Я люблю межсезонье

       Я люблю межсезонье

       
       Предисловие
       Со мной ничего не происходит. Я представляю, что меня уже нет и… ничего не меняется. Копченых курочек не перестают продавать.
       Меня это трогало два дня. Потом пришло межсезонье, и как обычно начался холецистит, отвлекший от философских мыслей.
       Надо мной живет старуха с бетонными ногами, и все утро, не выспавшись, совершенно разбитая, я думаю о ней каждую секунду. Потом обед, я прихожу домой и валюсь на страшно старый диван и сплю до вечера. Ближе к полуночи вспоминаю, что уже завтра должна сдать статью о казачьем ансамбле "Нам за 50!". Зеваю: сдам текст десятилетней давности о детсадовском кружке «Кувшинка».
       Возможно, если б меня любили, вы бы сейчас не читали эти строки. И я бы забросила подрабатывать кое-кем.
       Звонок.
       У меня вскочило сердце. Почему я боюсь дверных звонков? Беру в руки сердце и тапочки сорок первого размера и бегу к тому, кто меня напугал. На пороге – брутальный самец, в которого я вполне могу влюбиться. Не будь у меня жидких волос и золотой коронки во рту, он бы, может, тоже влюбился. Да я б и волосы нарастила, но в провинциях этого не делают.
       Самец пришел ко мне за полночь вот с чем.
В центре города живет 35-летняя женщина, очень странная и очень милая. Она собирается замуж. Жених у нее - урод. Он бы тоже хотел стать ее женихом.
- Приворот…- киваю я и тянусь к полке с жухлыми травками и мертвыми жуками.
- Нет-нет, - кричит он, - не это!
- ?
- Мне бы, собственно, убить жениха. А то с приворотом проблемы, нужно повторять, когда действие кончится … А там, возможно, урод догадается и отворот сделает, а в сердцах еще и порчу наведет. Так что лучше по-простому. К тому же сушеных жуков я съесть не смогу.
- Жуков должна съесть она. Мы их покрошим, заварим – она и не почувствует.
 - Нет-нет, лучше все-таки по-простому!
Я жмурю глаза от блеска его улыбки. Из столицы, значит. Так в провинции зубы не отбеливают.
- Бабушка, я вам хорошо заплачу, - добавляет он, думая, что умаслил меня.
       «Ах вот как! Сделаю я тебе приворот! Долго будешь помнить бабушку»,- возмущаюсь я и незаметно смотрю на свои 55 лет в зеркале. Всего-то 20 лет разницы, а уже бабушка….
       Ну что ж посмотрим, кого эти булочные мышцы хотят осчастливить. В хрустальном шаре я обнаруживаю …себя в 35-летнем возрасте. Боже мой (или, черт возьми), он хочет охмурить… меня!
       Все ясно. Самец перепутал этажи и вместо Ильмиры Фридериховны с третьего этажа, позвонил Индире Сабырболатовне со второго, то есть мне. Всего-то лестничные площадки перепутал, а уже в другом времени. Я, конечно, могу и прошлое поворошить, только б Ильмира Фридериховна не узнала – убьет.
- Убить жениха не получится, - твердым голосом вру я, выкатывая при этом глаза (чтоб страшнее было). - На нем неприкосновенность.
- Не понял?
- В детстве мать постаралась, на того, кто убьет, накладывается проклятье. Ясно? – спрашиваю я, вспоминая о копченой ножке в холодильнике.
- Вух, - сдувается самец, - ну давай приворот, лет на двадцать.
       Мои осенние глаза (с янтарной пылью) вздыхают. Я пытаюсь вспомнить нравились мне такие мужчины 20 лет назад или нет.
Нет. Раньше мне не приходило в голову влюбиться в симпатичного парня из сферы торговли или бандитизма.
       Не хотелось ничего менять в своем прошлом. Однако в настоящем я нуждалась в деньгах (уж очень хотелось купить давно присмотренные красные часики на кожаном ремешке), и не все ли равно, чье прошлое я для этого изменю. Пусть даже свое.

