и улетел.
- Зачем так врать, я не понимаю? Даже самому захудалому лэмуху известно, что змеи не летают.
- Слушайте, не цепляйтесь к словам. Ну хорошо, пусть будет не змий, пусть будет дракон, легче вам стало? Или у вас от этого третья нога вырастет? Так я и говорю: взвился и упорхнул, как птичка, но пе¬ред этим сожрал золовку Бар-Раббана и сжёг его дом. Мамой клянусь!
- Люди, посмотрите на этого болтуна! Это кто съел золовку Бар-Раббана? Это ж я - золовка Бар-Раббана, и у него нет другой золов¬ки! Держите меня крепче, люди, он хочет накликать на меня горе, я его убью! Да пусть моим врагам Бог пошлет столько лет жизни, сколько в его словах правды!
- Успокойся, Маня, успокойся. Наплюй на него и возьми себя в ру¬ки. Плюй, Маня, не бойся, мы его держим. Вот молодец!
- У него дурной глаз, он меня хочет сглазить. Подождите, люди, не отпускайте его, я выбью ему дурной глаз. Правый, точно, это правый, вот он какой чёрный! Или левый?
- Маня, не мучайся. Что ты себе портишь нервы по пустякам? Выби¬вай оба, и помни, что у тебя есть лучшая подруга Софа, которая знает пол-базара и всегда тебе поможет. Только быстрее, Маня, а то он сильно вырывается!
- "Лучшая подруга", да? "Всегда поможет", да? А кто у меня занял двадцать шекелей и отдаёт их уже три месяца? Ты думаешь, Маня дура, Маня забыла, да? Маня всё помнит. Люди, отпустите этого трепача, хва¬тайте её, пусть вернет мне мои двадцать шекелей!
- ...И всё-таки, раби Борух, я полагаю, что он был драконом, посланным разрушить величие Израиля.
- Дорогой раби Залман, даже если так, то я вам напомню, что в прежние времена такими проблемами занимались именно ангелы, вспомните хотя бы Книги Царств. Перечитывать надо первоисточники, дорогой.
- Уважаемый реб Борух, я ведь не выражаю прилюдно сомнений в ва¬шей научной компетентности, хотя именно вы в своих научных трудах постоянно приписываете пророкам слова, которые слышите от башмачника Тевье в банях.
- Реб Залман, чья бы, как говорится, корова мычала, ведь это ваше так называемое популярное переложение Торы для детей язычников коллега Бенцион справедливо предложил использовать на подстилку для свиней.
- А ты, Борух, сам свинья!
- Коллеги, коллеги, давайте вести научный спор корректно и аргу¬ментированно. Вот если вы, раби Залман, утверждает, что раби Борух - свинья, то докажите это.
- ...Нет, евреи, этот Лейб был, конечно, не Мессия, но всё же Бо¬жий посланник. Подумайте, он вознесся оттого, что на него упала Тора! Какой ид может пожелать себе большего?
Между тем Лёва после чувствительного удара по макушке очнулся в уже знакомой лаборатории. С тех пор, как он покинул её, здесь кое-что изменилось. На столах среди спиртовок, плошек и реторт гордо возвыша¬лись два персональных компьютера системы "Pentium", один даже с прин¬тером. В углу мерно гудел циклотрон. В другом углу мрачно жевал что-то горбатый и перекошенный голубовато-зелёный гигант с багровыми глазами.
- Добро пожаловать, мой юный друг, - сказал чародей, закрывая дверь автоклава. - Располагайтесь. Познакомьтесь с моим гомункулусом, недавно вывел. Малыш, дай дяде ручку.
Гигант, недовольно ворча, протянул Куперовскому волосатую лапу, которую тот осторожно пожал.
- А что он ест? - из вежливости спросил Лёва.
- Вы меня удивляете. Мясо, конечно. Я и создал его для того, что¬бы избавляться от назойливых посетителей. Не беспокойтесь, сейчас он сыт. Малыш, сидеть!
- Извините, - сказал, помявшись немного, Куперовский, - а вам не удалось ещё определить координаты моего отражения? Помните, вы обеща¬ли?
- Во-первых, юноша, не координаты, а местостояние. Это гораздо более сложное понятие, включающее координаты как составную часть. Во-вторых, я помню всё, но мне было недосуг. Я тут синтезировал эликсир молодости и вечной жизни, но колбу опрокинул этот неловкий болван, - он обвиняющим жестом указал на гомункулуса, тот в смущении спрятался под стеллаж, смахнув по дороге реторту, из которой потёк по полу сизый туман, - а записи сжёг какой-то приблудный демон. Я пытался всё восстановить, но такие открытия совершаются один раз в жизни. Те¬перь храню информацию в компьютере.
- А зачем вам два?
- Первый мне продали дефектный. В нём живет душа нераскаявшегося грешника. По ночам самопроизвольно включается, воет дурным голосом, щёлкает чем-то, бряцает тумблерами. Три раза пытался совратить меня компьютерными играми. Кстати, вы слышали про последнее постановление Небесных Сфер?
- Нет, конечно, - сказал Куперовский. - Там, где я находился, все были заняты исключительно своими делами.
- Да знаю я их, знаю. Избранный Народ, что возьмёшь? Хуже детей, ей-богу. Так вот, состоялось расширенное заседание Высшего Суда с участием архангелов и некоторых ангелов. Даже Люцифера приглашали - в качестве эксперта, разумеется. Отныне решено считать игры на компьюте¬рах и всевозможных телевизионных приставках восьмым смертным грехом. В новые издания Библии будут внесены соответствующие изменения. А в аду уже оборудуется соответствующий круг. Там устанавливают устаревшие громоздкие ЭВМ с двести восемьдесят шестым процессором, в которых все игры заражены вирусами, на дисках не хватает места, "винчестер" перио¬дически летит, а в системе сидят невыявленные "блохи". К делу привле¬чены лучшие из недавно умерших хакеров, которым посулили за это подк¬лючить их к сети "Интернет". Муки грешников обещают быть поистине дьявольскими.
Чародей взглянул себе под ноги. Сизый туман дошёл уже до колен.
- О Абадонна! - вскричал волшебник. - Этот идол разбил сосуд с газом познания. Нам надо сократить свою беседу.
- А что нам грозит? - спросил Лёва.
- Когда он поднимется на уровень вашей головы, молодой человек, вы мгновенно познаете всё, что есть во вселенной и за её пределами. Ваш мозг не выдержит давления информации и лопнет, и вы мне всё здесь забрызгаете.
- А как же вы сами? - поинтересовался Куперовский.
- О, мне ничто не угрожает. Мой мозг поистине всеобъемлющ, он мог бы вместить данные о десяти таких вселенных во всех их отражениях и среагировать на это лишь легкой мигренью. Малышу тоже нечего бояться. Он ни черта не понимает, и я порой думаю, что вообще забыл вложить в него мозг. Так какие же у вас возникли проблемы там, куда я послал вас в прошлый раз?
Лёва подробно рассказал обо всём, случившемся с ним в Великом Из¬раиле, изредка с опаской косясь на туман, который продолжал неуклонно подниматься.
- Ну что ж, - причмокнул от удовольствия чародей. - Время вы, что называется, провели не напрасно. Я просто дивлюсь масштабам вашей дея¬тельности. Как много вы успели сотворить! Нет, я в вас не ошибся, в вас действительно дремлют качества Вечного Героя. Попробуем теперь другое отражение. Там вы тоже, хе-хе, не соскучитесь. А я вас постара¬юсь навестить.
- Подождите, - закричал Лёва, - я домой хочу!
