Людмила

       Грустная женщина сидела на диване, время от времени тихонько переговариваясь с людьми, находящимися в комнате. Лицо еe, мраморно-белое, было бледным и большие карие глаза вдруг наполнялись слезами, когда кто-нибудь из ребят начинал петь Его песню.
       - Недавно она похоронила мужа. Он был бард. - Объяснил мне мой знакомый, приведший меня в клуб авторской песни.
       Горе отпечаталось на еe лице сетью тонких морщин около глаз, на лбу, но и сейчас она была красива. "Наверное, в молодости мужчины не давали проходу", - подумала я про себя, а вслух сказала: "Не родись красивой, а родись счастливой. Говорят, беда не выбирает по лицам".
       Людмила стояла на остановке, ждала трамвай и думала, куда бы поехать, чтобы скоротать время. Планов никаких не было, просто надоело сидеть дома. Дом - полная чаша, любящий муж, замечательные дети, словом, вполне благополучная семья. Но порой ей становилось тоскливо среди этого сплошного благополучия: в еe обязанности входило прекрасно выглядеть, быть идеально одетой и украшенной дорогими побрякушками, чтобы быть "на уровне" на так называемых светских раутах - тусовках состояний и регалий, выражавшихся в демонстрации изысков в одежде, манер, скорее манерничанья, изрыгаемой любезности мужчин и фонтанирующего сквозь приторные, до тошноты, ароматы дорогих парфюмов обаяния дам. Еe муж по долгу занимаемого положения должен был периодически являться на эти собрания в сопровождении супруги. Нельзя сказать, что это ей не нравилось, скорее, весь этот маскарад развлекал и занимал еe скучающее воображение, не обременeнное хозяйственными проблемами. Экономка, гувернантка, водитель - неполный набор, обеспечивающий еe полное безделье. Единственная отдушина - дети, она любила их и была счастлива, когда муж превращался в редкие дни отдыха из государственного в еe мужчину, отца их детей, в которых он души не чаял.
       На остановку подошла женщина и, увидев Людмилу, почему-то сразу предложила ей билет на концерт авторской песни. Случай сам шел в руки. Нисколько не сомневаясь, она согласилась, благо, до концерта оставалось всего полчаса и не нужно никуда ехать - Дворец Железнодорожников, где он должен был состояться, рядом.
       Исполнители сменяли один другого, но особого впечатления никто не производил. Она любила слушать бардов, они вызывали в ней симпатию как люди творческие, увлеченные и, в большинстве своeм, далeкие от того мира, в котором жила она. Может, именно это и было главным в еe отношении к ним. На сцену вышел молодой темноволосый мужчина. Из конца зала она не могла хорошо разглядеть его лицо, и это было неважно. Его голос, высокий, с легкой хрипотцой, казалось, проникал во все клетки еe сознания, но прежде, чем он ударил по струнам-нервам своими тонкими пальцами, словно стрела, еe пронзила мысль: "Это он". Кто он? Что он? Людмила не могла ответить на эти вопросы. Хотя лукавила, конечно, она точно знала, что это человек, которого она, может, на уровне подсознания, всe время ждала. Человек, который совершенно изменит еe жизнь, еe саму, еe миропонимание.
       С этого дня она не пропускала ни одного концерта, если знала, что там будет Он. Людмила стала ходить в Клуб, когда барды собирались и пели для себя. Еe заметили, с ней здоровались, хотя никто толком не знал, кто она. Видимо, просто считали поклонницей авторской песни. Она же слушала и слышала только Его песни, и однажды, набравшись смелости, подошла к нему после концерта и спросила: "Могли бы Вы спеть только для меня?" Он поднял на неe глаза, казалось, даже не удивился, как будто и сам давно ждал этого вопроса. Глаза его, пронзительно-черные, глубокие, смотрели внутрь неe. Про такие глаза говорят, что они роковые, словно проникающие в душу, мысли. Когда говоришь с таким человеком, невольно ощущаешь силу его энергии и, произнося обычные слова, вдруг понимаешь, что он знает о тебе то, чего ты сам о себе не знаешь или, что спрятано в самых сокровенных тайниках твоей памяти. Людмила стояла, как школьница, в ожидании ответа, боясь пошевелиться, как будто от этого зависело, каким он будет. "Для Вас? - как бы не расслышав вопроса, переспросил Он. - Да, могу".
       Людмила удивлялась своей предусмотрительности, предприимчивости, даже хитрости. Она договорилась с подругой о квартире, что-то придумала для мужа, узнала всe, что могла о Нeм, приготовила обед, наконец, рассуждая как многоопытная львица, что "путь к сердцу мужчины лежит через его желудок". Она словно раздвоилась, наблюдая за собой со стороны: одна Людмила - наивная, домашняя женщина - не желала никого обидеть и не хотела обмана и перемен в своем устоявшемся положении, другая - сильная, готовая броситься на любого, кто посмел бы встать на еe пути, - не сомневалась, действовала, ломая свою жизнь с тем, чтобы начать всe заново. Угрызения совести, сомнения, неуверенность - всe отступило перед натиском охватившего еe чувства.
