Луна-месяц

Плотогонщиков, широконосый, мясистый мужик, посадил за стол своего сына первоклашку Борьку уроки учить с наказом: «Пока уроки не выучишь — жрать не получишь».

Брать ненавистный букварь в руки да что-то там ещё читать — для Борьки было несносной пыткой. Лучше бы батя сказал: «Нечего глаза дома мозолить, иди гоняй ветер на улице». Вот это было бы дело, там всё Борьке знакомо, каждый закоулок его знал, каждый камень, каждая собака. А тут об эти проклятые буквы надо рот ломать. Но родитель подналёг на Борьку всерьёз. Дыша пьяным перегаром и пуская на него папиросный дым, он смотрел, как тот водит пальцем над картинкой месяца, трудно и долго растягивая по слогам:

— Л-у-у-н-н-а-а, — Борька даже ещё не успел дотянуть, как на него обрушилась затрещина.

— Ме-ся-ц, — отец показывал рукой на картинку.

Борька округлил глаза и опять по буквам у него выходит:

— Л-у-у-н-н-а-а, — вторая затрещина выбила слёзы из Борькиных глаз.

Отец рычал:

— Ме-ся-ц,— тарабаня рукой по картинке.

Борька в тумане от слёз вновь выводит:

— Л-у-у-н-н-а-а.

Третья затрещина сразила Борьку. Он не удержался и, заревев, выскочил из-за стола.
— Это наглая несправедливость, — зароптала жена.

— Наглость, — второе счастье, — как вбил гвоздь в доску Плотогонщиков, — вот какая упрямь настырная, мне лучше гору угля лопатой срушить, чем его одолеть. На это школа есть, они там деньги получают, пускай и учат. Я не специалист. А то рисуют одно, а пишут другое, смотри, — стучал он рукой по букварю.

Шло время.

Шатко и валко Борька уже перевалил в пятый класс. Спит он как-то ночью — проснувшись, слышит — стрельба. Выглянул в окно, а там зарево — аптека пылает, шифер на крыше, как из пушки, палит, люди бегут. Борька сорвался и тоже туда. Благо, отец пьяный спит, не слышит, у него счас хоть под самым ухом стреляй — всё равно не услышит.

Впервые в жизни такая предстала картина перед глазами Борьки.

Огонь жаром дышит, всё трещит, люди бегают, кричат, все что-то из окон кидают. Шныряют туда- сюда, все что-то собирают, кто во что: кто в ведро, кто в мешок. Кто-то тащит какие-то ящики. Весело стало Борьке, и он прихватил ящик.

Борька слышал как кто-то крикнул: «В ящике деньги!» Спрятав ящик в сарае, он взял мешок и вновь — на пожарище. Тут пожарные приехали, вначале без воды, посмотреть, чтоб хорошо сгорело, потом уехали за водой. Борьке кое-что ещё удалось бросить в мешок от остатков разграбленного. Потом появился запоздалый участковый и сразу приступил к стражевому порядку, стал разгонять охотников до огненных стихий и добросовестных задержавшихся зевак.

Осколок ночи и утро Борька спал сладко.

Встав с разбитой от пьянки головой, Плотогонщиков решил опохмелиться. Шаря в стайке заначку хмельного, он наткнулся на ящик с пачками бумажных кульков. Слёту он вначале принял их за деньги, уж больно они походили по размерам на пачки денег. У него аж залпом брызнула кровь в голову, но, переведя дыхание, собравшись с духом, он, озираясь, чтоб, не дай бог кто увидит, потихоньку вынес пачку на свет, и кровь тут же отхлынула назад. Он присел, кумекая. «Что это значит, никак Борькина блажь, дурья башка, видать, втемяшил что-то в голову. М-м-м, да, не прилипают деньги к нашему рылу»,— заключил Плотогонщиков и с горя опорожнил заначку.

Взбодрившись хмельным, он объявился во дворе, там народ и посвятил его о прошедшем пожаре и даже, более того, было намекнуто о кое-каких догадках поджога аптеки.
«Вот месяц светит для всех одинаково, — стал развивать мысль Плотогонщиков, — но для одних это луна светит, для других — месяц. Так и для Борьки достались бумажки, а для аптекарши — деньги, А почему? А потому, что Борька — дурак, всё на веру берёт».
И обидно стало Плотогонщикову за Борьку.

Обида овладела им без остатка. Придя домой, он дал волю своему нутру.

— Ну и дурак же ты, Борька, бумажки за деньги принял! Ты чё думал, там деньги будут? На-ка — выкуси! Деньги у аптекарши дома спрятаны, там горит то, что ей не нужно. Аптекарша — баба с ширмочкой. Для ширмы мужа держит, а за ширмой хахаля имеет для сладкой жизни. А ведь хахаля ублажать надо, на это деньги нужны, на её зарплату не ублажишь. Вот и горит аптека. А ты, дурак, кинулся, что деньги там. А мужики на спирт хотели налечь, да спирт у неё давно припрятан. Мужикам досталась одна чесночная настойка да пацанам — завалявшиеся витамины. У неё всё рассчитано, как в аптеке. Кому надо — на лапу даст и всё шито-крыто.

Плотогонщиков даже полюбовался своим красноречием и откровенным измышлением загордился.
Шатаясь по закоулкам, Борька во многих местах находил выкинутые пачки бумажных кульков: «Значит, не он один накинулся на халявные деньги. Ну и аптекарша, обфунтила всех, ну ничё, я фунтить буду пудово», — дал зарок себе Борька. Не зря он слышал поговорку «как в аптеке, так и тут: сорок фунтов — так и пуд». Пригодилась она ему.
И чем Борька становился старше, тем изощрённее подходил к своему небогатому житейскому опыту.

Как-то он шёл за пьяной компанией отца. Отец играл на гармошке, компания пела:

«Мы калинински барбосы,
на гулянку ходим босы.
А кто наступит на носки,
того изрежем на куски.»

Навстречу им шла другая, тоже во хмелю, компания. Завязалась драка. Отец бросил гармошку в грязь и, засучив рукава, кинулся в толпу дерущихся, и разгулялась рукопашная.
Наблюдая драку, Борька обнажил смекалку.

— Опупел батя, зачем гармошку в грязь кинул, нужно гармошкой по репе бить.
От этого и пошёл Борькин отсчёт в опережении отца в смекалке. И чем больше опережал отца, тем яростней ожесточался. Стал подворовывать, стащит, где что плохо лежит.
Наколотил как-то, предку по «репе», понравилось, силу почувствовал и утверждение. Однажды пировал отец в компании мужиков, где был и Борька, вспыхнула ссора. Отец с одним из мужиков стали выяснять отношения. Они схватились в кулачной. Борька вступился за отца и разбил бутылку водки о голову его противника. Разбил бутылку о голову человека и сокрушался: «Водяру жалко, пропала».

Человека схоронили, а Борька твердо поселился в тюрьме.

Плотогонщиков не одобрял Борьку.

— Дурак, ну кто же так дерется, сопляк, даже драться по человечески не умеет. Чему в школе его научили?!

Мать жалела Борьку и укоряла отца, что он никогда доброго слова Борьке не сказал, и не было у него хорошего отцовского напутствия, а все только ругали его.