Три пути для России

 




1. Надо подумать

На сегодняшний момент, общественно-политическая ситуация в России такова, что она предполагает отсутствие размышления по поводу нее. Никто не заинтересован в том, чтобы мы думали о политике. Мы накрыты несколькими информационными волнами. Глобальная волна предписывает нам «входить в западную цивилизацию» и не думать. Национальная информационная волна предписывает нам верить в святость местной администрации, и ее политики и тоже не думать. Политологи «размышляют» о третьем сроке. В самом деле, вопрос глобальный. Ведь это действительно важно, – чье лицо мы будем видеть в телевизоре следующие четыре года. Православные консерваторы, хотя и оппонируют западной культуре, но тоже предлагают вернуться к дореволюционной традиции и не думать. Сегодняшняя политика – это сфера борьбы разных групп (кто посильнее, кто послабее), за право принуждать общество не думать по-своему. Сегодня мода на тупость.
Я решил, все-таки, подумать. Мне кажется, что современная политика стала пугающе прагматичной. В ней нет свежих идей. В современной политике нет идей, есть только трупы идей. Трупы идей либерализма, идей консерватизма, идей социализма и т.д. То, что мы сегодня видим, - разлагающиеся трупы идеологий. Встречные волны различных риторических систем. Мизерный процент их соотнесенности с реальностью. Новая эпоха политики будет связана с возрождением Идеи, с той ситуацией, когда большей части общества не все равно, какие исповедовать идеи. Когда общество не плавает в болоте из чужих идей, превратившихся просто в слова. Когда оно верит во что-то, а не просто воспроизводит тот или иной информационный поток, в данном случае, даже не важно какой. Когда общество не выступает в роли «информационного мешка», в который, фактически, можно забросить все что угодно.
Наше общество сможет обрести это состояние, только когда оно спокойно и серьезно разберется в самом себе. Мы не знаем, кто мы такие. Мы боимся думать о себе. Мы слишком легко отдали свою идентичность на откуп разным идеологам. Западники-либералы утверждают, что мы должны быть европейской страной, это наша «потенциальная» идентичность. Консерваторы возражают, и говорят о «православной цивилизации». Все эти позиции – слишком идеологичны. Должны ли мы стать Европой? В определенном смысле, - да. Но только – что это значит? Это очень серьезный вопрос, на который либералы отвечают слишком поверхностно. Являемся ли мы «православной цивилизацией»? В определенном смысле, да, но это только одна из наших идентичностей. Множественная идентичность. И наша задача – синтезировать эту множественность, претворить ее в нечто творческое, сильное, уверенное, т.е. прийти к такому состоянию, которого у нас нет сейчас. Необходимо проанализировать основные общественно-политические позиции современной России, чтобы понять, в рамках какой из них возможен такой синтез.

