Весенняя распутица

Дни начинают прибавляться, солнце все сильней пригревает. Испарина талой земли заново волнует все живое. Жизнь встряхивается в радостном обновлении.

В посёлке весной в четвёртом классе восьмилетней школы уже несколько дней не проводят занятия. Потерялась учительница Нина Петровна. После окончания дружины или, как её ещё называют, ДНД, пошла домой и не пришла. Снуёт милиция, сыскует, но ни каких следов. Загудел посёлок от случившегося, что улей. У всех на устах: «Нашли, нет?» Девчонки-школьницы кричат через форточки друг другу: «Нашли Нину Петровну?» — «Да нет!» — отвечают из другой форточки. И внутри комнаты слышится радостное: «Ур – а – а!» «Ур – а – а!»

Стали выдвигать версию, что её увезли на машине в неизвестном направлении, даже видели следы автомобиля. Любознательные их внимательно рассматривали, но все смешалось, и ничего не понять. «Ловко запутали следы, разбойники».

И вот после нескольких безуспешных дней поиска выдохнувшаяся милиция, наконец, решилась на помощь народа. Утром зал во дворце культуры был набит до отказа. Пришли, стар и мал. Так дружно давно уже, даже в кино, не ходили. Зал ворковал, всеобщее оживление поднимало дух. На большое дело пошёл сам народ, коль милиция бессильна. Народ был уверен — уж он-то обязательно найдёт.

Широкий, с мясистым лицом и мешковатой фигурой следователь, не скрывая радости от своей работы, вводил народ в курс дела:

— Вот вы идёте, смотрите вниз, ищете труп, а она, возьми, да висит на берёзе и помахивает ножками, посылая вам привет, Вы пройдёте, её и не заметите. Значит, что нужно? Нужно смотреть и вниз, и вверх. Но и это ещё не всё. Нужно смотреть свежую, взрыхлённую землю или подозрительные бугры, завалы. Возможно, её зарыли или завалили ветками. — Инструктирующий блаженно наслаждался властью над слушавшим его народом.

По окончанию инструктажа всех развезли на автобусах. Вооружённая следовательскими знаниями общественность отправилась из автобусов ворошить леса и окрестности. Все с приподнятым духом, объеденные сознанием дела, ответственно обшарили все близлежащие леса, перевернули глухие закоулки. А толку — не на мизинец, хоть караул кричи. Люди готовы перевернуть земной шар. Дружно, такой оравой горы в состоянии свернуть, а человека нет. Да, не может быть такого, в Советском то Союзе, да не найти! В колыбели передового строя! Да нет, тут что-то не то. Какой-то враг хитро, да ловко козни строит, чинит препятствие. Нет, так не должно быть, сукиного сына обязательно найдут.

Везде проискали, а труп как в воду канул, нету и всё тут. Измотанный, не солоно хлебавший, народ врассыпную двинул по домам отлежаться, остудить горячий дух.

Случай этот потряс посёлок, поставил на дыбы, как противников школы, так и её защитников. Одни негодовали: «Нет школы, вместо школы казарма, кроме речевок, маршировок да игр в войнушку, там ничего нет». А другие напротив: «Наплодят своих чад и спихнут на школу, а сами пьют да гуляют, а школа расхлёбывай!»

Отец Нины Петровны, как-то в сердцах говаривал: «Я не люблю начальников, они загубят Россию, у них ни стыда, ни совести нет». А после исчезновения дочери он потерялся, осиротел. Ему приснился сон: Пришла дамой Нина, он спрашивает ее: «Где была?» — «А, гуляла...»

Значит, решил отец, она где-то здесь, поблизости. Бедный отец с горя сам стал искать. Он вскрывал канализационные колодцы и шестом прощупывал дно, но всё безрезультатно. Мать совсем залегла в постель, заболела.

Через несколько дней ребятня, балуясь, бегала по рыхлому льду озера и в камышах наткнулась на труп. Испугавшись, прибежали домой, рассказали родителям. Те рассказали соседям, соседи — своим соседям. Новость молниеносно облетела округу и запорхнула в милицию.

Приехав на озеро, милиция опознала труп Нины Петровны. Медицинская экспертиза признаков насилия не нашла. В свидетельстве о смерти, по приказанию телефонного звонка, дали заключение под туманной формулировкой: «смерть наступила в результате переохлаждения организма». Чем больше тумана, тем удобнее держать народ в узде, водить в пустоте. Пусть блуждают сукины дети, все равно от них проку нет, один только ущерб, да затраты.
Местные власти подстраховались — не выглядеть же им дураками на всю округу. Назад ходу нет. Значит, дело должно пройти с помпой, достойно. Хоронить, так хоронить с музыкой, как героиню.