       Основная часть
       На следующее утро, смачно поматерив 90-летний бетон с верхнего этажа, я встретилась с озябшей с ночи листвой. Лихо размахнувшись, закинула пакет с мусором на уши рыжебокой кошки. Если кошки матерятся, то именно это я сейчас слышу из мусорного бака.
       В трамвае на меня наезжает задумчивость. Об этом же несколько раз на день задумывается и Ильмира Фридериховна. Мы, как две дуры, влюблены в одного и того же старикашку. Голос у него мучительно низкий и тихий. Он играет джаз, любит дворовых кошек, ковбойские фильмы, не пьет. Он тоже колдун и твердо пообещал сделать из нас сырники, если мы не уймемся использовать чары в личных целях. Две умопомрачительные казашки солидного возраста сохнут по нему. А он хоть бы хны!
Рядом с ухом – временный жилец – мат кондуктора. Я, видите ли, не хочу оплачивать. Кондуктор полуслепой, грязный, кудрявый. И чего сегодня все такие нервные.
       Душа наполняется режущими звуками трамвая, а в желудке тишина невероятная. За своими мыслями я забыла вчера пообедать и поужинать, а сегодня и позавтракать.
       На следующей остановке в холодный трамвай торжественно вошел Валерий Николаевич. Посигналил проездным. Ну и, конечно, меня не заметил. Так уж между нами повелось с молодости: всегда замечаю его я. А он то ли притворяется, то ли… Но я не из деликатных.
- Здасьте, - приземляюсь у него за спиной. – Ха-ха-ха.
- Как поживаете? – насильно улыбается Валерий Николаевич, как будто ему противно.
- Нормально, - я вот уже 20 лет не знаю, как с ним разговаривать, мне все время кажется, что ему со мной скучно. Как будто он знает, чем все может закончиться. Так я тоже знаю. Славным диваном в моей квартире это может закончиться. Замшевым поцелуем, его низким голосом, моей копченой курочкой после поцелуя, черным шелковым лифчиком. Как же все-таки есть хочется!
- А вот мне ужасно кушать хочется, - интеллигентным голосом шепчет Валерий Николаевич.
Этих уродов колдунов никогда не поймешь: просто так они сказали или познали какую-то новую методику по чтению мыслей. А я не в курсе.
- Еще вчера не успел поесть, - словно специально измывается этот волшебник облезлого трамвая, этот вольный стрелок, этот свободный и одинокий удав.
- А у меня сегодня выходной, - говорю я, выехав 10 минут назад на работу. – И я тоже с утра не ела. Здесь неподалеку отличная забегаловка.
- В шесть утра? К тому же я спать хочу после дежурства.
Валерий Николаевич – отличный хирург. Видимо, что-то привлекло его за окном, потому что он внезапно соглашается.
Я не знаю ни одной забегаловки поблизости, кроме круглосуточного буфета на железнодорожном вокзале. Но сегодня он был ЗАКРЫТ. Я, не веря глазам, пощупала табличку ЗАКРЫТ.
- Ну? – устало спросил Валерий Николаевич. Он уже был не первой свежести, и ему все время хотелось сидеть.
Мы пошли, не думая куда, пока Валерий Николаевич деликатно не намекнул:
- Индира Сабырболатовна, у вас нос от холода бурый, как у бомжа в моем подвале, не пора ли по домам?
- Постыдились бы, кто из нас имеет первую категорию? Неужели слабо открыть двери хотя бы вот этой столовой и перенести в нее повара? – подначиваю я.
- Как можно! – ахает Валерий Николаевич и брызгает слюной (через полгода он, пожалуй, и шепелявить начнет) – Как можно! Я никогда не использую свой дар в личных целях, имеющих ничтожный характер, как, впрочем, любой характер. Что сказала бы совесть? Это некрасиво.
- Так я не для вас, а для себя прошу, – прерываю я гневную речь. «Понесло его», - добавляю себе под нос.
Но этот мелочный пенсионер все слышит:
- Да понесло! Посмотрел бы я на вас после бессонной ночи. Но… если только для вас…
       Валерий Николаевич грустно пялится в небо, молочное, трогательное, несмелое, с последними лучами в межсезонье. Проходит пять минут:
- Не-а, не помню. Как там… «дирижирую…нет, беру ситуацию…»… черт.