2. Либерализм

Либерализм, как известно, – это то, что происходит с нами последние полтора десятилетия. Конечно, адепты либеральной идеи не согласятся с этим и укажут на то, что после 1999 г. политический режим России становится все более авторитарным. С этим можно согласиться, но в самом общем смысле мы все-таки можем говорить о либерализме. Авторитарность «растет», но, тем не менее, российская административная элита хорошо понимает, где политическая грань между Россией и Белоруссией. И никогда эту грань не перейдет. В этом не сомневаются даже наши либералы. Одно дело – получать время от времени замечания из Вашингтона о попрании принципов демократии (и огрызаться на них) и другое дело – получить отказ во въезде в этот самый Вашингтон.
Что сказать о той общественно-политической реальности, которая развивается под знаком либерализма? Этот вопрос – главный и самый трудный для нас. Эта его трудность очень многих сбила с толку. Одни утверждают, что либерализм – это зло, скрытая власть Запада над Россией, тотальная манипуляция и деградация человека. Другие утверждают прямо противоположное. Я думаю, что этот жесткий конфликт, который раздирает наше общество, связан с определенной путаницей понятий.
Нужно различить две важные вещи. Одно дело – либерализм как философская, мировоззренческая идея, смысл которой, как известно, заключается в свободе человека. Либерализм как великий дух Нового времени с его стремлением разрушить традиционные структуры подавления человека. Либерализм как пафос защиты достоинства человека. И другое дело – либерализм как совокупность всех идеологических, правовых, политических, культурных норм современной западной цивилизации. Конечно, последнее базируется на первом. Тем не менее, позволю себе разграничить сущность и существование. Либерализм в первом смысле – это великая идея свободы, это сущность. Она, действительно, «разделила» историю надвое, после нее невозможно не меняться. Тот, кто сегодня отрицает эту идею, неважно, по каким основаниям – политическим, религиозным, национальным – тот сам раб и хочет видеть вокруг себя рабов. Но, кроме сущности, есть и существование, то есть локальная актуализация этой великой идеи на Западе. Эта актуализация, очевидно, связана с огромным количеством исторических факторов.
Главная ошибка наших либералов заключается в том, что они отождествили сущность и существование, идею свободы как таковую, и ее современную западную реализацию. Они посчитали, что другая реализация идеи свободы просто невозможна. Проблема, однако, в том, что это ошибка самого Запада. Запад в истории своих последних веков пришел к очень опасному, чреватому соблазнами историческому результату. Западная цивилизация – это интересный случай свободы как системы. Свобода стала системой. Над этим парадоксом на Западе не принято задумываться. Авторитаризм или тоталитаризм как система – это понятно. Но свобода? Когда свобода побеждает, то здесь для нее и наступает самое сильное испытание. Свобода как привычка. Манипуляция во имя свободы. И, о ужас, война, принуждение во имя свободы. Через все это проходил и проходит Запад.
Когда – в XVII-XVIII вв. – либерализм был революционной идеей, то в нем было соответствие между смыслом и реальностью. Теперь это соответствие утрачено. Не умерла ли свобода, оказавшись победителем? Я не думаю, что она умерла, но я уверен, что ее существование на Западе всегда проблематично. Институциализация губит свободу. Современный человек должен обладать живой верой в свободу. Кажется, что западные люди начинают утрачивать эту веру. Ситуация свободы как системы порождает стремление распространить эту систему на возможно большее число государств. Российские либералы, среди прочих, и стали агентами этого распространения.
Редуцируя свободу к системе западной цивилизации, либералы не только ограничивают ее пространством (Запад – центр мира), но и временем – именно современный Запад. Таким образом, либеральное мышление оказывается ограничено не только пространственно, но и исторически. При этом забывается, что те же западные теоретики (совершенно справедливо) говорят о «стремительно меняющемся мире». Каким этот мир будет в следующем веке? Каким будет Запад в следующем веке, и какое он будет занимать место в мире? Всех этих вопросов для либералов просто не существует. Между тем, если бы они во главу угла ставили не существование, которое имеет относительный характер, а сущность, ценность свободы, то они бы открыли для себя и пространство, признав плюрализм свободы в мире (в частности, в России), и историю, все зигзаги который были бы уже не так страшны.
Итак, ошибка либералов в том, что они отождествили свободу как таковую и современную западную систему свободы. Для них развитие в России свободы – это вестернизация. Вслед за либералами эту ошибку повторило все российское общество. Причем его значительная часть стала ненавидеть вестернизацию, принимая ее за либерализм. Эта часть общества абсолютно не различает идеи свободы в принципе, и либерализм в узком смысле слова как идеологию прямого переноса всего «системного набора» западной цивилизации. В последние годы и в публицистике, и в науке очень часто ставился вопрос – как россияне относятся к свободе? Вот и в этом вопросе нужно делать указанное выше различение. Является ли свобода как таковая ценностью для россиян? Я уверен, что да. Мы можем говорить о том, что на Западе эта ценность занимает более «почетное» место, но в принципе она есть.
Русский человек, в определенном смысле, – это фанатик свободы. Вся наша история говорит об этом. Это проявлялось еще в древности – в вечевой практике, в различных сектах и даже внутри официального православия. Еще более яркие проявления свободолюбия мы находим в эпоху Нового времени. Мы как-то забыли, какое огромное значение для того времени имела деятельность просветителей, декабристов, народников, либералов, анархистов; советская идеология, в определенном смысле, дискредитировала их образ в нашем сознании. Если угодно, и сам советский период начинался с пафоса свободы. Мы над этим, конечно, будем смеяться, мол, этот пафос свободы кончился ГУЛАГом. Нам легко смеяться. Нам свободу привезли вместе с Макдональдсом. Мы за нее ничем не платили. А вот наши предки заплатили, и очень много.
Конечно, наше отношение к свободе немного другое, чем у западного человека. Оно, если можно так сказать, более непосредственное, менее институциальное. Для западного человека свобода – это право. Для русского свобода – это свобода. В этой связи многие ученые говорят, что русский человек ценит не свободу в европейском смысле слова, а волю, которая подразумевает возможность подавления другого человека. Мне кажется, что это правда, но только отчасти. В нас, конечно, «сидит» воля, но «сидит» и европейская свобода тоже. Да и граница между ними не так уж отчетлива, как кажется на первый взгляд. «Воля» перерастает в свободу. Я думаю, что сейчас, после трагического опыта XX века, большая часть нашего общества перешагнула этот рубеж от «воли» к свободе.
Россияне любят свободу, но они не любят, когда эту свободу навязывают, когда свобода – это набор четких правил, которые мы должны выполнять, веря в святость и непогрешимость Запада (но ведь это и есть – либерализм как существование). Россия не принимает либерализм в силу своей любви к свободе. Россияне свободны, но не либеральны.
Как происходили реформы постсоветского периода? В них были смешаны идея свободы и либерализм в узком смысле слова. Причем сами либералы этого не понимали. Вообще во главу угла была поставлена экономическая вестернизация. Именно ей – этому золотому тельцу – в жертву была принесена и политическая сфера, и культурная. Ради нее был расстрелян парламент в 1993 г. Ради нее нас бесконечно мордуют рекламой, которая, кажется, стала основным фактором культурной жизни. Если бы либералы понимали, что главное, а что нет, они бы поставили во главу угла совсем другие вещи.
Этих вещей, фактически, две – человек как верховная ценность и демократия как реальное самоуправление общества. В этом и заключается либерализм как великая идея. Конечно, формально все это провозглашалось, в частности, в нашей Конституции. Но ведь всем известно, при каких обстоятельствах она была принята. Расстрелять парламент, и потом заставить общество принять Основной закон, в котором человек объявлялся верховной ценностью, а Россия называется демократической республикой. Являются ли человек и реальная демократия ценностями в общественно-политической системе России 1990-2000-х гг.? В определенном смысле, – да. Но, все-таки, главной реальной общественно-политической ценностью является бюрократическое государство, а не человек и не самоуправление общества.
К чему привела стратегия вестернизации, смешение великой идеи свободы и либерализма в узком смысле слова? Она привела к тому, что свобода не была воспринята российским обществом как творческая ценность. Вот что самое страшное. Мы стали свободными несвободно. В итоге, мы свободными не стали. Свобода – слишком большая ценность, чтобы профанировать ее, сводить ее к какому-то шаблону. Мы должны пройти свой путь к свободе. А либералы – и стоящий за ними Запад - лишили нас такой возможности. Они за нас все разжевали и нам в рот положили (и мы, естественно, не проглотили). Они прошли этот путь за нас. Свобода, как известно, неотделима от творчества. Свобода – это и есть творчество. Мы не творили, а заимствовали. Наши либералы не озабочены творчеством, они озабочены только проблемой того, как и что нужно заимствовать.
Реформирование общества должно была происходить по-другому. Наше общество должно было прийти к консенсусу по поводу идеи свободы, уже упомянутых выше ценностей человека и демократии. В сущности, в начале 1990-х гг. оно к этому и пришло. Но каким именно будет общество во всех своих сферах – в экономике, в политике, в культуре, в международной жизни, - оно должно было решать само. Причем исключительно на демократических началах. Понятно, что заимствования из западной цивилизации, прежде всего, рынка, и в этом случае были бы неизбежны. Но уже само общество решало бы, какие это будут заимствования, в каком виде их нужно принять и т.д. Общество, а не агрессивное либеральное государство, должно было быть источником реформ. Именно в этом случае реформы не вызвали бы того раскола, какой мы имеем сейчас.
Конечно, можно попытаться понять причины того, почему этого не произошло. Если говорить о внутренних причинах, то ясно, что наше общество в конце XX века переживало, если можно так сказать, депрессию, оно не верило в свои силы. Оно было слишком напугано самим собой, опытом тоталитаризма. Оно видело в себе монстра. Именно поэтому оно инфантильно «прислонилось» к Западу, а либералы этим воспользовались. Общество забыло, что, какая бы ситуация ни сложилась, оно должно брать на себя историческую ответственность. Мы, а не Запад, должны исправлять свои исторические ошибки. Именно потому, что этого не произошло, определенная часть нашего общества все еще воспринимает разговоры о тоталитаризме как западную пропаганду. В определенном смысле, это так и есть.
Если говорить о внешних причинах, сам Запад не заинтересован в том, чтобы Россия реализовала свободу по-своему. Запад, по-видимому, заинтересован в «клонировании» свободы за пределами собственной цивилизации. Этот путь представляется ему более эффективным и в экономическом (новые ресурсы и рынки), и в политическом (относительная стабильность) смысле. Понятно, что реальная, долгосрочная эффективность такого пути сомнительна. Условием стабильности здесь выступает чисто внешнее сходство общественно-политической жизни. Вообще Запад забыл, что свобода – это дух, а дух, утверждает Новый Завет, дышит, где хочет и, добавим, как хочет. Запад соблазнился своей институциализированной свободой.
По поводу моих рассуждений мне могут возразить, кроме прочего, следующее. Наше общество в период президентства В.В. Путина изменилось как раз в ту сторону, о которой я говорю. В частности, это идея «суверенной демократии», которую активно защищает партия «Единая Россия». Данная идея пользуется определенной поддержкой населения. Я согласен с тем, что наше общество начинает осознавать свою большую независимость от Запада. Но только есть один момент, который оказывается принципиально важным. То, что наша элита почувствовала себя более уверенно в экономическом и государственном отношении – это ясно. Но почему это называется демократией? Это «суверенная» власть российских чиновников. Они просто пользуются изменившимися настроениями россиян в своих целях. Когда избирателей кормят колбасой на избирательных участках, – это не «русская демократия». Да, Россия должна стать самостоятельной, но именно Россия, само общество во всем его реальном многообразии, а не класс высших чиновников. Мы должны быть свободными и от Запада, и от чиновников.
В целом, современный «авторитарно-демократический» режим, на самом деле, есть порождение «либерального режима» Б.Н. Ельцина. Современная элита не имеет другой программы и другого понимания свободы, кроме того, что имеют наши либералы. Это – та же свобода как вестернизация. Но только если последние относятся к этой программе как некоей святой идее (в лучших своих представителях), то первые – как прагматики. Чем занимается современная государственная элита? Она продает Западу вестернизацию. Элита будет неуклонно ее осуществлять, но при этом никогда не забудет о своих интересах, о своем праве на власть. Фактически, между Западом и российской элитой давно заключена сделка – вестернизация в обмен на власть и управление ресурсами. Вся динамика политических, экономических отношений с Западом связана с этой сделкой. Путин закручивает гайки, но при этом заявляет о «развитии демократических институтов». Запад в целом доволен, но в качестве компенсации позволяет себе критиковать недостатки российской демократии. Правила игры всем известны и никто не собирается их нарушать.
В этом смысле очевидно, что современная идеология официальной России – просто обоснование власти чиновников. Хотя надо признать, что многие их идеи верны. Но эта верность размывается тем, что это никакие не идеи, а манипулятивные конструкции. Например, другая созданная сверху партия – «Справедливая Россия» - ратует в своей программе за большее участие граждан в принятии политических решений. Но как это согласуется с совершенно обратной тенденцией авторитаризации государства, которую фактически поддерживает эта партия? Чиновник ни во что не может верить, даже если бы захотел.
Есть ли у нас сегодня свобода (даже если абстрагироваться от поздней «авторитаризации»)? Есть. Но эта свобода «накрыта» навязываемой вестернизацией. Мое личное отношение к современному общественно-политическому строю именно таково – я всецело поддерживаю его там, где он защищает свободу человека, и сомневаюсь в его перспективности там, где эту свободу понимают всего лишь как «скачивание» западных норм. Нам нужна ответственная и творческая свобода, а не свобода как «лейбл». Нам нужно, чтобы в «процесс свободы» включилось само общество. Достигнуть этого не смогли либералы, идеал которых слишком подражателен в отношении к Западу, слишком несвободен по отношению к нам. Но этого не смогли достигнуть и чиновники, идеалов у которых вообще нет.
Как можно решить эту проблему? Перед тем, как ответить на этот вопрос, я хочу очень коротко сказать о том, как ее решить нельзя. Я имею в виду те идеи, которые предлагает противоположный либералам лагерь.