- И домой когда-нибудь попадёте. Всему своё время. Я обещаю ре¬шить вашу маленькую проблему на досуге. Вот только досуга у меня мало¬вато. Есть ли у вас ещё какие-либо вопросы, юноша, или просьбы? Но то¬ропитесь, времени осталось совсем мало.
- Простите, - сказал Куперовский, - а нельзя ли попадать к вам каким-нибудь более тихим способом? Менее сногсшибательным?
- А что такое? - спросил волшебник. - По-моему, хороший путь. На¬дёжный, проверенный веками. Но ладно, раз вы так просите, не могу вам отказать. В следующий раз доберётесь другой дорогой.
- А он будет, следующий раз? - с надеждой спросил Куперовский.
- Жизнь покажет, - ответил чародей и что-то плеснул в огонь. По¬лыхнуло.
Ярко светило солнце. Недалеко за деревьями виднелся замок, окру¬жённый довольно высокой стеной. Её верхняя часть была утыкана пиками, на коих приветливо улыбались свеже- и несвежеотрубленные головы. У массивных ворот на цепи сидел весьма крупный пес. Судя по тому, что кобель был обрезан, Лёва имел некоторые основания рассчитывать на бо¬лее радушный прием, чем тот, какой встретили предыдущие визитеры, ук¬рашавшие теперь стены. Прямо над собакой, которая даже не гавкнула, а лишь, приподняв одну бровь, смерила Куперовского долгим оценивающим взглядом, после чего отвернулась, висел щит. На нём были изображены железная рукавица, сжатая в кулак, и большая жёлтая шестиконечная звезда. Лёва сильно постучал в щит. Никто не откликнулся. Лёва посту¬чал ещё раз, погромче. Ворота с лязгом распахнулись. На пороге стоял рыцарь в полном вооружении, грозно воздев над собой меч.
- Ну? - зарычал рыцарь. - Это кто здесь таки настолько нахальный, что вызывает меня на поединок? Кто не дает честному еврею хорошенько вздремнуть и как следует подготовиться к субботе? Выходи и сразись со мной, и, клянусь пейсами моего папы, солнце не успеет закатиться, как ещё одна дурная голова украсит частокол вокруг моей скромной избушки.
Он перевёл взгляд на Лёвушку.
- Ну?!
Лёва стоял молча, ошеломлённый бурным натиском.
- Это ты меня вызвал?
Лёва в смятении помотал головой. Он все ещё был не в силах вымол¬вить ни слова.
- Слушай, ты язык проглотил? Если не хотел сражаться, зачем уст¬роил поношение щиту?
Куперовский наконец проглотил комок в горле.
- Извините, я не знал. Я думал, щит здесь повешен специально, чтобы по нему стучали.
- Правильно думал. Специально и висит. Он висит, они по нему сту¬чат, я слышу, таки сильно обижаюсь, выхожу, мы единоборствуем, и я немножко таки убиваю их до смерти. Потом один мой знакомый резник, Ме¬ер Завец, делает мне очередную штуковину на забор. Но только самый мерзкий язычник лупит по щиту в пятницу, когда порядочный еврей плачет о своих грехах, чтобы на следующий день с лёгкой душой смеяться и петь назло всем врагам. Хуже этого может быть только колотить по нему в субботу, когда еврею нельзя брать в руки оружие, и ему остается только угостить незваного визитера гневным взглядом. Один раз блудный гой та¬ки поступил так. Но я посмотрел на него, что он умер от разрыва серд¬ца.
Он замолчал и внимательно оглядел Лёвушку.
- Ты ид? По виду вроде похож.
- Да.
- Тогда чего ж ты ведёшь себя, как необрезанный язычник?
- Так я же объяснял, - начал снова Куперовский. - Я не знаю ваших обычаев. Я из далёкой страны, попал сюда случайно и не своей волей, а поскольку меня материализовали вблизи вашего замка, то я решил, что именно сюда мне следует обратиться в первую голову.
По ассоциации он поднял взгляд на пики.
- Ты хочешь спросить про этих? На них можешь не обращать внима¬ния, - великодушным жестом хозяин замка как бы отодвинул в сторону за¬бор со всем его содержимым. - Они тут все необрезанные.
Лёва, который (если уж раскрывать читателю подноготную правду) тоже не подвергался вышеозначенной операции, слегка похолодел.
- К тому же не все здесь настоящие. Меер Завец такой пройдоха, что изготовляет муляжи - от настоящих не отличить. А чем больше го¬лов - тем больше уважения. Ну, пойдём в дом.
По дороге он продолжал разговаривать.
- Ах, этот Меер. Он таки отлично режет не только здесь, - рыцарь указал глазами вниз, - но и здесь, - он провел рукой по горлу. - Дела¬ет свой маленький гешефт. Но больше всего шекелей ему приносят искусственные головы. Понимаешь: по дорогам стало ездить слишком много рыцарей, потребление таким образом увеличивается, а предложение голов не растет. Иной раз по полгода стены не обновляю. А ведь они портятся, дождь, град, вороны. Нет, муляжи дороже, зато долговечны. К тому же безопасны, а с возрастом это таки приобретает значение. Честно говоря, я накопил пару шекелей и приобрел на чёрный день десяток-другой этих сувениров. А то вдруг Меер уедет - что ж я без него делать буду?
Он провёл Куперовского в небольшую комнатку, где уже была приго¬товлена постель.
- Вот здесь у меня странноприимные покои. Располагайся. Поесть тебе принесут, но не обессудь - ужин таки будет скромный. Зато завтра поешь, как у мамы. А я пошёл спать. Перед субботой у нас, благородных Столпнеров, всегда было принято поститься на час дольше, чем у сосе¬дей, а сон, как известно, - лучшая замена пищи. Хотя и спится на пустой желудок таки довольно плохо. Поэтому в семье Столпнеров всегда были в ходу спиртное и снотворное, и я уже успел принять лекарство, когда ты постучал. Могу упасть прямо здесь.
И он ушёл, цепляясь за стены.
Пир и правда был великолепный. Приехало много гостей, каждый вру¬чал хозяину ритуальную халу, и у каждого на боку, помимо меча, была небольшая сеточка с ручками, вроде нашей авоськи.
- Для чего это у них? - спросил шёпотом Лёва у Столпнера, указы¬вая ему на неожиданную принадлежность рыцарского вооружения.
- Как "для чего"? - изумился тот. - Или ты не еврей, что не пони¬маешь? Они же пришли в гости, так? Кушать будут, так? Должен же поря¬дочный еврей принести что-нибудь и для семьи, для родственников. Вон, видишь благородного реба Зяму Иткина в голубом плаще с розовой опуш¬кой? У него нет такой сумки, потому что он одинокий. У них в семье большая война была из-за наследства, это был такой цорес, что ни Боже мой! Младший брат приготовил отравленный фалшефиш, все кушали, он сам по ошибке тоже кушал, сам умер, ещё двое умерли. Зяма выжил, зарезал троих, сестру замуж выдал, хорошо, удачно выдал, за раввина. Остальные члены семьи сами разбежались, теперь он живёет один, богатый, как Рот-
шильд. Брать с собой ему не для кого, так ему обидно, и он ест за дво¬их, дай Бог здоровья благородному ребу.
Столпнер усадил Лёву рядом с собой, лично следил, чтобы тарелки и кубок его были полны, и всё ему объяснял.
