Дела минувшие и настоящие... Глава 9

   
    И вот, тот "пузырь", который я сама для себя надула, разрисовав его, в добавок, радужными  ярчайшими красками Любви, неги и блаженства неожиданно для меня, но вполне закономерно, с треском лопнул, разлетевшись ошмётками...

  И за что, спрашивается такое? Чем я хуже других? Почему одним всё, а другим шиш с маслом?
 Но ведь это не справедливо?!Ведь каждый заслуживает,хоть маленького, но счастья!
  И дело не в возрасте. Причём тут он?
 Душа просит. Ей всегда нужен полёт и вдохновение, драйв и, в какой-то степени, экстрим,а иначе она зачахнет, засохнет и забудет, как это -Любить!Я, в принципе, ни о чём не жалею, ну было и было! Хоть минутка, но моя!
И пусть потом хоть говорят, хоть осуждают. Им-то, кто осуждает, не понять и не прочувствовать то, что ощущала я и чем жила , и от чего млела...
Им не понять, а мне не объяснить, да и надо ли?


Так-так-так - выстукивали свою длинную, монотонную песню вагонные колеса.
Так-так-так, а так ли? Я еду в Москву. Не спится. Сосед храпит как проклятый. Пассажиры плацкарта мирно посапывают под эту нескончаемую руладу, а мне хоть глаз коли. Стоит закрыть их, и возникает образ моего любимого, ненаглядного: он смотрит на меня в пол оборота, томно прикрыв глаза, и тень от ресниц падает на смуглые щеки. Губы слегка улыбаются, а на лбу поблескивают капельки пота. Он смотрит на меня и кажется, что все его существо пронизано любовью, страстью и нежностью ко мне. Эрол звонил мне полгода почти каждый день, и в голосе его звучала неподдельная тоска и любовь, хотя его словарный запас и не пополнился за это время, но так было приятно слушать: Наташа, я люблю тебя, я не могу без тебя, я скучаю, Солнце мое! - Все это время я прибывала как на вулкане. Стоило только попытаться забыть его и настроиться на другой лад, как тут же он напоминал о себе. Его голос действовал завораживающе, обволакивая и заставляя грезить и мечтать... Иногда подсознание просыпалось и, пихая костлявым пальцем под ребро, трещало скрипуче: не верь, не твое, обломаешься, дура, сопоставь цели и возможности, перестань верить в несбыточное, очнись... и так до бесконечности изматывая и лишая покоя. Но вновь звучал голос: Наташа, я скучаю... И волна любви опять поднималась и валом обрушивалась, затемняя сознание и здравомыслие. Совсем измучившись, я все же приняла решение ехать в Москву, чтоб разобраться в своих и его чувствах, чтоб расставить, наконец, все точки над и. Давно я не выезжала и изрядно подзабыла всю "прелесть" вокзальной сутолоки, запахи временного вагонного быта, вкус чая и общение с попутчиками. Теперь все это обрушилось на меня давно забытыми впечатлениями и ощущениями. Я ехала в неизвестность, а колеса тихо отстукивали так-так-так..., но не успокаивали своей нудностью и размеренностью, а наоборот, вызывали приступы печали и сомнений, а нужно ли мне все это, что будет, да и будет ли? Успокаивала только мысль о скорой встрече с дочкой и зятем, которых я давно не видела.
Двое бесконечно тянувшихся суток я пребывала в эйфории ожидания встречи. Признаюсь, что я боялась ее, каким-то потаенным чувством предвкушая и окрашивая совсем не радужными красками. Я дергалась и раздражалась, но потом успокоилась до безразличия и уже не реагировала на бесконечные разговоры попутчиков, благо они еще менялись раза три и не успевали надоесть до отрыжки.
Интересная вещь, человек оказываясь среди чужих, незнакомых ему людей, старается выплеснуть на них столько информации о своей, как правило, скучной и обыденной жизни, выворачиваясь наизнанку и обнажая всю свою подноготную ровно на столько, на сколько позволяет отпущенный железнодорожным транспортом лимит времени, и при этом совершенно не стесняется ни в выражениях, ни в оценках, ни в суждениях, ни собственной своей пресловутой подноготной, уверенный, что слушателей своих больше никогда не увидит и не услышит, и забудет об их существовании как только выйдет из вагона и очутится на твердой земной поверхности, ощутит, так сказать, ее твердь подошвами и побредет на них дальше совершая когда-то уже совершенное, говоря когда-то уже сказанное и думая недодуманное.