3. Консерватизм

Среди всех многочисленных критиков либерализма в нашей стране, а их сейчас очень много, наверное, самым популярным течением является консерватизм. Понятием «консервативный» я обозначаю всех мыслителей, которые критикуют современное общество с точки зрения ценностей традиционного общества. У нас это, прежде всего, деятели, ориентирующиеся на национально-конфессиональную традицию православия. Наиболее популярные публицисты этого направления – митрополит Иоанн (Снычев), М. Назаров, О. Платонов, А.Г. Дугин (хотя он – человек немного другой формации). Конечно, всем понятно, что полная замена либерализма консерватизмом, которая подразумевает, фактически, возврат к реальной, а не номинальной, как в Англии, монархии, абсолютно невозможна. Уверен, что и сами консерваторы это понимают, хотя им и трудно с этим смириться. Консерватизм – это виртуальная альтернатива.
Но, все-таки, поговорить о ней необходимо. Потому что, во-первых, несмотря на свою виртуальность в качестве полноценной замены либерализма, консерватизм сегодня чрезвычайно популярен. Если в 1990-х гг. он оставался идеологией ограниченной части интеллигенции, то в начале 2000-х консервативные стереотипы начинают распространяться на все общество, а иногда некоторые их проявления достигают даже вершин власти. Очевидно, например, что PR российского государства включает идею духовного единства россиян на основе православной церкви как одну из своих составляющих. На высшем уровне обсуждаются возможности введения в школах предмета «Основы православной культуры» в качестве обязательного и института капелланов, армейских священников. Я бы назвал все это «ползучим консерватизмом», потому что консерватизм в данном случае как бы заполняет поры формально либерального государства, сохраняя при этом букву закона. Опять-таки, очевидно, что чиновники – исходя из своих интересов – не позволят консерватизму переступить грань, отделяющую светское государство от теократического.
Во-вторых, консерватизм важен в том смысле, что он стал единственной более или менее широкой идейной оппозицией либерализму, несмотря на свою утопичность в качестве полноценного общественно-политического проекта. Замечу, кстати, что очень характерна и сама эта утопичность. Определенная часть россиян выражает свое несогласие в утопическом мировоззрении. Как будто в глубине души они признают, что либерализм все-таки неизбежен.
Консерваторы критикуют абсолютно все параметры современного либерального общества. Духовная сфера: система ценностей современного человека – это эгоизм, причем эгоизм сознательный, идеологически обоснованный. Политика: демократия – это не власть народа, а манипуляция народом в целях элиты, а цели эти – собственное обогащение и подчинение России власти Запада (причем одно тесно связано с другим). Экономика: навязанная нам система рынка приводит к деградации человека и культуры, да и самой экономики тоже. В целом: вестернизация России противоречит архетипу российского общества, который подразумевает не эгоизм, а соборность, не манипуляцию под видом демократии, а «честную» монархию, не рынок, а социальную справедливость и т.д.
То, что консерваторы предлагают в качестве альтернативы, тоже довольно хорошо известно. Духовная сфера: господство православия, фактический отказ от свободы совести. Политика: вместо лживой демократии правая диктатура либо (в лучшем случае) монархия. Экономика: подчинение рынка государственному контролю. Социальная жизнь: доминирование представителей русского народа над нерусскими. Некоторые «мягкие консерваторы» усматривают в авторитаризации политического режима России после 1999 г. тенденцию именно в сторону консерватизма. Однако последовательные консерваторы, все-таки, отказываются от этого взгляда, находя в политике Кремля слишком много западных элементов (поддержка рынка, продолжение вестернизации).
Зачастую – особенно на уровне массового сознания – консерватизм сводится к ностальгическому образу утраченной дореволюционной России. Эта историческая Россия выступает для консерваторов в качестве абсолютной ссылки («тогда все было иначе…»), якобы включающей в себя ответы на все вопросы. Россия прошлого – это магическое место, попав в которое, мы решим все современные проблемы. Главное – попасть, т.е. повернуть общество на путь национально-религиозной традиции. В этом и заключается основная цель консерваторов. Всем, однако, понятно, что и она утопична. Сегодня деятели православной церкви часто утверждают, что 90% россиян относят себя к их церкви. Однако ясно, что для большей части общества это чисто формальная принадлежность. Известно, что церковных людей в стране – 3-4%. Если же для большей части общества конфессиональность носит фоновый характер, то как можно строить на этом всю систему общественно-политических отношений?
Конечно, в консерватизме заключена определенная истина, чего не хотят понять многие либералы. В чем консерватизм прав? Правота консерватизма в целом заключена в противостоянии западной унификационной волне. Чисто инстинктивно он чувствует ошибочность такой политики. Так же инстинктивно, бессознательно он пытается с ней бороться. Другое дело, что именно предлагает в этой связи консерватизм? Консерватизм бессознателен. В этом его сила и слабость. Консерватизм уходит корнями в какие-то глубинные коды нашего менталитета, но он там же и остается. Он достает оттуда православие и монархию, не особенно рефлесируя по поводу них. Он размахивает православием и монархией как флагами сопротивления вестернизации, но не более того.
Безусловно, многие конкретные идеи консерватизма вполне заслуживают широкого общественного обсуждения. Консерватизм совершенно справедливо критикует современную систему манипуляции обществом, а либералы слишком часто – молчат об этом. Как будто бы никакой проблемы здесь и нет. Консерватизм верно указывает на то, что государство должно вмешиваться в экономику. Наконец, консерваторы правильно указывают нам, что наше современное существование должно быть увязано с традициями отечественной культуры. Сейчас, в начале 2000-х гг., российское общество все больше понимает последнюю истину, что выражается в трансформации образовательной, идеологической политики и т.д.
В то же время, надо признать, что в принципе консерватизм не прав и каждая его «истина», которую я признал выше, имеет свою оборотную сторону. Консерватизм сегодня действительно аккумулирует ту общественную энергию, которая носит оппозиционный либерализму характер. Да, но он не знает, что с ней делать. Консерватизм не превращает эту энергию в нечто реалистичное, современное, в некую перспективу для современного человека. В итоге, консерватизм, будучи последовательной позицией, заводит людей в тупик.
Та грань, которая отделяет консерватизм от реалистичности, это, конечно, свобода. Консерватизм отрицает свободу. Он отрицает ее в духовной сфере – свобода совести рассматривается консерваторами как западная бесовская уловка для предательства нашей национальной религиозной традиции. Он отрицает ее и в политической сфере – здесь демократия, политическая свобода воспринимается как обман, прикрытие манипуляции, а идеал связан с доминированием диктаторского или монархического государства над личностью. Это – камень краеугольный, который отвергли строители.
Здесь мы выходим на очень сложный и в чем-то трагичный вопрос свободы и дискуссий по поводу нее между либералами и консерваторами. Либералы утверждают, что в современном западном государстве свобода есть, и Россия должна стремиться к этому же состоянию. Консерваторы возражают, что западная демократия основана на манипуляции. Либералам ответить на этот аргумент, кажется, нечего. Я считаю, что этот вопрос оказался для очень многих молодых людей в России (для меня в свое время в том числе) решающим. И либералы, и консерваторы в этом вопросе и правы, и не правы. Свобода на Западе есть, но в его общественно-политической жизни есть и манипуляция. Свобода находится под угрозой манипуляции. И либералам, и консерваторам, к сожалению, недостает элементарной честности и они радикализируют свои позиции. Либералы вполне могли бы признать, что манипуляция – опаснейшая тенденция современных демократий, и она действительно может уничтожить свободу. Консерваторы, со своей стороны, тоже могли бы признать, что далеко не все политические решения в западных государствах носят манипулятивный характер, что их политическая жизнь, все-таки, сложнее правых страшилок.
Свобода возможна и она есть. Если бы консерваторы были правы, и свободы бы не было, то тогда зачем им менять современное общество? Если нет серьезных различий в плане свободы между средневековьем и современностью, зачем возвращаться? Жестко критикуя современность за «распущенность», «непослушание», «гордыню», консерваторы косвенно признают наличие свободы.
Консерваторы не хотят понять, что современный человек, в том числе и российский, никогда не откажется от своей свободы. Он, конечно, может поиграть в несвободу, находясь в рамках свободного общества, и эта игра даже может стать популярной. Но это ничего не меняет в принципе. Консерватизм пользуется тем, что современный российский человек не понимает, что он свободен и что он ценит свободу не меньше, чем западный человек. Опять-таки, последние три века своей истории российский человек только тем и занимался, что боролся за свою свободу. Наша современная свобода – это не привоз Гайдара из-за границы, это логическая точка в очень длинном историческом пути.
Консерватизм пользуется тем, что российская свобода – в политическом, духовном, экономическом смысле – не освоена нами. Она отчуждена от нас, закрыта навязанными формами вестернизации. Эта отчужденная свобода и приводит к неверию в свободу как таковую. Но настоящая трагедия заключается, опять-таки, в том, что неверие в свободу, в ее ценность – это не выход для современного человека. Это ход назад, в средневековье, это уход от проблемы, а не ее конструктивное решение.
Соответственно, все локальные истины консерватизма тоже пересматриваются в свете этого отношения к свободе. Еще раз вернусь к проблеме манипуляции. Необходимо критиковать этот феномен, но не для того, чтобы вообще отказываться от свободы под лозунгом ее невозможности. С манипуляцией нужно бороться во имя свободы и в рамках свободы.
Должно ли государство вмешиваться в социально-экономическую жизнь? Должно, но это, опять-таки, не должен быть возврат к системе нерационального господства государства, который имел место в условиях монархии, когда все менялось или сохранялось по воле одного человека и стоящей за ним группы. Это должен быть рационализированный этатизм и этатизм во имя свободы от давления олигархических групп на другие группы населения. Демократический этатизм.
Должны ли мы опираться в своем развитии на традиции нашей культуры? Безусловно, должны. Но и тот образ национальной традиции, который предлагают нам консерваторы, тоже, если можно так сказать, чрезвычайно несвободен. Консерваторы хотят заточить нас в прошлое, подчинить ему настоящее и будущее. Однако ценность традиции совсем не в этом, а в том, чтобы понимать всю сложность истории нашего общества в его путях, сложность развития свободы. Почему, с моей точки зрения, молодой россиянин, который пьет пиво и ходит в ночные клубы, должен знать и ценить историческую традицию России? Да именно потому, что как раз такой стиль жизни и представляет наибольшую опасность для свободы, его носитель – потенциальный объект манипуляции. Знание истории во всем ее многообразии может стать защитой от такой манипуляции.
При этом нам нужно помнить и о том, что консерваторы словно монополизировали права на наше прошлое. Как будто бы это их личный капитал, которым они могут распоряжаться по своему усмотрению. Между тем, очевидно, что консервативный образ истории России – это явно идеологический образ. Это Россия Ивана Грозного и Александра III, Иосифа Волоцкого и Николая II. Но ведь была и «другая Россия» - Нила Сорского и Радищева, Феодосия Косого и Герцена. Для некоторых консерваторов – правда, не для всех – советская история – это вообще не часть истории России, это «жидо-масонское иго». Почему, когда речь заходит о защите российской культуры в современных информационных условиях, то, как правило, имеется в виду этот предвзятый «антизападный» образ нашего прошлого? Почему патриотизм понимается как защита этого неверного образа?
Наша история должна перестать быть для нас перекраиваемой идеологической картой. Вся наша история – это и есть мы сами. Мы должны принять эту историю (что не значит, – повторять ее ошибки). К началу XXI века мы стали слишком сложными, мы носим в себе, если угодно, и Ленина, и Николая II, но мы не хотим принять эту сложность, стремимся редуцировать ее к каким-то простым формулам.