       Вряд ли найдутся слова, которыми можно рассказать о гармонии душ, о трепетности чувств. Это тайная песня нежности глаз, губ, движений, жестов и полужестов, известная всем и не известная никому, потому что не повторяется дважды, и каждый поeт еe по-своему. Слова же и музыка могут быть лишь бледным оттиском любви, и, в зависимости от того, насколько талантлив поэт, свидетельствующим о еe глубине и силе.
       Три дня пролетели как миг
       "Я влюбилась," - прямо с порога заявила Людмила мужу в ответ на его вопросительный взгляд. Она чувствовала себя виноватой перед ним и детьми, но никак не могла, да и не пыталась скрывать своего состояния - глаза искрились от счастья. Муж не воспринял серьeзно еe слова, приняв их за еe маленький романчик-каприз, романтическое кокетство от "ничего неделанья" , что он благосклонно позволял ей, ибо всe заканчивалось раньше, чем успевало начаться. "Ничего страшного, переживeм," - проговорил он и, приблизившись к ней, хотел обнять "свою маленькую, капризную девочку". Людмила отстранилась от него и твердо сказала: "Нет. На этот раз не получится"
       Она ушла из дома. Пытаясь удержать еe, остановить, муж не дал ей даже еe личных вещей. Она словно перешагнула через разбившуюся и ставшую ненужной оболочку материального благополучия. Всe это не имело теперь никакого значения. У неe была Его Любовь. Но самым страшным оказалось испытание разлукой с детьми. Как объяснить подрастающей дочери, маленькому сыну, что теперь они не будут жить вместе и она только изредка сможет навещать их - так решил отец. Наказывая еe, он сам, не желая того, наказывал детей.
       Людмила пошла работать - нужно было как-то жить, кормить свою новую маленькую семью. Она не стыдилась никакой работы, хотя с непривычки очень уставала. Жить им было негде и первое время они порой не знали, где будут сегодня ночевать и будет ли чем перекусить. Но все эти сложности не тяготили их - они были вместе - это главное. Он писал для неe свои песни. Она слушала и слышала их и всe, что было скрыто за строкой: Его мечущуюся душу, страдающую от невыразимого одиночества и, так легко ранимую и ласковую, как у ребeнка. Они ездили в горы на фестивали авторской песни, ходили в театры, участвовали в концертах бардов, иногда попадали на какие-то собрания, диспуты, модные скорее своей малой известностью, чем серьeзным интересом к проблеме существования виртуального мира. И там Он вдруг удивлял всех своим суждением о предмете, глубоким внутренним знанием существа вопроса. Когда его спрашивали, откуда Он это знает, Он коротко отвечал: "Знаю".
       Трудные годы скитания по чужим углам, материального недостатка Людмила переживала довольно стойко. А Он, казалось, не замечал ничего. "Всe будет хорошо, - говорил Он, глядя в еe глаза, как будто ища там подтверждения, - Да, ведь ты же знаешь, что всe так и будет?" Порой доброхоты подсмеивались, тянет, мол, на себе здорового мужика. Она же отшучивалась: "У нас разделение труда: кто не может работать головой, работает руками". Конечно, было тяжело, но страшнее всего для неe были его запои. Ей было жаль его, пытающегося при помощи алкоголя уйти от себя или в себя. "Отчего так устроен мир, что люди не понимают друг друга, в искренности ищут подвоха, в красоте - уродства, а в чистоте видят грязь?" - выкрикивал Он, желая быть пьяным и не пьянея, а лишь острее чувствуя дисгармонию реального мира и души. Он писал стихи, к иным тут же рождалась мелодия и он дарил их друзьям, знакомым и незнакомым людям. А она собирала Его записи, сделанные на листочках, обрывках и клочках бумаги - что подвернулось под руку - как будто знала наперед, что когда-то каждое Его стихотворение станет для неe драгоценным жемчугом, нанизанным на тонкую и короткую нитку жизни.
       Прошло пять лет. Наконец у них появилась маленькая однокомнатная квартира. Людмила забрала к себе детей. Дочь поступила в институт, сынишка учился в школе. Все вместе они были счастливы несмотря ни на что. Перегороженная на несколько частей квартирка напоминала спальный вагон, но все же они умудрялись собираться на крохотной кухне и часами говорили, пели, смеялись. Дети привязались к нему, почувствовав доброту, неподдельный интерес к их заботам. Он любил их искренне и так чутко, как может любить только чистая душа. Людмиле казалось порой, что Он и был настоящим отцом еe детей.
       Но дни радости и солнца становились всe короче, и всe чаще и длиннее становились запои. Они ругались, однажды он даже отхлестал еe по лицу, она же защищаясь и отталкивая его, думала: "Только бы Он не ушиб свой маленький палец, поврежденный недавно". Она прогоняла его, Он уходил, уезжал и возвращался вновь, как молитву повторяя: "Я не могу без тебя жить". Наступала полоса трезвых дней, он пытался работать, но эта ужасная болезнь возвращалась и возвращалась.
       Однажды он не пришел совсем. Друзья успокаивали Людмилу, он и раньше пропадал по неделям, вернется. Но что-то сломалось внутри. Невыносимая пустота заполнила еe. Предчувствие беды.
       Людмила приходит в Клуб, слушает песни ребят, словно отогреваясь от холода, сковавшего еe сердце одиночества. Без Него.