- А вот граф и графиня Рабиновичи, они вместе пришли. Держат свечную лавочку и половину акций корчмы "У Додика". Их герб - синий лев на золотом поле с семисвечником в правой передней лапе. Там, под столом, весь в маце - это учёный раби, благородный реб Гольдин, знаток Талмуда. Его герб - чёрные пейсы на голубом поле и белая полоса на¬искось. На него плохо действует вино, но в молодости он сражался с са¬рацинами и честно заслужил право носить серебряный лапсердак, который ему вручил ещё царь Иосия Пятый, да будет земля ему пухом. А вон тот высокий черноволосый муж с самыми длинными пейсами и самым большим кубком - это благородный реб Прудкин. Его герб - три куриных шейки с рисом и двумя красными полосами крест-накрест. Свои подвиги он совер¬шил в Британии, где одолел немало нечестивых христиан и воткнул в ка¬мень какой-то меч, который они незадолго до этого с большим трудом вы¬тащили оттуда.
В это время реб Прудкин поднялся со своего стула, выпятил грудь и провозгласил:
- А я предлагаю выпить за нашего славного хозяина, благородного Рыцаря Желтого Могиндовида, да не оскудеет и не ослабнет его рука, да будут всегда полны его кубок, тарелка, кошелёк и постель! Лехаим!
Все закричали наперебой.
- Слава благородному ребу Мойше Столпнеру!
- Лехаим, Мойша! Живи ещё сто лет!
- Нит гедайген, Мойша!
Когда все немного успокоились, а хозяин кончил раскланиваться, чокаться и благодарить, он вернулся к разговору с Куперовским.
- Ещё двоих я хочу представить тебе. Вон тот, унылый, с длинным горбатым носом - это Абрам Лифшиц. Он совсем недавно посвящён в благо¬родные ребы. Он мишугенер, разъезжает по дорогам Франции и Испании и ищет неприятностей на свою голову. Говорят, что под кольчугой всё его тело сплошь увешано филоктериями. Он дал зарок носить их до тех пор, пока они сами не истлеют и не спадут. Но, на мой взгляд, их делают та¬кими прочными, что скорее истлеет кольчуга.
- А почему вы сказали про него "мишугенер"? - осторожно поинте¬ресовался Лёва.
- Ну, у нас так, гм, называют странствующих рыцарей. Поодиночке каждый из них - мишугенер, а все вместе они - мишугоэм. Вот, кстати, и ещё один мишугенер. Тот, с подстриженной бородой и без пейсов. Это Гай Луций Пиццерий, он язычник, римлянин, имеет там какой-то хороший ге¬шефт. Обещает обрезаться, когда совершит свой подвиг, и потому принят в лучших домах. Его подвиг - победить дракона и сделать из него столь¬ко фаршированных шеек, на сколько хватит голов. Среди мишугоэм есть ещё один неверный - сарацин, реб Баламут, сегодня он отсутствует. Он обрежется, когда поймает Фальшивую Рыбу.
Тут разговор прервался, потому что оркестр заиграл "семь-сорок", и у благородных ребов ноги сами пошли в пляс. Потом они танцевали "фрейлахс", а Лёва не мог, потому что у него не было ни лапсердака, ни жилетки. После этого возвратились к столу, но Столпнер был мокр, кра¬сен, ему никак не удавалось отдышаться, а потому беседа не клеилась.
Вскоре гости начали расходиться. Реб Мойша подолгу обнимался с каждым и - в особенности - с каждой. Животы и авоськи были полны. То и дело слышалось:
- В будущем году в Иерусалиме, дорогие гости!
- В будущем году в Иерусалиме, реб Столпнер!
Наконец дверь хлопнула последний раз, и установилась тишина. Ры¬царь Желтого Могиндовида потянулся, зевнул и резюмировал:
- Суббота кончилась. С утра опять щит на ворота вешать.
Солнце зашло, и, несмотря на свечи и факелы, горящие по стенам, в зале было темновато.
- Когда уже электрические лампочки изобретём? - досадливо помор¬щился реб Столпнер. - Одно слово - мрачное средневековье, - он обер¬нулся к Лёве. - А теперь я готов отвечать на вопросы, рассказывать, вообще что угодно, если ты, конечно, в состоянии слушать.
Куперовский жестом дал понять, что вполне в состоянии, и хозяин повел своё повествование:
- Ну, поскольку ты издалека, выглядишь не простолюдином и ведёшь себя как и полагается порядочному иду, то поговорим об истории Велико¬го Израиля.
- Может, лучше не надо? - попросил Лёва. - Я Библию читал и вооб¬ще...
- Что ты, что ты?! - замахал на него руками Столпнер. - Как мож¬но?! Отпустить странника, не подвергнув его учёной беседе о благород¬ных материях?! Да какой же я после этого благородный реб?!
Пригорюнившись, Куперовский обречённо вздохнул и приготовился слушать.
- В оные времена Израиль был действительно великим, ему принадле¬жала большая часть бывшей Римской империи, половина Аравии и южная Скифия. Христиане, филистимляне, египтяне, дикие готы, сарацины - все бежали от нас. В те годы каждый ид гордо носил филоктерии, пейсы и нос с горбинкой. Но Бог не любит слишком самодовольных и отвернулся от ев¬реев. Наше могущество начали крушить со всех сторон.
- Да, - стыдливо прошептал Куперовский, - там ещё появился про¬рок, который пытался руководить израильскими армиями. Он старался, но у него ничего не вышло. Я знаю об этом.
- При чём тут пророк? - удивился Столпнер. - Пророков у нас было много, слава Богу, всё-таки мы - избранный Им народ, а не какие-то пфендрики. Но кто бы им разрешил командовать войсками? Мы, хвала Яхве, добрые евреи, а не сумасшедшие. Нет, дело было в другом. Что-то такое с идолами, которых наши предки то ли не там поставили, то ли не так за ними ухаживали. Я подробностей не знаю. В общем, мы потеряли Францию, Испанию, Италию с Римом, Египет, а также все южные и северные земли. Что и говорить, потрепали нас крепко, но кое-что мы удержали. Глав¬ное - мы сохранили веру и обычаи. Отважный рыцарский дух живет в груди лучших сынов Израиля. По всем дорогам Европы странствуют наши мишугоэм и вершат великие подвиги. Они освобождают девиц и дам, побеждают могу¬чих великанов и коварных карликов. Многие рыцари рыщут по лесам и пустыням, стремясь обрести Священную Мацу, которую не доел когда-то праотец Авраам.
- А что это за штука такая? - удивился Лёва.
