Эсфирь

Июньская непрошеная жара 1672 года. Средний ярус царских хором. Ленивый летний ветерок перебирает густые ползучие заросли, свисшие с приделанных под потолок корыт. В воздухе запах испаряющейся воды, земли, он чуть кисловатый от тёплого свинца. Все проёмы в подборах забраны живой лиственной завесой. Лестницы на этот ярус ведут опериленные, трижды переломленные для отдыха - так высоко подниматься сюда. Самый верхний сад Кремля. Дубовый стол. На скамье сидят двое. Один в европейском платье и изрядно весел. Он часто подливает себе в удовольствие в серебряный, тяжёлый кубок из простого глиняного кувшина прозрачное жёлто-зеленое вино.


Другой человек, в полотняной рубахе с ромбическим «ожерельем», с красными зарукавьями и ластовицами. Подпоясан он, опять же красным, кушаком с бархатом по концам. Этот не пьёт, а постоянно чешет затылок, выбритый по киевской моде, гусиным пером, часто ломает его и берётся ломать новое. Очень забота его одолела. Перед ним исписанный лист, персидская чернильница, пачка чистых листов и пучок очинённых перьев. На листе красивым почерком хитрой вязью выписано:

Дворец Царя Ассуира

Аман:
Всё ли исполнилось в жизни твоей, Ассуир
Так ли уж славно в болотах у Нила оставить врага

Может быть, стоит устроить богатый нам пир
Дни передышки смоют кручину, что принесла нам война

Ассуир:
Пир не печалит великих побед, не затупит секир
Славную мысль подсказал временщик мой любимый, Аман

Звать всех не скучных изрядных подвижников вин
Да музыкантов с поэтами - вирши плести без конца


Что за письмо аспидное, латынь сподобней гораздо. Эй, Рутфель, повремени с ренским-то, тому ли в Вильно учили тебя, всех фряжских погребов запасы порешил. Пей лучше квас, Яков, ты ещё нужен будешь. Глянь, что тут пишут, ничего более не пойму. Пишут тут, Семеон, что Артаксеркс Долгорукий, развеселившись без меры, повелел царицу свою привести и… Вот немчура бестолковая, читал я книги епархские, в слово тебе тычу, чай по вашему пропечатано. Складно ведь положено, мне обсказать «Артаксерксово действо», чтобы чинные люди слогу выспреннему радовались и сомнений в смыслах не имели, а ты повелел, повелел…


Эх, ладно, не помощник ты мне после ренского. Мнение своё позже изложишь Козьме Тосканскому. Ступай, ненадёга курляндская. Да пойдешь мимо нижнего сада в аптеку, знамо, что к дядьке пойдёшь довеселивать, так позовите мне Ягана Грегора, сам напишу с игры его комедь. Яган в мистериях толк знает, сподручнее мне с ним будет. Велено действо, так и будет действо - всем известно, что «писарь Семеон Половец весь принадлежит царю и поставлен царем». Комидейное, так будет комидейное.

Подумать надо. Ты правильное Яган Грегор, облегчение замыслил, да ну её, эту персиянку царицу непослушную в омут, не главное она лицо. Завесу сделаем, оттуда и прокричит кто из ваших актёрских баб: «нет, не пойду противу правил востока…». Аман, злыдень ихний и пояснит, кстати, виршей: «не уважит она тебя Царь великий, как ни проси, не уважит», - сейчас запишу, мухи окаянные из чернила пьют, тфу…

Аман:
Упорна красота в своём величье преходящем
Не думает о послушании мужьям от Бога правым

Вели в оковы оковать, назначь судебные разборы
Пусть Дума обличит непокоренье жён мужам женатым


Матвеевич, дал бы гривенник на хлебное вино, работаем же. Вижу, как работаете, вам и так по чарке в конце дня выдают. В вечор поздний выдают, а многие по избам устроились, им-то как быть. Обойдутся, не о том думаешь. Хоромину в отделку пора, а у вас рундук не готов, сегодня же почать да закончить рундук. Матвеевич, без ступеней только, тогда можно. Ладно, ступени завтра намостите, на гривенник, чтоб закончили. Слышь, Данила, Царь голову с меня снимет, так у Новодевичьего в Смоленском соборе меня положишь, понял. Понял, Матвеевич, как не понять, меня-то рядом не положат.


Богдан Матвеевич Хитрово сердит был на сотника Данилу больше для порядка, работа кипела. Царю хотел угодить, отвечал он только за работников, да правильное ведение работ, здесь у него порядок, не придраться, да что там хоромина Симбирск построил, а тут – одно развлечение. Обидно, что из-за комедий дела простаивают в Оружейном Приказе, вот это обидно, но государю видней, понеже в государевых делах мелочей-то не бывает. Посмотрим, - думает царёв любимец дворецкий, - как-то вечный супротивник справится боярин окольничий Артамон Сергеевич Матвеев. Мало ему Посольского Приказа баламуту. Мушкетов кремниевых никак не купим стрельцам, от фитилей палят, а тут пастора лютеранского покупаем для услады бестолковой. Что пастор во французских плясках понимает, срамота, а понимает если, то что за пастор.