Чертыхаясь, лезет в сумку, такую же старенькую и родную, как и он сам. Радуется, когда из блокнота на редкость быстро вываливается нужное заклинанье. И через секунду мы уже стоим в очереди, как будто сразу нельзя было за столик. Даже здесь порядочность впереди нас стоит. Поменьше б ему порядочности, и мы б уже давно того…или хотя бы с Ильмирой Фридериховной он того…
       Очередь в столовой несусветно длинная, и мы являемся ее позорным голодным хвостом. Военным шагом приблизились к меню. В этом квадратном метре уже стоял худой, тоже с утра голодный солнечный свет. Около окнопанного меню я растаяла. Валерий Николаевич подставил руки.
- Смотри! – взвизгнула я. - Оладушки со сметаной! Боже!
Я повернулась к Валерию Николаевичу и увидела его улыбающееся лицо с теплыми (нагрелись на солнце) черными глазами.
- Милый, я буду только оладушки со сметаной. И больше ничего.
Валерий Николаевич немедленно вырезал из воздуха слово «милый»:
- Тогда я тоже буду только оладушки. Поголодаю за компанию.
Когда мы, наконец, очутились около заветной тетки с белозубым кокошником, Валерий Николаевич громко заявил:
- Оладушки со сметаной, шесть порций.
Тетка проводила хрустящий, вертлявый, жизнерадостный желтый лист за окном, покончивший с собой, и вернулась (а ведь думала не об осени):
- Оладушки подаются только с комплексным обедом.
- Куда вы нас засунули? – сквозь зубы поинтересовалась я у Валерия Николаевича, от всей души ущипнув волшебника за ляжку, - попахивает советскими временами.
       Валерий Николаевич виновато хрюкнул:
- Когда я попросил открыть столовую, мне почему-то представилась столовая моей молодости.
       - Обедать в семь утра?!
На помощь Валерию Николаевичу пришла кассирша:
- С утра до вечера у нас только комплексные обеды. Понятно, бабушка?
- Ну что поделаешь, давайте с комплексным, - вздохнул дедушка. Он посмотрел на меня и развел руками, словно приглашая станцевать краковяк.
- Только, пожалуйста, две порции, - едва успела добавить я, так как строгая тетка уже выкрикивала кому-то «шесть комплексных».
На двух подносах нам выставили суп харчо, гуляш, свекольный салат и компоты.
- А оладушки?! – хором спросили мы.
- Оладушки кончились, - тряхнула кокошником тетка и капельки ее пота добавкой прыгнули в харчо моего принца.
Из столовой мы вышли порядком повеселевшие от такого количества незапланированной пищи. Я пожмурилась на тоже захмелевшее солнце и горестно заметила:
- А оладушки так и не попробовали. Я с детства их не ела. Когда мне было грустно, бабушка всегда замешивала оладушки.
В ответ мне была тишина. Я грешным делом подумала, не сбежал ли мой кавалер, но нет. Его локоть приятно давил на мое предплечье, а глаза, как два ястреба, полетели в небо. Он снова пялился. Результат этого процесса я увидела тут же в виде свежевыкрашенной вывески на противоположной стороне: Б_Л_И_Н_Н_А_Я.
       Что с ним сегодня? Он, пытаясь мне угодить, выдумал теперь блинную! Может, помирать собрался?
Это была та самая блинная, где мы когда-то познакомились! Дверь, как и раньше, с колокольчиком. И люди были оттуда, из советских времен, говорили о смерти Брежнева.
 - Мы только взглянем на меню и сразу уйдем, - подхалимски улыбнулась я.
       В меню были четко прописаны оладушки со сметаной. Через полчаса ожиданья, порядком пропитавшись запахом подсолнечного масла, мы, наконец, заказали:
- Оладушки со сметаной. Две порции.
Рыжещекий (модный цвет в межсезонье) здоровяк-кассир счастливо оскалился:
- Пожалуйста! Только они идут у нас с комплексным обедом.
