Хранимые Солнцем. Ч. 2

9. Юрий, 23 июня.

Дышать было трудно, даже подложив подушку под спину, чтобы сидеть в кровати. Страх смерти, этот отвратительный спутник стенокардии, который не поддаётся никакому уговариванию, выгнал его из постели.
- Ежели ты, моя машина, капризничаешь, я тебя нагружу, - решил Юрий, - додумаю про Купалу, книжки полистаю.
Теперь он сидел у окна с очками на лбу, перебирал книги. Уже светало.
Вот! Вот что угнетало его днём. Вот та самая закавыка. В нашей ридной Украине купальницей назвали ещё два цветка: кувшинку и кубышку. И сразу можно венчать Ивана Купалу, они к нему как раз только зацветают. И венки из них плести проще, и пускать их по воде… И к лотосу индийскому они ближе.
И всё же он прав. Раздвоилось что-то в восприятии Купалы людьми, как раздвоилось (не растроилось, кувшинка-кубышка - всё один чёрт) название цветка. Купальница. Волшебный цветок леса, цветок росы – одна сторона, и пленительный цветок открытой воды – другая. Из них плетут венки, венки перебрасывают через огонь, потом пускают по воде…
Ну же! Каков символический смысл действий?
Водяной цветок (кувшинка), побыв на челе человека, пронесён через огонь и возвращён воде. Смысл – единение вода-огонь-вода.
Лесной цветок в тех же действиях участвует в гипотетическом празднике Купалы на Солнцеворот. Здесь будет единение земля-огонь-вода.
Венок – это круг, охранный символ. На Ивана солнце (огонь), заключённое в венке, находится в круге воды, так как и цветок и вода реки – всё это вода.
В Солнцеворот огонь-солнце заключён в круг земли (купальниц), а те окружены водой реки. Получается, здесь венок приобретает самостоятельное значение. И тогда нет сомнения в том, что оживление воды – не единственная цель ритуала. Живая вода предназначается для защиты земли от жара. Где уж обойтись без земли в таком вопросе, как защита от температурной инерции земли? «Солнце на зиму, лето на жару». Этой-то перегретой землице так нужна живая вода, ведь простая вода тоже перегрета. Транспирация, жизнь растений, охладит землю при испарении, защитит и укроет.
Получается, что ритуал с кувшинками не имеет самостоятельного значения. Правда, оба водных растения имеют съедобные корневища. При утилитарном подходе к празднику как дарителю урожая съедобность жертвенного растения полезна.
Какова исходная гипотеза Юрия? Язычество – это символическое знание, угасавшее в веках, терявшее свой, возможно, вполне научный, исходный смысл. Тогда ритуал с лесной купальницей первороден, а с кувшинкой – вторичен, ибо настроен на потребление…
Да-с. Хоромы в язычестве делились на два круга: внутренний – капище, где приносили жертвы, и внешний – требище, где пировали жертвенными остатками. Вот что случилось в веках: капище исчезло, а требище расползлось, заняв все хоромы…
Юрий листал Месяцеслов.
«Жестокая жара». «Жестокий холод». «Солнце на лето, зима на мороз». Это ведь тоже температурная инерция мёрзлой земли и неживого льда. Где же этот праздник, приходящийся на зимнее Солнцестояние? Коляда, с плясками и ряжеными, со сжиганием чучела – явный новодел, да и длится слишком долго. А вот Карачун, с днём 23 декабря, с шатунами-буранами, с волками-метелями напомнил Юрию стаю волков и позёмку в прошлом декабре, плачущий дуб и неистовый, до колотья в боку, бег на лыжах… Было. А ведь пусто место для ритуала, препятствующего суровой зиме. И всё, что знаем, это новогодний праздник с елью, сластями и украшениями. Правда, с хороводом, что хорошо…
Юрий поправил очки: света ещё маловато, но не хочется мешать электрический свет с дневным - розовым, рассветным. Открыл книгу наудачу: отличный метод, сродни гаданию. Главное, часто помогает найти необходимое…
Нашёл. Вот ещё интересный обряд! Сжигание Бадняка – полена, пня или ветки… в этом что-то есть. Утилитарное «Сгорят все беды в новогоднем полене» Юрию не нравилось. Огня без дерева не получить – дерево всегдашняя жертва. А уж сухостой – жертва чистая. Если повернуть эту жертву на охрану всех растений… Погибшее в этом году дерево, усохшая ветка, умерший пень отдают жертвенному огню. Их тело сгорает, унося смерть от растений. Этот огонь, буде его разводят в жестокие морозы, уже не символ Солнца, а тепло ушедшей жизни дерева, подарок слабенькому Солнцу в самые тяжёлые времена. Годится.
Юрий захлопнул книгу, но мысли продолжали метаться в голове.
- А вот кельтская омела…- пробурчал он.
- Эй, теоретик! Не зарапортуйся! – похлопал его по плечу Дорофей.
Юрий привстал, заранее скривившись, ожидая сердцебиения – но сердце будто забыло о своей болезни и отлично себя вело.
Ха! Можно покурить. Он извлёк сигареты из нагрудного кармана.
- А это что за ритуал? – насмешливо поинтересовался Дорофей, засунув трубку в зубы. – Дымы, пускаемые всем миром в день Матрёны Зимней, обеспечивают кристаллизацию воды и выпадение обильных снегов, спасая Землю-Матушку от переохлаждения? Пардон, от гипотермии?
- Идея! – восхитился Юрий. – Давай вместе колечки пускать – авось смерчик какой-никакой произведём... Ты что, - добавил он, - вообще не спишь?
- С вами заснёшь! – махнул рукой Дорофей. – Из ража не вылазите. Вот что тебя сейчас вынесло из кровати? Научный поиск в бабкиных россказнях? «Если убить змею и повесить на берёзу, пойдёт дождь»? – Дорофей нахмурился. – Дождь пойдёт, когда хочет. Иногда он пойдёт, когда ты хочешь. Не когда любой, кто убьёт змею и повесит на берёзу, и так далее. А если ты считаешь, что в ответ на безвинную смерть идёт дождь, то сможешь вызвать дождь исключительно в случае убийства. Сам себя закодируешь, сам себе крылышки подрежешь. Отбери у тебя змей – и нет у тебя силушек. Ага?
- Мне что-то не хочется убивать змей. Раньше я всё об этом мечтал, планировал, но ты уговорил. Не буду.
- Ладно, не убивай, - разрешил Дорофей. - Только не забудь – тебе после меня шаманить. Сам ритуалы создавать будешь. Перемудришь – бред получится. Ложь. Фиолетовой красочкой зальёшься, подведёшь логическую базу, занесёт в сторону – не вылезешь. Символизм – дубина о двух головах. Как ни поверни, так себе же по лбу и получишь. Только один путь - прямо вперёд. - Дорофей почесал бороду. - Но с поленом, Бадняком этим, верно думаешь. Хотя к Карачуну тебе не подступиться – знаешь мало. И не твоя пока задача. У тебя лето на дворе, к тридцати двум термометр ползёт, а ты про стужи завёл. Соскучился по морозцу – лезь в холодильник.
- Омела на Карачуна! – быстро пробубнил Юрий. – А волки полезны лесам!
- Псст. Омела на Карачуна. Зачем?
- Два смысла: она панацея – его тоску прогонит, добрее сделает. Она паразит – его соки пососёт, слабее сделает. А? Её венком сплести: замкнёт, с одной стороны, оборонит – с другой.
- Ну, символист! – фыркнул Дорофей.
- Только зачем они под омелой целуются, ума не приложу.
- А это они свою, английскую, тоску прогоняют. А может, мазохисты. Хотят, чтобы их высосали. Жизненной силы у мистера Пиквика много, хочет подарить её паразиту. Причуды джентльмена. А почему волки полезны?
- Не в обычном смысле. Метели. Снег нагонят, наметут сугробы к препятствиям – стволам, деревья лучше перезимуют. И кусты. Что-то мне Карачун не противен.
- Ему не противна та большая гора, - пыхнул колечком Дорофей. – Эверест, что ли? Пусть уж стоит. Вот если бы противен, тогда даа… Тогда он её одним пальцем, как блоху.
Юрий рассмеялся. – Что, мания величия?
- Ух! И какая зрелая! Аж соком капает, - серьёзно ответил Дорофей. – Мы не маги. Мы только немножечко подправляем вполне совершенный мир. Без нас он проживёт… Но скучно. Вот он и даёт нам поразмяться, смотрит: а которая человеческая блошка выше прыгнет? Ту и перетащим к себе в новые угодья. – Дорофей закинул ногу за ногу, откинулся на стуле, приподняв передние ножки – сейчас упадёт на спину! Не упал, а продолжил из этого неустойчивого положения, крайне нервируя Юрия. – Ты, Юрий, прыгаешь высоко. Смотри, голову при приземлении не порань. Роль у тебя важная, да ты ещё не допрыгал, чтобы её узнать. Дома-то новостей не высидишь – только омелу с иными паразитами. – Он ткнул пальцем в грудь Юрия. – Что ты расселся? Выходит, яйцо тебе придётся к сосне нести, так что Волк тебя ждёт. А я докурил. – И Дорофей исчез.
- С чего это он решил, что я опять к сосне побегу? – возмутился Юрий, открывая холодильник. – Шпыняют, вышвыривают, диктуют. А я ничего не решаю?.. Ффф!
Древний холодильник потёк, в контейнере плавали в луже огурцы и помидоры. Юрий щёлкнул выключателем – его холодильник, прадедушка нынешних монстров, вечен, следовательно, нет электричества. Разумеется, нет!
Он бросился к инкубатору – старые пенопластовые пластины долго температуру не удержат. Конечно, температура в термостате уже упала до тридцати пяти.
«Выходит, яйцо тебе придётся нести», - издевательски пропел Юрий. – Ведь придётся. Откуда он-то знал, эквилибрист прозрачный, немножечко подправляющий небольшие вещички вроде мироздания! Мы – не маги! Тьфу! Ну, ведун!
Электричество выключали редко, но надолго. Юрий надел штормовку и положил яйцо в нагрудный карман, к сердцу. Пусть сварится вкрутую он сам, но яйцу будет положенная температура!
Он вышел из дома. Солнце стояло уже высоко. За задней калиткой его ждал Волк.

10. Фёкла, 23 июня.

Теперь Фёкла была на службе. Царица открыла ей доступ к Силе, и она отныне будет набирать Армию Тьмы: настоящую, живую армию. Детские игры с упырями закончены, Царице они не угодны. Фёкла дожидалась рассвета. Иван-духовидец давно ушёл, но Пират спал под крыльцом. Как его избыть?
Ей не пришлось прибегать к хитростям: едва деревенские бабы взялись за подойники, Пират покинул пост и ушёл к егерю стеречь свою миску. Тоже ведь тварь Господня, ей пища требуется…
Фёкла заторопилась. Взяла деревянную коробочку, перекрестилась, покрылась и побежала к Анне. Деревня безлюдна. Бабы доят, дачники спят. Фёкла тихо шмыгнула в калитку и с независимым видом засеменила по тропинке. Вот и заросли шиповника, где она потеряла платок. Где же след?
Она нашла след под самой высокой и колючей веткой большого куста: чёрное пятно невесомой сажи от своего плата. Пришлось встать на колени и просунуть руки сквозь шипы. Пока она собирала сажу, руки покрылись царапинами. Старуха шипела, но догребала остаточки из глубины куста. Он попил у ней кровушки, колючка проклятая!
С крыши затрещала на Фёклу недовольная сорока: это был её двор! Её. Ещё, по крайней мере, пару часов она царила безраздельно! Старуха выдернула руки из куста, закрыла коробочку, поправила плат и вернулась к себе, показав сороке язык.
Царь рядом, коли Царь-Цвет ещё светится. Он где-то совсем рядом, прячется, таится. Но теперь у Фёклы есть средство. Есть. Она осторожно погладила коробочку. Зола от Царь-огня! Мечтала ли она о таком? Силушки будет – не мерено.
К вечеру Фёкла пойдёт по деревне, поищет Царя. А теперь – баиньки: ночь-то всю прокуролесила, проказница.
Тряся головой и ухмыляясь, она стянула платок, бросила марьянник на порог и заперла дверь. Бережёного Бог бережёт.