Новоиспеченный окольничий – прямо вместе с действом этим и испечённый. На родинном пиршестве в честь Петра Алексеевича Царь повелел быть тому и этому. Хорошо ещё, что на Артамона расходы на хоромину эту легли, на счёт его приказов Володимерской и Галицкой Четей - всё казне дворцовой послабление, а Царю да Царице забава. Лесинами ворочать дело привычное, а вот как там немцы Матвеева, да труппа, новообученная с действом справятся, это ещё посмотрим. Оболтусов ведь мещанских и подъяческих, окромя немцев набрали, редкостных в актёры.


К постройке подъехала подвода, справный мужичок спрыгнул с сундука, на котором дорогой посиживая, правил пегой кобылой. Что привёз? Скобы привез, гвоздья двоетесного, однотесного, луженого, да сукон анбургских половинками три червчатых, две зелёных и половинка сукна лятчины – на стены, да на мосты. Роспись есть? Есть. Сдай вон Даниле Кобылину, он знает куда деть. Эх, ещё бы неделю другую ведренные, совсем бы хорошо. Бог даст, построим хоромину и покажем мистерию до заговён.



Сменилась жара на сентябрьские прохлады, но бабье лето в разгаре, ещё шумят несброшенной листвой сады Белокаменной. Яган, опять совет твой нужен. Выбрал Ассуир невесту иудеянку Едиссу, взамен отторженной непослушницы, нарекли её Есфирью сокровенною, Мардохей в отказ пошёл с поклонами временщику Аману… Да вот заскучал я тут что-то. Как не знаешь? Это тебе обратно в кирку аугсбургскую или к генералу Бауману своему, а мы царям во всём до гроба служим. Мыслю я тут, чтоб полковник Фанстаден в этом месте марш оркестром ударил. Не подходит, говоришь, тогда давай мелодь какую нежную, да вирши некто выйдет прочтёт. Хорошо, понял, вирши не надо, но мелодь в это место запиши, в случае чего забудут, я Ивашке скажу, чтоб в спину ткнул твоему полковнику, как кланяться Мардохей заупрямится. Договорились, можешь ренского принять, Рутфель-то не больно стеснялся, да и я с тобой выпью.


Мардохей:
Назначен день, когда народ многострадальный
В мир лучший отойдёт несправедливо рано

Одна надежда иудеев - твой ум и красота Есфирь
Склони на милость Ассуира, еврейство будет благодарно

Есфирь:
Не благодарность и не слава, а жизнь народа моего
И справедливость мужа главное, она искоренила зло

Откажет мудрому совету, друзьям откажет и врагам
Но нет такого мужа в свете, чтоб женщине не уступал


Торопко бежит колымага, пошумливает железными стяжками, пощёлкивает камушками, а иной раз и шваркнет по кустам комьями подвернувшейся под колесо грязи, подпрыгнет тряско, да опустится ласково в ту же грязь мягкую российскую. Слева Яуза протянулась неширокою лентою, а справа горки, да овраги, редкие избы, да ещё более редкие хоромы каменные, заводы и мануфактуры проехали, здесь уж до самого Преображенского жилья мало встретится. Хорошо катиться так, думу перемалывать неторопливо. С занавесками не в обычай с окон отодвинутыми ветер холодный обдувает лицо, кажется, оно свежестью наполняется, а щёки вдруг румянятся. Вот и будет Алексей Михайлович доволен.


Любит посматривать на меня искоса, не исподлобья да насупившись, а весело так, очами внимательными сверкая. Как изменилось всё за год, да только одно неизменно, – любит меня свет мой родненький Алексеюшка, уж о побрякушках и не скажу, хотя дороги они чрезмерно, одним грекам полтыщи рублёв дадено за два золотых алтабаса, да за атлас золотный. Ой, о голландцах забыла ещё, и им по рублю за аршин полотна платили, - расходы великие. Да любит, значит. Значит надобно так. Она смотрела на округу. Удивлялась, как неровно людишки живут на Руси. Казалось бы, только топтались, кричали, суетились. Кто с товаром туда, кто уже обратно, проехать не давали по мосту, а тут уж и нет никого, разве кто скотину куда гонит или вон отряд стрельцов куда-то по той стороне идёт, а так - пусто.