Нина Петровна, конечно, героиней никогда не была, она была несчастной, обычной женщиной. После занятий она отложила свою личную жизнь в долгий ящик (у неё, вообще, личная жизнь там лежала) и пошла на общественную работу, дежурить в ДНД. Ей в голову крепко вдолбили, что общественная работа — прежде всего. Сделав несколько рейдов по улицам, которые были бессмысленным времяпровождением (хулигана рейдами не перевоспитаешь, не уговорить его стать хорошим человеком, он при виде дружинников уходит в тень, и ищи ветра в поле, лучше бы их не плодить) группа дружинников, в которой была Нина Петровна, заволокла по пути в дежурку попавших под руку пару пьянчужек. В накуренной спёртой дежурке от кривляния пьяных и их брани ей становилось плохо и, как каждого порядочного человека, её охватывал ужас за беспросветную жизнь пьяниц, обречённую на мрак, и глодала её мысль: «Ну как можно испорченного человека сделать хорошим? Вымирает Россия. Изуродованные семьи, изуродованные люди, и заставить их жить пристойно — бессмысленно. Принудительно пристойности не добиться». Дружинники полупили в свое удовольствие пьянчужек и вытолкнули их вон. Хочешь кулаки почесать? Вступай в Добровольную Народную Дружину. Тебе льготу дадут, несколько дней к отпуску прибавят. Благодать
Казалось, жизнь Нины Петровны — в прошлом, а теперь осталось лишь физическое пребывание во времени. Она себе не принадлежит, она субъект для требований и потреблений — на работе с неё требуют, дома потребляют. У неё нет времени осознать — где она, и кто она? С мужем Нина Петровна рассталась. Надоели бесконечные претензии друг к другу, и совместная жизнь их рассыпалась от мелочных обид. Теперь коротала век с престарелыми, беспомощными родителями да больной дочкой. Все домашние заботы лежали на ней. Вот и крутилась как белка в колесе. Работа — дом, дом — работа. На службу Нина Петровна ходила по заведённому механизму. Словно кто-то завел ей этот механизм в молодости, так она по нему и шагала. В сторону шаг сделать боится. Школа для неё — воздух, школа для неё — свет. Правда, последнее время она себя стала чувствовать в школе бабочкой, пришпиленной булавкой для коллекции. Стали портиться отношения с директором. Как-то она заметила: «Илья Ильич, что-то плохо топят, холодно в школе». Илья Ильич виду не подал, но зло затаил. Стал он на неё напускать комиссии с проверкой, да профсоюзных боссов натравливать, чтоб ей было ни вздохнуть, ни пошевелиться: «Ишь, какая выискалась, копает под меня». Ну а то, что часть школьного угля Илья Ильич умыкнул домой — ну и что из этого, школа не обеднеет.

Илья Ильич любил страхи напускать, Если на какого ученика взъестся, то, считай, не сдобровать ему, обязательно по шеи врежет да уши оттянет с вывертом, отутюжит по всем швам и родителю достанется.

Директору доставляло удовольствие выступать в праздничные дни, особенно в день 7 ноября. Выставит всю школу на линейку и начинает речь держать:

— Сегодня у нас великий праздник…

Пауза. Илья Ильич высоко поднимает подбородок и строгим взглядом прожигает линейку от начала до конца. Все замрут от страха, даже муху летящую слышно. Учителя тоже стоят истуканами, ждут, когда Илья Ильич закончит наслаждаться речью.

Илья Ильич Едаков имел незаконченное высшее образование по специальности география, но преподавал историю. Уроки истории он частенько взбадривал анекдотами про Екатерину II, то про Чапаева.

Илья Ильич много не пил, но баловаться баловался. Останется после занятий, когда все уйдут из школы, и с завхозом Никитичем хлопнет спиртику школьного, и начнут они упражняться в словоблудии. Любил рассказывать Илья Ильич про свои приключения.

— Зашёл я как-то в городе в общественный туалет, ну сижу. Заходит этакий молодец и прямо ко мне. Спокойно с меня шапку снимает, свою задрыпанную на меня шлёпнул, да ещё приговаривает: «Ты, батя, на меня зла не держи, будем считать, что ты мне её присыновил. Ты себе ещё лучше купишь». И был здоров. Жалко, шапка-то новая, чёрный каракуль.

Илья Ильич шурупом ввинтился в систему образования, и заржавел там, и ни какой отверткой его от туда не вывернешь.