Интересно, что между современными либералами и современными консерваторами (я говорю сейчас о России) есть нечто общее. И это неудивительно. Мы живем в нетворческую эпоху, в эпоху готовых ответов, решений, принятых за нас. Либералы предлагают нам нетворчески принять традицию западной стандартизированной свободы. А консерваторы… предлагают нам нетворчески принять другую традицию – национальную. И либералы, и консерваторы не предлагают нам стать самими собой, самоопределиться, творить себя. И те, и другие «накрывают» нас некими абстрактными системами, в которых мы должны раствориться. Несчастные россияне, поначалу отождествившие было себя с традицией западной свободы, но, потом, почувствовав себя неуютно, стали думать, что они принадлежат к совсем другой традиции.
Правда заключается в том, что мы принадлежим самим себе. Это – самое страшное для нас, но одновременно неизбежное. Мы должны принять и западную свободу, и нашу собственную традицию не как «материнское лоно», в котором мы исчезнем и убежим от всех проблем, а как личности. Мы примем Запад настолько, насколько он соответствует нашему современному духу. Мы примем свою прошлую традицию настолько, насколько она соответствует нашему современному духу. А насколько и в чем они нам соответствуют? Выяснением этого и нужно заняться. Это – дело всего общества, интеллигенции прежде всего.
Конечно, мое несогласие с либерализмом и консерватизмом носит принципиально различный характер. Либерализм прав в принципе, в сущности, в своей ценности свободы, но неправ в выборе средств. Консерватизм неправ в принципе, хотя в некоторых своих «средствах», локальных позициях может содержать интересные решения. Либерализм не носит творческого характера, но это относится к его средствам (вестернизация). По своей сущности он заключает в себе источник бесконечного творчества. Консерватизм несвободен и не способен на творчество по своей сути.
Российское общество должно быть свободным, но эта свобода должна быть нашей свободой, освоенной нами, а не отчужденной. Мы должны соединить почву и свободу, только тогда мы преодолеем уровень противостояния слишком абстрактного либерализма и столь же абстрактного консерватизма.