11. Анна, 23 июня.

Анна металась в постели, то скидывая, то вновь натягивая на себя перину, спасающую её от толкотни мыслей других людей, но почти неприемлемую в такую жару. Перина промокала от пота, и женщина спросонья всё переворачивала её привычным движением, просушивала в неподвижном горячем воздухе то одну, то другую сторону, и вздрагивала каждый раз, когда бередила больную ногу. Ни ветерка, за открытыми окнами колышется прозрачный знойный воздух…
Домовая мышь сидела у изголовья, уставившись на её лоб бусинками глаз. Фамильяр лежал у ключицы и мерно вспыхивал. Амариллис на подоконнике замерцал, как-то съёжился, покрылся нежным серебристым пухом, колоколец свесился к земле: на подоконнике теперь проживала Сон-трава. Мышь на минуту отвела глаза ото лба Анны, бросила взгляд на траву, глаза её наполнились антрацитовым блеском, и она вновь сконцентрировала внимание на Анне, только повозилась, устраиваясь поудобнее – на долгое бдение.
В окно било солнце, но сны Анны были о Тьме. Она сама была Тьмой – не Ночью, усыпанной звёздами, а Тьмой-хоть-глаз-выколи: тёплой, душной, влажной, пряной… засасывающей. Она была Гекатой, вырывалась под звёзды из своего кромешного подземелья, озирала пространство всеми тремя головами с перекрестья дорог. Чёрные псы, козы и змеи окружали её, она пила чёрную кровь чёрных овец и надевала венцы, свитые из «прекрасной дамы» - белладонны. Её руки с длинными овальными ногтями были украшены чёрными маками, одуряюще пахли сонным зельем. Колдуны и ведьмы со смазанными бледными лицами приветствовали её…
Мышь напряглась. Анна вылетела из тела и взглянула на себя со стороны. Увидела лицо с безумными глазами, заполненными ночью расширенных зрачков; лицо с сияющими яростью глазами мщения; лицо с непроницаемо чёрными глазами, отражающее всякую жизнь от порога смерти… Её лицо было то, первое.
Она услышала свой голос, рождающий эхо, эхо, эхо… Из прогона ползли ужи и рычала, подняв шерсть дыбом, собака по имени Волк.
Слёзы крупными каплями покатились из-под закрытых век женщины, мышь всполошилась и прыгнула ей в лицо. Анна проснулась, ещё завывая по-бабьи, вдохнула, с трудом преодолев комок в горле, и села на кровати, слепыми со сна глазами спеша увериться, что… Что это сон? Но мозг уже проснулся и не дал ей обмануть себя. Сон ли? Не она ли там, среди ужей и чёрных зверей, бесновалась в ночи? Анна поникла, снова легла, бессмысленно бродя глазами по комнате – так, чтобы развеять боль.
Мышь сидела на подоконнике и умывалась. Над ней возвышалась криница… без Цветка?!
Заплаканная Анна вскочила, забыв о ноге, охнула и заковыляла к окну.
В кринице вместо земли плескалась вода и плавал один маленький кожистый лист, поддерживая яйцо бутона. Кувшинка. Одолень-трава. Крошечка.
Анна нежно тронула бутон, потом решительно захватила в горсть воду из криницы и плеснула в лицо.
- Одолень-трава, одолей меня, - прошептала она непонятную раньше фразу. – Избавь меня от лика злого. Не хочу я быть Гекатой, моим духам это повредит, – почувствовала лицемерие своих слов и исправилась, - мне это повредит, неправильный какой-то путь.
Из угла раздалось громкое клацанье. Анна вздрогнула, обернулась. На неё щёлкал клювом огромный филин, тараща на солнце слепые жёлтые глаза. Запахло хвоей.
- Вот это не в бровь, а в глаз! – сказал Бор, выходя из угла и устраиваясь в качалке. – Ты, девица, наверное, всё в этой мебели сидишь. Думаешь мало: всё тюк да тюк. А умом тебя, вроде, бог не обидел. Царь-то твой всё философствует лежачим камнем, а ты везде поспела - и думать некогда. Что я тебе давеча говорил? Думай о своём Царстве. Думай, кто у тебя под рукой.
- Неужели всё зло мира? – ужаснулась Анна.
- Опять прыг-скок. Есть Явь, есть Свечение. Они живут по правилам. И тогда зла нет. Зло – паразит, кормящийся на Яви или Свечении. Знаешь правила – видишь, кто и как паразитирует, - назидательно вещал Бор. – Геката – твой бином Силы. То, чем ты, Царица, стать можешь, коли сама возьмёшься паразитировать на духах. А ты уже начала!
Анна испугалась:
- Разве?
- Вот-вот! Разве. Ищи правила, девица: тропка у тебя в трясине проложена, шаг вбок – и нет твоей бездумной головушки. – Бор перестал раскачиваться. – О смерти думай, - воздел он палец, - о путях твоих духов, - он распрямил второй, - и кто твой Воструха – думай. Вот, три! – он потряс тремя узловатыми пальцами перед глазами Анны. – Пока три задачи. Хватит тебе бегать. Нога твоя поболит ещё, дома тебя подержит. То, что сама раскумекать должна, мне подсказывать не след. И ещё: думай, с кем якшаешься, а с кем дружишь. Ку-ку.
Анна обречённо посмотрела на пустую качалку. Тюк-тюк. И в углу никого…
Тьфу на него! Думай, думай. Профессия у неё была – думать не переставая. А чувствовать когда? В могиле?
Анна вернулась в постель: спать на свету, думать о Тьме… Не будет она думать о Тьме. Страшно.

12. Юрий, 23 июня.

Волк бегал вокруг как обычный пёс: мышковал, стрелой уносился вдаль, прибегал, часто дыша и вывалив язык – разве что не лаял. Не спеша добрались до леса, вошли на любимую тропу Юрия, на страже которой стояли высокие сёстры – сосны-лиры, разветвляющиеся в вышине на два изогнутых ствола.
Колеи волк обследовал, пробегая по воде, а потом оборачивался и лакал взбаламученную жижу. После прижался к ноге сильным телом и толкнул.
Они стояли на дюне – только с другой стороны, на её дальнем конце. Здесь тропа начиналась прямо от военного полигона. Юрий дёрнулся, опасаясь дальнего часового, но тот смотрел словно сквозь них, не видя ни Волка, ни Юрия. Волк улыбался.
Тропа, выбитая в глине сотнями ног, быстро сужалась, минуя кусты ободранной ивы, ржавые консервные банки, старые изломанные грибные корзины и более близкие природе следы человеческой деятельности, аккуратно прикрытые пятнистой туалетной бумагой. Волк осторожно переставлял лапы, обходя гигантские шины, ржавые велосипеды, гнилые доски, драные тапочки, горы тряпок… свалку, сбегающую в глубокий котлован. Когда набьют яму – зароют. Но пока котлован освоили жёлтые пупавки, розовые искристые метёлочки среднего подорожника, фиолетовые букетики колокольчиков. Они цвели среди дряни, стыдливо прикрывая её своей зеленью.
Дождевая вода, стекавшая в котлован, подмыла песчаную стену дюны, омыла камни, и теперь они сияли в обрамлении блестящего крупного зерна песка: цветные кремни, алые стеклянные головы, сердолики. Черные кристаллики мориона, выбитые из породы, пускали зайчики, словно совершенные гадальные шары. Жёлтые, белые, голубые кварцы выглядывали из песка. Чёрные гагаты выстилали дорожку ручья, и даже один опал – жёлтенький, скромный – притаился в промоине. Прямо над ним нависала гора мусора, удерживаемая кучей изломанных фруктовых ящиков.
Человек и кости Земли. Юрий оглянулся на Волка, тот пристально глянул ему в глаза, и Юрий увидел среди камней туманную фигуру пожилой женщины. Она шла вдоль свалки, аккуратно укладывая в мешок то один, то другой камень. Сначала любовно держала его в руках, поворачивая на солнце, улыбалась, словно бы только ему, и убирала. Потом повернулась и исчезла на дюне, расплывшись туманом. Только колокольчики качались, подтверждая её недавнее присутствие.
Волк обошёл Юрия и побежал вперёд. Шаг – и Юрий на дюне. Пахнет и светится земляника. Шаг – и он у трона Сосны. Там лежит Волк. А в ямке корней – марьянник (Юрий забыл, не сорвал), и квадратная лаковая пластинка гагата.
Земля служит Жизни?
- А Жизнь – Земле, - рыкнул Волк.
- А ты? – не очень удивился Юрий – он давно ожидал чего-то такого.
- Будущему. – Волк отвернулся и закрыл глаза.
Вот и поговорили.
Юрий обнял ствол Сосны, предварительно положив яйцо в ямку корней подальше от марьянника и гагата – что означают эти приношения, ему пока невдомёк. Обнял - и увидел огромную друзу кристаллов кварца, полузасыпанную снегом. Обхватив её руками, давешняя туманная женщина сидела на снегу. Вокруг неё, по утоптанному снегу, в хороводе неслись мужчины, бешено топая, буквально летя в прыжке: руки одного на плечах двух других. Юрий видел этот танец у греков и у венгров – он выжигает все страсти, даже смотреть на него означает полное опустошение и бессилие… и восторг единения и сопричастности.
«Они соединяют жизненные силы в помощь Земле, - подумал он, - конечно, не страсть движет танцем – служение».
И почувствовал тихое удовлетворение Царя. Значит, прав.
План изменился: теперь Юрий будто поднялся над кристаллом и увидел хоровод сверху. За спинами мужского хоровода поодиночке кружились женщины в белых широких одеждах с очень длинными широкими рукавами, кружились с той же самоотдачей, ввинчиваясь в небо. Мужские и женские голоса сплетались в хоре, гудя и журча, словно подземная река под домом Юрия.
Третье кольцо образовывали снежные фигуры: по углам на ледяных кубах четыре поднявшихся на дыбы медведя с распростёртыми передними лапами, готовыми смертельно обнять кружащихся перед ними женщин, и восемь волков, будто бегущих посолонь.
И четвёртым было кольцо пламени: круговой костёр из валёжника, обнаживший землю от снега. Языки оттаявшей земли подбирались к ледяным фигурам, те начинали блестеть, словно обсосанные леденцы, по специальным бороздкам с них стекала талая вода и собиралась в ледяной чаше у ног статуй. Эту воду выпьют после танца…
Да, ритуал 22 декабря он бы сам не придумал.
- А где жрец? – быстро спросил Юрий, чувствуя, что сосна начинает его отпускать.
В ответ снова изменился план: мужской хоровод и единственное лицо наплывом - отрешённое и чёткое лицо Дорофея, молодого поющего Дорофея.
- Кто же Карачун? – недоуменно подумал Юрий - и рухнул к кристаллу. Тот обжёг холодом его руку.
- Кристалл? Разве он не Земля?
- Холод, - ворчливо проскрипел Дорофей. – Холод твой Карачун. Нету его. Есть Земля.
Юрий опять сидел около дерева. Дорофей пристраивался рядом.
- Волки-метели и шатуны-бураны есть, а Карачуна нет? – удивился Юрий.
- Есть холод воды – лёд. Есть холод земли. Лёд, положим, можно твоей омелой увенчать. А с температурой почвы ты что сделаешь? Будет бред. Этот бред придумывали поздние жрецы – кукол всяких для сжигания и прочую чепуху. Не нужны персоны для физических явлений. Кроме очень сложных.
- А мы тогда что за персоны?
- А мы – персоны явлений психических.
- А Земля, Солнце?
- Угу. Сложные составные персоны. В том числе явлений психических. Да? Хватит, а? – попросил Дорофей. – Не хочу ходить в цвете спелого баклажана. Опять ты в теории полез. Практику давай. Вся теория в тебе самом давно заложена, умствовать – только портить.
- Практику? Вот ты молодой скакал. А я старый. Как же тебя заменю?
Дорофей захохотал.
- Старый? Не могу! Щенок! Ещё как спляшешь. Поёшь вот малость скованно, но не всё сразу.
- Когда это я тебе пел? – обиделся Юрий, заслуженно гордящийся своим голосом.
Дорофей покачал головой:
- И какой ты военный? Никакого внимания к объекту! – и повернулся к дереву.
Юрий вновь взмыл над хороводом, приблизился, и увидел себя – себя! В белой овчине, с красными щеками, ожесточённо бьющего ногами и вопящего сложную мелодию… Господи! Ничего не понять.
- Хватит понимать. Скоро совсем одуреешь. Прими пока как есть.
Дорофей взял в руки яйцо и устроил его между лапами Волка. Волк положил морду на неожиданный подарок. Юрий вскрикнул и выхватил яйцо из-под опасной морды.
- Ты что? Это мой цыплёнок.
Дорофей покачал головой.
- Он тебе помочь хотел. Сам виноват. Теперь жди до срока. Хотя цыплёнок уже не твой, а его помощник. Дурень ты самовлюблённый, Юрий. Тянешь кота за хвост, и не знаю, как тебя направить. Больше не приходи, пока сам не разберёшься. Оох!
Юрий остался один. Яйцо лежало в руке… Опять что-то не так. Поёт он, что ли плохо?
- Бред! – вырвалось у него словечко Дорофея. Он встал, оглянулся, прощаясь, на Царя, сделал шаг - и вышел под сосну-лиру.
Дома включили электричество, он устроил яйцо в инкубатор и завалился спать. К вечеру во фруктовом ящике холодильника застыл лёд с вплавленными в него огурцами и помидорами. Карачун.