- Ты спросил неправильно, - недовольно проворчал хозяин. - Надо было сказать так: "О, благородный рыцарь, поведай мне историю Священ¬ной Мацы". Но я прощаю тебя, ибо ты не знаешь ещё наших обычаев. Так вот, Сарра была стара и бесплодна, Авраам тоже далеко не юноша, но, как и пообещал им Бог - а на Его слова, мой юный друг, можно поло¬житься, как на страховой полис, - Сарра понесла, что, как говорится, большое чудо и можно каждому пожелать в её и особенно в его возрасте. Авраам возблагодарил Ягве, а Сарра в честь такого события испекла ма¬цу. И это ещё более великое чудо, так как готовить Сарра не любила и не умела. И это была первая маца, приготовленная под этими небесами, и это были первые евреи, приготовившие и откушавшие ту мацу. Некоторые, правда, говорят, что Сарра собиралась испечь пирог, но, как я уже упо¬минал, она была та ещё кулинарка, и пирог совсем немножко подгорел и самую малость усох, а положить в него начинку она просто забыла. Пото¬му маца и получилась такой, какую мы её сейчас едим. Однако Авраам лю¬бил таки хорошо питаться, и когда Сарра принесла ему изготовленную своими руками мацу, он очень обрадовался, попробовал, воздел руки к небесам, сказал: "Ты у меня, Саррелэ, таки золотая хозяйка, но зачем было так напрягать себя в твоём положении?!" - и убрал остатки мацы в заплечный мешок, на чёрный день. Однако чёрный день, благодаря Госпо¬ду, не наступил, и праотец так и не доел эту мацу, хотя Сарра, дай ей Бог здоровья на том свете, каждое утро напоминала ему про неё. Авраам отвечал жене, что бережёт сей единственный плод её кулинарного искус¬ства как память, запер эти остатки в большой чемодан и положил чемодан на шкаф в самый дальний угол. С тех пор все евреи хранят мацу в чемо¬данах на шкафах. Когда Авраам умирал, он завещал мацу Исааку. Когда Исаак женился на Ревекке, на свадьбе незримо появился ангел и втайне от всех благословил мацу, но этого никто так и не узнал. После Исаака она должна была перейти к Исаву, но досталась Иакову, который позже в пустыне откусил от нее кусочек. Она столь основательно подкрепила его, что он почти на равных всю ночь боролся с Богом, который за то присво¬ил ему имя Израиль. И надо сказать, что Израиль с тех пор таки доста¬вил своему Богу немало неприятных минут. Иаков завещал мацу любимому сыну Иосифу, Иосиф подарил её младшему брату Вениамину, а Вениамин сменял её на ножичек и два блока жвачки. Тогда Священная Маца и была утрачена на века, и с той поры лишь несколько наиболее отважных, достойных и богобоязненных иудейских рыцарей удостоились счастья ли¬цезреть её. Давид видел её как бы в туманном золотом облаке перед боем с Голиафом, Самсон - перед разрушением храма, а Иуда Маккавей - перед первой из своих великих побед. Говорят, что даже крошки от неё излечи¬вают смертельные раны, наделяют необоримой мощью и прозорливостью и делают отведавшего самым сильным рыцарем в мире. Рассказывают также, что достигнуть Священной Мацы может лишь рыцарь, совершенный во всех отношениях, конечно, обрезанный и правоверный, не моложе двадцати од¬ного года, без вредных привычек и никогда не знавший женщины. А где, я спрашиваю, вы найдёте девственника таких лет в нашем климате? Так, ма¬ло этого, коснуться Священной Мацы дано только тому, кто ни разу в жизни не солгал. Это уж вовсе ни с чем не сообразно. Еврея, который никогда никого не обманул, следует возить по всем землям в клетке с надписью: "Опасный зверь. Большая просьба ни в коем случае не кормить, а то он, не дай Бог, начнёт ещё размножаться". Хотя, конечно, Ягве виднее. И уж если такой уникальный экземпляр обнаружится, крылатые де¬вы во главе с седовласым старцем вынесут ему навстречу Мацу прямо в чемодане, и от Мацы будет исходить сияние, и от чемодана - сияние, и от девушек со стариком - тоже сияние, так что, я думаю, мало света этому мишугенер не покажется. Потом он свершит великие подвиги и умрёт совершенно удовлетворённый. Впрочем, думаю, при нашей жизни всего это¬го не случится. Лехаим! - и Столпнер осушил огромный кубок.
- Однако, - продолжал он, закусив куриной ножкой, - помимо по¬исков Священной Мацы, есть у нас и другая общая цель, несравненно бо¬лее важная. Все иудейские юноши, едва окончив хедер, мечтают поскорее стать рыцарями, чтобы найти и освободить от неверных могилу пророка Моисея. Как известно, пророк не дошёл до Земли Обетованной и умер в пустыне, по которой мотаются на лошадях и верблюдах дикие арабы. Ди¬кие-то они дикие, но воевать умеют. Мы уж три могиндовидных похода в тех местах провели...
- Ну и как? - поинтересовался Лёва.
- С переменным успехом. Отдали им четыре приграничных области. Однако теперь даже интереснее сражаться, места больше. Ну ладно, пора спать, завтра вставать рано.
И они разошлись, точнее, ушёл один Лёва, а хозяина, ноги которого отказались работать - по-видимому, в честь субботы - унесли четверо слуг.
Наутро Куперовского растолкал сам реб Мойша.
- Вставай! - сказал он. - Есть дело. Ночью мне пришла в голову великолепная идея. Сейчас мы тебя посвятим в рыцари.
- Зачем? - удивился Лёвушка. - Вроде и без того всё было хорошо.
- Нет, - мотнул головой Столпнер. - Так нельзя. Я - благородный реб, мы все - высокородные ребы, один ты не приобщился. Уходи тогда из моего дома на все четыре стороны и ищи себе приют у какого-нибудь мы¬таря, если они ещё сохранились на израильской земле. Я лично уже три года ни одного не видел, с тех пор, как последнего травил собаками. Ну что, идёшь или нет?
"Соглашайся, - шипел в ухо Лёве знакомый ехидный голос. - Согла¬шайся, а то хуже будет". Да Лёвушка и сам видел, что хозяин мучается от тяжкого похмелья и ему лучше не возражать.
- А я-то тебя полюбил, - и реб Мойша вдруг зарыдал. - Я-то в тебя верил. Пригрел, называется, змею на груди, - и он резко развёл руки таким жестом, как будто и впрямь стряхивал с себя упомянутое пресмыка¬ющееся.
- Хорошо, - сказал Куперовский. - Одеваюсь и иду.
- Только давай побыстрее, - уже нормальным голосом попросил ры¬царь. - Люди ждут.
Зал и вправду был полон. Пришли все вчерашние гости и много но¬вых. Явился величественный раввин в церемониальных одеждах, около него крутились какие-то мелкокалиберные тинэйджеры - видимо, служки. Присутствующие были разряжены в пух и прах. Судя по всему, посвящение в рыцари было здесь не слишком частым событием. С появлением Лёвы все спустились во двор. Куперовскому подвели коня, на которого следовало вначале забраться, а потом очень быстро слезть с него. Последнее уда¬лось Лёвушке без всякого труда. Отряхнувшись, он подошёл к раввину, который без спросу положил нашему герою руку на голову и долго что-то читал ему на иврите из большой толстой книги в кожаном переплёте с медными застежками. Потом Лёве полагалось попасть стрелой из лука в цель. Он не попал, но это оказалось неважным. Пел кантор. Танцевали "фрейлахс". Затем Куперовского поставили на колени прямо в пыль, и са¬мый старый из гостей трижды хлопнул его мечом по носу. Все зааплодиро¬вали, крича "лехаим", а Столпнер торжественно надел на Лёву рыцарский лапсердак. Теперь Куперовский приобщился к сообществу благородных ре¬бов. В честь его посвящения устроили турнир, но дело ограничилось тем, что реб Прудкин выбил из седла реба Лифшица и выпал вслед за ним. У всех слишком болела голова после вчерашнего. Лёвушке опять пришлось посидеть на лошади, и он начал потихоньку осваиваться в седле, тем бо¬лее, что животное ему попалось спокойное и стояло смирно.
День пролетел незаметно. Перед сном заявился Столпнер.
- Ну что ж, реб Лев. Поздравляю от всей души. Теперь тебе следует ночь провести в размышлениях, а утречком и отправляться искать приклю¬чений на свою задницу. Я сам таким был в молодости. Коня я тебе дарю.
Едва за ним закрылась дверь, Лёва смежил веки, не видя повода для размышлений. Ан не тут-то было. Раздался хрустальный звон, переходящий в чарующий звук железа по стеклу, и прямо из воздуха материализовался чародей. В мятой пижаме. За его спиной хрипел от натуги гомункулус, держа на спине диван.