Вот и сейчас кто-то бубнил о наболевшем, сдабривая крепеньким словцом и ловя ускользающий взгляд невольного слушателя, давно уже притомившегося поддакивать и реагировать, и думающего, закипая: - Когда ж ты, сука, заткнешься, достал, падла, спать охота.… Да и пожрать не мешает, а этот никак не уймется зараза!!!
Я лежала, на полке, мерно покачиваясь, и претворялась спящей. Мыслей никаких. В голове будто густой кисель, и думать не хотелось. Я устала от дум. Я устала от самой себя.
Ложечка постукивала о стакан, колеса стучали, сельский учитель, ехавший со своим сыном в гости к брату, все никак не мог выговориться. Наконец, вылив свой словесный понос на угрюмого слушателя, учитель устал, залез, на верхнюю полку и притих, а утомленный дядька едва донеся голову до подушки, страшно захрапел, западая синкопами на басах, пугая меня неожиданными последствиями своего дикого храпа, которые могли возникнуть в любой момент. Прокрутившись на своем малоудобном ложе пол ночи, я наконец провалилась в вязкий сон, успев все же увидеть какую-то белиберду - старая толста бабища гонялась за мной, а я бегала от нее таская за собой страшно тяжелый, с гнутыми ножками и изогнутой спинкой старый, замызганный стул и никак не могла понять на кой ляд он мне сдался, но бросить его не получалось. Потом ко мне привязалась какая-то вдребезги пьяная ворона, она сидела на заборе, распевая песни голосом Гарика Сукачева, и увидев меня со стулом, взгромоздилась на него, нагло требуя ей налить. Старая птица пыталась заехать мне своим грязным крылом по физиономии, и глаза ее горели очень недобро. Я спихнула наглую со стула и пнула, подальше. Ворона заверещала, перевернувшись на спину и сложив когтистые лапы, затихла, разинув широко клюв. По-видимому, она сдохла! Стало ее жаль. Вдалеке появился Эрол, протягивая такие же когтистые лапы-руки ко мне и шепча глухо:
 - Я скучаю по тебе, Наташа…
 Все кончается. Я проснулась. Поезд стучал колесами так-так-так.… И вот, я прибыла в Столицу моей Родины мою Москву! Перрон встретил промозглостью и студеностью. Никого из встречающих мою персону не было. Мимо резвым галопом проскакал Эрол, не узнав или не заметив меня - свою "любовь", за ним шариком прокатился на коротеньких ножках лысый пузанчик , видимо , переводчик .
-Эрол… -
Позвала я и голос мой довольно жалобно прозвучал. Эрол резко затормозил и, повернувшись, уставился на меня. На его красивом лице, сменяя друг друга, отразилась целая гамма чувств: удивление, радость, разочарование, растерянность, не было только восхищения моей неземной красотой. Увы! Двое суток без сна, переживания, и прочие негативные проявления сделали свое черное дело и красоты мне не прибавили. Но тем не менее, Эрол все же бросился меня обнимать и целовать. Подошли с кислыми лицами дочь с зятем. Подставив мне свои холодные щеки они позволили себя поцеловать и растерянно уставились на Эрона и его сопровождающего, а я, в свою очередь воззрилась на них по щенячьи грустными глазами. Ситуация была напряженной и неприятной до обморока. Эрол уже немного посинел от холода (он был одет явно не по сезону - тонкая кожаная курточка, без шапки и перчаток). Нужно было срочно где-то спрятаться, и мы всей компанией с понурыми лицами и стуча зубами ходко потрусили к близлежащему привокзальному кафе.