ЗНОЙНОЕ ЛЕТО.

13. Анна и другие, июнь - июль.


Анна изменилась. В ней поселился страх. Днями она спала, просыпаясь лишь ради редких визитов Ивана и кратких разговоров на крыльце с лебезящей Фёклой. Утром выскакивала на гудок автомагазина, покупала необходимое - и снова погружалась в одуряющую дремоту. Ночью она старалась не спать: ведь призраки были на свободе и считали её своей Царицей. Неизвестно, что может взбрести им в голову, или что там у них командует? Желудок? А у Анны Цветок. Обещанный Царь Света так и не возник, и в душе Анны нарастало отчаяние. Бор не появлялся, к духам она не могла добраться – они проявлялись лишь в лесах и поле, а она по вечерам приставлена цербером к Цветку. Тот снова стал амариллисом и почти не светился во тьме. Анна всю ночь жгла свет и боялась. Фамильяр тускнел, жался к Анне, а у неё самой убывали силы. Словно в песок. Стали выпадать волосы и закачались зубы. Она-то думала, что справилась с облучением без последствий. Из троих тогда не заболела только она. А теперь, спустя десять лет, вычёсывает пряди… Жизнь утекает.
Иногда она играла с мышью, но та оказалась самцом и была не такой ласковой, как прежняя. Прежняя была романтичной и нежной, любила смотреть на луну, опираясь лапками о раму окна: стояла часами, изредка восторженно попискивая. А этот носится по проводам, балансируя хвостом, качается на люстре и прыгает с пола на стол без заметных усилий. Иногда шевелит усами, смотря на неё, будто хочет что-то сказать, но не может. Жаль. Наверное, что-то важное. Он потом расстраивается, глазки у него грустно блестят.
Когда заходит Иван Николаевич, его коза обязательно тащится за ним, толкает Анну головой и объедает колючий шиповник. Ну какой она злой дух? Коза и коза.
- Любит она тебя, - говорит Иван Николаевич. – Она только нас с тобой любит, других бодает.
Другие к ней не ходят, так как по ночам у трубы сидит филин. Теперь Анна считается ведьмой и её боятся. А она всё пытается созвать филина с крыши – может, Бор появится. Филин её попыток не замечает.
Пират стоически ночует в норе под крыльцом и выпрашивает еду. Удирает к егерю или погулять, а потом возвращается с виноватым видом.
Фёкла рассказывает, что Филимон всё торгует самогоном, но он теперь большая шишка, у него появилось множество заказов.
- Чёрные делишки, - говорит Фёкла, потирая ручки, - чёрные. Говорят, на Серёжку порчу навёл – видела, какой он стал? Деда Ферапонтова уморил на радость наследничкам. Какие-то люди по ночам у него шастают, а двое даже живут. И сам помолодел, даже чёрная прядь появилась.
Фёкла завидует, но она тоже похорошела и помолодела – не такая сухонькая, не трясётся. И всё ходит где-то по ночам. У Фёклы самой много заказчиков. Кого только она не исцеляла за это время! Дачники липнут на неё, как мухи – считают, что она их омолаживает. Анна Фёкле не далась… Кажется, Фёкла забыла всё, что случилось той ночью. Может быть, есть две Фёклы – ночная и дневная? Фёкла Тьмы и Фёкла Света? Она ведь молитвы бормочет вместо заговоров, о людях заботится. Анне варенье носит. Царицу и не поминает.
Анне противно. Что Тьмы, что Света, Фёкла ей на одно лицо: Лиса Патрикеевна. Вот говорит, что почти из могилы двоих вытянула – а Анну с души воротит. Что-то с Фёклой не так.
Что с ней самой, Анной, Царицей Тьмы? Где её духи? Где её советчик Бор, подсунувший ей Цветок и заперший в четырёх стенах? Царица не может справиться с лучевой болезнью? Что же ты за Царица такая, Анна? Может, ты просто безумна, и горшок с амариллисом стал твоей тюрьмой по прихоти поражённого мозга? И Фамильяр, которого словно никто не видит – твой глюк? А духи – сон?
Анна рыдала и спала. Психушка придёт в свой черёд. Пока она просто рыдала – и спала.


А у Фёклы болели руки. Она смазывала их линиментом алоэ, не доверяя своим зельям. Фёкла обожгла их в то утро, когда руками выгребала сажу из шиповника. Ожоги зажили, но теперь руки были в розовых пятнах, словно лишаях, и она должна была покрывать их крем-пудрой – какой лекарь с такими руками? Клиенты разбегутся. Пятна болели и сильно чесались по ночам.
Теперь Фёкла действовала осторожнее: с золой работала в перчатках, пересыпала крошечной лопаточкой, и всё с молитвой, да в кругу марьянника. Ведь на перекрестье дорог надо, чтобы сработало – Царя Света она так и не нашла. Вот и надо, чтобы выход был на все четыре стороны, а до удобного перекрёстка час пешком! Ночью. У села нельзя – вдруг увидят? Фёкла тащилась в лес, обкладывалась марьянником и готовила свои травы, посыпая их сажей. А днём отмаливала болезнь и давала травок. Работало, как она и предполагала. Ещё бы! Сила Света, да не сработает? Свет всему голова.


У Филимона появился новый заказчик. Старик быстро понял, что в районе действовать нежелательно, и нанял у егеря УАЗик. Витька с Женькой уже полностью воплотились и жили у него: Филимон не хотел, чтобы они окончательно прикончили Сергея. Тот совсем свихнулся и пил беспробудно. Выглядел ещё хуже упырей, а уж вонял… хоть святых выноси. Но всё же человек. Для дел Филимона человек тоже нужен – упыри без человека ничего не соображают.
Филимон сидел у Серёжки, выводя из того хмель. Потом слегка его подкодирует – и за руль УАЗика, везти на подвиг его ораву. Филимон сегодня подкормил их кровью Царицы, но для серьёзного дела не хватит, придётся ещё разок на неё напустить. Он сказал сегодня Нине, что Царице плохо. Молочка бы ей отнесла, что ли.
- Не напасёсси! – сердито ответила Нина. - Самим мало.
Пришлось заплатить. Конечно, им молока мало, когда Витька повадился к их корове – привык в жизни к её молоку, теперь озорует, кровушкой закусывает. Филимон запретил, да за Витькой не уследишь.
Нина отнесла молоко, фальшиво улыбаясь. Царица совсем плоха… Ещё разок-два, а там придётся с ней что-то делать: лечить, что ли…


Анна жадно выпила Нинкино молоко. Сегодня та и дождя не просила, смотрела жалостливо.
- Тебе на поправку, - сказала она и денег не взяла.
У молока был странный вкус – солёный, будто с кровью. Корова больна? Нужно будет её посмотреть. Малинка была её давней пациенткой, Анна накладывала руки, когда бедняжке наступила на вымя склочная тёлка Машка. Боль удалось унять и вымя сохранить - Малинка исправно доилась.
Нина потом божилась, что не было ничего у коровы – так, лёгкое недомогание. Понятно, чтобы не испытывать благодарности.
Её Саша косил лужок Анны. В первые годы Нина иногда приносила молоко – сена-то два стога! А потом… по утрам заходила во двор и уносила сено, воровато оглядываясь. Ну зачем, боже мой! У неё молока никто не просит. А навоза, чтобы подкормить её же покос, и не допросишься.
- Видишь, как теперь мало сена? – виновато улыбаясь, сказала Нина Анне. Врать не умеет, сама же добавила, - Будто мы потихоньку унесли.
Так унесли же! Три дня вдвоём уносили, Анна видела. Ах, Нина. Вроде ты хозяйственная, а это… такая кулацкая жадность, что Анне стыдно становится, словно бы сама согрешила…
Подступал вечер. Анне полегчало; засветился, воспрял Фамильяр. Цветок прятался на тёмном подоконнике. Тополёк за окном шлёпал огромными листьями по ветру. Тоже судьба! Вырос самосейкой. Саша выкашивал его три раза, а потом стал обходить заматеревший кустик, беречь косу. И вымахал метровый веник. Анна решила оставить тополь, обрезала все ветки, кроме одной, подпёрла столбиком – и вот он: за год уже выше двух метров, с крепкими ветками и непривычно большими листьями… корень-то взрослый, а кормит маленькое деревце. Весной клейкие почки сладко пахли и прилипали к одежде. Ах, как прекрасен тополь с клейкими листочками! И этот запах… Анна собирала чешуйки почек и складывала в блюдце – нюхать. Жаль, что летом он не пахнет.
Голова склонилась, Анна вздрогнула.
- Боже мой! Носом клюю. А мне ещё целая ночь предстоит.
Она села в качалку, чтобы не заснуть.
- Тюк-тюк, - вспомнился Бор. – А ты стерёг цветок, Филин? Ночь за ночью – ты стерёг?


Стемнело. По жёлтой полоске, оставшейся от заката на самом горизонте, бежали юркие длинные серые тучки. Бежали от деревни, от них дождя не дождёшься. Дождя дождёшься… забавно.
Анна уснула в качалке, не успев включить свет. В комнате было темно, иногда слышался топоток Домовой мыши, а так – ватная тишина. Фамильяр слабо светился на груди Анны, прильнув к сонной артерии, вспыхивал в такт биению сердца Царицы. Подбежала мышь, застучала на него хвостом, но Фамильяр не пошевельнулся: эту мышь обижать нельзя.
В заброшенном доме Филимон что-то шептал в круге повилики и пересыпал кровавый песок из руки в руку. Из углов начали сползаться жёлтые огоньки. Один, два… пять. Больше ему не нужно. На прошлом деле он потерял пятерых – разбежались. Ищи их теперь. Бродят по стране-матушке. А его основной костяк ещё не доел – Витька с Женькой стояли в дверном проёме, сияя глазами, ждали пополнения.
Филимон запер песок в шкатулку и вышел из круга. Сегодня строптивых огней не было, повилика не понадобилась. Пришли только жадные до жизни и преданно вились вокруг шкатулки. Надо же! Сколько страстей не избыто! Он не ожидал таких урожаев: гемы уходят, если их ничто не держит в мире. А этих вот держит. К сожалению, чаще не любовь – такие оставались с ним - а мщение. Мстители уходили, получив тела, и взамен приходилось звать новые гемы. Текучка кадров.
Витька с Женькой остались: Серёжку они уже свели с ума, а егеря пока не могли – Филимон не велел. С ними было проще, они местные, Филимон знал все их слабости.
Он повёл своё стадо к дому Анны. Огоньки переплыли через забор вслед за переброшенной в крапиву шкатулкой – не устраивать же процессию по улице, разговоров не оберёшься. Придётся идти за шкатулкой. Сашка плохо косит! Всё себе, а крапиву оставляет – клевер норовит, или купырь. Мол, крапива плохо сохнет и прутья у неё. Опять придётся платить, и снова пойдут кривотолки о его неразделённой любви к молодайке Анне. Нина уж за глаза его Кощеем припечатала…
Витьку с Женькой он повёл к калитке. Ползут, как черепахи. Без этого их свечения глаз и морока не было бы от них никакого прока. А так – Пират убежал, поджав хвост. Исчез, как не было.
Крючок наружной двери Филимон открыл проволокой. Что зря тратить силы, когда через почтовую щель проволока проходит? На крючок внутренней двери – стала запираться, окаянная – пришлось потратить Силу. Немного: поднял руки с повиликой и толкнул, крючок звякнул. Не страшно, не проснётся: молочко-то ей сонное отнесли, маковое. Конечно, макового сока он добавить не мог, век бы с Ниной не расплатиться за молчание. Ох, сколько же дряни среди людишек… Растёр мак руками и Силой перенёс в банку, когда Нина наливала молоко. Лишние заботы.
Открыл – и ушёл на двор. Там они сами разберутся: не маленькие, не впервой.