Секунду мы не знали, что ответить. Придуманная Валерием Николаевичем очередь напирала, и уже слышалось: «да берите быстрее, вы здесь не одни». И тут за спиной здоровяка раздался контрольный выстрел: «Михалыч, оладушки не считай – кончились!» Рыжещекий любезно поинтересовался:
- Без оладушек комплексные будете?
       Это, конечно, глупо, когда ведьма и колдун бояться выглядеть смешными перед обычными смертными двадцатилетней давности и говорят «да» второму комплексному обеду.
Мы сели за столик около самого входа и молча протолкнули в желудок харчо, гуляш, свекольный салат и компоты. Когда в стакане Валерия Николаевича оставалась ягодка, отдаленно напоминавшая вишню, он откинулся на спинку стула и расстегнул пуговицу у брюк:
- А не кажется ли тебе, милая Индюшечка (дурацкое имя, которым он меня называл в молодости), что эти чертовы оладушки заинтересовали тебя лишь из-за названия?
Он презрительно передразнил: «Олааадушки…»
- В детстве их так называла твоя бабушка. И ты купилась. В нормальных столовых это называется блинчики.
       Он винил меня в нашем обжорстве! Наглец…
В невменяемом состоянии мы доплелись до его подъезда и распрощались. Валерий Николаевич честно признался, что объелся и ему трудно даже разговаривать. Меня тоже одолевала изжога, а в живот, словно кирпичей натолкали. На совещание я все равно опоздала. А посидеть где-нибудь после плотного завтрака хотелось. Пыльные пуфики были в универмаге. Отодвигая его тяжелые двери с помощью харчо и компотов, я почувствовала взгляд. Последнее, что я увидела, исчезая в стенах универмага, это пялившегося в небо Валерия Николаевича.
А потом были фонтанчики, дорогие лифчики, моя мечта – красные часы с кожаным ремешком, индийский отдел с сотнями богов, салон смеха с потерянной «с» и…
Б-У-Ф-Е-Т
       Это что еще? В универмаге никогда не было буфета!
       У меня подкосились ноги. Я сейчас с ума сойду. Большинство сидящих за столиками в белых халатах! Буфет скорой помощи в центре магазина?! Дополнительный сервис - для тех, кому поплохеет от универмаговских цен?
Я пригляделась. Залетных посетителей буфетчица не обслуживала и с позором изгоняла:
- Товарищи! Вы читать умеете? Обслуживается только медицинский персонал первой городской больницы.
Завороженная, я почти прошла мимо, но тут случилось то, что должно было случиться, потому что в детстве меня научили читать. Между вазой с осыпавшимися чайными розами и подносом с заварными пирожными мои глаза ненароком отыскали меню. Там вензельными загогулинами было выведено: «Оладушки со сметаной». Я знала, что меня не обслужат, что через секунду выдворят с запретной территории, и все-таки встала в абсурдную очередь за белой спиной.
И вот ресницы буфетчицы отвратительно громко хлопнули, глаза заворочались и медленно поплыли в мою сторону, нащупывая добычу. Однако чьи-то губы их опередили:
- Она со мной. Новенькая бестолочь, халат не успела получить, - так ласково говорить обо мне мог только один-единственный пенсионер в стране. Это была наша третья общепитовская очередь за утро.
- Да вы присаживайтесь, Валерий Николаевич, я вам все сама принесу, - проворковала хозяйка буфета.
- Нам только оладушки со сметаной.
Как только мы снова очутились за столиком, я выложила свое любопытство на стол:
- Ну?
- Я просто на время попросил для тебя кафе с оладушками в универмаге, но для этого надо было его представить. И мне почему-то представился буфет в больнице. Старею.
- А почему нас без очереди обслуживают?
- Здесь никакого колдовства. Я ей нравлюсь.
- Ну, конечно, сейчас, у вас на голове три слипшиеся волосины, щеки сальные, ширинка опять расстегнута. А буфетчице восемнадцать.
- Может, я обаятельный? – тут же предложил Валерий Николаевич. И перед нами, как по волшебству, возникли тарелка с пончиками, посыпанными сахарной пудрой, две пиццы в объятиях кетчупа, коржики (по словам волшебницы, мы не должны были сомневаться – они сегодняшние), и сосиски в тесте. Ах, ну и, конечно же, компот из сухофруктов.