Мы сидели за столиком, с наслаждением отхлебывая кофе, за который заплатил зятек. Разговор не клеился. Я находилась средь двух огней не зная что спрашивать, у кого спрашивать? Измучившись, и взяв Эрола за руку, молчала. Мне хотелось плакать и я уже жалела, что приехала, обрекая всех на лишние ни кому не нужные хлопоты и создавая неудобства. Я сидела и думала о том, что почему-то искры между нами никакой не пробежало и уже зарождалось недовольство и разочарование. Мы держались за руки, и Эрол вяло шептал мне на ушко, что сильно соскучился и любит меня, а я старалась настроиться на эту волну, но что-то мешало, постоянно отвлекая и путая. Я делала над собой усилие чтобы не думать о том, как я его люблю. Ох, как же он был красив, чертовски красив и это так смущало, и жалко, было потерять эту красоту, и, пожалуй, это и было поистине огорчающим обстоятельством - мои глаза не могли налюбоваться, и не хотелось отдавать ее никому!
Тем временем, пошептавшись о чем-то с переводчиком, мой зять удалился не на долго, вернувшись с долговязым парнем в замызганном пуховике от братского китайского народа, сшитым в темном подвале подмосковного захолустья, куда еще не дошла всемогущая рука господина Лужкова. На голове его красовалась изъеденная молью собачья шапка. Грязный палец с обкусанным ногтем крутил ключ на брелке. Долговязый посмотрел на нас исподлобья, чему-то мерзко улыбнулся и пропищал фальцетом:
 - Ну чо, бляха-муха, поканали что ли? Давайте, голуби, шевелите батонами, некогда мне с вами рассусоливать, бляха-муха. -
Он двинул вперед, а мы за ним.
Долговязый привел нас к девятиэтажке, которая уже была обречена на снос. Об этом по пути поведал нам хозяин. Поднялись на третий этаж, открыли обшарпанную дверь, которая недобро что-то проскрипела, пропуская нас во владения. Обстановка не поражала изыском, а была по- спартански лаконична. Табурет выкрашенный коричневой половой краской и надувной матрац на полу с комплектом застиранного белья. Ночь оказалась нескончаемо длинной. Я сидела, расплетая свои многочисленные косички, и чувствовала себя не лучшим образом, как будто из меня высосали душу, даже плакать не хотелось. Я поняла, что стала жертвой собственных иллюзий. Они рассеялись в ночи, на рваные ошметки, попали в паутину, свисающую с потолка старой, запущенной, убогой комнаты. Недавно еще любовное ложе превратилось в одр - смертный одр, на котором возлежала моя любовь, некогда пылкая и страстная, а теперь холодная и безразличная... Утро началось с молчания, раздражения и недовольства. Зять пришел за Эролом, чтоб отвести его и передать с рук на руки переводчику, принеся с собой шапку и перчатки, пожертвованные им в пользу бедных, то бишь - для Эрола. Сухо попрощавшись и подхватив привезенные мной подарки, он сквозь зубы процедил: -звони, Наташа. -
И удалился не обернувшись. Я до сих пор не понимаю причину столь резкой перемены, но чтоб уж совсем не «мордой об стол», предпочитаю, чтоб это так и осталось загадкой, потому что временами, когда нахлынет, можно будет придумать этому какое-нибудь мало-мальски приличное оправдание и этим утешиться.
Я жила у детей и они всячески старались меня развлечь и отвести от неприятных мыслей. Мысли же, время от времени одолевали и мешали жить, наслаждаться красотами Столицы и общением с любимыми родными детьми.
- Мама, зачем тебе сдался нищий турок, у которого нет ничего за душой, к тому же он туп, был бы умным, не подрядился бы гастарбайтером. Внешность? Да, красив, черт - похож на Жофрея де Пейрака, но это и фсе (передразнила, она Эрола). Мама, но ведь этого так мало, ты достойна большего. - Успокаивала меня дочка.
Да, дочь, ты права, совершенно права, а твоя непутевая мама просто потеряла голову, но это поправимо, надо только собраться...