- Вот, - сказал чародей, тыча пальцем в ношу Малыша, - добыл с боями. Знал бы ты, сколько мне нервов это стоило. Но просто надоело о нём читать. Впрочем, к вам, юноша, - маг снова перешёл на свой обычный тон, - это не имеет ни малейшего отношения. Пора вам, друг мой, на подвиги, пора. У вас ведь нет меча? Вот вам от меня подарочек, - он снял с пояса своего помощника длинный завёрнутый в несвежую холстину предмет и подал его Куперовскому. - Это знаменитый Ломающийся Меч. Он и приведёт вас домой. Через препятствия, естественно. Смертельно опасные, само собой. Иначе никак нельзя. Каноны, любезный, традиции, штампы. Взгляните на лезвие, юноша. Оно всё в зарубках, царапинах, надломах. Если вы уклонитесь с верного пути, меч начнет противно тре¬щать, хрустеть и даже завывать. Так что он будет у вас вместо компаса. Кстати, его лезвие имеет свойство ломаться в самый неподходящий для этого и опасный для жизни хозяина момент. Однако таковы все волшебные предметы. В каждом из них есть какой-нибудь изъян. Вот вам ещё кошелек с шекелями - пригодится. Только в ближайшие шесть часов ими ни с кем не расплачивайтесь - я только что их сделал, ещё горячие. Ну, я исче¬заю. можете не благодарить, это наш долг, магов и мудрецов, помогать попавшим в беду девам, странствующим рыцарям, путешествующим принцам и прочим тунеядцам и бродягам. Тьфу, пропасть! Ладно, успехов вам, юно¬ша, если повезёт, конечно, а мне пора домой мебель относить. Спать на нём буду, - чародей усмехнулся и вместе со своим спутником и диваном растаял в сумраке ночи.
- Во любит эффекты старикан, - хихикнул кто-то невидимый в углу, но так и не появился в этой повести.
С восходом солнца сопротивляющегося Лёвушку вытряхнули из посте¬ли, накормили, напоили, дали с собой два набитых мешка с провизией и выставили за ворота, вышвырнув ему вслед также недовольного ранним пробуждением коня и меч. И наш Вечный Герой, вздохнув, отправился на подвиги. Ломающийся Меч указывал ему дорогу, и неприятности пока что не спешили.
На восьмой день Лёву ожидала первая встреча. Пещера, в которой он собирался переночевать, оказалась занята. Из её глубин, зевая и потя¬гиваясь, вышел широкоплечий крепыш с большим топором на плече. Ростом он был едва выше пояса не такого уж высокого Лёвы. У недомерка были жгучие чёрные глаза слегка навыкате, крупный горбатый нос, широкий рот с толстыми губами, мускулистые руки и ноги и небольшие всклокоченные пейсы. Вообще надо сказать, что все волосы на его голове - и шевелюра, и борода, и усы, и даже брови - были взлохмачены и не расчёсывались, очевидно, со дня рождения. Если он, конечно, родился с бородой, на что было очень похоже. Одет он был, по ночному времени, в кальсоны, колпак с помпоном и расстёгнутую жилетку. Выглядел карлик столь сердитым, как будто именно Куперовский оторвал у его жилетки рукава.
- Кто здесь гремит железом, ржёт и будит порядочных гномов? - сварливым тоном осведомился он.
- Здравствуйте, - прошептал Лёва. - А вы правда гном?
- У твоей мамы один сын? - спросил крепыш.
- Один, - удивленно ответил Лёвушка.
- Так вот, он - идиот, - констатировал хозяин пещёры. - А я - гном. Иткин, сын Певзнера.
- Да удлинится бесконечно твоя борода! - торжественно произнёс Куперовский, который тоже кое-что читал и знал, как обращаться с раз¬ными сказочными тварями и тварюшками.
- Да падёт типун на твой болтливый язык! - ответил гном. - Разве это пожелание? И так замучаешься мусор и колючки из бороды выбирать, а тут ещё доброжелатели со своими заклинаниями! Не дай Бог, Эру услышит!
Лёва принялся извиняться.
- Ладно, проехали. Тебе переночевать? Пять шекелей, с постелью и завтраком.
Куперовский расплатился подаренными волшебником монетами. Гном попробовал их на зуб, присмотрелся...
- Что, работа чародея с Нулевого Отражения? Да? Я сразу догадал¬ся, тут у него фирменный знак есть, тебе не видно, а нам, сверхъестес¬твенным существам, сразу заметно. Пустое, не тушуйся. Не обманешь - не продашь, как говорится. Сойдут. В корчме возьмут или на рынке.
Он провёл Лёву по коротким переходам в высокую сводчатую пещеру, битком набитую спящим гномами.
- Видал? - хвастливо прищёлкнул языком крепыш. - Ни один ничего не почуял, все дрыхнут. Бери их хоть голыми руками. Только я, Иткин, сын Певзнера, услыхал грохот, который производили в верхнем пределе ты и твоя лошадь. Всё потому, что у меня самый чуткий сон. Я всегда настороже. Недаром я происхожу из достославного рода. Мой предок Ба¬лин, прозванный Хабарлогом за свою неукротимость, за обедом однажды съел восемнадцать больших колбас с довеском и после этого ещё сам до¬шёл до опочивальни. Известно за ним и множество других подвигов.
- Извините, - остановил Куперовский словоохотливого гнома, - но где бы здесь всё-таки можно было бы прилечь? Очень спать хочется.
- А вались где место найдёшь, - буркнул недовольно Иткин. - И не обессудь: у нас так принято. В чужую синагогу со своей Торой не ходят.
Лёва с трудом отыскал местечко между двумя храпящими бородачами и, с полчаса поворочавшись на разбросанном по всему полу сене, уснул.
Иткин разбудил его ни свет ни заря.
- Пошли, - буркнул он, - а то братья проснутся.
- Они что, все - твои братья?!
- Да нет, - раздраженно отмахнулся Певзнеров сын. - Просто у нас так принято говорить. Поспеши. Это, видишь ли, секретный покой, посто¬ронним здесь делать нечего, а я вот тебя привёл. Заработать, понима¬ешь, захотелось пару лишних шекелей.
- Пять, - уточнил Лёва.
- Ну, пять. Ладно, пришли, вот и твоя лошадь. Прощевай. В будущем году в Иерусалиме, как говорится.
И он шагнул в темноту.
- Постой! - закричал Лёвушка. - А завтрак?! Ты же мне обещал! Я же за него заплатил!
- Памятливый! - хмуро сказал Иткин, появляясь из тени. - Вот твой завтрак, - и он протянул Куперовскому небольшой узелок. - Однако сухим пайком, не обессудь. Счастливо.
- Пока, - ответил Лёва и не удержался от озорства. - Да удлинится твоя борода хотя бы ещё на метр.
Он пришпорил коня и ускакал, оставив позади машущего кулаками и сыплющего проклятиями гнома.
Ещё через два дня Куперовский встретился с другим персонажем. Во¬обще чувствовалось, что он попал в зачарованные места. Деревья без всякого ветра шелестели кронами, а когда он начинал дуть, застывали в неподвижности. В темные углах кто-то вздыхал и ворочался. Зловредная тварь - орк Цубербиллер - стащила у Лёвушки носовой платок, туалетную бумагу и ложку. Хорошо, что у него была запасная. Накануне нижеописан¬ной встречи из местного озерка, на берегу которого Лёва устроил днёв¬ку, вынырнула русалка, призывно покачала неслабым бюстом, двусмысленно улыбаясь, погладила пальчиком свой левый сосок и, хихикнув, исчезла в глубине, прежде чем Лёвушка догадался поинтересоваться, что ей, собственно, от него нужно. Даже воздух здесь был другим, он странно пах, отчаянно сопротивлялся каждому вдоху, а попав в лёгкие, шумно ка¬чал оттуда права.