Тучка пробежала по лику Царевны Натальи Кирилловны. Эсфирь в действе комидейном вспомнила, которое скоро покажут. Всех более сказание это нравилось государю и чаще других вспоминалось. Не всё так смешно в библейской той истории, как-то будет в действе. Как хорошо в неизвестности быть птахою серой сидеть в чаще глухой, ягодами горькими, но питательными жить - благодать. Вот только и солнца ясного не видеть, не впитывать его полнотой души. Не стоять пред глубиной неба, не дышать, разворачивая плечи, не думать так же ясно, как дышится, а словно каждой мыслишкой сквозь туман продираться. Зато тихо, спокойно. Это сейчас уже хорошо, когда Петруша растёт, не спокойно до конца, но хорошо, а когда слух до неё дошёл о письмах подмётных, воровских, где чернили её, каково было?


Преображенское село. Начало октября. Рамы перспективного письма привезены, куды ставить будем. Надобно у Ягана Грегора спрашивать, их показ определён в черед. Не таскать же их туды-сюды. Что здесь? Ого, сад намалёван, это кто ж, Ушаков что-ли сподобился. Нет, ученики его знаменщики, ему нельзя он Золотую палату подновляет, духовное рисует, но распоряжался видно он, как есть он. Больно знатно писано, молодь по собственному почину эдакое не выдумает.


Дурья башка, знаме-е-нщики, то живописец писал Пётр Гаврилов Энглес, да устанавливал в рамы он же. Глянь, груша-то как живая висит, где бы сейчас груши такой отведать, ох, и хороша, а цветы-то - прямо колумба какая. Баба в срамоте прозрачной намалёвана, вот тебе и живописец, титьки наружу торчат. А тута что, вроде пустыня, да перекладины заготовлены, кого вешать-то собрались, может еретиков неверных каких, а может татей, бог их разберёт, куда волочить-то всё это богатство? Яган Готфрид Грегор знает куды.


Спрашивала осторожно у Алексея, что в них было, в письмах тех – хмурится, молчит, уж и пытать не хочется. А, ведь ясно всё - порчу хотели навести на неё, чтоб отказ царя к ней пристал на веки вечные. Не раз так и бывало уже. Любы царя на то мало, чтоб невестою царскою остаться до венца. Ведь уронили Евфимию Всеволожскую, силою утянув косой вкривь, да объявили с порчей кривошеей от родов, падучей обернувшейся. Фортуна отвернулась от неё, а уж «на верх» была взята, одна из шести лучших была выбрана, да самим Алексеем Михайловичем.

Преображенское село. Середина октября. Комидейная хоромина встала под отделку. Работы почти завершены. Три завесы будем делать. Возьмёшь кольца медные шесть десятков и будешь на проволоку нанизывать, потом к брусьям приладишь. Смотри у меня, крепко ладь, не один пуд каждая занавес потянет, да чтобы ходили легко. Под рамы балясины подставь, голубцом они выкрашены. Из Преображенского дворца велено особое место забрать, да стол дубовый куплен для стряпчих дел и иного потребного. На мосты поставите всё. Коврами заложите, да войлок не забудьте подбить, знаю вас, ковры бухнете, а потом всё снимать. Подсвечники на досках утвердите, ближе к действу ставьте, всё поняли.

Расстроили тогда Царя, хоть и не поверил он, но исполнил волю всеобщую, а какая красавица была касимовского помещика Фёдора-Рафа дочь. Вина ли её, что сил мало было у отца её, чтоб пересилить боярскую свору алчущую. Знамо, что за воля всеобщая, - то Борис Морозов старался для родных по жене его Милославских, всех оговорил ворогов своих и просто случаем на пути вставших. В Тюмень сослал Всеволожских всем семейством с глаз бесстыжих своих долой. Нет его уже, одни дела остались. Воевода дворовый и винокур был хитрый на родной сестре царицы Милославской женатый и сейчас не вдруг о нём плохо скажи, с десяток лет как преставился, а память изрядная.

Есфирь:
Глаза монарха застит яркость лести, до правды трудно добираться
Не править самолично, а сокровенное преподносить поручено жене

Наказан дух злой, правда веселится, награды Мардохею вручены
Но мне ли тем гордиться, в ворота правды муж въезжает на коне

Да что там Фанстаден, Ивашка двинь ему, двинь. Марш тута, пусть врежет, вот так ему правильно, проснулся полковник, да, господь с тобой, не шибко так громко, балясины першпектив рухнут. Ангелов гони, гони ангелов на рундук, бесовы дети, крылья не сомните. Всё кажись.


Колымагу качнуло, чуть не завалило набок, и Наталья Кирилловна ясно увидела поколебавшийся и словно взлетевший в небо остров на Яузе. Почудилось ей, что крепостицу она видит, вал земляной, стены рубленые, башни дозорные, окопы, пушки палят, знамёна колышутся. Привидится же такое. Матушка, прибыли, Преображенское показалось. Слава богу, прибыли. Колымаги царского поезда одна за другой начали въезжать в ворота дворца. Сопроводившие их конные дворяне да караульные стрельцы остались у ворот.