На Валерия Николаевича нашла оторопь. Он даже забыл о своем обаянии:
- Извините, но я просил блинчи…тьфу…как их…оладушки.
- Ну вот, видите, вы сами толком не знаете, что вам надо. Оладушки на сегодня закончились, но все, что перед вами, тоже из теста. Я специально выбирала.
 Подорвать авторитет и опозориться на рабочем месте Валерия Николаевича мы не имели никакого права. Сбивая с пончиков пыльцу, мы стали уминать продукты.
К концу (как бы это помягче выразиться) третьего завтрака я поймала на себе странный взгляд Валерия Николаевича. Во-первых, он был взбешен третьим непредвиденным обжорством и с трудом находил место для коржика. Во-вторых, его явно терзало что-то еще.
- Что? – спросила я.
- Помнишь, как я подарил тебе первый букет?
- Вы это сейчас к чему?
Валерий Николаевич с грохотом придвинул мой стул вплотную к себе (причем я, как пить дать, могла навернуться, не семнадцать уже), прижался седым волосатым ухом к моему виску и зашептал:
- А ты не захотела брать букет, потому что там валялся жук с противными лапами. Помнишь, если в детстве такой попадался под ногу, то хруст, словно орех раздавили. Ты их жуть как боялась. Но жуков обязательно нужно добавлять в снадобье. Могли лишить квалификации за такую боязнь и погнать метлой из колдуний. И тогда я решил помочь. Подумал, если покажу, что жука можно съесть, ты перестанешь бояться.
- Да, но к чему вы…
- Во имя тебя я решился. Но ты, издеваясь, поймала еще несколько мух и пауков, посадила в банку из-под сметаны и живых, копошащихся принесла мне. После главного жука, чтобы не уронить мужского достоинства, я съел и остальных. А ты каждый раз говорила, что все еще боишься. И я ел, ел…
Я попыталась прервать романтические воспоминания о единственном свидании двадцатилетней давности:
- Вы не находите, что все это не к завтраку сказано!!!
- Почему же? Тогда ты была в восторге. А знаешь, какие жуки на вкус?
Я закрыла уши. Но Валерий Николаевич деликатно раздвинул мои пальцы и закончил мысль:
- На вкус, Индира Сабырболатовна, жуки солененькие. А мухи? Знаешь, какие на вкус мухи?
Я рванула. Неподъемные двери универмага загрохотали, как канонада, однако все же успела расслышать:
- Кислые, родная, точно красная смородина. Меня рвало месяц!
Впереди сияло речное лезвие, и пахло чем-то необыкновенным (грибами, что ли?).
- Твои волосы сейчас играют ярче солнечных, и щекочут мой нос,- говорил Валерий Николаевич, отодвигала верхние ветви (на нас периодически выливались ковшики желтой листвы).
- Волосы мои уже поедены молью, да и солнце в межсезонье не то, подержанная вещь.
- У меня больше доверия к подержанным вещам.
       Там, где мы стояли с минуту, красные (наверное, от возмущения) муравьи обогнули ботинок Валерия Николаевича (словно для прокуратуры отпечаток делали), и стада солнечных зайцев копошились повсюду. Две души наматывались на один клубок беспричинной радости и лесных шорохов.
       Валерий Николаевич догнал меня около железнодорожного вокзала, мы сели в электричку и приехали на место нашего давнишнего свиданья, где он когда-то кушал жуков. Только тогда было лето.
Собственно и лесом это нельзя было назвать. Преддверие реки. Мы вышли на пустой берег. Молочный молчаливый песок, беспорядок потерянных веток, прутики, воткнутые в землю около самого берега, один даже с леской. Я потянула за нее, но с той стороны потянули сильнее, и я навернулась туфлями в воду. Они тут же заквакали. И вдруг из леса скачками выбежали две кошки, словно они дикие, и требовательно загнусавили. Валерий Николаевич снял куртку, подкрутил рукава у свитера и ушел в лес.