Фамильяру снова предстоял бой. Он вспыхнул, качая Силу из Анны, засиял и ринулся на огоньки. Пять! Очень много. После третьего пришлось вернуться к Царице за Силой. Зато все пять уничтожены, но он почти совсем угас…
Под качалкой металась Домовая мышь, бессильная спасти хозяйку. Витька впился зубами в шею Анны, и теперь слизывал капли выступившей крови, Женька нетерпеливо переминался рядом. Им надо немного – всего-то несколько капель - поддержать тело: егерю ещё не отомстили. Кровь Царицы – единственное, что может дать им физическое тело. Корова – так, для забавы, для объёма, для человеческой памяти, уплывающей от них всё дальше. Чтобы не поглупеть совсем.
Новые, прозрачные, сияющие голубым светом отобранной у Фамильяра Силы, призраки обступили кресло. - Нет! Им хватит и песчинки. Они одноразовые. Царица – не бесконечный источник. Витька толкнул призраков к выходу, его гем заметался в танце морока, и призраки покорно побрели за ним. Филимон встретил их на крыльце и Силой запер двери.


По креслу металась Домовая мышь, отталкивая Фамильяра от раны. Ещё чего! Ему-то она не даст. Уродов плодить! Паразит!
Капелька крови дрожала на шее Анны в такт сердцебиению. Мышь замерла, чёрные глазки уставились на каплю. Если лизнуть? Тогда он вернёт облик? И, может быть, наберётся сил ей помочь… Мышь задрожала, нервно умыла мордочку и спрыгнула на пол – нет! Никогда. Ни за что.
Фамильяр бессильно валялся на полу. Царица тоже пуста, Силы в ней не осталось.


Анна уже с трудом вставала. Просыпалась часами – лёжа под периной, стучала зубами в ознобе и боялась покинуть якобы тёплую постель. Отогревалась на солнце, устроившись на закате на любимой скамье под жимолостью: оттуда тоже виден закат. Ела клубнику, роняя ягоды из
дрожащих рук – ела, хотя и высыпали у неё на шее какие-то пятна. Аллергия? Родинки какие-то. Мерзость!
Огород зарос, сил и времени на него не хватало. Пятнистый, иссохший под солнцем мокричник шубой затянул гряды, обтекая могучие стебли лебеды. А в клубнике воцарились сныть и крапива. Весь её прошлогодний труд даром. Зато Царь-Цвет в безопасности. Безумная Царица.
Нужно вставать пораньше, хотя бы в четыре, дольше греться на солнце…
Дай силы Царице Тьмы, великое светило! Ведь она тебе служит. Спаси!
Солнце жгло растения, сворачивались от жара лепестки жасмина, а лёд позвоночника Анны не таял. Ночью ей казалось, что в копчике у неё поселился космический холод - и сосёт, сосёт, сосёт последние крохи тепла из её тела…

14. Юрий, июнь-июль.

Юрий строил, стерёг инкубатор, бродил по дому с сигаретой в зубах. Дрожало что-то внутри, участились сердечные приступы; он потемнел лицом, появилась одышка. Выходит, стенокардия не повод его отставки, а истинная причина? Этого Юрию не хватало! Вдобавок он постоянно ходил в синяках – любой удар приводил к безобразному синему пятну, что чернело, а после за день-два проходило цвета побежалости и неделями удерживало жёлтый цвет. Выглядел он так, словно его каждый день мордовали на ринге. Шея стала какая-то неровная, бугристая, и Юрий вечно резался при бритье. Тогда текла кровь – алая, жидкая, и никак не хотела сворачиваться.
«Бросить всё, поехать в госпиталь?» – Юрий содрогался от этой мысли. Только начни болеть – залечат. Он уж как-нибудь на травке, на солнышке.
Иногда он ходил в лес, но ни разу не набрёл на дюну. Волк тоже не появлялся.
Потом вылупился малыш. Юрий воспрял: есть наперсник, жизнь идёт. Цыплёнок был жёлто-коричневый, серьёзный и очень прожорливый. Юрия он счёл мамой и везде бегал за ним, озабоченно пищал и забегал вперёд, прямо под ногу, чтобы его не потеряли.
Юрий стал гулять в саду – ради Золотка. Имя нейтральное, и петушку и курице пригодно: Золотко. Цыплёнок рылся под смородиной, смешно загребая большими ногами, клевал ягоды, носился вокруг Юрия за бабочками, потом забирался на колени – спать. Рос быстро, крепкий птиц.
Ночью Юрий словно падал в глубокую чёрную яму, полную озноба и страха, бился там, боролся, но проснуться не мог. Тогда цыплёнок вылезал из корзинки и устраивался у него на груди. Когда Юрий начинал стонать, птица наклоняла головку и клевала его крепким жёлтым клювиком: пищать бесполезно, Юрий не услышит.
Дважды глубокой ночью у кровати появлялся Волк. Он бережно брал цыплёнка зубами, относил в угол и прятал между лапами. Тогда Золотко спал на боку, в тёплом гнезде под волчьей мордой, и во сне дрыгал ногами, будто куда-то бежал. Перед рассветом Волк исчезал, и цыплёнок, замёрзнув, перебирался под одеяло, на грудь Юрия.
Гораздо чаще бывали страшные ночи, когда к шее Юрия приникал зелёный огонёк и начинал разгораться, озаряя комнату мертвенным изумрудным светом. Тогда Юрий метался и плакал, а огонёк жадно сосал Силу, словно телёнок молоко. Золотко прятался в корзинку и видел вокруг огонька фигуры людей. Злых людей. Сначала они были худыми и больными, потом, напившись Силы Юрия, выздоравливали и отрывались от его шеи с удовлетворённым рыганием. Цыплёнок злился и топорщил пеньки перьев на голове и шейке, шипя, будто змея: он совсем ничего не мог поделать… Каждый из этих огней, сам того не поняв, уже служил Тьме.
Утром птенец будил Юрия громким писком, требуя еды, и Юрий с больной головой шёл варить яйца. Холодильник морозил их в камень, и приходилось хитрить: оттаивать их с вечера, варить утром. Цыплёнок наедался пшеном с крапивой, заедал яйцом и ждал. Ждал орехового масла, без которого не считал завтрак законченным. Склевав столовую ложку масла, успокаивался и начинал задавать работу тряпке. Ковёр Юрий убрал, но пол Золотко усаживал большими ляпами.
- Гуанит Цыпа отлично, - думал Юрий. – И как в него столько еды
влезает?
Цыплёнок не укладывался в норму ни еды, ни роста: к концу июля оброс пеньками золотистых перьев и требовал почесать шейку.


Однажды ближе к вечеру появился Дорофей.
- Она умирает, - сказал он, присев на лавку рядом с Юрием. Золотко
тут же прыгнул к нему на колени и задремал.
- «Не провалился! Петька одного с Дорофеем плана?» - ошеломлённо подумал Юрий.
Дорофей нарочито медленно набивал трубку, уминал табак. Вот, закурил. Юрий смотрел на него, не понимая.
- Ты что, совсем чурбан? – взъярился Дорофей. – Говорю тебе, Царица умирает. И не только из-за собственных просчётов, а и потому, что Царь-Цвет должен быть у тебя. Ей он опасен, голова ты дубовая. А теперь он не может без неё. Теперь только один путь – ты и она, понимаешь? Ты и она.
- Вы сами меня бросили! – взорвался Юрий. В голове стучало. – Где я
буду её искать? Башмаки железные до дыр исходить? Палку железную изломать? Что ещё за испытание вы выдумали? – Он стукнул кулаком по стене сарая.
Она умирает из-за него. Издеваются… Жар злости распирал Юрия. Откуда-то потянуло вонючим дымом. Цыплёнок взлетел ему на голову.
Взлетел! Ничего себе. Крылья уже все в перьях! За день… Золотко тюкнул жёстким клювом в темечко.
- Отставить! Больно, - взревел Юрий, смахнув нахальную птицу. Злость угасла, он отчего-то сразу устал. Запах дыма усилился.
- Доорался. – Дорофей словно истончился. – Теперь торф горит. А ты у
нас ничего не знаешь. Ублюдок! Тебе её показали. Мало? У тебя мозги навыворот, только ритуалы придумывать. Иди к Сосне! Со своим пернатым иди, а то не дойдёшь. – И Дорофея будто не было.

15. Анна, конец июля.