4. Творческая демократия

В качестве альтернативы и западной стандартизированной свободе, и полного отказа от нее, я предлагаю творческую демократию. Творческая демократия обозначает стремление общества быть самим собой, не ориентируясь на какие-либо шаблоны в качестве обязательных образцов, будь то шаблоны западной политической жизни, или шаблоны отечественной исторической традиции. Опять-таки, во избежание недоразумений, я должен подчеркнуть, что политическая стратегия современного российского административного аппарата, которая осуществляется в его собственных интересах и позиционируется как «суверенная демократия», не имеет никакого отношения к тому, о чем я говорю.
Итак, прежде всего, нашему обществу необходимо возрождение творческого духа, т.е. оптимистической веры в свои силы, веры в свое право творить историю, и, в то же время, способности выходить за рамки сформировавшихся стереотипов. Только так мы проникнем в будущее. С моей точки зрения, такой творческий путь также является единственным эффективным решением проблемы формализации демократии, с которой столкнулось наше общество. Только творчество, причем субъектом которого будет все общество, сможет вдохнуть жизнь в мертвые институциональные формы демократии, которые в России остаются только формами.
В определенном смысле, мы должны пройти через то массовое воодушевление обществом своей властью, способностью творить, через которое прошла Европа в XVII-XVIII вв., и через которое, кстати, проходили и мы (правда, в несколько иных формах) в 1905 – 1917 гг. вплоть до роспуска Учредительного собрания. Наша современная демократия воспринимается нами – под воздействием либералов – как некий элемент общества потребления, фактически, как удобная услуга. Мы платим налоги, государство обеспечивает нам комфорт, причем свобода воспринимается как часть этого комфорта. Такое восприятие вряд ли сможет пробудить энтузиазм в нашем обществе. Свобода – это не услуга, а реальное общественное творчество, самосозидание общества.
Естественно, что и сами формы демократии, когда их коснется творческий дух, могут претерпеть определенные изменения. Я хотел бы обратить на это особое внимание. Возможно, что читатель ждет широкой панорамы творческой демократии, которая описывала бы и общественную сферу, и экономическую, и культурную. Ниже я еще буду коротко обсуждать эти темы, правда, скорее, в предположительном ключе, потому что мы ведем речь о творческой демократии, и предписывать ей что-то было бы противоречием с ее идеей. Однако государственно-политический аспект и необходимые изменения в нем носят обязательный характер по той причине, что без них творческий дух не сможет выразить себя.

Я уверен, что для такого самовыражения центральным государственным звеном нашей демократии должен стать парламент. Естественно, это подразумевает формирование такой избирательной системы, которая была бы «зачищена» от всех современных помех. Это может выразиться в форме чисто парламентской республики (к этому варианту склоняюсь я лично) или в форме парламентско-президентской республики. Я хотел бы подробно обсудить все нюансы этого вопроса.
Во-первых, обратим внимание на исторический аспект. В науке считается, что российское общество по своему сознанию, а главное – подсознанию – авторитарно, наш народ «любит сильную руку». Это верно. Возможно, это наше проклятие. Но всем известно, что параллельно с этой тенденцией существует и совсем другая, – антиавторитарная, демократическая, вечевая. Интересно, что консервативные мыслители всегда в качестве древнего образца русской исторической традиции указывают именно на Московскую Русь (радикалы – так прямо на Ивана Грозного). В тени при этом остается Русь Киевская и по вполне понятным причинам – княжеская власть в этот период была намного слабее, князя достаточно легко могли изгнать, убить, призвать на смену ему другого. Опричнина Ивана Грозного неслучайна – она искореняла последние остатки вольности в сознании бояр и простого народа. Когда в начале XX века Российская империя вступила в полосу последнего кризиса, то в ходе революций 1905, 1917 гг., под действием западноевропейских идеологий возродилась эта другая, антиавторитарная традиция нашего общества. Необходимо помнить, что она всегда существовала.
Необходимо помнить и другое: российское общество, которое стремилось разрушить авторитарный порядок - монархию, - в качестве доминирующей альтернативы ему видело именно парламент или аналогичные ему структуры. Когда после революции 1905 г. была избрана I Государственная Дума, то она не смогла работать с царем и правительством, потому что воспринимала себя как некий верховный орган власти. Другой альтернативой монархии были знаменитые Советы начала XX века. Конечно, эти Советы были исторически и политически ограниченными. В конечном итоге, Советы пошли за левыми радикалами, большевиками, и угробили и Временное правительство, и Учредительное собрание, и самих себя. Я не призываю повторять этот опыт, но, по всей видимости, уж если русский человек отказывается от авторитарной власти, он противопоставляет ей парламент (в широком смысле этого слова). Не будем забывать и о том, что, по крайней мере, официально, большевики позиционировали свою власть именно как советскую, что тоже немаловажно.
Итак, нам нужна парламентаризация государственного строя. Конечно, сторонники существующего политического режима будут возражать мне, указывая на необходимость сильной президентской власти для России. Это возражение носит характер «политического реализма». С данной точки зрения, доминирование исполнительной власти защищает нашу, пусть несовершенную, демократию от превращения ее в объект манипуляции со стороны различных криминально-олигархических сил, как это было при Ельцине. Российская власть начала 2000-х гг. – это некая «равнодействующая», которая создала и сохраняет относительно стабильный порядок, более или менее удовлетворяющий и олигархов, и сам госаппарат, и общество.
Возможно, что эта ситуация, с определенной точки зрения, более оптимальна, чем та, что была в 1990-х гг. Но это не значит, что она оптимальна в принципе. На самом деле, не административная элита, а само общество должно быть такой «равнодействующей». Я думаю, всем ясно, почему должно быть именно так. Потому что, во-первых, пока общество не «вступит в свои права», наступившая стабильность будет «нестабильной», она будет слишком зависимой от случайных факторов элиты. Во-вторых, стабильность «оплачивается» нами подчинением элите, что несовместимо с нашим достоинством. Наше политическое мышление так и останется на уровне вопросов типа пресловутого третьего срока. Элита довольна, что она загнала нас в такое состояние, что мы с трепетом должны думать о «политическом спасителе». Общество, большая его часть, остается в политических процессах исключительно в качестве зрителя, пассивного избирателя, который должен закрепить новый порядок, проголосовав за «Единую Россию». Порядок наведен, но он наведен ценой нашей свободы.
Общество должно уметь само решать свои проблемы. Парламентаризация может привести к политическому хаосу, если допустить слишком большое влияние на парламент различных локальных групп, которые будут замещать собой волю народа. Но это значит, что его допускать нельзя. Это – задача нашей свободы.
Конечно, обсуждая этот вопрос, трудно не привести пример современной Украины, который как будто работает на руку сторонникам современного российского политического режима. В российских СМИ Украину изображают с откровенным злорадством, подчеркивая разницу между «нашей стабильностью» и «их хаосом», притом, что последний стал результатом стремления пересмотреть конституцию Украины в пользу парламента. Понятно, что украинцы запутались в своих политических трансформациях и еще неизвестно, чем все это кончится. Но, все-таки, надо признать, что на Украине есть политическая жизнь, украинцы сами пытаются построить свое общество и государство. Хотя и не всегда успешно. В России же давно никакой политической жизни нет, вся политика структурирована под одну известную всем фигуру. Эта фигура заменяет и политику, и политиков. Неужели это и есть «наша стабильность»? И чем же она лучше украинской нестабильности? Понятно, почему она лучше для элиты, но мы ведем речь об интересах общества в целом. Украина платит за свое стремление к свободе, платит очень большую цену, а мы ее платить не хотим.