У Ильи Ильича, свои люди выстроены по пирамиде. Вверху остро, внизу пошире, там и гуще своих людей, чтоб пирамида крепче стояла. Вот одна из таких своих, библиотекарша, которая цементирует подошву пирамиды. Она не то что бы с полуслова понимает Едакова, она понимает его с полувзгляда. Раба невежества, но зато талант не зарыт в землю. В дружеских попойках, в организации застолья ей нет равных, она огнями брызжет, вся светится, бегом стол накрывает, всю душу отдает без остатка, всех перекричит, всех перепляшет. Может под стол залезть и на стол запрыгнуть. Закружит всех в бешенстве, ошпарит сумасшествием. А после бурного угара, она приходит в себя в библиотеке, отсидится, отдышится и опять готовит себя к следующей пьянке. Массовик затейник — это ее главная работа, библиотекарь — потом. Пьянки в школе стали частым предприятием, с поводом и без повода и обязательно по всем праздникам. Вот, правда, Нина Петровна не принимала участия в застольях и выглядила в пирамиде белой вороной, потому и придавила пирамида ее всей тяжестью.

Просвещение для библиотекарши — злая мачеха, а чтение — чисто пытка. Ну, а сама книга для нее — чистый товар, получил товар и улепётывай «к едрене фене», не задерживайся, не размышляй, чё тут думать. Дети и не думали в библиотеке, забегали, ловили брошенную ею книгу, и убегали, не задерживаясь. В библиотеке больше хозяйничали мыши, чем дети. Зато дома, до поскудности просто, книги, как предмет цивилизации, ей служили верную службу. Кладовка у нее забита библиотечными книгами и пользует она их для разжигания печи и вместо туалетной бумаги.

Местная власть решила сыграть в поддавки. «Раз быдло хочет в этом деле вылазки врагов видеть, пускай будет по ихнему. Чем хуже, тем лучше. Меньше вякать будут. Будем выглядеть как дальновидные, зрелые политики, достойные времени, и успокоим разворошенное гнездо. Хоронить будем, как погибшую, а не как умершую». И, усмехаясь, потирая руки, власть воплощала свой замысел, не гнушаясь и на покойниках добывать себе авторитет. А что вы хотели, честью сыт не будешь, и стоит ли с ней носится. А вот хлеб нужен каждый день. Брюхо честью не набьешь, лучше сытым быть, чем битым. Вот и съешь честь с хлебом, а совестью закусишь.

Едаков, избавившись от Нины Петровны, расчет подбил и подсуетился на похоронах, что б выглядеть при деле.

Крепкую пирамиду сколотил Илья Ильич. Он имел неплохие связи с верху сидящими «ребятами», так что голыми руками его не возьмёшь.

После дежурства Нина Петровна вышла из дежурки, и голова пошла кругом. Всё перемешалось: где, какая дорога, где что, где ничто — уже не имело смысла. Она только ощущала под ногами твёрдость земли, чтобы не упасть, и догадывалась, что вверху есть небо. Вот всё, что для неё осталось в жизни. У Нины Петровны пошаливало сердце. Шла по заснеженному льду озера. Стала задыхаться, легла на камыши... и умерла. Смерть не разбирает место и время, куда ей и когда придти.

Дворец Культуры в трауре, там установили гроб с телом Нины Петровны. Был большой в траурной рамке её портрет, почётный караул из пионеров.

— Не было печали — черти накачали.

Илья Ильич опрокинул стакан водки и пошел, чтобы встать в почетный караул. Встал он у гроба, как раз у головы Нины Петровны. Его нутро заполнялось теплом. Из репродукторов лилась траурная мелодия. У пришедших людей проститься с Ниной Петровной, лица становились умиротворенные, глаза застывшие, ничего не выражающие, разве только пустоту. Тут Илья Ильич посмотрел на Нину Петровну. О, она тоже смотрит на него и подмигивает. Не может быть? Встрепенулся Илья Ильич, опустил глаза, поморгал; — неужели ему мерещится? — Проморгавшись, он вновь обнаружил подмигивающую Нину Петровну. Не вытерпел Илья Ильич такой наглости и оставил почетный караул. Об этом он, конечно, говорить никому не стал, черт его знает, что подумают. Но на всякий случай, у появившегося Никитича спросил.

— Как она там лежит, не того?

— Да не че, лежит, как мертвая. Она теперь уже ни че не скажет, отговорила.
Никитич знал что говорить, как подлизать начальнику.

Илья Ильич опрокинул еще стакан водки, и… головка разгулялась, совсем вразнос пошла, зашалила. Тут уже Нина Петровна не только заподмигивала, но и заговорила: «Едаков, ты способен только на суету, ты пустая особь, но прожорливая».
Едаков не стал обижаться на Нину Петровну. Он понимал, что с честными людьми ему не по пути, они не жильцы на этом свете. Смерть удобная штука — все спрячет!

Родственники Нины Петровны возмущались, что не могла она кому-то дорогу перейти, Нина жила по совести. А милиция врага не найдет. А как найти, когда мы все для нее враги?
После осадков началась распутица, дороги раскисли. Земля разбухла, умывшись весенними водами. Страсти растворились в оттепели, улеглись. Нетерпеливо пробиваются ростки, молодая поросль торопится, чтоб осенью встать жухлой травой.