Необычно тёмные ночи – ничего не видно. Только слышен шорох листвы и кузнечики громким треском скрадывают тьму…
Анна задёрнула гардины, хоть цветок и не сиял. Привыкла. За это время привыкла символически отрезать себя от мира. Какое дело миру до неё? Она одна.
Качается верхний резец – к потере близкого мужчины. Нет у неё таких, резцу не о чем ей сказать. Он качается, чтобы выпасть и окончательно обезобразить эту старуху. Она уже ни во что не верит. Только, может, в Домовую мышь. Фамильяр слабый, и ей его усилить нечем.
Теперь уже не страшно думать о Тьме. Теперь уже ничего не страшно…
Шелест больших крыльев: филин. Не Бор, а филин. Живёт своей жизнью, ест мышей и пугает соседей. Хорошо, хоть не ухает! Ухнул, мерзавец. Не будет она выглядывать, всё равно ничего не видно. Хочешь – будь добр сюда, материализуйся в углу и отдавай распоряжения. А так… Обойдёмся. Будем думать про Тьму.
Духи, её духи, по которым она так соскучилась, заняты тем, что используют, потребляют энергию Солнца, законсервированную духами Света. Они берут её, создают плоть растения, его запасы. Потом другие её духи забирают плоть погибшего растения, неживую органическую материю. Материю, потерявшую жизнь. А Жизнь – это что? Процесс труда духов Света и Тьмы. Смерть – уход Жизни. А это что? Что уходит? У человека уходит что-то, что весит два с половиной грамма…
Растения светятся, это Анна видит. Светятся всегда, но во всякое время по-разному: когда радуются, когда гневаются – всегда по-разному. Это и уходит – результат внутренних процессов, движений в растении, его гало. Гало, вообще говоря, Свет. Какой-то новый Свет, Свет Жизни. И этот Свет уходит со смертью. Куда? В растительный рай?
Ладно. Значит, есть ещё духи, что отвечают за высвечивание «души» растения – этого самого гало. И они уходят со смертью резко, словно их позвали.
Жизнь – бой, в котором её духи постепенно сдают позиции – тормозится рост, снижаются запасы, ослабляется регенерация. И когда всё это становится слишком слабым, растение вспыхивает и погибает в один момент, как сгинула её пилея в горшке и все её отросточки, расставленные по банкам, как увяла в одночасье китайская роза, прожив с Анной полжизни. После такой смерти никакая сила не вернёт жизнь растению. Мы привыкли – из отростка в отросток, и всё думаем, что растения вечны. А живут так только паразиты – привитые отростки умершего от старости дерева, живут веками после его смерти, неполноценные в своей жизни, высасывающие соки из несчастного привоя, как бы живут, трупы живые, а не деревья… Яблони. Не зря она ест только дикие яблочки не привитых деревьев.
Анна вдруг разозлилась. Царство мёртвых, вернее, трупов – её царство! Трупы – пища её духов. Как смеют поддерживать якобы жизнь, и даже увеличивать массу трупов? Как смеют отбирать соки, созданные её духами, для нужд всяких паразитов?
Поймала себя на мысли.
- Так ты всё же Геката, дорогая Анна? Тот её лик, что каменными
непроницаемыми глазами запрещает живым вторгаться в своё царство, а мёртвым – его покидать? И к услугам твоим пёс Цербер… гм… склонный к дремоте Пират? Стало быть, рановато от Гекаты отказываться…
Так что происходит после, когда духи роста, запасания, регенерации уходят? Приходят духи разложения, которые используют органическое вещество и приводят его к простым составляющим. Не всё вещество разлагается: часть его остаётся в почве. И нарастает почва, консервирует в себе неиспользованную энергию Солнца. Ил, что неудобоварим для разложения, но годится для новой жизни – для наращивания массы новых растений. Когда и те умрут, их ил пойдёт в дело. Итак, ил – это «мёртвое» тело растения, гало – душа, духи – процессы.
Как духи формируют душу? – Они используют движение веществ и образуют свой Свет – гало. Встречное движение: от ила - к Солнцу. О, это особенные духи! – Анна впервые за многие дни улыбнулась, предвкушая встречу. Этих духов она ещё поищет.
Кстати, думает она вовсе не о Тьме. Ну и ладно. – Анна чиркнула зажигалкой - та вспыхнула факелом, чуть не опалив волосы. В эту жару и зажигалка перегрета…
- Итак, Закон Жизни – потребление энергии Солнца духами Света и Тьмы. Закон Смерти – отдача души Солнцу. Где могут возникнуть нарушения? – Естественно, в потреблении. Избыток воды, избыток ила, избыток Солнца – всё нехорошо. Или переразвитие и гниль на корню из-за торжества духов Тьмы, или угнетение и иссушение из-за торжества духов Света. Жизнь балансирует на грани нормы – правильном соотношении духов Света и Тьмы.
Где ещё искажено потребление? – Только что, вот сейчас, она думала… - Ну да, паразиты. Они сосут соки, ослабляя ил, снижая действенность работы духов Тьмы. И – парадокс! – преобладает Свет. Не сам Свет, а болезнь преобладания Света – иссушение и угнетение. Со всеми вытекающими.
- Господи, может, у меня глисты? – испугалась Анна. – Паразиты? Едят мою плоть, и Свет преобладает, рушит организм? – Анна покрутила головой: шея застыла в неподвижной позе, – А, тьфу! Я - животное. Ещё не всё ясно с ними, – она бездумно закачалась в кресле и неожиданно заснула.
За окном возмущался тополь: Анна разрушила блок недеяния и Филин смог посидеть на тонком деревце. Он раскачался, пытаясь удержаться, замахал крыльями и сердито ухнул. Потом улетел.
Во тьме никто не видел, как ствол дерева утолщился, прянул вверх, и большие ветви с гигантскими листьями повисли над дорожкой. Теперь дорожка к дому шла в тоннеле шиповника с крышей из ветвей тополя. Ветви спускались низко - так, чтобы гладить входящих по голове.
Утром Анна удивилась, потрогала ветки. - Ну, ты даёшь, - уважительно сказала она дереву… На душе стало легче – вера вернулась. Самообман не вера, а неверие…
- Ты его подстриги, - недовольно пробурчала Фёкла. – Плат срывает.
- А ты нагнись, - посоветовала Анна. – Стричь не буду.
Она проснулась в четыре, поговорила с Фёклой, выползла на солнышко. Досидела до заката. Есть уже давно не хотелось, и она беспрерывно пила чай с лимоном. Ночью – кофе, кофе, кофе. Спать нельзя… Анна не замечала своих тонких рук, запавших глаз, качающихся зубов – она думала о Тьме. Мозг, лишённый кислорода, пылал.
- Животные. Что в них Свет? Они стоят в пищевой цепочке ниже живых растений, словно духи-разрушители. Они убивают растения, съедая их плоть, их ил. Из него строят свой ил. Но, когда умирают, вспыхивают так же. И гало у них есть. Они Живые. Откуда они берут Жизненную Силу? – Перед глазами насмешливо закачался школьный плакат со строением кровеносной системы, его сменил другой – пищеварительной, дыхательной… - Хватит! – возопила Анна, - Ясно. В организме животных духи заняты ещё и этим – движением процессов за счёт использования консервов – ила жертв, тела жертв. Правда, растения тоже так умеют – используют запасы…
За её спиной мерно вспыхивала на подоконнике Сон-трава.
- У растений река энергии – это энергия Солнца, и их жизненная сила – это вращение турбины организма в потоке. У животных река энергии – это разложение сложных веществ, и она, эта река, крутит все жизненные процессы. Животное не может получить энергию от Солнца и отбирает её у растений. Значит, плоды трудов духов Света и Тьмы растений поглощаются животным и высвечиваются в виде гало. Первая жертва животного – его мать. Её соки дитя пьёт, её жизненные силы отбирает в свою пользу. Как привой яблони: сам не может получить энергии, сосёт подвой… Так, но не совсем: дитя покинет свой «подвой», едва сможет добыть пищу. А до того сначала сосёт изнутри, потом – снаружи, молоком берёт свою жертву. Значит, база Жизненных Сил животного – часть Жизненных Сил матери. Потом оно съедает новую жертву – растение, что умирает только по собственному приказу, а значит живёт в зубах и желудке хищника (растительноядного «хищника»), высвечивая агонизирующее гало. Итак, жертва даёт хищнику ил и гало. А раз даёт, то, наверное, обе составных части используются, просто мы никогда не задумывались, куда девается форма банки, когда она лежит на полу в виде груды мелких осколков… Этот вопрос из той же категории. Имеем право допустить, что гало ещё не умершего растения используется хищником. Тогда Жизненные Силы растения могут входить в состав ауры животного. И отсюда – не д;лжно ждать, что у растений есть некий специальный рай. Есть место пережидания – это домик духов: не растения, а отдельные процессы, структура энергоинформационная…
Животные – жертвы умирают сразу, и их гало покидает ил. Значит, души животных могут сохраняться даже в случае неестественной смерти типа гибели в зубах хищника. И от них остаётся огонёк души, гем. В жизни от них остаётся дитя, в смерти – гем. Духи красные, но гемы животных жёлтые - они идут к Солнцу: так завершается кругооборот энергии.
Получается, что термины Жизнь и Смерть определяются через Жизненную Силу, коя… до конца не ясна. - Анна поёжилась. – Пойдём от семени. Зачем, спрашивается, ему дышать? Школьный ответ – для поддержания жизнедеятельности. А, собственно, зачем её поддерживать? Есть семя, лежит себе в почве, ждёт тепла и воды… Может положиться на Матушку-Землю. Ан нет, живёт, сохраняет Жизненные Силы. В анабиозе живёт, на минимуме – но живёт. Почему? Ведь уже построена вся структура, собраны все запасы… Потому, что структура требует поддержания, ремонта, потока… Жизни! И процессов для этого поддержания: самого минимума, удерживающего жизнь в анабиозе семени - Жизненной Силы. К закону «Клетка из клетки», подразумевающему структуру клеток, нужно добавить «Жизненная сила из Жизненной Силы». И минимально необходимая её доля – гем!
Сделано. Можно продолжить…
На колени Анны прыгнула мышь. Женщина погладила зверька, рассеянно застегнула и расстегнула халатик… Нужно успеть продумать. Успеть. У неё осталось мало времени, сознание уже плывёт… Теперь о Тьме.
О чём она… о призраках. Почему гемы людей бродят по миру? Им надо уходить по восходящему пути, а они застревают. Почему? Люди – не животные? Что у них не так? Где нарушен закон?
Она взглянула на накрытый стол: на тарелке вялая замороженная зелень, консервы, жаркое, хлеб… всё убитое, ауры нет.
- Ясно. Человек из-за своего способа питания перестал быть хищником
Силы, он стал палачом Силы. Сила, гало, аура из его еды уходит в никуда, и он потребляет чистый ил. Его Жизненная Сила – только Сила матери и сила химических превращений ила жертв. Наверное, этого маловато… Поле умирающего щура крутит рамку в десяти метрах, а человека – только в трёх. Вот они, два грамма души, плывущие из поколения в поколение, Сила потомственная. Не все люди имеют только её, но про тех, с потомственной душой, говорят: «Что жил, что не жил». Большинство научилось извлекать жизненную Силу иными путями: через восприятие. Человек пьёт глазами и ушами красоту природы, становится аккумулятором крох Жизненной Силы, просыпанной другими в виде красоты и совершенства. И каждый создаёт свой гем на жизненном пути: чем больше видит и слышит, чем больше радуется, тем сложнее гем… Аккумулятор Жизненной Силы - вот космическая должность человека, и земная роль человека, о которой он ничегошеньки не знает.
Сон-трава задрожала и погасла. Её место занял амариллис. Голова Анны закружилась, но поток мыслей смёл поставленную Цветком преграду и завершился.
- Человек может наращивать гем и иначе: ненавистью, завистью, муками других, злобой, избыточным патронажем-паразитизмом на любимых. Иногда у него искажено восприятие, и он вожделеет уродства. Приобретённая таким образом Сила в круговорот не вхожа, не те частоты, скажем. А если она велика, эта искажённая часть, то бродит отягощённый несданной Силой жёлтый огонёк по миру, желает, злобствует. Он Солнцу не пригоден. Он – вне системы. Он помнит своё тело и жаждет вновь его обрести, обрести ил, удовлетворить свою страсть.
Бродячие огни прошли разный путь: Коля кинулся к Свету и сжёг свою Силу, а Витька и начальник лагеря выпили Силу Фамильяра, а тот – её Силу. А она – Силу духов Тьмы. Вот и всё. Паразиты. И она – тоже. Сила в ней такая только из-за того, что духи Тьмы дают ей свой отблеск: крохи в виде красоты смородины, гриба, цветущей ивы… наконец, свою любовь. И Сила Анны – для служения им, для возврата Солнцу, а не для паразитов!
Анна протянула руку за чашкой чая, взяла её - и потеряла сознание. Кружка подскочила на полу, раскололась надвое, чай лужицей растёкся по доскам пола и намочил Домовую мышь.
Фамильяр прижался к шее Анны и исчез навсегда.