С моей точки зрения, именно парламентаризация сможет разрешить многие проблемы современного российского общества, причем проблемы, которые носят системный характер.
Парламентаризация покажет нам, каким наше общество является на самом деле. Сегодня можно наблюдать такую картину – деятели культуры, партийные идеологи, богословы, вступая друг с другом в дискуссии по самым различным вопросам, утверждают – наш народ такой-то и такой-то, мы представляем наш народ. Общество, по сути, стало немым, а от его лица вещают его «представители». Споры между «различными представителями народа» длятся бесконечно, по замкнутому кругу, потому что перевести эти утверждения на нечто реальное невозможно. Конечно, отчасти эти «представители» действительно отражают точки зрения разных социальных групп, но степень адекватности представительства слишком мала, а степень спекуляции – слишком велика. Социологические опросы здесь мало что решают, потому что, например, тот факт, что большая часть общества формально принадлежит к православной церкви, еще совсем не значит, что эта часть согласна с введением ОПК как обязательного предмета.
Парламентаризация положит конец бесконечным и безответственным спекуляциям по поводу «нашего народа». Она положит конец власти отчужденной элиты, которая жирует и при этом рассуждает о загадочной русской душе. Она покажет реальное лицо нашего общества. Больше того, очень возможно, что общественно-политические взгляды россиян изменятся после того, как появиться возможность их реализовать. Одно дело – взгляды общества, которое, по сути, ни на что не влияет, другое дело – взгляды активного общества.
Когда общество увидит, каким оно является на самом деле, то будут созданы условия для его реальной интеграции. Известно, что разобщенность современного российского общества – важнейшая проблема. Однако ее нельзя решить ни в условиях господства либералов, ни в условиях господства административной элиты. И те, и другие будут «накрывать» общество своей идеологией, подавляя все, что с ней не согласуется. «Путинская» интеграция российского общества, о которой много говорят сейчас, – не является подлинной, потому что главный ее субъект – элита, а не само общество.
Наконец, парламентаризация сделает возможным своеобразное тестирование результатов либеральной вестернизации со стороны общества, что нам сегодня так необходимо. В конечном итоге, в этом тестировании заинтересованы все, в том числе и сторонники вестернизации. Только когда общество примет ее результаты, она обретет настоящую опору, а ситуация, когда административная элита спекулирует на своем праве корректировки вестернизации, выдавая его за общенародное, исчезнет. С другой стороны, понятно, что такое тестирование будет подразумевать уже свою, общественную, корректировку, с которой либералам – и Западу - придется считаться. К этому вопросу я еще вернусь.
Безусловно, важнейшая проблема парламентаризации будет связана с избирательным процессом, а также с политическими партиями. Парламентаризация подразумевает наличие системы выборов, которая достаточно адекватно отражает все многообразие интересов общества, независимо от давления Запада или административной элиты. В этой системе должны функционировать политические партии, которые будут живыми, эффективными, идеологически четкими. Ничего этого, как известно, нет.
Избирательный процесс превращен в «приводной ремень» политического режима. Причем надо признать, что хотя сегодня либералы и справедливо критикуют государство за подавление избирательного процесса, но они должны помнить, что именно они «первые начали». Когда у власти в 1990-х гг. были либералы, то они тоже рассматривали выборы исключительно как поддержку своей собственной политики и когда столкнулись с отсутствием этой поддержки со стороны широких слоев общества, то быстро превратили нашу республику в жестко президентскую. Именно это дало им возможность продолжить реформы. А потом чиновники сообразили, что ту же схему можно использовать уже не в интересах либеральных реформ, а в своих собственных.
Я не буду критиковать систему современных выборов, потому что ее смысл и без того для всех очевиден и либеральная критика здесь вполне уместна. Ясно, что административная элита превратила выборы в некий ритуальный акт всеобщей поддержки существующего режима, причем все юридические и политические механизмы этих выборов формально не выходят за границы параметров демократии. В них вроде как «все есть» - состязательность, партии, кандидаты, поэтому формально не к чему придраться. На самом деле, административная элита заключила своеобразный договор с обществом – государство обещает не слишком забывать об интересах всего общества, а последнее, в свою очередь, легитимизирует неограниченную власть государства. И государство, и общество играют спектакль выборов (кто зритель? – по всей видимости, Запад). Государство само создает альтернативу своему собственному курсу (например, в виде «Справедливой России»), а общество делает вид, что выбирает. Поистине, современное российское государство напоминает гегелевскую абсолютную идею, которая сама себя утверждает и отрицает.
Современный избирательный процесс невозможен без системы манипуляции общественным сознанием. Под манипуляцией я имею в виду любую форму информационного давления на общество, ситуацию, когда общество фактически не контролирует информационный процесс, а, наоборот, этот процесс контролирует общество. Либералы справедливо критикуют государство в этой сфере. Но, опять-таки, нужно помнить о том, что в 1990-х гг. эта же манипуляции происходила в интересах либеральных реформ.
Нам необходима информационная демократия как условие собственно политической демократии. Информационная демократия означает, что вся информация, связанная с общественно-политической жизнью, должна представлять реальный спектр интересов и взглядов всего российского общества. Сегодня – а в 1990-х гг. ситуация была ничем не лучше – это информационное представительство имеет вид своеобразной милости со стороны людей, контролирующих информационные потоки. Допустим, на центральных каналах телевидения могут, конечно, иногда, «для приличия», появляться политики, оппозиционные режиму (например, Зюганов, я не буду сейчас оценивать деятельность КПРФ в целом). Но это – микроны информации по сравнению с потоками, которые на разные лады оправдывают государственную политику. В сфере информации царит не демократия, а самая настоящая монархия. Нам нужна «зачистка» информационных каналов, которые сегодня не помогают, а мешают обществу понять самого себя.
Ясно, что в этих неблагоприятных условиях (я имею в виду, прежде всего, избирательный процесс) развитие политических партий носит изначально деформированный характер. Вообще при создании современной российской республики 1993 г. политическим партиям отводилась вполне определенная, незавидная роль. Партии выступают в качестве индикаторов общественных настроений, которые, конечно же, учитываются властью. Но партия – ни в коем случае не является реальной политической силой в рамках нашей системы. Единственным исключением, естественно, может быть только партия власти, потому что по своему смыслу лишь она отвечает характеру «гиперпрезидентской» республики.
Сильная президентская власть самим фактом своего существования центрировала вокруг себя всю деятельность партий, как проправительственных, так и оппозиционных. Партии волей-неволей превратились в хронических просителей у власти, и конкурируют друг с другом за роль «главного просителя». Вот в чем беда – партии центрированы вокруг власти, а не «вокруг» общества. Сами партии деградировали, в их жизни мало воодушевления, больше политического прагматизма. Идеологии партий либо невнятны и устарели, либо пугающе приземленны, что приводит к размыванию границ между ними. У партий, фактически, два выбора – либо пустая театральная оппозиция (как КПРФ), либо прямая помощь власти. Символом современной российской партийной системы является «Единая Россия» - антипартия, политический клуб чиновников высшего класса, которые превратили всю политику России в бесконечный процесс самолюбования, назвав это «суверенной демократией». Именно чиновник – главная фигура современной официальной идеологии России. «Чиновник всеспасающий».
Парламентаризация сможет открыть перспективу решения этих проблем. В ее рамках система выборов окажется настолько значимой, что общество будет вынуждено оптимизировать ее правовые, политические и информационные основы. Возродятся, получив реальную власть, и политические партии. Главное – пробудить от политического сна само общество, возродить у него вкус к политической жизни, политической борьбе, ведь именно отсутствие всего этого делает возможной современную ситуацию. Я могу предположить, что в будущем парламенте основную роль будут играть либералы (такие, как партия СПС или Яблоко), националисты-консерваторы (такие, как бывшая партия «Родина») и социалисты. Что касается последних, то, возможно, они придут на смену слишком «просоветско-пенсионерской» КПРФ. Конечно, возможны и другие варианты развития событий, в том числе и доминирование в парламенте независимых депутатов.
Важнейшей проблемой такого парламента будет его способность к согласию, к совместному политическому творчеству. Здесь, как известно, у нас есть большие психологические проблемы – отсутствие серьезной традиции политического взаимодействия, как, например, в Великобритании. Однако необходимо помнить, что наша авторитарная власть существует как раз за счет этой слабости. Эта слабость характерна для представителей всех политических направлений, и либералы – отнюдь не исключение.

Итак, я, по крайней мере, в целом обрисовал те институциональные изменения, которые абсолютно необходимы для творческой демократии. Конечно, теперь мы можем шагнуть дальше, задавшись вопросом, какие содержательные изменения могут последовать, если то, о чем говорилось выше, воплотиться в жизнь. Допустим, что у нас есть парламент, который принимает основные государственные решения, и что он достаточно адекватно выражает волю народа. Какие же это будут решения? Строго говоря, ответить на этот вопрос я не могу, потому что я – не народ (а только его «тонкий колосок»). Однако мы вполне можем определить основные проблемы, с которыми столкнется новое государство, и предположить, в каком примерно направлении они будут решаться.