В этот день, стараясь застраховаться от всяких неожиданностей, Куперовский разбил бивак на зелёном лугу, под голубым небом и жёлтым солнцем, среди птичек, бабочек, божьих коровок, гусениц, мух, комаров, букашек и таракашек. Впрочем, вру, таракашек не было, зато попадались клещи, возможно, даже энцефалитные. В общем, пейзаж очаровывал, и Лёва далеко не сразу заметил, что его одиночество оказалось нарушенным. Некто возлежал на валуне неподалеку, вертя в руках флейту и тоскливо глядя в небеса. Едва он убедился, что Лёва обратил на него внимание, как повернулся в его сторону, приподнявшись на локте и приняв ещё бо¬лее грациозную позу. У него были изящные руки и ноги, стройное тело, не без претензий упакованное в невесомые полупрозрачные переливающиеся всеми цветами радуги - и многими другими - одежды, прекрасное лицо с тонкими испанскими усиками и глубокими огромными глазами неопределён¬ного оттенка и длинные струящиеся золотистые волосы. Даже пейсы его были прихотливо расчёсаны, надушены и убраны цветами. Даже горбинка на его носу была маленькой и изящной. И вообще всё это существо было не вполне материальным, каким-то живодригущим.
- Здравствуй, человек, - пропело эфирное создание. - Как твоё имя и что тебе нужно в Волшебной Стране?
- Здравствуйте, - отвечал с поклоном Лёва. - Меня зовут Лев Купе¬ровский, я странствующий рыцарь. Но это временно, а на самом деле я инженер из К-ни. Это далеко, вы не знаете. А пришёл я в ваши места по¬тому, что меня привёл сюда Ломающийся Меч.
- Почему же не знаю К-ни? - существо зевнуло. - Знаю я К-нь. Ды¬ра.
- Ну, это дело вкуса, - обиделся за родной город мой герой. - А сами-то вы кто?
- Ах, - прозвенел в воздухе серебристый смех с отдельными блеющи¬ми нотками. - Я думал, это очевидно. Я эльф. Моё имя - Гурфинкель, на¬ше жилище - в лесу неподалеку отсюда, но и этот луг также принадлежит нам. Мы здесь пируем м танцуем до утра. Я имею в виду весёлых эльфов.
- Вообще-то вы не выглядите слишком весёлым, - сообщил искренний Куперовский.
- Да, - грустно подтвердил эльф. - Вчера на празднике в честь тридцать пятого дня лета я немножко... как бы это получше выра¬зиться...
- Перебрал, - подсказал Лёва.
- Спасибо. Очень хорошее, точное слово. Именно перебрал. Но сей¬час я напился росы и уже почти совсем в форме. Хотите, я вам спою? Многие безнадёжно мечтают услышать эльфийское пение.
- Да, прошу вас, - с негодованием сказал Лёвушка; он ненавидел художественную самодеятельность. - Буду счастлив.
Эльф принял ещё одну из своих неестественных поз и паточным бари¬тоном завёл (откуда-то из-под камня ему подыгрывала шотландская волын¬ка, видимо, исполняющая функции "рояля в кустах"; возможно, у него там был спрятан магнитофон):
Парус несёт за моря, за моря,
Жалко, что бриг потерял якоря.
Как нам узнать, где закат, где восход,
Если наш компас отчаянно врет?
Мы подтянули свои пояса.
Слышатся нам голоса, голоса.
Весь я стал чёрен от грязи и пыли.
Черти меня в Эльдамар потащили!
Каждое утро молитву шепчу:
"Эру, я больше здесь быть не хочу!
Коль сохранишь Ты мне душу живу,
Я никуда уже не поплыву!"
Закончив пение душераздирающей нотой, эльф зарыдал. Неподдельные слёзы катились по его щекам и уже порядком намочили его сомнительное одеяние. Наконец он утёрся рукавом, высморкался в пролетавшую мимо ба¬бочку и оказался способен к продолжению разговора:
- Очень трогательная песня. В этом месте я всегда плачу. Слова и музыка - мои, - скромно добавил он. - Вам понравилось?
- Да, большое спасибо, - вежливо сказал Лёва.
- Может быть, ещё одну?
- Нет-нет, больше не надо. Я уже вполне насладился.
- Ну, как хотите. А может, что-нибудь на эльфийском?
Матэ софэ, мэнэ тэбэ,
Нианибэ, нианибэ.
Мурло ушло, гантэль портфэль...
О, Элберет Гилтониэль!..
- Хватит, хватит, - замахал руками Лёва. - Достаточно. Я бы ещё хотел задать вам несколько вопросов, а вы, вероятно, очень заняты.
- Нет-нет, я совершенно свободен. Впрочем, спрашивайте.
- Не можете ли вы сообщить об опасностях, которые ждут меня впе¬реди?
- Ну, рассказывать обо всём долго и скучно. Хотя кое-что и можно упомянуть. Области с той стороны от меня, - и он повёл рукой направо от камня, на котором лежал, - контролирует маг Ритдирман. Между про¬чим, считается, что это именно он должен появиться вместе с кордебале¬том в финальной сцене в широко известной байке о Священной Маце. Там, - помахал эльф рукой налево, - действует Урасман. Тоже волшебник. Ритдирман считается добрым, Урасман - злым. Почему - не знаю. Я с ними не связываюсь.
Гурфинкель замолчал, лёг на спину и уставился на сияющий диск в небе.
- Интересно, - сказал он задумчиво, - почему у нас, эльфов, глаза от солнца не слепнут и не слезятся?
В это время Куперовский поворачивал меч вокруг себя, прислушива¬ясь к трескам, скрипам, попискиванию и утробному завыванию. Наконец он методом последовательных приближений определил искомое направление. Оно проходило как раз посередине между "направо" и "налево" от валуна. Гурфинкель одним глазом следил за ним.
- А-а, - сказал он, - я так и думал, что тебе в ту сторону. Всех вас, мишугоэм, туда тянет. Не ты первый, не ты последний. Там живет дракон. Раньше называл себя Винниченко, теперь принял фамилию Шапиро. Незадолго до этого он съел раввина, после чего сделался хасидом и стал совершенно не интересен. Всерьёз собирается в будущем году в Иеруса¬лим. Кстати, не пора ли тебе идти? Ему самое время обедать, а он после еды не принимает посетителей. Не может на полный желудок. Да и мне ты уже надоел. Вы, люди, так скучны. Не то, что мы, весёлые эльфы. Пойду сольюсь с природой.
И он, накинув плащ на голову, довольно удачно замаскировался в зарослях крапивы.
Дракон оказался не просто большим - огромным, как средних разме¬ров холм. Он лежал, перегородив дорогу, и шумно сопел. На нём были на¬деты лапсердак с прорезями на спине для крыльев и широкополая шляпа. Поскольку пейсы у него не росли, он соорудил себе довольно удачный за¬менитель из витой золотой стружки. Вся его чешуя была покрыта драго¬ценными камнями. Дракон посмотрел на Лёву. Взгляд его был глубок и пе¬чален.
- Шолом, уважаемый реб... извините, не знаю вашего имени, - ска¬зал дракон.
- Здравствуйте, - сказал Лёвушка. - Меня зовут Лёва Куперовский. Простите, не могли бы вы подвинуться, а то мне никак не проехать.
- Зачем же так спешить? - с укоризной произнес дракон. - Мне так редко попадаются... то есть встречаются благородные ребы. Всего по несколько штук в день. Хочется же сначала поговорить с учёным челове¬ком, а то в нашей глуши с тех пор, как я здесь поселился, и словом пе¬ремолвиться не с кем. Как здоровье вашей достопочтенной матушки, реб Лев? Как себя чувствует ваш отец?