В эту ночь Филимон привёл к дому Анны ещё три гема: прошлая операция сорвалась, все упыри разбежались. Теперь придётся поучаствовать самому, как ни хотелось Филимону остаться в стороне – Серёжка уже совсем обезумел и сам разгоняет упырей, устраивая, как он говорит, «перформансы». Откуда что берётся? Ничего не соображает, а слова заучивает.
Старик шёл первым, нёс шкатулку с песком. Гемы торопливо летели за ним по туннелю, сторонясь шиповника, усыпанного мелкими розовыми цветами. Вот один, самый торопливый, взмыл над головой Филимона, коснулся ветви тополя и погас. Виктор заволновался, заковылял быстрее, спугнув второй огонёк, тот поднялся выше… Виктор замахал ему вялой рукой, его гем заплясал в мороке, но уже и третий огонёк рванулся вверх – Виктор не успел, только коснулся ветки, и она, неожиданно опустившись, хлестнула его по лицу.
Гемы потеряны. А сам Виктор почувствовал лёгкость в неповоротливом теле, увидел, как теряет плотность коснувшаяся тополя рука, мутнеет зрение...
- Эй! – просипел он, хватая Филимона за плечо. – Дай! – Он потянулся к
шкатулке. – Скорее!
Филимон отпрыгнул на крыльцо. Ещё что? Новости! Бунт? – Он зашарил
рукой на поясе, повилика соскользнула, и Филимон остался безоружным. Засипел на глазах теряющий плотность Женька, кинулся к шкатулке, толкая Виктора… Отступать Филимону некуда. Лица упырей текли, глаза гасли, но сила росла – Сила распада. Они набросились на хозяина вдвоём, вытолкнули в кусты, вцепились в шкатулку… и потеряли облик. Шкатулка упала, на дорожку просыпался драгоценный песок, два огонька взмыли и ринулись в туннель, под опускающиеся ветви. Те зашелестели, подрагивая мелкими круглыми листиками… Огоньки запутались и погасли. Шелест усилился, с ветвей посыпались листья, устилая дорожку толстым зелёным слоем.
Филимон выбрался из кустов, кинулся к шкатулке, заглянул. Песок, оставшийся в шкатулке, дымился и исходил паром. Он почернел, затем вновь посветлел – будто и не было на нём крови… На чистом песке лежал лист. Лист осины!
Филимон охнул, упал на колени в надежде подобрать хоть что-то, просыпанное на дорожку, но дорожка была устлана осиновым листом и из-под него пробивались редкие дымки…
Огромные листья тополя над головой издевательски повисли на склонённых ветвях: ветер утих.

16. Юрий, 2 августа.

Юрий собрался в лес. Под ногами крутился птенец и страшно мешал. Так, не забыть марьянник с повиликой. Куда деть Золотко?
Он взял птицу на руки – вид идиотский, надо выходить задней калиткой, а то Моня потом будет со всей деревней обсуждать безумие племянника. Хотя сейчас она занята дачниками, ей не до Юрия.
Цыплёнок уже тяжёлый. Каким же он вырастет?
Над головой крутило тучи и мелко плевался дождичек. Трава на лугу ожила и снова пустилась цвести: теперь цвели кипреи, доцветала в низинах таволга, клубился у полей икотник, пышные кусты журавельника яркими малиновыми пятнами оживляли луг полыней – серебристо - серых, с жёлтенькими невзрачными цветочками. Юрий любил полынь – и за красоту, и, главное, за запах. Растирал в руках нежные листочки и нюхал… Иногда рисковал засунуть пару цветочков в сигарету – дыхание сразу углублялось, пропадала одышка и живущий в груди стариков мерзкий свист – «Зюзик», как называла его Моня…
Цыплёнок рвался с рук. Пришлось выпустить у обочины, дать покопаться вокруг валунов известняка с отпечатками древних раковин. Один валун Юрий перевернул, и Золотко кинулся клевать муравьиные яйца, горками сложенные под тёплым камнем. Юрий курил, «окатывался ильинским дождичком». Хорошо, штормовку надел, только вот Золотко промок и забрался под неё – греться, промочил Юрию весь живот.
В лесу стреляли: сегодня егерь увёз пьяную толпу в ночь. Под выстрел бы не попасть…
У опушки появился Волк. Естественно, он знает, что Юрий именно сегодня сюда придёт. Круговая порука. Золотко, увидев Волка, радостно запищал и спланировал тому на голову… Хоть бы хны! Ну да, это его служитель, а не Юрьев цыплёнок.
Так и шли: впереди Волк с цыплёнком, что пересел ему на спину и смешно балансировал крылышками, сзади - злой Юрий.
Всплыло Её лицо. Умирает… Он снова увидел картину, показанную ему Сосной: она смотрела на закат за холмом… Его холмом! Только с другой стороны. Там же… Там же всего несколько домов! Оттуда Серёжка с его бабой Надей… Она, Царица, совсем рядом, а Юрий месяц не мог сообразить, козёл! Всё события вспоминал. Горе-вояка, где твоя выучка? Морок какой-то.
Волк повернулся, улыбнулся и толкнул его боком. Мигнуло.
Там не было Сосны. Была поляна в лесу, но с яблоней. Там был закат, и яблоня сияла золотом плодов и золотисто-коричными листьями…
Волк спугнул Золотко и улёгся. Тот сразу полез к нему под морду – спать.
«Будто всегда там спал», - ревниво подумал Юрий.
- Мне нужно к ней? – спросил он у Волка, кивнув на яблоню.
Тот зевнул и положил голову на Золотка, прикрыл глаза. Мол, поступай, как знаешь.
А как он знает? Он даже духов своих воочию не видел – только в видении с Царицей. А он – Царь. Чей, собственно? – Тех, что в Цветке. Стрелочек. Дорофей сказал, Цветок – его.
По рукаву побежал огонёк, за ним другой. Юрий едва сдержал порыв охлопать себя от пожара: это не искры, это его духи! Его стрелочки!
Стрелочки сыпались с яблони, повисали на нём. Сколько их! Они… плакали? Они были пурпурными, как огонёк сигареты в ночи, а должны быть розовыми, это он понял из той немой сцены с Царицей. Юрий собрался с духом, раскинул руки, как тогда Царица, стал Стрелой, розовой и искристой. Стрелки сразу замигали, и теперь он понял, что они говорят.
- Наш домик в избе Тьмы! – жаловались они. – Туда нам не пройти. Сегодня уже было холодно. Скоро мы начнём умирать. Верни наш домик, отбери у Тьмы! Побей Царицу Тьмы – она нас не пускает.
Ага. Придётся вспоминать детство, иначе не поймут.
- Царица Тьмы умирает.
Духи засияли розовым.
- Но я хочу её спасти, - продолжил Юрий.
- Зачем? Она умрёт, и домик будет наш.
Юрий удивился:
- Разве не она спасла ваш домик от зла?
Духи потемнели.
- Зло всё время там, - промигал один. – Наш домик в осаде.
- Значит, мне нужно идти. Ждите здесь, не шалите, – он окончательно
вошёл в роль папаши, – я скоро приду.
- Скорее! Ещё день-два, и мы погаснем, - попросили стрелочки. -
Приноси с собой наш домик!
Юрий опустил руки и оглянулся. Волк сидел, вытянувшись столбиком, и улыбался, а перед ним расхаживал, копал землю и ворчал громадный золотистый петух.
- Золотко! Ты у нас мальчик! - Сынок Рыжухи получил её окраску, но вместо отцовских чёрных перьев в хвосте отрастил красные… Пламя, а не птица. Гребень огромный, красный, свесился набок – петух сосредоточен. Червя раскопал.
- Золотко! – Юрий упал на колени и расставил руки. Петух повернул голову, осмотрел его холодным золотым глазом, доел червяка и важно подошёл, чтобы заглянуть в карман: нет ли чего съедобного. Масла там орехового, либо яйца крутого?
Есть! Юрий радостно вынул из штормовки банку орехового масла - и только сейчас заметил его название: «Солнышко». Петух стал разделывать угощение.
- А ты, Волк? Ты хочешь масла? – спросил Юрий, не зная, как быть. Всё же животное… Может, есть хочет.
Волк отпрянул и прижал уши.
- Прости. Не хотел обидеть. Это твоя работа? – кивнул Юрий на петуха.
Волк улыбнулся.
- И что теперь с ним делать? Я его не донесу.
Петух озабоченно оглядел опустошённую банку, захлопал крыльями и шлёпнулся на Юрьево плечо. Тот аж прогнулся – да! Животина. Особенно приятно, когда он на тебе балансирует, вцепляется тупыми жёлтыми когтями, или когда… ой! – склёвывает с твоей головы что-то, по его мнению, съедобное.
- Спасибо, Волк, - сказал Юрий, шагнул - и вышел у задней калитки дома. Покрутил головой, взбаламутив петуха, и тот свалился на землю, радостно воркуя. – Да ещё какое спасибо! – крякнул Юрий, потирая занемевшее плечо.


Петух увязался за ним. Похоже, он не утратил детских привычек: то запутывался в собственных ногах и шлёпался, взбивая пыль роскошными крыльями, то заскакивал под ногу спешащему Юрию. Под конец стал передвигаться перелётами, как слёток воробья. Огромный золотой слёток.
Волк что-то не доделал. Малыш и есть малыш.
- Где петуха взял? – крикнула Моня с завалинки.
- Купил, - быстро ответил Юрий и припустился скорее, опасаясь расспросов. За холмом он пошёл медленнее, останавливался у каждого дома: сравнивал вид на холм. Вот! Этот. Только… шторы задёрнуты.
Он открыл калитку. С крыльца напротив смотрела любопытная старуха.
- Спит она! – крикнула старуха. – Она завсегда днём спит, а ночью свет жгёт.
Юрий шёл, не оборачиваясь. Нырнул в тоннель из роз – надо же. И тополь какой отличный… Из-под крыльца зарычал Пират.
- Галю бросил? – удивился Юрий. – Хочешь яйцо?
Пират хотел яйцо. Петух тоже хотел. Пришлось поделить по-братски, и они занялись яйцом на ступенях. Охранник хренов из тебя, Пират!
Юрий толкнул дверь – заперто. Лезть в окно – соседка разорётся. В голове переливался красным Цветок. Цветок! Он же в доме, поможет… Юрий поднял руки и стал Стрелой. Ему нужно открыть крючок!
В комнате амариллис дрогнул, налился красным, листья словно потекли, формируя крестики… Ржавчина посыпалась с крючков, горкой ссыпалась со стены сковородка, на плите ржавели кастрюли, вскоре сама плита стала напоминать груду жёлтого мусора с осколками эмали.
Юрий на пробу толкнул дверь – открылась. Есть!
Странная картина: везде горы жёлтого мусора. Где она?
Она лежала без сознания в плетёном кресле-качалке, и на её груди стучал хвостом и скрипел зубами крошечный мышонок. На дальнем окне сиял Царь-Цвет.
- Ну, здравствуй, - сказал цветку Юрий, - свиделись, наконец.
Царь-Цвет запылал. Но стоило откинуть штору - погас и стал каким-то луковичным: здоровенная луковица с длинными листьями. Такие редко продают, больше в поликлиниках выращивают. Камуфляж. Молодец! Юрий кивнул Цветку и повернулся к ней.
Это уже не Она. Это старая иссушенная женщина со стиснутыми в обмороке зубами.
Её он понесёт. А Цветок? – Юрий оглянулся. Золотко сидел около криницы, воркуя что-то Цветку. И петуха нести? Буриданов осёл. Придётся по очереди.
- Золотко! Посторожишь? – спросил он. Золотко вытянул шею и собрался захлопать крыльями. Сейчас горшок расколотит! Юрий подхватил горшок в последнюю минуту. Да, Петька решил спеть. Самое время – лучше не придумать. Голос мужской, а всё «пи» слышится… Вот хихикает Юрий, а, похоже, ситуация сложилась безвыходная.
За спиной громко задышали. Один у них такой шумный – Волк. Спасибо, Золотко! Волк – это выход.
- Волк! Как я её понесу, а Цветок оставлю? Что скорее нужно?
Волк склонил голову набок, по-птичьи.
- Или ты Цветок постережёшь? Я его вниз поставлю. - Он снял горшок с окна, поставил на пол. Волк обнюхал горшок, рыкнул и лёг: постережёт. Золотко тоже остался, привалился к тёплому волчьему боку.
Юрий вышел на крыльцо, продрался боком сквозь тоннель и пошёл к калитке.
- Ты куды её волокёшь? – завопила старушка, сбегая с крыльца, и засеменила рядом, дёргая Юрия за штормовку.
- Плохо ей, - скупо объяснил Юрий.
- Ну и что - плохо? Пусть полежит, я её попользую.
- «Именно, попользуешь», - пролетела тайная мысль, и Юрий неожиданно разозлился. – Не разрешаю! – жёстко рыкнул он.
- А ты кто? Раскомандовался тут… Куды её несёшь?
- Муж, - мысль неожиданно показалась естественной, – домой отнесу, врача позову.
- Ха! Муж – объелся груш. Нету у ней мужа, и сына-то приблудила, хоть что и говорит.
- Нет? – зашипел Юрий. – Нет? Так будет! - Он свирепо оттолкнул старуху. – Будет, твоими молитвами.
Старушка, наконец, испугалась бешеного дачника и отстала. Юрий оглянулся. Ну да, пользует: зашла в калитку. Вскоре из Её дома донёсся визг - Волк приступил к охране.