Политика. Понятно, что конституционные преобразования, о которых говорилось выше, самим своим фактом поставят вопрос об обновлении административной элиты России. Вопрос этот ставится различными политическими силами уже давно. Эту проблему – по-своему – пытаются решить т.н. «оранжевые революции». Правда, для их инициаторов главным критерием обновления является не способность элиты выражать реальные интересы общества, а ее «геополитическая преданность» Западу, с чем, конечно, согласиться невозможно.
Известно, что современная административная элита России вышла из советской номенклатуры брежневской эпохи, сохранив ее основные черты. По всей видимости, главной мотивацией ее поведения является «инстинкт политического самосохранения», о чем пишут многие современные политологи (например, А.С. Панарин). В этом смысле переход от советского строя к постсоветскому может восприниматься как изменение идеологической и экономической оболочки власти при сохранении основного корпуса ее носителей. Именно поэтому в данный переходный период на уровне официальной идеологии всячески третировалась идея революции, потому что она означала бы радикальное обновление административного аппарата. Видимо, сохранение власти бывшей советской номенклатуры в 1990-х гг. связано с тем, что и Запад, и российские либералы, планируя вестернизацию России, сделали ставку именно на государство, а не на общество. Из двух «зол» было выбрано меньшее. Свою заинтересованность во власти старой элиты имело и общество – растерявшись в противоречиях реформ, оно стало остро нуждаться в некоем подобии стабильности.
Современный период, 2000-е гг., можно охарактеризовать как «победу Чиновника», «полную и окончательную». Несколько растерявшиеся и запуганные в 1990-е гг., чиновники достаточно быстро освоились, обрели уверенность в себе и поняли, что они могут занять место либералов-идеалистов (типа Е. Гайдара), что они и сделали.
Но, на самом деле, это торжество слишком похоже на пир во время чумы. Мне кажется, что главный и органический порок высшей административной элиты, который она, видимо, осознает, и хотела бы его устранить, но не может, - это, как ни странно, полное отсутствие веры. Я говорю о вере не в узком религиозном, а в широком смысле слова. Построение нового общества, – а Россия занята именно этим – абсолютно невозможно без веры. Верующий политик ведет за собой общество. Вера подразумевает наличие идей – в данном случае, неважно, новых или старых. Именно вера является источником исторического творчества.
Современная российская административная элита не имеет ни веры, ни идей. Можно сказать, что она излучает самоуверенность, - но этого явно недостаточно. Совсем неслучайно в качестве чуть ли ни официальной идеологии России выступает т.н. прагматизм. Прагматизм – это и есть непосредственное выражение духовного состояния элиты, того, что у нее «за душой». Наверное, это состояние - главное наследие брежневской эпохи, в которой и произошло формирование личности большей части наших руководителей. Если либералы верят в Запад и свободу, если консерваторы верят в монархию и православие, а коммунисты – в СССР и Ленина, то элита не верит ни во что, и все вышеназванные объекты понемногу использует в свою пользу. Скорее всего, элита не верит и в саму Россию, просто отождествляя свои и ее интересы.
Элита воспринимает современный мир как некое сформировавшееся целое, в рамках которого она, представляя Россию, стремится занять «подобающее» место, что для нее означает определенный набор политических, экономических и других показателей. Элита не включена в это целое на уровне веры и идей, никак к нему сущностно не относится, а просто использует его. Такое отношение в долгосрочной перспективе является абсолютно неэффективным. Россия должна либо идейно принять современный мир (что предлагают либералы), либо идейно его отвергнуть (что предлагают консерваторы), либо идейно в чем-то принять его, а в чем-то отвергнуть (это предлагаю я). Позиция «идейного страуса», которую фактически заняла элита (а на другую она не способна), приведет к тому, что мы окажемся не готовы реагировать на будущие изменения мира, притом, что они неизбежны.
Конечно, мне могут возразить, что как раз прагматизм оказался наиболее эффективной идеологией для современной России. Я не спорю, что в актуальной политике это может приводить к некоторому успеху, но мы ведем речь о духовных основаниях государства. Надо признать, что вообще наша эпоха – рубежа XX – XXI вв. – характеризуется определенным упадком веры в какие-либо общественно-политические идеи, по всей видимости, это общемировой процесс. Возможно, он вызван усталостью от «гипперидеологизации», которая имела место в середине XX века во время холодной войны.
Однако надо понять, что наша эпоха подходит к концу, время «абсолютных прагматиков» уходит. Сегодня – я говорю в данном случае о России - формируется новое поколение общества и новое поколение политиков. Это новое поколение может быть разделено по идеологическому признаку, но оно имеет важное общее качество, которое отделяет его от старших, – это высокая степень убежденности. Новое поколение презирает административную элиту, прежде всего, за ее безыдейность, духовную бессодержательность. Это – общее в критике (скорее, в ненависти) власти со стороны таких разных людей, как национал-большевики, анархисты, радикальные либералы и т.д. Смена Скучных Прагматиков на Интересных Верующих неизбежна. Конечно, мы заинтересованы в том, чтобы эта смена не привела к общественным катаклизмам.
Парламентаризация, о которой я веду речь, безусловно, и подразумевает такую смену. Общество должно заинтересоваться новыми идеями (или новыми комбинациями старых идей), а политики, соответственно, превратиться из болтунов или безнадежных «управленцев», если угодно, в новых пророков. Современное мещанское сознание уверено, что нам больше не нужны «пророки», но оно не понимает, что политика, на определенных этапах, без них просто не развивается.