- Благодарю вас... э-э... - Лёва замялся, - реб Шапиро. Когда я видел их в последний раз, у них было всё хорошо.
- А как дела у ваших родственников, реб Лёв?
- По-моему, у них тоже полный порядок. Только у двоюродного деда Янкеля болел зуб, но сейчас он уже, наверное, выпал.
- Ах, какая жалость. Но в остальном дела идут прекрасно? Возбла¬годарим же за это Того, чьего Имени не следует поминать всуе, - и дра¬кон, воздев взор к небу, произнес несколько фраз на иврите. Завершив молитву, он сказал. - Ну что ж, рад был пообщаться со столь приятным собеседником. А теперь пора и за обед. Режим есть режим, реб Лев. Или вы предварительно желаете спросить или попросить меня о чём-либо? Тог¬да я весь внимание.
У Лёвы зародилось нехорошее предположение относительно намерений его визави. Тем не менее он решил воспользоваться разрешением и задать пару вопросов.
- Извините, - сказал он, - я слышал, что драконы весьма мудры (польщённый Шапиро важно кивнул) и даже умеют прорицать будущее (Шапи¬ро снова согласно наклонил громадную голову). Не могли бы вы прорица¬вить... проречь... в общем, предсказать, что меня ждёт впереди.
- Ну, что тут особенно прорицать? - проворчал дракон. - Впрочем, ладно, раз я обещал, посмотрим, погадаем.
Он до половины залез в придорожную пещеру (продолжая, однако, за¬гораживать путь задней частью туловища и хвостом) и, повозившись там минут десять, вынырнул, сжимая в передних лапах солидных размеров том в засаленном переплете свиной кожи и ведёрную бутыль с янтарного цвета жидкостью внутри. Он налил Куперовскому в крышечку от бутылки, а сам шумно выпил из горла.
- Угощайтесь, реб Лев. Лехаим!
Лёва с сомнением уставился на резко пахнущий напиток.
- Да вы пейте, пейте, реб Лев, не беспокойтесь. Одобрено раввина¬том. У меня и справка есть.
Куперовский, чтобы не обижать могучего хозяина, отпил несколько глотков.
- Хороша? Приготовлена из крови Голема. От неё очень укрепляются крылья.
Лёва с ужасом пошевелил лопатками. Нет, за ними ничего пока, ка¬жется, не шелестело.
- Ну, вы наслаждайтесь, а я тем временем кое-что посчитаю.
Дракон открыл книгу, все страницы которой были покрыты непонятны¬ми символами. Он листал её, порой поглядывая на солнце замутнёнными глазами, и что-то бормотал себе под нос. Наконец он нервно захлопнул фолиант и с глубоким удивлением в голосе проговорил:
- Как вы понимаете, реб Лёв, все предсказания могут быть даны только в статистическом смысле... так сказать, с учётом стохастическо¬го воздействия случайностей. Так вот, хотя я был уверен в обратном, но главная вероятностная линия ведет вас мимо меня - и дальше. Хоть убей¬те меня, если сможете, но не понимаю, почему карты раскладываются именно данным образом. Далее вам предстоит более удивительная встреча, чем все, бывшие ранее, после чего вас ожидают подвиги у некоего замка. Затем вы столкнётесь с могущественным волшебством... и последующая ва¬ша судьба скрыта туманом.
- У меня к вам ещё одна просьба, - сказал Куперовский. - Расска¬жите мне, пожалуйста, про двух здешних главных волшебников.
- А что про них рассказывать? Ритдирман - белый волшебник, вечно чем-то недоволен, шляется по дорогам, вынюхивает что-то. Носит серое одеяние. Урасман - чёрный маг, поэтому всегда одет в белое. Говорун, весельчак, большой хитрец. Оба постоянно грызутся друг с другом. Если вы попадёте-таки на свою вероятностную магистраль (в чём я далеко не уверен), то сами с ними познакомитесь, если нет - то незачем и время терять на объяснения. Пора уже и перекусить, - дракон выразительно щёлкнул зубами. - Надеюсь, реб Лев, что, как у хорошего ида, мясо у вас кошерное?
Лёвушка понял, что его мрачные подозрения начинают оправдываться.
- Сомневаюсь, - дрожа, пробормотал он. - Дело в том, что я... по¬нимаете ли... так уж получилось... необрезанный.
Дракон был потрясен.
- Или ты гой еси? - грозно пророкотал он.
- Нет, я ид, - покаянно прошептал Лёва.
- А грэйсэр цорес! - воскликнул дракон. - О чём думали твои роди¬тели?! Где были твои родственники?! Куда смотрел раввин?!! Слушай, у вас там вообще есть раввин?
- Наверное, да. Или нет... Извините, я точно не знаю...
- Ужас! Кошмар! Что за времена, в которые мы живём?! Иди прочь и не возвращайся, пока не станешь настоящим евреем! Передай своим неува¬жаемым родителям, что я не интересовался их здоровьем и не желаю уз¬нать, как живут ваши нечестивые родственники. Уходи, я больше не хочу видеть тебя!
И дракон, стеная и обхватив голову передними лапами, скрылся в своей пещере. Куперовский, пытаясь объяснить, оправдаться, начал бор¬мотать что-то, но даже кончик хвоста его собеседника исчез во тьме. Лёва вздохнул, ударил коня пятками по бокам и поехал дальше.
Целые сутки Куперовский продвигался вперед без приключений, а за¬тем перед ним выросли горы. Неприметная тропка, виясь, вихляясь и даже чуть ли не пошатываясь, вела вверх Лёве очень не хотелось превращаться в альпиниста, но меч был непреклонен.
Пробравшись кое-как по тропке на перевал (периодически она из вредности скручивалась в кольцо или упиралась в колючие кусты, а то и в отчаянно холодные горные речушки), Лёва обнаружил, что его уже ждут. Два всадника возвышались над ним. Один, восседавший на вороном коне, и сам был одет во все чёрное: лайковые щегольские сапожки, такие же пер¬чатки, длинные чулки, короткие штаны-буфф, изящный плотно обтягивающий кафтан с золотыми пуговицами, берет со страусовым пером. И только ко¬роткий плащ полукруглой формы был багряно-алый. Другой сидел на кауром арабском жеребце, и его платье поражало восточной пышностью. На нём были надеты золотые башмаки с загнутыми кверху носками, широкие алые шальвары, полосатая красно-зелёная рубаха с изумрудными пуговицами и длинный голубой плащ с орнаментом. Его гордо посаженную голову венчала чалма с огромным драгоценным камнем. Лица обоих были схожи и что-то напоминали Лёве.
- Я Лео Купери, - звучно провозгласил первый.
- А я Лейб бен-Купер, - не менее громко отозвался второй.
Лёва тоже представился.
- Я - Рыцарь Заржавленного Меча, - сообщил Купери.
- Я - обладатель Великого Меча, Очищающего Карманы И Желудки, - заявил бен-Купер.
Куперовский ознакомил обоих рыцарей с характеристиками своего оружия.
- Я представляю известный банкирский дом из Тосканы, - проинфор¬мировал Купери.
- А мой отец - хозяин множества оружейных лавок и двух дворцов в Алжире, - не остался в долгу бен-Купер.
- Мы... - начал Купери.
- ...твои... - продолжил бен-Купер.
- ...инкарнации! - завершили они хором. Дальше они говорили, пе¬ребивая друг друга.
- Мы давно тебя ждём.
- Меня прислал Урасман.
- А меня - Ритдирман.
- Следующий подвиг мы должны совершить вместе.