       Я ходила по берегу и мурлыкала под нос все подряд, что приходило на ум. Волны тоже мурлыкали. Кошки нервно стучали хвостами по песку, выгибались в радугу и со страшными криками набрасывались друг на дружку, покусывались, отплевывали листья и песок, в общем, валяли дурака.
       Потом Валерий Николаевич принес им червяков. По тому, как он при этом пожевывал, у меня закралось смутное подозрение... Смотал мокрую леску, почистил крючок, и…. Через минуту мы, как в театре, сидели вчетвером на берегу и пялились на вновь заброшенную леску: Валерий Николаевич на деревяшке, я на правах пострадавшей – у него на коленях, а кошки на песке.
       Когда леска задергалась, как будто поймала чье-то сердце, я заверещала. Рыба, плюхнувшись на берег, измазалась в песке. Кошки тут же поймали кивок Валерия Николаевича:
- Давайте сюда, мы уже сегодня завтракали. Слушай, откуда кошки знают про рыбу, если даже плавать не умеют?
День кончился у меня дома на славном диване. Валерий Николаевич сидел на нем чинно, словно присутствовал на международной ассамблее.
- Я хочу попросить вас о помощи, - сказал он.
       Тени надвигались все ближе, я мечтала лежать в его объятиях и что есть сил бояться копошащихся по комнатам шорохов. И уж точно не хотела говорить о серьезном.
       Но, оказывается, вчера вечером покончила с собой Ильмира Фридериховна. Перед этим вызвала службу доставки и велела отнести письмо Валерию Николаевичу. Письмо было немедленно прочитано. И возмущению Валерия Николаевича не было конца.
- Я по жизни ничей, понимаешь? – спрашивал он меня, маршируя вдоль дивана. – Один раз только мне захотелось…и то…сама знаешь.
Что я знаю?!
- А тут мне, пожилому человеку, пусть даже не совсем человеку, признаются в этой самой любви. И пишут, что на почве невыносимых безответных страданий кончают жизнь самоубийством. Еще и время указывают. Я в эту муть, конечно, не поверил. Как можно? И никуда не пошел. Разозлился только. А ночью наглотавшуюся феназепама, с кучей порезов на руках и следом веревки на шее (никак не могла выбрать) ко мне в больницу привозят Ильмиру Фридериховну! Я не смог ее спасти.
Валерий Николаевич поскреб ногтем оконное стекло:
- Не успел.
       Потом исподлобья посматривая на меня, завершил, наконец, просьбу:
- Это неправильно, чтобы из-за меня умирал человек. Так как я не могу воспользоваться своим даром в личных целях, то попрошу сделать это вас. Я расскажу вам, как вернуться в прошлое на один день назад и спасти Ильмиру Фридериховну (будь она не ладна). Для этого все в квартире Ильмиры Фридериховны должно быть как вчера. У меня вот даже письмо ее сохранилось. Только конверт порван, надо новый купить. Вы положите его на стол, уйдете к себе и произнесете все, что я вам написал на этой бумажке. Как только вы скажите последнее слово, придет человек из службы доставки и Ильмира Фридериховна откроет ему дверь. Я же, получив письмо, немедленно поспешу ей на помощь. Как только я войду в ее дверь, наступит вчера.
- А сегодняшнего дня, значит, не будет?- совсем уж плохо соображая, всхлипнула я, и почувствовала, как поломанный зуб натирает язык (весь день о нем не вспоминала).
- Мы даже о нем не вспомним. Я поспешу к Ильмире Фридериховне и не зайду утром в трамвай. Этого дня не будет. Я думаю даже, мне придется остаться у Ильмиры Фридериховны.
       Зная болезненную порядочность Валерия Николаевича, я ни минуты не сомневалась, что моя соседка его охомутает. Мне оставалось только вежливое «здрасьте» при встрече в подъезде.
Что же это за день такой! В мое любимое межсезонье! После стольких лет ожиданья!
       В дверь зазвонили, и я, как обычно, вздрогнула. Машинально, словно в замедленной съемке, поволокла к двери тапочки 41 размера. На пороге стоял постаревший на двадцать лет брутальный самец. И тут я вспомнила все.
       Из-за моей спины неловко протиснулся в дверной проем Валерий Николаевич и, не глядя на моего мужа, сунул мне в ладонь бумажку:
- Так я надеюсь.