- Железные башмаки истопчу… Железный посох собью… - пыхтел Юрий, пока тащил Анну по лесу. Он всё шёл и шёл, а Перехода не было – ни дюны, ни яблони. Сердце заходилось, и ему пришлось сесть передохнуть. Её он положил на ветки ели - хоть колко, зато не на земле.
Он даже не смог снять штормовку: болело сердце, подкатывала тошнота.
- Что-то Цари у них хлипкие, - отрешённо думал он. – Царица вся иссохла и без сознания, Царь в сознании, но вот-вот дуба даст. Были бы моложе… - Он чуть хихикнул, боясь разбередить затихшее сердце, - как Золотко. Тогда бы… ногами заплетались и просили орехового масла. Некогда было бы оборонять… Ладно. Посидим - и дальше пойдём, авось хоть верх у кроссовок не стопчем.
Где-то завопил петух. Золотко, что ли, по следу идёт?
- Соловей, соловей, пташечка, ой да канареечка жалобно поёт, - замурлыкал он. Сердце отпустило. Перекур.
Замельтешило перед глазами. Духи Тьмы! Вот это да. Что он с ними будет делать?
Воздел руки: надо же понимать, что им приспичило. Сделался стрелой – они так и отскочили.
- Ты зачем нашу Царицу несёшь? – замигал Ракетка.
- Она наша, а не твоя, - присоединился склочный Лапчатый.
Красная стрела потемнела: Юрий старательно изобразил строгость.
- Она больна, может, умирает. Я несу её к Сосне, лечить.
- Она из-за тебя умирает! – Надкушенное Яблоко требовал удовлетворения. – Ты почему не взял у неё Царь-Цвет? Думаешь, легко нам было его прятать? Ты своих духов бросил, а она – нас, пока их домик стерегла! Видишь, как твой Царь-Цвет ей навредил?
- Поэтому мы будем меня обвинять, вместо того, чтобы её лечить. Разумно, - издевательски пошла полосами Стрела.
- А тебе она зачем? Ты же Свет, а не Тьма? – приставал Лапчатый.
- Солнце светит и мне, и ей! И потом, я её люблю… любил, если точнее.
Духи тотчас столпились вокруг, мигая и толкаясь. Двойной розовый шарик вылетел из толпы и повис рядом.
- Расскажи! – потребовал он.
А что? Идти Юрий пока не может, сил нет. Духи её любят, это ясно… А, рассказал Сосне, трепись и дальше… Юрий закрыл глаза и начал представлять ту ночь – всё, как было. Зачем врать? Незачем. И как ему было потом, тоже вспомнил…
- Любил! – замигал Ракетка. – Он светился.
- А почему ей не сказал? – сердился Лапчатый. Остальные возбуждённо мигали, кружились…
Что-то изменилось. Юрий открыл глаза и оказался в Её комнате. Волк дремал, Золотко ходил по полу в луче света, вспыхивал и курлыкал. Цветок невозмутимо стоял в лапах Волка. Её с ними не было.
«Понял! – цинично подумал Юрий. – Наше дело обозное – вьюки таскать. А в тонкие материи лечения Цариц нас не посвящают».
Волк укоризненно посмотрел на него и исчез. Золотко заворчал и подставил шейку. Юрий чесал шейку, думал… Цветок – его дело, вот Юрия с ним и оставили. В чужом доме, где в любую минуту могут зайти и сказать, как тот король из Золушки: «А что вы, собственно, имеете предъявить?». И предъявлять Юрию нечего. Его попустительством хозяйка исчезла. Зато есть он, для пущей подозрительности обременённый петухом. Ещё светло, тайком сбежать из дома не удастся – та старуха ещё может его в ограблении обвинить, с неё станется. Поэтому нужно засесть с хозяйским видом в кресло-качалку и покурить. Оглядеться…
Что тут за бардак? Цари Тьмы что, всё посыпают ржавчиной?
Её образ как-то сник и начал замещаться тощей старухой, что колдует над ржавыми кучами и умирает за задёрнутыми шторами…
Заложило уши. Вдруг стемнело, хоть глаз выколи. Золотко удивлённо спросил: «Ку-у?» и замолк.
Глаза Юрия долго приспосабливались к темноте. Пока он видел только огонёк своей сигареты. Зажигалка с собой, и то маленькая радость. Опять эти всезнайки над ним колдуют.
Юрий ждал, время шло. Ничего не происходило – разве что Золотко добрался до него и взгромоздился на колени, придавив своим весом. А что жарко под его перьями, как в печке, и что перья ужасно щекочут Юрьев голый живот, недисциплинированно выглядывающий из расстёгнутой по жаре рубашки – Петьке невдомёк. Главное – Братство Вместе И Навсегда с потными галлюцинирующими отставными сердечниками.
Ожидание в кресле-качалке ни к чему не привело. «Они хотят действия?» – Юрий встал и подошёл к окну: чёрное небо усыпано звёздами. Как-то не так усыпано… Всё небо искажено, как в зеркале комнаты смеха… Улицы не видно, как и дома склочной старухи. Видимо, всходит луна – Юрий начинает различать: лес стеной стоит за забором, словно частокол - из калитки, может, и не выйти.
Спотыкаясь и подсвечивая зажигалкой, он перешёл к окну кухни, что смотрело на холм, на его дом. Здесь за забором плескалась река. Ни холма, ни деревни – огромная река. Противоположный берег тоже зарос лесом, подступающим к воде.
Лес какой-то… Не наш лес. Нужно идти разведать, а зажигалки не хватит. И луна ещё низко, тоже не годится.
Юрий вернулся в комнату. На окне вырисовывался Цветок. Его Цветок. Он же может светить! Но, как назло, сейчас тёмный.
- Что будем делать, Золотко? – спросил Юрий у петуха, беспокойно бродящего за ним. – Нам срочно нужен свет.
Ха! Он же Царь Света. Он должен пожелать – и будет ему Свет.
Юрий раскинул руки, как тогда, с духами, ушёл в Свечение, стал розовой стрелой и пожелал… Потом на месте Цветка увидел тыкву, и рядом – большое, красное, сияющее яйцо: то вдруг пошло волнами, словно натужилось, и выпятило из себя крохотный шарик. Юрий удивился, вернулся в Явь: Золотко недоуменно бродил вокруг золотистого шарика, освещающего комнату. Потом вдруг захлопал крыльями и победоносно заквохтал.
- Ты же петух? – озабоченно спросил Юрий. – Всё равно молодец. Вот, яйцо снёс, теперь нам всё видно… Шарик, вперёд!
Шарик подпрыгнул с готовностью маленькой собачки и полетел к выходу.
- Вы хотели д;ла? – пробормотал Юрий. – Вот вам.