Москва солнечна и морозна. Снега не было, и от этого мороз казался еще крепче. Газоны зеленели изумрудом травки покрытой "сахарным" налетом инея. Мы вступали на Красную площадь, истоптанную за века миллионами людских ног. Витающая вокруг история и старина наполняли организм восторгом восхищением и гордостью за народ - мой народ, создавший это великолепие! Немного удивил памятник Жукову, оставшийся за Красными воротами, и портящий своим некультяпым видом ансамбль архитектуры. Памятник и вправду имел странный вид, тем более, что он посвящался столь легендарной личности. Грузин-ваятель переусердствовал в своих ультро-авангардных идеях и усадил маршала, почему-то с протезными конечностями (может он перепутал его с Маресьевым), на коня-инвалида с такими же ногами, у которых напрочь отсутствовали коленные суставы. Странная скульптура, странный скульптор и странные люди, разрешившие установить этот кошмар. Бедный Георгий Константинович, я думаю, что он бы не обрадовался, увидев себя в таком неприглядном виде, а так как он был, по слухам, не особо сдержан в беседе, то предполагаю, что на голову горе-ваятеля и иже с ним полетели бы крепкие русские слова определенного толкования. Какая сложная и необъяснимая вещь – время. Оно тянется и летит одновременно. Иногда кажется, что ты в нем увязаешь, будто в тягучей клейкой массе, вытягивая из нее поочередно ноги, двигаясь в нем словно водолаз на глубине в неудобном, громоздком скафандре, а то вдруг летит мелкими беззаботными пташками, обретя их легкие крылышки. Но как бы там ни было те четыре, дня которые были мне отпущены судьбой кое-как протянулись и мигом пролетели, оставив кучу воспоминаний и ощущений.
Я сидела в поезде, возвращаясь в свои родные пенаты, колеса, тихо стучали свою однообразную мелодию: так-так-так... Что так? И совсем все не так, как хотелось и мечталось, но, видимо, случилось то, что должно было случиться и добрая сила в очередной раз отвела меня от чего-то плохого, а может быть страшного и трагического и спасибо ей за то, что все уже в прошлом. Прекрасные четыре дня! И я ни о чем не жалею. Я была в Москве. Я видела ее. Я ходила по ней. Я ей любовалась и наслаждалась. И теперь я буду жить мечтой о встрече с ней еще и еще, ведь так много я не увидела, не почувствовала, не окунулась в кипящий, звенящий, белящий поток великого города! Москвичи - они разные, но в общей своей массе ничем не отличаются от любого другого жителя большого современного города. Так же как и в моем городе, народ снует в городском муравейнике, бежит, хлопочет, занимается делами праведными и не совсем, так же матерится, смеется когда смешно, и плачет когда тошно. А вот московское метро-это что-то, просто кладезь типажей, кого только здесь не увидеть. У меня была идея поездить в метро целый день - открыть охоту, так сказать, на типажей, но мне это, к сожалению, не удалось, так как времени не хватило, но и то, что было отловлено, заслуживало внимания. Помню гомерический смех, который овладел нами и ни как не мог уняться, когда мы взглянули на персонаж, сидящий напротив. Персона дремала и на ее блинообразном лице сияла блаженная улыбка. Скрестив на пухлом животике такие же пухлые ручонки, она скромно похрапывала, пофыркивая губами, и очки в громоздкой роговой оправе, вздрагивая, могли свалиться с носа. Персонаж очень смахивал на старого толстого индейца и его головной убор это сходство еще больше усиливал. На нем была вязаная шапочка с длинными ушками и гребешком на затылке, напоминающим ирокез. Я путалась в определении пола этого чуда, но присмотревшись более тщательно, поняла, что это дама. Рядом с ней сидела точная копия тети-индейца в образе пухлого мальчика-индейца - видимо внучка. Парочка просто воплощала собой образец миролюбия.