       Ушел. Муж тоже обогнул меня и нырнул в кухню, загремел, зашуршал, напевая. Я не двигалась. Оказывается, сегодня утром кончились 20 лет моего приворота. Поэтому утром я даже не вспомнила о существованье мужа. Я рванулась к двери. И в точности, как у Ахматовой, перил не касаясь, в халате…
       Валерий Николаевич красный, с тремя взъерошенными волосинами обернулся и закончил без меня начатый разговор:
- Я до сих пор не могу понять, чем я хуже его. Почему двадцать лет назад ты сбежала от меня именно с ним? Сначала я думал, может, приворот. Но я проверил всех в городе, никто этого не делал…никто, даже Ильмира Фридериховна. Значит, по любви. Колдовство не причем.
Я не смела ему возражать. У меня не хватило духу сказать, что этот приворот сделала я сама вот в этом самом возрасте по легкомыслию, чтобы подзаработать лишнюю 1000 рублей и купить красные часики с кожаным ремешком. Я и подумать не могла, что угроблю собственные 20 лет.
       Его волосинки трепыхались на ветру, у меня в руке трепыхалось предсмертное письмо Ильмиры Фридериховны. И я снова оставалась с носом. Он, не дождавшись ответа, попялился в небо (дверь моего подъезда тут же приглашающе стукнула) и ушел.
Дома, рыдая и обзываясь на мужа всякими нехорошими словами, я отыскала чистый конверт. Написала улицу Валерия Николаевича, номер его дома (у него, как у всех колдунов, – 6). Положила в конверт письмо Ильмиры Фридериховны и отнесла в ее квартиру. Я не могла подорвать доверия Валерия Николаевича и, честно произнося заклинанье, лишь оплакивала собственное счастье.
       Потом я услышала, как пришли из службы доставки, как недовольно повизгивала Ильмира Фридериховна у себя на лестничной площадке, потом я услышала шаги Валерия Николаевича и припала к глазку. В последний раз. Как только он зайдет в ее дверь, сегодняшний день кончится! Но то, что я увидела, превзошло все мои ожидания. И мне захотелось рассказать об этом самому близкому человеку. И второй раз за этот вечер я сбежала перил не касаясь, бежала до его подъезда, ворвалась в его квартиру. Я нахально отпихнула открывшего мне дверь Валерия Николаевича и понеслась на кухню, чтобы попить воды, иначе говорить было невозможно. Посередине кухонного стола мирно стояла тарелка с оладушками, обильно политыми сметаной. Один из оладушков был надкушен! Я на мгновенье даже забыла, зачем пришла:
- Как это понимать! Мои оладушки!
Валерий Николаевич взволнованно дожевал оладушек и начал оправдываться:
- Напоследок хотел попробовать. Еще чуть-чуть и я о них не вспомню. Кстати, купил в круглосуточном буфете на железнодорожном вокзале, который мы утром не открыли.
- Усы вытрите, весь в сметане, противно смотреть. Лопает мои оладушки и глазом не моргнет. Интересно, что думает об этом ваша совесть? – бушевала я. Однако Валерию Николаевичу удалось меня перебить:
- А собственно, почему вы здесь?! Я жду письмо! Или вы не исполнили заклинанье?!
- Да все я сделала, как вы сказали. Чистый конверт, заклинанье… Только вот я немножко перепутала адрес на конверте. Вместо 9 номера, написала 6.
Мхатовская пауза и немая сцена из «Ревизора» благополучно соединились, и в квартире настала тишина. Только чайник весело улюлюкал. Небось к оладушкам грелся!
Валерий Николаевич выключил синее пламя и продолжил тишину тихим голосом:
- Но по этому адресу, в шестом доме располагается РОВД.
- Так точно, милиция, они люди ответственные, и прочитав доставленное им письмо Ильмиры Фридериховны, приехали тут же. И пока они ломали дверь, я бежала к вам, потому что как только они войдут, мы все забудем. Правда?
       Валерий Николаевич помотал без пяти минут лысой головой и пододвинул мне тарелку с оладушками:
- С тобой забудешь, как же.