Три героя решили устроить совместный привал. Поев и немного вы¬пив, разговорились. Лео и Лейб оказались приятными собеседниками и ми¬лыми ребятами. Каждый из троих рассказал о себе. Оказалось, что у всех куча родственников, причудливые приключения и туманные перспективы.
Утром они спустились с гор и невдалеке заметили чёрный замок, вонзивший остроконечные шпили в небеса. Замок окружали мощные стены, ворота были окованы железом. Рва с водой вокруг стен не было, но это казалось слабым утешением.
- Вот он - Трефной Замок! - задумчиво сказал Лео.
- Который нам предстоит взять, - грустно добавил Лейб.
- Но он же неприступный! - воскликнул Лёва.
- Абсолютно, - сказал Лео.
- Совершенно, - меланхолично подтвердил Лейб.
В довершение всего, стены охраняли отвратительного вида демоны с кривыми саблями в мускулистых руках. Смуглые, горбоносые, грязные, в драных лохмотьях, с засаленными пейсами, спускающимися чуть ли не до колен, они мерзко кривлялись, грязно оскорбляли троих героев, пошло шутили над ними, но ни на миг не ослабляли бдительность.
- Предлагаю разбить здесь лагерь и последить за ними, - сказал Лёва. - Может быть, заметим что-нибудь полезное.
Остальные инкарнации согласились без прений.
Две недели наблюдений не принесли результата. Прямой штурм, кото¬рый они затем испробовали, отчаявшись, также не привел ни к чему. И хотя Заржавленный Меч ещё сильнеё проржавел сам и перепортил массу са¬бель и щитов у противника, и хотя Ломающийся Меч переломился в трех местах и его пришлось чинить у кузнеца в ближней деревне, и хотя Очи¬щающий Меч исправно опорожнял желудки и кошельки демонов, обрекая их на голод и нищету, - но Трефной Замок так и остался неприступным.
Наступила очередная суббота, и друзья сели вокруг скатерти с уго¬щением подводить неутешительные итоги.
- Ни одного слабого места так и не обнаружилось, - мрачно конста¬тировал Лейб. - Что делать будем?
- Смотри-ка, - вместо ответа сказал Лео, - эти тоже празднуют. Демоны что-то пели и плясали на стенах, вложив большие пальцы в
прорехи в подмышках у своих нелепых одеяний.
- Естественно, - пробормотал Лейб, насупясь. - А ты чего ожидал?
- Постойте, ребята! - воскликнул Лёва, обхватив обоих за плечи. - Кажется, у меня есть план.
Прошла ещё неделя. И едва новая суббота прожила свой третий час, как наша троица, маскируясь в ложбинках и за кусточками, пошла на приступ. Впрочем, они могли и не прятаться. Никто не обращал на них внимания. В воротах без чувств валялась пьяная стража. По всему двору у костров сидели воины Замка и совершали возлияния из больших чаш, за¬кусывая ломтями белейших витых хал и штруделями. По случаю праздника все были облачены в лучшее рваньё. Куперовский, Купери и бен-Купер об¬нажили мечи и с воинственными кликами ринулись вперёд. Демоны не соп¬ротивлялись. Самые смелые остались сидеть на месте и были сметены от¬важными героями, остальные разбежались. Рыцари ворвались в тронный зал и вышвырнули из окна Чёрного Властелина (наглого коротышку с единственным багровым оком во лбу и без двух пуговиц на жилете) вместе с его любимым креслом, украшенным черепами. Из его железной короны бен-Купер аккуратно выковырнул два здоровенных самоцвета.
- Потом разыграем "на морского", - небрежно бросил он.
Втроём они поднялись на башню, и Лео, самый ловкий из них, сорвал чёрно-красное замковое знамя и подвесил вместо него три рыцарских вым¬пела.
Когда друзья спустились в зал, их уже ждали. Высокий костлявый старец в сером плаще стоял, скрестив руки на груди, у окна, второй пенсионер, пониже ростом и более благообразный, одетый в снежно-белый костюм-тройку, восседал на табуреточке на месте ликвидированного тро¬на.
- Урасман! - воскликнул Лео.
- Ритдирман! - эхом отозвался Лейб.
Наступила тишина. Лейб, запинаясь, пробормотал:
- Мы выполнили ваше поручёние. В таком разрезе, собственно...
- Выполнили, значит?! - прогрохотал голос Ритдирмана. - А как вам это, интересно, удалось? Замок-то действительно был неприступен.
- Ай-я-яй! - сладко пропел чёрный маг. - Действовали-то вы во имя благой цели, но нехорошими методами, Ах, как дурно! Придется вас жестоко наказать. Для вашей же, ребятки, пользы я бы вас казнил или превратил во что-нибудь незаметное. Но вот Ритдирман не даёт, он доб¬рый. А чья была идея-то, мальчишечки?
- Моя, - признался Лёва.
- Гнусные мерзавцы! - загремел вновь белый волшебник. - Вы совер¬шили тяжкое преступление! Вы нарушили субботу!!! И за этот беспример¬ный проступок вас ожидает суровая, но заслуженная кара! Совместным ре¬шением чёрных и белых сил вы, Купери и бен-Купер, высылаетесь в ваши собственные Отражения, причём с этой минуты и в течение пяти лет вам ни в чем не будет везти!
Урасман хихикнул и вновь принял благостный вид.
- Ты же, - поворотил Ритдирман гневный лик к Куперовскому, - как инициатор зловонного деяния, будешь зачарован и заснёшь навеки волшеб¬ным сном, полным неописуемых кошмаров и гложущей тоски по утраченной реальности. Эй, - обернулся он уже к Урасману, - помогай, чего расселся?!
Белый и чёрный волшебники стали совершать вокруг Куперовского ма¬гические пассы...
Уже в полудрёме Лёва увидел перед собой лицо своего знакомца из Нулевого Отражения.
- Помогите, чародей! - взмолился Лёвушка. - Это ж с вашей лёгкой руки я сюда попал.
- Не могу, - покачал головой тот. - Я никогда не вмешиваюсь в де¬ла своих собратьев по ремеслу. А то, если мы друг с другом бороться станем, такое начнётся... Целые эпохи могут сгинуть без следа. Да что там эпохи - миры! Так что извините, голубчик...
И маг начал медленно таять в дымке.
- Но мне же не на кого надеяться, кроме вас, - простонал Купе¬ровский.
- Ладно, - смягчился уже практически не видимый чародей. - Поду¬маю, что я в состоянии для вас сделать. Но учтите: так или иначе ваш сон будет долгим. Гораздо дольше обыкновенного.
И с тихим щелчком он совсем пропал.
- ...Киш мир ин тохес! - рявкнул Ритдирман завершающее заклина¬ние, и Куперовский провалился во тьму.
Проснулся Лёвушка в своей постели, на час позже, чем следовало, и, конечно, опять опоздал на работу. И хотя он пытался объяснить опоз¬дание исчезновением, а то и другое - происками неведомых сил, на¬чальство, доведённое до отчаяния тем, что оно называло его штучками, объявило-таки инженеру Куперовскому Л. выговор с занесением в трудовую книжку.
А с понедельника нас послали на сельхозработы, но свою норму Лёва не выполнил, потому что в среду в капусте он нашёл детенышей снежного человека, в пятницу тракторист подрался по пьянке с домовым, а в суб¬боту под деревней высадились инопланетяне. Так что дела идут, господа. Высота - 2000, полёт нормальный.
Жизнь продолжается!
Купериада
© Copyright: Альберт Зеличёнок, 2008
Свидетельство о публикации №208030800251
Свидетельство о публикации №208030800251
Рецензии