А вот еще парочка: генерал в золотых погонах и папахе, очень похожий
на "свадебного" - благообразный такой с тщательно подстриженными усиками, и сопровождающий его грузин в кепи-аэродроме на голове. Спрашивается, что делать генералу в метро? Ему по статусу положено ездить в авто с личным шофером, и почему такое странное сопровождение? Генерал чинно зашел в вагон, двинув к скамейке, на которую я уже присела, опередив его. Он уставился на меня укоризненным взором, и хорошо поставленным командирским голосом, проорал на весь вагон:
--Да, да я тоже, когда был молодым, никогда не уступал никому места…-
Устыдившись, я кротко встала и уступила место, соображая при этом, что генерал был не на много старше меня, но было приятно, что меня записали в разряд молодых (и я даже порадовалась этому), а генерал еще некоторое время возмущался, нравам современной молодежи. Генацвале поддакивал ему, сурово кося на нас большой глаз, похожий на черную маслину, и качая при этом своим аэродромом, на котором свободно могла уместиться парочка жирных голубков: - да, батона, вы правы, плохая молодежь, товарищ генерал, совершенно с вами согласен, батона, отвратительная… - Гортанно выкрикивал "горный орел", стараясь перекричать шум несшегося по лабиринтам метро состав. Выйдя из вагона мы тут же наткнулись на совсем уж живописную группу: стайка синеволосых, татуированных молодцов окружила казака в полном обмундировании, и взирала на него как на невидаль, а казак в галифе с красными лампасами лихо крутил ус и заламывал папаху, обнажая кудрявый чуб. Пройдя чуть дальше, мы замерли, потеряв дар речи: воплощение мужественности и красоты стояло перед нами! Кожаное длинное в пол пальто облегало его, подчеркивая безукоризненный стан, остроносые на каблуках сапожки, и кожаная широкополая шляпа, придавали элегантность образу. Длинный густой хвост как украшение породистого жаркого скакуна арабских кровей, струился по спине. Это был натуральный мачо - ни дать ни взять! Ешкин свет - подумали мы в унисон и растерянно уставились друг на друга - при нашем повальном алкоголизме и вообще дефиците породистого материала, такой экземпляр выглядел в метрополитене, как бриллиант в куче навоза.
Я сижу на своей нижней полке, поджав ноги, и тупо смотря на проносящиеся мимо пейзажи – унылые и печальные зимой и, наверное, пыльные и выгоревшие летом. Честно сказать, зацепиться глазом было не за что: бескрайние поля, как огромная водная гладь, уходили в своей бескрайности далеко за горизонт. Иногда их скрывали от глаз лесополосы вдоль дороги, удивляющие количеством поваленных деревьев. Они как солдаты, стоящие насмерть, охраняя родные рубежи, и сраженные пулей-дурой, упали с последним предсмертным криком, и остались лежать, и некому их вытащить с поля боя, некому придать земле.
Я смотрела в окно и мысли все возвращались и возвращались в последние четыре дня. Из воспоминаний вывел наипротивнейший голос соседа по купе - существа неприятного до омерзения. Это была ходячая карикатура на человека. Удивительное свойство памяти - вычеркивать или опускать глубоко на дно впечатления о чем-то некрасивом, не достойном внимания, но однажды поразившего тебя своей отвратностью. Вот и сейчас впечатления об этом «нечто» стерлись и перестали «радовать», но все же кое-что осталось. Еще меня удивляет особенность некоторых субъектов сочетать в себе поганое нутро со столь же поганой внешностью. Вот и в этом имелась полная "гармония".
Хрипатый голос проорал:
- О, привет, девчонки, ну повеселимся, ишь какая приятная компашка! Пивко пьете, а может по водочке приколемся, а? Рыбки мои? -
Он уставился на нас, обводя поочередно взглядом и задерживаясь на каждой, изучая. Глазки дохлой рыбины с опухшими толстыми веками остановились на мне, и вперившись, изучали особенно долго, а может так показалось. Гражданин снял кепку, обнажив лысину, покрытую пятнами стареющей плоти.