Социально-экономическая сфера. Я думаю, для всех очевидно, какой вопрос будет поставлен новым государством в этой области. Это вопрос отношения к капитализму, к рыночной экономике. По сути, здесь должна сработать та же схема развития, что и в отношении общества в целом. Эта схема включает в себя три этапа. 1. Радикальная либеральная вестернизация, которая погружает общество в хаотическое состояние, не дает ему одуматься, сформировать (и сформулировать) свое собственное отношение к переменам (начало 1990-х гг.). 2. Бюрократическая корректировка вестренизации, которая действует не только в интересах общества, но и в интересах самого бюрократического аппарата (начиная с премьерства Черномырдина и далее по нарастающей вплоть до сего дня). Бюрократия выступает в качестве своеобразного посредника между обществом и Западом\либералами. Причем за свое посредничество бюрократия взимает и с Запада, и с общества определенную, и довольно большую, плату – это управление ресурсами и власть. 3. Предполагаемый этап. Корректировка вестернизации самим обществом через органы народного представительства.
К этой схеме, вернее, ее гипотетическому третьему этапу, я еще вернусь, сначала же нужно сделать несколько общих замечаний.
Проблема рыночной экономики, по общему мнению специалистов самых разных направлений, является центральной для современной общественной жизни. Именно на этот факт и нужно обратить особое внимание. Меня интересует вопрос: что для либералов важнее - свобода или рынок? Насколько я понимаю, для них такого вопроса не существует. С их точки зрения, свобода и рынок неразрывно связаны друг с другом. Если нет рыночной экономики, значит, нет свободы экономической, а, следовательно, нет базы для свободы политической. Пресловутая и ставшая уже некоторым банальным штампом идея о том, что в российском обществе должен развиваться средний класс, основанный на среднем и малом предпринимательстве, который будет социальной базой демократии, выражает данную позицию. Проблема, однако, вот в чем, - можем ли мы, все-таки, рассматривать свободу как самоценность, которая не имеет жесткой связи (хотя вообще конечно связана) с рыночной экономикой? И если нет, то не ставим ли мы свободу под угрозу?
Может быть, это не очень уместно, но я хочу привести в пример самого себя. Я – не представитель среднего класса, скорее, интеллигенции (я преподаватель) и не собираюсь им становится (мне это неинтересно). Однако я вполне разделяю ценность свободы, и пришел к ней чисто духовно-интеллектуальным путем. Почему не я – и не такие как я – могут быть социальной базой демократии?
Вообще, наблюдая развитие событий в нашей стране, я часто задаюсь вопросом, - а не продали ли наши либералы свободу рынку? Не поставили ли они рынок неизмеримо выше ценности свободы? Очевидно, по крайней мере, что вестернизация 1990-х гг. в качестве своего приоритета имела именно рынок, а не свободу, хотя и свободу нам тоже принесла. И именно ради рынка, что я уже отмечал выше, в 1993 г. была принесена жертва народным представительством (несмотря на всю его убогость). Опять-таки, не могу не продолжить эту мысль – не является ли крен в сторону авторитаризма в 2000-х гг., столь ненавистный современным либералам, прямым продолжением их же политики 1990-х? В самом деле, главное – рыночную экономику – административная элита принципиально менять даже и не собиралась. Она просто свернула политическую свободу, которая и в 1990-е гг. воспринималась как всего лишь дополнение к рынку.
Ясно, что эта стратегия (главное - рынок, свобода – при нем) была наименее эффективной для нашего общества. Я имею в виду наименее эффективной с точки зрения свободы. Российский менталитет воспринимает свободу как некую идеальную ценность, которая не может быть жестко увязана с торгашеством. Скорее, даже противоположна ему. Вот интересный ход – не получилось ли так, что в нашем сознании свобода и рынок, скорее, противоположны? Поэтому мы и остались сегодня с рынком, но почти без свободы.
Безусловно, мне укажут на то, что свою стратегию либералы не выдумали – они «копировали» западную социально-экономическую систему, по крайней мере, ее основную тенденцию. Больше того, они также копировали и систему приоритетов – для современного западного сознания свобода также неразрывно связана с рынком. Эта расстановка приоритетов уже давно выражается во вполне официальном термине «государство с рыночной экономикой», который проводит для европейского человека границу между «своими» и «чужими». Так принято на Западе, говорят либералы. Слово «Запад», как всегда, выступает для них в качестве последней ссылки, которая сама по себе должна ответить на все вопросы. «Запад» - это абсолют, сомневаться в котором невозможно. Может быть, именно такое отношение к Западу и мешает нам стать европейцами. Потому что классическая европейская культура всегда отстаивала ценность свободной критики. Сомневаться в Западе, еще не значит, не быть его частью (хотя сам Запад, к сожалению, может думать и по-другому, но это уже его проблемы).
Да, я считаю, что и на Западе свобода испытывает угрозу со стороны рынка. Но поскольку вопрос этот является слишком сложным и обширным, и я не могу претендовать на его разрешение в рамках небольшой статьи, я приведу несколько имен современных мыслителей, вслед за которыми, собственно, я это и утверждаю. Эрих Фромм, «Иметь или быть» - классическая книга критики современной западной цивилизации. Название книги совершенно прямым образом ставит обозначенную выше проблему, – с точки зрения Фромма, ориентация современного западного человека на потребление привела к его очевидной деградации. При этом рыночная система выступает в качестве системы жесткого господства над человеком, т.е. речь идет о частичной утрате свободы. А.А. Зиновьев, западный социолог русского происхождения, «Запад. Феномен западнизма», утверждает, например, что на Западе вообще нет никакой свободы (я считаю, что Зиновьев преувеличивает, но он верно указывает на проблему). И т.д.
К чему я все это веду? К идее устранения рынка? Нет. Все, что я говорил выше, имело своей целью только одно – показать, что наше общество имеет право и даже должно поставить вопрос о своем отношении к рынку. Слепая вестернизация уже прошла. В определенном смысле, это и хорошо – мы уже находимся внутри рынка (при всем его несовершенстве в России) и мы можем судить о его плюсах и минусах. Именно такой суд и покажет, что мы относимся к западной цивилизации не как дети, а как взрослые, понимающие всю противоречивость реальной жизни.
Но суд этот, опять-таки, должен осуществляться обществом, а не администрацией. Понятно, что наиболее острая проблема в этой сфере – это проблема социальной несправедливости. Ясно также и то, что она не может быть решена без государственного воздействия на рынок. Я считаю, что такие решения в будущем неизбежны. Их эффективность будет связана только с тем, что государство будет представлять общество, а не бюрократию.

5. Заключение

Возможно, что набросанный мною план творческой демократии напоминает социал-демократическое направление в политике, направление, кстати, чрезвычайно непопулярное в современной России. Этакий «либерализм с уклоном влево», соединение либеральных ценностей с идеей народной демократии, с критикой Запада и рынка. Я этого не отрицаю. Однако я ни в коем случае не стремился навязать обществу ту или иную программу, в том числе социал-демократическую. Моя задача была – понять, как российское общество может творчески выразить себя в современной истории и в каком примерно направлении может пойти этот процесс. Я «не виноват» в том, что, в итоге, предполагаемое политическое самовыражение по духу напоминает социал-демократию. Кроме этого, центральной идеей творческой демократии является парламентское государство, воплощающее волю народа, а это воля совсем необязательно будет действовать социал-демкоратически. Она может пойти в направлении консерватизма или либерализма. С другой стороны, странно было бы отрицать, что у нас, россиян, есть ментальная предрасположенность к «социал-демократизму».
Когда я писал эту статью, меня посещали сомнения в своей правоте. Я смотрел телевизор, видел улыбающихся довольных людей и думал – «ну куда ты прешь? Чего ты хочешь изменить? Им ведь и так хорошо». Я думал о том, что современный мир сложен и богат, что «идти против него» бессмысленно. И все-таки есть нечто, что убеждает меня в правильности выбранного пути. Единственным критерием истины может быть только творчество. Современная система не подразумевает творчества, хотя может формально его декларировать. Все, что от нас хотят и Запад, и государство – это съесть то, что за нас уже разжевали и положили в рот. Купить то, что «надо», проголосовать за того, за кого «надо». Мы превратились в зрителей истории. Но это и означает ее конец. Однако какая-то «недосказанность», незавершенность современной истории России, дистанция между ожиданиями свободы и реальностью говорит за то, что мы еще можем начать новый виток.
Отдельный вопрос – как отнесется Запад к творческой демократии. Ему придется стать более терпимым, чем он есть. Умный Запад нас поймет и поддержит, другое дело, какова его доля в «общем Западе»? Когда евроатлантическая цивилизация борется за свободу, это можно понять, хотя не все формы ее борьбы допустимы. Но если Запад будет бороться и со всем многообразием реализации свободы, а такое в истории бывало, то это ни к чему хорошему в отношениях с ним не приведет. Остается надеяться, что холодная война не повторится, тем более что и речи не может быть о том, чтобы Россия отказалась от самого идеала свободы, что объединяет нас с Западом в духовно-мировоззренческой сфере. Нам всего лишь нужна наша свобода, зрячая свободы, взрослая свобода, т.е., в конечно итоге, - реальная, а не фиктивная свобода.
Запад сегодня слишком одержим манией стандартизации, и за деревьями – конкретными формами свободы – не видит леса – ее самой. Евроатлантический мир сам нуждается в многообразии, в диверсификации свободы. Это разрядит обстановку, сделает мир свободы более мобильным и более адекватно реагирующим на современные вызовы. Кроме этого, очень возможно, что «диктатура Запада», которое имеет место в современном мире, в будущем будет подорвана и ему придется смириться с фактом многообразия свободы перед лицом более серьезных угроз.

В завершении я хотел бы тезисно, в виде коротких программных положений, определить основные общественно-политические цели развития России, о которых шла речь в этой статье.

1. Развитие России должно быть основано на творческом духе, который способен творить новое, преодолевая устаревшие стереотипы (как либеральные, так и консервативные).
2. Субъектом исторического творчества в России должен быть не Запад (или представляющие его структуры) и не бюрократия, подменяющая собой народ, а само российское общество.
3. Национальная идея России – построение свободного общества, принципы которого объединяют нас с Западом, но реализация которого остается творческим делом российского общества.
4. Парламент, который адекватно представляет общество, должен стать центральным звеном государства России.
5. Наше историческое творчество может быть ограничено только незыблемостью прав и свобод человека, а также реальной властью народа.

В истории современной России отчетливо выделяются три этапа:
 
1. 1990-е гг. Власть либералов, стратегия которых направлена на жесткую вестернизацию России в условиях подавления какого-либо общественного сопротивления этому процессу.
2. 2000-е гг. Власть чиновников, продолжающих вестернизацию, но смягчающих ее, прежде всего, в своих интересах.
3. 2010-е гг. На этом этапе само российское общество, а не либералы или чиновники, должно стать субъектом реформ, субъектом свободы.