Ветра не было. Тополь застыл во тьме, растопырив могучие листья, сквозь них острыми иглами пробивались звёзды. Вслед за Шариком Юрий пронырнул розовый тоннель, вдохнув настой запоздавших в тени цветков. Пахнет Крымом, Никитским Садом… днём он не заметил. Петька топал сзади. Ему-то что не сидится? Куры ночью спят. Золотко – путешествует.
Лужок в порядке: короткая травка, островок тимофеевки «на семена». Калитка открывается внутрь… Юрий стареет. Это он мог бы извлечь из памяти своих рук, но стал, как говорил дед, «шпаком» на своей сидячей работе и анархистской пенсии… Ладно. Рекогносцировка…
Юрий осмотрел из-за забора деревья: все лиственные, хоть бы одна ёлочка. Дубы… клёны, и какие-то, которых он не знает. Грабы? Буки?
- Дубы, грабы;, и иже с ними. Занесло в тёплые края. – Юрий взялся за калитку. Снова задрожало что-то внутри, резко потускнел шарик – лес за калиткой стал отступать, появился полынный луг в кольце тумана.
Так. Возможно, ему туда. Это похоже на Переходную зону – как орхидейный луг по пути к Царю Леса. Значит, Юрию всё-таки помогут унести Цветок.
Он вернулся забрать горшок. Снова к калитке, через полынь – к туману. Уже почти подошёл к колышущейся белой стене, отливающей серебром в свете луны, когда снова щёлкнуло.
«Так можно остаться без барабанных перепонок», - подумал Юрий, машинально делая следующий шаг. Стена перед ним стала зеркалом, в котором заплясало яркое синее пятно. Что-то там шептало, завывало, стонало… Шарик у зеркала застыл, словно завис.
- Кощеево Царство, - хмыкнул Юрий. - Ну, была – не была! – Он поднял ногу, чтобы войти, но из зеркала вырвалась тень, задев его чем-то мягким, и он отпрыгнул… Золотко заворчал и побежал здороваться.
- Ну, ты, парень, наворотил! – окая, сказал старик с бородой, покрытой листьями. – Сидел-сидел сиднем, яко Илья-обалдуй, а как встал, так и наворотил. Назад поди! Пусть Дорофей за тобой выметет. Сору-то! Сору! В чужом Доме! Воструха непотребная!
Юрий не успел открыть рта: огромный филин вновь ринулся в туман.
Это что-то новое. Такого Юрию ещё не показывали… Назад так назад.
Дорофей качался в кресле.
- Вмазали? – удовлетворённо спросил он.
- Кто? И за что? – Юрий схватил стул, уселся. Шарик взлетел к потолку, где почему-то не было ни люстры, ни лампочки… Ах, это они лежали на полу очередной ржавой грудой, перемешанной со стёклами?! Роковая женщина! Весь дом уничтожила.
- Ты, друже, за дело взялся: сила есть, ума не надо. Что называется, от меня - до следующего столба.
- Старо! – фыркнул Юрий. – Не бери через профессию – я отставник.
- Перво-наперво разыгрался со Временем. Самую лёгкую задачу выбрал, - объяснил Дорофей. – Посмотри вокруг, что наделал. Тут же ни одной целой вещи не осталось – одна ржавчина.
- Ну? – не понял Юрий. – Она тут была, когда я вошёл.
- А как ты вошёл? – вкрадчиво спросил Дорофей. – Как?
- Захотел. Устремился к Царь-Цвету.
- Хотеть не возбраняется. Но Царю, прежде чем хотеть и устремляться, думать требуется. Ты, Царь, вызвал Разрыв-траву, она тебе дверь отперла – Царь-Цвет выбирает самое лёгкое решение. Какое? - Все металлы чохом – в ржавчину да окалину!
Юрий смутился: – Так это я ей дом разгромил?
Дорофей даже привстал: - Ты! Доом, говоришь? – пропел он. - А где теперь этот дом? На кудыкиной горе, а? Сколько времени надо, чтобы всё проржавело в сухом доме? Чтобы следа чистого металла не осталось? Или чтобы его ещё не было, что один чёрт. Разрыв-трава оперирует Временем, понял? Вот куда ты залез.
- В будущее? – благоговейно спросил Юрий. Река эта, дубы…
- Или в прошлое. Говорю, одно и то же. Время, дорогой, по кругу ходит. Соображали предки, когда часы делали: по кругу. Я ведь с тобой почему говорить могу? – Мы из одного часа этих часов. Вот и понимаем друг друга. Только я – из прошлого круга.
- И из будущего?
- Хм. Нет. В будущем у меня другой час.
- А ты говоришь – по кругу. Время – вектор, - победоносно заключил Юрий.
Дорофей покрутил трубку, постучал себя по лбу, похмыкал.
- Опять теорией занимаемся. Ладно, слушай. Ликбез – тоже моя задача. Вектор, стало быть, не Время. Вектор – Эволюция. Время – круг, ползущий по оси Эволюции. Пробежишь свой час за жизнь – в другом часе окажешься, другие задачи решать будешь. Ага?
- А не пробегу?
- Не добежишь положенного – будешь сидеть в своём часе до победы. Каждый следующий день человечества будет подсовывать тебе опять ту же задачу, из не прожитого полностью часа.
Юрий решил переместить акцент в беседе: теософские игрища стали его утомлять. Потом, как-нибудь на досуге, восстановит беседу в памяти и подумает. Пока … проще говоря, ясно, что каждый должен выполнить свою задачу. Откровение, как же. А вот Время…
- Если я смог оперировать Временем, значит, это входит в мою задачу? – спросил он.
- Э… нет. К талантам необходимым добавляются, вполне случайно, таланты сопряжённые. Время здесь – прерогатива Солнца. Ты его служитель, и вот – получил подарочек… А нам с Волком ещё думать, как этот подарочек применить. - Дорофей потянулся, чуть не перевернув кресло. – И что в нём Бору нравится? – досадливо сказал он, пытаясь удержаться. – Даже без фиксаторов. Немудрено через голову перевернуться.
- А ты вылези из него, - задушевно предложил Юрий. - Посиди вот на стуле, а я, так и быть, рискну здоровьем.
- И вылезу, - Дорофей действительно покинул тёплое местечко, переместился на стул. – Лучше скажи: бывало, что у тебя пропадало Время?
Бывало. Юрий садился что-то писать, какую-то одну страницу. Не отрывая ручки от бумаги, писал, писал, писал эту самую страницу… а проходил день.
- И пропадало, и прибавлялось. Доезжал сюда за два часа. А дорогу от Торбеева до Ростова – не помнил, словно не было её. Прыгал, как с Волком в Переходе.
- Ну да. Один принцип. Есть резонансные места – там все прыгают, но ненамного, не замечают. Во Владимирской области есть такой участок на шоссе, у карьера, помнишь? Хорошее место для развлечения, только давит очень. Есть ещё места Силы Земли, где прыгают, как с Разрыв-травой: далеко и практически необратимо… На Сахалине, в Бермудах. А ты у нас, мало что Царь, ещё и Царь особенный – ты сам такое место. Нестабилен во Времени. – Дорофей постучал по зубам чубуком. – Это правильно, - кивнул он головой кому-то, уж точно не Юрию. – Правильно, - повернулся он к Юрию. - Роль важная, на несколько «часов» человечества, вот ты и должен легко входить в любой этап - где был, есть, или будешь.
- Так я вошёл? – Юрий мотнул головой на окно.
- Не..а. Это не ты. Это Разрыв-трава. Но ты, значит, можешь её уговорить на такие эскапады. Тоже талант.
- А каков мой главный талант? – напирал Юрий.
- Соединять и защищать своих духов. Царский у тебя главный талант, ясно? И правильно использовать Силу Света. А ты, опять же, начал с Вострухи, - Дорофей величественно ткнул в Шарика перстом, тот отпрыгнул.
- Это вы Шарика так зовёте? Он же почти совсем погас.
- Правильно. Он всю Силу потратил: Разрыв-трава с него потери Силы вычла. Она дарит только тогда, когда вмешивается сама, без твоего «хотения». А теперь Воструха пососёт тебя. Его бы убрать, да ты пока не сможешь.
- Его сделал Золотко, а не я, - удивился Юрий. – Почему он меня
«пососёт»?
- Царь захотел – Охранник исполнил. Сила – твоя, а не Золотка. Золотко не затем живёт, чтобы Вострух плодить.
Юрий собрался продолжить расспросы, но Дорофей поднял ладонь, словно отталкивая чересчур любознательного юнца, и Юрий поймал себя на неприязни… Не привык он, чтобы к нему так относились. Грешен.
- Хватит. Пора возвращать всё на место. Ты сам вернёшь, - предложил Дорофей.
«Вот и калач. Вот и нет неприязни. Вот и…» - Как? - «Примитивное ты существо, генерал. Как мало тебе нужно… И хорошо, что ТАК мало…».
- Как ты попадал в деревню, минуя кусок пути? Как ты приходил к сосне? Ведь ты сам прыгал, сам. Только не понимал этого. Вспомни, как, и возвращайся обратно. - Дорофей стал блекнуть.
- А кто Филин? – отбросив ложную гордость, завопил Юрий исчезающей фигуре. – Почему он из прошлого прилетал через зеркало?
- Бор. Вот он – вечен. Все двадцать четыре часа в сутки… - донеслось из пустоты.
Юрий стал вспоминать: день; соседка на крыльце; пыльная улица. Холм; за холмом его дом и подземная река; Моня на завалинке; Нинка в ушанке…
Заложило уши.
- А ничего у неё дома, а? – сказал Юрий Золотку, - Даже ржавчины нет. Вполне, – и кинулся за тряпкой: уничтожать следы пребывания любимого цыплёнка.
Интересно, почему он скакнул в прошлое не сразу? Волк удерживал видимость? Фокусники! А дом почему остался в настоящем, весь, кроме железок? Уу, паразиты. Кино прокрутили учебное. Дабы вразумить. Нет сказать по-человечески!.. Или Разрыв – трава просто приводит в соответствие времени то, что переносит вместе с ним? Тогда, может, и правда всё… И так, и этак, ум за разум. Жаль, не взглянул на судьбу пластмассы: ей-то тоже следовало лужей разлиться. Пятна чёрные вроде на полу были … Где уж тут разглядывать детали, когда сплошной бардак.
А, кино – не кино, кое-что новенькое ему теперь известно.
Теперь пора было к духам – домик их ненаглядный транспортировать. И опять день, и опять старуха на крыльце. И опыт - после учебного кино. Значит, к Царю сам попадал? Сейчас!
Юрий взял под мышку недовольного петуха, в руки - горшок, представил Яблоню; духов Света, светящихся на ней… - Мало. Волка у корней… - Мало. Её… - Готово: заложило уши, мигнуло.
Волк проснулся, осмотрел его по-хозяйски, сморщил в улыбке нос и опять исчез. Золотко выпал из подмышки и сразу закопался в траве. Стрелочки столпились роем.
Юрий ушёл в Свечение – эк, обучаемся!
- Служу тебе, Царь! – мигали стрелочки, выстроившись в очередь, и ныряли в тыкву.
Служу… служу… служу… Знакомо до боли. С юности до отставки. Вот, значит, он служил, а теперь служат ему. Царь! Кхе. Юрий молодцевато выпятил грудь и чуть не выронил Цветок… Съёжился, покорно держа тяжёлый горшок, и не заметил, как вышел в Явь. Да! Так кто кому служит? Юрий даже ножку отставил по-молчалински…
«Я – им, они – мне. Именно. Сие и значит – Царь. Просто потому, что я один, а их – много».
Всё. Стрелочки упаковались. Юрий поставил горшок, разогнулся… Защемило сердце.
Яблоня светилась золотыми яблочками. На нижней толстой ветке сидел Золотко, в вечернем свете его перья переливались зелёным, синим, красным, вспыхивали. Холодный золотой глаз уставился на Юрия, и Золотко закукарекал по-взрослому, громко и деловито. Яблоня задрожала в ознобе ветерка, заиграли листья и яблочки…
В корнях дерева лежала Она - Она юная, того самого дня, когда они встретились, только в нынешнем халатике: жёлтом, в белую ромашку. Она спала.
Что они ему показывают? Утраченную молодость? Потерянную любовь? Зачем? Больно. Она стара и больна, он ещё старше и тоже болен… Мало ли, какими они были. Всё прошло. И любовь.
Он решительно подошёл к дереву, обнял.
- Говори! – потребовал он. – Зачем мучаешь?
И яблоня заговорила.
Он увидел, что приходит назавтра в ресторан и уводит Её с собой. Что ради неё он разводится с Валей, и его продвижение летит к чёрту. Он болтается по гарнизонам, приводит домой друзей, пьёт… Она рожает слабого, больного, неполноценного ребёнка, оставляет работу. Он пьёт ещё больше. Они с друзьями проводят ночи в его однокомнатной квартире, где она за шкафом укачивает плачущего дебила… Она ненавидит Юрия. И однажды ночью принимает снотворное. Она умирает, когда он поёт с друзьями похабные песенки на три голоса… После похорон он замерзает пьяным у самого подъезда, и утром его находит дворник. По гарнизону ползут слухи, но хоронят его с почестями, отводя глаза. Пятно. Белый аист с чёрной отметиной…
Ребёнок долго не живёт. В доме инвалидов он всех называет «мама», и умирает с этим словом, грызя сухарик…
Юрий снова у корней дерева.
- Почему! – вопит он и дубасит по стволу. Золотко меняет цвет, заливается красным; издалека тянет торфяной гарью.
- Почему так? Разве мы не были созданы друг для друга?
- Не были, - мягко отвечает Дорофей, - но будете.
- Старьё-берём в общей инвалидной коляске?
- А это уж как захотите. Тебе показали правду этого часа, так изволь её съесть и не подавиться, друг мой пожароопасный. Шарик твой опять приугас – обессилеешь, в злобе-то, всё на пожары потратишь.
Село солнце. Яблоня перестала светиться – обычный «Белый налив».
- Я не пью, - горько сказал Юрий. – Не пью! Понял? Вообще. Тут вы ошиблись в вашем учебном фильме. Хватит меня кодировать! У меня мозги ещё не расплавились.
- Ты не пьёшь, - подчеркнул «ты» Дорофей. – Ты, нынешний, с твоей прожитой жизнью, твоим опытом, твоей утраченной по глупости любовью. Ты – не пьёшь. Из-за её потери не пьёшь. Если бы ты получил её раньше срока – пил бы. Зачем тебе показали? – Да чтобы не клял судьбу. Она, милый, не такая подлая, как ты о ней думаешь. Вас разлучил ребёнок – потому, что в этом часе его просто нет. То, что родилось, не имело судьбы. А ваш ребёнок дорого стоит, он будет велик.
- Сейчас? – с ужасом спросил Юрий.
- Хм… Ты совсем того? Она тебе не библейская Сара. А то ещё до восьмидесяти ждал бы. Подумай, что такое дитя Царицы Тьмы и Царя Света?
- Жизнь, - автоматически ответил Юрий и вздрогнул. – Ты с ума сошёл! Это мы – её дети.
- И наоборот. – Дорофей похлопал его по плечу. – Не медитируй. С ума сойдёшь. Живи, учись потихоньку. Сможешь и захочешь – люби. Ну, я пошёл, – он повернулся и добавил через плечо, словно невзначай, - кстати, поздравляю. У тебя сегодня праздник – жатва, Илья, Ламмас и прочая. Ты его активно проводишь, одобряю.
Исчез. Юрий привалился к корням дерева. Тепло… Эх, яблоня, какую ты мечту загубила! Он ведь жил с этой мечтой: что было бы, если бы он тогда вернулся… А теперь он знает, что было бы, и как бы нет Любви - есть старуха в халатике, спящая у твоих корней. Царица Тьмы… «Ты её вылечила, Яблоня? Ты, Царица Плодов, возражала против гнилого яблочка нашей любви? Или Любовь больше, чем т;, что я тогда испытывал к Ней? Как хоть её зовут-то, Царицу?».
- Анна. Анна её зовут, - сказал Волк. – Пора домой, Царь.
И даже вполне внятно сказал.
- Ведь можешь говорить, а не хочешь, - укорил его Юрий и взял женщину на руки. - Так. Петьку на плечо. Горшок куда?
Волк подошёл, улыбаясь, дёрнул Анну зубами за халат.
- Ты – её? – задохнулся Юрий. – Надорвёшься.
Он положил Анну на спину Волка. Ну и зверище! Раздулся, что твой медведь… Юрий взял Цветок и Петьку, сердито болтающего ногами, и Перешёл домой.
Волк и не Переходил: Анна оказалась на полу. Юрий покачал головой, уложил её в свою кровать, снял штормовку и обнаружил в кармане яблочко. Спасибо Яблоне, съел. Вкусное. Может, анис.
Петька забрался на спинку кровати и задремал. Сонное царство. Или с большой буквы, Царство?
Вот, поел, что бог послал, и лёг на раскладушку. Оказывается, он тоже устал. Спать!