- Внимание, дамы и господа! Стриптиз начался! -
Торжественно объявила я и сделала наивные глаза, при этом рот мой, изображал, я думаю, довольно ехидную улыбку. На что дядя сразу надул и без того толстые слюнявые губы обидевшись:
-А ты, детка, язва! -
Сказал он и продолжил разоблачаться. Да, эстетического наслаждения это зрелище не вызвало, а еще при его появлении, купе заполнили миазмы источающиеся из необъятных недр утробы - смесь пива, водки лука, чеснока и винегрета. Сразу захотелось иметь под рукой респиратор, но, увы, его не было, и он не выдавался проводником в комплекте с бельем. На суд невольных наблюдателей явился круглый объемистый пивной курдюк, плотно обтянутый грязной полосатой майкой. Группа таджиков, разместившаяся на боковых полках и о чем-то оживленно беседующая, скромно примолкла и уставилась, пуча и без того большие глаза, на дядю, некоторые даже защелкали языками, демонстрируя то ли негодование, то ли удивление. Далее на свет явились в полном своем "великолепии" ветхие, вытянутые на коленях и залоснившиеся от грязи, спортивные штаны - они же трико, висящие каким-то непостижимым образом на причинном месте их владельца. Ансамбль завершался выбившимися из-под штанов в районе чуть ниже спины, трусами в большую желтую ромашку. К перегару добавился запах ядреного пота и грязных носков. Таджики еще яростнее зацокали языками и задергали носами. В нашем отсеке зарождалась тихая паника. Соседка сверху, тяжело вздохнув, откатилась от края, прижавшись вплотную к стенке, а соседка напротив резко побледнев лицом, начала нервно листать журнал. Мимо проходила буфетчица, предлагая пиво, водку, пепси и еще много чего. Гражданин тут же отоварился у нее двумя бутылочками пивка, и ловко откупорив одну собственным зубом, высосал не отрываясь. Сладко рыгнув, уселся на мою полку бесцеремонно прижав мои ноги своими жирными окороками. Затем он стал вещать. Словно не выключенный кем-то репродуктор трындел и трындел обо всем, что приходило на ум, часто повторяясь и жестикулируя. Руки его мелькали перед моим носом, грозя заехать ненароком в него, толстые, волосатые пальцы были сложены в характерную фигуру свойственную лицам, не дружившим с законом, и сделавших не одну ходку в места не столь отдаленные и отдаленные очень. Прослушав трехчасовую лекцию, во время которой я несколько раз погружалась в тревожный сон, так как напрягал очень, летающий возле моего носа палец, я все же не выдержала и сказала: - Дядя Саша, вы не устали? -
 На что товарищ моментально обиделся и, пожевав губами зло "выплюнул": -
Ну, ты язва! -
 Эта, кликуха намертво приклеилась ко мне на все время поездки. Дядя Саша, крякнув поднялся и вспомнив о второй бутылочки пива, и лихо откупорив ее предыдущим манером, насладился пенной вонючей жижей, потом наступив на столик грязным носком, отправился наверх и, устроившись поудобнее, сладко засопел, свесив руку. Теперь эта рука болталась из стороны в сторону рискуя нанести увечья моей соседке. Экзекуция на сегодня закончилась. Ура! Хотелось спать, но сон не шел, а вот незабвенный образ дяди Саши временами проявлялся в моем воспаленном и усталом мозгу. Или мозге? Ярое и неизгладимое впечатление производили его уши, жившие, как бы сами по себе, на голове хозяина. Они были большие, лопухастые, покрытые редкой рыжей порослью и морщинами. Их мочки, не в меру жирные, загибались, образуя нечто похожее на каральку. Еще воображение рисовало портрет дамы сердца, к которой ехал вышеупомянутый господин, но тут мое воображение давала осечку и портрет никак не выписывался, потому что я не могла представить себе ту женщину, которая могла бы полюбить Это, да что там полюбить - обратить внимание на Это! Но может быть я не права, ведь каждый человек, достоин любви и понимания?! - Если покопаться то, наверное, и в дяде Саше найдется, что-то положительное и привлекательное?! Но почему так не хочется копаться? Может потому что, опять же, воображение, создает картину "любовной идиллии" на грязной постели и женщину ткнувшуюся носом в вонючую подмышку "любимого"?!
Утро не обещало быть томным, впрочем, как и день, и вечер.
Оно началось у дяди Саши с похмельного синдрома, который полностью отразился на его одутловатом лице, да и лицом это можно было назвать с большим натягом. Нужно было срочно поправиться и дядька, куда-то сбегал и разжившись водкой, теперь попивал ее, разбавляя минералкой, без спроса взятой у попутчицы. Он блаженно щурился, приводя себя в норму, а нос его медленно розовел, превращаясь из старой увядшей "картофелины" в спелую, розовую сливу.
