Даже в трудные годы...

«ДАЖЕ В ТРУДНЫЕ ГОДЫ…»

Когда война закончилась, жизнь в детском доме стала более сытой и обеспеченной. Девочек одели в клетчатые пальто и вязаные шапочки с помпонами. Мы выглядели наряднее многих домашних детей, но даже издалека было видно, что мы детдомовские.
Сегодня в детском доме встреча выпускников, мы разглядываем старые фотографии. На этом снимке мы стоим группой в нашем дворе перед Октябрьской демонстрацией довольные, счастливые: жизнь налаживается, впереди - только счастье. Слева внизу - Настя Аистова.
Слово берёт Анна Фёдоровна. С годами она не утратила зычного голоса, за который мы прозвали её когда-то «Трубой». Если она распекала шалуна или лодыря, это было слышно на весь детский дом.
- Даже в трудные годы главным для нас была забота о детях. Мы отдавали им всю душу, всё тепло наших сердец, заботились о том, чтобы они выросли…
Чтобы выросли. Кто вырос, а кто и нет. Как Настя Аистова.
Почему эта девочка так раздражала Анну Фёдоровну, непонятно. За любой, самый пустяковый проступок, ей доставалось больше всех. И ладно бы просто отругала, и всё: провинилась – получи, так нет же, в конце обязательно добавит: «Отец твой в тюрьме, видно, и тебе туда дорога!» Другие дети, если обижались на воспитательницу, могли поплакать, пожаловаться подругам, просто поворчать, наконец. Настя всё принимала молча. Если и всплакнула когда-нибудь, то разве что ночью, когда никто не слышал.
Мы тогда заканчивали семилетку, с нетерпением ожидали начала самостоятельной жизни. Раз во время дежурства по кухне чистили картошку и в очередной раз с увлечением планировали, чем будем заниматься дальше. Чего мы только не придумывали! Шутили, смеялись. Настя сидела с нами, молча слушала наши разговоры и вдруг сказала: «Девочки, если Труба ещё раз вот так при всех отчитает меня, снова будет говорить гадости про моего отца и пророчить мне тюрьму, я просто брошусь под поезд». Мы стали убеждать подружку, что это глупо, что Труба скоро навсегда останется в прошлом. Нас поддержала повариха, Настя как будто успокоилась, и мы решили, что всё в порядке.
На другой день Анна Фёдоровна снова распекала её, кажется, за неровно заправленную кровать и закончила выговор своей излюбленной фразой о том, какая дорога ожидает Настю. Мы торопились в школу и как-то не обратили особого внимания на этот случай, а потом и вовсе про него забыли. Нас не насторожило даже то, что Настя вечером в спальне стала раздавать девочкам свои немудрёные ценности: открытки, ленточку, брошку. А на другое утро…
На другое утро в детский дом пришли люди и сказали: «Там на рельсах - ваша девочка. Мы по шапочке узнали, с помпоном. Под маневровый паровоз попала…»
Было следствие, но наш рассказ о разговоре на кухне всерьёз не восприняли: подумаешь, воспитательница поругала! Не била, не угрожала, приучала к аккуратности.
- Из стен нашего детского дома вышли сотни прекрасных граждан нашей Родины. Даже в трудные годы мы старались привить нашим воспитанникам высокое чувство ответственности за свои слова и поступки. Мы изо всех сил…
Наконец-то закончила. Каждый год произносит Анна Фёдоровна свою пламенную речь, и каждый раз меня тянет спросить: «А Вам не снится Настя Аистова?»
Старая воспитательница присоединяется к нам и начинает разглядывать фотографии.
- Узнаёте, Анна Фёдоровна? Это Настя Аистова, - говорю я.
- Конечно, узнаю. Славная была девочка, добрая, спокойная. Жаль, что с ней случилось такое несчастье.
Я собираюсь с духом и спрашиваю:
- Она вам никогда не снится?
- Настя? – Анна Фёдоровна высоко вскидывает брови. – Почему она должна мне сниться? – потом оглядывается на стоящих вокруг воспитателей. – По правде говоря, мне чаще снится, что пришла комиссия из санэпидстанции, а у моих воспитанников – вши! Вот кошмар-то!
Все смеются и начинают рассказывать о своих страшных снах и воспоминать о потерянных простынях и тапочках, сборах в лагеря и бесконечных генеральных уборках. Я с ужасом почувствовала, что готова присоединиться к этому хору, одёрнула себя и спрятала фотографию в сумочку.