Поправившись, дядька вновь стал насиловать наши уши. Поведав о горьком своем житие и долгом пребывании на "морях" в качестве военного моряка сначала, а потом в качестве забойщика на судне промышляющего зверя в северных широтах. Представить дядьку в качестве лихого военного моряка-командира, было сложно, но вот многочисленные тату с морской символикой говорили о том, что их обладатель все же ходил когда-то в моря. К вечеру стало совсем страшно - мужик начал рассказывать анекдоты... Какой же это был кошмар, просто ужас, летящий на крыльях ночи! От принятого, язык его как бы распух и увеличился, и с трудом ворочался во рту, наверное поэтому он делал длиннющие паузы и смаковал каждое произносимое слово. Потом он долго и раскатисто хохотал, утирал слезу. Мы же сидели глядя друг на друга, напряженно соображая над чем можно посмеяться? Все они были тупыми, пошлыми, абсолютно не смешными, украшены рассказчиком перлами из непечатных выражений. Все были из разряда абстрактных, типа: летят по небу две мочалки... Особенно "порадовал" анекдот про Наташу Ростову:
- Наташа вбегает в кабинет к отцу: "Папенька, отгадайте загадку - два кольца, два конца, посредине гвоздик?- Папенька морщит лоб и глубокомысленно выдает:
-Жопа!-
-Почему жопа, папенька это ножницы. -
-А вот еще загадка, папенька: без окон, без дверей, полна горница людей.
Что это? - Папенька опять напряг мозг и выдал: - Жопа.
-Папенька, ну что же это такое, почему опять жопа?! - Возмущается Наташа, и убегает. В кабинет входит поручик Ржевский. Граф, увидев Ржевского, кричит:
-Поручик, отгадайте загадку: два кольца, два конца, посредине гвоздик. Что это? - Поручик, покрутив ус, изрекает: - жопа. -
-Да нет, батенька, это ножницы - Смеется граф.
-А вот еще, поручик: без окон, без дверей, полна жопа огурцов... - Прослушав это "искрометное" произведение, я поинтересовалась:
-Смеяться можно? - И заслужила, укоризненный взгляд и сакраментальное "язва" Ну, что ж язва так язва, я согласна для таких как ты, дядя быть язвой и «сожрать» вас, освобождая общество от подобных мутантов. Последней каплей в море моего терпения было небольшое происшествие, поставившее точку на нашем общении с надоедливым попутчиком. Наступила последняя ночь, которую я должна была пережить, трясясь в уже надоевшем до чертиков, вагоне.
- Скорее бы приехать, как хочется домой, в ванну, на любимый мягкий диванчик. - Убаюкивала я себя приятными мыслями о доме, и вожделея свой мягонький, уютный диван. Опять приснилась очередная чушь, из которой меня вывела странная тяжесть, ощущаемая телом и противное сопение: на мне лежал дядя Саша. Он ощупывал меня своими пальцами-колбасками, нос его тонко насвистывал "ночную серенаду ". Заехав кулаком в этот поющий нос, я спихнула дядю Сашу, уронив его на пол. Проснулся таджик с боковушки, и, увидев происходящее, поднялся и, сгробастав дядю Сашу в охапку, закинул его наверх - отдыхать. На меня же напал смех. Чего ему было надо? Полку перепутал? Или ласки захотел? Утром дядя куда-то исчез, видно застеснялся, но это вряд ли, скорее нашел новых жертв его словесной диареи. Поезд отсчитывал колесами последние метры, дернулся, поцеловавшись буферами, и остановился. Я приехала. Родной город встретил приятным морозцем, не таким жестким, как в Москве. Снежные кристаллики блестели, преломляясь в свете фонарей. Народ, так же как и везде бежал, стремился к теплым домам, надоевшим, но регулярно просматриваемым сериалам, к оставшимся от новогодним праздников, припрятанным деликатесам. Каникулы закончились, уступая место рабочим будням. Закончилось и мое путешествие, не ставшее путешествием "в тридевятое царство, в заморское государство, к прекрасному принцу.
Мой принц был призраком, фантомом моего воображения, фантазией, просто красивым и никчемным мыльным пузырем. Моя любовь, помещенная в эту тонкую прозрачную оболочку, прорвала ее и, некогда сияющий радужными красками пузырь, лопнул, оставив после себя похожий на серый плевок, след. Мой прекрасный принц оказался банальным "севгелимом" - охотником за халявой, холодным и расчетливым.
Ну что ж, жизнь идет, меняется, в общем, не стоит на месте и, возможно, меня уже где-то поджидает очередная любовь или очередной "мыльный пузырь"?! Поживем, увидим...
Н.Анищенко 2013